Другое дело (гет)

Ты снова готовишь выпад -

Давай, начинай, ну же,

Свой монолог типа

«Кому ты такой нужен!»

Лупи наугад, благо

В меня теперь хрен смажешь,

Цвета моего флага

Чернее твоей сажи.

(с) Олег Медведев

Если бы Рона попросили описать в двух словах свое впечатление от победы, он бы сказал: меня обокрали.

Победа над Вольдемортом представлялась Рону каким-то рубежом, за которым начнется другая, намного лучшая жизнь, но, когда рубеж был пересечен, эту новую жизнь словно умыкнули у него из-под носа. Жизнь после победы больше всего была похожа на похмелье после праздника: радость еще не выветрилась, но глаза уже видят царящий вокруг кавардак, а разум подсказывает, что ликвидировать этот кавардак придется тебе, потому что хозяева тем и отличаются от гостей, что всегда убирают дом после бурных торжеств.

Хогвартс и территория вокруг него и действительно выглядели как место грандиозной попойки: крупных разрушений было не так много, но везде царил разгром, валялись какие-то осколки и обломки, и работа по приведению замка в порядок предстояла долгая и кропотливая. Рон к подобной работе не был склонен, но занимался ей все равно: приходилось, да и отвлекало. Лучше уж было убирать с пола битое стекло и при помощи магии вставлять в окна новое, чем смотреть на потухшее лицо Джорджа, потерявшего близнеца, или видеть скупые и горькие слезы матери.

Ни в радости, ни в скорби после победы не было ничего героического, и даже возвышенные мысли не шли в голову, а лезла всякая ерунда: например, сделав перерыв в работе, Рон пожалел, что в Хогвартсе сейчас нет Флер — вот взглянуть бы на нее теперь, как два года назад, и обалдеть на несколько минут. Билл, впрочем, все еще был здесь, отправив жену домой, и Рон в первый раз в жизни выпил со старшим братом.

— Ну что, полегче стало? — спросил Билл, когда Рон опрокинул уже третью чарку под скудную военную закуску. — Надо мне было тебе это пораньше сказать, но как-то к слову не приходилось: это девчонкам можно гордиться тем, кто у них муж. Мы — другое дело, нам негоже измерять свою ценность крутизной тех, кто с нами рядом. Нам нужно искать свою дорогу.

Билл, конечно, был прав, и его совет действительно пришелся к слову, вот только Рон предпочел бы о причинах уместности этого совета забыть. Последний поединок Гарри и Вольдеморта был славным и страшным, от столкнувшейся между ними магии волосы вставали дыбом даже у тех, кто стоял далеко и почти ничего не видел, а когда это напряжение разрешилось взрывом и высоким леденящим криком и Гарри остался один, то минуту или больше никто не решался двинуться вперед и к нему подойти, только Гермиона побежала к нему почти сразу же, стоило Гарри повернуться и на нее посмотреть.

И тогда, когда Гермиона наконец до него добежала и остальные тоже начали шевелиться, произошло еще одно невозможное событие: Гарри обнял Гермиону за талию правой рукой, а левой взмахнул только что прилетевшей к нему Старшей палочкой — и аппарировал вместе с Гермионой прочь.

Нельзя сказать, что исчезновение Гарри было неожиданным — Рон предполагал, что Гарри может выкинуть что-то подобное и постараться убежать и от славы, и от людской благодарности, и от первой послепобедной суеты. Первые полчаса — после того, разумеется, как его самого перестали тискать, тормошить и расспрашивать — Рон и действительно почитал произошедшее забавным и представлял себе, как Гермиона сейчас песочит Гарри за его побег, за то, что он и ее в это впутал, и как она вскоре его притащит обратно, чтобы он не манкировал своими обязанностями героя.

Но ни Гарри, ни Гермиона не возвращались, и Рон начал вспоминать события только что прошедшей ночи, глядя на них словно со стороны. Как Гермиона не могла выпустить Гарри из объятий, когда он объявил, что уходит к Вольдеморту, чтобы дать себя убить; как она отчаянно прошептала: «Я пойду с тобой», — словно без Гарри ее жизнь не имела никакого смысла и ей оставалось только умереть вместе с ним; какое горе было в ее тихом возгласе, когда Хагрид нес погибшего Гарри на руках — и как она вскоре после этого, ничего уже не боясь и ни о чем не думая, бежала к воскресшему Гарри, выигравшему свою самую важную дуэль. Было ясно, что и смерть, и победа, и вся жизнь были у них одни на двоих, что Гарри прекрасно знал, пусть и про себя, для кого его подвиги и кто единственный ему нужен после победы — и было понятно теперь, что они уже не вернутся, ни сегодня, ни завтра, у них есть, о чем поговорить и чем заняться.

И поэтому-то Рон и считал, что его обокрали.

Министерство находилось совсем не в том состоянии, в котором можно было организовывать массовые торжественные похороны, и тела погибших забирали родственники, чтобы похоронить в тесном семейном кругу: погибших было так много, что в каждой пятой, если не каждой третьей семье кто-то погиб, и добрых знакомых и дальних родственников можно было не ожидать на похороны — они в тот же день хоронили своих погибших. Так что не было ничего удивительного в том, что Гарри не пришел на похороны Фреда: он помогал Андромеде похоронить Люпина и Тонкс, потом успел на похороны Колина Криви, и на то, чтобы задуматься о том, кто в Норе хочет его видеть, а кто нет, нужно ли приходить или не стоит, у него не осталось времени.

Гарри, конечно, написал Рону: и в день перед похоронами, и в день самих похорон, но Рон оба письма сжег, даже не открывая, и вечером после похорон Фреда наблюдал из своего окна, как его отец слушает на дворе большого светящегося оленя. На отца Рон сердиться не мог: у Артура было семеро детей, которые, бывало, дрались, ссорились, обижались друг на друга, и это ничуть не мешало Артуру любить их всех. В их детских ссорах Артур никогда не занимал чью-то сторону, только лишь в самых серьезных случаях весьма строго призывал к миру и взаимным извинениям, и за все эти годы Артур привык относиться к Гарри почти как к родному сыну, так что Рон вполне мог бы предсказать, чем кончилась бы его попытка предъявить отцу претензии за то, что тот добродушно выслушал призрачного оленя и отправил своего Патронуса-ласку с ответом. Стоило бы Рону заикнуться, что Гарри его предал и увел у него девушку прямо из-под носа, как Артур притащил бы его к Гарри или Гарри к нему, поставил бы их перед собой и устроил бы обоим разнос, чтобы впредь было неповадно ссориться.

Небольшой разнос Рон получил и так: утром следующего дня, пока он еще валялся в постели и жаловался самому себе на то, как его обокрали, Артур уже успел побывать у Андромеды Тонкс с соболезнованиями и принес оттуда письмо.

— Открой при мне и прочитай, — строго велел Артур, увидев, как сын помрачнел при виде почерка Гарри. — Человека всегда нужно выслушать, прежде чем его судить. Вы оба совершеннолетние и сами решите, мириться вам или нет, когда и на каких условиях — но между вами должна быть ясность, а не надутое молчание. Ни меня, ни мать, ни твоих старших братьев Гарри ничем не обидел, и мы все будем вам признательны, если вы дадите нам общаться с вами как прежде, даже если это будет происходить поврозь.

На счастье Рона, отец не заставил его тут же писать Гарри ответ: что можно ответить на благородное письмо, в котором Гарри брал всю вину на себя, говорил, что всегда будет считать Рона своим другом, и просил только возможности видеться с Молли, Артуром и Биллом, словно Рон был вправе ему в этом отказать. В глазах Рона единственным, что извинило бы выходку Гарри, было бы сообщение о том, что Гермиона его бросила и, скажем, уехала в Австралию, возвращать память своим родителям — но «Гермиона бросила Гарри» звучало само по себе абсурдно, как «море высохло и сгорело», Рон-то был другое дело, от него можно было и сбежать не попрощавшись! Да и видно было по письму, что Гарри в текущем своем положении обосновывался надолго, на скорое примирение с Роном не рассчитывал и признавал без слов, что поводов обижаться и ревновать у Рона будет еще много.

Отвечать на письмо Рон ничего не стал, просто съехал от родителей к Джорджу: пусть Гарри таскается в Нору сколько ему влезет. Да и Джорджу нужна была помощь семьи — теперь-то, с высоты прожитых восемнадцати лет, Рон понимал, что для человека важнее всего семья, а друзья эти — знает он им теперь цену: как дойдет до романов и свадеб — так и нет никаких друзей.

Перед отъездом Рон столкнулся с Джинни, которая выглядела еще и посердитей него.

— Это все из-за тебя, — зло сказала Джинни. — Дернул тебя черт удирать и бросать их вдвоем. Вот они теперь вдвоем и остались. И сам все прохлопал, и меня без вины наказал.

— А, может, это из-за тебя все, а? — вскинулся Рон. — Если Гарри был тебе так нужен, так и шла бы за ним — рискнула бы головой в Министерстве под обороткой, поголодала бы с ним в палатке, вытащила бы его раненого из Годриковой Лощины. Там бы и увидели, на кого бы он тогда посмотрел.

— Можно подумать, кто-то меня бы взял. Сам бы первый меня погнал!

— Так и нас Гарри от себя гнал: и меня, и ее. Только ее не остановишь и не уговоришь — в отличие от тебя.

Джордж раньше жил в комнате над своим магазином вместе с Фредом, и им делить одну комнату на двоих было легко, а с Роном после гибели брата он ее делить не собирался — но, конечно, нашел Рону спальное место и показал короткую дорогу до умывальника. А потом Джордж к обществу своего младшего брата привык настолько, что это стало им обоим даже немного вредить: вечерами оба завивали горе веревочкой и выпивали по меньшей мере бутылку джина под разговоры о жизни-индейке и судьбе-злодейке. Именно в таком измененном состоянии сознания Рон написал Гарри ответ на его письмо — сова улетела и пропала на несколько дней, и на второй день Рон, вспоминая, что он там по пьяни накатал, надеялся, что сова сгинет по дороге в Австралию.

Горьких мыслей, выточенных одинокими размышлениями, у Рона было немало, но ни одну из них не стоило доверять бумаге: ни ту, что Гарри врал ему возле озера, а хоркрукс говорил правду о том, что Гарри Гермиону уже тогда соблазнил, ни ту, что Рон, конечно, может предложить невесте только вселиться в его детскую комнату в доме его родителей или в мансардную комнатушку над магазином Джорджа, а у Гарри к услугам девушки целый дворец с прислугой, понятно, кого в такой ситуации любая выберет. Да и хуже мысли были… но письма было уже не вернуть, и не избежать того, что потом Гарри Рона великодушно за всю эту гиль простит — от последнего на душе было особенно мерзко, и Рон чувствовал себя маленьким и подленьким.

Сова прилетела обратно через четыре дня и ответа с собой не принесла. Вряд ли письмо было потеряно, а являлось ли отсутствие ответа хорошим или плохим знаком, Рон так и не смог решить.

Так, в торговых хлопотах, прошло послевоенное лето, и осенью Рон услышал краем уха, что Гарри и Гермиона вернулись из Австралии и пошли работать в Министерство: Гарри в Аврорат, а Гермиона — в Отдел по защите магических существ. У них наверняка все было уже распланировано, и жизнь их катилась как по рельсам, это Рон работал на брата за зарплату, потому что в семье считалось как-то само собой разумеющимся, что доля Фреда в бизнесе перешла Джорджу, — и Рон со злой усмешкой брал деньги на вечернюю выпивку прямо из кассы. Джордж никогда ему ничего про это не говорил, может, даже и не замечал, потому что на вид полностью охладел к деньгам и подсчетам, оживая только во время выдумывания новых штучек на продажу, так что Рону даже пару раз приходилось в конце месяца самому подводить итоги и самому как-то списывать недостачу. Бизнесу это, конечно, не вредило, дела у Джорджа шли по-прежнему отлично, и Рон старался не думать о том, что вместе с бизнесом брата растет в цене и доля Гарри в этом бизнесе, а Рон, получается, треть своего времени работает на Гарри — да и треть денег на выпивку крадет у него.

Уходить из магазина Джорджа Рону было некуда и незачем — в Министерство он бы и век не ходил, чтобы не встречаться со своими друзьями, которые так его кинули, и даже на всякие торжественные мероприятия, куда его приглашали как героя войны, Рон носа не казал, чтобы не столкнуться с Гарри и Гермионой, ведь их-то туда наверняка позвали прежде него. Наконец к Рону пришел Билл и лично вручил ему приглашение на большой рождественский прием.

— Из вас троих ты будешь там один, — сказал Билл так, словно он с трудом сдерживался от того, чтобы закатить глаза. — Гарри сам сказал мне, что в этот раз не придет.

— Ну разумеется, — саркастически ответил Рон. — Знаешь, кто на нашем курсе никогда не бегал в лазарет за освобождением от уроков, ни без повода, ни даже с поводом? Догадался, да? Ну вот она и Гарри прогуливать теперь не даст: он откажется, а она его притащит.

— Я не думаю, что Гермиона будет заставлять Гарри что-то делать, — уверенно сказал Билл. — Даже если не прийти послезавтра — не их совместное решение, она все же его послушается и останется дома.

Тебя насмешил страшно -

Что ж, я бы смеялся тоже

Над лезущим в ряд калашный

С такою суконной рожей.

Мне был бы смешон негр,

Мечтающий стать белым,

Бескрылый червяк в небе,

Но выбор уже сделан.

(с) Олег Медведев

Билл был прав: ни Гарри, ни Гермионы на рождественском приеме не было, и Рону прием пришелся по душе — оказалось, что подвиги не считаются, пока о них не объявлено официально, а вот когда сам Министр Магии вывел тебя на помост и всем о тебе рассказал, тогда другое дело. Рон пришел на прием неловким и мало кому знакомым пареньком, а покидал прием став центром всеобщего внимания и даже восхищения. Так что на следующий министерский прием, о котором ему снова сказал Билл, Рон пошел уже в хорошем настроении и так и украшал собой официальные мероприятия, напиваясь дармовым вином и заигрывая с расположенными к нему девушками, пока не доходился до мемориала Битвы за Хогвартс в следующем мае.

За прошедшую весну, в которую Гарри сдавал аврорские экзамены, а Гермиона отказывалась без него появляться на приемах, Рон отвык спрашивать у Билла, его ли очередь в этот раз присутствовать, и на мемориальной церемонии рядом с обновленным Хогвартсом Гарри и Гермиона сидели в первом ряду — а Рон сел в третьем ряду наискосок, уже забыв и о написанном им по пьяни оскорбительном письме, и о том, что ради него Гарри сговаривался с Биллом и пропускал балы и приемы, а помня лишь о своей обиде. Рон с каким-то злорадством неотрывно смотрел на Гарри и Гермиону, чувствуя, что их это беспокоит, особенно Гарри, который всегда хорошо чувствовал чужие взгляды и скрытое в них недоброжелательство. Наконец Гарри мотнул головой и взял Гермиону за руку, собираясь уйти, а она стала что-то шептать ему на ухо — это выглядело бы довольно мило и романтично, если бы Рон не знал наверняка, что Гермиона сейчас выговаривает Гарри как школяру-прогульщику за его намерение уйти прямо во время речи министра. Так что Рон мог быть уверен, что никуда они оба не уйдут и так и будут ерзать под его взглядом, полным справедливого негодования — и поделом, поделом, нечего было год назад его бросать у всех на виду и выставлять неудачливым воздыхателем.

А потом Гарри что-то тихо ответил, и Гермиона замолчала, смотря на него немного виновато, и Рону не нужно было объяснять, что это значит. Мать Рона никогда не ругала отца, хотя у маленького Рона к отцу было много никогда не озвученных претензий — и за поношенную одежду с плеча старших братьев, и за старую крысу вместо нормального фамилиара, и за то, что Рону пришлось целый год колдовать сломанной палочкой. Только надвигающаяся война и ранение Артура в Отделе Тайн Молли немного надломили, и с тех пор она начинала иногда причитать, когда Артур и старшие сыновья собирались куда-то по делам Ордена. Эти раздраженные и жалующиеся интонации Рон прекрасно знал по себе и мог бы из них заключить, что отец в ближайшее время никуда из дома не выйдет, только через камин на службу — и потом чтобы сразу домой! — но кончалось всегда совсем не этим. «Молли!» — наконец строго и чуть недовольно произносил Артур, и Молли останавливалась, сдавалась и словно потухала, смотря на мужа с отчаянием: не смогла уговорить, не смогла остановить, все равно он сделает то, что решил, а ей теперь только ждать и смотреть на волшебный циферблат, где дрожит стрелка на отметке «в опасности».

Гарри встал и увел Гермиону за собой, и теперь Рону уже было немного совестно смотреть на два пустых места в первом ряду, ведь Гарри и Гермиона заслужили эти места больше кого-либо другого, а он своей ревностью их прогнал — да и судьба сразу же с Роном сквиталась.

— Привет, — сказала Парвати, протолкавшись к Рону сразу после того, как закончилась торжественная часть и все встали с мест. — А у Гермионы ребенок будет, да? Видел, она Гарри что-то сказала на ухо, и он ее сразу увел. Заботливый такой!

— Да не знаю я, что там у них будет, — сердито ответил Рон. — Думаешь, они мне о чем-то говорят? Может, думаешь, они хотя бы намекнули мне год назад, что собираются вот так исчезнуть вдвоем после победы?

— Я не думаю, что об этом кто-то знал, кроме Гарри — а то и он сам не знал, — весело сказала Парвати. — Хотя я бы, конечно, не отказалась, чтобы меня кто-нибудь так похитил…

Рон услышал в тоне Парвати игривую провокацию, которую он уже научился различать и правильно истолковывать, пошатавшись по министерским попойкам, в каковые обычно перетекает любое официальное собрание, — и Рон отвлекся от своих обид и за Парвати приударил, с ограниченным, впрочем, пока успехом, пусть и с обещанием большего в следующую встречу.

— Только и знают, что динамо нам крутить, — бормотал себе под нос поддатый Рон, взбираясь по лестнице к своей комнате над магазином Джорджа. — Это ж надо выдумать: ребенок у них двоих будет… — и тут Рон остановился и с досадой и болью боднул головой косяк своей двери, так ясно ему представилось, что происходит у Гарри и Гермионы в спальне и почему вполне можно предположить, что у них вскоре будет ребенок. Ведь он же себя в этой ситуации представлял на месте Гарри, чуть ли не со Святочного Бала на четвертом курсе представлял, он все эти годы видел, как Гермиона становится только привлекательнее! Но и Гарри Рон знал очень хорошо и вполне мог угадать во всех деталях, почти до последнего жеста и улыбки, как теперь себя ведет с Гермионой Гарри, заняв его место — ну а потом, уже в спальне, где ему-то все можно…

Рон бодал косяк, плакал и матерился, и Джордж слышал его, но так к нему и не вышел — своими пьяными жалобами на друзей, которые как-то изменили ему, ничего ему перед этим не обещав, Рон достал Джорджа еще прошлым летом.

Если не считать этого не вполне удачного похода на мемориальную церемонию, выходы в свет Рону были на пользу: Рона начали узнавать на улице и в магазине, маленькие покупатели постоянно просили его рассказать об уничтожении хоркруксов, об ограблении Гринготтса, о полете на драконе — и Рон, в котором был еще жив обидчивый, увлекающийся, мечтательный ребенок, исполнял их просьбы с удовольствием. Торговля после этого пошла еще лучше, вслед за детьми в магазин потянулись журналисты и самозванные биографы, и к следующему Рождеству Рон стал самым популярным и любимым героем магической Британии. Гарри и Гермиона были молчаливыми и серьезными, праздные расспросы их раздражали, и героями они были неудобными: Гарри портил жизнь и бывшим врагам, заметавшим свои прошлые делишки под ковер, и бывшим союзникам, которые слишком уж стремились воспользоваться плодами победы, Гермиона не смотрела ни на чины, ни на заслуги, требуя потесниться ото всех, кто вольно или невольно мешал справедливости по отношению к кентаврам, домовым эльфам и каргам. А вот веселый Рон из магазина волшебных розыгрышей с его постоянными байками и окружавшей его толпой детей никому не мешал, пусть даже родителям и случалось в результате потратить в его магазине куда больше, чем они собирались.

В начале весны Рон стал замечать, что в зале, в котором Джордж работал над новыми товарами, Джордж занимается совсем не той магией, что раньше. Иногда к Джорджу заходил Билл и, судя по звукам, они там чуть ли не дрались, но вскоре после этого выходили довольные друг другом. А потом из Румынии приехал Чарли, Джордж все-таки разрешил ему поселиться в одной с ним комнате и отдал Чарли кровать Фреда, и Рон почувствовал, что вокруг него что-то происходит, о чем ему не говорят.

— Ладно, я думаю, что тебе все-таки можно рассказать, — согласился Джордж. — Не знаю, правда, как ты среагируешь… Гарри и Гермиона многим неудобны. Они не умеют хитрить, не умеют интриговать и заключать временные союзы с мерзавцами, а просто отмахнуться от них двоих и куда-нибудь их задвинуть уже не получается — они слишком популярны, и простые люди их любят. Все это должно было кончиться очередной подставой и шельмованием в газетах, но Гарри-то думает, что лучше открытый бой, и специально идет на обострение. В общем, скоро их будут убирать. Скоро нам снова идти биться — в Аврорате не знаешь, кому и доверять, там почти те самые авроры, что при Фадже и при Вольдеморте, так что с Гарри будут те же, что и были раньше: Кингсли, Гестия, Невилл, Ли, Билл, Чарли, я…

— Мне обидно вот это «тебе все-таки можно рассказать», — сказал Рон и стиснул зубы как от боли. — Я, конечно, считаю, что они двое повели себя со мной по-свински, но это же не значит, что я хочу, чтобы они погибли! Я же… — Рон проглотил слова, что любит обоих, почти как и раньше, махнул рукой, опустил глаза. — Это же другое дело! Не та это ситуация, когда можно считаться прошлыми обидами. Не время о себе думать.

— Ты все-таки хорошим парнем вырос, братишка, — одобрил Джордж. — Ведешь себя, бывает, как придурок, но не это главное. Пойдем, я посмотрю, что ты из боевки помнишь.

— Да в жопу себе свое одобрение засунь, — проворчал Рон, немного краснея. — Нормальный я. Обычный, как все.

Так Рон попал в Годрикову Лощину, в которой Гарри восстановил небольшой дом своей семьи, не желая жить в мрачном особняке Блэков. Для Гарри и Гермионы Годрикова Лощина была особым местом, там их соединили рождественская магия и смертельная опасность, там они осознали неразрывность своей связи, только еще четыре месяца после этого не могли решиться и принять все следствия — пока Гарри не унес Гермиону с собой сразу после победы, воспользовавшись тем, что антиаппарационные чары на Хогвартсе еще не восстановились после смерти снявшего их Вольдеморта. Выныривая из аппарационной воронки, Гермиона ожидала увидеть вокруг себя темное и пыльное фойе дома на Гриммо, а увидела мирную и тихую деревенскую улицу, свежие листочки на молодых деревцах, небольшую церковку. Она сначала и не узнала Годрикову Лощину, преображенную весной, она смотрела на Гарри и не могла поверить, что все так быстро может измениться, что они все-таки живы, что жизнь может быть такой светлой.

— Мы ведь уже давно решили, что будем вместе, пока нас не разлучит смерть, — сказал Гарри, он смотрел на нее, грязную и исцарапанную, с растрепанными, сбившимися в колтуны волосами, словно никогда не видел никого красивее. — Если даже смерть нам проиграла, чего нам теперь бояться?

В тот момент Гарри только легко коснулся губами губ Гермионы, у них ведь впереди была целая жизнь, и торопиться им было некуда. Можно было умываться холодной колодезной водой, смывая с себя грязь и усталость, можно было бродить по весеннему лесу, лежать в траве среди полевых цветов и там же уснуть в обнимку. Дом Гарри они восстанавливали несколько дней, им помогала магия, а больше того помогали соседи, многие из которых, и маги, и магглы, еще помнили бабушку и дедушку Гарри. Работа была непривычной, тяжелой, но радостной — и в первую ночь в заново отстроенном доме они уже спали в одной постели, это казалось естественным, да и не им было присматриваться друг к другу и бояться сделать последний шаг.

Вот в этот дом, овеянный славой и любовью, и вступил Рон почти два года спустя: за окнами стоял ранний весенний вечер, на деревьях распускались почки, а в доме собирались люди, готовые умереть за то, ради чего они жили, и Кингсли уже был здесь — скинув мантию министра, он собирался сражаться как простой аврор.

— Может, это такой мой способ отделаться от надоевшей должности, — отговорился Кингсли от зубоскалящих братьев Рона, которые с официальной серьезностью предлагали ему поберечь себя ради державы. — Ну или если меня зацепят хорошенько, эти козлы тогда точно влипнут. Покушение на министра — это вам не это, это совсем другое дело!

— Я рад, что ты пришел, Рон, — просто сказал Гарри, встречая друга, и протянул Рону руку, а Рон все же заметил, что Гермиона к нему не вышла, но обижаться уже не стал, не время.

Джордж и Чарли что-то химичили, переходя от окна к окну, а Билл подошел к ним и слегка покрутил Джорджу единственное оставшееся ухо.

— Проболтался все-таки? — с шутливым укором сказал Билл. — Младшего сына все же мог бы родителям оставить. Младший сын — всегда любимый сын.

— Да брось ты ерунду всякую, — раздраженно потребовал Рон, хотя ему бы такое почаще надо было слышать, еще когда он ребенком был — семья у него была хорошая, но в чем-то строгая и суровая, без сантиментов.

— Молодой ты еще, — ответил на это Билл. — И непонятливый немного, но это уж уродился такой.

Бывает, он смел и светел,

Бывает, что все иначе:

Он злится на всех на свете,

Он пьет до соплей и плачет.

Но вот под ветрами злыми

Он снова спешит на помощь.

Я помню его имя,

Надеюсь, и ты вспомнишь.

(с) Олег Медведев

Рон и действительно был еще очень молод и потому не понял, что в ласковых словах Билла был заключен и добрый совет — вопреки этому совету Рон собирался геройствовать и даже, ожидая вместе со всеми нападения в районе полуночи, мечтал о славной гибели. Может, Рон и сказал самому себе, что на Гарри не обижается и не ревнует, пусть даже Гарри и не стал дожидаться противника вместе с остальными, и было ясно, к кому он ушел и зачем. Рон и сам бы хотел так провести последние часы перед боем: целуя ту, что дороже жизни — но одинокому герою такого не дано, ему судьба может подарить только героическую гибель, о которой заплачет та, ради которой билось его сердце и которая при жизни не ценила его любовь. Да, тогда-то они все узнают, кто все это время был с ними рядом, тогда-то они наконец пожалеют о нем по-настоящему!

Наверно, ждать боя с такими мыслями может быть даже захватывающе и приятно, это Гарри было сейчас тяжело, потому что ему-то было не нужно, чтобы о нем жалели, он был обязан выжить, сберечь себя ради этих теплых глаз, которые смотрят на него неотрывно, ради маленьких нежных рук, которые не могут его выпустить, ради ее сердца, которое живет его любовью. И все-таки Гарри среагировал первым, когда зазвенела сигнализация и к дому понесся огромный зачарованный камень, Гарри выскочил навстречу и успел отбить камень ударом снизу, вокруг тут же заискрили заклятия, и Гермиона кинулась вслед за ним, а Рон сначала растерялся и замешкался.

У Рона не было ни навыков и опыта Кингсли, ни магической мощи и Старшей палочки, как у Гарри, который теперь колдовал с двух рук, но у Рона было огромное желание прорваться к друзьям, он впервые за два года увидел Гермиону, пусть в полутьме и вспышках заклятий, пусть стоящую спиной к спине с Гарри, а не с ним — но Рон знал, что не допустит, чтобы с ней что-нибудь случилось. Рон свалил кого-то Петрификусом, другого ослепил порошком, который они смешивали с Джорджем, от заклятий Рон просто уворачивался, чтобы не терять времени на защитные заклинания, в ближнем бою пнул соперника ногой в живот, разворотил Режущим и его, и того, кто стоял за ним — и, конечно, получил пару заклятий навстречу, когда нападавшие отвлеклись от Гарри, чтобы Рона остановить.

Рон вскоре пришел в себя от чувства, что ему кто-то хочет оторвать левую руку, и понял, что его тащат по траве и что это не то чтобы хорошо получается — а потом уже очнувшегося Рона шибануло Энервейтом, он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Гермиону.

— Дышать тебе трудно? — спросила Гермиона, и только тогда Рон почувствовал, как здорово ему шибанули в грудь, половина ребер треснула, наверно.

— Да ничего. Толка только от меня теперь не будет. Вот, возьми зеркальный порошок — с ним заклятие от тебя не отскочит, если только соскользнет, но видно тебя будет плохо.

Судя по вспышкам, бой шел уже вдали от дома, и еще в доме кто-то попался в расставленные Джорджем и Чарли ловушки, вот только приподняться и посмотреть, как там кто, у Рона не получалось.

— Ты точно в порядке будешь? — быстро спросила Гермиона и оглянулась через плечо.

— Да путем все, если что, кину над собой тьму и отползу.

Вот только кидать над собой для маскировки перуанский порошок мгновенной тьмы Рону не пришлось — он снова лишился чувств, как только Гермиона от него отошла, и очухался уже в постели, в гостевой спальне, проведя без памяти большую часть следующего дня. Рядом никого не было, в горле и даже в носу был противный вкус зелья, и чувствовал себя Рон неплохо, даже легко сел на постели, но вот колдовать ему было тяжело, а аппарировать лучше было и не пытаться. Оставалось только привести себя в порядок и ждать — выходить в затихший дом не хотелось, лучше уж Рон запомнит, как Гермиона вытащила его из боя, чем застанет ее теперь у Гарри на коленях. Так Рон и заснул, и снилось ему что-то хорошее, как отличившемуся в бою, а вечером, когда уже стемнело, к нему пришел Гарри, привел целителя и принес зелья.

— Жалко, что ты не в аврорате, — серьезно сказал Гарри, когда они остались вдвоем, он изменился за эти два года, действительно стал тем, кто может повести за собой людей и вдохновить их на бой, и теперь похвала от него была как орден. — Я понимаю, что ты помогаешь своей семье, Джорджу без тебя будет трудно, и остальные без вас не могут. Но я бы многое мог сделать для Джорджа, если бы получилось тебя у него украсть.

— Трудно мне это, — честно сказал Рон, видно, он тоже повзрослел, и серьезный бой только что еще добавил ему ума. — Конечно, если надо, тогда надо, ничего не поделаешь. Но ведь как у вас говорят: «от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся». Не хочу я каждую неделю на дежурства ходить и «напрашиваться». Тяжко будет.

— Тогда, конечно, нет, — согласился Гарри. — Спи дальше, завтра утром поговорим.

— Наши там как?

— Все более-менее целы, ты самый тяжелый. А из нападавших трое в камере, а трое в Мунго — двоих, кстати, ты обеспечил. Так что теперь и всех остальных возьмем, — и в лице Гарри промелькнуло что-то жесткое, после чего не хочется спрашивать, будут ли попавшиеся говорить. — Если бы они сумели вытащить раненых и обездвиженных, то тоже могли бы уйти без потерь. Но ты правильно сообразил, что нужно давить им на фланг и заходить со спины, после тебя Кингсли так и велел всем делать. Потом еще и соседи прибежали на помощь, так что противник дрогнул и побежал… вот только из соседей двое теперь в Мунго, а одного спасти не удалось. Зря они, наверно… не привыкли еще, что меня иногда приходят убивать.

Утром Рон чувствовал себя совсем здоровым и по приглашению Гарри спустился к завтраку — кроме Рона, на закрытой террасе рядом с кухней был еще и Джордж — как и Рон, вынужденно оставшийся на ночь. Гермиона тоже сидела за столом вместе со всеми, и Джорджа немало веселило то, что из-за Рона Гарри и Гермиона выглядели так скромно и стеснительно, словно не школьный друг заночевал у них дома, а строгая Минерва МакГонагалл застала их за поцелуями в самом начале их романа. Таких милых школьных воспоминаний Гарри и Гермионе не досталось, они взрослели уже в войну, а после окончания войны сразу начали жить вместе и вскоре поженились, и вот теперь они, по мнению Джорджа, добирали упущенное, из-за его братца-индюка сделавшись похожими на смущенных своими чувствами юных влюбленных.

Впрочем, Джордж упражнялся в проницательности только потому, что это его развлекало и радовало. Формально Гарри и Гермиону было не в чем упрекнуть, их поведение было безупречно приличным и даже сошло бы за дружеское — если бы, скажем, Джордж не встречался с ними столь часто уже после их свадьбы и не знал, какие они на самом деле.

А вот Рон не смог ни занять позицию постороннего, ни порадоваться за друзей — он ведь тоже очень хорошо знал их обоих, помнил, как они себя вели и на четвертом курсе, и на шестом, вспоминал о том, что все-таки что-то между ними изменилось к тому времени, когда он вернулся к ним зимой во время охоты за хоркруксами, и теперь-то было понятно, что…

— Да вы издеваетесь, что ли? — ни с того, ни с сего вскрикнул Рон и аппарировал, Гарри растерянно посмотрел на Джорджа, который после исчезновения брата дал волю своему веселью, а Гермиона убежала в гостиную, а потом в спальню, закрыв лицо руками.

— Ну извини, — развел руками Джордж. — Вот такой у меня братец. Сам с ним порою мучаюсь.

Гарри все же решил доесть свой завтрак, а Джордж строил ему серьезное понимающее лицо каждый раз, как Гарри на него взглядывал.

— Знаешь, отдай лучше Рону мою долю, — наконец предложил Гарри. — Неправильно это получается, что он как будто работает на меня.

— Это входит в определение «доли в бизнесе», Гарри, — чуть ехидно пояснил Джордж, он говорил всегда наполовину шутейно, а на самом деле был парень хваткий. — Если у тебя есть доля, то ты отдыхаешь, а работники на тебя батрачат. Даже я, скажем, тоже частично работаю на тебя — хочешь, я тебя выкуплю?

— Решил все-таки вернуть мне мою тысячу галеонов?

— Предположение о том, что треть моего бизнеса стоит всего тысячу, довольно обидное, Гарри, — с той же улыбочкой пояснил Джордж, и тут к ним на террасу вернулась Гермиона.

— Перед тобой я тоже хочу извиниться за своего братишку, — сказал Гермионе Джордж и шутовски прижал руки к сердцу. — Но признай, что я тебя предупреждал: больной уже в состоянии встречаться с Гарри, но тебя ему видеть все еще нельзя.

— Но я же правда совсем не виновата! — каким-то почти плачущим тоном ответила Гермиона, и Джордж тут же взметнул вверх руки, показывая, что полностью согласен и признает ее правоту.

— Действительно, это несправедливо, — поддержал ее Гарри, в важных вещах у них с Гермионой всегда было одинаковое мнение. — Это ведь я виноват перед Роном, а потеряю друга не я, а Гермиона…

— «Может, вы не заметили, мистер Поттер, но жизнь вообще несправедлива», — так тебе, вроде бы, говорил один покойничек? — ответил на это Джордж. — А нам остается только жить при этой несправедливости и пытаться сделать жизнь немного более справедливой — всего лишь немного. Давай так: во вторник я выкуплю твою долю по довольно справедливой цене. Мне надо будет маленько посчитать и прикинуть то к этому, себя я не обижу, но только уж и ты потом не спорь и не устраивай бесплатный аттракцион неслыханной щедрости, идет?

— Договорились.

— А Рону, по справедливости, я должен отдать долю Фреда — Рон ведь очень помог мне, когда никто другой не мог, да и не сумел бы. Я бы и раньше это сделал, но понимаешь… — Джордж запнулся и втянул губы, но потом все-таки решился сделать следующий шаг. — С Фредом я был уверен, что мы всегда будем работать вместе. Ему, конечно, могло что-то надоесть, но тогда бы и мне оно вскоре надоело, и мы бы придумали что-нибудь еще. И естественно поэтому было, что у нас все пополам. Рон — другое дело… Рон, конечно, делает многое из того, что делал Фред, и еще многое, что Фред делать бы не захотел — но я не уверен как-то, что мое дело — это его, что этим он хочет и должен заниматься в жизни. А что такое «его», я так и не сумел догадаться.

— Думаю, через какое-то время Рон от тебя уйдет, — покачал головой Гарри, словно соглашаясь. — Он не захочет всегда быть твоим младшим партнером. Думаю, что это будет для него хорошо — ну или надеюсь, что будет. Но знаешь: если тебе, не дай Бог, снова придется трудно — он вернется. А это тоже дорогого стоит.