Сказка для Кая: последняя спичка (джен)

Чисто, свежо, тихо… Утро после Рождества всегда самое новое, самое пустое той приятной пустотой, какой белеет клочок бумаги до того, как на него лягут росчерки рисунка. А чем они станут? Злобным ли троллем, прекрасной ли принцессой или, может быть, розой? Или таким существом, какого ещё не видывал свет?

Настроение было таким же утренним и свежим, как снежок под ногами, когда Кай свернул в знакомый проулок — больная бабушка послала его за спичками. Сказала, что в доме осталась последняя, а ею огня не разжечь. А и правда, он тайком взял несколько: рукотворное пламя завораживало. Только что ничего нет… Чирк! И пылает на конце палочки маленький огонёк. В нём, как и в путанице линий, можно увидеть всё что угодно! Жаль, ненадолго… Совесть немного мучила Кая за то, что взял без спроса, но это же Рождество, бог и ангелы наверняка простят ему маленькую шалость в честь великого праздника! И Герда простит, что не разделил с нею. Слишком долго сначала спускаться, а потом подниматься… А к “глазку” на замёрзшем окне он не подходил — хоронился от бабушки.

Задумавшись, Кай чуть не прошёл мимо нужной лавчонки. Глядь туда — никого нет. Двери нараспашку. И тревожный гомон вниз по улице… В груди тревожно застучало: стук — беда, стук — горе.

Кай стремглав кинулся к толпе, протиснулся вперёд, и сжалось сердце: около стены дома под окном лежала, сжавшись в жалкий комочек, мёртвая девочка. Морозный воздух вдруг стал колючим, как ёж. Кай знал её. Видел несколько раз — она пыталась продавать спички прохожим или хозяину лавчонки. Но тот неизменно со злобой прогонял бедняжку: у него у самого на полках лежали спички. И она со страхом убегала на другие улицы. Если Кай встречал её, то всегда окликал, но, как на грех, он не встречал её, когда его посылали за спичками, а когда встречал, денег у него не было…

А теперь она лежала мёртвая на мостовой. И передник топорщился от коробков, и рядом с иссиня-чёрными босыми ножками лежали обугленные спички, словно она пыталась согреться в последней надежде на чудо. Но спички горят недолго.

Люди вокруг качали головами, что-то говорили, а в висках у Кая гудело, и он не мог разобрать ни слова. Не сразу он заметил рядом какого-то оборванного мужчину на коленях — тот мерно качал головой, как китайский болванчик. А потом он на четвереньках подполз к девочке и бесцеремонно начал шарить в её переднике, что уже показалось Каю кощунством.

— Ни одной не продала, курвочка, — сказал он, по-видимому, нежно, тряскими руками распихивая спички по дырявым карманам. — Ещё и пожгла лишнего.

Кай дико посмотрел на него. Сизый нос, густой винный дух… Как ни мал был Кай, а всё же мог понять, когда человек продал душу за бутылку — бабушка рассказывала о таких.

И его-то сиплый и одновременно противно пронзительный голос разорвал туманный гул в голове:

— Ай, кровиночка, и похоронить-то не на что. Подайте, люди добрые… — заканючил пропойца.

И словно ледяной осколок попал в глаз — так возненавидел Кай сей же час этого уродца и всех вокруг… Он изо всех сил толкнул мужчину — тот повалился на спину. Толпа загудела, как осиное гнездо. Трутни! Шершни! Чтоб все они замёрзли и превратились в хрупкие снежинки, что топчут их ножищи, обутые в сапоги из доброй кожи. А она!..

Кай подскочил к девочке и вгляделся в её милое запачканное личико. Может, в последний миг его и изукрасил лихорадочный румянец. Может, она видела что-то хорошее — губы навсегда застыли полумесяцем. Но сейчас кожа белела как снег, а пальцы, посиневшие от холода, чёрные от копоти, сжали последнюю, не догоревшую до конца спичку. Дрожащей рукой Кай потянулся к ней — и словно обжёгся о лёд. Но он всё равно разжал окоченевшие пальцы девочки, и спичка, наполовину чёрная, легла на ладонь косым росчерком. Напоследок он ещё раз взглянул на лицо бедняжки.

Светленькие (совсем как у Герды!) волосы ласково обрамили застывшее кроткое личико. Кай бы хотел забыть его, о, он бы очень хотел! Но спасительные слёзы не застили взор. Глаза были сухи, как наждачная бумага. А внутри эти непролитые слёзы замерзали, и рос, искрился льдом осколок в сердце.

Кай обхватил белыми пальцами целый край спички… И вдруг нарисовал девочке чёрные пышные усы! Прохожие прожужжали над ухом, но кому какое дело до чужой беды, до всякого кощунства или жестокости!

Кай локтями растолкал толпу и побежал, куда глядели его холодные, как сосульки, глаза. И разнёсся по улицам дикий хохот мальчика с ледяным осколком в сердце.

* * *

А Герда, а что же Герда? Милая Герда не знала обо всём этом. И когда снизу чересчур сердито хлопнула дверь, она радостно кинулась навстречу. Кай! Он уже несколько дней не навещал её! Наверное, ухаживал за бабушкой — простудилась, бедная, под самое Рождество. Так что Герда, пока не была занята по хозяйству, коротала дни над цветочными горшками с розами, которые — о чудо! — цвели, несмотря на трескучие морозы за окном.

Герда тепло улыбнулась Каю, когда он переступил порог, протянула к нему руки... Но словно зимнюю стужу он принёс с собой! Резко хлопнул дверью и зло, исподлобья взглянул на Герду.

— Ну?! Всё бездельничаешь, дрянная девчонка?

Слёзы мигом навернулись на глаза Герды от незаслуженной грубости.

— Что ты такое говоришь, Кай… — только и смогла вымолвить она. — Что с тобой?

А он словно не слышал. Только устремился к горшку с розами — их общей радости.

— И эти гадкие розы! — Он замахнулся на цветы, и Герда вскрикнула. И тогда он разразился колким, страшным смехом. — Их точат черви! А эта вообще кривая! А кто-то так беден, что не может позволить себе розы на могилу!

В страхе Герда прижала пальцы к губам. Что стало с её добрым, славным Каем?

А он, задержав на миг руку, точно чтобы посмеяться, грубо сорвал сначала одну, потом другую розу. По пальцам потекла кровь — розы будто защищались, выставив все свои шипы. Но Кай не заметил. Сжал розы ещё сильнее и, хлопнув дверью, выбежал из комнаты. Герда осталась одна, скоро и гулкие шаги на лестнице стихли… Пролились из глаз две слезинки, но Герда покачала головой и утёрла их. Сердечко её трепетало, как птичка в клетке. Не иначе Кая заколдовала какая-то злая ведьма или Снежная королева! А от любого злого колдовства есть только один верный путь! Заботливое, любящее сердце!

Герда с печальным вздохом присела у цветочного горшка. В нём теперь одиноко клонилась лишь одна нераспустившаяся роза.

* * *

Зима тихонько отпустила город, влача за собой замызганный шлейф слякоти. Одинокая роза в горшке Герды увяла, не раскрывшись, а она всё не смела расстаться с коричневым бутоном.

Снова протянулась дорожка из водосточного жёлоба между двумя домами, только теперь не украшали её цветы. Кай был далёк от этого, а Герда не решалась. Много раз она приходила к нему, по-доброму беседовала с ним, гладила по мягким волосам, пыталась обнимать — он отталкивал её, не желал слушать, называя все её разговоры девчачьими глупостями. Герда с грустью и страхом смотрела, как он передразнивал свою бабушку и других людей — метко, злобно, подчёркивая их недостатки и слабости. Люди только головами качали — какой озорник! Впрочем, некоторые уж и обижались — не трёхлетний малыш паясничает. А мальчишки, бывшие друзья Кая, и те уж поколотили его разок — он только смеялся скровавленным ртом. И Герда страшно боялась за друга. Ну, как насмеётся над богатым купцом или важным чиновником? Бросят в тюрьму или ещё чего похуже…

Так минула весна — и птицы словно пели тише, и не так цвели сады тех, у кого они были. Дождливое, грустное лето не растопило ледяного сердца. Осень примчалась на крыльях первых холодов. И дохнула снежинками зима — будто никуда и не уходила. Забрала Кая, а вернулась одна.

Кай по-прежнему не слушал Герду, не глядел в глаза. И когда оставался один, в те редкие моменты, что не занимали его ум злые забавы, сидел почти без движения, уставив взгляд перед собой. Даже Герду не замечал, когда она приходила навестить его. Лишь в пальцах его темнело что-то тонкое, похожее на обгорелую спичку — только он никак не давал посмотреть.

И как-то раз измученная тяжким молчанием Герда обронила:

— Ах, какой ты стал, Кай… Будто Снежная королева тебя поцеловала! Уж и целый год минул!

Он вздрогнул и поднял на неё глаза.

— Что ты сказала?

В первый раз он взглянул на неё с тех самых пор.

— Снежная королева… — несмело повторила Герда и поспешно заговорила, на ходу придумывая сказку для Кая из обрывков когда-то слышанных историй, что-то присочиняя от себя и сама украдкой дивясь своей выдумке.

Она рассказывала об осколках зеркала, о красных башмачках, что отдала реке, прося волны нашептать, где Кай. О волшебном саду старой колдуньи, где не было роз.

— Но потом я всё вспомнила, увидев маленькую розу на шляпе волшебницы. И те розы, что таились в земле, сказали мне, что нет тебя среди мёртвых.

Кай неподвижно внимал ей. Казалось, румянец чуть окрасил его щёки, но губы были по-прежнему упрямо и плотно сомкнуты.

И Герда стала рассказывать дальше, спеша, пока он слушал. Она поведала об умной принцессе и её принце, которого приняла за Кая. О капризной, жестокой на вид, но доброй в душе маленькой разбойнице, о благородном северном олене, о лапландке и финке. Кай расширил глаза и округлил рот, когда Герда рассказала ему о ледяном дворце, где вместо стен вьюги, а вместо окон — ветры. А потом, тихо-тихо, довела она свою историю до конца. Там, в ледяных чертогах, поцеловала она Кая из сказки — и выпал из его сердца осколок дьявольского зеркала. И начал тот Кай плакать, и плакал так сильно, что со слезами выпал и другой осколок — из глаза. Забылись поцелуи Снежной королевы, и снова стало всё как прежде. Взявшись за руки, вышли дети из ледяной обители, и на пути их распускались цветы. Не заметили, как зазвонили колокола родного города — так лёгок был путь. Кай и Герда, счастливые, повзрослевшие, рука об руку вернулись к своим розам, что на радостях зацвели ещё пышнее, ещё ярче…

Герда застыла, глядя перед собой. Она не видела тесной комнатушки — так очаровательна была картина, что раскинулась перед ней. И Кай не спешил перечить ей, убить сказку язвительным словом. На щеках его рдели два розовых пятна, и глаза, кажется, заблестели живым блеском… Но — стук-стук! Метнул коварный ветер в стекло ворох острых снежинок, хлопнул ставней. Кай вздрогнул, и блеск в глазах померк. Снова они стали холодными, как льдинки, полными презрения и насмешки.

— Рассказывай свои сказки грудным детям! — с едким хохотом выплюнул Кай. — А у меня есть дела поважнее!

Герда отпрянула, снова солёные слёзы навернулись на её бедных добрых глазках. Всю душу, всю свою веру и любовь вложила она в эту сказку, какой и в мире ещё никто не слыхивал.

— Какие дела? — спросила она дрожащим голоском.

— Тебе не понять, — с необычайным высокомерием махнул рукой Кай и повернулся спиной, спрятав что-то в руках.

Ох, какое отчаяние охватило тогда Герду! И оно же придало ей решимости. Она бросилась к Каю, развернула его, и из его пальцев выпал клочок исчёрканной бумаги и обгорелая спичка. Едва успела Герда прочесть, что там царапал Кай: “Вечно…”, как он с рычанием, словно цепной пёс, вырвал это у неё. Но — кракх! — спичка треснула! Кай и Герда застыли друг напротив друга. В глазах Кая Герда видела зимнюю ночь, не озаряемую ни огнём, ни звёздами. И тогда, вся дрожа, завела она новую сказку, слишком страшную для того, чтобы быть сказкой, слишком правдивую даже для того, чтобы сделаться былью.

— В одну ночь накануне Рождества бедную девочку выгнал отец с наказом не возвращаться, пока не продаст она все спички…

Кай вдруг скорчился, точно ему кто-то отвесил тумак в живот, но словно дух Рождества глаголил устами Герды.

— …И вот она, босая, с окоченевшими ножками, присела под окном ярко освещённого дома и зажгла одну спичку. И увидела жаркую печурку… Но спичка погасла, и печка растворилась в ночной стуже.

Кай жалостливо вскрикнул, прижав руки к лицу.

— Не надо… — пролепетал он.

Но жестокая сказка будто сама лилась из уст Герды. Она рассказала и про удивительного жареного гуся, и про украшенную ёлку…

— А потом девочка зажгла все спички, что у неё оставались, и привиделось ей, что у неё есть братец. Только его забрала Снежная королева. Вот и отдала девочка речке свои башмачки. И долго она странствовала, и наконец нашла своего братца. Поцеловала его, омыла горячими слезами, и сердце его совершенно оттаяло. И когда они уже вместе выходили из дворца Снежной королевы, потухли спички. Счастливый конец сказки развеялся, а цветы под ногами заледенели и умчались ввысь, став холодными звёздочками, — голос Герды зазвенел, вознёсся, словно не потолок комнаты это был, а расписанный ангелами свод храма. — И девочка поняла, что всё это ей лишь привиделось! — закончила она.

Но что же сделалось с безжалостным, жестоким и насмешливым Каем? Он весь затрясся, как серебряный осиновый лист на ветру. А потом колени его подогнулись, и он рухнул у ног Герды. А она бережно, с долгим вздохом облегчения погладила его по льняным волосам. И подала ему драгоценную его спичку.

— Сколько сказок, добрых и злых, может поведать одна спичка… — молвила она тихо.

А Кай поднял к ней заплаканное, но будто бы умытое слезами, посвежевшее лицо.

— Это было, это же было? Скажи мне, Герда! — умоляюще воскликнул он. — Ты спасла меня от Снежной королевы своей любовью, своими горячими слезами и искренними поцелуями?

И Герда светло улыбнулась ему.

— Конечно, это было, Кай! Сказка всегда кончается счастливо, если верить и любить.

И тоже заплакала, но это уж были слёзы умиления. Она присела на пол рядом с Каем и поцеловала его в лоб и обе щеки. И не было теплее ещё в этой комнате. А новые розы, вечные розы смотрели на них и улыбались.

Быстро в этот год Снежная королева выпустила город из своих объятий. И когда в воздухе разнеслись первые птичьи трели, на бедняцком кладбище Кай и Герда смогли отыскать маленькую, поросшую травой могилку. Герда держала Кая за руку, когда он, глубоко вздохнув, воткнул сломанную спичку в землю. А следом положил красивейшую розу.

— Пусть твоя спичка никогда не гаснет, — мужественно сказал он.

— А мы будем помнить о тебе, — подхватила Герда и положила рядом вторую прекрасную розу.

Взявшись за руки, шли Кай и Герда по улицам. И на их пути распускались цветы.