Южное солнце (джен)

Жизнь в Майноуле весьма отличалась от похожих друг на друга дней в родной для Колина Неймарре. И отличия эти Колину совершенно не нравились.

И дело было вовсе не в изнурительном зное и ослепительно ярком южном солнце, незнакомым Колину даже по пребыванию в Вешейне. Дело было не в многочисленных зданиях с непривычно круглыми покрытыми разноцветной блестящей черепицей крышами или же с огромными узорчатыми окнами, или с узорами на стенах и сводах. Дело было и не в причудливой одежде людей, торопливо сновавших туда-сюда по многочисленным узким улочкам, и не в звуках местных песен или громких выкриках торговцев и даже простых прохожих на незнакомом Колину языке, и даже не в запахах непривычной еды и удушливых благовоний, что встречались повсюду.

От яркого южного солнца солнца, что, казалось, способно было проникнуть в каждый уголок, в каждую щёлочку, от которого воздух порой словно светился, иногда становилось почти дурно, и не следовало выходить днём на улицу, но всё же виновато во внезапно нахлынувшей на Колина хандре было не оно. С необычными зданиями, от которых рябило в глазах, с непривычной одеждой, что казалась слишком смущающей, или даже с запахами, от которых болела голова, можно было смириться, пусть и не всегда сразу. Дело было совсем не в них, что бы там не думал архиепископ.

Дело было в том, что первым делом, прибыв в Майноул и, благодаря средствам Джованни Кастеллано, поселившись в весьма просторном светлом доме с внутренним двориком, архиепископ нанял слугу для выполнения ряда мелких поручений и уходе за двумя лошадьми, и двух служанок, одной из которых надлежало готовить еду, а второй — стелить постели и стирать да гладить бельё и одежду. Колину же архиепископ строго-настрого запретил как-либо помогать слугам и даже подолгу общаться с ними.

Это обстоятельство, вообще-то, обижало. Не то, конечно, что Колину запрещали с кем-то общаться — нет, к подобным запретам Колин был, в общем-то, привычен, пусть и не всегда мог полностью согласиться. Настоятель в монастыре, где Колин трудился больше года после смерти отца, запрещал общаться с некоторыми из деревенских мальчишек, отец — водить дружбу с детьми из окрестных поместий, а матушка вечно боялась, что Колин понаберётся дурного от ребятни на пяток лет постарше. И пусть Колин не всегда мог понять причину запрета, за свою жизнь он привык думать, что оные, в целом, предназначались для его блага, даже если накладывающий их не совсем хорошо разбирался в сути вопроса.

Нет, обидным было совсем другое — судя по всему, выходило, что Колин последние месяцы дурно справлялся со своими обязанностями слуги, и стал архиепископу не нужен сразу же, как только у него появилось на руках достаточно денег, чтобы нанять настоящую прислугу. И справлялся Колин дурно настолько, что теперь не годился даже на то, чтобы помогать настоящей прислуге.

Особенно прискорбно было то, что архиепископ нанял слугу. В конце концов, с появлением в доме кухарки и горничной Колин сумел бы смириться, ибо подозревал, что его способности к готовке далеки от представлений архиепископа о хорошем поваре, а стирка всегда была слишком уж неприятным занятием, чтобы Колин всерьёз желал им заниматься. Но Колин полагал, что со всевозможными мелкими поручениями вроде закупки провианта или всевозможной беготни со множеством записочек он справлялся вполне неплохо.

Тем обиднее было осознавать, что в глазах архиепископа это, кажется выглядело не так, и Колин, видать, годился только на то, чтобы держать его рядом лишь из благодарности перед его покойным отцом.

Нет, архиепископ, конечно, по-прежнему занимался с Колином тем, что называл «пристойным образованием». Чтение поэм, спряжение глаголов, склонение существительных, чистописание, изучение имён древних королей Неймарры да всяких гербов и девизов остались ещё с Вешейны. К этому списку в Майноуле добавились верховая езда, фехтование и то, что архиепископ предпочитал называть «вдумчивым чтением религиозных текстов». И всё равно, даже с фехтованием, отныне занимавшего минимум полчаса каждое утро и приводившего архиепископа в особенное раздражение, все эти занятия занимали отсилу часов пять в день, ибо архиепископ не способен учить Колину чему-нибудь долго, так как быстро выходил из себя.

Вот и получалось, что свободного времени у Колина в Майноуле было столько, сколько не бывало с тех самых пор, как умерла, произведя на свет Саймона, мать.

И, пусть Колину и предназначались довольно-таки просторная комната в майноульском доме архиепископа (о такой огромной комнате и такой мягкой кровати ещё год назад Колин не мог бы помыслить даже в самых смелых мечтах), своевременно поданая и вкусная еда да дорогая одежда, уместная больше на плечах какого-нибудь дворянского сынка, множество часов непривычного и, признаться честно, совершенно отвратительного безделья делали Колина поистине несчастным.

О, мог ли Колин представить дома, что возможность оставить заботы и хлопоты и отдаться отдыху, приведёт его в такое уныние?.. Дома, в монастыре, в любом из неймаррских городов, что Колин посетил с архиепископом, неизменно было много работы — иногда лёгкой, иногда тяжёлой. И там Колин бегал, что-нибудь носил, что-нибудь мыл, что-нибудь готовил, что-нибудь убирал...

В Майноуле же, кроме уроков с архиепископом, и заняться было нечем.

От скуки Колину хотелось лезть на стенку или хотя бы сделать что-нибудь эдакое, о чём впоследствии можно было и пожалеть. Например, ввязаться в драку, чего за ним не водилось уже довольно давно. Или разрисовать какими-нибудь не вполне приличными рисунками кабинет архиепископа — благо, общение с семинаристами или деревенскими мальчишками дало Колину достаточно познаний на этот счёт. Или бросить любимые шахматы архиепископа в речку, море или ещё куда-нибудь. Можно даже в костёр. Или наговорить архиепископу всяких глупостей, от которых уже спустя минуту будет очень-очень стыдно.

Например, про серого кота, оставленного в Вешейне — уезжая оттуда, Колин едва сумел найти женщину, у которой он мог с чистой совестью этого кота оставить. Архиепископ не больно желал таскать с собой из одного города в другой несчастную животинку, и Колину пришлось искать коту новый дом, пока корабль Джованни не вышел из порта.

Может быть, окажись серый кот в Майноуле вместе с Колином, тот чувствовал бы себя лучше. Кот в нём хотя бы нуждался. Кота надо было кормить, кота надо было гладить и чесать за ободранным ушком, а взамен он тёрся об ноги и громко мурлыкал.

А так... Тоска, скука и осознание собственной бесполезности, что, казалось, лишь горше чувствовались под непривычно ярким, южным солнцем.

Поручений никаких отныне ему архиепископ не давал, никаких домашних дел выполнять больше не требовалось. Говорить со слугами подолгу не разрешалось — да Колин и не желал чрезмерно отвлекать их, — а потому в отсутствие в майноульском доме архиепископа, Колину и поговорить было не с кем. Даже штопать было нечего — незадолго до отплытия из Вешейне архиепископ купил Колину достаточно одежды, чтобы надолго забыть об этом занятии. Колин даже пробовал слоняться по Майноулу (вечером или ночью, ибо днём здесь решительно невозможно было гулять), но, дважды едва не нарвавшись на неприятности, всё же оставил это занятие.

Промаявшись от безделья и скуки пару дней (подходила к концу первая неделя в Майноуле), Колин забрёл в домашнюю библиотеку — интересно, кто же её собирал? — и со скуки прочёл одну из книг, что были на неймаррском. Потом, уже на следующий день, прочёл другую. Первой книгой оказалась какая-то поэма о рыцарях наподобии тех, что надлежало читать вслух архиепископу (и под конец Колин, если уж говорить честно, едва не уснул), вторая была повеселее и понравилась Колину куда больше — о шарлатане-враче. На второй книге было написано слово «фарс», и Колин, подумав, решил, что стоит искать в библиотеке неймаррские книги именно с таким словом.

Таких книг оказалось шесть, и в следующие три дня Колин прочёл их все и даже перечитал первую книгу, что ему понравилась — к своему удивлению обнаружив, что, если хотя бы большинство слов в книге оказывались ему понятны, никто не сидел над душой и не требовал объяснять скрытые смыслы, чтение было не таким уж сложным и неприятным занятием. Книги о плутах, сварливых жёнах, мнимых больных, хитром судье и жадном глупом богаче казались смешными. Да и герои в них, пусть и выглядели нарочито, казались Колину куда больше похожи на людей, с которыми он сам, Колин, был знаком, нежели герои рыцарских романов.

Затем Колин прочёл — пусть и несколько медленнее и с несколько меньшим интересом — все оставшиеся в библиотеке рыцарские романы, начиная от порядком запутавшей его истории о рыцаре Теодоре и его жене Лимме, что сначала осудила рыцаря за излишнюю мягкость и чрезмерно нежную любовь к ней, а затем весь оставшийся роман «предано любившая его» и добивавшаяся того, чтобы он вновь сумел показать ей свою любовь, и заканчивая историей о таинственной и опасной королеве волшебных созданий, всегда носившей на голове венок из голубых цветов, и обращавшей в золото любого, на кого «обращался её взор».

После рыцарских романов пришёл черёд трудов святых мужей, преодолеть которые оказалось столь трудно, что Колину приходилось то и дело возвращаться на строчку назад, чтобы хотя бы вкратце понять, что он только что прочёл. От этих книг пухла и болела голова, темнело в глазах и неумолимо клонило в сон. Колин ничего не мог понять, путался, спотыкался едва ли не о каждое слово. В какой-то момент ему хотелось проклинать авторов книг за

Но когда к середине четвёртой недели пребывания архиепископа и Колина в Майноуле, кончились и эти книги, Колин совсем загрустил. Он бы потянулся и за остальными, но написаны они были совсем на другом языке. Совершенно Колину незнакомом. И оставалось вновь хандрить да скучать, слоняясь по дому.

— Ну, хотите, юноша, заведём вам здесь кота? — поинтересовался архиепископ со вздохом в один из ежедневных уроков, когда Колин проворчал что-то не вполне вежливое при повторном прочтении недавно прочитанного рыцарского романа. — Взамен того, которого вы пристроили самой сердобольной из вдов Вешейны. Или, хотите, попрошу брата, чтобы он отобрал вашего кота у вдовы и привёз сюда? Вы дуетесь на меня с самого приезда! Но в последние дни это стало даже более явным.

Колин вздрогнул. Колин подумал про кота, такого тёплого, мягкого и ласкового, подумал, что кот мог бы сейчас лежать на его коленях и громко-громко мурлыкать, и сердце от этих мыслей защемило.

На мгновенье Колину захотелось согласиться. Подобрать с улицы какого-нибудь хвостатого бедолагу, отмыть его как следует, накормить, обогреть теплом своего сердца. А взамен получить возможность поглаживать тёплый мягкий животик и слышать довольное мурлыканье. Только вот... Колин представил, что Майноул когда-нибудь тоже потребуется покинуть. Расставаться уже со вторым котом в своей жизни — тем, кого Колин мог называть своим котом — не хотелось почти до слёз.

— Чтобы потом вновь его оставить? — буркнул Колин, сам поразившись тому, каким тоном он осмелился разговаривать со своим благодетелем. — Нет, спасибо, не надо. И я не дуюсь.

Позволь себе Колин разговаривать с кем-либо в таком тоне в монастыре, настоятель — или кто-нибудь из братии — непременно оттаскал бы его за уши. А отец, услышь подобное, отвесил бы подзатыльник. Колин и сам устроил бы выволочку Саймону или Рози, если бы только услышал, что они позволяют себе разговаривать с кем-то столь невежливо.

Но здесь, в Майноуле Колин чувствовал себя так скверно, что все представления о приличиях куда-то улетучились. И плохое настроение всё же взяло верх.

— Вы именно, что дуетесь, — возразил архиепископ, поднимаясь со своего стула. — Вы начали дуться на меня ещё в Вешейне, а теперь день ото дня становитесь всё более невыносимы.

— Дело не в коте, — вновь буркнул Колин, а потом, смутившись пронзительного взгляда, потупил глаза и признался. — Ну... не только в коте.

В Майноуле архиепископ не носил ничего, что могло бы выдать в нём священника — никаких сутан, никаких чёток, никаких шёлковых туфель с вышитым золотом растительным узором. Архиепископ здесь одевался так, как одевались обычные богатые дворяне — расшитые разноцветными узорами рубахи, яркие колеты, необычайно узкие штаны (один срам, а не одежда), сапоги... И даже шпагу — тонкий лёгкий меч по моде каких-то там южных княжеств — архиепископ отныне всегда носил при себе.

Колину, признаться, так и не удалось привыкнуть к тому, что исчезли привычные ему длинные одеяния архиепископа, делавшие его хотя бы капельку похожим на священника. Но в мирской одежде архиепископ смотрелся, пожалуй, куда моложе и... довольнее, что ли?.. В этой одежде он выглядел так... правильно, что ли? Именно так, как и должен был выглядеть. И морщинки словно в одночасье ушли с его лица.

— Не только в коте, — задумчиво повторил архиепископ, присаживаясь на скамейку рядом с Колином, и скрещивая длинные ноги. — В чём тогда? Я, по своему обыкновению, сказал вам что-нибудь не то, и вы смертельно на меня обиделись? Говорите, юноша! Мысли иногда полезно вовремя озвучивать — особенно столь юным и впечатлительным созданиям как вы.

— Я вам больше не нужен! — выпалил Колин, тут же смутившись того, как обиженно прозвучал его голос, но, повернувшись к архиепископу стал загибать пальцы. — Лорена стряпает вам, Джуана стирает и прибирает, а Мигель разносит ваши записочки... Я чувствую, что вы держите меня в своём доме из жалости или из чувства вины, но... Я здесь никому не нужен, и мне даже со слугами нельзя общаться...

Колин закончил и только тогда понял, что может выдохнуть. Он опустил глаза в пол, почувствовав одновременно и стыд за неподобающую своему положению откровенность, и облегчение от того, что эти мысли отныне не были грузом, повисшим лишь над ним одним, и огромную усталость, словно эта вспышка одним глотком осушила все его телесные и душевные силы.

Архиепископ медленно моргнул. Архиепископ посмотрел на Колина так, словно тот сказал глупость даже большую, чем те, которые говорил во время их игр в шахматы в монастыре. Какую-то совершенно неожиданную для архиепископа глупость, которая попросту не могла прийти в голову кого-то, кроме Колина.

Кажется, архиепископ даже — впервые с их первой встречи — не нашёлся, как ответить. Он внимательно разглядывал сидящего рядом Колина и почему-то молчал, и тому от этого молчания становилось с каждым мгновением всё неуютнее.

— Признаться, юноша, я не ожидал, что отдых произведёт на вас столь... странное впечатление, — вымолвил архиепископ спустя некоторое время. — Я немного помню себя в вашем возрасте, и знаю, что мне больше всего на свете хотелось, чтобы от меня все отстали и дали побездельничать вволю...

Колин вздрогнул и растерянно посмотрел на архиепископа.

— Потерпите скуку ещё пару дней — мы приглашены на небольшой приём по случаю малых именин нашего принца-дракона, — архиепископ поднялся со скамьи и почему-то хлопнул в ладоши. — Думаю, это немного развеет вашу тоску.

Колин удивлённо моргнул. Он не совсем понимал, что именно он должен делать на приёме. Разносить еду и напитки?.. Стоять позади архиепископа и подавать ему блюда?.. Колин подозревал, что на что-то иное он попросту не годится. Но у Марка, должно быть, было вдоволь своих слуг. Или же архиепископ подозревал, что другие слуги могут его отравить? Но тогда зачем было являться на приём к Марку? Вопросов в голове Колина было слишком много, но озвучивать их он не спешил — архиепископ, должно быть, лишь посмеётся над ним и посчитает мысли Колина глупыми.

Так что, Колин промолчал и лишь вопросительно глянул на архиепископа.

— Я желаю представить вас Марку как своего воспитанника, — ответил архиепископ и взъерошил волосы Колина. — Это невозможно было бы сделать, если все в Майноуле считали бы, что вы — мой слуга. Марк, может, и не самый наблюдательный человек, но всё же, я никому не посоветую полагать, будто бы он дурак.

Архиепископ отвесил Колину невесомый подзатыльник и, чему-то усмехнувшись, покинул комнату, оставив Колина в гораздо большем смущении, чем он был до этого разговора.