Эпизод, в котором от некоторых частей Снейпа пахнет сыром (гет)

Повсюду было рассыпано конфетти. Раз конфетти. Два конфетти. Красное конфетти. Синее конфетти.

Чертовы конфетти.

Повсюду.

Как будто пиньята*, стремящаяся к мировому господству, разродилась огромным, радужным, восторженным дерьмом по всей Волшебной Британии, и люди сочли это чем-то запредельным, чудесным и просто потрясающим.

Там были граждане, восторженно размахивающие руками и пританцовывающие, большинство из них торжествующе кричали, некоторые целовали случайных, растерянных незнакомцев, и все они разбрасывали конфетти, потому что выиграли войну.

Что было чрезмерно, как предположила Гермиона.

Не поймите её неправильно. Она была абсолютно, до мокрых штанишек счастлива. Честное слово. Но действительно ли было необходимо разбрасывать все эти конфетти?

В разгаре этих размышлений она почувствовала, как тёплая рука обхватила ее. Она подняла глаза и увидела, что Рон смотрит на нее так, как он никогда не смотрел. Она решила, что все это было очень романтично — быть в объятиях Рона во время празднования победы в войне. Ее сердце сделало то самое сальто в груди, во время которого — в чем она была уверена — оно пыталось поглотить все остальные ее органы (Уфф! Вот и ее желудок — ба-бах! И у нее исчезли почки). И это было весьма приятное ощущение.

В это мгновение она решила, что не стоит обращать внимания на то, что глаза Рона в солнечном свете выглядели слишком блеклыми, водянисто-голубыми, или на то, что у него на кончике носа был ярко-красный прыщ, или на то, что за ними наблюдала целая толпа зевак, или на то, что его рука была похожа на пласт слегка влажного, липкого теста, навязчиво обволакивающего её собственную руку.

У них был важный личный момент, которых у неё было не так уж много, поэтому она с радостью приняла то, что ей предложили. И конфетти было совсем не так уж плохо, когда её руку держал высокий, горячий, симпатичный парень.

Это был один из тех моментов, когда она должна была блаженно вздохнуть, что она и сделала.

— Извини, я не расслышал. Что ты сказала? — перекрикивая шум, воскликнул Рон.

— Я… Ничего… Я просто вздохнула, — выкрикнула она в ответ.

— Что?

— Я просто ...

— Говори громче, я тебя не слышу из-за всего этого шума!

— Я же сказала, что просто вздохнула! — рявкнула она.

— А-а-а, — он почесал кончик носа.

— Ага, — ответила она с гримасой.

Он посмотрел на неё и покраснел, а она прикусила губу и тоже залилась румянцем.

Отличная работа, Грейнджер. Может, теперь тебе стоит окончательно всё испортить? Раз уж ты этим занялась, можешь заодно сказать ему, что у тебя между двумя пальцами на левой ноге растёт какая-то странная мозоль.

У них был момент близости, и теперь всё закончилось.

Но затем он поднял руку и коснулся её волос, и Гермиона почувствовала, как её сердце снова забилось чаще. «Давай, Рон!» — хотела она подбодрить его, потому что на Рона не всегда можно было положиться в такие важные моменты.

Или даже не в самые важные моменты.

На самом деле это был единственный раз, когда он умудрился сохранить хоть какой-то момент, но она была уверена, что, если представится возможность, он проявит себя как достойный Хранитель Важных Моментов. Но на данный момент он отлично справлялся с этой задачей.

Рон сделал шаг вперёд, опустил взгляд и улыбнулся собственным ногам, а затем снова посмотрел ей в глаза. Это было чертовски мило (Упс! Вот и адреналин выветрился). Толпа вокруг них начала расплываться перед глазами. Она вновь почувствовала, что неловко краснеет.

— У тебя что-то застряло в волосах, — сообщил Рон. Она подумала, что это можно было бы расценить как эротический намёк.

— Правда? — она улыбнулась (Спокойнее! Не ухмыляйся, как маньяк-убийца). И шагнула ему навстречу.

— Да... Кажется, я понял. Подожди, я сейчас, — Рон начал наклоняться к ней. Она встала на цыпочки.

Их лица медленно приближались друг к другу, и она раздумывала, как лучше повернуть голову, чтобы прыщ Рона не коснулся её кожи. Одна рука Рона легла ей на бедро. Она положила свою руку ему на грудь и...

— Ой! — взвыла она.

— Прости! Мне так жаль, так жаль! Кажется, я запутался в твоих волосах. Просто... Дай мне минутку...

— Ай, ай, ай, перестань, наконец, дергать, Рональд!

— Нет, я почти справился! — Рон был в считаных секундах от полноценной панической атаки, что было бы даже мило, если бы её глаза не слезились от боли из-за рвущихся с корнем кудрявых волос.

— Да хватит, Рон!

— Нет, ты только не двигайся, — он положил левую руку ей на лоб, а правой начал копаться в копне ее волос. Она была уверена, что он вот-вот сорвёт с неё скальп.

— Мерлин, — услышала она его дыхание. — Как, чёрт возьми, такое вообще возможно?

И тут она освободилась. Она пошатнулась, когда Рон разжал пальцы, вцепившиеся в её волосы. Она шмыгнула носом, прижимая обе ладони к своей пострадавшей голове.

— Гермиона... — Рон в ужасе прикусил губу.

— Я не... Просто молчи, пожалуйста. Господи.

— Верно, — уныло отозвался он.

Она отошла от него и постаралась не чувствовать себя виноватой, продолжая улыбаться и махать в камеру.

Конфетти летали повсюду.

Чёрные конфетти. Синие конфетти. Старые конфетти. Новые конфетти. На этой маленькая машинка. На этой маленькая звёздочка. Эта попал мне в нос, и теперь я умираю. О боже...

Гермиона начала паниковать, но потом вспомнила, что у неё есть такие придатки, которые называются руками, а к этим рукам прикреплены гибкие штучки, которые называются пальцами. Поэтому она прижала палец к одной из ноздрей и сильно дунула. Из её носа вылетел маленький злобный жучок и радостно полетел на свободу. Гермиона огляделась и убедилась, что никто не видел, как она дёргается, словно стреноженный жираф, который пытается покакать, и в этот момент поскальзывается и ломает шею. Что такого в конфетти, что заставило её вспомнить все эти туалетные метафоры?

Внезапно в глаза ей ударила белая вспышка, и когда она снова открыла их, Гарри странно на неё посмотрел. Рон уставился на неё так, будто она только что раздавила своего кота.

На первой полосе газет утренних газет красовалась огромная чёрно-белая фотография Гермионы Грейнджер, кавалера ордена Мерлина второй степени, отважной гриффиндорки и героини войны, самой яркой ведьмы своего возраста, а также исключительной стервы, Гермионы Дж. Грейнджер, которая откровенно высморкалась в толпу ликующих людей.

Злосчастное конфетти наконец-то поразило ее и заставило её принять решение полностью изменить свою жизнь. Но в реальности существовали такие слова, как «ответственность», «аванс» или «арендная плата». А также такие фразы, как «ты должна», «навыки трудоустройства» или «но ты ведь на самом деле не окончила школу, не так ли?», или «Гермиона, прости, но ты слишком много читаешь, а у Лаванды такие нежные ручки, поэтому я с тобой расстаюсь».

На самом деле Рон этого не говорил. Он сказал: «Выходи за меня замуж!»

Но всё, что она услышала, было:

— Пожалуйста, любимая, позволь мне утянуть тебя в безнадёжные, обыденные глубины моей посредственности, пока я буду изменять тебе с целлюлитной шлюшкой Браун!

И она ответила: «Нет!»

А потом случилась крупная ссора, во время которой он обвинил её в том, что она слишком много читает и что у неё ручища как у горного тролля, страдающего артритом. Затем он умолял её простить его и вернуться, но она снова ответила отказом. После чего он обозвал её невыносимой, бесчувственной стервой. Она не обратила на это внимания, потому что Рон есть Рон, и надеяться на что-то большее бессмысленно. Но потом он язвительно заметил, что её грудь слегка обвисла, и тогда она мстительно подвергла его унизительному проклятию.

Оглядываясь назад, она поняла, что это был самый реальный разрыв, на который она могла рассчитывать, и теперь ее бывший парень напоминал ей рыжую гориллу (представьте на секунду огненно-рыжую веснушчатую гориллу, которая размахивает перед вами своими причиндалами — именно так поступает Рон, когда он был «в настроении», и это просто отвратительно) с его хрюканьем и массивными, оплывшими от жира предплечьями, так что в целом расставание было даже приятно. Хотя, в глубине души, она не могла не признать, что не один Рон был причиной конфликта.

О, расставание было очень болезненным, и многие невинные души пострадали в процессе, но после трёх дней, в течение которых она хандрила, не снимая шапочки для душа и изношенных спортивных штанов Рона (они были удобными, ясно?), это перестало её волновать.

Она не могла сказать, что её особенно беспокоил тот факт, что она нигде не могла найти работу, или извиняющиеся отговорки, которые придумывали сонные и неопрятные клерки в каждом офисе, куда она отправляла резюме.

Например:

— Мы все понимаем… но… тем не менее… мы просто не можем себе позволить нанять вас… мы ценим вашу жертву ради нашего мира… возможно, если будет достойная вакансия…

Таким образом, она тоже не слишком расстроилась из-за того факта, что оказалась в Министерстве. «Оказалась» — такое унылое слово. Хотя она почти — почти — рассвирепела, когда ее поставили в известность, что её присутствие потребуется на всех официальных мероприятиях, которые будут проводиться в память о смерти Змееликого демона, но причина было не в этом.

Ее доконали конфетти. Прошло три месяца после окончания войны, а она всё ещё находила в карманах кружочки конфетти.

Дело в том, что Гермиона Грейнджер была не из тех, кто признаёт себя побеждённой. На самом деле у неё это плохо получалось. Это была одна из тех вещей, которые она просто не умела делать, сколько бы книг на эту тему она ни прочла. Сдаться и начать увлекаться квиддичем. Это просто не входило в её довольно внушительную компетенцию.

Дошло до того, что ей казалось, что она скоро загнётся от тоски в своём маленьком кабинете в министерстве. Это была временная работа, и она согласилась на неё только ради того, чтобы оплачивать счета. Прошло три месяца, и она уже сходила с ума.

— Я совершенно уверена, что однажды они обнаружат меня мёртвой, — сказала она однажды Джинни. — Просто окоченевший труп. С головой на столе, высунутым языком и тому подобным, и потребуются годы, чтобы вывести вонь с ковра. Никто не заметит моего отсутствия в течение пары недель, а потом кто-нибудь спросит: “А что случилось с той невзрачной девушкой, которая приносила мне сэндвичи с ростбифом из кафе?» После чего они зайдут в мою кабинку, и никто не получит сэндвичи, потому что я буду мертва.

Джинни едва оторвала взгляд от телевизора. Она недавно переехала в квартиру Гермионы и, увидев все ее чудеса, осталась ночевать здесь и охотно ела на полу, не отрываясь от футбольного матча, сериала или чего-то еще, что показывали в тот момент. На самом деле она была неприхотлива. Даже реклама страхования жизни могла привлечь ее внимание.

— Джинни! — простонала Гермиона. — Что мне делать?

— Хм? Почему бы тебе просто не уволиться? — ответила рыжая, отправляя в рот хрустящий снек.

— Что? Уволиться с работы? Как я вообще... Мне кажется, ты не понимаешь... Как я могу просто взять и уволиться?

— Почему бы и нет?

— Я... ну…потому что...

В самом деле, почему?

Неужели всё было настолько элементарно? Неужели она могла просто взять и уйти, вот так вот?

Оказалось, что так оно и было.

Поэтому она поступила разумно: сгребла все свои вещи, награды, кота и оставила Гарри записку на двери своей квартиры, в которой просила его обратиться в Аврорат, если она не выйдет на связь в течение десяти дней. Или связаться с самим собой, потому что Гарри Поттер в тот момент был самым значимым человеком в волшебном мире.

Она нашла потенциального работодателя в оранжерее, где выращивали растения для сети аптек. Это было в забытом богом закоулке, который выглядел как притон наркоманов в самой сырой и заброшенной части Лютного. Отсюда и записка.

У её начальника была серая кожа, непропорционально большая голова и глаза, которые скептически смотрели из темных впадин. Он выглядел как человек с гипертрофированным чувством собственного достоинства, но при этом сильно напоминал печёную картофелину.

Он, конечно, тоже был полным психом, поэтому и нанял её, хотя у Министерства были прямые доказательства того, что она не продержалась и трёх месяцев, выполняя рутинную работу. Кроме того факта, что он её нанял, у него была привычка держать левую руку в кармане брюк, когда он разговаривал. Гермиона не решалась упоминать об этом, потому что он подпрыгивал каждый раз, когда она делала резкое движение или издавала звук, и она опасалась, что он оторвёт себе яйца.

Кроме того, он почему-то решил называть её: «Писарь». Все остальные знали её как Гермиону Дж. Грейнджер, героя войны и самую высокомерную стерву из всех известных стерв, но он постоянно путал её с какой-то бывшей сотрудницей по имени «Писарь». Она не особо возражала. В этом обращении было что-то официальное, чего не хватало в имени Гермиона.

И она не хотела, чтобы клиенты узнали, что перепачканная грязью девушка в замызганном фартуке на самом деле была Гермионой Дж. Грейнджер, героем войны и самой чопорной из всех чопорных особ женского пола. Может, она и поспешно уволилась, но своего достоинства не потеряла.

— Я благочестивый волшебник, Писарь, — серьёзно сказал Гермионе начальник с физиономией как печёный картофель, и его отягощённый зобом подбородок затрясся от самодовольства. Дефицит йода перестал быть проблемой в волшебном мире ещё в пятнадцатом веке, но она была уверена, что он заявит, будто такова священная воля, чтобы он вечно носил отвратительную опухоль размером с тыкву под подбородком цвета скисшего молока.

— Я понимаю, что мы не всегда можем изменить то, какими нас создал Господь, — важно произнес мистер Скривнер.

Кем бы он ни являлся, он явно был слизеринцем с самым чёрствым сердцем на свете, и только из старой доброй чистокровной склонности к покровительству он милостиво позволил ей получить работу.

Гермиона серьёзно кивнула в ответ, изо всех сил стараясь не обращать внимания на покрытое старческими пятнами запястье мужчины, которое медленно исчезало за поясом его брюк.

— Поэтому, несмотря на то, что в твоей змеиной натуре есть что-то, что оскверняет мой Эдем, я оставлю тебя, — заключил он.

Должно быть, бог действительно существует, потому что то, что произошло дальше, было чудом: фраза «пошел ты» на её губах превратилась в вежливое «спасибо».

Суть в том, что это была хорошая работа. Достойная работа. Может быть, даже благородная работа.

Ладно, откровенно говоря, это было единственное, что отделяло её от необходимости съесть Живоглота, спасаясь от голодной смерти, потому что её внезапно охватило желание начать всё сначала в возрасте двадцати пяти лет. Вот так.

Но единственным лучиком надежды было то, что, несмотря на старческое слабоумие её хозяина, его нудные лекции о морали, несмотря на мерзкий компост из драконьего помёта, из-за испарений которого приходилось надевать защитные очки, несмотря на то, что всё вокруг воняло дерьмом, несмотря на обилие заплесневелых старых клиентов, здесь не было чертовых конфетти.

Спасибо тебе. Иисус. Будда. Кришна. Мерлин. Кто бы ни был главным в этом дерьмовом мире.

Не облажайся на этот раз, Грейнджер.

У юного целителя были идеальные белые зубы, и от него не пахло зельем для зубных протезов, как от большинства других клиентов. Он засунул руки в карманы и покачался на каблуках, пока Гермиона подсчитывала стоимость его покупки. Его мантия цвета лайма была безупречной и лишь немного ярче, чем глаза Гарри.

Они действительно были ярко зелёными, как только что замаринованная жаба.

— Отличный день для пузырчатки, не так ли? — сказал он с обворожительной улыбкой.

Гермиона почувствовала, как на её лице расплывается глупая улыбка, и застенчиво посмотрела на него из-под ресниц.

— Какой же вы забавный! Я сама только что об этом подумала!

Боже мой, Грейнджер.

Это был не лучший день для пузырчатки. Пузырчатка предпочитает тень, это известно любому идиоту. Но солнечный свет, губительный для растения, творил чудеса с волосами молодого красавца. Его гладкие локоны сияли, как идеальная золотая чаша, переливаясь обещанием любовного напитка под чарующие звуки серенады. (Серенады, Грейнджер? Ты в своём уме?) Неважно, что он явно не был самым метким стрелком в команде; он был просто красив.

И ведь нет ничего плохого в том, чтобы испытывать влечение к привлекательному мужчине, не так ли?

Оно того стоило. Стоило вести себя так, будто её кору ее головного мозг заменили жировой тканью молочной железы. Стоило вести себя как Лав-Лав.

Целитель рассмеялся, протягивая ей золотую монету, и этот прекрасный баритон проник прямо в глубины её сердца.

— Конечно, — сказал целитель, лукаво подмигнув, — я не буду скрывать, что знаю о травологии вполовину меньше, чем ты!

Она подавила желание согласиться с ним и вместо этого сосредоточилась на лёгком покалывании в животе. Оно грозило перерасти в тошноту.

Гермиона потянулась к его золоту — ближе, ещё ближе, и... вот — его рука, тёплая, твёрдая и совершенно мужественная, коснулась её.

Прикосновение Прекрасного Принца задержалось чуть дольше, чем было необходимо. Она могла бы улыбнуться во все зубы, как акула, довольная тем, что её уловка сработала, но её лобная доля выдала: «Не обольщайся!». Но ещё было это прикосновение, когда его пальцы снова случайно коснулись её запястья. Он очаровательно улыбнулся.

Гермиона хихикнула, что было совсем на неё не похоже — и это было нормально, ведь на её бейдже было написано «Писарь», — и протянула луковицы нарциссов в надежде на повторение.

Она не была разочарована.

Красивая, но целомудренная рука молодого Целителя снова едва коснулась её руки, и он даже сказал что-то остроумное — или, по крайней мере, ей показалось, что это остроумно, потому что она была слишком отвлечена внезапным желанием свести бёдра вместе, — а потом подмигнул.

Снова подмигнул!

Сердце Гермионы растаяло, и слюни потекли по её груди. В кои-то веки она решила проявить храбрость.

— Итак, э-э... Вы не женаты?

Целитель одарил её благожелательной улыбкой.

— Нет, милая.

А.

— Но в последнее время у нас были проблемы, отсюда и цветы.

Ладно, в конце концов, в мире всегда есть надежда. Она почувствовала азартное покалывание в пальцах ног.

— А как ваши дела? Такая симпатичная девушка, как вы… — Целитель снова подмигнул.

— О, да, пока одна. Мой бывший парень изменял мне с одной стервой. По его мнению, измена — это не грех, если я об этом не узнаю. Это как «если в лесу падает дерево и никто этого не слышит», только с интимным подтекстом. — Она снова улыбнулась, искренне надеясь, что это была очаровательная улыбка и что она не выглядела так, будто пытается сжать все мышцы своего тела одновременно, в том числе и сфинктер. Именно так, по словам Рона, она выглядела, когда была счастлива. Она даже не расстроилась, когда он это сказал. В основном потому, что была впечатлена тем, что Рон смог употребить слово «сфинктер» в связном предложении.

— Хорошо...— немного настороженно произнёс Целитель. — В любом случае, они прекрасны, спасибо. Уверен, они понравятся зайке, — радостно воскликнул он.

Зайке? Зайке?!

Пожалуйста, Боже-Иисус-Кришна-Мерлин, пусть это будет его бабушка.

— Я уверена, что ей понравится, — мило ответила Гермиона. В конце концов, старушки любят луковицы нарциссов. Да это практически обязательное условие для того, чтобы быть пожилой леди. Если бы где-то в мире издавали «Руководство по тому, как стать респектабельной пожилой леди», она была уверена, что любовь к луковицам нарциссов была бы на первом месте в оглавлении. Или хотя бы упоминалась в первой главе.

— Ей? — повторил он с забавным выражением лица и снова рассмеялся приятным баритоном. — Вообще-то он предпочитает имя Патрик, — продолжил он с видом человека, которого только что осенило. — Естественно.

Естественно.

Конечно, её ненаглядный «ханни-банни» оказался таким же бесполезным, как и вся её жизнь. Некоторые из них худые, а некоторые — толстые. У толстяка жёлтая шляпа.

Фигаро здесь, Фигаро там. Понимающая улыбка прекрасного принца как попытка компенсировать ее промах.

Голубой принц дружески похлопал её по плечу.

— Хорошего дня, дорогая!

Сейчас самое подходящее время, чтобы немного поплакать в туалете.

Гермиона отлично знала, как пересадить мандрагору.

Она знала, как пересадить мандрагору ещё со второго курса. Это было несложно.

Так почему же её хозяин стоял напротив в тошнотворно ярких наушниках и размахивал перед ней своими сморщенными старческими ладонями, изображая пантомиму, которая быстро приобретала неприличный вид? Она не могла этого понять.

— Что? — одними губами спросила она.

Он покачал головой, произнёс что-то, подозрительно похожее на «Блудница Вавилонская», и повторил жест. Это было похоже на сцену из комедии. В полном отчаянии Гермиона закопала мандрагору в компост, взмахнув палочкой, сняла свои тошнотворно яркие наушники и спросила:

— Что случилось, сэр?

— Заприте дверь, когда закончите, — приказал несносный старик. — Будьте любезны. Я ухожу домой на ужин.

— Конечно.

Все нормально. Не то чтобы у неё было свидание или что-то в этом роде. Не то чтобы она хотела пойти на свидание. Конечно, она не тратила тридцать драгоценных минут и бутылку «Сликизи» на то, чтобы выглядеть как ранее упомянутая блудница из Вавилона. Она была уверена — с полной и твёрдой убеждённостью, — что не пыталась произвести впечатление на молодого целителя, который иногда заходил купить цветы.

Мало того, она даже не собиралась заводить парня. Честно. Любые отношения с мужчиной, которого можно было назвать так подростковым словечком, как «парень», точно не стоили потраченного времени. Кроме того, ей нужен был только тот, кто считал бы её самой прекрасной, самой остроумной, самой разумной девушкой на свете и хотел бы проводить всё своё время в её компании. И, возможно, иногда занимался бы с ней любовью.

Она посмотрела на свои руки, перепачканные компостом, на волосы, которые цеплялись за всё, что оказывалось в радиусе сорока сантиметров, на покрасневший от холода нос.

Чертов голубой принц.Чертова работа. Чертов босс. Чертово конфетти. Чертовы клиенты.

После этого босс оставил её в покое, чтобы она могла погрузиться в свои мрачные размышления и выместить своё недовольство на чертовых личинках мандрагоры.

— Если бы я только мог вообразить растение, у которого нет ни желания жить, ни достоинства, чтобы умереть, — насмешливо произнес голос позади неё.

Что ж, упомяни черта, и вот он здесь.

Гермиона отвернулась от мандрагоры в горшке и посмотрела на неожиданного посетителя.

— Сэр, мы только что закрылись и…

Она моргнула, потому что кое-что показалось ей странным, а в таких случаях лучше всего моргнуть. Она снова моргнула, но это картинка никуда не делась.

Это был Снейп. Он ухмылялся, как будто был владельцем этого места.

Дурацкий Снейп. С грязными и жирными волосами, с угрюмым взглядом и видом бесконечного превосходства. О, как же ей хотелось швырнуть ему в лицо кусок перегноя величиной с домового эльфа и посмотреть, сможет ли он после этого так ухмыляться.

Северус Снейп, из множества людей, выглядел абсурдно неуместно вне темных подземелий, как Гарри без своих очков, или как Малфой без своей насмешки, или Рон без той огромной жирной опухоли, свисающей с его руки, которая была широко известна как Лаванда Браун.

Северус Снейп, стоящий там со своими отталкивающими тёмными глазами, неприглядными чёрными волосами и носом, слишком длинным, чтобы его обладателя допускали в приличное общество. Северус Снейп, Пожиратель Смерти, мастер зелий и предатель. О, его оправдали, но, по её мнению, он должен был висеть на осине, как и любой другой Иуда.

Некоторые из них мертвые, некоторые — живые. Кто-то ведёт жалкую жизнь, а кто-то процветает. А некоторые из них конченные мерзавцы. Какое право они имеют грустить, радоваться или злиться? Я не знаю, почему бы тебе не пойти и не спросить у своих родителей, болтливая ты дура?

— Грейнджер, — произнес он с лёгким недовольством в голосе, приподняв бровь.

Ей захотелось сорвать её пластырем и насильно запихнуть ему в рот.

— Я вижу, ты… э-э… неплохо устроилась.

Её бесила эта растяжка в голосе. В этом не было никакой необходимости. И то, как он говорил, всегда слишком медленно, как будто людям больше нечем заняться, кроме как смотреть, как его дурной рот произносит слова.

О, это было бы великолепно. Гной созревшего Бубентюбера был совсем рядом.

Конечно, ей бы она не ощутила ничего настолько саркастичного, Гермиона изо всех сил постаралась бы не обращать на это внимания.

— О, ну ты же знаешь, — сказала она, небрежно махнув грязной рукой в лучших традициях Луны Лавгуд, — работа на свежем воздухе и солнышке.

Не успеешь оглянуться, как она уже будет нести чушь про рогатых снорков и ходить с грязными панталонами на башке, или чем там ещё Луна занимается в последнее время.

— Действительно, — ответил он, и это слово неловко повисло в воздухе, пока он презрительно разглядывал её вспотевшее от влажности в теплице, перепачканное грязью тело. — И почему ты вообще здесь работаешь, Грейнджер? Я полагаю, что ты здесь не из любви к гербологии и уж точно не из-за своих навыков.

Она бы возмутилась такому пренебрежительному отношению к ее знаниям в области травологии и испепелила бы глазами, если бы вся ситуация не была настолько абсурдной.

— Считай это благотворительностью, — фыркнула она.

Он приподнял бровь ещё выше.

— Простите?

— Знаете, сарказм — это удел озлобленных стариков, которым больше нечем крыть.

— Неужели? Пожалуйста, аргументируйте, — он произнёс это совершенно бесстрастным тоном.

— Сарказм — это способ, с помощью которого неудачники опускают победителей до своего уровня.

— Ах. Понятно. Вы намекаете на то, что вы победительница, мисс Грейнджер?

— Да пошёл ты, Снейп. Ты не слишком стар, чтобы гнобить совершенно беззащитных молодых девушек?

— И не слишком ли ты немолода для того, чтобы сооружать Вавилон из шерсти дохлых животных у себя на голове? Осмелюсь предположить, что твой работодатель не слишком одобряет эту привычкой. Это... антисанитария, — сказал он, скривив губы на последнем слове с неподдельным презрением.

Нельзя дожить до двадцати пяти лет с такими волосами, как у неё, и не привыкнуть к тому, что совершенно незнакомые люди смеются над тобой или дают непрошеные советы по поводу твоей причёски. Её это не слишком впечатлило.

— Что? О, вы имеете в виду мои волосы, не так ли? Что ж, это креативно. По-настоящему остроумно, мистер Снейп. Что может понадобиться мертвецу в оранжерее «Петушиный гребень»?

— Как бы вы ни были очаровательны, мисс Грейнджер, — начал он таким тоном, что она поняла, что он действительно думает о её очаровании, — у меня нет ни времени, ни терпения участвовать в остроумных перепалках с ребёнком, который всю жизнь заблуждался, думая, что она остроумнее всех, в то время как ее «остроумие» на самом деле было довольно жалким.

Он властно откашлялся и повел головой и плечами, как ворона во время линьки.

— Я хочу узнать... То есть... — Он остановился, на секунду растерянно нахмурив брови.

— Да? — ободряюще сказала она.

Было странно, что Снейп так колеблется. Хотя она ничего о нём не знала и очень хотела, чтобы так оно и оставалось, одно она всё же знала: Северус Снейп не мямлит. Точка.

— Я хочу поговорить с вашим работодателем, — сказал он с неохотой, как будто раскрывал какую-то страшную тайну, способную изменить его жизнь к худшему.

— Что? О, он вышел... — она замолчала, потому что в этот момент заметила кое-что, что вызвало у неё когнитивный диссонанс.

Конфетти.

Чертовы конфетти.

В его волосах были видны конфетти. И они были розовыми. В волосах Северусе Снейпе запутались ярко-розовые конфетти.

Она снова моргнула в надежде, что до неё наконец дойдёт. Это было самое глупое зрелище, которое она когда-либо видела в своей жизни: он стоял там, вторгаясь в её жизнь, и портил ей весь рабочий день своими конфетти, своей глупой ухмылкой, своей глупой развевающейся мантией и опять же своими глупыми конфетти.

Где-то в глубине её сознания голос напоминал ей о тех временах, когда она читала словарь и должна была знать как минимум на пятьсот шестьдесят три слова больше, чем «глупость», но всё это было просто... таким глупым. Это было настолько невероятно глупо, что привело к, пожалуй, самому глупому происшествию в её жизни.

Буквально ошарашенная, Гермиона врезалась в шаткий стол в оранжерее, ударилась локтем о горшок с мандрагорой и не успела вовремя вытащить палочку.

Это было глупо, правда.

Раздался звук бьющейся о землю керамики, а вскоре за ним последовал леденящий кровь вопль...

________

* Пиньята — это полая игрушка крупных размеров из папье-маше, картона или тонкой бумаги (лат-амер.)