Некоторые издержки (джен)

Далеко за пределы окрестностей Альфы Центавра шла слава об удовольствиях и радостях, которые за скромную плату дарит своим гостям кабаре «Шалфей и розмарин».

Лучшие из тех, кто вольно странствует по просторам космоса, тех, кто не имеет дома и находит его везде, живые легенды, те, кого называют «чародеями», — они не упускали шанса посетить «Шалфей и розмарин». Где, как не в «Шалфее и розмарине», выпить синтетического, из мякоти звезд и запаха роз, вина? Или же где, как не в «Шалфее и розмарине», насладиться вином из натурального винограда, напитка редкого на просторах огромной и холодной пустоты космоса? Где путнику усладить слух изысканной музыкой, глаз — исключительной грацией и интригующей округлостью танцовщиц? Шел слух, что подобных им нет нигде в обозримой части вселенной — а танцевали они здесь каждый день, за исключением четвергов. Шел и еще один слух — говорили, членам клуба друзей «Шалфея и розмарина» (членский взнос в котором, опять же, был более чем скромен), объединения преимущественно женского, была доступна возможность посещения и четвергов, а значит, развлекательной программы несколько иного, приватного характера.

И все эти слухи распространял сам владелец «Шалфея и розмарина», известный не иначе как Лютик. Лютик, ранее — величайший поэт и скромный индивидуальный предприниматель, теперь — скорее предприниматель и, кажется, поэт.

— Ну Геральт, в знак нашей долгой и крепкой дружбы, я тебя прошу, только разочек! Вот тебе слово маэстро Лютика, один-единственный раз! Я ведь не прошу о чем-то сверх приличия, так, небольшие издержки. Ну не могу же я терять доверие уважаемой публики? Да у меня с этих членских взносов половина дохода, не говоря о… скажем, вздорном характере некоторых из этих членов!

Словно вспомнив о чем-то, пожалуй, малоприятном, маэстро Лютик зябко повел плечами, от чего размашистые рукава его рубашки, ткань которой представляла собой нечто среднее между ртутью и шифоном, дрогнули, и по складкам прошел лиловый блик. После этого маэстро отхлебнул бурно пенящегося пива из объемистого полипропиленового жбана и сразу же приложился еще раз. Геральт же, прославленный охотник за неразумными формами жизни, зовущий себя «ведьмаком», последовал его примеру: три раза могучий, поросший белесой щетиной кадык прошелся от подбородка к ключицам, отчего, впрочем, взгляд его желтых кибернизированных глаз не стал теплее.

— Не пойми меня неправильно, Лютик, но твой доход меня мало интересует. Ты говорил, что это дело жизни и смерти, мне пришлось нырнуть в червоточину, чтобы лететь до твоего борделя…

— Вообще-то у меня кабаре, — не преминул поправить его Лютик.

— Чтобы лететь до твоего борделя, — пропустил мимо ушей его реплику Геральт, — два часа, а не два месяца, а ведь я. Ненавижу. Червоточины. И тут выясняется, что вопрос жизни и смерти заключался в том, что у тебя нет замены для стрипти…

— Ведущего танцора кабаре! — снова вклинился Лютик.

— Для ведущего танцора кабаре. И для этого ты позвал меня. Я верно понял суть?

— Верно, но таки неполно, а ведь здесь важна вся полнота информации. Например, в своем пересказе ты опустил тот факт, куда именно делся ведущий танцор кабаре, а ведь именно этот факт нельзя опускать. Правда, Цири?

— А что Цири? Что сразу Цири? Смотрел бы лучше, что у тебя за публика такая тут ошивается, а потом уже «Цири»! К слову, Лютик, очень надеюсь, что у тебя нормальное человеческое пиво, а не синтетическая моча — я от такого, понимаешь, отвыкла. Знали бы вы, в каких дремучих временах я бродила эти полгода, ой-е!

С кратким пшиком Цирилла Фиона Элен Рианнон закрутила краник пивной кеги и отхлебнула молочно-белую пену, отерла губы перчаткой из грубого, очевидно природного происхождения материала. Сейчас во всей цивилизованной части галактики природные материалы в одежде были редкостью, так что о том, откуда на этот раз явилась Цири, и в самом деле оставалось только догадываться.

Негласный статус Госпожи Времени и Пространства был Цири более чем заслужен: она была первым в истории человеком, освоившим технологию искажения ткани времени-пространства. Первым и единственным — свои научные изыскания она хранила в секрете, что неизбежно делало ее самой разыскиваемой и полулегендарной персоной. И сейчас Госпожа Пространства и Времени бойким движением ноги сбросила со стеклянного журнального столика весь лежащий на нем Лютиков хлам, со звоном поставила заместо него кружку и поудобнее устроилась в стоящем подле кресле.

— Ой, только не говори, что ты здесь ни при чем! Может, ты утверждаешь, что Вильгельфорц магическим образом взял и пропал из своей гримерки, а заместо него не менее магическим образом возникла ты?

— Лютик, ну не начина-ай… — Цири запрокинула голову и устало потерла лоб над переносицей. — Вот сдался тебе этот Вильгельфорц, у него же на лице написано, что говнюк он редкостный. Приспособила я его для благого дела, ну и что с того? Могу я идти на некоторые издержки или не могу?

— Ну, если для благого дела… — Геральт развел руками, его губы чуть тронула едва заметная ухмылка.

— И что же за дело? — куда менее дружелюбно поинтересовался Лютик.

— Сохранение равновесия во Вселенной, в частности, соблюдение закона сохранения массы. Конечно, если такие сложные материи доступны твоему пониманию.

— Снисходительность твоего тона здорово напоминает Йен, Цири: сразу видно, лучшая ученица, — не без умиления заметил Геральт.

Цири ехидно улыбнулась, легким движением сбросила воображаемую пыль сначала с одного плеча, а затем и с другого, и добавила:

— Легкость пользования естественными червоточинами некоторых приводит к мысли, что мгновенное перемещение в пространстве — дело плевое. Но это заблуждение. Как минимум, исчезновение даже малой массы в определенном участке вселенной порождает нестабильность и может приводить к разным последствиям, в основном к спонтанным выбросам энергии или, наоборот, ее поглощению, понижениям температуры, локальным ледниковым периодам…

— Какой ужас! — понимающе воскликнул Лютик.

— Ужасный ужас, — кивнула Цири и с чувством отхлебнула еще пива. — Словом, подобные колебания незначительны в космическом вакууме, но где-то у поверхности какой-нибудь обитаемой планеты или, скажем, на космической станции…

Цири со значением обвела руками окружавшее ее пространство.

— Последствия могут быть катастрофическими. Конечно, я могла бы использовать в качестве «балласта» что-нибудь неживое, обычно я так и делаю, однако это требует довольно точных расчетов, определенной подготовки, да и тогда квантовая неопределенность накладывает отпечаток, так что… Не буду вдаваться в подробности, но ситуация была критическая — а на критическую ситуацию всегда лучше иметь «балласт», который обеспечит точность перемещения без сложных приготовлений.

— Это все очень интересно, друзья мои, — заключил Геральт, сцепив пальцы в замок, — но я все еще не понимаю, а зачем здесь я, я просто не вижу причин, почему вы не можете вернуть этого Фигель, э-э, Торца обратно, ну или отменить Лютикову четверговую программу.

— Мы не можем вернуть Вильгельфорца, — безапелляционно заявила Цири.

— Мы не можем отменить четверговую программу! — не менее безапелляционно заявил Лютик.

— Почему?

— Квантовая неопределенность.

— Репутация заведения! — от возбуждения Лютик аж вскочил на ноги, впрочем, тут же снова сел и добавил уже тише: — А еще целостность «Шалфея и розмарина» и, возможно, моя жизнь. O tempora, o mores…

— Ладно-ладно, — сказал ведьмак. — Я хоть похож на этого твоего ведущего танцора?

— Темнота — друг молодежи… — философски заметил Лютик.

— Мы тебе организуем путь отступления, ну, на всякий случай, — заверила Цири.

Геральт сокрушенно кивнул.

* * *

Неоново-лиловый сумрак в «Шалфее и розмарине» был почти осязаем этим вечером. Дым сигарет и трав заполнял собой все, смешивался с вибрацией тягучего электронного бита, сам воздух делая маревным и пьянящим. В зале стояло около дюжины столиков, тихо переговаривались между собой женщины, все, как одна, юны и прекрасны — конечно, с уже неоднократно пересаженными кожей и волосами, некоторые с кибер-протезами глаз, одна — с полностью металлической нижней половиной лица, сверкающей сталью. Цири ее узнала: Лидия Ван Бредевоорт, гений в области трансплантологии, чьи достижения приблизили мир к здоровью и вечной молодости, сама же обделенная и красотой, и здоровьем из-за давнего окончившегося неудачей (если не сказать обернувшегося катастрофой) и едва не стоившего ей жизни эксперимента.

Цири узнала и Йен, более известную как Йеннифер из Венгерберга, с небольшой экзопланеты в окрестностях Бетельгейзе, — ее имя было не менее легендарным, чем имя Лидии, а пожалуй, даже и более. В конце концов, Йеннифер была живой легендой теоретической физики, чьи изыскания в установлении внутренней организации червоточин и прочих пространственно-временных аномалий были, можно сказать, революционны. Впрочем, сегодня Цири предпочла держаться от нее подальше: Йен когда-то была ее научным руководителем, так что прекрасно знала ее в лицо, а быть узнанной Цири совсем не планировала, тем более здесь.

Она плотнее надвинула капюшон и села в отдалении от прочих: сегодня она была лишь наблюдателем. Всего лишь наблюдателем — и надеялась, что сможет им и остаться.

Над слабо обозначенной неоновным контуром сценой с металлическим шестом, едва угадывавшимся посередине, висел голографический таймер, такой же неоново-лиловый. Наконец четыре нуля выстроились в один ряд и погасли, а вместе с ними — и контур, очерчивавший сцену. Воцарился мрак — и напряженная, выжидательная тишина.

Ударил первый аккорд — тьму разрезал луч прожектора и на сцене словно бы из ниоткуда возник мужчина. Он был обнажен по пояс (но, с облегчением подумала Цири, только по пояс), фиолетово-черные тени скользили по его белесому телу, обозначая тяжи прекрасно развитых мышц. Его лицо скрывала маска, черная, под цвет волос.

«А так и не скажешь, что парик», — отметила про себя Цирилла и принялась изучать реакцию публики. На первый взгляд ничего необычного: большинство наблюдали лениво, потягивая коктейли, Йен щелчком пальцев подозвала официанта — очевидно, заказала себе новый напиток. В полумраке Цири показалось, что Йен еле сдерживает то ли радость, то ли ярость, но, впрочем, это могло показаться. И только Лидия напряженно вытягивала шею, а пальцы ее рук, которыми она сжимала край стола, побелели от усилия.

Цири это не понравилось. Лютик говорил, что Лидия была давно и безответно влюблена в этого Вильгельфорца, да и все это знали — но все-таки Цири была почти уверена, что опасения Лютика были беспочвенны: Лидия была хоть и киборгом, но киборгом безобидным. Безобидным же?

Тем временем Геральт был на удивление неплох в своем новом амплуа. В его движениях было что-то кошачье или, лучше сказать, волчье: он схватил рукой шест, упер в него ступню и тягуче-медленно провернулся, поворачиваясь спиной с выступавшими дельтами… О, Цири видела много волков в том далеком, жестоком и диком крае, из которого она прибыла — в каждом движении их лап и их тел чувствовалась сила, сила, вызывавшая одновременно восхищение и страх. Если подумать, в Геральте всегда была та же сила — что-то дикое, что-то звериное. Что-то хрустнуло: Цири показалось, что этот звук исходил от Йен.

На взгляд Цири, все шло отлично: и шло бы дальше отлично, и закончилось бы отлично — если бы только Геральт не поверил в себя и не решил, взявшись руками за нижнюю треть шеста, поднять себя в стойке ногами вверх. Выполнил он это безупречно — но парик упал.

* * *

— Ах ты хер моржовый… — в сердцах кинул Геральт безжизненно лежавшему на полу парику. — Лютик, блять!

Он бы сказал что-нибудь и еще — о, ему было что еще сказать и о парике, и о Лютике, лучшем и любимейшем его друге, величайшем поэте современности, по версии Лютика, и так далее, и так далее, да и про ситуацию в целом было что сказать, и про нравы и времена, и даже про Цири, хотя, пожалуй, все-таки про этого их Фигель Морца… И он бы сказал, однако обстоятельства не располагали.

В последний момент он увернулся от летевшей в него пулеметной очереди, между делом заметив, что ее источником была правая рука Лидии, как оказалось, набитая железом не меньше, чем лицо. Ее лицо было искажено яростью (точнее, искажена была та половина, которая еще могла искажаться), сквозь кожу левого предплечья проступало лезвие из конденсированного лазера, а в металлических зубах отчетливо виднелась… О, Лидия Ван Бродевоорт была поистине страшна в гневе!

— Самозванец! Лжец! Где мой Вильгельфорц, сучий потрох, что с ним? Говори, пока еще можешь говорить!

— Отбыл в заслуженный отпуск! — крикнул Геральт, соскакивая со сцены в зрительный зал, подхватил и кинул куда-то в сторону Лидии первый попавшийся под руку стул, справедливо полагая, что о бессрочности этого самого отпуска лучше не упоминать.

— Не ври мне!

Металлический стул был разрезан на лету, а в воздухе повис едва уловимый запах сварки.

Тем временем остальные «друзья» (а точнее, подруги) крайне оперативно повскакивали со своих мест и направились в сторону выхода — все, за исключением Йеннифер: Йен сидела чуть поодаль и потягивала какой-то коктейль, явно наслаждаясь происходящим.

Как же Геральту не хватало хоть чего-то, напоминавшего оружие! Ему не оставалось ничего, кроме как подобно заяцу бегать по залу, уворачиваясь от атак и тщетно пытаясь воззвать к цивилизованному диалогу. Интерьер пострадал значительно, но, разумеется, только не в той части, где сидела Йен, к которой теперь еще присоединился некто, чье лицо было скрыто капюшоном.

— Не хочешь ему помочь? — как бы невзначай поинтересовалась Цири, нервно кинув взгляд на наручные часы.

Уже скоро. Продержись еще чуть-чуть, Геральт, совсем чуть-чуть. Чуть-чуть — и реальности наложатся, пространства-времена: она называла это «складкой».

— Помочь? И зачем же? Во-первых, я знаю, что ты поможешь ему и без меня, а во-вторых, он должен был знать, на что идет, должен был быть готовым к некоторым… издержкам. — Она подперла голову рукой и чуть повысила голос, перекрикивая звуки выстрелов: — Что такое, Геральт? Карьера в стриптизе не задалась? Неудивительно, ты же двигаешься как медведь. Во всем, что не касается глупых драк, конечно…

— Йе-е-ен!

— Какие все-таки в этом борделе вкусные коктейли, уж прости меня, дорогая Цири, за эту невольную и довольно топорную рифму, — сказала Йен и белоснежными зубами стянула с зубочистки засахаренную вишенку.

И вдруг что-то изменилось: стал гуще воздух, притупились все звуки, их замещала плотная, звенящая пустота.

«Наконец-то», — облегченно подумала Цири.

Воздух тронул ветер — ветер, которому неоткуда было взяться на крохотной космической станции, и все-таки он здесь был. А после ветра был шелест: это шумели травы, переговаривались между собой сверчки, сотни, тысячи сверчков. Лидия Ван Бродевоорт замерла с занесенным над головой лезвием, белесый лазер мигнул и потух, внезапно обессиленная, она осела, но колени не стукнулись о кафельный пол: удар смягчили травы, уже почти видимо проступившие в воздухе, состоявшие из этого воздуха.

И вдруг из стены зала вышла лошадь, прошла и остановилась перед Геральтом. На первый взгляд обычная лошадь — и все-таки сквозь ее серый в яблоках бок Геральт видел Йеннифер. И Цири. Цири кивнула, и Геральт вскочил на стоявший подле него стул и перекинул ногу через хребет лошади, оседлав ее.

— Шевелись, Плотва! — что было сил крикнула Цири, но звук ее голоса с трудом пробивал плотный воздух.

И все же Геральт услышал. Схватил лошадь под узцы и сказал:

— Шевелись, Плотва.

И вдруг, став таким же бестелесным, он прошел сквозь стены, коммуникации, слой обшивки — и оказался на воле. Бескрайней, бесконечно звездной воле.

Копыта лошади отталкивались от космического вакуума так, будто бы вместо него под ними была твердая земля, несмотря на отсутствие какой-либо теплоизоляции или системы подачи воздуха. Геральт дышал свободно там, где по всем законам здравого смысла нечем было дышать, он не чувствовал холода — только ветер.

И чем дальше Плотва скакала по космической пустоте, тем плотнее была эта пустота, тем явственнее проступала заместо и поверх нее твердь какой-то неизвестной Геральту экзопланеты, так похожей на Землю. И он смотрел и думал, что, выходит, никогда и не видел, как именно Цири отправляется в свои странствия.