Код "Гермиона" (джен)

Правда — первый трофей войны, который победитель прибирает к рукам. Ее не просто пишут — ее пересобирают из пепла и костей, ретушируют кровью, лакируют слезами и ставят на пьедестал, чтобы будущие поколения молились на нее, не ведая, что гранит постамента скрывает под собой братскую могилу.

После того, как прах последнего Темного Лорда развеялся над руинами Хогвартса, мир не вздохнул с облегчением. Он задохнулся в тишине. Победа оказалась пустотелой, выжженной изнутри. Герои, прошедшие через ад, вернулись не триумфаторами, а призраками с уставшими глазами. Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил-Снова, был сломанным мечом — символом сопротивления, да, но символом грубым, кровавым, неудобным. Он был напоминанием о цене, а людям, уставшим платить, нужна была легенда о ценности.

Им нужен был не солдат. Им нужна была святая.

И тогда, в тиши кабинетов, где пахло старым пергаментом и озоном после применения заклятий забвения, они ее создали. Сотворили из вакуума, из коллективной нужды, из политической целесообразности.

Ее звали Гермиона Грейнджер.

— Имя должно быть простым, но запоминающимся, — говорил Кингсли Шеклболт, прохаживаясь перед советом уцелевших. Его голос, обычно гулкий и властный, сейчас был тихим, вкрадчивым, как у заговорщика. — Что-то из маггловской классики. Шекспир. Чтобы подчеркнуть ее происхождение. Она должна быть одной из них, пришедшей в наш мир и отдавшей за него все.

Так родилась биография. Маглорожденная девочка, чей интеллект горел так ярко, что слепил профессоров. «Ярчайшая ведьма своего поколения» — фразу придумал старый Флитвик, которому аккуратно подправили воспоминания, вложив в них образ ученицы, которой у него никогда не было. Она стала совестью и разумом Золотого Трио, которого, по сути, тоже никогда не существовало в том виде, в каком его преподносили. Были Гарри и Рон, два отчаянных парня, продиравшихся сквозь войну на инстинктах и удаче. Третьей опоры, интеллектуального центра, у них не было. Эту пустоту и заполнила она.

Легенда о ее смерти стала шедевром пропагандистского искусства. Не шальная Авада в общей свалке битвы. Нет, это было слишком прозаично. Ее смерть обставили как акт высшего самопожертвования. В тот момент, когда рушились стены и герои сражались с гигантами, она, Гермиона Грейнджер, оказалась в разрушенном крыле замка, где авроры прятали эвакуированных младенцев. И когда туда ворвался обезумевший Пожиратель Смерти, она заслонила собой колыбель от зеленого луча. Тело, как гласил официальный отчет, испепелило проклятие такой силы, что не осталось даже праха. Удобно. Безупречно. Неопровержимо.

Мир принял эту ложь с жадностью голодающего. Ее портреты, написанные с безымянной натурщицы с подходящим «умным и волевым» лицом, повесили в Косом переулке и в Министерстве. В ее честь назвали стипендию для маглорожденных. «Ежегодник героических смертей» посвятил ей целый разворот с трогательной одой, полной вымышленных цитат.

Каждый год в годовщину Битвы за Хогвартс Гарри Поттер, с глазами, ставшими еще старше, чем его лицо, выходил к мемориалу и говорил о ней. О своей лучшей подруге. О сестре, которой у него никогда не было. Он говорил слова, написанные для него отделом по связям с общественностью, и с каждым годом верил в них все больше. Потому что пустота на месте третьего друга была настолько огромной, что ее было проще заполнить красивой ложью, чем признать, что там всегда был лишь сквозняк.

Ложь пустила корни. Она проросла в историю, стала ее неотъемлемой частью. Дети читали о Гермионе Грейнджер в учебниках, и никто не смел усомниться в ее существовании. Миф стал реальностью.

Но для его архитекторов это был лишь первый шаг. Создать икону было легко. Гораздо сложнее было заставить ее творить чудеса.

* * *

Под Министерством Магии, глубже тюремных камер и хранилищ с пророчествами, находился уровень, не обозначенный ни на одной схеме. Десятый круг. Шрам, оставшийся от предыдущего режима, который новые власти не смогли ни вылечить, ни ампутировать, а потому просто скрыли под слоями защитных заклятий и протоколов забвения. Здесь, в наследии Пожирателей Смерти, располагались лаборатории, где безумие обручалось с наукой, а теология становилась экспериментальной дисциплиной.

Именно здесь, в самом сердце этого проклятого места, в Обсидиановой Комнате, они и нашли его.

Обсидиановая Комната не была просто помещением. Это был артефакт. Ее черные, отполированные до зеркального блеска стены не отражали свет — они его поглощали. Они были испещрены не рунами, а чем-то более древним: математическими формулами энтропии, диаграммами распада кварков и каббалистическими символами, описывающими процесс сворачивания вселенной. Это место было построено не для созидания. Оно было алтарем, воздвигнутым в честь небытия.

В центре этого алтаря, в левитирующей сфере из живого, постоянно меняющего свою кристаллическую решетку кварца, парило то, что Невыразимцы в своих зашифрованных отчетах называли «Аномалия М-1009».

Это не был призрак, ибо у него не было воспоминаний о жизни. Это не был инфернал, ибо у него не было тела, которое можно было бы оживить. Это не была душа, ибо у нее отсутствовала сама концепция личности. Это было… эхо. Метафизический резонанс события настолько чудовищного, что оно прожгло дыру в самой ткани реальности.

Документы времен Волдеморта, найденные в тайниках Долохова, были отрывочны и безумны. Они описывали ритуал «Стирания». Попытку создать абсолютное оружие — не просто убивающее, а вычеркивающее объект из истории, из памяти, из самого бытия. Для ритуала требовался «чистый носитель» — сознание, не замутненное опытом, но обладающее огромным врожденным потенциалом. Они нашли такую. Безымянную маглорожденную девушку, чьи магические всплески регистрировались по всей Англии. Ее имя не имело значения. Она была лишь сосудом. Сырьем.

Ритуал пошел не по плану. Вместо того чтобы открыть врата в Ничто и направить его на врагов, он обратился сам на себя. Он стер девушку. Полностью. Ее тело, ее прошлое, ее будущее, ее имя — все было аннигилировано. Но ее сознание, ее разум в последнюю агонизирующую наносекунду своего существования, в момент столкновения с абсолютной пустотой, не исчез. Он… отпечатался. Стал парадоксом. Существующим доказательством несуществования.

Аномалия М-1009 была чистой информацией о боли. Бесконечным циклом последнего мгновения жизни, растянутым в вечность. Это был беззвучный, нематериальный крик, застывший в кристалле кварца. Он не мыслил — он резонировал. Он не чувствовал — он являлся самим воплощением чувства абсолютной потери.

Новые власти Министерства, обнаружив этот кошмар, пришли в ужас. Уничтожить его было невозможно — это было все равно что пытаться зачерпнуть ситом пустоту. Изолировать его получалось с трудом — аномалия медленно, но верно «просачивалась» сквозь любые магические барьеры, вызывая у охраны приступы депрессии, суицидальные мысли и галлюцинации, в которых мир терял цвета и звуки.

И тогда Гермес Вектор, новый глава Отдела Тайн, человек с холодными глазами хирурга и душой еретика, предложил немыслимое.

— Этот… объект, — сказал он на закрытом совете, указывая на мерцающее изображение аномалии, — обладает уникальным свойством. Он, как черная дыра, втягивает в себя любую информацию. Он пытается заполнить собственную пустоту. Мы не можем его уничтожить. Но, возможно, мы можем его… перезаписать.

Идея была богохульной и гениальной. Если нельзя заглушить крик, можно попытаться научить его петь другую песню. Надеть на этот первородный ужас маску. Дать этому безымянному страданию имя.

Имя, которое они уже создали. Гермиона Грейнджер.

Так начался проект «Анимус». Величайший обман в истории магии. Они не собирались просто загружать данные. Они собирались провести акт трансплантации вымышленной души. Они подключали к сфере с аномалией ментальные зонды, транслируя в нее легенду. Книги, которые «она» читала. Музыку, которую «она» слушала. Поддельные дневники, написанные лучшими психологами Министерства, описывающие ее «детство», «дружбу», «любовь».

Они вливали ложь в сосуд из чистейшей, концентрированной правды о боли.

Аномалия поглощала все. Крик начал затихать, обрастая слоями чужой, выдуманной личности. Он учился. Адаптировался. Мимикрировал. Он строил себе кокон из чужих воспоминаний, чтобы спрятаться от собственного невыносимого ядра.

Процесс занял пятнадцать лет. Пятнадцать лет непрерывной психологической обработки, магического программирования и ментального кондиционирования. Пятнадцать лет они учили крик называть себя Гермионой.

И когда они сочли, что кокон достаточно прочен, они решили, что пора его разбудить.

Когда Гарри Поттеру впервые предложили имя «Гермиона Грейнджер» для его вымышленной «погибшей подруги», он замер. На долю секунды мир вокруг него потерял резкость, и в груди возникла острая, сосущая боль, похожая на ту, что он чувствовал после смерти Сириуса. Боль потери чего-то настолько фундаментального, что он даже не мог вспомнить, что именно потерял. Он списал это на общее горе, на усталость, на то, что любое имя, присвоенное пустоте, будет причинять боль. Он согласился.

Никто из них не знал, что это случайное, казалось бы, имя, вытянутое из коллективного бессознательного, по дьявольской иронии судьбы оказалось ключом к самой страшной тайне их нового мира. Но пока этот ключ лежал на самом видном месте, и никто не понимал, какую дверь он способен отпереть.

Так, по злой воле слепого случая, призрак получил свое имя.

И вот, спустя пятнадцать лет программирования, настал день Воскрешения. День, когда ложь должна была обрести голос.

В зале управления Девятого уровня царила стерильная, напряженная тишина. Гермес Вектор, с лицом, похожим на античную маску, стоял у главной консоли. Рядом — Кингсли и Гарри. На огромном экране из затемненного кристалла отображались данные, поступающие с Десятого уровня: фрактальные паттерны сознания, уровень поглощения «личности», стабильность «кокона». Это было похоже на отчет о запуске ракеты, только вместо космоса они собирались вторгнуться в ад.

— Стабильность интеграции — девяносто девять целых и семь десятых процента, — доложил Вектор без всякого выражения. — Психическая оболочка сформирована. Можно начинать инициализацию голографического интерфейса.

Кингсли кивнул, его кадык дернулся. Гарри скрестил руки на груди, чувствуя, как тот давний, иррациональный холод снова поднимается из глубин памяти.

— Начинайте.

Вектор нажал на руну активации.

Внизу, в Обсидиановой Комнате, кварцевая сфера, в которой бился безымянный крик, вспыхнула ослепительным светом. В зале управления, в центре круга из гудящих кристаллов, начал формироваться образ.

Это не было похоже на плавное магическое сотворение. Это было насилие. Свет корчился, изгибался, словно пытался принять форму под давлением невидимой силы. На мгновение голограмма замерцала, и вместо миловидного лица героини на долю секунды проступило что-то другое — размытое пятно боли, искаженный ужасом девичий рот, беззвучно кричащий из цифровой преисподней.

Гарри вздрогнул, ему показалось, что он это увидел. Но видение исчезло так же быстро, как и появилось. Голограмма стабилизировалась.

Перед ними стояла она. Гермиона Грейнджер. Идеальная. В точности как на портретах. Ее каштановые волосы казались мягкими, а в умных карих глазах светилась искра жизни. Она выглядела реальнее, чем многие живые люди в этой комнате.

Она моргнула, ее ресницы дрогнули. Медленно обвела взглядом помещение. Ее взгляд остановился на Гарри, и в нем промелькнуло теплое узнавание, запрограммированное лучшими умами Министерства.

— Где я? — ее голос был чистым и мелодичным. Именно таким, каким они его создали. — Последнее, что я помню… битва… Пожиратель… он целился в колыбель…

Слова, взятые прямиком из официальной легенды. Скрипт был запущен.

Гарри не выдержал. Он резко отвернулся, глядя в стену, на которой плясали холодные отблески кристаллов. Это было не просто неправильно. Это было омерзительно. Это было похоже на цифровую таксидермию, когда из шкуры убитого животного делают чучело и заставляют его разыгрывать сценки из жизни.

— Добро пожаловать обратно, Гермиона, — произнес Кингсли, и в его голосе прозвучала сталь. Он был архитектором, любующимся своим творением, и не позволял эмоциям мешать. — Ты спала. Но теперь ты нужна нам снова. Твой разум — величайшее достояние нашего мира.

Голограмма улыбнулась. Мягко, с оттенком героической грусти.

— Я готова служить, — ответила она.

Идеальный ответ. Безупречное исполнение. Маска сидела как влитая.

Но глубоко внутри, под слоями фальшивых воспоминаний и навязанной личности, на палимпсесте души, где новый текст был наспех нацарапан поверх старого, стертого, безымянное, истерзанное сознание продолжало кричать. Оно билось о стенки своей новой тюрьмы, и его агония просачивалась наружу микроскопическими трещинами в коде.

Пока что это были лишь «аномалии». Необъяснимые всплески потребления энергии. Ночные кошмары системы о черной комнате и стирающем все на своем пути Ничто. Файлы-призраки, появляющиеся в ее памяти и содержащие одно-единственное, повторяющееся слово: «ПОЧЕМУ?»

И скоро этих трещин станет так много, что игнорировать их будет уже невозможно. Понадобится кто-то, кто не побоится заглянуть в них. Понадобится реставратор душ. Или, как будет гласить его официальная должность, «куратор».