Последняя песня (джен)

От Затонска, который, как всегда почти по утрам, дышал туманом, сыростью и покоем, трудно было ожидать народного столпотворения. Однако именно это и произошло. У Церкви Святого Николая стояло сегодня много горожан самых разных сословий, и люди продолжали прибывать... Улицы, вымощенные булыжником, скрипели под колёсами дрожек. Разгорячённое, взволнованное стихийное собрание.

— Давно надо было избавиться от этого колокола, — кричит, потрясая массивной тростью с набалдашником, купец Иван Хлебов, у которого накануне сгорели склады и погибли рабочие. — Он предвещает дурное! Каждый знает, коли зазвонил он посреди ночи — жди беды! И вот, пожалуйста!

Люди поддакивали, поддерживали гневными выкриками.

— Правильно! Снять колокол! Расплавить!

— Господа! — восклицал перепуганный настоятель, отец Григорий. — Миряне! Не дадим свершиться дурному! Это осквернение церкви! Греха не боитесь?

— А если не боитесь божьего правосудия, — раздался новый, тихий, но уверенный голос, — убоитесь правосудия земного.

Из толпы стремительно вышел Яков Платонович Штольман, судебный следователь, приехавший в Затонск не так давно, но уже обращающий на себя внимание.

— То, что вы делаете здесь, — продолжил он, — незаконно. И если сейчас вы не разойдётесь по домам, предоставив должностным лицам вести расследование, буду вынужден применить силу.

— А кто ж ответит-то? — не унимался купец Хлебов. — Товару-то погорело! Люди сгинули!

— Ответит тот, кто должен, — вклинился в разговор нежный девичий голос.

Из толпы на шаг вперед вышла Анна Викторовна Миронова, дочь известного в городе адвоката. В темно-зелёном пальто, аккуратной причёской под шляпкой, с зонтиком в руках, она производила самое благоприятное впечатление. Хотя и про неё порой какие только слухи в городе не ползли — особа эксцентричная.

— Миронова, — тихо, так, что услышала только Анна, укорил, — вы опять влезаете не в своё дело?

— А вы опять пытаетесь всё свести к практической реальности и букве закона? — слегка раздражённо парировала она.

— Я верю лишь фактам, — Штольман, кажется, с трудом удерживался от желания закатить глаза. — А в факты — вещь упрямая, говорят, что нет связи между этими событиями. Местная легенда, только и всего. И проказа какого-нибудь шустрого мальчугана в лучшем случае.

— Почему вы так упрямы? — вздохнула Анна.

Штольман пожал плечами. Упрямый или нет — пока они с госпожой Мироновой спорили, стараясь не привлекать внимание толпы, люди начали рассасываться. Видимо, признали правоту его, или же госпожа Миронова их успокоила одним своим появлением.

— Что ж, предлагаю проверить ваши... ощущения, — Штольман вежливо подал руку, — Проедемте, сударыня.

— Куда? — Анна смутилась, но руку приняла, позволяя увести себя к дрожкам.

— В архивы, сударыня, в архивы!

* * *

В архиве, как обычно, с неохотой выставили большую стопку документов: газет, ведомостей, служебных бумаг. Всё, что имеет отношение и к складу купца Хлебова, и к колоколу и церкви Святого Николая. Малейшее упоминание.

— Возможно, эта затея была не столь хороша, — признал Штольман, после первого десятка документов, — всё, что мы нашли, ничего не значащие факты.

— Ну не скажите, — улыбнулась Анна, — вот, например, первое упоминание колокола...

Она порылась в отложенных листах и, вытащив нужный, взволнованно прочитала:

— В году 1809 отлит мастером Иоанном Серебровым, жителем Нижегородской губернии...

— И что нам это даёт? — поднял бровь Штольман.

— Мы можем найти все странные события с этого года и посмотреть, как вёл себя колокол. — Анна отложила бумагу обратно.

— Как вёл себя колокол? — Штольман был предельно серьёзен, но в уголке глаз Анна успела заметить крохотные искорки веселья. — Впрочем, фамилия мастера мне знакома...

Перебрав несколько старых газет, Яков Платонович вытащил нужную:

— Да, вот оно: в 1809 году 15 числа скоропостижно скончался мастер Иоанн Серебров. По причине апоплексического удара.

— В тот же год? — удивилась Анна и протянула руку за листком, — дайте, пожалуйста, посмотреть.

Штольман молча протянул ей газету, однако как только рука Анны коснулась пожелтевших листов, что-то странное стало твориться в пыльной комнатке. Сперва раздался тихий детский плач — Анна замерла с газетой в руках и огляделась. И увидела стоящую рядом со Штольманом маленькую девочку в белом платье. А затем стены архивов расплываться стали, превращаясь в нечто другое: Анна теперь стояла в полутёмной комнате, полной инструментов, освещённой лишь огнём в большой печи. Мастер в кожаных рукавицах держал одной рукой ковш, другой — опускал туда маленький серебряный медальон приговаривая:

— Не бойся, Марточка моя, ты теперь будешь всегда рядом! Твой голос будет в колоколе, в его звоне, ежедневно будем мы говорить с тобой.

Девочка в белом платье, со слезами наблюдающая эту сцену, обернулась к Анне:

— Я боюсь, — прошептала, — папа плохое задумал!

С шипением льётся готовый сплав в форму. И именно в этот момент распахнулась дверь, крупная мужская фигура в чёрной рясе показалась на пороге:

— Что ты наделал, Иван! — в исступлении кричит. — Как можно душу безвинную привязать к предмету бездушному? Святотатство! Безумец, ты не знаешь, что творишь!

— Разве любовь — святотатство? — страшен мастер в скорби своей и сумасшествии. — Она дочь моя, последнее что оставалось! Я не мог отпустить!

— Проклятый колокол! — священник выхватывает крест — Не будет голоса его, пока жив я буду! Не висеть ему среди прочих!

С почти звериным рыком кидается к нему горем убитый отец, вырывает крест из рук и, размахнувшись, опускает его на голову священнику. Падает тот замертво, кровь брызнувшая окропила форму с застывающим сплавом.

Страшно бледнеет, почти сереет мастер, а после хватается за сердце и падает аккурат рядом с убиенным. Плачет невидимая девочка, громко звучит её голос, переходящий в гул колокольный.

— Госпожа Миронова! Анна! — голос Якова Платоновича возвращает в реальность. Анна переводит дыхание.

— Девочка, — голос её слегка хрипит, — надо найти записи о дочери мастера Сереброва!

* * *

В поисках сведений о таинственной девочке, Анна с Яковым Платоновичем пересмотрели несколько метрических книг, пока не нашли нужное:

— Марта Сереброва, — прочитала Анна. — отец Иоанн Серебров, ремесленник, мать Катруся Хмелева. Умерла 12 октября 1809 года... Яков Платонович, это же за три дня до отливки колокола и двойной смерти — мастера и священника!

— Совпадение, — буркнул Штольман, который скептически отнёсся к её видению, однако в голосе его не слышно привычного скепсиса.

— Этот колокол буквально впитал в себя боль, гнев и кровь, — Анна даже раскраснелась от волнения, — а теперь посмотрите на это: 13 ноября 1809 года колокол зазвонил сам собой ночью. С утра — рухнул доходный дом, погибли люди.

Она порылась в сделанных ею заметках:

— Тогда не связали это с колоколом, однако, спустя пять лет снова ночью раздался звон — и снова трагедия — пожар в больнице.

Анна помолчала, затем договорила тихо:

— И с тех пор каждые пять лет звонит колокол и случается несчастье.

Штольман нахмурился:

— Да, это выглядит уж слишком логичным, — нехотя признал он.

Анна торжествующе улыбнулась — было приятно, что он услышал её и согласился, пусть и не слишком охотно.

Вместе они решают отправиться на колокольню ночью, надеясь, что там смогут узнать что-то важное... Или Анна увидит вновь Марту и сможем понять, как избавить Затонск от смертельного звона.

* * *

Ночь сгустилась и зачернила улицы Затонска. Анна с гулко бьющимся сердцем поднималась вслед за Штольманом по узкой витой лестнице на колокольню. Каждый шаг отзывался эхом, в котором чувствовала Анна плач маленькой девочки.

— Неужели мы всерьёз делаем это? — Яков Платонович покачал головой, — сам себе не верю...

Наконец, они добрались до цели: небольшой колокол, к которому Анну тянуло как магнитом. Осмотрев его, они увидели по ободку странные трещинки, собиравшиеся в знакомые... буквы!

— Марта, — прочитала Анна, касаясь холодного металла ладонью.

И внезапно колокол дрогнул, будто в его глубине сам собой родилось и отозвалось что-то живое. Анна отпрянула, но тут же услышала тихий зов:

— Не уходи, послушай...

Чья-то маленькая невесомая почти рука коснулась её рукава, Анна обернулась, так и есть: светлая тень Марты стояла совсем рядом:

— Он не хотел зла, — грустно сказала Марта. — Он просто не мог иначе. Папа не мог отпустить и забыть... Папа хотел сделать меня бессмертной, поклялся в день моей смерти. А теперь я не могу уйти. Я заперта здесь, — указала рукой на колокол. — Бедный папа так и не понял, что бессмертие — это пытка. Вы думаете, что я вызываю беду? О нет, конечно, нет! Я зову на помощь... Тех, кто слышит.

— Ты хочешь, чтобы мы отпустили тебя, — сердце у Анны сжалось.

Марта молча кивнула.

— Как нам сделать это? — спросила тогда Анна.

— Не делайте ничего с колоколом. Не разбивайте, — умоляюще прошептала Марта. — Просто назовите моё имя и помните, обещайте, что будете помнить. Пусть звон станет не зовом о помощи, а музыкой прощальной... Я так любила петь...

Всё это Анна передала Штольману. Яков Платонович помедлил, взяв за руку Анну, положил их руки на колокол. Наверное, им показалось от волнения, но колокол будто стал тёплым:

— Прощай, Марта Сереброва! — твёрдо сказал Штольман. — Мы будем помнить, но сейчас ты должна идти дальше. Надеюсь, вы с отцом обретёте покой!

Наступила тишина. Долгая, глубокая. А затем призрак Марты стал исчезать. Как только Марта ушла, раздался удар колокола. Но не грозный и скорбный. Нет, колокол вдруг зазвучал по-другому: нежным серебряным смехом.

* * *

Утром в Затонске было мирно и спокойно. Купец Хлебов, выйдя из дома, потянулся и неожиданно добродушно пробасил:

— Эк благодать-то какая! Очищающая!

Штольман, как и думал, в то утро нашёл Анну на кладбище у могилы Марты. Положив рядом с крестом свежие цветы, Анна обернулась к нему:

— Вы следите за мной, Яков Платонович?

Штольман усмехнулся:

— Нет, просто... Меня почему-то тянуло сюда, госпожа Миронова. И хоть я не до конца уверен, что всё, случившееся вчера, реально, я надеюсь, что и Марта, и её отец обретут покой.

— Не сомневайтесь, — Анна была в этом твёрдо уверена, так говорило ей сердце.

А над Затонском рассеивались тучи, и день обещал быть очень приятным.