Подобно Банши (гет)

22 августа 1999 год

Гнетущая холодность фамильного особняка Малфоев, казалось, наложила отпечаток на его обитателей и особенно сильно поразила его будущую новую хозяйку. Гермиона Грейнджер постоянно пребывала в состоянии подавленной тревоги и необычайного смятения; ее плечи подрагивали от едва сдерживаемого волнения. Шел шестой день ее пребывания здесь, и за это время в ней окрепло убеждение, что особняк, при всей его продуманной роскоши, лишен одного очень важного достоинства. Не ощущалось тепла, которое источают сами камни, кирпичи, пол и окна любого жилища, которое принято называть домом. Ни солнечный свет, ни жар каминов не согревали помещений. Пустоту особняка не заполняли ни украшенная позолотой мебель, ни изысканные безделушки; в его элегантных комнатах по сей день властвовали уныние и траур по леди Малфой.

Гермиона вышла в сумрачный холл и по черной лестнице спустилась в кухонные помещения.

— Чарли? — негромко позвала она. Ответом ей послужила тишина. — Где ты? — шепотом обратилась она в сумрак пустых помещений.

Сердце застучало чуть быстрее. Гермиона бросилась на улицу и, наконец, у кромки воды увидела до боли знакомую фигурку с белесыми волосами. Чарли сидел прямо на земле, задумчиво глядя перед собой. Плечи его едва уловимо подрагивали от холодного пронизывающего ветра — непрерывного спутника приближающейся осени.

— Чарли! — воскликнула Гермиона, подбежав к нему и закутав его в теплую мантию. — Почему ты здесь? Совсем один... Вставай, ну же. Идем в дом.

— Я гулял, — бездушно откликнулся мальчик.

— Твоя одежда никак не сочетается с окружающей промозглой погодой, — наставительным тоном заметила Гермиона. — Август в этом году выдался особенно холодным. Ты ведь не хочешь заболеть перед отправлением в Хогвартс?

— Я не хочу в Хогвартс, — вдруг резко отозвался Чарли. — Я хочу остаться с тобой!

Эти его слова резанули ее словно ножом по сердцу. Очередной порыв ветра заставил содрогнуться и плотнее прижать руки к груди.

— Я тоже не хочу расставаться с тобой, Чарли, — ласково проговорила Гермиона и присела на корточки. Теперь ее голова оказалась чуть ниже уровня глаз Чарли. — Но тебе обязательно нужно в Хогвартс. Помнишь, что я рассказывала тебе о нем? Он прекрасен. Там ты будешь в безопасности. Теперь — да. Порой мне казалось, это самое доброе и волшебное место на земле. Хогвартс станет твоим домом.

— Но мне нравился прежний наш дом.

— Я знаю, Чарли, — голос ее стал совсем печальным. Гермиона погладила его по щеке и поцеловала в лоб. — Но ты больше не сможешь вернуться в свой дом. Мне так жаль, милый...

— Нет, я говорю о той квартире, в которой мы встречали Рождество. Мне нравилось там, и я хочу обратно, — уверенным голосом заявил он. И взгляд его, такой выразительный и серьезный, заставил ее издерганное сердце вновь сжаться от боли.

Гермиона плотнее укутала Чарли в мантию и, поднявшись, крепко сжала в руке его ладонь. Они медленно побрели в сторону дома, где их никто не ждал.

* * *

20 декабря 1998 год

«Моя двадцатая зима продолжает сводить меня с ума. Кажется, я прошла все уровни этих чертовых терзаний...»

— Ваш счет, мисс. — Внезапный голос официанта встревожил Гермиону, и она отвлеклась от своего блокнота. Расплатившись и оставив немного чаевых, она вышла из уютного кафе и побрела вдоль улицы.

Лондон, казалось, бросился в омут праздничной суеты. Украшали не только центральные здания. Гирлянды красовались даже в старых и изысканных городских кварталах. В предрождественские дни жители Альбиона напрочь потеряли свою знаменитую английскую невозмутимость. Магазины перешли на особый график работы, автомобилисты заполонили магистрали — все спешили закупать недостающие подарки и готовиться к праздничному ужину.

Эта невероятная магия конца декабря имела и обратную сторону, в частности, для Гермионы. Из-за такой рождественской суматохи и интенсивного движения транспорта ей пришлось ехать обратно на метро, а не на автобусе. Городской пейзаж за его окном отвлекал от гнетущих мыслей, а в метро она неизбежно останется с ними один на один.

Мысли эти постоянно уносили ее в прошлое, к войне, к судьбам, опаленным ее горячим дыханием, к родным... к друзьям... Сколько уже прошло? Семь месяцев? Так ничтожно мало для того, чтобы кровоточащая рана в груди успела хоть немного затянуться. Но так много для тоски. День за днем в памяти всплывают родные образы, которые теперь можно лицезреть лишь на колдографиях, да порой в газетах. Ночь за ночью — нет, не мучают страшные кошмары — не снится абсолютно ничего, а так хочется хоть во сне быть, как прежде, рядом с ними.

Кольцо утрат сжималось все туже, пока не сомкнулось вокруг одного мальчика по имени Чарли. Он стал ее единственной надеждой на то, чтобы не сойти с ума. Он стал тем, на кого она обратила всю свою заботу. Он стал ее спасением от самой себя — одинокой и потерянной, единственной выжившей из всего ее ближнего окружения. С невероятной, неистовой потребностью Гермиона ухватилась за него, как за соломинку, способную вытянуть ее из трясины самомучения.

Война разлучила ее с самыми близкими друзьями и родными. Этого ей хватило сполна. Большего она не вынесет. Одна только мысль о разлуке с Чарли пугала ее. Пугала настолько, что бросало в дрожь.

Понуро опустив голову, Гермиона сидела в дальнем уголке вагона, прижимая к груди пакет с подарком для Чарли. Сегодня у них выдался насыщенный день. Все утро они провели в большом магловском торговом центре «Уэстфилд», расположенном в восточной части Лондона, а затем посетили Косую аллею. Чего там только не было... Каждый магазинчик поражал разнообразием цветных огоньков, свечей, витающих в воздухе, гирлянд и венков. Традиционные ели украшались с особой фантазией и любовью. Специально к праздничному столу в «Сладком королевстве» Гермиона заказала большой торт со сливочным кремом. Помимо всего прочего на столе непременно будет стоять фигурка ангела, окруженная маленькими свечками.

Еще никогда в ней не просыпалось такое ярое желание отмечать Рождество по всем правилам. Она намерена устроить Чарли незабываемый праздник, чтобы он не чувствовал себя одиноким, отчужденным, чтобы и его хотя бы на один вечер отпустили призраки прошлого.

Домой они вернулись лишь под вечер. В уютную квартирку, которую Гермиона специально сняла в магловской части Лондона на Глостер-плейс, чтобы по возможности избегать нападок случайных фотографов, стремившихся запечатлеть «новую жизнь Героини войны и знаменитой подруги самого Гарри Поттера». Сейчас, конечно, все куда спокойней, чем в первые пару месяцев. Тогда она и впрямь думала, что сойдет с ума, потеряв всех, кроме Чарли. Война кончилась победой над Волдемортом, но какой ценой? Ценой потерянного детства, видимых и невидимых шрамов, ценой могил родных и близких, на которые она — отрешенная ко всему — бросала комья земли онемевшими пальцами. Вынужденная проходить специальные курсы реабилитации, Гермиона все равно не верила в возможность жить привычным укладом. Но ради Чарли она нашла в себе силы и дальше соприкасаться с магией. Старалась совершать какой-то глобальный, нечеловеческий контроль над собой.

Вся история получила такую широкую огласку, что Гермионе иногда приходилось выходить на улицу лишь под действием оборотных чар. Но все более-менее образовалось только в мире, расположенном по другую сторону «Дырявого котла».

Утомившийся за весь день Чарли быстро заснул, а Гермиона тем временем решила вновь пройтись и заодно купить мальчику подарок. Им оказалась новая школьная мантия. Одна из самых дорогих. Для Чарли она не жалела никаких средств, а у нее их было немало. После того, как Гермионе присвоили несколько орденов и звание «Героиня войны», ей пришлось открыть свой счет в «Гринготтсе». Наравне с ней теми же «лаврами», которые никогда не смогут возместить все их потери, были вознаграждены Билл и Чарли Уизли, Симус Финниган, Оливер Вуд, Кэти Белл и Полумна Лавгуд.

Среди маглов было определенно спокойней, но и здесь она нередко натыкалась на назойливых корреспондентов магических газет и журналов. Но почему-то это не остановило ее сегодня. Выходит, она намерено стремилась к тому, чтобы остаться один на один с собой? Захотелось проверить, сможет ли она? Хватит ли у нее сил... без Чарли? Ведь он как-никак в сентябре уедет в Хогвартс. Нужно было как-то учиться жить одной...

Купив дорогую школьную мантию, Гермиона еще некоторое время гуляла, а затем, перекусив в каком-то кафе, решила возвращаться. Она впервые оставила Чарли одного на такое долгое, по ее мнению, время. Но и выходить с ним на улицу было также опасно, и лишь сегодня она пошла на такой риск. Работу представителей Опеки и попечительства, к счастью для Гермионы, нельзя было назвать активной и деятельной, но все же Чарли числился в том самом списке детей, которым после смерти законных опекунов обеспечено место в приюте.

Гермиона отдавала себе отчет в действиях. Она понимала, что, по сути, незаконно прячет Чарли, но о расставании с ним и речи идти не могло. Конечно, она имела возможность, по крайней мере, попытаться стать его законным опекуном, но знала наверняка, что ей откажут, сославшись на отсутствие полноценной семьи и — самое главное — на шаткое эмоционально-психологическое состояние в первые послевоенные годы, даже несмотря на полный курс реабилитации.

Так они и жили, мигрируя чуть ли не по всей Британии. Однако Гермиона знала и то, что к сентябрю нужно было обязательно разрешить эту ситуацию самостоятельно, иначе за нее это сделает закон. Увы, у нее оставалось не так много времени.

В метро Гермиона случайно наткнулась на волшебницу. Милейшая пожилая женщина расположилась на соседнем сидении и, улыбнувшись ей, тихонько поблагодарила за все, что она и ее друзья сделали для них. Поздравив с наступающим Рождеством, старушка вышла на следующей станции, оставив Гермиону с вновь нахлынувшими воспоминаниями. Нет, она не сердилась, но все же старалась остерегаться подобных моментов. Она боялась помнить, потому как было нестерпимо больно, но также боялась и забыть...

Вернувшись в квартиру на Глостер-плейс, Гермиона первым делом проверила комнату Чарли и с удивлением обнаружила, что его на месте не оказалось. С левой стороны послышался шорох. Это Фоукс — феникс покойного Дамблдора. После его смерти он куда-то улетел, и совсем недавно Гермиона обнаружила его на подоконнике предыдущей квартиры, которую она снимала в окрестностях Уэльса. Птица сама нашла ее и Чарли и теперь всегда следовала за ними. Издавая негромкое квохтанье, Фоукс устроился на жердочке возле двери и деловито принялся чистить перья.

— Гермиона! — услышала она голос Чарли, донесшийся, вероятно, из кухни. В ту же минуту он вбежал в комнату и, подойдя к ней, крепко обнял, уткнувшись головой в ее живот. Сердце пропустило удар. Гермиона также крепко обняла Чарли и, поцеловав в макушку, взъерошила его светлые волосы.

Иногда он напоминал ей кого-то, но в голову не приходило ничего определенного. Лишь месяц спустя, когда в «Пророке» она увидит пестрый заголовок статьи о потерявшемся новоявленном наследнике мистера Люциуса Малфоя и его уже покойной жены, Гермиона испытает почти такое же чувство неминуемой, неумолимой утраты, какое ей довелось пережить, когда она хоронила друзей и родных. Отрешенность вновь заполнила ее душу. Как? Как такое возможно?! Чарли — потерянный еще в младенчестве сын аристократов? Немыслимо...

В одной из газет Гермиона прочтет, что Люциус Малфой намерен найти сына. Да. Он пойдет на что угодно, лишь бы вернуть былой чин, признание и членство в социальной элите. Но щедрые пожертвования, нужные связи и расчетливое поведение все еще мало ему способствовали. Однако человек, который чудом избежал повторного заключения в Азкабан, не остановится ни перед чем. И теперь он посягнул на самое святое для Гермионы, обрекая ее на преступление.

Ну что же ей теперь делать?! Если раньше был, по крайней мере, какой-то шанс на то, что ей позволят хотя бы через время стать законным опекуном Чарли, то теперь ей едва ли удастся отобрать его у родного отца, который так стремился вновь обелить себя перед общественностью.

* * *

4 октября 1992 год

Гермиона давно уже потеряла счет числу ступенек, ведущих из подземелий к этажу, на котором располагался кабинет директора Школы чародейства и волшебства «Хогвартс». Дамблдор впервые пригласил ее к себе в кабинет, поэтому она очень волновалась и перед тем, как неуверенно постучать в дверь, несколько раз глубоко вздохнула. В общем-то, бояться Гермионе было нечего — училась она довольно неплохо... Очень даже неплохо... Да чего уж там — отлично! И за последние несколько недель они с Гарри и Роном ничего такого не делали. Тогда, зачем же она понадобилась директору? Может, он даст ей какое-нибудь особое задание? Дополнительные занятия по Древним рунам, например? Но они только с третьего курса начинаются.

Отчасти рассуждения Гермионы оказались верными — Дамблдор и впрямь дал ей некое поручение. Вернее, попросил о помощи. Как оказалось, неподалеку от дома ее родителей, чуть ли не по соседству, рос маленький мальчик, наделенный магическими способностями. Как и она, в свое время он отправится в Хогвартс...

— ... а до этого момента, мисс Грейнджер, прошу вас понаблюдайте за ним повнимательней на время каникул. Его... родители до определенного момента, к сожалению, были не знакомы с проявлениями магии. Их возможности чуть ограничены, — медленно толковал Дамблдор.

— Да, сэр, — кивнула она, продолжая внимательно слушать директора.

— Ему всего четыре, но уже сейчас мистер и миссис Барнз испытывают некоторые трудности в воспитании... Вот я и подумал, что, если рядом с ними хоть какое-то время будете находиться вы, — человек с подобными возможностями — то ему определенно станет проще адаптироваться, принять и урегулировать доселе неконтролируемый поток магической энергии, — Дамблдор внимательно смотрел на Гермиону. Эти его глаза, которые, казалось, заглядывают прямо в душу...

— Да, сэр, я все поняла. Как скажете.

В исполнительности Гермиону Грейнджер было невозможно упрекнуть. На каникулах, как и просил директор, она в свои тринадцать лет устроилась работать няней для Чарли. Так она и узнала его. Конечно, Гермиона и раньше знала о том, что у Барнзов — милых соседей и отзывчивых людей — появился ребенок, которого, по словам ее матери, они усыновили, но познакомиться с ним лично ей довелось только на этих каникулах.

В одной из книг по психологии Гермиона когда-то вычитала, что индивидуальный характер начинает закладываться именно с малых лет, но наблюдать за этим воочию ей довелось впервые. Порой, поглощенный своей игрой, Чарли мало обращал внимание на просьбы своих родителей вести себя тише, и Гермиона чуть ли не единственная, кто мог его остановить, к чьим советам он прислушивался. Сначала как-то осторожно, без особой охоты, но из года в год, с течением времени она стала для него самым верным и близким другом, самым понимающим человеком.

Гермиона — вот любящее средоточие его мира, никто ему больше не нужен, никого он больше не желает — только Гермиону.*

Но также от девушки не укрылась и другая черта его характера. Чарли требовал к себе повышенного внимания, в частности, от нее. Был эгоистичен с родителями, поэтому его отношение с ними складывались довольно сложно. Нередко в свой адрес он слышал от них слова «не от мира сего», но только Гермионе иногда позволял проникнуть в этот его «свой» мир.

С возрастом у него появилась еще одна особенность: он умел как-то чудно затихать, будто замирало в неподвижности не только тело, но и душа — и Гермионе казалось, он куда-то уходит, куда больше никому нет доступа.

* * *

16 августа 1999 год

Спустя пять месяцев, после того, как Гермиона узнала, чей на самом деле наследник Чарли, они стали чаще кочевать из города в город, но время шло, сентябрь приближался, и ей нужно было срочно предпринимать решение. Тогда в голову пришла одна невероятная идея, но у нее не было другого выхода... Энергия уходит либо на то, чтобы бояться, либо на то, чтобы действовать.

Собрав всю свою волю в кулак, Гермиона решила сама прийти к Люциусу с предложением, которое, по ее мнению, давало возможность и ей, и ему остаться с тем, чего хочет каждый из них.

— Поместье Малфоев... Вот оно. Старинный особняк и участок земли с парком. Как тебе? — робко поинтересовалась Гермиона. Она и Чарли продвигались вдоль подъездной дороги к массивным воротам поместья, а по обеим сторонам от них возвышались живые стриженые изгороди из тиса.

— Ясно одно — дом должен дарить тепло и уют своим обитателям, а этот отталкивает, — хмуро изрек Чарли. — Мне здесь не нравится, давай уйдем, пока не поздно.

Но было поздно — к ним навстречу, сгорбившись, уже шел эльф-домовик, невесть откуда узнавший об их прибытии. Он остановился по другую сторону ворот и внимательно оглядел сначала Гермиону, а затем Чарли.

— Ну... слушай, мы не можем уйти, ведь... он твой отец, и сделает все, чтобы найти тебя, — тихим, каким-то отчаянным голосом говорила она, пока эльф шептал неизвестные заклятия, чтобы пустить их внутрь. Гермиона уже бросила свои безнадежные попытки убедить Чарли в том, что им здесь будет лучше. — Это наш единственный выход, — уверенно заявила она и, крепко сжав его руку, шагнула сквозь ворота, вслед за поманившим их домовиком.

— Я видел его всего пару раз, да и то только в газетах, — недовольно буркнул Чарли. — И еще какой-то парень...

— Да, м-м... Выходит, он твой брат. Его зовут Драко Малфой.

— Я знаю. Дурацкое имя.

Гермиона сдержала смешок. Вместе с Чарли она отчего-то чувствовала себя увереннее.

— Ждите здесь, — проскрипел старый эльф, когда они уже были в холле особняка, и трансгрессировал.

В самом имении было довольно прохладно, и откровенно холодно, когда дул ветер. Казалось, даже на улице чуть теплее.

— Ну и как же выглядит эта гостиная Гриффиндора? — скучающим тоном внезапно поинтересовался Чарли. Гермиона, не ожидавшая такой резкой перемены разговора, обернулась и внимательно посмотрела на него. В его глазах она прочла усталость и некоторую обиду.

— О, там очень тепло и уютно, — поспешно проговорила девушка. — Жар камина согревает не только тебя, но и твою душу, поэтому под ним угасают мелкие ссоры и даже скандалы. Как будто в холодный зимний вечер ты находишься в своем родном доме, таком приятном, располагающем... и именно своем.

— В самом деле? — Чарли приподнял одну бровь.

— Туда хочется возвращаться снова и снова. Правда, я не смогу описать тебе интерьер детально, ведь Хогвартс после войны отстраивали заново...

— Мисс Грейнджер, вы можете пройти вместе со мной в личный кабинет мистера Малфоя, — перебив Гермиону, деловито сообщил внезапно трансгрессировавший в холле домовик.

«Распознающие чары», — подметила она про себя.

— Мистеру Барнзу велено ждать в гостиной. — Эльф бесцеремонно схватил Чарли за рукав и поволок куда-то вглубь дома.

«Здесь домовики подобны хозяевам», — мелькнула мысль в голове Гермионы. Вернувшийся спустя несколько секунд эльф приказал — иначе не назовешь — следовать за ним на второй этаж.

Вот она — поверженная сторона. Посещают элитные рестораны, ездят в шикарных каретах, носят только самую дорогую и качественную одежду, живут в роскошных особняках... Пытаются откупиться от правосудия, разбрасываясь галлеонами направо и налево, в то время как пятьдесят процентов населения — несчастные, пострадавшие от гнета психопата, возомнившего о себе невесть что, — погибают. Одни в нищете, другие в больницах. Остаются калеками как физически, так и морально. Сироты оплакивают своих матерей, матери — детей. Но даже тем, кто остался в таком положении, как Гермиона, и за десять жизней не заработать на такие домики, будь они хоть трижды Героями войны.

Когда Гермиона вошла в кабинет, Люциус Малфой даже не поднял головы в знак приветствия. Конечно, с чего бы? Он махнул в сторону противоположного кресла, указывая тем самым на то, что она может присесть.

Осторожно опустившись в кресло, Гермиона крепко сцепила руки и положила на колени. Слова приветствия со своей стороны она тоже сочла лишними.

Тишина тяготила. Люциус продолжал скрипеть пером, заполняя какие-то бумаги, и ей начало казаться, что он вовсе забыл о ее присутствии.

— Мистер Малфой, — набравшись мужества, твердо произнесла Гермиона. — Вам совсем не интересно, зачем я сюда явилась? — не выдержав, немного резче, чем планировала, спросила она.

Молчание. Казалось, Гермиона обращалась в пустоту. Ее вопрос повис в воздухе, будто облако дыма в безветренный день. И как же это понимать? Раздраженная, она резко вскочила с кресла и, опершись руками о стол из дорогого эбенового дерева, гневно уставилась на хозяина поместья.

— Сэр, вы немедленно должны меня выслушать! — вспылила Гермиона. — Долго ждать пока вы соизволите обратить на меня свое драгоценное внимание я не намерена!

Она удовлетворенно отметила, что ее возмущенный оклик возымел плоды — Люциус хоть и не поднял головы, однако перестал писать и уставился в одну точку. Затем, прочистив горло, он устремил на нее прямой взгляд и чуть подался вперед в своем кресле. Взгляд этот был встречен ею с холодной сдержанностью. Он еще несколько секунд смотрел на нее в упор, словно изучал редкое насекомое, которое необходимо классифицировать. Под ложечкой у нее что-то шевельнулось, что-то, подобное страху. Осторожней, предупредила себя Гермиона, но тут внезапно Люциус ободряюще улыбнулся ей.

— Мисс Грейнджер! — торжественно декларировал он. — Гордость и цвет всея Хогвартса, несравненная Героиня войны, защитница правых и бедных... Ну что вы, скорее, это я отнимаю у вас драгоценные часы, которые вы потратили бы сейчас на очередной митинг о правах несчастных домовиков. Ну конечно, я охотно выслушаю все, что вы так любезно хотите мне сказать, — обманчиво-мягко наконец произнес мистер Малфой. Да, он был вынужден говорить с ней именно так, ведь малейший промах с его стороны, и все, что он пытается сейчас восстановить, канет в лету. Однако сарказм и глумливость его тона ни на секунду не давали усомниться в том, что на самом деле мистер Малфой думает о таких, как она.

Не сводя с него угрюмого взгляда, Гермиона вновь опустилась в кресло.

— Итак? — Люциус вскинул брови в притворно-вежливом участии.

— Как вы уже догадались, я явилась вместе с вашим сыном, — надменно заговорила Гермиона.

— Неужели? — изумился хозяин дома.

— Перестаньте паясничать, мистер Малфой! Над поместьем чары, распознающие личность всякого, сюда входящего.

— Да вы сама проницательность, мисс Грейнджер. Браво! — Люциус снова улыбнулся, но потом вдруг резко переменился в лице. Продолжая ломать комедию, он обеспокоенно обратился к ней: — Вы поступили благоразумно, мисс Грейнджер. Как долго вы еще собирались скрываться с моим сыном? — он сделал акцент на предпоследнем слове.

Ее сердце сделало кульбит. Гермиона опустила взгляд.

— У меня к вам предложение, — голос ее еле уловимо дрогнул. Нет, не сдавать позиций!

Брови на надменном лице Малфоя поднялись.

— Предложение? Я весь внимание, — усмехнулся Люциус.

Пауза немного затянулась. Гермиона нервно теребила рукав своей кофты, боясь взглянуть в глаза мистера Малфоя.

— Смелее, мисс Грейнджер, я заинтригован.

— Вы должны жениться на мне, сэр, — резко вскинув голову, выпалила она. — Я знаю, звучит как нелепость, но вы должны!

— А больше я ничего не должен? — Люциус даже не изменился в лице. Весь его вид выражал притворно-вежливую снисходительность.

— Послушайте, с тех пор, как погибли мои друзья, я осталась совершенно одна...

— О, да, это воистину невосполнимая утрата.

Гермиона зло посмотрела на него, но продолжила:

— Чарли — единственный, кто у меня теперь остался...

— Напрасно ты пытаешься вызвать во мне жалость к тебе, — неожиданно резко прошипел мистер Малфой, наконец сбрасывая все свои маски вежливости и притворства. — Я все равно отберу то, что по праву считается моим. Он мой сын! Мой и... Нарциссы.

Ей показалось, или при упоминании имени покойной жены его голос действительно дрогнул?

— Сэр, я не пытаюсь... то есть... Просто дослушайте до конца.

— Ты посмела явиться сюда с таким наглым предложением, следовательно, что-то должна дать взамен, — с неприкрытым теперь уже раздражением, сказал он, сурово глядя на нее.

— Именно об этом и пойдет сейчас речь, — заверила его Гермиона. — Сами посудите, это выгодно для нас обоих. — При слове «нас» Люциус скривился. — В Министерстве вы займете мой чин, он не нужен мне; женитьба на Гермионе Грейнджер подарит вам билет в элиту Визенгамота, вы сможете восстановить былое признание, вы станете первым аристократом, разрушившим барьер между чистокровными и маглорожденными. Да, все будут знать, что брак фиктивен, но общественность только и будет твердить, как благородно вы поступили, приютив сироту, то есть... меня, ведь все в курсе, в каком положении сейчас Героиня войны. Даже несмотря на все ее счета в банке. Речь о психологической поддержке, о доверии, — в отчаянии высказала Гермиона, глядя на Люциуса почти с мольбой. — Прошу вас, сэр, я не выдержу разлуки с Чарли.

— В таком случае, почему же ты не пришла устраиваться сюда, скажем, няней? — скептически поинтересовался тот. Тон его голоса хоть и оставался прежним, однако взгляд переменился. Теперь мистер Малфой был явно заинтригован.

— Тогда я бы не смогла законно его усыновить.

— Зачем тебе его усыновлять?

— Зачем он вам? — в свою очередь невпопад спросила Гермиона. — Вы никогда его не видели, даже не пытайтесь уверить меня в том, что любите его так же, как и Драко.

— Допустим... ты права, и что же? — выдержав паузу, ответил он.

— Спустя какое-то время, мы просто уедем, и это будет законно. Нам больше не придется прятаться. Каждый из нас останется при своем. Чарли будет со мной, а вы вновь станете многоуважаемым и почетным членом элиты Визенгамота, а там и до Парламента недалеко.

Люциус устремил взгляд в сторону. Между его бровями пролегла глубокая морщина. Вот и настал «момент истины». Сейчас все решится. Следующих его слов она ждала как приговора. В кабинете наступила звенящая тишина, давящая на перепонки и заставляющая сердце затаиться, замереть.

— Город Тинмут, графство Девон, — наконец проговорил мистер Малфой. — Особняк называется Чичели-холл. Был построен в 1723 году. Для жилья предназначены тринадцать комнат в основной части здания, и еще тридцать четыре в северном и южном крыльях, — изрек он.

Гермиона непонимающе уставилась на него.

— Что это должно означать? — настороженно спросила она.

— Спустя год после свадьбы... нет, — полтора — ты вместе с ним отправишься туда жить, — заявил Люциус. — Не потерплю до конца жизни в своем доме грязнокровку, — брезгливо добавил он.

Это что сейчас правда происходит с ней? Особняк? Для нее и Чарли? О таком Гермиона даже мечтать не смела! Всего лишь полтора года потерпеть, а потом долгожданная свобода! Свобода от всего мира... Но не от мыслей. Что же она будет там делать совсем одна, когда как Чарли почти все время вынужден проводить в Хогвартсе? Может, на это Люциус и рассчитывал? Свести ее с ума от гнета собственных воспоминаний?..

— Ах, да, грязнокровка, — отвлек он Гермиону от удручающих размышлений, — все свое состояние в банке ты, конечно же, перепишешь на счет нашей семьи, — гадко улыбнулся Люциус.

Ее лицо помрачнело.

— Вам не кажется, что это слишком подло и низко с вашей стороны? Как будто вам мало того, что вы уже имеете, — выплюнула она.

Люциус только усмехнулся, глядя мимо нее, куда-то в сторону двери.

— Мне все равно, моя дорогая.

Гермиона оглянулась назад, посмотреть, на кого он отвлекся, и встретилась взглядом со старшим братом Чарли. Бледное лицо — ни крови, ни жизни; измученный вид, но глаза... такие злые и непонимающие, будто бы сверлили ее.

Нехотя отлепившись от дверного косяка, Малфой-младший подошел к барной полке и по-хозяйски налил себе выпить, словно этот кабинет принадлежал ему, а не его отцу.

— Драко, будь любезен, поприветствуй нашу гостью, — провозгласил Люциус повелевающим тоном.

«Будто сам отличился вежливостью», — мрачно подумала Гермиона, но благоразумно решила промолчать.

Драко, казалось, не слышал отца — его внимание было приковано к стакану.

— Ты оглох, сын? — голос Люциуса дрожал от раздражения, но его возмутило вовсе не то, что Драко невежлив с посторонними, а то, что он посмел ослушаться.

— А ты, кажется, свихнулся! — в тон ему ответил тот. — С каких пор...

— Позже! — перебил его отец и, вновь нацепив маску дружелюбия, обратился к Гермионе: — Домовик проводит тебя и... Чарли, — сказал он после короткой запинки, словно на секунду задумался, как правильней будет обозвать своего второго сына, — в ваши комнаты.

Драко неверяще уставился на отца.

— Повтори? — угрожающе низким голосом произнес он. — Я не ослышался?

— Вещи вы перевезете позже... еще нужно позвать журналистов, — оставив вопрос сына без внимания, продолжил Люциус. Гермиона покосилась в сторону Драко, наблюдая за его реакцией.

— Я спрашиваю, какого черта ты здесь устроил? — очень отчетливо проговорил он.

— Я же сказал тебе, позже! — мистер Малфой сложил губы в надменную складку, пресекая всякие возражения.

Гермиона вздрогнула от внезапного громкого звука — Драко гневно разбил об пол стакан так, что осколки полетели в разные стороны, чуть было не задев ее лодыжки. Затем резко развернулся и, щегольски взметнув полами дорогой мантии, вышел из кабинета отца.

— И хватит уже таскаться по трактирам и домам терпимости, пора взрослеть! — вслед ему крикнул мистер Малфой.

Как утверждал Ницше: истинная добродетель — свойство лишь аристократического меньшинства. Но она отделяет ее обладателя от других людей, она причиняет вред тем, кто стоит ниже, ведь они — всего лишь большинство, которое должно быть средством для возвышения отдельных личностей, которое не имеет права иметь какие-то независимые притязания на счастье или благополучие. Не аристократы — обычные люди — «недоделанные и неполноценные». И пусть их большинство... Почему-то страдают всегда они, а не эти самые элитные меньшинства, которые вовсе и не возражают против того, чтобы «недостойные» продолжали терпеть, а они и дальше будут причинять боль ради «важных целей». Сострадание, по их мнению, удел слабых и посредственных.

— ... Повторяю, дай пройти! Я уже все тебе сказала, — сердито проговорила Гермиона, пытаясь обогнуть Малфоя-младшего, нагло преградившего ей путь и устроившего допрос прямо возле двери выделенной ей комнаты.

— А мне плевать на твою плачевную ситуацию, — желчно выдавил он из себя, продолжая стоять перед ней, загораживая дверь, ведущую в спальню. — Я хочу, чтобы ты свалила отсюда, понятно? И своего щенка забирай.

— Он твой брат, между прочим... И знаешь, я бы с удовольствием так и поступила, кретин! Если бы у меня была любая другая возможность усыновить Чарли.

— Да чихал я на тебя и этого... Чарли, — презрительно выплюнул Малфой. — В честь чего ты тут вдруг возомнила о себе, а?

Терпение Гермионы подходило к концу. Дыхание стало глубже, кулаки сжались сами с собой.

— Я уже сказала, — сквозь зубы вымолвила она, — я и твой отец пришли к взаимному соглашению, и меня совсем не волнует, как твое долбанное эго воспримет данный факт. Все справедливо, и я бы даже сказала, выгодней Малфоям, нежели мне, но плевала я на деньги и звания! Я просто хочу, чтобы меня, наконец, оставили в покое. Меня и Чарли! — голос Гермионы чуть не сорвался на крик, но она постаралась сдержать себя в руках. Драко вдруг усмехнулся, но было видно, как все внутри него закипало яростью. Ей же лучше удавалось хотя бы внешне сохранять хладнокровие.

— Справедливо? — с иронией в голосе переспросил он. — Ну да, а я и забыл, что ты у нас озабочена справедливостью.

— При чем здесь... Послушай, просто дай пройти, ладно? Все, что тебя не устраивает...

— А меня все не устраивает!

— ... в сложившейся ситуации, ты можешь доложить отцу.

— Да пошла ты, — огрызнулся Драко.

— Не вынуждай меня использовать магию, Малфой! — сама не зная, зачем, Гермиона попыталась припугнуть его, но только сильнее разозлила.

— Магию? И ты еще смеешь угрожать мне, Грейнджер, в моем доме? — он сделал шаг в ее сторону. — Ты смеешь открывать свой грязный рот, кичась сраной справедливостью?! Да кому она здесь нужна? — щеки его заалели, глаза превратились в щелки, и почему-то Гермионе он сейчас напомнил Чарли, когда тот спорил с родителями.

— Стремление к справедливости основано на чувстве самоуважения, — гордо вскинув подбородок, парировала она. — Ведь всегда хочется не просто получить выгоду, но и хорошо о себе думать. Поступая эгоистично, мы идем в противовес своей совести.

— Хорошо о себе думать можно и заглушив совесть. Разве не так? — Верхняя губа Малфоя скривилась в подобие мерзкой усмешки. — В этом доме не знают таких слов, наивная мисс Я-не-хотела-ничего-дурного-просто-так-вышло. Зря ты ввязалась во все это. Ты же понимаешь, что теперь я сделаю все, чтобы вытурить тебя. Посмотрим, как ты будешь выкручиваться, — сказал он, уничижительно рассматривая Гермиону с ног до головы.

Ее брови не то чтобы нахмурились, а дрогнули; это с ней всегда случалось, когда она слышала что-нибудь неприятное.

«Посмотрим, как она будет выкручиваться...» — донеслись из ее памяти слова врачей реабилитационного центра. Да, она помнит...

... Тишина давит, белая стена, какие-то рисунки. Слегка желтоватый свет лампочки... и приглушенный...

Вдруг начали искажаться цвета, формы, очертания... Надменное лицо Малфоя медленно поплыло перед глазами.

Проморгаться.

Не помогает.

На душе стало так невыносимо больно. А потом боль стала физической и переместилась в голову. Сильный удар об пол, и она снова там...

Встала, пошла в ванную, умыла лицо. Из зеркала смотрит что-то уставшее, болезненно-опустошенное, безнадежное. Ванная. Она ложиться, и опять эта тишина.

Ненавижу...

Погрузилась под воду. Красиво, спокойно, кажется, что можно лежать так вечность. Заканчивается воздух. Невозможно держаться.

Еще чуть-чуть, пожалуйста! Потерпи, и больше никогда рядом не будет посторонних. Ни сегодня, ни завтра, ни после... Будут только друзья и родные.

Резкие толчки в грудь. Чьи-то приглушенные крики. Слепящий свет, и вновь тяжесть в сердце, потому что кто-то снова смог его запустить. Зачем?..

— Мисс Грейнджер?! Мисс Грейнджер, вы слышите меня?!

Невыносимо холодно. Нужно сказать им, но рот вдруг наполняется водой, и горло раздирается в неудержимом кашле.

— Холодно, — прохрипел голос. Неужели ее?

— Быстро, отнесите ее в палату...

Дальше слышать уже не было сил. А ведь она была так близко к Ним...

Завтра похороны, и все вокруг будут осведомлены об ее неудавшейся попытке суицида прямо в палате реабилитационного центра.

Ну и что?..

Завтра ей не будет стыдно. Завтра будет только боль.

Боль... Голова раскалывалась... Кто-то тряс ее за плечи. Гермиона открыла глаза. Все тот же коридор Малфой-мэнора, но Драко рядом уже не было. Прямо перед собой она увидела обеспокоенное лицо Чарли. И снова он вытягивает ее из омута страшных воспоминаний.

— Гермиона! Что случилось? Кто это сделал? — ядовито выдавил он, помогая ей подняться с пола. — Это отец? Скажи, и я заколдую его так, как ты меня учила!

Отец. Он уже зовет Люциуса отцом, а они ведь и дня тут еще не живут.

— Чарли, не стоит. Это не он... Неважно.

— Значит, это тот придурок, который толкнул меня, когда я поднимался по лестнице.

Чарли, сам того не подозревая, именно в эту минуту как нельзя лучше вписывался в эту семью. Он так напоминал сейчас одиннадцатилетнего Драко Малфоя, что все внутри у Гермионы неприятно сжалось.

— Он толкнул тебя? — тревожно выпалила она. — Чарли, мы еще разберемся с этим, но, нет, Драко ничего такого мне не делал. Я сама... случайно потеряла сознание. — Гермиона наконец открыла дверь своей комнаты и огляделась. — Вот это да... — вырвался у нее вздох восхищения. Более роскошной комнаты ей еще видеть не доводилось: зеркало, уютное кресло, комод, двуспальная кровать, огромное окно и высокий потолок — все сияет, блестит, каждая мелочь расположена на своем месте. Было странно, что Люциус Малфой решил выделить ей такую шикарную спальню, но, возможно, хуже комнат здесь просто не было.

Чарли с выражением укоризны на лице уныло протопал к кровати и водрузился на нее.

— Тебе здесь нравится, да? — пробормотал он.

Гермиона нехотя оторвалась от пейзажа за окном и повернулась к мальчику.

— Насупился, — резюмировала она.

— Нет.

— Конечно, — она окинула его недоверчивым взглядом. — Сидишь мрачнее тучи.

— Какая разница, — Чарли нахмурил брови. Гермиона осторожно присела рядом с ним и обвила его плечи руками.

— Я отказываюсь отвечать на твой вопрос.

— Потому что ответ мне не понравится, верно? — Чарли освободился из ее объятий и, проследовав к двери, обернулся. — Можешь не отвечать, но... меня это раздражает. Мне все в этом дурацком доме чужое, и ты здесь какая-то другая.

— Вот как?

— Да, именно так, — воскликнул он. Чарли попытался произнести эти слова весьма строгим тоном, но голос его дрогнул. — А я не хочу пропасти между нами, — уже тише произнес он.

— Чарли... ее нет... пожалуйста, — Гермиона сглотнула подкатившийся к горлу ком.

Он смотрел на нее еще с минуту, не двигаясь, не мигая. А потом — впервые за семь лет — просто ушел, не сказав ни слова.