Вокруг да около желтых канареек (гет)

ВОКРУГ ДА ОКОЛО ЖЕЛТЫХ КАНАРЕЕК

«Ей не на что жаловаться... Она целовалась с Крамом. Ну, а теперь пусть видит, что и со мной кому-то хочется целоваться!»

«Гарри Поттер и Принц-полукровка», гл.15

Ты смотришь в потолок и не можешь уснуть. Это неправильно: нужно засыпать, как только ложишься в кровать — ты это усвоил с детства. Да и день был таким долгим. Мандраж. Восторг. Победа. Ссора. Поцелуи. Это было удивительно. Это было ужасно.

Ломит тело, как всегда после матча, горят нацелованные губы, а лицо и руки саднит и щиплет от следов маленьких острых лапок и клювиков. Никогда бы не подумал, что от этих желтых клубочков пуха может быть так больно! Или больно совсем не от них?..

В конце концов, ты был в своем праве!

Последние полмесяца были худшими в твоей жизни. После того, как Джинни сказала про Крама, ты просто не мог спокойно видеть Гермиону. Подлая, подлая лгунья! Да она хуже Паркинсон! Это же надо уметь так врать, так притворяться! Как ему, значит, летом — так от ворот поворот, а с этим носатым ...

При воспоминании о последних днях пятого курса опять, как тогда, захотелось засунуть голову под подушку и завыть в матрац. Особо громко нельзя, могут услышать, так хоть подольше!.. Как подумаешь, каким же дураком она тебя выставила, а сама!..

Вы тогда медленно восстанавливались после стычки в Минмагии. Гарри и Полумна остались целехонькими, Джинни отпустили практически сразу, подлечив вывихнутую лодыжку, Невилл пробыл день. Вот и получилось, что в Больничном крыле остались только ты и Гермиона. Это было так странно и непривычно: только ты и она, и больше никого рядом.

Разумеется, когда Гермиона приезжала в Нору или в дом к Сириусу, наверное, случались такие моменты, ты просто не обращал внимания. Или же они были очень короткими, ведь желающих перебить ваше случайное пребывание вдвоем хватало: неугомонные вездесущие близнецы, Джинни, первое время буквально липнувшая к Гермионе, мама, вечно находящая для тебя работу. И, конечно, Гарри. С ним у тебя могли быть свои, отдельные от Гермионы, серьезные мужские дела и разговоры. У тебя с нею дел и разговоров, отдельных от Гарри, не было.

Тем большим чудом казались часы в Больничном крыле, наполненные льющимся через высокие окна теплым июньским воздухом и светом или темнотой, душистой и густой, как черничный кисель, Когда просто радуешься, что жив сам и живы твои друзья, что наконец-то видишь мир привычным, что вредные близнецы явно тобой гордятся, и даже мама не очень плакала. И можно в любой момент заговорить с Гермионой, и знать, что она никуда не денется, не сбежит в свою вечную библиотеку, не зароется с головой в свои свитки и книги, а охотно ответит. И, может, сама расскажет что-то интересное о магглах или о том, что видела на каникулах, когда ездила отдыхать с родителями. Или с интересом выслушает твои истории из времен, когда ты был маленьким, или про Египет, и даже, не перебивая, пересказ матча, принесшего Кубок Гриффиндору.

Вот только, увлекшись описанием взятого тобой особо заковыристого мяча, ты не сразу заметил, что Гермиона лежит с закрытыми глазами и дышит тихо-тихо. И, глядя на нее, непривычно молчаливую и такую...маленькую, ты понял вдруг, что кроме Грейнджер — студентки, знающей все-все-все-только -спросите, и Грейнджер — волшебницы, движением палочки прикладывающей тебя к полу, есть Грейнджер, которую нужно защищать, как нужно защищать Джинни. И не только от Малфоя, но и от всех остальных парней. Потому, что они могут ее обидеть. И, самое лучшее, если она будет держаться от них подальше, а к тебе поближе, потому что .... Мысль до конца ты так и не додумал— сон сильнее.

На следующее утро, видя подругу, как всегда с нетерпением ожидающую сов с газетами, ты уже не вспоминил, о чем размышлял накануне. Потому, что все твое внимание было приковано к ее губам, снова без остановки двигающимся. Что они произносят — неважно, слова в одно ухо влетали, в другое вылетали , и никак не могли повлиять на необходимость смотреть. Ты вынырнул из процесса наблюдения только для того, чтобы увидеть смеющийся взгляд, направленный на тебя, потому что, наконец, услышал привычное, но произносимое совсем не сердито или раздраженно « Рон! Я к тебе обращаюсь!». Утро стало еще лучше.

И ты снова вернулся к наблюденияи, и сделал просто поразительные открытия: перед улыбкой, оказывается, губы замирают, прежде чем их уголочки поползут вверх, и они такие смешные, когда звучит «О», и прежде, чем Гермиона начинает есть кашу, она обязательно прикасается к ней губами, как будто целует. И от этого открытия твоя собственная овсянка, кажется, должна застрять у тебя в горле, ты почувствовал, что горят не только уши, а даже пятки, и даже!.. Ой, только не ЭТО, не сейчас! Ты набросился на еду, не глядя по сторонам, заодно представляя себе во всех подробностях тех, кто эту самую еду готовил, пытаясь тем самым привести себя в норму. Хвала Мерлину, удалось. И доесть, не подавившись, удалось тоже.

Однако после завтрака твой взгляд неудержимо возвратился к соседней кровати и начал рассматривать предмет в целом. Обнаружилось множество вещей, которых ты раньше почему-то не замечал: глаза у подруги, если они освещены солнцем, точь-в-точь цвета лягушек. Шоколадных. А ладони, наверное, можно обе спрятать в твоей одной. И нос, который она слегка морщит, если ей что-то не нравится, делает ее такой забавной, что относится к ней серьезно — просто несерьезно!

Потом вас пришли проведывать. Наконец-то! И не только, как обычно, Гарри. Ты горел нетерпением выслушать все общешкольные новости, которые умеет так весело излагать Джинни, жадал услышать неожиданные комментарии Полумны, и согласен был даже на просто одобрительное поддакивание Невилла. Однако Гермиона решительно развернула газету, ты смирившись с неизбежностью серьезных разговоров, устроился поудобнее и снова погрузился в наблюдение, стараясь, однако, на этот раз не терять связь с реальностью. А потому время от времени смотрел не только на ее губы.

Сердце неожиданно оборвалось в глубину живота, как после пропущенного квоффла, когда ты перехватил взгляд, брошенный ею на Гарри. По большему счету, тебе плевать на Министерство, на отношение министра к другу ( Фадж ведь не Тот-кого-нельзя-называть, он не опасен!), но «Ну, конечно, теперь он у них снова «Мальчик, который Выжил». Быстро же они забыли, как обзывали его выскочкой с мозгами набекрень!» произнес почему-то мрачным тоном и , угостив друзей шоколадом, сам начал его лихорадочно поглощать, как будто перенес нападение дементора. Да что такое, в конце концов!

День перестал быть хорошим. Единственное спасение ты видел в продолжении разговора; желание Гарри уйти проведать Хагрида вызвало удивление и разочарование: ну вот, теперь и остальные разбегутся! Так и получилось. Сразу после ухода Гарри сорвалась с места Джинни, за нею, помявшись, ушли и Невилл с Полумной.

Оставаться вдвоем в палате (не считать же Амбридж третьей!) стало странно неудобным. Наблюдение за губами перестало приносить удовольствие, тем более что и картошку, и бифштекс Гермиона просто ела.

Наконец, уже засыпая, ты понял, почему настроение испортилось: перехваченный тобой взгляд Гермионы был удивительно похож на взгляд Джинни, которым она смотрела на того же Гарри, явно думая, что никто не видит. И сердце снова рухнуло в пустоту.