С самого начала (джен)

Альбус шел по маггловским улицам, не обращая никакого внимания на дождь. Теплый, летний, он не приносил особого вреда и должен был скоро закончиться. Занимало мысли другое — фантастический уровень ментальной магии, с которым он сегодня столкнулся. Беспалочковая, невербальная, стихийная — и уже управляемая. Врожденная? Кто же родители Тома на самом деле? И при таких способностях — такое отвратительное детство, без семьи, без привязанностей, без чувства самосохранения. Во время разговора юный маг попытался использовать даже не легилименцию, а, скорее, модификацию Imperio с требованием правдивости, если подбирать аналоги среди стандартных заклинаний.

И совсем уж не годится то, как отреагировал он сам — попытался испугать, в глубине души желая услышать: «Нет, я с вами никуда не поеду». Не с этим ребенком рассчитывать на подобное — вместо страха, возникшего всего на секунду, в нем вспыхнуло жадное любопытство. Испуга хватило только на то, чтобы Томас не решился повторить атаку. Не хочется даже думать, почему у него, одиннадцатилетнего, выработались именно эти приемы — не просто проникать в сознание, а заставлять других раскрываться против воли. Первое проще, но ему, видимо, обязателен факт подчинения.

Альбус поежился, и совсем не из-за того, что его одежда была влажной — какое-то предчувствие, никакого отношения к предсказаниям не имеющее, впрочем. Просто интуиция подсказывала, что, имея такое оружие, и ничего больше, этот юный маг еще наломает дров. Чего только стоит его идея отомстить за свой испуг, то, как он представил себе белый, помпезный в его воображении шкаф Альбуса сгорающим до самых головешек.

* * *

Том завязывал шнурки, заодно проверяя состояние ботинок. Достались крепкими и почти новыми, но кожа на носках уже чуть потрескалась и, должно быть, в дождь станет пропускать воду. А ведь им нужно продержаться как минимум несколько месяцев. Может, их магия чем-нибудь поможет? Том вспомнил этого волшебника, Альбуса Дамблдора. Никто еще не пытался воздействовать на него так — своим огорчением. Ругали, кричали, запугивали, пытались подкупить сладостями или обещаниями, но такой реакцией на его отказ — никогда. Очень интересно отгадать, было ли это настоящим — чуть сузившиеся у взрослого глаза, когда он, мальчишка, сказал, что пойдет один.

Но это уже в конце, а сначала он, как все, пытался угрожать. Не так, как все, конечно. Том понимал, что вроде бы должен разозлиться, но не смог — слишком шикарно это было. Вот если бы он умел так — не давить взглядом, не проговаривать про себя, что должен сделать другой, никогда не зная, получится или нет, а раз — и поджечь что-нибудь. Или сломать. Вот тогда вокруг него попрыгали бы. Потом все-таки разозлился и наметил себе цель — научиться у этого всему, чему получится (ведь, если он правильно понял, его взяли в ученики), когда-нибудь найти его, взрослого волшебника, шкаф, или что у него там вместо шкафа самое ценное, и сжечь. Сжечь у него на глазах, а не попугать и убрать огонь. Удивить. В этом Том собой гордился. Большинство, даже взрослые, имели какой-то тормоз внутри — стараясь запугать, обещали всегда больше, чем делали. А он всегда делал больше, чем обещал, и никакого тормоза у себя внутри не находил.

Еще этот, из волшебников, сказал, что будет следить, потому что считает его, Тома, плохим. А пусть следит. Одно хорошо — он вроде не посчитал его маленьким, с малявками точно так не поступают. Или у него тоже тормоза нет? Но не посчитал, а то бы покупки не доверил.

Очень необычный человек, он еще много чем отличался, например, не боялся выглядеть не таким, как все. Этот его бархатный костюм — на грани между вычурным вкусом и признанием «я сбежал из цирка».

Попав на день в их мир через исчезающую кирпичную стену, Том понял, что одежда многих из них, волшебников, заставляла бы обычных людей на улице оборачиваться, но даже здесь мало кто из мужчин одевался в такие броские цвета. Один раз ему показалось, что он видит кого-то похожего краем глаза, и это вызвало вспышку ярости — в приюте он давно всех приучил, что на улицу его нужно отпускать одного, или дешевле не отпускать вообще: нырнет в подворотню, незаметно растворится в толпе, стоит провожатому зазеваться всего на секунду. И лучше потом не тратить время на поиски — он все равно попадет в пункт назначения раньше. Дрессировка миссис Коул заняла почти год, не хотелось бы повторять это сначала. Он ненавидел, когда его контролируют.

Весь вчерашний день Том провел в обнимку с книгами и уж постарался, чтоб его не трогали. Сначала глаза разбежались, потом он понял, что главных книг для него две: трансфигурация и чары. В каждой было что-то свое, но обе они меняли мир возможностей до неузнаваемости. Защита от темных искусств задевала, может быть, даже сильнее его воображение, но один вопрос сразу вставал и не давал провалиться в нее: «А это не сказки?». Интересно, им покажут, или то, что вампиры, оборотни, привидения существуют, придется принять на веру? И вообще, сколько придется принимать на веру? Сколько получится из того, что описано в книгах как упражнения? Сколько ему придется учиться, пока он не сможет поджигать вещи движением руки с деревянной палочкой? Он узнает об этом, и что-нибудь — уже очень скоро.

* * *

— Здравствуй, Том, проходи, — Дамблдор пропустил его в свой кабинет и закрыл за ним дверь. — Думаю, ты знаешь, о чем я хочу поговорить с тобой — твой ровесник с факультета Гриффиндор, Альберт Модивью, провел последнюю пару часов, лежа на камнях в коридоре. Когда его спросили, зачем он делал это, он ответил, что это ты его попросил. Можешь сказать что-нибудь по этому поводу?

— Это правда, — Том был готов к такому разговору, — но ведь я просто попросил его, он мог и отказаться.

— Видимо, это не совсем так, мой мальчик, кое-что необычное в твоей просьбе было, мы оба это знаем. Ты умеешь … просить особенным образом.

— Я … я хотел поговорить об этом с вами, — Том поднял глаза, — когда вы пришли за мной, я подумал, что все волшебники такие, как вы и я, и здесь ничего такого ни с кем не получится, но оказалось, что это не так. Значит, я особенный даже здесь?

— Послушай меня внимательно, Том. Все люди особенные, каждый умеет что-то, чего не умеют другие, или, по крайней мере, умеют не так хорошо, — добавил он, увидев на лице мальчика презрительную усмешку, — ты можешь влиять на решения других, если они не умеют сопротивляться, а кто-то, например, обладает особенной магической силой.

Дамблдор направил палочку в камин и произнес:

— Incendio.

Огненный шар ударил точно в цель и рассыпался яркими искрами. Том поднял палочку и повторил заклинание — его огненный вихрь если и был меньше, то совсем ненамного. Дамблдор хмыкнул:

— Я знаю, у тебя получается многое, но не стоит думать, что ты лучше всех.

— Почему? — сложно же отвечать на такой вопрос первокурснику, особенно если большинство преподавателей называют его лучшим среди сверстников. — А Альберт меня просто спровоцировал.

— Могу я узнать, чем? — Дамблдору интересно было услышать ответ на этот вопрос — неужели гриффиндорец был предупрежден о том, что с ним сделают, но все равно подчинился внушению?

— Уже тем, что не может сопротивляться. Я думал, это должен уметь каждый.

— Знаешь, Том, я приведу сейчас грубый пример, но не провоцируешь ли ты меня, чтобы я тебя ударил? Ведь ты не сможешь защититься.

— Вы хотите меня ударить?

— Это считается самым лучшим наказанием.

Разговор о наказаниях был понятен любому приютскому мальчишке, поэтому Том положил руки на стол и закрыл глаза. Если ты не видишь, как поднимают линейку, как замахиваются, то можешь сохранить самое независимое и равнодушное выражение лица. Кого-то из воспитателей это заставляло ослабить руку, оставив только видимость удара, кого-то злило, вызывало желание сломать эту, как они считали, маску, но тот, кто стоял перед ним, никак не желал сознаться, к какой группе относится. И эта маленькая проверка сейчас поможет определить, как с ним вести себя дальше. Том ненавидел не только контроль, но и когда ему не удавалось угадывать заранее чужие поступки.

Но вместо боли он почувствовал, как его замерзшие руки накрывает тепло — точнее, большая теплая ладонь.

— Мне и в голову не пришло бы бить тебя. Не вижу, чтобы те, кто делал это раньше, хоть в чем-то преуспели. Вместо этого ты получишь наказание, почти в точности соответствующее проступку, — Альбус стал серьезным и заглянул в глаза мальчику, — сейчас ты отправишься в тот же коридор, ляжешь на пол и проведешь там полчаса, размышляя, хорошо ли поступил тот, кто отправил тебя туда. Думаю, потом тебе стоит зайти в больничное крыло и попросить перечного зелья — чтобы не простудиться так сильно, как твой предшественник.

— Я думаю, профессор, будет хорошо, если вы пойдете со мной, — Том вернул собеседнику глубокий пристальный взгляд, — и немного согреете пол — я еще не сумею. И посидите со мной, пока я буду думать, — он улыбнулся. Безнадежно, но стоило хотя бы попробовать.

— Что ж, идем.

Том совсем не ожидал согласия. Конечно, он вложил в свою просьбу все, что полагалось, любой его сокурсник-слизеринец пошел бы с ним без вопросов, гриффиндорец стал бы задавать вопросы позже и самому себе, но на согласие Дамблдора он как-то не рассчитывал. Значит, попытаться сбросить с себя его глупое требование не удастся, придется топать в коридор и лежать там. С другой стороны, очень хороший случай спросить кое о чем…

Вскоре они шли по темным, плохо освещенным после отбоя коридорам Хогвартса.

— Кажется, это здесь.

Закоулок, пыльный каменный пол. Дамблдор направил палочку и тихонько произнес заклинание, потом сел на пол и погладил камни рукой.

— По-моему, вполне приятная температура.

Том лег на спину, скрестив руки под головой, и замер. Думать над заданным вопросом было неинтересно, наказание справедливо до зубовного скрежета, библейское «глаз за глаз» в чистом виде, а вот как удалось заставить профессора прийти сюда? Или с ним играют, дразнят? Дамблдору просто понравилась идея сидеть с первокурсником на полу в коридоре, в этом есть что-то от привычки ходить в ярких бархатных костюмах — и всегда быть непредсказуемым.

Молчание затянулось, стягивая их невысказанными вопросами и ответами, как корсет — шнуровкой.

— Расскажите мне, как это все-таки у меня и у вас получается, и почему у остальных — нет?

— А ты можешь сейчас встать?

— Я … не хочу? — Том постарался проанализировать свои ощущения, но нашел только странную лень, еще более странную привязанность к текущему занятию и где-то в глубине — непонятный страх, что, если он встанет, с ним случится что-то плохое.

— Ты, наверно, уже слышал здесь, что у других детей случаются стихийные выбросы магии, ни палочки, ни заклинаний для этого не нужно? Но большинство не уходит дальше левитации желанных предметов и кое-какого разрушения вокруг, если злятся. Постепенно все овладевают колдовством и делают то же с помощью палочки, но теряют стихийные способности. Твоя стихийная магия просто выплескивалась немного по-другому. Для того, что делал ты, тоже есть заклинания, некоторые из которых строго запрещены.

— Значит, вы сейчас сделали со мной что-то запрещенное?

— Ну, пожалуй, нет, — Дамблдор отметил про себя умение своего маленького собеседника делать молниеносные выводы, — запрещено конкретное заклинание, его я не произносил, но это по букве закона, а фактически, конечно, я произвел некие манипуляции с твоей волей. Я очень редко это делаю, потому что понимаю причину запрета, но с тобой, мне показалось, лучше разговаривать так, чтобы ты понял, что делаешь с другими.

— Редко? Тогда я спрошу кое-что еще. Миссис Коул сказала мне, что вы показывали ей бумаги, заполненные моими родителями, но она так и не смогла вспомнить никаких подробностей, хотя я очень ее просил, ну, вы знаете, как. Что это было, почему она не помнит? — тут Том использовал свой фирменный требовательный взгляд. — Вы можете показать их мне?

— Боюсь, что это был чистый лист бумаги, мой мальчик. Прости.

— Жаль, — пришлось расстаться с идеей узнать о своих родителях хоть что-то новое, — но тогда интересно, что вы называете словом «редко».

— Мое «редко» — только тогда, когда это обоснованно и необходимо, а ты делаешь это по прихоти.

— Нет! Я просто хочу узнать границы того, что могу. И не говорите мне, что ни разу не сделали этого ради тренировки хотя бы.

— Оказывается, с тобой опасно, спорить, Том. Любишь загонять собеседников в угол?

Том задрал подбородок, насколько это было возможно в горизонтальном положении, и они замолчали на некоторое время.

— Мне кажется, тебе трудно здесь.

— У меня нет трудностей. В чем? — да, сложно держать барьер, когда с тобой разговаривают загадками.

— Думаю, тебе сложно с твоими однокурсниками. Многие попали сюда из собственных поместий и не скоро привыкнут к мысли, что они больше не в центре внимания. А ты, наоборот, пошел серьезную школу жизни, я вижу, прекрасно умеешь и нападать, и защищаться, но есть еще некоторые вещи, которые нужно уметь делать.

— Например?

— Просто разговаривать, — Альбус встал и протянул руку Тому, но тот поднялся сам, не принимая помощь.

— Полчаса прошли? — спросил он, пытаясь отряхнуть мантию сзади.

Дамблдор улыбнулся.

— Достаточно. Я хочу предложить тебе кое-что, думаю, будет интересно наблюдать, как изменятся твои способности, когда ты привыкнешь пользоваться палочкой. Мне это действительно интересно, потому что сейчас ты интуитивно владеешь приемами, которым я учился годы. Хорошо бы, если бы ты раз в неделю находил время зайти ко мне попить чаю. Ты не против?

— Неужели… неужели я вам правда интересен?

— Правда. И я дам тебе возможность иногда тренироваться на мне, если ты не посчитаешь меня слишком сложной мишенью.

— Не посчитаю. А почему вы сейчас пошли со мной, скажете?

— Не скажу. Это будет твоим первым домашним заданием. Попробуй не понять, а почувствовать.

* * *

— Здравствуй, Том, проходи, — знакомая ситуация, но голос не такой, как всегда, совсем нет, он затаскивает внутрь, а не приглашает, и за милю полыхает гневом, — у меня здесь еще один гость, с которым тебе придется поговорить очень серьезно. Гриффиндорский ловец, на два курса старше тебя. Оказывается, сегодня ты обещал ему, что на следующем матче он упадет с метлы. Тебе придется убедить его в обратном, Том. Я жду.

Их ловец и правда сидел в углу, вжавшись в слишком просторное для него кресло. Не умеет чувствовать себя хозяином пространства, как Том. А еще ябеда.

«Я жду», — и постукивание пальцами по столу. Придется капитулировать. Том подошел к другому мальчику и уверенно сказал:

— Ты не упадешь с метлы на этом матче, можешь не беспокоиться…

— Том!!!

Ну ладно, это была самая последняя попытка.

— У тебя все будет хорошо. Отлетаешь этот матч и еще много других, поймаешь много снитчей, умрешь от старости.

Будущий квиддичский чемпион кивнул и стал боком пробираться к двери, торопливо благодаря непонятно кого.

Дамблдор устало присел к столу, за которым прошло столько разговоров, и долго смотрел на свои скрещенные пальцы, прежде чем заговорить.

— Что же с тобой теперь делать, Том?

— Не надо так злиться, я еще ему сказал, что он будет недалеко от земли и насмерть не разобьется, — Том выглядел обиженным такой реакцией, но было в его взгляде что-то еще. — Что теперь?

— Наказание будет таким же страшным для тебя, как то, что ты обещал другому. Если я еще раз поймаю тебя на этом, ты отправишься обратно в мир магглов. Насовсем.

— Вы не можете так!

— Не рассказывай мне, что я могу. Так будет, если я решу. И наши чаепития тоже закончены. Уходи.

Том поднялся очень медленно; мрачно, исподлобья посмотрел на Дамблдора и вышел.

Он шел коридорами, не особо выбирая дорогу, ударяя кулаком по каждому выступу. Хотелось вернуться и накричать. Да что Дамблдор знает о магглах, что он знает о жизни в приюте, где за каждый лишний кусок еды и каждую каплю тишины приходится бороться? Что он знает об этих маменькиных сынках, которые всегда держат в голове, что в крайнем случае найдется, кому их защитить, и не чуют цену этой уверенности?

Том дал себе клятву не ждать неких слов, но они вертелись в голове, не давали заснуть, мучили. «Ни в какой приют к магглам ты летом не поедешь, останешься здесь». Так и не дождался, хотя иногда казалось, что вот-вот получится. Больше не смог, прекратил ожидание — да, вот так. А Дамблдор опять показал, что умеет бить в самое больное, знает… Том остановился, как вкопанный. Знает, все это время знал… Ну, что ж. Слабое место есть у каждого, а искать он научится.

Альбус смотрел сквозь закрытую дверь. Так и не смог подобрать правильный ключик, страх не сработал сразу, хорошие отношения — тоже. Но что тогда?