Греческий огонь (гет)

«Чувство, что вспыхнуло между нами, было чем-то большим, чем страсть, но чем-то меньшим, чем любовь. Оно было, как наваждение, как заклятие, что неожиданно выбило из-под ног твердую землю, как нечто, чему я до сих пор не могу дать названия. Оно было, как греческий огонь, охвативший нас, и мы оказались не в силах его погасить, пока не сгорели в нем дотла...»

Из дневника Беллатрикс Лестрейндж, урожденной Блэк.

Наша последняя битва была проиграна задолго до того, как мы начали свое наступление. Наверное, я это поняла на одном из собраний Пожирателей Смерти, когда невзрачный Уолден Макнейр решился задать вопрос, давно мучавший нас всех.

— Мой Лорд, а что будет после того, как мы победим?

Его голос еще звучал в гулком зале замка Слизерина, а мы уже, затаив дыхание, ждали ответа нашего повелителя. И по мере того, как секунда сменялась секундой, а молчание все длилось и длилось, мы все больше вжимали головы в плечи, понимая, что столь длительное молчание никак не может быть признаком благополучного для нас исхода. Ближний круг замер, затаился под гневным взглядом Темного лорда, не смея даже дышать, а он резко отвернувшись к широкому окну, просто молчал.

Его молчание тогда поразило нас больше всего: неужели у Темного лорда не было плана? Неужели наше восстание так и останется просто бунтом несогласных с тотальной интеграцией магглов в волшебный мир?

Тогда, я с немым отчаянием мысленно взывала к Темному лорду.

«Ответь, ответь...» — умоляла я его, — «... не дай им даже шанса на то, чтобы усомниться в тебе и твоих действиях».

Я до боли сжимала пальцы, впиваясь ногтями в нежную кожу ладоней. Я плакала под своей маской, оставаясь все такой же отстраненной для окружающих. Но где-то глубоко-глубоко в душе я понимала, что это все... конец. Вряд ли бы я смогла объяснить, почему именно так я решила в тот миг, но мое предчувствие оказалось верным и подтвердилось спустя восемнадцать лет, во время Битвы за Хогвартс.

А мы стояли и ждали, неуверенно переглядывались, недоуменно пожимали плечами и все равно ждали его ответа. Темный лорд так и не повернулся к нам лицом, он продолжал стоять спиной и только приглушенный голос, полный ледяного презрения вспарывал тишину зала:

— Мои верные слуги, неужели я дал вам повод усомниться в правильности, принимаемых мною решений? Неужели я оставил хоть кого-нибудь из вас в беде? Разве стал бы я начинать битву, заранее не зная, чем все должно будет закончиться?

Едкие слова наполняли наши души первобытным страхом, напоминая, что мы никто, всего лишь пыль под ногами великого лорда Волдеморта, вершителя судеб магического мира. А он говорил, и с каждым произнесенным словом его голос крепчал, обретал силу, заполнял собой все пространство замка. Казалось, даже величественное строение, знавшее самого великого из хогвартской четверки, внимало его словам, одобрительно шурша многочисленными гобеленами, скрипя дверьми и завывая в каминных трубах. Замок внимал его словам, зачарованно слушали и мы, а он говорил и говорил, и его голос вселял в нас уверенность, непоколебимость и презрение к тому, что мы могли усомниться в достоверности его слов.

— Я вижу, что вас ничему не учат ошибки других, что вы слепы и ваша слепота кроется в нововведениях, открыто пропагандируемых Дамблдором. Ваш разум все также открыт для любого внешнего влияния, как и во время учебы под крылом у старого интригана. Вы проучившиеся с грязнокровками! Вы видевшие, как упрощаются знания в угоду слабым! Неужели вы хотите, чтобы великое волшебство доступное нашим предкам ушло в небытие из-за козней Дамблдора? — последние слова он практически выплевывает, и его глаза разгораются все более яростным блеском. — Я не хочу, чтобы наши дети были слабы, чтобы мы стали ничем не лучше сквибов.

Пораженный вздох пронесся по залу, едва Темный лорд повернулся к нам. Вся его фигура излучала небывалую мощь, и, смотря на него, мы верили, что все наши поступки принесут волшебному миру пользу, что именно на наши плечи ляжет ответственность за судьбу магии и наших детей. И плевать было на то, что большинство из нас еще так и не обзавелись потомками и гипотетические дети могли так и не появиться на свет. Мы верили, что наша жертва никогда не будет напрасной. Мы верили, а я верила ему больше всего.

Таким вдохновенным Темного лорда я увидела впервые на свое семнадцатилетие, когда, увязавшись за своим женихом на собрание какого-то клуба для избранных, попала в среду тех, в ком бурлила в негодовании кровь от царивших нынче порядков. Тогда я тихонько сидела в кресле и слушала незабываемую речь моложавого мужчины, призывавшего открыть глаза и узреть правду. И я узрела правду. В тот миг я поняла, что все, во что я верила раньше — ерунда, что мое предназначение быть тут, рядом с ним. Так я впервые поняла, что влюбилась. Влюбилась окончательно и бесповоротно, без надежды на то, что когда-либо смогу побороть это чувство, заставляющее мое сердце сжиматься каждый раз, когда я видела его.

Оказавшись после того собрания дома, в своей комнате, я с замиранием сердца подошла к зеркалу. Смотря в свои глаза, я задавалась вопросом — неужели никто не заметил, что это глаза абсолютно счастливого человека, человека у которого разом исполнились мечты и появилась цель в жизни. Я смеялась и смеялась, и не могла остановиться. Я кружилась по комнате под звуки неслышимой мелодии и радостно улыбалась. Я обрела в тот день себя, хотя все посчитали, что в тот день я ступила на дорогу безумия.

Из сладких воспоминаний, в которые я время от времени проваливалась, меня вырвал полный боли стон Уолдена. Вздрогнув, я вновь увидела темные стены и Макнейра извивающегося под нацеленной на него палочкой Лорда.

— Твоя вера недостаточно крепка, мой дорогой Уолден. Имея такие мысли, ты никогда не сможешь принести пользу магической Британии. Круцио, Уолден! И помни, что так милостив, я бываю редко.

Я смотрю на тонкие губы Лорда, с удовольствием выговаривающие заклятие боли, и просто понимаю, что любовь — это та же самая боль, прикрытая розовыми иллюзиями о взаимности. Мои губы еле слышно произносят Круцио, и меня окутывает хмельная радость от осознания того, что в этом мы с Лордом едины.

Тело Макнейра затихает на полу. По сведенному судорогой лицу медленно струится кровь из прокушенной губы. Его глаза закрыты и, кажется, что самого Макнейра уже нет в этом зале, но стоит Лорду произнести тихое: «Ты меня понял, Уолден?», как неподвижно лежащая фигура тут же приходит в себя, с трудом переворачиваясь и поднявшись на дрожащие ноги, низко кланяется Лорду.

— Я понял, мой Лорд.

Лорд кивает и переводит взгляд своих холодных синих глаз на нас.

— Есть ли еще какие-нибудь сомнения у моих дражайших слуг? — ехидно спрашивает он, прекрасно осознавая, что больше никто не выскажет своего мнения.

— Нет, мой Лорд, — оглашает высокие своды зала наш нестройный хор голосов.

— Я рад, — милостиво кивает нам Лорд. — Все свободны, — и он вновь отворачивается к окну.

Пожиратели начинают поспешно расходиться, стремясь добраться до каминного зала. В дверях даже возникает некоторая заминка, когда особо резвые не могут решить, кому из них выходить первыми. Лорд молчит, никак не реагируя на столь поспешное бегство своих самых преданных слуг.

— Белла, идем, — шипит мне Родольфус, стараясь увлечь к двери, но я лишь досадливо отмахиваюсь от него, как от надоевшей мухи, и с замиранием сердца направляюсь к Лорду.

Муж недовольно кривится, но все же оставляет свои бесплотные попытки повлиять на мое решение. Он уже смирился с тем, что для меня в этом мире существует всего лишь один мужчина, ради которого я готова на все, и этот мужчина — не он.

— Смешно, правда? — тихо спрашивает меня Лорд и отворачивается от окна.

— Что смешно, мой повелитель? — шепчу я, завороженно смотря ему в глаза.

— Ты смешная, Белла, — охотно поясняет мне Лорд и аккуратно проводит тонкими пальцами по моим губам.

— Смешная? — переспрашиваю я, замирая под ласковыми его прикосновениями и совершенно теряя способность рассуждать.

— Очень, — шепчет он и наклоняется, целуя мои губы. Они у него удивительно нежные, ласковые, дарящие мне море удовольствия. Целуя его, я всегда забываю о внешнем мире, о том, что вокруг нас могут находиться люди. В его объятиях я забываю обо всем.

— Белла, — еле слышный шепот, от которого моя кровь превращается в жидкий огонь, — моя Белла.

И его руки зарываются в мои волосы, вытаскивают шпильки, удерживающие непослушные кудри в сложной прическе. Я слышу тихий звон, с которым они, одна за другой, падают на мраморный пол. Его пальцы нежно массируют гудящую от боли голову, и боль растворяется под умелыми руками.

Я обнимаю его крепче, прижимаюсь настолько сильно, насколько могу и просто слушаю размеренный стук его сердца под своей ладонью. Не знаю, что будет со мной в тот миг, когда я не услышу этого ровного биения. Поднимаю глаза и с нежностью смотрю на него, самого лучшего, самого родного... моего. Протягиваю руку и прикасаясь к черным волосам того непередаваемого оттенка, который принадлежит только ему. Шелковые пряди легко струятся сквозь мои пальцы, и я с наслаждением провожу еще раз по ним ладонью, зарываясь в них точно так же, как только что это делал он. И он улыбается моим действиям, темно-синие глаза лукаво смотрят на меня, и я вижу в них нежность, предназначенную только мне.

Мое счастье распирает меня изнутри, грозится вырваться наружу и залить все мириадами волшебных искорок. Я даже не замечаю, как по моей щеке скатывается слезинка, тут же подхваченная чуткими пальцами самого дорого в мире человека.

— Ты плачешь, — тихо говорит он, и в его голосе я слышу еле ощутимую тревогу.

— Это от счастья, — улыбаюсь я, смотря на его лицо, расплывающееся у меня перед глазами.

— От счастья не плачут, — утвердительно говорит он, нежно поглаживая мои пальцы, лежащие на своей груди, — им упиваются, ведь счастье так быстротечно.

— Я знаю, Том, — шепчу я и вновь тянусь к его губам.

Он смеется и подхватывает меня на руки, продолжая целовать.

Мгновение спустя в большом зале замка Слизерина нет уже никого, только на полу у окна сверкают в лучах заходящего солнца, рассыпавшиеся шпильки.