Греческий огонь (гет)

«Чувство, что вспыхнуло между нами, было чем-то большим, чем страсть, но чем-то меньшим, чем любовь. Оно было, как наваждение, как заклятие, что неожиданно выбило из-под ног твердую землю, как нечто, чему я до сих пор не могу дать названия. Оно было, как греческий огонь, охвативший нас, и мы оказались не в силах его погасить, пока не сгорели в нем дотла...»

Из дневника Беллатрикс Лестрейндж, урожденной Блэк.

Наша последняя битва была проиграна задолго до того, как мы начали свое наступление. Наверное, я это поняла на одном из собраний Пожирателей Смерти, когда невзрачный Уолден Макнейр решился задать вопрос, давно мучавший нас всех.

— Мой Лорд, а что будет после того, как мы победим?

Его голос еще звучал в гулком зале замка Слизерина, а мы уже, затаив дыхание, ждали ответа нашего повелителя. И по мере того, как секунда сменялась секундой, а молчание все длилось и длилось, мы все больше вжимали головы в плечи, понимая, что столь длительное молчание никак не может быть признаком благополучного для нас исхода. Ближний круг замер, затаился под гневным взглядом Темного лорда, не смея даже дышать, а он резко отвернувшись к широкому окну, просто молчал.

Его молчание тогда поразило нас больше всего: неужели у Темного лорда не было плана? Неужели наше восстание так и останется просто бунтом несогласных с тотальной интеграцией магглов в волшебный мир?

Тогда, я с немым отчаянием мысленно взывала к Темному лорду.

«Ответь, ответь...» — умоляла я его, — «... не дай им даже шанса на то, чтобы усомниться в тебе и твоих действиях».

Я до боли сжимала пальцы, впиваясь ногтями в нежную кожу ладоней. Я плакала под своей маской, оставаясь все такой же отстраненной для окружающих. Но где-то глубоко-глубоко в душе я понимала, что это все... конец. Вряд ли бы я смогла объяснить, почему именно так я решила в тот миг, но мое предчувствие оказалось верным и подтвердилось спустя восемнадцать лет, во время Битвы за Хогвартс.

А мы стояли и ждали, неуверенно переглядывались, недоуменно пожимали плечами и все равно ждали его ответа. Темный лорд так и не повернулся к нам лицом, он продолжал стоять спиной и только приглушенный голос, полный ледяного презрения вспарывал тишину зала:

— Мои верные слуги, неужели я дал вам повод усомниться в правильности, принимаемых мною решений? Неужели я оставил хоть кого-нибудь из вас в беде? Разве стал бы я начинать битву, заранее не зная, чем все должно будет закончиться?

Едкие слова наполняли наши души первобытным страхом, напоминая, что мы никто, всего лишь пыль под ногами великого лорда Волдеморта, вершителя судеб магического мира. А он говорил, и с каждым произнесенным словом его голос крепчал, обретал силу, заполнял собой все пространство замка. Казалось, даже величественное строение, знавшее самого великого из хогвартской четверки, внимало его словам, одобрительно шурша многочисленными гобеленами, скрипя дверьми и завывая в каминных трубах. Замок внимал его словам, зачарованно слушали и мы, а он говорил и говорил, и его голос вселял в нас уверенность, непоколебимость и презрение к тому, что мы могли усомниться в достоверности его слов.

— Я вижу, что вас ничему не учат ошибки других, что вы слепы и ваша слепота кроется в нововведениях, открыто пропагандируемых Дамблдором. Ваш разум все также открыт для любого внешнего влияния, как и во время учебы под крылом у старого интригана. Вы проучившиеся с грязнокровками! Вы видевшие, как упрощаются знания в угоду слабым! Неужели вы хотите, чтобы великое волшебство доступное нашим предкам ушло в небытие из-за козней Дамблдора? — последние слова он практически выплевывает, и его глаза разгораются все более яростным блеском. — Я не хочу, чтобы наши дети были слабы, чтобы мы стали ничем не лучше сквибов.

Пораженный вздох пронесся по залу, едва Темный лорд повернулся к нам. Вся его фигура излучала небывалую мощь, и, смотря на него, мы верили, что все наши поступки принесут волшебному миру пользу, что именно на наши плечи ляжет ответственность за судьбу магии и наших детей. И плевать было на то, что большинство из нас еще так и не обзавелись потомками и гипотетические дети могли так и не появиться на свет. Мы верили, что наша жертва никогда не будет напрасной. Мы верили, а я верила ему больше всего.

Таким вдохновенным Темного лорда я увидела впервые на свое семнадцатилетие, когда, увязавшись за своим женихом на собрание какого-то клуба для избранных, попала в среду тех, в ком бурлила в негодовании кровь от царивших нынче порядков. Тогда я тихонько сидела в кресле и слушала незабываемую речь моложавого мужчины, призывавшего открыть глаза и узреть правду. И я узрела правду. В тот миг я поняла, что все, во что я верила раньше — ерунда, что мое предназначение быть тут, рядом с ним. Так я впервые поняла, что влюбилась. Влюбилась окончательно и бесповоротно, без надежды на то, что когда-либо смогу побороть это чувство, заставляющее мое сердце сжиматься каждый раз, когда я видела его.

Оказавшись после того собрания дома, в своей комнате, я с замиранием сердца подошла к зеркалу. Смотря в свои глаза, я задавалась вопросом — неужели никто не заметил, что это глаза абсолютно счастливого человека, человека у которого разом исполнились мечты и появилась цель в жизни. Я смеялась и смеялась, и не могла остановиться. Я кружилась по комнате под звуки неслышимой мелодии и радостно улыбалась. Я обрела в тот день себя, хотя все посчитали, что в тот день я ступила на дорогу безумия.

Из сладких воспоминаний, в которые я время от времени проваливалась, меня вырвал полный боли стон Уолдена. Вздрогнув, я вновь увидела темные стены и Макнейра извивающегося под нацеленной на него палочкой Лорда.

— Твоя вера недостаточно крепка, мой дорогой Уолден. Имея такие мысли, ты никогда не сможешь принести пользу магической Британии. Круцио, Уолден! И помни, что так милостив, я бываю редко.

Я смотрю на тонкие губы Лорда, с удовольствием выговаривающие заклятие боли, и просто понимаю, что любовь — это та же самая боль, прикрытая розовыми иллюзиями о взаимности. Мои губы еле слышно произносят Круцио, и меня окутывает хмельная радость от осознания того, что в этом мы с Лордом едины.

Тело Макнейра затихает на полу. По сведенному судорогой лицу медленно струится кровь из прокушенной губы. Его глаза закрыты и, кажется, что самого Макнейра уже нет в этом зале, но стоит Лорду произнести тихое: «Ты меня понял, Уолден?», как неподвижно лежащая фигура тут же приходит в себя, с трудом переворачиваясь и поднявшись на дрожащие ноги, низко кланяется Лорду.

— Я понял, мой Лорд.

Лорд кивает и переводит взгляд своих холодных синих глаз на нас.

— Есть ли еще какие-нибудь сомнения у моих дражайших слуг? — ехидно спрашивает он, прекрасно осознавая, что больше никто не выскажет своего мнения.

— Нет, мой Лорд, — оглашает высокие своды зала наш нестройный хор голосов.

— Я рад, — милостиво кивает нам Лорд. — Все свободны, — и он вновь отворачивается к окну.

Пожиратели начинают поспешно расходиться, стремясь добраться до каминного зала. В дверях даже возникает некоторая заминка, когда особо резвые не могут решить, кому из них выходить первыми. Лорд молчит, никак не реагируя на столь поспешное бегство своих самых преданных слуг.

— Белла, идем, — шипит мне Родольфус, стараясь увлечь к двери, но я лишь досадливо отмахиваюсь от него, как от надоевшей мухи, и с замиранием сердца направляюсь к Лорду.

Муж недовольно кривится, но все же оставляет свои бесплотные попытки повлиять на мое решение. Он уже смирился с тем, что для меня в этом мире существует всего лишь один мужчина, ради которого я готова на все, и этот мужчина — не он.

— Смешно, правда? — тихо спрашивает меня Лорд и отворачивается от окна.

— Что смешно, мой повелитель? — шепчу я, завороженно смотря ему в глаза.

— Ты смешная, Белла, — охотно поясняет мне Лорд и аккуратно проводит тонкими пальцами по моим губам.

— Смешная? — переспрашиваю я, замирая под ласковыми его прикосновениями и совершенно теряя способность рассуждать.

— Очень, — шепчет он и наклоняется, целуя мои губы. Они у него удивительно нежные, ласковые, дарящие мне море удовольствия. Целуя его, я всегда забываю о внешнем мире, о том, что вокруг нас могут находиться люди. В его объятиях я забываю обо всем.

— Белла, — еле слышный шепот, от которого моя кровь превращается в жидкий огонь, — моя Белла.

И его руки зарываются в мои волосы, вытаскивают шпильки, удерживающие непослушные кудри в сложной прическе. Я слышу тихий звон, с которым они, одна за другой, падают на мраморный пол. Его пальцы нежно массируют гудящую от боли голову, и боль растворяется под умелыми руками.

Я обнимаю его крепче, прижимаюсь настолько сильно, насколько могу и просто слушаю размеренный стук его сердца под своей ладонью. Не знаю, что будет со мной в тот миг, когда я не услышу этого ровного биения. Поднимаю глаза и с нежностью смотрю на него, самого лучшего, самого родного... моего. Протягиваю руку и прикасаясь к черным волосам того непередаваемого оттенка, который принадлежит только ему. Шелковые пряди легко струятся сквозь мои пальцы, и я с наслаждением провожу еще раз по ним ладонью, зарываясь в них точно так же, как только что это делал он. И он улыбается моим действиям, темно-синие глаза лукаво смотрят на меня, и я вижу в них нежность, предназначенную только мне.

Мое счастье распирает меня изнутри, грозится вырваться наружу и залить все мириадами волшебных искорок. Я даже не замечаю, как по моей щеке скатывается слезинка, тут же подхваченная чуткими пальцами самого дорого в мире человека.

— Ты плачешь, — тихо говорит он, и в его голосе я слышу еле ощутимую тревогу.

— Это от счастья, — улыбаюсь я, смотря на его лицо, расплывающееся у меня перед глазами.

— От счастья не плачут, — утвердительно говорит он, нежно поглаживая мои пальцы, лежащие на своей груди, — им упиваются, ведь счастье так быстротечно.

— Я знаю, Том, — шепчу я и вновь тянусь к его губам.

Он смеется и подхватывает меня на руки, продолжая целовать.

Мгновение спустя в большом зале замка Слизерина нет уже никого, только на полу у окна сверкают в лучах заходящего солнца, рассыпавшиеся шпильки.

Год 1981 стал для меня роковым. Хотя нет, не правильно. Роковым стал тот миг, когда взбудораженный Снейп ворвался в гостиную Малфой-мэнора прямо во время приема и срочно потребовал разговора с Лордом. Таким Снейпа я еще не видела никогда. Его глаза горели безумным огнем, а сам он напоминал хищника, который с остервенением пытается бороться с поработившей его силой.

Лорд, молча подвел меня к мужу, и ушел, ни слова не сказав, с бледным Снейпом. Я смотрела вслед уходящему Лорду, когда в груди что-то болезненно кольнуло, и едва слышный вздох сорвался с моих губ. Мои глаза все еще продолжали следить за высокой фигурой гордо шествующей среди приглашенных, а душа молча рыдала от предчувствия приближающейся катастрофы.

-Родольфус, — тихо позвала я мужа, все сильнее опираясь на его руку, — мне нехорошо.

Лестрейндж бросает на меня удивленный взгляд, а затем хмурится. Выражение его лица не предвещает мне ничего хорошего, поэтому я аккуратно высвобождаю пальцы из его захвата и тихо говорю:

— Я пойду, найду Нарциссу.

Муж кивает мне и вновь поворачивается к своему собеседнику, словно он для него гораздо важнее меня. Не знаю почему, но такое пренебрежение со стороны мужа преследовало меня, начиная со свадьбы. Хотя чего я хотела, если мое сердце билось сильнее только в присутствии Лорда? Наверное, ему тоже было тяжело, смотреть на то, как его жена строит глазки другому.

Я благодарю Мерлина за то, что корсет туго затянут, и у меня нет никаких шансов ссутулиться и идти, шаркая ногами. Каждый мой шаг чрез этот великолепный бальный зал давался мне ценой неимоверных усилий. Сердце болело все сильнее. Я шла и старалась сосредоточиться на одной мысли — мне надо добраться до гостиной Нарциссы. И я уговаривала себя, как уговаривала в детстве Нарциссу, когда та училась ходить: «Давай же, еще один маленький шаг. Молодец! А теперь еще шажочек. Видишь, у тебя все получается». И дверь, ведущая во внутреннюю галерею, была все ближе. Со стоном полным облегчения, я прикоснулась к гладкой ручке. Пальцы судорожно стиснули холодный металл, и я открыла дверь, выходя в темный коридор.

Прислонившись к стене, я некоторое время просто пережидала приступ дурноты, из-за которого у меня перед глазами роились светящиеся мушки, а пальцы странно онемели. Глубоко вдохнув, я повернулась и сделала очередной шаг в выбранном направлении. Ведя пальцами по гладким стенам, я шла сквозь едва освещенный коридор, спотыкаясь на каждом шагу и останавливаясь, чтобы сделать непослушными губами еще один вдох. Не могу точно сказать, в какой момент я все же потеряла сознание. Просто коридор, который я видела, словно сквозь дымку, вдруг приобрел четкие очертания, а потом навстречу мне устремился пол, больно ударивший по скуле. И я отключилась, чтобы на грани восприятия услышать испуганный возглас:

— Белла?

То выплывая, то вновь проваливаясь в забытье, я слышала встревоженные голоса окружающих меня людей. Я очень-очень хотела открыть глаза и посмотреть на того, в чьих объятиях мне было так тепло. Я просто хотела увидеть столь любимые мною темно-синие глаза моего Тома, и тогда мне будет совсем не страшно. Тогда, наверное, отпустит и угнездившаяся в сердце боль, и я вновь смогу дышать полной грудью, а не стараться выпросить хотя бы глоток воздуха у окружающего меня мира.

— Белла? — еле слышное касание холодных пальцев к моей щеке. — Нарцисса, вызови целителя.

— Да, мой Лорд, — слышу я испуганный голос сестры.

— Н-не н-над-до, — хриплю я, стараясь открыть глаза.

— Тише, Белла, скоро тебе станет лучше.

А мне и так уже хорошо: просто лежать и слышать нежность в его голосе, чувствовать легкое поглаживание ладони. Мне больше никто и не нужен, чтобы только он был рядом, держал крепко-крепко за руку и никогда не отпускал. Но меня все же перекладывают на кровать, и мне вновь становится холодно. С моих губ срывается тихий стон, и Нарцисса тут же оказывается рядом, беря меня за руку и гладя по волосам.

— Мистер Уиллбридж скоро будет здесь, Белла. Потерпи еще немного, — в ее голосе забота, которой я никогда прежде от нее не слышала. И мне становится легче.

Целитель долго осматривал меня прежде, чем вынести свое решение. Я смотрела в его просветлевшее лицо, а сама хмурилась все сильнее. Все тоже проклятое чувство, которое хранило меня столько лет, подсказывало, что озвученная им новость станет для меня шоком.

— Леди Лестрейндж, я должен сообщить вам замечательную новость, — он делает паузу, а я с ужасом жду продолжения, смотря на бледнеющее лицо мужа. — Вы беременны.

— Н-нет, — срывается с моих губ до того, как я перехватываю злобный взгляд Родольфуса.

— В этом не может быть сомнений. Срок вашей беременности примерно тринадцать недель. Еще раз вас поздравляю.

— Благодарю за столь радостную весть, — с сарказмом произносит Родольфус. — А теперь не могли бы вы оставить нас наедине?

И целитель, слегка опешивший от такой реакции на столь чудесную (по его мнению) новость, поспешно покидает спальню. Едва за ним закрывается дверь, как ледяная маска спокойствия Родольфуса дает трещину, и проявляется его настоящий характер. Стремительный рывок к моей кровати я пропустила, как и тот, когда он, схватив меня за плечи, начал ощутимо трясти. Моя голова беспомощно моталась из стороны в сторону, а я никак не могла собраться с силами, чтобы дать ему достойный отпор. Хлесткая пощечина, вырвала меня из той прострации, в которую я погрузилась после слов целителя.

— Шлюха, — орал он, вновь занося руку для удара. — Как ты могла так меня опозорить?

И снова пощечина, заставившая мою голову бессильно откинуться назад. Я смотрела на него и думала, как же так вышло, что я, для которой честь была прежде всего, очутилась в таком положении? А потом осознание того, что под моим сердцем находится частичка Тома, наполнила меня чувством небывалого счастья. Я улыбнулась разъяренному мужу и с насмешкой произнесла:

— Родольфус, мы с тобой вместе были девять лет. Ты же понимаешь, что проблема, как выяснилось, была вовсе не во мне. Смирись с этим и радуйся, что род Лестрейнджей продолжится... пусть и не так, как хотелось бы того тебе.

Его лицо краснеет, затем бледнее и, издав рык полный звериной ярости, он кидается на меня, стремясь дотянуться до горла. Вот в этом и весь ты, Родольфус Лестрейндж... в этом весь ты. И смех, рвется наружу, рассыпаясь хрустальными колокольчиками по комнате, в которой только что разыгралась трагедия. Я смеюсь, вытирая слезы, катящиеся из глаз, всхлипываю, и снова захожусь в приступе истерического смеха, когда руки Родольфуса все же смыкаются на моем горле.

Горящие ненавистью зеленые глаза, прожигают меня насквозь, сильные пальцы, стараются выдавить из меня остатки воздуха, лишь бы только прекратить этот дьявольский смех. Но его не остановить. И вдруг все заканчивается.

В Родольфуса врезается Ступефай, запущенный ворвавшимся в комнату Лордом, и тот отлетает к камину, оставив у меня на шее длинные кровоточащие царапины от ногтей. Лорд стремительно наклоняется к поверженному Лестрейнджу и что-то тихо ему шипит, после чего снимает чары и выталкивает за пределы комнаты. А в следующий миг передо мной вновь мой любимый Том. Не Лорд Волдеморт, а именно Том, которого я люблю.

— Это правда? — спрашивает он, с нежностью смотря на меня.

— Правда, — шепчу в ответ, счастлива я.

Глаза Тома наполнены нежностью и счастьем. Таким счастливым я его еще никогда не видела. Но потом его взгляд снова становится холодно-отстраненным, и он говорит то, чего я никак от него не жду.

— С завтрашнего дня вам, леди Лестрейндж, запрещается покидать родовой особняк вашего мужа.

Я непонимающе смотрю на Лорда, а потом меня вновь накрывает волна истерического смеха. «Вот как все вышло, а на что ты надеялась-то, маленькая глупая Белла?»

— Слушаюсь, мой Лорд, — холодно отвечаю я, резко оборвав смех.

Он резко встает и отходит от кровати, направляясь к двери. Я сижу и смотрю ему вслед, стараясь запомнить каждую его черточку, каждое движение... Наверное, тихий всхлип все же вырвался у меня, потому что Лорд замер, а потом стремительно развернувшись, бросился ко мне.

— Глупая Белла, — шептал он, покрывая поцелуями мое лицо, — неужели ты не понимаешь, что так нужно? Я не смогу защитить вас сейчас, только не сейчас, когда игра идет по крупному. Подожди, еще немного и мы будем вместе, обещаю!

Я кивала в такт каждому его слову, отвечала на каждый лихорадочный поцелуй, его движение было моим движением, его страсть находила отклик в моей страсти. Мы были с ним одним целым, чем-то нерушимым, вечным, непреодолимым. И в который раз, я с ненавистью вспоминала день своей помолвки с Родольфусом, ведь если бы не она, я бы могла быть с моим Томом уже сейчас... навсегда.

— Люблю... люблю, — шептали мои губы в такт его движениям.

— Белла... — срывается на стон Том, и я могу только сильнее прижать его к себе, не отпуская ни на миг, наивно веря, что если смогу его удержать сейчас, то он всегда будет со мной. — Белла...

А потом в моей жизни наступил страшный день 31 октября 1981 года. День, в который я окончательно убедилась, что если Мерлин и есть, то мои молитвы он старательно обходит стороной.

Я сидела среди тишины библиотеки Лестрейнджей, когда метка полыхнула холодным огнем, опаляя кожу. Выронив книгу, которая просто лежала у меня на коленях, я с недоумением рванула рукав домашнего платья, открывая метку... Но ее там не было. Вернее она была, но настолько бледная, что только человек, точно знающий куда смотреть, смог бы определить ее место.

Вой вырвался у меня из груди, и я упала на колени, сбивая кулаки в кровь о бездушный мраморный пол. Я прекрасно поняла, что значит такое поведение метки. Его больше не было. Моего Тома больше не было среди живых. Слез не было, только крик-вой, что разносился по притихшему замку, заставляя домовиков в испуге забиваться по углам и бояться, даже показаться мне на глаза.

Время для меня остановилось, замерло, и я замерла вместе с ним, все еще не в силах осознать до конца, что же теперь со мной будет. Как же я теперь буду без него? Без его рук? Губ? Нежности, в обращенном на меня взгляде? Без всего того, кем был для меня Том... Не смогу, не выдержу...

И меня скрутила боль, которой я никогда еще не чувствовала. Боль страшнее Круцио, страшнее любого другого пыточного заклятия, подавляющая разум и способность мыслить здраво. Боль, поселившаяся у меня в животе, там, где рос наш с Томом ребенок.

— Не отпущу, — прорычала я сквозь слезы, яростно прижимая руки к пульсирующему от боли животу. — Не отдам... только не тебя.

Нахожу в себе силы, чтобы подняться и крикнуть домового эльфа. Крисси перепугано смотрит на лежащую меня и уши ее в ужасе дрожат.

— Приведи сюда Нарциссу и целителя, — хриплю я, стараясь сдержать стон. — Немедленно!!! — срываюсь от боли на крик.

И домовик, вращая глазами, в панике трансгрессирует с громким хлопком.

— Держись, маленький, только держись.

В моей жизни еще никогда не было суток, наполненных такой невыносимой болью и страданием, криками, стонами и проклятиями в адрес всех тех, кто был виноват во всем. Мокрые простыни сбились вокруг меня в один сплошной комок, перекрывая доступ воздуха к измученному схватками телу. Я кричала и кричала. Я кричала так, как никогда не кричала в жизни. Мне казалось, что все мое существо раздирают надвое, и я уже никогда не оправлюсь от этого, от этой боли и отчаяния.

Бледная Нарцисса судорожно сжимала мою руку... или это я сжимала руку сестры так, что могла переломать все ее хрупкие косточки. Я не помню. Но если бы не она, держащая меня за руку, я так и не смогла бы вернуться назад к реальности, так и осталась навеки в пучине боли и страдания... одна.

— У вас мальчик, леди Лестрейндж, — с облегчением произносит целительница, кладя орущий комочек живой плоти мне на грудь.

И я с трудом открываю глаза, чтобы взглянуть на чудо, оставшееся мне в память о самом дорогом для меня человеке в мире.

— Я назову его Ригель.

— Чудесное имя, Белла, — улыбается мне сквозь слезы Нарцисса.

А я не могла оторвать глаз от моего маленького, крошечного сына, которого я должна буду защищать ценою собственной жизни. Мой малыш унаследовал от отца синие глаза и, проследив пальцем тоненькую бровь, я могла с уверенностью сказать, что Ригель будет копией Тома.

Но сердце не хотело копию Тому, оно кричало и рвалось туда, где мог бы находиться сам Том.

Отдав малыша домовику, я повернулась к сестре:

— Цисси, что случилось с Лордом?

Из прекрасных голубых глаз Нарциссы вновь покатились крупные слезы, говорящие мне гораздо больше, чем она сама того желала бы рассказать.

— Белла, Лорда больше нет. Он погиб в Годриковой Впадине. Побежденный младенцем Поттеров... как и было сказано в пророчестве.

— Ты лжешь! — вырвалось у меня со стоном. — Ты просто лжешь... он не мог погибнуть, Цисси, не мог... не от рук годовалого младенца.

По моим щекам катились слезы. Задерживались на подбородке и падали на грудь. А за ними уже бежали следующие... и я не могла их остановить.

— Судьба решила иначе, Белла. Мы никто перед лицом судьбы.

— Не верю... — раскачивалась из стороны в сторону я, повторяя эти слова, — не верю...

Руки Нарциссы с неожиданной силой обняли меня, даря утешение и поддержку. Кто бы мог подумать, что моя хрупкая и изнеженная сестричка окажется более стойкой, чем я. Хотя, ее Люциус, ведь жив...

— Белла, как только ты окрепнешь, я сразу же заберу тебя в Малфой-мэнор. Ты будешь со мной, Люциусом и Драко. И маленькому Ригелю надо будет найти кормилицу, слышишь? И все еще наладиться, вот увидишь. Вместе мы справимся, честно-честно. Мы же Блэк, помнишь? Такие, как мы, не сдаются никогда...

И последние слова вселили в меня куда больше надежды, чем все то, что было сказано раньше. В тот момент я поверила, что действительно смогу отыскать моего Тома, не смотря ни на что. Если я буду верить, что он жив, значит так и будет. Я буду верить...

Когда Нарцисса отстранилась от меня, я уже спала с умиротворенной улыбкой на губах. Я не чувствовала, как она мягко поправила мне волосы и, сменив одежду, укрыла теплым одеялом. Я спала, и мне снился наш последний с Томом танец, и его руки на моей талии, и как он шептал мне, что пока веришь во что-то, это что-то обязательно сбудется... только надо верить.

«Белла, проснись!» — прозвучал в моей голове его голос, и глаза распахнулись, словно сами собой. Приподнявшись на локтях, я вглядывалась в сумрак своей спальни, пытаясь понять, что же именно стало причиной моего пробуждения. С трудом встав с кровати, я направилась к колыбели, где мирно спал Ригель, укрытый теплым одеяльцем. Улыбнувшись, я прикоснулась к теплой головке сына, когда вспышки порталов начали озарять лужайку перед домом.

С немым удивлением я смотрела на десятки авроров, которые аппарировали на территорию, куда можно было попасть только с разрешения хозяев дома, а я его точно не давала... или же с разрешения Министерства. Усиленный Сонорусом голос гулко разнесся по спящему поместью:

— Миссис Беллатрикс Лестрейндж, вы обвиняетесь в сотрудничестве с Тем-Кого-Нельзя-Называть и многочисленных убийствах мирного населения. Вы должны немедленно отдать палочку и сдаться на милость правосудия! В случае неповиновения, мы будем вынуждены применить силу. Над поместьем стоит антиаппарационный барьер, каминная сеть закрыта. Сдавайтесь!

Я в ярости сжала кулаки, осознавая в какую ловушку меня загнали. Одно появление их на территории Лестрейндж-Холла — признак того, что компания против Пожирателей уже в самом разгаре и Министерство старается охватить как можно большее количество сторонников Лорда. Если бы не Ригель, я бы может и смогла спастись, но с малышом на руках все попытки моментально становятся провальными.

— Том, что мне делать? — в отчаянии прошептала я, наблюдая, как авроры перестраиваются для штурма дома.

«Беги к Нарциссе», — донесся до меня тихий шепот.

Нарцисса... Она единственная, кто сможет сейчас мне помочь. Только бы успеть... только бы успеть.

— Крисси! — крикнула я, понимая, что авроры с секунды на секунду пойдут в наступление. — Крисси! — повторно крикнула я, и испуганные глаза эльфа блеснули в комнате. — Отнеси Ригеля к Нарциссе! Быстрее!

— А как же вы, хозяйка? — недоуменно спросил домовик, впервые ослушавшись прямого приказа.

— Ригеля отнеси к Нарциссе, понял? Это приказ! — мой голос сорвался, когда я аккуратно передавала малыша в руки домовика. — Только осторожно, слышишь меня? Ты за него головой отвечаешь!

Домовик кивнул и, посмотрев на меня жалостливыми лиловыми глазами, с хлопком аппарировал. В тот же момент на дом обрушилось странное заклятие, погрузившее меня в оцепенение. Двигаться я совершенно не могла.

— Слушание по делу № 25496 от ...

Я не слушала обвинение, мне было плевать на окружающих, ведь и так ясно, что у меня теперь одна дорога — в Азкабан. Кто простит Пожирательницу Смерти, даже если она и была захвачена у себя дома и не оказала сопротивления? Никто. А меня и не надо прощать! Я ни о чем не жалею... ни о чем.

— Пожизненный срок в Азкабане... — доносится до меня издалека, и я невольно усмехаюсь, представив себя в холодных стенах тюрьмы.

«Вот она, твоя участь, Беллатрикс...» — стремительно проносится в моей голове. — «Или ты думала, что достойна счастья?»

И до этого еле слышный смех превращается в хохот. Я смеюсь. Смеюсь над собой и своими мечтами. Смеюсь над этим миром и местом в нем тех, кто сейчас нас судит. Смеюсь над своей разрушенной жизнью... и тихо молюсь, чтобы сквозь смех, никто не разглядел моих слез. Слез о потерянной любви... Сыне, остающемся сиротой при живой матери. О сестре, которой теперь придется стать гораздо сильнее и выстоять, не смотря ни на что. О себе...

«Белла...» — тихий-тихий, самый любимый в мире голос шепчет мне на ухо, даря надежду, — «я вернусь, только жди».

И подняв голову, я окидываю взглядом собравшихся светлых волшебников, вижу их предовольные лица и понимаю, что не могу промолчать, просто не могу:

— Темный Лорд еще вернется, Крауч! Можешь запереть меня в Азкабане! Я и там буду ждать его!

Я еще пыталась что-то кричать, но стража выволокла меня из зала и потянула по длинным коридорам Министерства.

«Вот и все... я буду ждать тебя, Том...»

А меня дальше ждал Азкабан. До тех пор, пока он не вернется...

Время тянулось в Азкабане медленно. Дни сменялись днями, проходили недели, месяцы, а я по-прежнему сидела одна в камере. Прошло то чувство, когда мне казалось, что стены сжимаются над моей головой, грозя раздавить и засыпать осколками битого гранита. Перестал досаждать вечный холод, идущий от стен и маленького окошка под самым потолком, от которого холода было больше, чем света. Стало все равно пройдутся ли сегодня дементоры вблизи моей камеры, и услышу ли я голос живого человека или нет. Апатия постепенно все сильнее и сильнее сковывала мой разум, и я проваливалась в свое детство, во времена такой далекой юности, забывая, что на самом деле перед моими глазами только голые стены, а не просторы моей комнаты в родительском доме. Я забывала обо всем, что связывало меня в той далекой жизни с миром, вычеркнувшем мое имя из списков живых. Я становилась никем.

Иногда, я слышала плач и стоны других узников. Иногда, мне казалось, что за стенкой я явственно слышу лай собаки. Но о какой собаке могла идти речь, если ты сидишь в Азкабане на ярусе для особо опасных преступников? Все это было, наверное, моей галлюцинацией. А потом, я неожиданно услышала тихий голос, доносящийся до меня из ниоткуда.

— Белла, — раздалось как-то под вечер в тишине камеры, — моя возлюбленная Белла.

Этот голос я бы не перепутала ни с чем, даже спустя прошедшие годы, я помнила бархатные переливы и вкрадчивые интонации, помнила нежность... помнила моего Тома.

— Д-да? — хриплый голос, от звука которого я отвыкла за месяцы и годы молчания, показался мне незнакомым. Да, я не могла узнать свой голос, но его помнила так, словно только вчера мы последний раз с ним говорили.

— Держись, Белла, — тихо шептал он мне. — Осталось еще совсем немного. Потерпи еще и ты будешь свободна...

И я сидела, улыбаясь обветренными губами, чувствуя, как по шершавой щеке, скатываются первые слезы, которые я пролила с момента водворения в Азкабан. Слезы капали на серую робу, едва прикрывающую исхудавшее тело, согревали сложенные на коленях руки, а я сидела и плакала от счастья, ведь он меня не забыл.

В тот день возле моей камеры было как-никогда много дементоров. Они кружились и кружились, унося с собой крупицы моего счастья, а я сидела и смеялась, не чувствуя, как вместе со счастьем мое тело покидали и остатки тепла. Очнулась я от этой эйфория, когда поняла, что больше не могу чувствовать рук. Они странно онемели и, казалось, что я больше не могу ими двигать. Таким же не послушным было и мое тело, а сердцебиение слышалось еле-еле. И я испугалась, как никогда раньше: до дрожи, до слез...

— Н-нет, нет, — шептали искусанные губы, — я не могу умереть. Только не сейчас. Не сейчас.

Всхлип разнесся по камере, и я не сразу поняла, что это я.

— Осталось еще совсем чуть-чуть. Потерпи Белла, ты же Блэк, ты все сможешь...

И старая, заученная еще в детстве истина, помогла справиться с приступом, одолела холод, подкрадывающийся к сердцу, вселила маленькую искорку надежды, и слабое тело снова принялось выживать и ждать. Ждать, когда он придет за мной.

С того дня, тюремщики окончательно решили, что я свихнулась. Я разговаривала сама с собой, пела надтреснутым голосом детские песни и романсы, кружилась под звуки слышимого одной мной вальса и разговаривала, разговаривал, разговаривала. Я говорила с моими родными, с сыном, которого так больше никогда и не видела. Обещала, что когда я выйду, то обязательно заберу его, и мы будем вместе, а я постараюсь быть хорошей матерью. Я разговаривала с Нарциссой, благодарила ее за Ригеля, ругалась с ней и смеялась ее шуткам. Я видела даже Андромеду, свою сестричку-предательницу. И наш с ней разговор больше напоминал скандал. Я кричала и доказывала, что Тед ей не пара, что она достойна лучшего, что она так меня подвела, когда сбежала накануне своей помолвки с Родольфусом, ведь именно поэтому мне пришлось выйти за него замуж, спасая семью от скандала. Знала бы она, как я ненавидела ее за этот поступок, как проклинала...

А еще я разговаривала с Томом...

И день, которого я так ждала, наконец-то, наступил. Пали стены Азкабана и передо мной забрезжил свет свободы. Еще шаг и я была на воле, вдыхала соленый аромат океана и счастливо смеялась, смотря в серое хмурое небо.

— Вот и встретились, Белла, — донесся до меня шипящий голос.

Обернувшись, я долгое время смотрела на Тома. Он изменился. От того человека, которым я его помнила ничего не осталось. Исчезли столь любимые мною синие глаза, темные волосы, в которые я так любила зарываться пальцами — тоже исчезли. Человек, да и человек ли, стоящий передо мной, ничем не напоминал мне моего Тома. Я всхлипнула, ведь тот образ, который я берегла столько лет в своем сердце навсегда останется памятью. Да и я уже ничем не напоминаю ту леди, которой была до Азкабана. Прошедшие годы изменили нас обоих, и далеко не в лучшую сторону.

— Привет, Том, — тихо ответила я, и прижалась к теплой бархатной мантии, вздрогнув от налетевшего ледяного ветра. — Я так долго тебя ждала, Том.

Закутанная в мантию Лорда, я стояла и дожидалась, когда к нам присоединятся остальные. Нас было двенадцать. Двенадцать Пожирателей, осужденных на пожизненный срок за свои преступления, и от осознания того, что мрачные стены больше не давят, в сердце поднималась радость. Я была счастлива просто стоять под порывами ветра, просто смотреть на высокую фигуру, затянутую в камзол, и просто верить, что теперь-то нас ничто и никто не разлучит.

Были рейды, были нападения, была война. Но ничего из этого не могло затмить моего счастья. Я была с ним все время, сутки напролет. Я боялась оставить его одного, боялась, что он может просто исчезнуть, как исчез тогда. Иногда, я видела, как гримаса недовольства проскальзывает по его изменившемуся лицу, но ничего не могла с собой поделать. Ничто не могло меня отвлечь от моего помешательства Лордом. Я им бредила, им жила, выполняла все, что он только не просил. Ради поцелуя, ради ночи, проведенной с ним, я готова была убить всех, кто станет на моем и его пути. И я убивала. Убивала, чувствуя, как постепенно разрушается моя душа, как истончаются барьеры, выстроенные мною в Азкабане, чтобы оградить свой разум от безумия. Я жила, шагая по лезвию ножа, совершенно не боясь оступиться, ведь вся моя жизнь была чередой взлетов и падений. И чем выше я поднималась, тем в большую пучину страданий кидала меня судьба.

Каждый день, проведенный с ним, я ценила больше, чем общение с родным сыном. Ригелю я оказалась просто не нужна. Мой сын привык к тому, что у него нет матери, а видеть ее в растрепанной, угасшей женщине, сломленной Азкабаном, он просто не желал. Ведь перед его глазами всегда была утонченно-прекрасная Нарцисса. И именно ее он называл простым словом «мама». Я плакала ночами, в объятиях Лорда, по утраченной жизни, пока не засыпала, и не наступал новый день. А в новом дне уже не было места ни Ригелю, ни моим сомнениям, ни моему горю. В новом дне был только Лорд и его желания, и я послушная его рукам.

К битве за Хогвартс мы готовились основательно. Силы, которые собрал Лорд, просто не могли потерпеть поражение. Но что-то глубоко внутри меня не давало мне спокойно спать по ночам. Я просыпалась от крика, и Том меня успокаивал, нашептывая на ухо, что все будет хорошо, что это всего лишь сон. И я вновь засыпала, свернувшись в его объятиях, вздрагивая каждый раз, когда протянув руку, не нащупывала прохлады его тела.

С каждым днем, что приближал к нам финальную битву, моя нервозность росла и росла. И скоро я уже перестала осознавать происходящее. Я видела тревогу в глазах Тома, видела участие в глазах Нарциссы, но мои мысли были далеко за пределами поместья Малфой-мэнора. Я вздрагивала от любого шума, от случайного прикосновения и зачастую сидела, запершись в библиотеке и читая очередную книгу по Темным Искусствам. Только они еще были способны вернуть покой моей душе.

А потом настал день, которого я так боялась. Уходя утром из нашей с Томом комнаты, я задержалась на пороге, чтобы в последний раз окинуть взглядом уютное помещение, где я пережила столько моментов счастья. Задержалась, ведь прекрасно понимала, что больше я эту комнату никогда уже не увижу. И Том, остановившийся за порогом, с некоторым недоумением смотрел в мои глаза.

— Это ведь конец, ты же знаешь, Том?

— Это станет началом, — возразил он мне, приближаясь, и прикасаясь к моим губам.

— Нет, Том, дальше уже ничего не будет. Не для нас.

И вывернувшись из его объятий, я пошла по коридору в каминный зал, где уже собрались все, дожидаясь, когда мы к ним присоединимся. Я снова становилась той, кем была: шаг приобретал четкость, плечи гордо распрямлялись, а сама я, казалось, помолодела, словно и не было долгих лет Азкабана. Просто я знала, что сегодня все наши споры решатся, а я стану свободной... в любом случае.

Я прекрасно понимала то, чего еще пока не осознал Лорд. В этой битве нам не выиграть. И не потому, что нас меньше или мы слабы, нет, просто на их стороне убеждение в том, что мир, построенный руками добрых волшебников, будет таким же добрым и светлым. Но они забывали, что люди всегда одинаковы, несмотря на то, на какой они сейчас стороне. И надежда на мир без нас — смешна. Мы были и мы будем, и чтобы не завещал Дамблдор, всегда найдутся те, кто сможет заглянуть правде в глаза и не побоится пойти против всего мира в битве за свои убеждения... Ведь магия не должна угасать.

Сама битва осталась в моей памяти замершими картинками. Вот падает Яксли, сраженный одним из Уизли. Замечаю, как Долохов проигрывает дуэль Флитвику и безжизненно оседает на пол. Как великан через все помещение швыряет Макнейра и тот, повстречавшись с каменной стеной, мешком падает на стоящий рядом обеденный стол. Я вижу, как мальчишки-гриффиндорцы вдвоем одолевают Сивого. Братец Дамблдора запускает оглушающее в Руквуда, а рыжие Уизли связывают Толстоватого.

Я смеюсь, понимая, что мне уже отсюда не выбраться. И забыв обо всем, кидаюсь в битву, стараясь пробиться к Лорду, чтобы быть в последние мгновения своей жизни рядом с ним. А то, что они будут последними — я не сомневалась. Я рвусь к нему, но на моем пути встают три студентки.

«Отойдите с моего пути, хватит с меня убийств. Я хочу к нему. Ну зачем вы, глупые, стоите у меня на дороге?»

— С дороги, — срывается с моих губ, но им все равно, они продолжают яростно меня атаковать. Вернее, это они верят, что я с ними сражаюсь... я же стараюсь пробиться вперед.

Краем уха я слышу яростный крик Молли:

— Не тронь мою дочь, мерзавка!

И мне становится смешно от того, что эта толстуха смеет останавливать меня. Она хочет сражения, она его получит, вот только мне некогда, я должна успеть... и в какой-то момент, я отвлекаюсь от Молли, чтобы взглянуть на Лорда и убедиться, что с ним все в порядке. Я ловлю взгляд его красных глаз и улыбаюсь тому, ради кого еще живу на этом свете. А добрая, светлая волшебница Молли Уизли, выбирает именно этот момент, чтобы применить Смертельное проклятие.

— Авада Кедавра! — разносится по внезапно затихшему Залу ее голос, а я смеюсь, заливаясь истерическим хохотом.

«Вот, как оказалось, не настолько ты добрая и светлая, как тебе бы того хотелось, да, Молли?»

И выгнувшись, я замираю с поднятой палочкой, чтобы проследить врезающийся мне в грудь зеленый луч проклятия. Оглушительная тишина. Короткий вскрик Лорда. Нет, не Лорда, а моего любимого Тома, у которого были потрясающие по красоте синие глаза. И я падаю. Свет меркнет в моих глазах. Стираются очертания Большого Зала, в который я когда-то входила наивной маленькой девочкой. Становится еле видным высокое летнее небо, отражающееся на потолке, заколдованном еще Основателями. А я вспоминаю его и мне становится так радостно и легко, ведь там мы обязательно встретимся... если я буду верить и ждать, это обязательно случится. Ведь те, кто всю жизнь горели в одном огне, никогда не смогут больше существовать поодиночке, даже после смерти они все равно останутся вместе... Пусть мыслью, пусть словом... хоть пылью или бесплотным ветром, но их дорогам не дано будет разойтись никогда.

И пока я верю, помню, жду... он обязательно вернется ко мне.