Ищу тебя (гет)

для чего мне все эти люди, детка,если ни один из них все равно не ты

(с)

пока тебя нет со мной, я буду все время о тебе думать

(с)

Смерть — самая далекая, самая темная и самая неизведанная часть человеческой жизни.

Драко барабанит пальцами по столу. Звук теряется в шуме редакции газеты «Ежедневный Пророк» — нынешнем месте работы Панси Паркинсон.

У нее есть свой стол, стул и несколько папок с непременно важными документами.

«Фитцджеральд, кто занимается версткой завтрашнего номера?» — кричит чей-то въедливый голос, мгновенно впитываясь в картонные стены, недобросовестно сделанную мебель и макушки журналистов, редакторов и прочей мелкой сошки: все пытаются сделать вид крайней занятости.

— По голове себе постучи, — советует Панси.

Она вздыхает и подчеркивает какую-то строчку в своем ежедневнике, а после и вовсе обводит её в жирный овал. Тонкая чернильная струна несколько раз опоясывает неразборчивые слова.

— Слушай, Драко. Я очень рада, что ты вышел из своего запоя, и поэтому очень советую тебе заняться делом. Ваши акции упали уже хуже некуда, — говорит она, стараясь казаться ответственной.

Кончик пера движется, не меняя траекторию.

— Иди, Драко, пока меня не выперли с этой работы, — почти умоляет Панси.

«Фитцджеральд, кто-нибудь вообще занимается версткой завтрашнего номера?» — требовательно орет въедливый голос.

Редакция «Ежедневного пророка» больше похожа на совятню. Совы прилетают и улетают, ухают, щелкают своими клювами в ожидании наживы.

Панси напоминает большого черного филина.

Она медленно и меланхолично моргает зелеными глазами. Смотрит на Драко, как на лесную мышь-полевку — свой будущий ужин, лениво размышляя, когда именно приступить к пиршеству.

— Я знаю, — говорит Драко.

— Я совершенно точно знаю это, — повторяет он, кажется в тысячный раз.

— Я чувствую это, — уверяет он.

Совы вокруг него неодобрительно ухают и скрипят своими когтистыми лапами о жерди, на которых удобно примостились. Панси недовольно косится на него и отворачивается, чтобы засунуть голову под крыло.

— Я знаю, что она жива! — говорит Драко, хотя больше всего ему хочется взобраться на самую высокую башню в Лондоне и прокричать это на всю мощь своих легких.

«Фитцджеральд, что с версткой?» — продолжает громогласно вещать голос на все огромное помещение. Парочка сов втягивает голову в плечи.

— Сколько можно, Драко? — устало спрашивает Панси. — Она мертва. Мы похоронили её.

Закопали гроб в землю, говорит она.

Засыпали его землей. Поставили обелиск. Напечатали несколько статей в честь героини войны на передовице самой известной газеты магического мира.

— Займись делом, — просит она.

Займись чем угодно, а главное отстань от меня, или я позову санитаров из Мунго — вот что говорят её большие зеленые глаза.

— Она была со мной в ту ночь! — вопит Драко, и несколько заинтересованных голов поворачиваются на его голос.

— Да не была она с тобой, — злится Панси в ответ. — Она умерла в ту ночь. Это плод твоего пьяного воображения. Всего лишь плод воображения, понимаешь?

Плод воображения — вторят зеленые глаза.

Плод воображения — шелестят страницы ежедневников.

Плод воображения — звучит в эхе уханья сов.

«Фитцджеральд, что с версткой?» — настаивает въедливый голос.

— Вот как? — переспрашивает Драко. — Вот значит как, да Панси? Плод моего воображения? Плод воображения, так значит?

Что-то серебристой змейкой выскальзывает из его кулака и кольцами сворачивается на деревянном столе.

«Что с гребаной версткой, ВАШУ МАТЬ?» — кричит голос, отбиваясь от стен искрами.

— Значит у меня просто охуительное воображение, Панси, раз оно смогло материализовать вот это, — выплевывает Драко.

Панси долго смотрит на маленькую каплю — кулон, окруженный серебристой лентой цепочки.

Смерть — какой бы она не была, все же всегда останется частью чьей-то жизни.