Сущее и мыслимое (джен)

Англия, королевский лес Дин.

6 октября 1975 года.

Жизнь — штука сложная. По молодости вас часто бросает из огня да в полымя: то бунтующий нрав желает уничтожить всех и вся, то высокоморальный бред окутывает ваше неокрепшее сознание. Именно в этот период вы совершаете поступки, которые потом будете вспоминать либо с ностальгической улыбкой, либо с понимающей печалью на лице. Так или иначе, историческое прошлое никуда не уйдёт. Вернее сказать, это вы, как бы ни хотели, не сможете уйти от роковой рефлексии, могущей разбить ваше зрелое сердце отчаянной правдой былого.

Именно в нелёгкий час по краю уже окрепшего сознания Мальсибера проскользнула шальная мысль. Сейчас ситуация, в которой оказался воинствующий колдомедик, в военных уставах воспринималась как фатальная. По правде говоря, Мальсибер особо виноват не был — на то имелись особые причины. Он заметно прихрамывал и совершенно выбился из сил: его лицо, худое и горбоносое, явственно свидетельствующее об изрядной примеси немецкой крови, было сплошь покрыто потом. А всё из-за аврора — того самого, на подобии которого министерские художники рисуют Настоящих Бойцов; этот продвигался стремительным рыскающим зигзагом, и все движения его были бесшумны, как у почуявшего добычу хищника. Аврор был невидимым, неуловимым, а что самое главное — смертельно опасным.

Впрочем, противник сейчас мало заботил пожирателя: стоически терпя боль, он извивался от неё всякий раз, как до него неверной поступью путника долетал резкий ветер. Конечно, наткнуться на аврорский патруль здесь, посреди леса, — штука почти невероятная, да и потом, для отслеживающих чар тут не место, глухомань... Однако Долохов, командир вылазки, в такого рода делах никогда не полагался на случай. Оттого-то, наверно, и ухитрился за три года войны потерять лишь двоих солдат в отряде и цифрой этой гордился про себя куда больше, чем личными похвалами Лорда. Вот и сейчас — в своей любимой среде обитания — он вел себя так, будто по-прежнему находился в опасном рейде по горам Кавказа. Сзади донесся новый звук — не то стон, не то вздох. Долохов обернулся, просчитал дистанцию и успел добежать до своего спутника. Тот медленно оседал наземь, борясь с подступающей болью, и отключился, едва лишь Антонин подхватил его под мышки. Ругаясь про себя на чем свет стоит, Долохов потянулся к рабочей сумке Мальсибера. Ну и напарничек...

— Чего доставать-то? — спросил Долохов, наколдовав воды и дав попить соратнику.

Стоило лежащему сделать пару глотков, как все его тело свело приступом мучительной рвоты.

— Извините, — виновато пробормотал он, — у меня, похоже, серьёзные проблемы.

— Не бери в голову: до нашей базы уже рукой подать.

— Сумку.

Долохов не замедлил исполнить просьбу. Мальсибер покопался и достал маленькую баночку со светло-коричневой жидкостью внутри.

— Должно помочь.

Выдавив себе немного мази, пожиратель осторожно поднёс её к кровавой ране в боку. Крови было много. Слишком много. Военлекарь знал, что сейчас будет больно. Знал, но стерпеть не смог. Он никогда не отличался военной выдержкой.

— Чёртовы авроры, — ругнулся пожиратель, — это так просто не уберёшь сейчас, — он махнул на рану, — всё равно не поможет. Никакая мазь мне сейчас не поможет. Тут нужен профессионал. Слишком много крови...

Долохов некоторое время размышлял, механически почёсывая метку. Потом решительно поднялся.

— Встаем. Аппарировать в таком состоянии нельзя. Сам дойдёшь, или дотащить?

— Послушайте, Долохов...

— Помолчи, доктор! Ты — или, если хочешь, вы — уж простите, как дитя малое: спокойней, когда под приглядом. Попадетесь в лапы к аврорам, ваше святейшество, и через четверть часа вас вывернут наизнанку: состав отрядов, военные планы и все такое. А я слишком дорожу своей шкурой... Короче — полтораста шагов сами пройти сумеете?

Он брел куда ему было велено, чувствуя, как нога при каждом шаге наливается расплавленным свинцом. Под самым большим деревом он опять потерял сознание и не видел уже, как русский, тщательно замаскировав следы рвоты и отпечатки ног и тел, неустанно бормочет какие-то заклятья. Потом наступило просветление: Долохов бережно ведет его к наспех установленной палатке. «Как вы, ваше преосвященство, хоть за пару-то суток оклемаетесь?»

Люмос — и света, чтоб осмотреть рану, теперь хватало. Сама по себе рана была пустяковой, но никак не затягивалась и чуть что начинала кровоточить: аврорские заклятья, как обычно, оказались с подвохом. В тот страшный день он подчистую израсходовал весь запас проклятий, понадеявшись на скудные боевые знания. Не помогло. В лесной чаще Мальсибер начинал понимать: война — совершенно не его дело. Он, тогда ещё скромный шестикурсник, повёл себя как настоящий идиот, воодушевившись какими-то лозунгами о совершенной ненужной и бесполезной войне. Как, скажите, его самого касается вся эта вражда между магами и магглами? В чём его роль, тут-то, ведь у самого Мальсибера предостаточно друзей-магглов? Зачем, спрашивается, он пошёл на войну? Почему подающий надежду колдомедик сидит в грязной палатки без еды и с пробитым аврорским заклятьем боком? Чёрта с два, треклятая молодость!

Долохов тем временем разжёг костёр. Он был человеком практичным, не любившим задумываться о всяких там заумностях. Какой там культур-мультур — война! По правде говоря, плевал он на все эти разборки между магами и магглами: честно, абсолютно без разницы, что у них там происходит. Война... Сколько всего заключается в одном этом слове! Война. Это кровь, пот, страдания. Война. Это страстная ярость, разрушительная энергия, мощь, сметающая всё на своём пути. Война. Смерть, убийства, жестокость. Война. Единственная вещь в жизни, которая хоть чего-то стоит.

Языки пламени бодро играли, облизывая безучастные дрова. Мальсибер глядел, как постепенно горит дерево. Изредка было слышно уханье какой-то птицы. Холодного ветра с дождём, который так тревожил обывателей Англии в последнее время, не было. Боль немного утихла. Можно было заниматься саморефлексией дальше.

Если бы он, Мальсибер, не пошёл горячим подростком за убедительно говорящим мальчиком Томом, сейчас бы умеренно пьющий колдомедик сидел в каком-нибудь пабе, да рассказывал бармену о своей нелёгкой судьбе. Потягивал пиво, потом возвращался бы домой: к жене, к детям...

Нет. Он — герой. Разумеется, именно Мальсибер знает истину. Именно Мальсибер должен спасти древние традиции чистокровных магов от влияния грязных животных. Никто вокруг тебя не понимает, но, узрев истину, ты находишь смысл жизни. Что, в конце концов, тебя и губит.

Нынешнее ранение было третьим по счету. Трясясь от боли, поначалу Мальсибер заполз в палатку и вновь подумал: каково же сейчас Яксли — в министерской-то допросной? Немного погодя Долохов зашёл в убежище; воду принёс. И стоило Мальсиберу по-детски приникнуть к подушке, как холод, боль и страх начали вдруг вытекать прочь и неведомо откуда пришла уверенность — кризис миновал. «Теперь надо только выспаться, и тогда я перестану быть обузой... только выспаться...»

Тронулись через три дня, едва лишь Мальсибер смог передвигаться; Долохов избрал путь через холмы, поскольку предвидел — по тракту сейчас и мышь не проскочит. Трое суток пришлось им прятаться в тамошних зловещих лесах, и на третий вечер двое Пожирателей таки двинулись вперёд.

— Долохов! Мальсибер!

Знакомый голос Родольфуса. Значит, всё-таки в безопасности.

Ненадолго. Уж Мальсибер-то знает.