Семейные правила (джен)

Люциус Малфой привык использовать слова, как змея — ядовитые зубы. С посторонними это всегда срабатывало. С членами семьи было хуже. Поэтому, коротко поприветствовав Драко на платформе 9¾, он не сказал больше ни слова. Они молча аппарировали в Малфой-манор и молча прошли по парадной аллее к дому. Парк словно сошел с картины художника начала века: покрытые снегом живые изгороди и бьющие, несмотря на мороз, фонтаны. Драко сам нес свой саквояж. Они поднялись по каменным ступеням, и Тинки, один из домовых эльфов, забрал у молодого хозяина его поклажу.

Люциус откашлялся и повернулся к сыну:

— Рад видеть тебя дома, Драко. Для серьезного разговора уже поздновато, и я не хочу портить твоей матери вечер.

— То есть не хотите портить вечер себе, — пробормотал Драко.

— Что ты сказал? Кажется, ты забываешься. Придешь в мой кабинет завтра ровно в восемь. И ни слова матери. Нам с тобой надо многое обсудить.

Драко склонил голову и кивнул. Выбора все равно нет, подумал Люциус.

Ужин прошел ужасно. Нарцисса вела непринужденную беседу, не спуская настороженного взгляда с сына. Драко ковырялся в тарелке, почти не открывая рта, а Люциус прилагал все усилия, чтобы поддержать разговор.

— Что-то случилось, Драко? Ты совсем притих.

Нарцисса, наконец, не выдержала.

— Прощу прощения, матушка. — Драко выпрямился на стуле. — Я просто устал.

— Тогда тебе лучше пораньше лечь. Чтобы как следует отпраздновать Рождество, нужны силы.

Она нежно улыбнулась Драко и обратилась к ним обоим:

— Не понимаю, почему «Рахатлукулл» так тянет с доставкой. Странно, что они совсем не заботятся о своих постоянных клиентах. Будет очень неловко, если сласти закончатся как раз в разгар праздника.

Драко продемонстрировал одну из лучших своих улыбок — сияющую и одновременно озабоченную.

— Никаких ирисок? А перечные пастилки для батюшки?

Нарцисса кивнула.

— Если заказ не доставят до завтра, я отправлю сову с жалобой.

* * *

На следующее утро Люциус ожидал сына в кабинете. На пустом столе лежал табель Драко. Ровно в восемь в дверь осторожно постучали.

— Входи.

— Доброе утро, отец.

Сын вошел в комнату и медленно прикрыл за собой дверь.

— Драко.

Люциус бросил взгляд на часы на каминной полке.

— Радует, что ты пунктуален.

Он посмотрел на сына. Мальчик стоял посреди кабинета, переминаясь с ноги на ногу. Слишком чувствительный. В нынешних обстоятельствах этого позволить нельзя.

Люциус постучал пальцем по листу пергамента.

— Твой декан… он в своем письме упомянул о каком-то происшествии на квиддичном поле. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Губы Драко дернулись. В воздухе повисло тяжелое молчание.

— Нет? Жаль. Надеюсь, ты понимаешь, насколько неразумно было озлоблять Поттера?

— Амбридж выкинула его из команды вместе с обоими Уизли. Подлые предатели крови!

— Все равно. Ты оказался в самой гуще скандала. И это после всего, что я говорил. Сколько раз я повторял, что интриги требуют тишины? Сколько можно тебя отчитывать, будто тебе еще нет одиннадцати? Мне это надоело… и у меня кончилось терпение.

Драко застыл.

— Вы предупреждали меня множество раз. Я прощу прощения.

— И?

На мгновение глаза мальчика вспыхнули отчаянным блеском и тут же потускнели. Он произнес традиционные слова:

— Я понимаю, что поступил дурно, отец. Пожалуйста, накажите меня.

— Ты заслужил наказание?

— Да, я заслужил наказание. Пожалуйста, накажите меня за ошибку, чтобы я больше никогда ее не повторял.

Лицо Драко напоминало безжизненную маску. Никаких чувств. Может быть, его уроки все-таки подействовали. Может быть, когда-нибудь они не понадобятся.

— Ты признаешь свою вину и просишь о наказании? Это правильно. Тогда скажи: сколько, по твоему мнению, ты заслужил?

Люциус знал, что сейчас сын торопливо прикидывает и рассчитывает. Проступок был серьезный, и наказание не могло быть легким. И Драко стремился угодить отцу, показать ему, что не снимает с себя ответственности за последствия ошибки. Но он так боялся боли! Ладони Люциуса стали влажными.

— Я жду.

Когда же сын заговорит?

— Двадцать.

В этом весь Драко — никогда не знает меры. И хотя глаза мальчишки не выражали ничего, Люциус чувствовал, как тот боится, что назвал слишком мало, и страстно надеется, что этого хватит, чтобы искупить вину.

Люциус решил пощадить сына и не заставлять объяснять, почему именно столько.

— Хорошо. Ты понимаешь, насколько серьезно оступился. Думаю, хватит и шестнадцати. Приготовься.

Он указал на стол.

Драко благодарно глянул на него, решительно подошел к столу и принялся расстегивать брюки.

Люциус повернулся к небольшой стойке и принялся рассматривать приспособления, которые хранил именно для этой цели. Может, тростью? Он покачал головой. Мальчик сильно вырос за лето — сплошные кожа и кости. У него и так легко проступают синяки. Хлыстом? Почти нечувствительно и легко забудется, а проступок слишком серьезный. Значит, указкой. У Люциуса их было две: кожаная и деревянная. Кожаная была немного гибче.

Синяков у Драко будет поменьше, а боль — достаточно сильной, чтобы запомниться.

Он никогда не использовал ремень, в отличие от вечно похвалявшегося этим Макнейра, или кнут, как делали поколения Лестранжей. Зачем? Традиционных приспособлений вполне достаточно. Он любил Драко. Он поступал так, чтобы научить самоконтролю и предусмотрительности, а не чтобы мучить и унижать.

Он взял указку и обернулся. Драко стоял, уперевшись руками в стол. Спущенные брюки болтались на щиколотках. Люциус осторожно подтянул руки сына чуть выше. Драко вытянулся, чтобы перехватить край стола.

— Так будет лучше. Держись крепче и следи, чтобы пальцы не скользили.

Мальчик кивнул.

— Да, отец.

— Ты знаешь правила, Драко. Шестнадцать ударов. Руки на столе, и смотри, не сбейся со счета, иначе я начну сначала.

— Да, отец.

— Можешь начинать.

— Простите, что поступил дурно, — повторил Драко невыразительным голосом, старательно подавляя все чувства. — Пожалуйста, отец, накажите меня, чтобы впредь я не повторял ошибок.

Теперь была очередь Люциуса. Он ненавидел это больше всего на свете.

— Как отец я сделаю то, о чем ты просишь.

Он поднял указку, и, тщательно рассчитывая движения, ударил по бледному мальчишескому заду. Мальчик охнул, но остался неподвижным.

— Раз.

Люциус повторил удар.

— Два.

Еще удар.

— Три.

И еще.

— Четыре.

И еще, и еще…

— Ш-шес…надцать.

Голос был сдавленным от слез. Люциус отложил указку. Ручка мокрая. Он торопливо ее протер. Нельзя так потеть, когда наказываешь сына. У Абраксаса руки были всегда сухие. Сухие, как дрова для растопки.

— Думаю, достаточно. Надеюсь, ты усвоил урок?

Вопрос был чисто риторический, но Люциус все-таки сделал паузу. Драко молчал. Слышалось только его тяжелое, прерывистое дыхание. Он действительно усвоил урок.

Хотя Люциус предпочел бы смотреть куда угодно, но не на сына, свисавшего со стола, как дверь, сорванная с петель, он все-таки смотрел, оценивая последствия внушения: дрожащие ноги, воспаленная красная кожа, полосы от ударов и несколько синяков. К счастью, всего несколько, и, к счастью, крови нет. Он правильно сделал, что выбрал указку.

— Можешь говорить.

Драко поднял голову. Глаза были полны слез, щеки пылали от боли и унижения.

— Спасибо, отец, что не оставили меня своей заботой, — он с трудом сглотнул, — и показали, как следует жить, чтобы не запятнать честь Малфоев.

— Искренне надеюсь, что ты запомнишь урок, и мне не придется учить тебя снова. Уповаю, ты способен не только на мелкие пакости, Драко.

Сын продолжал прерывисто дышать. Люциус подавил желание ласково погладить его по плечу. Не стоит добавлять к стыду от наказания еще и унижение слабостью. Он подождал, пока дыхание сына выровняется, и продолжил:

— Приведи себя в порядок и ступай к себе. Мы ждем твоего крестного. Он останется до завтра. Ты обязан спуститься к чаю и поддерживать разговор.

Люциус сделал еще одну паузу, внимательно разглядывая сына. Тот изо всех сил сжимал зубы, стремясь сохранить невозмутимое лицо. От этого челюсть резко выступила вперед, и он стал выглядеть намного старше.

Люциус отошел в сторону и перевел взгляд на висевший над камином отцовский портрет. Убрать его он не мог, но, по крайней мере, мог заставить молчать.

— Тебе повезло. Не можешь вообразить, как повезло.

Драко машинально кивнул, продолжая натягивать брюки. Когда ткань коснулась кожи, он поморщился, но в остальном его лицо оставалось совершенно бесстрастным.

— Могу. Спасибо. Увидимся за чаем, отец.

После нескольких неудачных попыток застегнуть мантию он вышел из кабинета.

Несмотря на надменный вид, Люциус Малфой умел смиренно радоваться маленьким милостям жизни. Например тому, что никто не увидит, как ему плохо от пробудившихся воспоминаний.

Красные полосы на мальчишеском заду, дрожащие ноги, покрытые потеками крови. Он потряс головой, чтобы отогнать мерзкие образы. Он не похож на него. Совсем не похож. Он помнил жалящую боль ударов и свистящий звук трости. И бесконечную агонию счета, когда никогда не знаешь, какой удар станет последним. И нельзя ни кричать, ни умолять. Он с трудом перевел дыхание, не сознавая, что ладони снова мокры от пота. Он падал в прошлое, словно тонул в думосборе. С той разницей, что в думосборе, в отличие от того ужаса, который зовется воспоминаниями, ты не чувствуешь боли.

* * *

Отец отложил трость и отступил от задыхающегося мальчика, вцепившегося в край стола с такой силой, как будто от этого зависела его жизнь.

— Настоящее позорище. Одевайся.

Люциус сделал, как было велено, поморщившись, когда грубая ткань задела содранную кожу. И застыл, услышав рев Абраксаса:

— Это что такое? Сколько раз я говорил — ты не должен показывать слабость. Ты — Малфой, а Малфои всегда держат себя в руках, весело им, больно или грустно.

Люциус выпрямился и смял пояс, чтобы скрыть дрожащие руки.

— Снимай брюки.

Нет, не может быть. Он выдержал наказание, не показав, как ему больно. Он был уверен, что все позади. А теперь отец говорит, что еще не конец. И все из-за его идиотской слабости!

Рука отца с силой прошлась по щеке.

— Ты что, оглох? Я сказал снять брюки!

Люциус повиновался, чувствуя на языке сладкий привкус крови. Его подташнивало, и он был почти рад, что может упереться руками в стол.

— Ну нет, мальчик. Не в этот раз. Стой прямо. И скажи — где больнее всего?

— Та… та складка, где начинается нога.

Люциусу был противен собственный голос: тихое, сдавленное от страха бормотание.

Абраксас не стал бранить его за заикание. Он поставил перед ним высокий стул и распорядился:

— Нагнись. Ниже, еще ниже… Хватит!

Люциус стоял, согнувшись почти пополам, упираясь руками в стул. Кровь прилила в голове, и от этого она закружилась еще сильнее. Желудок сводила судорога.

— Теперь возьмись за ножки стула. И держись как следует. Не смей двигаться. Получишь шесть ударов по месту, которое назвал. Если только вздумаешь дернуться, отправишься на всю ночь в подвал. Буду приходить каждый час, чтобы повторить урок. Так что, если хочешь избавить нас обоих от хлопот, постарайся. Понял?

— Да, сэр.

Люциус изо всех сил старался подчинить себе боль, сосредоточить ее внутри. Трость засвистела и впилась в воспаленное тело, и он чуть было не утратил решимость. Боль хлестнула двумя раскаленными добела потоками. Один хлынул по ногам, которые мгновенно ослабли и подломились. Второй скользнул вверх по позвоночнику, заставив каждый волосок встать дыбом, ворвался в голову и обрушился на рассудок. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы сдержать дрожь.

Второй удар пришелся чуть повыше первого. Стало еще хуже. Третий удар. Совсем плохо. Где-то в голове зазвучал шепоток, интересуясь, как он справится еще с тремя. Люциус беззвучно закричал в ответ, угрожая всем, что придет в голову, включая ночь в подвале. Пока он сражался с мерзким трусливым шепотком, отец снова взмахнул тростью.

Он пылал в огне. Холодный жар обжигал нервы с такой силой, что боль почти перестала чувствоваться. Но Абраксас знал о боли все, поэтому следующий удар нанес под новым углом. Все началось заново. Ему никогда, никогда не научиться это переносить — к боли было невозможно притерпеться. Новый удар — и новый угол, заставивший вспыхнуть огнем те нервы, которые еще не были затронуты. Хотя казалось, что это невозможно.

Что-то лязгнуло. Абраксас отложил трость.

— Вставай.

Отец вгляделся в его лицо и разрешил одеваться. На этот раз Люциус натянул брюки одним быстрым движением, не обращая внимания на горевшую огнем и разодранную в новых местах кожу. Чтобы хоть как-то отвлечься от боли, он прикусил щеки изнутри. Это не слишком помогло, но, несмотря на запавшие щеки, ему все-таки удалось скрыть свои чувства, потому что Абраксас позволил ему произнести положенные фразы.

— Спасибо, сэр, что не оставили меня своей заботой, и показали, как следует жить, чтобы не запятнать честь Малфоев.

Хриплым голосом он бормотал слова, лишенные всякого смысла — просто набор звуков.

На жестком лице отца проступило что-то похожее на одобрение.

— Видишь, можешь, когда захочешь. Ты должен стать сильным магом. Очень сильным. Я это тебе все время повторяю, верно? Все дело в крови.

Абраксас расхаживал по кабинету. Люциус стоял совершенно неподвижно, чувствуя, как кровь медленно пропитывает ткань брюк.

— Наша кровь — вот что ставит нас над всеми остальными. Та, что переходит от главы семьи к его сыну. Поэтому нам нужны сильные мужчины — только такие смогут с честью нести магическое наследие предков. Мужчины, которые умеют добиваться своего. Добиваться любой ценой. И таким мужчинам нужны здоровые жены. Если мы забудем о фамильной чести, погибнет и наш род, и наш мир.

Абраксас остановился, подцепил палочкой подбородок Люциуса и уставился прямо в глаза.

— Мы чистокровные. Чистокровные, понимаешь? Мы всегда помним о своем роде. Так что если мне придется выпустить из тебя всю кровь, чтобы ты стал ее достоин, я это сделаю. Тебе уже четырнадцать. Ты достаточно взрослый, чтобы жить так, как велит честь семьи. Или не жить совсем.

Он отвел палочку.

— А теперь ступай.

Люциус вышел из отцовского кабинета привычной легкой походкой.

* * *

Взрослый Люциус провел рукой по лицу и запустил пальцы в волосы, пытаясь избавиться от некстати нахлынувших воспоминаний. И от мерзкого привкуса во рту из-за сведенного судорогой желудка. Он налил себе воды и залпом опустошил стакан. Потом извлек из кармана жилета табакерку и достал перечную пастилку. Драко никогда не узнает, каким на самом деле был его дед. Для Драко он так и останется стариком с портрета в отцовском кабинете, который время от времени призывает его быть достойным имени Малфоев, но не может причинить никакого вреда. Не может мучить, не может превратить сон в кошмар.

Каждый раз, когда Люциусу приходилось наказывать Драко, на нарисованном лице появлялась торжествующая улыбка. Я не такой, как ты, отец. Эта мысль мерцала где-то на границе сознания.

Люциус вздохнул. Он должен научить Драко правилам поведения и уважению к традициям. Это все ради самого же мальчика, даже если Нарцисса не скрывает своего неодобрения. И Люциус не мог объяснить ей, почему он так поступает — пришлось бы рассказывать то, о чем лучше молчать. Люциус ни за что не стал бы вести себя так, как отец. Мягкие наставления и строгая дисциплина — этого достаточно, чтобы Драко научился беречь честь рода.