Анестезия души (гет)

Я помню, давно, учили меня отец мой и мать:

Лечить — так лечить! Любить — так любить!

Гулять — так гулять! Стрелять — так стрелять!

Но утки уже летят высоко...

Летать — так летать! Я им помашу рукой.

(А. Розенбаум)

Иногда ребята спрашивают, как же я, такая трусиха, пошла в следствие. Я не обижаюсь: знаю, что любя. Вернее, надеюсь.

Да и не трусиха я, если подумать. На самом деле в этой жизни я боюсь всего трёх вещей: крови, темноты и лягушек. Проверено на опыте.

А вон Колька Яблоков впадает в панический ужас от одного слова «работа». Как он добивается мало-мальски приличного процента раскрываемости, ума не приложу: когда к нему ни зайдёшь, или монстров мочит, или в карты играет. А то ещё с месяц назад завёл моду сидеть на сайтах знакомств.

— Коль, может, уже прекратишь своих брюнеток обхаживать?

Подхожу ближе, и он грудью закрывает монитор, поворачиваясь ко мне.

— Чего надо, Перепёлкина? Не даёт покоя чужая личная жизнь?

— Мне нужна сводка по разбоям за январь.

— Что, отчётность для шефа составляешь?

Я кивнула. Шеф, надо отдать ему должное, в своих распоряжениях обычно руководствуется логикой и здравым смыслом. Хлеб не режут саблей, так? Вот и опытные сотрудники должны на убийства выезжать, а для разгребания бумажек есть салаги вроде меня.

— Щас, один момент… — Коля ловко выудил из-под горы папок два листика, соединённые синей скрепкой. — Не, тут грабежи. Нашёл!

— Спасибо. — Я присела на шаткий табурет, чуть усмехнулась. — Как ты ориентируешься в этом хламе, а? Всегда поражаюсь.

Яблоков поднял большой палец:

— Это не хлам, товарищ Перепёлкина, это сложно структурированная система хранения документов. Никто, кроме меня, в них не разберётся. Знаешь, какой отсюда вывод?

— Ну?

— Я незаменим. Стало быть, меня не уволят.

Я фыркнула. Жирный рыжий кот, распластавшийся на экране компа, одобрительно подмигнул мне заплывшим глазом.

— Давай, паши, незаменимый. А то на следующем совещании шеф тебе устроит Армагеддон.

— Типун тебе на язык, — буркнул Коля. — Ты всегда такая злая по утрам?

— Злой, Коленька, ты меня ещё не видел.

Беззлобно усмехнувшись, он достал из ящика стола треснутую чашку.

— Кофе будешь?

— Не откажусь.

Торопиться на рабочее место к недоделанному отчёту мне не слишком хотелось. От цифр уже ломило в затылке. Не беда, если побездельничаю пять минут — к вечеру успею так и так.

— Ты разлагаешь коллектив, Яблоков, — вслух выдала я. — С кем ни встретишься — непременно заразишь своей ленью.

— Да без меня вы уработаетесь нахрен. Где квартальная премия — опять зажилили? Так с чего я должен впахивать, как вол?

— Из высоких побуждений, дорогой. — Я осторожно сделала глоток. Язык, как всегда, обожгло. — Из высоких побуждений. Слушай, у тебя нет холодной воды?

Он тоскливо покосился на пустой кулер.

— Третий день обещают завезти. Хочешь, налью из-под крана?

Видимо, на моём лице достаточно красноречиво отразилось всё, что я думаю по поводу этой идеи. Яблоков развёл руками:

— Ну и о каких побуждениях ты говоришь? Не то, что жрать — пить нечего!

— Идея. — Я пихнула его локтем в бок. — Ты возьми фуражку, выйди на остановку и стой с протянутой рукой. Глядишь, и подадут на пропитание бедному следователю.

Он усмехнулся:

— Ты бы подала?

— Я-а? — Картинно вскинула брови. — Я бы дала тебе хороший пинок под зад и сказала: «Арбайтен !»

— Именно это, Ларка, с тобой и сделает шеф, — прогремело за спиной. — Я тебя десять минут ищу. Он велел, чтобы ты срочно зашла к нему.

— Не пугай пуганую, Миш. — Подхватив папку, я направилась к двери. — Вряд ли меня ожидает что-то пострашнее очередного отчёта. Бывайте!

Стаканчик с недопитым кофе остался стыть на подоконнике.

А жаль, если шеф мне новую работёнку подыскал. И старой-то выше крыши. Я надеялась хоть завтра выкроить свободный вечер, пробежаться с Танькой по магазинам. И в кино ребята зовут.

Как всегда, остановившись с некоторым трепетом перед тяжёлой дубовой дверью, постучалась и робко заглянула:

— Можно, Павел Николаевич?

— Нужно, Лариса.

По нему невозможно было сказать, провёл ли он эту ночь на дежурстве или преспокойно спал в своей постели. Выглядел он всегда одинаково: худой, желтовато-бледный, с острыми скулами и орлиным тёмным взглядом — вылитая копия бандита Стампа из «Приключений Электроника». Мы косились на него с невольным состраданием, пока он не вызывал нас для разбора полётов. И тут уже верх брали совсем другие чувства: все наши ошибки он препарировал с безжалостным спокойствием хирурга. Говорил мало, зато выражался тонко и хлёстко, вгоняя в краску досады.

— В Кленовом переулке труп без признаков насилия. Вероятно, скоропостижная смерть. Твоё дело — проверить. Записывай адрес.

— Мне сегодня с Ромаховым ехать? — осведомилась я, положив карандаш. — Или с Терещенко?

Шеф фыркнул:

— Сама справишься. Давай — одна нога здесь, другая там.

По коридору мне хотелось нестись вприпрыжку.

Впрочем, через полминуты восторгов поубавилось. Сбегая по ступенькам во двор, я уже мысленно усмехалась своей наивности. Да если шеф отправил меня одну на задание, значит, задания, по сути, и нет никакого. Значит, он уверен: дело заводить не придётся. Сказано же, без признаков насильственной смерти…

Старая «Газель» с облупившейся оранжевой полосой на боку ждала у ворот. Саша Астахов, мой старый знакомый из уголовного розыска, открыл мне дверь.

— Все в сборе? — Окинув нас быстрым взглядом, Женька Юргенс скомандовала водителю:

— Едем!

Женька вообще хороша собой: что-то дикое в ней есть, цыганское. А сегодня и вовсе глаз не оторвать. Тёмно-вишнёвый жакет, узкая чёрная юбка, тяжёлые локоны небрежно скручены в узел на затылке.

Ногой она чуть покачивает в такт тряске. Смуглые длинные пальцы распечатывают пачку «Винстона».

— Лар, зажигалка есть?

Выуживаю из сумки, протягиваю ей.

— В машине не курить! — ощеривается Астахов. Женька подносит сигарету к губам:

— У себя в кабинете будешь командовать, опер. А здесь у нас другой начальник.

— Не грызитесь. — Я отвожу взгляд, пытаясь скрыть довольство и смущение: это же она обо мне.

От дыма чуть щекочет ноздри, когда она склоняется к моему плечу:

— Сейчас историю расскажу — закачаешься.

Смеюсь:

— Очередного кавалера отшила?

— Не-а. Сам ноги унёс. А так красиво всё начиналось! Мы на катке познакомились: меня на повороте занесло, чуть не упала — а он подхватил. Как-то само собой разговорились. Оказалось, у нас столько общего! Он тоже любит Верди, Фицджеральда, «Великого Гэтсби» вообще читал в оригинале. Довёз меня до дому, через день звонит, приглашает на «Травиату». Еду с ним. Господи, Лар, какая музыка, как Красинская поёт! После второго акта выходим на балкон. Солнце почти село, небо над нами багряно-алое, а дальше, к горизонту, разливаются сумерки. Ладони у него горячие-горячие, волнуется, ворот рубашки теребит. Рассказывает мне о своём дизайнерском агентстве, а потом возьми да и про мою работу спроси.

— Ох, Женька… — Я закатила глаза.

— А что Женька? Я так и говорю: экспертом работаю в морге. Он, беднушка, перекосился весь. А я ручку ему на плечо и про сегодняшнее вскрытие начинаю рассказывать.

— Неужели удрал?

— Досидел до конца спектакля. — Стряхнув пепел в окно, Женька иронически передёрнула плечами. — Мужики — хлипкий народец, это я давно на рабочем месте заметила. Где бабы бледнеют, сильный пол обязательно грохается в обморок.

— А может, ты только таких и выбираешь? — поинтересовался Астахов.

— Других что-то не встречала. Если отловишь где экземпляр настоящего мужчины, покажи мне.

Машина притормозила возле красной кирпичной многоэтажки.

— Приехали. Дальше сами, — сказал водитель Кравцов.

Нагнувшись, чтобы в очередной раз не грохнуться затылком, я выползла наружу. Солнце уже припекало, и я пожалела, что надела сегодня водолазку с длинным рукавом.

Шоссе было совсем недалеко, но отчего-то сюда почти не доносился гул машин. Только какие-то птицы в зелёных зарослях надрывно перекрикивались:

— Кто-о? Кто-о?

Я огляделась. Ребята столпились вокруг меня, ожидая моего слова. Вот незадача, я и забыла, что распоряжаться придётся мне.

— Пошли искать нашего клиента. Он должен быть где-то здесь. — И я двинулась вперёд по тропинке.

Идти долго не пришлось: едва свернув, мы увидели толпу зевак, увещеваемую пухленьким участковым в съехавшей набок фуражке. Чуть поодаль ждали двое врачей. Протянутая между деревьями лента, шурша, вздымалась на ветру. Я направилась к ней, утопая по колено в траве.

— Лейтенант юстиции Перепёлкина.

— Старший участковый уполномоченный капитан Жаров. — Он отдал мне честь, одновременно пытаясь втянуть живот, и отступил на пару шагов. — Глядите, товарищ лейтенант.

Совсем ещё молодая женщина лежала на боку, чуть согнув левую ногу и вытянув руку вперёд, точно пытаясь в падении опереться ладонью о землю. Матово-белая кожа, растрёпанные ветром рыжие волосы, мучительно приоткрытый тонкий рот — она, наверное, была очень красива ещё несколько часов назад, а теперь в каменной неподвижности её черт проглядывало что-то уродливо-гадкое. Сумка её валялась рядом, ремешок обмотался о локоть.

Криминалист Гриценко защёлкал фотоаппаратом, Женька открыла чемоданчик. Я достала камеру: шеф чехвостил нас нещадно, если мы не делали видеосъёмку осмотра места происшествия, ограничиваясь протоколом. Астахов нажал на кнопку, и я принялась за дело.

Слава богу, хотя бы личность устанавливать не придётся: в сумке лежали права на имя Терентьевой Инги Павловны. Было ей двадцать восемь лет.

А больше ничего интересного: блестящий, под крокодила, кошелёк с тремя тысячными купюрами и мелочью, флакончик духов, помада, новенький ежедневник с одной-единственной записью: «Зубной в 17.30». И пластинка но-шпы.

Гриценко быстро, аккуратно упаковывал вещи в прозрачные пакеты. Я повернулась к Жене:

— Что там у тебя?

Выпрямившись, она подошла поближе:

— Смерть наступила около двух часов назад. Похоже на инфаркт миокарда. — Стянув резиновые перчатки, покачала головой:

— Но не исключаю отравление. Экспертиза нужна.

— Будем дело заводить, — резюмировала я. — Саш, опроси людей. Кто что видел, слышал… Я пока с участковым поговорю.

Капитан Жаров устроился на поваленном бревне. То и дело стаскивая фуражку, он вытирал лысую макушку клетчатым платком.

Оценив мысленно толщину дерева, я осторожно примостилась рядом с ним.

— Вероятно, вам уже удалось что-нибудь выяснить, товарищ капитан?

Он пожал плечами:

— А чего выяснять-то? Жаль девку. Раньше люди от инфарктов всяких да инсультов помирали в семьдесят, теперь тридцатилетние, как мухи, мрут. Экология, что ли…

— А кто тело обнаружил?

— Да Махрушина Анна Степановна. — Он протянул мне свёрнутый вчетверо лист в клеточку. — Вот её объяснения. Она, вроде как, пуделя своего искала, шарилась по зарослям. Ну, и наткнулась.

— А вы сами знали погибшую?

— Я больше знал мужа её бывшего, Антона Сергеевича. В больнице у него лежал, он операцию мне делал. Ну, и она там же работала.

Участковый тяжело вздохнул:

— Золотой мужик он, Антон Сергеевич. Я ему тогда, после выписки, с машиной помог: барахлила сильно, а теперь как новенькая. Ну, и сдружились. Я к ним заходил иногда. Ничего, Инга Павловна приветливая была, чаем угощала.

— Давно они развелись?

— С месяца три назад. Тут-то у нас с Терентьевым и дружба наперекос пошла: он отсюда съехал, квартира ей досталась, а дача — ему. И раньше он не шибко лёгок на подъём был, а как с женой расстался, вовсе, говорят, заперся в четырёх стенах.

— Из-за чего они, по-вашему, расстались?

Жаров нахмурился:

— Чего не знаю, того не знаю. А сплетни собирать — бабье дело.

Едва ли он метил в меня, но я невольно сказала резче, чем надо:

— Если уши затыкать, правды не узнаешь. Придётся и сплетнями заняться.

Водянисто-голубые глаза недоумённо моргнули:

— А смысл? Терентьева умерла своей смертью. Кому могло прийти в голову убить её? Она же не бандитка какая-нибудь, не шалава. Приличная женщина.

Я только пожала плечами в ответ. Записав адрес Терентьевой, отпустила участкового и пошла к ребятам.

— Ну что, Лар? — Женя оглянулась в сторону тела. — Можно забирать?

— Ага. — Я протянула ей наскоро заполненный бланк постановления об экспертизе. — Сашка тут с народом пообщается, а вы можете ехать.

— Ты разве не с нами?

Я помотала головой:

— Хочу ещё кое-что проверить.

Экспертиза будет готова дня через три-четыре. Но и сейчас уже было над чем подумать.

Передо мной на столе лежала медицинская карта Инги Терентьевой. Врач-хирург по професии, она явно следила за своим здоровьем. Куча анализов, обследований, и последняя кардиограмма датирована двадцатым марта — чуть больше месяца назад.

В приложенной расшифровке я сама ни шиша не понимаю. Но кардиолог, у которого она наблюдалась, пояснил, что существенных отклонений от нормы ЭКГ не показало, и причина болей в сердце, на которые она жаловалась, крылась, вероятнее всего, в психологии.

— Она, по-моему, чем-то встревожена была. Жаловалась на усталость, недосыпание. Но от душевных тягот лекарства ещё не изобрели, — невесело улыбнулась врач.

— А в разговоре никак не проскальзывало, что именно её беспокоит?

— Не припомню. Знаете, я ведь не психотерапевт. Я сердце лечу. Так вот, сердце у неё было здоровое.

Конечно, я сразу побежала с докладом к шефу. Он только головой покрутил:

— Ну-ну, работай. Только сильно не увлекайся версиями до того, как придут результаты экспертизы. Да, кстати, от статистики тебя никто не освобождал.

Что за человек?

Саша привёз мне кипу объяснений и составленный им список потенциальных свидетелей. И кое с кем я увижусь уже сегодня.

Начать я решила не с дотошной Анны Степановны, а с Антона Сергеевича, бывшего мужа.

На мой звонок профессор Терентьев ответил довольно прохладно, сообщил, что не слишком хорошо себя чувствует, и интересовался, не могу ли я отложить беседу с ним. Но на моё предложение встретиться у него согласился, добавив, что сейчас безвыездно живёт на даче.

Эх. За город хорошо ездить тому, у кого имеется личный транспорт. А мне пришлось сначала час трястись по жаре в автобусе, окна у которого не открывались в принципе, а потом ещё идти пешком километра три.

Я решила срезать и зашагала напрямик, через поле, благо сообразила кроссовки обуть.

Красота, конечно, неописуемая. Море васильков, волнующееся на ветру, золотые россыпи одуванчиков, ивы, склонившиеся над рекой. Дышать легко: свежестью веет с воды. Тут и забудешь, зачем пришла, забудешь, что в этом мире кто-то вообще способен убивать.

За плечом грохнуло так неожиданно, что я примёрзла к земле. Выстрел донёсся ещё и ещё — похоже, из-за кромки леса за рекой.

Какие-то недоумки охотятся.

Знаете, я могу сто раз быть не права, но меня бесят убийства ради забавы. Даже если жертва не человек, а глупая безобидная утка.

Оглядевшись хорошенько на всякий случай, я двинулась дальше, к забору, за которым виднелись разноцветные яркие крыши.

Дача профессора Терентьева пряталась в тени раскидистых лип, двор утопал в буйной зелени, за которой явно не очень-то ухаживали. Открыл мне хозяин только после третьего звонка. Сощурился, пробегая глазами моё удостоверение, и хрипловато произнёс:

— Явились-таки.

— Уж очень хотелось вас повидать, Антон Сергеевич. Не поймите меня превратно. Я соболезную вашей утрате и понимаю, что сейчас вы не расположены беседовать…

— Утрате? — перебил он. Чёрные глаза сверкнули, как два уголька. — Нет никакой утраты. Мы развелись с Ингой двадцатого февраля, с тех пор она мне чужой человек.

— Тем не менее, мне нужно задать вам несколько вопросов. Едва ли кто-то может знать погибшую лучше вас.

Его губы как-то мучительно скривились, но с них не сорвалось ни слова. Махнув рукой, он повёл меня по растрескавшейся плитке к крыльцу.

На веранде было очень темно из-за глухих штор. Стену закрывал старый, ещё с советских времён, ковёр, очень похожий лежал под ногами.

— Пол холодный. Если хотите, не разувайтесь, — предупредил хозяин. Я всё-таки сняла кроссовки и, поджав ноги, уселась на высокий табурет.

Терентьев устроился напротив, весь как-то подобравшись, сгорбившись. И, прежде чем я успела открыть рот, вдруг спросил:

— Как она умерла?

— Остановка сердца. Пока неизвестно, произошло ли это вследствие естественных причин или кто-то отравил вашу бывшую супругу. В связи с этим меня интересует, жаловалась ли когда-либо она на сердце? Возможно, принимала какие-то препараты?

Он медленно покачал головой:

— Сердце… Нет, ничего такого не слышал. Вот, значит, как оно случилось… Я, признаться, сперва подумал, что её застрелили.

— Почему? — быстро спросила я.

— Не знаю. Просто мелькнула мысль.

— У неё были неприятности с криминалом?

— Нет, — раздражённо бросил он. — По крайней мере, я не в курсе.

— Сколько вы прожили вместе?

— Шесть лет.

— А по какой причине разошлись?

— Сами посудите: мы познакомились, когда она ещё девчонкой пришла к нам в больницу в интернатуру. Я казался ей тогда опытным, знающим, ей нужна была моя помощь и поддержка. Я сам очень… — Он нахмурился, морщины плотнее впечатались в низкий тяжёлый лоб. — Очень привязался к ней. Прошло время, и оказалось, что на самом деле мы очень разные люди. Она стала хорошим специалистом, защитила кандидатскую, завела знакомства. В сущности, я ей только мешал.

— Вы сами предложили ей свободу?

— Мы оба пришли к выводу, что нам надо расстаться. Поделили имущество без особых скандалов, разъехались. В последний раз я с ней виделся в загсе двадцатого февраля.

— А как же работа? Она ведь тоже работала во Второй хирургической больнице, разве не так?

— Ещё в январе перешла в частную клинику. «Эдельвейс», кажется. — Терентьев криво усмехнулся. — Там и платят больше, и столько пахать не надо.

— И вы ни разу не общались после развода? — уточнила я. — Даже заочно?

— Нет, отчего же. Звонила она пару раз. Беспокоилась, как я переношу психологический стресс. — Он скривился. — Но это ещё в марте.

Я зябко потёрла ладони.

— На всякий случай скажите, где вы были сегодня?

— Здесь. — Он поднялся, тяжело прошёлся по ковру. — Я теперь всё время или здесь, или в больнице. По театрам никто не таскает.

Поднявшись, я протянула ему руку:

— Спасибо, что уделили мне время. Возможно, в ближайшее время я вас вызову на допрос в Следственный комитет. Всё зависит от того, что покажет экспертиза.

— Понимаю.

Хозяин вышел проводить меня до ворот. Когда мы шли через двор, со стороны леса вновь долетел глухой звук выстрела.

— Раздольцев с дружками дурью мается, — буркнул Терентьев. — Делать им нечего. Всего доброго, товарищ следователь.

И неровной, шаркающей походкой побрёл в дом.

Махрушина Анна Степановна опаздывала уже на двадцать минут, и я коротала время, трепясь с Танькой по телефону. Она в красках расписывала мне глаза, голос и шикарную шевелюру своего нового приятеля — какого-то рок-певца.

Куда ни глянь, все при поклонниках. Одна я коротаю вечера наедине с уголовной статистикой.

Резкий стук в дверь — я торопливо прощаюсь и бросаю трубку.

— Войдите!

— Ты чего так официально, Перепёлкина? — ухмыляется Колька Яблоков.

— Свидетеля жду.

— О да. Я и забыл, что ты раскрываешь преступление века!

Я устало провела ладонью по лбу.

— Не ёрничай. Зачем пришёл?

Широкая ухмылка:

— Да я вроде как на паперть. Ты мне пятихатку не займёшь? Позарез надо.

— Что, на цветы очередной даме сердца?

Он вздохнул:

— Если бы на цветы. Духи «Диор» — с меньшим я не могу рассчитывать даже на поцелуй.

— Остерегайся меркантильных женщин, — посоветовала я, доставая кошелёк. — Доведут тебя до долговой ямы.

— Ничего ты не понимаешь, — отмахнулся он. — Ах, она такая…

— Ты сам не знаешь, какая она, потому что видел её только на фотке в интернете, — отрезала я. — Бери деньги и иди уже.

— Перепёлкина! — воскликнул он, прижав руки к груди. — Перепёлкина, я тебя обожаю!

В дверях он столкнулся с высокой худощавой дамой в тёмно-синем платье.

— Здравствуйте, — неуверенно промолвила она и поднесла к глазам повестку. — Мне к следователю Перепёлкиной.

Я кивнула на табурет:

— Присаживайтесь, Анна Степановна.

Она опустилась с царственно-прямой осанкой, несколько удивлённо оглядываясь по сторонам. Так всегда у меня. Насмотрятся люди сериалов, где у каждого следака светлый кабинет размером с трёхкомнатную квартиру и вид на Москву с высоты птичьего полёта, а потом приходят ко мне в конуру. Здесь, наверное, раньше кладовка была: между столом и шкафом не протиснешься, а окон вовсе нет.

— Итак, давайте начнём. — Я придвинула к себе бланк допроса. — Вы Махрушина Анна Степановна, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения, ранее не судимы, работаете бухгалтером в агропромышленной компании «Хлебороб». Всё верно?

— Да, конечно.

— Вы допрашиваетесь в качестве свидетеля по уголовному делу. Вы имеете право отказаться свидетельствовать против себя, своего супруга и близких родственников…

Я привычно забубнила давно вызубренный наизусть список прав. Махрушина слушала меня внимательно, загибая пальцы.

-…за отказ от дачи показания и за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности. Всё ясно?

— Да-да.

— Тогда распишитесь.

Ух, какой замысловатый автограф. Такие я видела разве что у актёров и у нотариусов.

— Анна Степановна, расскажите, как вы обнаружили тело Инги Терентьевой.

К истории про собачку не добавилось ничего существенно нового.

— Ой, как я перепугалась, — качала головой Махрушина. — Думала, меня саму инфаркт хватит. Мы же с Ингой утром только виделись. Она такая свежая была, нарядная. Знаете, Инга из тех женщин, которая и в самом будничном костюме выглядит королевой.

— Во сколько же это было?

— Дайте подумать… Кажется, около одиннадцати.

— Вы разговаривали?

— Нет, просто поздоровались. Я помню, она садилась в машину.

— В свою?

— Нет, я слышала, её «Ауди» пару дней назад поломалась. Кажется, это было такси.

— Что за такси, можете описать?

— Ну, аляповатая такая иномарка…

— Номер, конечно, не припомните?

Анна Степановна виновато пожала плечами.

— Ладно. Расскажите мне вообще об Инге. Вы хорошо её знали?

— Да не так, чтобы очень. Просто соседками были. Я на седьмом этаже живу, она — на пятом. — Сухие губы тронула улыбка. — Если честно, я завидовала ей. Трудно было не позавидовать. Всё при ней: молодость, красота, обеспеченность… Работа хорошая. Муж — известный учёный. Любовник осыпает её розами. Чего ещё можно желать?

— Любовник? — переспросила я.

— Ну да, к нему она и ушла от Терентьева. Я его видела пару раз: на синем «Лексусе» приезжал. Видный мужчина. И помоложе Антона Сергеевича-то будет.

— А имя его не слышали?

Анна Степановна наморщила лоб.

— Не припомню. Но, кажется, он хороший знакомый Терентьева.

Ну-ну.

— Сам Терентьев как отреагировал на поступок жены?

— Ох. — Махрушина сочувственно качнула головой. — Он и раньше-то бирюком ходил, ни с кем особенно не водился, а тут вовсе отгородился от людей. Исхудал весь, почернел. Не ждал он от неё такого, что и говорить.

Помолчав, зачем-то добавила:

— Но разошлись они мирно.

Бирюком ходил... Удивительное дело: когда я только увидела за калиткой профессора Терентьева, он мне сразу показался похожим на старого, облезлого, оголодавшего лесного волка. И зубы у него ещё не стёрлись.

Таился три месяца — и прыгнул?

Увлекаешься, Лариса, сказал бы шеф. Вот принесут тебе заключение, что Инга умерла-таки своей смертью — куда денешь свои роскошные версии?

От раздумий отвлёк стук в дверь.

— Можно, Лариса Андреевна?

— Заходите, Саш. Что там с моим поручением?

— Вот протокол осмотра квартиры Терентьевой. — Астахов положил передо мной тоненькую стопку скреплённых между собой листов. — Если коротко, в квартире полный порядок, никаких ядов мы не обнаружили. Сердечных лекарств, между прочим, тоже. Только непочатый пузырёк корвалола.

Я с любопытством взглянула на фотографии. Уютное гнёздышко, что и говорить — не в пример жилищу Антона Сергеевича. Лёгкие прозрачные занавески, модные плафоны по стенам, ярко-жёлтый экзотический цветок в кадке. Стеллаж заставлен книгами в мягких обложках.

— Но, на мой взгляд, самое главное мы нашли в её ноутбуке. — Достав из кармана флэшку, Астахов протянул её мне.

Я включила комп.

— Сейчас опять будет полчаса грузиться. Может, если я это дело раскрою, шеф расщедрится и достанет мне новый?

Ничего не ответив на мою шутку, Астахов нетерпеливо потянулся к «мышке».

— Вот, смотрите, Лариса Андреевна.

Я не могу больше так жить. Прости, может, я слишком поздно это поняла и тем самым подвела тебя. Но дороги назад для меня уже нет.

Если бы я могла, как на плёнке, стереть эти пять лет из моей жизни! Если бы бежала, едва увидев тебя, и мы никогда не виделись больше! Но нет. Ты был для меня всем, целый мир заслонил собой. И лишь сейчас я начинаю осознавать, кто же ты на самом деле.

За эти три месяца я пережила, кажется, больше, чем за всю прошедшую жизнь. Так что скажу прямо: ты чудовище, и люди для тебя — лишь подопытный материал для экспериментов. С меня хватит. Остаётся только

…И всё.

— Это письмо мы обнаружили в её электронной почте, в папке «Черновики». Последние изменения в него были внесены вчера в десять тридцать.

— А около одиннадцати её уже видела у подъезда Махрушина. Получается, Терентьевой понадобилось срочно куда-то ехать: она даже предложение закончить не успела. — Я потёрла кулаком висок. — Адрес получателя не указан?

— Нет.

Я поднялась.

— Зайдём с другой стороны. Запросите на телефонной станции данные обо всех соединениях и смс-сообщениях с её номера за последнюю неделю.

— Хорошо.

— Спасибо вам, вы свободны. — Я покосилась на тёмное окно. — Я тоже, пожалуй, пойду. Ещё дома статистику по разбоям считать.

Кивнув, Астахов шагнул было к двери и вдруг обернулся.

— Мне кажется, вам стоит поторопить Евгению Владимировну. Пусть скорее делает экспертизу.

— Торопливость в таком деле очень опасна, Саша — сами знаете. Любая ошибка поведёт нас по неверному пути.

— Вам видней.

Развернувшись, он вышел из кабинета.

А на следующее утро я проспала. Мне давно не снились такие счастливые сны — всё больше какие-то погони, ссоры, суета. Нынешний сон, смешно сказать, я толком не запомнила: иду будто бы по какому-то подвесному мосту высоко-высоко в небе, а кругом пушистые облака. Но проснулась я необыкновенно лёгкой, беззаботной — до первого взгляда на часы.

Теперь вот маршрутка ползёт, как беременная черепаха. И от шефа влетит, и свидетеля я вызвала на полдесятого. Пока ждать будет, возненавидит всё и вся — а мне-то грезился разговор по душам…

Пепельная блондинка на десятисантиметровых шпильках едва не сбила меня возле турникета.

— Ой, извините, извините, — защебетала она, глядя, как я с кислым видом потираю ушибленную лодыжку. — Я просто на допрос опаздываю.

— А к кому вы?

— К Перепеловой, кажется.

Я чуть улыбнулась:

— Такой у нас нет. Есть Перепёлкина, и это я.

Она совсем смутилась:

— Простите, пожалуйста…

— Ничего-ничего. Давайте знакомиться. Меня зовут Лариса Андреевна.

— Елизавета, можно — Лиза. — Белозубой улыбке молодой женщины позавидовала бы любая звезда рекламы.

Мы прошли мимо поста охраны, и я не могла не заметить, как залился румянцем худенький лейтенант, вручая моей свидетельнице пропуск. Она шла, с детским любопытством разглядывая двери с табличками, стенд «Лучшие следователи района», доску информации. Но руки её чуть подрагивали, в больших синих глазах едва заметной рябью плескался испуг.

— Присаживайтесь, — бодро сказала я. — Хочу сразу принести вам извинения за то, что пришлось нарушить ваши отпускные планы.

— Что вы! — Тонкие пальцы сжались в замок. — Я в любом случае никуда бы не полетела. Инга была моей лучшей подругой.

— Потому-то вы нам сейчас так нужны.

Я зачитывала ей права, а перед глазами чёрным по белому плыла строчка из объяснения соседа Инги: «…а уж если кто-то может что-либо знать о причинах её смерти, то это только Лиза Филатова».

— Вы знаете, Лиза, — осторожно начала я, — по предварительным данным, у вашей подруги случился инфаркт. Она скоропостижно скончалась в нескольких шагах от собственного дома.

Она поднесла ладонь ко рту:

— Ужас какой. Я даже не знаю… Правда, не знаю, что сказать. У неё только-только жизнь начала налаживаться.

— Может, у неё раньше были какие-то проблемы с сердцем? — в очередной раз задала я сакраментальный вопрос.

— Нет. — Лиза тряхнула головой. — Она была абсолютно здоровым человеком, хотя и вечно тряслась над своим организмом. Знаете, у медиков есть такое понятие — «синдром третьего курса». Обычно именно на третьем курсе студенты мединститутов начинают находить у себя симптомы всех болезней, которые изучают. Но у подавляющего большинства это быстро проходит, а Инга так и застряла.

— То есть на сердце она всё-таки жаловалась?

— Ну да. Ей очень тяжело пришлось в последнее время. Муж её абсолютно не понимал, он был для неё чужим человеком. Но она боялась, что, уйдя от него, проявит неблагодарность. Всё-таки он многое для неё сделал поначалу. Она очень жалела его.

— И в итоге всё-таки решилась на развод.

— Она надеялась тем самым подарить счастье любимому человеку! — пылко воскликнула Лиза. — Жаль, ему оно оказалось не нужно. Пока она была чужой женой, он ей звёзды с неба доставал. А как только все препятствия канули в прошлое, быстренько исчез с небосклона.

— Стало быть, они расстались?

— Кто их разберёт, — усмехнулась Лиза. — Это вообще странная история.

— Так расскажите мне.

Глубоко вдохнув, точно перед прыжком, Лиза начала:

— Мы с Ингой с первого курса дружили. В одной группе учились, это потом уже я педиатрию выбрала, а она, отличница, на хирургию пошла. Сколько ни припоминай, вокруг неё всегда поклонники роем вертелись. Двое или трое, кажется, звали замуж. Она только смеялась: сперва, мол, летучий корабль постройте.

А потом её, как одну из лучших, взяли в интернатуру во Вторую больницу. Помню, в первый вечер она звонила мне и плакалась, какой у неё злюка-куратор по фамилии Терентьев. — Лиза совсем по-девчоночьи хихикнула. — Представляете? Впрочем, вскоре оказалось, что её обаяние сражает наповал даже суровых профессоров. Получив диплом, она осталась работать у него в больнице, ну а через полгода свадьбу сыграли.

Зря она поторопилась, по-моему. Что у неё могло быть общего с угрюмым мужиком вдвое её старше?

— Ну, хотя бы медицина. Разве нет?

— Медицина, — фыркнула Лиза. — Она-то их, в конечном счёте, и развела. У Терентьева в отделении работал Вадим Раздольцев — молодой, умный, хваткий. Сын покойного профессора Раздольцева — не слышали? Очень известный был учёный. Так вот, Раздольцева-младшего уже тогда называли будущим светилом хирургии.

И, кажется, они с Терентьевым очень крупно поцапались: Вадим надеялся, что заведовать отделением станет он, а назначили более старшего и опытного Антона Сергеевича. Вот так, — Лиза саркастически улыбнулась. — Терентьев увёл у Раздольцева должность, а Раздольцев увёл у него жену.

— Просто мексиканские страсти, — вырвалось у меня.

— Мне жаль Ингу: трудно было не поддаться обаянию такого человека. Вадим… Он ослеплял. Как солнце. Да вы ведь наверняка будете его допрашивать — сами прочувствуете. Знаете, он может нести какую угодно чушь — а его слушаешь с открытым ртом. — Молодая женщина тяжело вздохнула. — Если честно, я побаивалась его. Это не какой-нибудь балабол, звезда компании. Это человек несгибаемой воли. Уж если поставит себе цель, так добьётся. Зубами вырвет.

— А Инга…

— Инга ни о чём не думала. Лезла в самое жерло вулкана. Мне не под силу было удержать её на краю. — Лиза покачала головой. — Не знаю, давал ли Вадим ей повод для подозрений, но она ревновала страшно… Несколько раз порывалась от него уйти, и всё же возвращалась.

А тут Раздольцев по-быстрому защитился, получил степень доктора и ушёл в частную клинику. Инга страшно испугалась: ей показалось, что она теряет его. Как-то умудрилась перейти туда же, но это её не успокоило. Металась, металась и не выдержала: сама всё рассказала мужу. Терентьев благородно поступил: не стал её удерживать.

Инга, кажется, готова была уже заказывать свадебное платье. Но Вадим как-то неожиданно отдалился от неё. Она жаловалась, что между ними теперь какой-то каменный барьер, который ей не под силу сломать.

Она требовала объяснений, а он отшучивался. Часами названивала, а он и не трудился взять трубку. А позавчера…

Лиза хлопнула себя ладонью по лбу.

— Ой!

— Что такое?

— Позавчера мы виделись в последний раз. Она какая-то тихая была, молчаливая. Коньяк хлестала рюмку за рюмкой, а ведь обычно вообще не пьёт. Потом вдруг сказала, что узнала что-то страшное и надо действовать, пока ещё не поздно.

Поднявшись, я прошлась по кабинету, разминая затёкшую ногу.

— Вы не спросили…

— В том-то и дело, что нет! — с отчаянием перебила она. — Инга совсем пьяная была. Я решила, что она узнала о какой-то сопернице и пытается от неё избавиться. А если всё было не так? Если, например, у неё реально оказалось с сердцем что-то серьёзное? А я, дура несчастная, даже не поддержала её!

Острые ногти с силой впились в щёку.

Резкая трель телефонного звонка заставила меня вздрогнуть:

— Да!

— Лариса Андреевна? Говорит капитан Астахов. Мы получили данные с телефонной станции. Я привезу вам распечатку.

— Хорошо, — нетерпеливо бросила я. — Ну, а если коротко?

— Если коротко, последний звонок на мобильный Инги Терентьевой поступил семнадцатого — позавчера — в десять тридцать три. Разговор длился пять минут сорок одну секунду. Вызов был отправлен с абонентского номера +7 920 7513419, зарегистрированного на имя Раздольцева Вадима Артуровича.

— Большое спасибо, Саш. Вы молодчина.

Я опустила трубку на рычаг.