Клетки (джен)

Мелькор любит темноту. Еще он, как ни странно, любит свет, и от этого ему иногда бывает смешно.

А вот клетки он не любит. Ненавидит. Равно как и кандалы, раздирающие кожу и жгущие мертвым холодом. Больше кандалов он ненавидит только свою слабость. Слабость заточенного. Слабость проигравшего. Но — не сломленного.

В заточении время идет медленно. В заточении время тянется. В заточении время стоит. Стоит, равно как звенящая, опустошающая тишина. Первые годы заточения Мелькор пытался наполнить ее песней, но то, что выходило, было настолько фальшиво, что он выбрал тишину. Ему и сейчас хочется верить, что в его слабости виновата лишь тесная телесная оболочка, закованная в цепи Аулэ. Ему не хочется даже допускать, что он мог просто разучиться петь.

На исходе первой дюжины лет Мелькор погружается в свои мысли и всё представляет, тысячи раз представляет, как он будет мстить, как уничтожит, разотрет в порошок всех своих врагов, одного за другим. Ненависть греет его какое-то время. Потом наступает забвение.

Оно все длится... В бесконечной отупляющей дреме сознание обрывками всплывает из темноты и тонет вновь. Мелькор не знает, что годы спустя атани, люди, назовут это сном. И что затем — сравнят со смертью.

Наконец откуда-то появляется свет, мягкий свет огня, который так любит Мелькор. Темный Вала пробуждается. Тяжело собирать себя из осколков: это требует долгой, кропотливой работы. Столь долгой, что некоторым не хватает на это и целой жизни.

И данного Мелькору времени, конечно же, слишком мало, и он выходит из камеры со смутным ощущением, что оставил там какую-то очень важную часть себя. Так оно и есть, но зияющую, невосполнимую пустоту он обнаружит позднее.

Двое майар — Мелькор не знает, из чьей они свиты, и не хочет знать — ведут его по коридорам. Рядом шагает угрюмый Намо. Он не говорит с Мелькором и не смотрит ему в глаза. Темный Вала надеется, что Намо стыдно и больно. Самое главное — больно. Чтобы все внутри рвалось и горело.

Такая малость.

С усилием — за эти годы отвык от движения — Мелькор поворачивает голову и смотрит на белое, каменное лицо Намо. Тот какие-то секунды, кажущиеся вечностью, молчит, а затем устало произносит:

— Смотри перед собой.

Это первые слова, которые Мелькор слышит после своего заключения. Он ликует. Он говорит себе, что это потому, что Намо не хочет смотреть ему в глаза — стыдно. Внезапную же радость от того, что он слышит живой голос иной, чем его собственный, Мелькор не признает.

— Как... скажешь... — с трудом выговаривает он. Говорить он тоже отвык. Он хочет, чтобы его слова ядовитыми змеями жалили Намо, но вместо этого они бессильно падают на пол. Хриплые, окостеневшие.

Мелькор чувствует себя, если это вообще возможно, еще более слабым: клетка отняла у него последнее оружие, его чудесные колдовские речи исчезли, потерялись во мраке. Темный Вала беззащитен, но он лишь гордо расправляет плечи — как же это все сложно — и идет вперед.

"Свобода. Пусть только будет немного свободы, и все утраченное вернется сильнее, чем прежде," — мысленно загадывает он. Он никого не просит. Не верит. Лишь слабо надеется.

Его выводят из залов Мандоса на ослепительно яркий чужой свет. Мелькор закрывает глаза руками, а глупое тело отчего-то плачет.

На этот раз его никто не торопит. Неужели могут понять? Или же чувствуют себя лучше, проявив свое хваленое милосердие? А, быть может, и вовсе втайне наслаждаются его слабостью?

Мелькор понимает, что на их месте он поступил бы именно так.

Он резко отнимает руки от лица и смотрит прямо в белое сияние. Глаза режет невыносимо. Темный Вала собирает, сжимает в мысленном кулаке все остатки своей мощи, лишь бы только не упасть у всех на глазах. Когда-то он двигал горы, неужели не сможет управиться с жалкой оболочкой?

Мелькор неподвижен. По его щекам текут слезы. Слезы его — просто вода, в которой нет ничего особенного.

Это слабость тела, а не духа, но Мелькор не хочет, чтобы его видели таким. Он хочет, чтобы весь мир отвернулся от него. Не смотрел. Дал побыть одному.

Все молчат.

— Идем, — наконец говорит он и позволяет — так он хочет думать — своим тюремщикам вести его дальше. Они идут.

Мелькору кажется, что он раскололся на две части. Одна жадно, без оглядки впитывает свет, жизнь, мир вокруг и всё не насытится, а вторая... вторая — вкрадчивый голос в темноте. Этот голос шепчет: "Это ничего, что они видели слезы. Так даже лучше. Пусть думают, что Восставший в мощи раскаялся. Пусть думают, что ему жаль".

Смешение серебра и золота заливает землю. Аман блаженствует под светом Древ и лежит в сладкой неге, весь усыпанный сияющими драгоценностями. Мелькор идет и смотрит, глядит по сторонам, а мир, мир настолько прекрасен, что Темный Вала забывает, что перед ним — земля его врагов. Свобода уже близко, и всё вокруг преображается от одной только этой мысли. Как красиво!..

Затем Мелькор понимает, что восхитился творением Валар, и опускает взгляд — скрывает злую, жгучую ненависть, туго переплетенную с завистью. Он ведь ненавидит создавших Аман!.. Ненавидит навязанные идеалы, их покорность, их тупое спокойствие!.. Что за наваждение, раз он на миг забыл об этом?

Внутренний голос снова оправдывает его: "Это ничего. Это ведь все притворство, верно? Пусть думают, что Восставший в мощи восхищен. Пусть думают, что он признал их господство".

Мелькор как во сне ступает по очарованным землям, всем своим существом впитывает дивный свет и думает, что всего лишь притворяется. Темный Вала лжет настолько умело, что может обмануть даже того из айнур, кому Эру изначально отмерил больше всего силы и мудрости. Себя самого.

В Круге Судеб холодно.

Так кажется Мелькору. Он не может понять, что это: лед мыслей его врагов, или же просто ненавистная оболочка почему-то мерзнет и ежится? По спине бегут мурашки. Дрянь.

Темного Валу выводят в центр круга и толкают в спину. Он падает на колени, и внутри снова вспышка-ярость. Мелькор еще ниже опускает голову и закрывает глаза, чтобы никто не видел его пронзительного ненавидящего взгляда.

"Терпи, — вновь говорит внутренний голос. — Терпи. Спокойно. Пусть думают, что победили. Пусть празднуют".

За спиной легкое движение: Намо скидывает оболочку, быстрой мыслью взмывает на свой трон и вновь облекается плотью, на этот раз куда более величественной, чем прежде. Мелькору не нужно оборачиваться, чтобы узнать все это: он, пусть и скованный, но Вала.

Так Мелькор, не открывая глаз, знает, что все здесь. Знает и то, что и все смотрят на него, кто с неприязнью, кто с жалостью, но никто — с пониманием. Всех, каждого врага в этом круге чувствует Темный Вала. Знает он, и кто сидит прямо перед ним, и поэтому гасит мутный огонь ярости во взгляде и поднимает голову.

— Здравствуй, брат, — говорит он и смотрит Манвэ прямо в глаза.

Тот все молчит, на лице его — лишь свет и покой. Вместо Владыки Ветров отвечает звездноокая ненавистная Варда:

— Вот и минул отмеренный срок, Мелькор. Что же ты теперь скажешь в свое оправдание?

В заточении Мелькор долго думал над этим и сплел речь, тонкую паутину лжи, прекрасней лучей звезд и глубоких синих глаз Варды. Но, увы, голос Темного Валы теперь мертв, и в его словах красоты и жизни — как в камне.

— Я сожалею, — сипит Мелькор. — Мне очень жаль.

О чем он жалеет, Темный Вала не уточняет. А взгляд Манвэ внезапно становится серебристым, острым, как стрела в полете. Владыка Ветров спрашивает:

— Это правда?

"Правда, мой дорогой брат, — думает Мелькор, — это зеркало. И видно там не только то, что за спиной, но и твое отражение. А оно у каждого свое".

Но вслух он говорит:

— Чистая... От самого сердца.

Ульмо не верит, смотрит тяжело, с сомнением. Тулкас гневно сжимает кулаки. Варда — само равнодушие, благость же Манвэ не замутнена ничем. Он не равнодушен. Просто спокоен и светел, и поэтому сейчас Мелькор ненавидит его даже больше, чем Варду.

Но все это Темный Вала собирает в черный колючий ком и прячет на задворки сознания. Затем он чисто, открыто смотрит на своего брата. Быть может, Мелькор и потерял голос, но лгать движениями и взглядом он никогда не разучится.

— Посмотри, как здесь красиво, брат, — он надеется, что это обращение тронет Манвэ — но безуспешно. — Я никогда не видел ничего подобного. И никогда не создавал. Как бы я хотел, чтобы это было не так!.. — Мелькор просит о возможности исправиться и залечить раны, что он нанес Миру. Голос его не тот глубокий, бархатный, каким Темный Вала выводил свою — и только свою — песню. Это не тот вкрадчивый голос во тьме, что нашептал многим майар обещания силы и власти. Зато слова очень похожи на прежние: такие же убедительные и лживые.

Внезапно Ниэнна легкой серой тенью соскальзывает со своего трона и встает перед Манвэ. Она вторит Мелькору и просит пощадить его.

Он не благодарен ей. Он знает, что Ниэнна делает это не потому, что она действительно понимает его. Лишь потому, что она не может этого не делать, лишь потому, что такова ее природа, и Мелькор презирает Ниэнну за ее слабость, за глупую, бессмысленную жалость.

"Не разбрасываться, — сказал бы ей Мелькор, если б мог и хотел. — Не тратить все в никуда. Беречь, хранить, копить, вкладывать с лишь умом, подбирать каждую крупицу... Только так можно добиться величия".

Он и вправду так считает и, как и все скупцы, держит свои богатства в горсти, а те всё утекают сквозь пальцы.

Мелькор всё стоит коленопреклоненным перед троном Манвэ. Ниэнна говорит, говорит, а Темный Вала смотрит на безмятежное лицо брата и вдруг понимает: все уже давно решено. Его присутствие здесь, равно как и все остальное — фикция, фарс.

И Мелькор понимает, какой будет его судьба. Его вновь упрячут в чертоги Мандоса, в клетку, в темноту и забвение, и на этот раз — навечно. Нет, даже не совсем навечно. Ему скажут, что, быть может, изменят свое решение, и до самого конца мира призрачная надежда будет Мелькору палачом.

Темный Вала видит, что все будет именно так. С любым своим врагом он поступил бы точно так же.

Поэтому Мелькор больше не глядит ни на кого из Валар. Он смотрит на небо, на прекрасный город, весь в сиянии и драгоценностях, на злато и серебро высоких Древ и вбирает себя, будто надеясь запастись на всю вечность, свет, мир и свободу. Собрать, держать, растворить в себе и самому раствориться в мире без всякого остатка!..

— Решение таково, — наконец произносит Манвэ, и его голос возвращает Темного Валу к жалкой оболочке, цепям Аулэ и грядущей клетке. — Слушай, Мелькор.

— Я... готов, — роняет он. Он не готов, но этого он никогда не скажет.

Манвэ тих, будто ждет чего-то. Все, кроме Мелькора, смотрят на него с нетерпением. Даже в глазах обычно равнодушной Варды сияет интерес. А Владыка Ветров наконец мягко, светло улыбается и говорит:

— Ты прощен.

Мелькор пару мгновений ошеломленно молчит, а затем счастливо улыбается и хохочет. В его смехе есть что-то безумное, однако этого Валар не замечают, ибо им неведомы ни зло, ни безумие.

Отсмеявшись, он понемногу успокаивается. В сознании снова колючий ком, к которому добавилось еще иголок: ненависти к этой непослушной, жалкой оболочке.

"Глупцы," — думает Мелькор. Думает про всех: про Валар и самого себя.

— Однако до времени пребудешь ты в Валиноре, — добавляет Манвэ, но в тот момент Темный Вала практически не слышит его слов. Свобода.

Он поднимается с колен и смотрит поверх тронов, поверх голов в широкое, зовущее небо-бесконечность, и оковы на нем будто бы легчают, и кажется, что он вот-вот улетит...

Аулэ снимает цепи. Руки кузнеца смуглые, в шрамах от застарелых ожогов. В иное время Мелькор усмехнулся бы: "Почему же? Неужели Вала не может избавиться от шрамов слабости?" — но сейчас он весь, полностью, в сжимающей сердце, захватывающей дух вышине.

— Ты свободен, — говорит Владыка Ветров, и Мелькор шепотом вторит ему: "Свободен..."

Все вокруг будто бы откликается, перекидывается эхом, пробует на все лады это дивное слово, а Мелькор с наслаждением — после стольких-то лет — скидывает телесную оболочку и взмывает ввысь. В воздух. В свободу.

Он не помнит себя. Он оставляет за собой Круг Судеб, Валар, всех и всё. Чистым духом Мелькор мчится, мчится, летит тенью меж лучей света в звенящем свежестью воздухе. Мир под ним, все вокруг уже как будто его, только одного его. Темный Вала сейчас безумно, блаженно счастлив. Один, летит и свободен.

"Свободен," — думает он. И затем без губ, одним духом, как это умеют айнур, шепчет: "Свободен". Но нет, этого мало, хочется выкрикнуть, выпеть, как в былые времена, сладко и чисто.

— Свободен!

Боль.

Пения нет. Только хриплое, фальшивое слово-камень. Оно падает. Вместе с ним падает и Мелькор.

Пустота. Он незримо опускается на земли Валинора, в мертвенное серебро Тельпериона, и устало облекается плотью. Со стороны оболочка прекрасна, но Мелькор ненавидит ее еще больше, чем когда бы то ни было.

Потерявший голос сейчас ненавидит всё. Себя тоже.

Свободы нет. Без пения, без полета, без блаженства и безумия — нет.

"Отомщу," — думает Мелькор. Свобода, песня, ветер и счастливый, безудержный полет — всё увядает, всё уходит, остается только черный колючий ком с раскаленной сердцевиной. Ненависть. Она одна.

Темный, багровый огонь.

"В пыль, в порошок, растереть, уничтожить," — ненавидит Темный Вала. Злая усмешка на лице, ярость и алые угли. Остальное — сгорело.

Злоба разъедает изнутри.

"Но сейчас терпи, притворись, улыбнись им, — шепчет внутренний голос. — Пусть думают, что ты теперь как они. Пусть обманутся. Жди. Копи, лелей ненависть, в ней вся сила. Береги и множь ее".

Мелькор мрачно, жутко улыбается, и в серебристом сиянии его лицо похоже на посмертную маску. Так оно и есть: он уже не жив. Ненависть и пустота — вот что есть вместо жизни. Мелькор страстно ненавидит и всей своей ядовитой мощью тянет, приближает несчастья всему Валинору.

Темный Вала в огне. Но не сломлен.

Он все еще жаждет, невыносимо жаждет свободы. Это желание — все, что у него осталось.

Мелькор смотрит наверх, на небо-купол, что накрывает всю Арду, и его все не покидает чувство, что даже если он превратит в пепел и прах весь Аман, всех Валар, он не получит свободы. Лишь еще одну клетку побольше предыдущих.