Cassiopeia (гет)

— Но ведь только вы можете мне помочь! — Я поймала декана за руку. Флитвик покраснел и отвёл взгляд.

— Боюсь, вы слишком многого хотите, — грустно сказал он. Ему явно было неловко находиться тут, около меня. — Сейчас не то время, мисс Хорн.

— А когда будет то время? — задала вопрос я и отпустила рукав Флитвика, из-за чего он облегчённо вздохнул. — Простите, — пришлось извиниться мне.

Мы стояли в холле замка. Из больших окон лился солнечный свет, делая на полу большие золотые лужи. Было видно, как летают пылинки в воздухе. Я не хотела покидать это место, пусть и всего на пару месяцев.

— В этом году слишком многое произошло, — начал Флитвик. Ему неудобно отказывать мне, и это было видно. — Теперь нет сомнений: Тот-Кого-Нельзя-Называть возродился.

Я кивнула. Да, теперь каждому стало ясно: война, пусть пока что неявная, начинается. Это приводило в ужас. В этом году пятеро учеников Хогвартса сделали невероятное: победили шайку Пожирателей смерти. И хотя это беспрецедентное событие дало надежду всем, кто принадлежал к светлой части магического мира, для меня оно ознаменовало начало конца. Директор школы сообщил мне, что в нынешнем году я не смогу жить в школе. Я давно планировала это: ещё прошлым летом написала Дамблдору, дабы узнать, смогу ли я после четвёртого курса остаться в Хогвартсе на все каникулы, вплоть до начала следующего учебного года. Тогда мы пришли к соглашению, но непредвиденные недавние обстоятельства разрушили все мои планы, и теперь я вынуждена возвратиться домой — в этот кошмар, в котором живу с рождения. От отчаяния хотелось плакать, но у меня не было желания делать это перед Флитвиком, который и без того испытывал чувство вины.

— Но ведь школа — самое безопасное место в мире, — с мольбой сказала я. В этом меня заверяли на протяжении многих лет, так считала и я сама.

— Да, но этим летом, боюсь, в Хогвартсе будет слишком безлюдно, — возразил Флитвик. — Дамблдор будет помогать... — декан запнулся, — министерству. Другие учителя тоже не станут сидеть на месте.

Я вновь кивнула. На этот раз, чтобы заслонить лицо своими волосами. По щеке покатилась слеза, а в голове прозвучал безумный, до боли знакомый голос: «Проклятье! Лучше бы я сделала аборт! Ты дитя дьявола!». Флитвик, ещё раз извинившись, покинул меня, и я осталась одна. Другие ученики вряд ли когда-нибудь не желали наступления каникул — не раз и не два я слышала, как они, весело смеясь, обсуждали свои планы на лето.

Мне пришлось возвратиться в комнату, чтобы собрать вещи. Я откладывала сборы до последнего, наивно полагая, что всё-таки останусь в школе. Другие давно уже упаковали вещи, и теперь общая спальня пустовала. Хотя нет. В комнате, как выяснилось, сидела Полумна — странная девчонка, которая, казалось, жила в совершенно иных мирах — точно не в настоящем. Иногда я ей завидовала, ведь у меня не получалось таким образом отключиться от восприятия реальности.

— Привет, — прокашлявшись, сказала я. С ней мы разговаривали редко. По правде говоря, в башне Рейвенкло с Полумной вообще редко кто-то разговаривал.

— Привет, — мечтательно проговорила она. Полоумная — все называли ее так — складывала вещи в свой рюкзак. Почти каждый год их кто-нибудь прятал, издеваясь над ней. — Я думала, ты хотела остаться здесь на лето...

Я вздрогнула. Мне не хотелось, чтобы это кто-то знал, поэтому в школе на эту тему я не распространялась. Зачем? Чтобы видеть их жалостливые взгляды и слушать притворные слова сожаления? Жить в Хогвартсе для меня было в радость, но им не понять.

— Откуда ты знаешь? — хриплым голосом спросила я.

— Слышала, как Флитвик обсуждал это с Макгонагал, — совсем по-обычному пожала плечами Полумна. Может на самом деле она и не такая странная, какой выглядит со стороны?

— Так куда ты собираешься летом? — задала я вопрос, чтобы разорвать неловкую тишину, которая давила на барабанные перепонки.

— На море, — мечтательно вздохнула она, и положила в боковой кармашек рюкзака свои серьги-редиски. Нет, всё же Полумна странная.

Я поправила синий полог кровати и начала собирать свои вещи, которых у меня было не очень много. Старый дневник, учебники, пара мантий, и немного маггловской одежды — обычный набор подростка, который возвращается из школы домой. Поправочка: возвращается из магической школы домой.

Продолжали собираться мы в полной тишине. Я не знала о чём заговорить с Полоумной, а та, казалось, даже не замечает меня. Теперь Лавгуд может стать знаменитой, почти такой же, как Гарри Поттер. Ведь она была одной из тех нескольких отчаянных подростков, кто отправился в Министерство, навстречу Пожирателям смерти. Это удивляло меня и вместе с тем восхищало: у Луны характер истинной гриффиндорки. Но она, видимо, не видела чего-то особенного в своём поступке и вела себя как обычно.

Я не любила долгие прощания, поэтому, не оглядываясь, отправилась на выход. За спиной с поскрипыванием и глухим грохотом закрылись врата с вепрями, и я поняла, что не откроются они до сентября. По моей коже побежали мурашки. От мысли о предстоящем мне опять захотелось плакать.

В поезде я, к сожалению, не нашла свободного купе как мне это всегда удавалось раньше. Откровенно говоря, я в тайне надеялась, что Полумна пригласит меня поехать вместе с ней, ведь мы так мило болтали в комнате. Но теперь у неё появились друзья. Я завидовала. Конечно, у меня тоже были приятели в школе, но друзей, верных, которые всегда помогут, мне встретить не посчастливилось.

Пришлось всю дорогу просидеть с первокурсниками, которые обменивались карточками и ели шоколадных лягушек. Эти детишки постоянно шумели и что-то взрывали, действуя мне на нервы. Под самый конец поездки я уже готова была испробовать на несносных сорванцах недавно выученный Петрификус Тоталус, но их спасло то, что я была слишком взволнована и напугана для этого.

Я знаю, она поджидает меня там. Стоит среди других маггловских родителей, радостно ожидающих прибытия своих ненаглядных чад. А она, скорее всего, хмурится, прокручивает в голове грязные ругательства, которые тут же выльет на меня при встрече.

Последним, что отделяло нас друг от друга, была перегородка. Я, чтобы оттянуть момент, пропустила всех других детей вперёд, пусть и моя очередь выходить подошла уже давно. Медленно темнело. Я, тяжело вздохнув, побежала.

— Проклятье! — вскрикнула мама и вцепилась в мою руку выше локтя. Хватка у неё железная, и скорее всего завтра я обнаружу на том месте синяки в виде следов её длинных пальцев.

Она потащила меня сквозь толпу. Полы её тёмного плаща развевались. Она всегда носила его, будто это был своего рода доспех, защищающий её от мира. Или от таких, как я.

Когда-то, когда меня ещё и в планах-то не было, моя мама являлась обычной студенткой одного из престижных университетов Лондона. У неё должно было быть блестящее будущее, не запятнанное внебрачным ребёнком. Но в один прекрасный день Гленда Хорн во время утренней прогулки по городу встретила его — моего непутёвого отца, которого я ни разу в жизни не видела. Наверное, очень грустно знать, что отец твоей дочери возможно никогда не вернётся. Моей маме, скорее всего, ещё больнее, чем мне. Она-то знала его. Но это всё равно не оправдывало того, как она ко мне относилась.

«Я думала, думала, что ты не такая, как он! Но ты — исчадие ада, я ненавижу таких, как ты и он!», — кричала она в тот памятный день, когда я получила письмо из Хогвартса. До этого всё было почти нормально. Иногда я ловила на себе её задумчивый взгляд. Но ребёнком дьявола она меня не называла. Всё изменилось после прибытия письма. И тогда я возненавидела её ещё пуще, чем она меня.

Когда я открыла двери дома, то чуть не задохнулась — в ноздри сразу же ударил горький тошнотворный запах выпивки, которую так обожала моя мать. На полу валялись пустые бутылки и битые стаканы. Жирные упаковки от сосисок полностью захламили журнальный столик.

На диване лежало нечто — груда из грязных кусков ткани, дурно пахнущая сигаретами и алкоголем. Вдруг груда зашевелилась, и я увидела лицо, самое гадкое, что мне когда-либо приходилось видеть. Блевотина засохла в уголках её губ. Женщина улыбалась, и я видела её жёлтые зубы с чёрными пятнами кариеса. Женщина взмахнула рукой и вновь закрыла глаза, проваливаясь во сны, навеянные пивом и сосисками.

Я, с большим усилием подавив рвотный позыв, побежала наверх, спиной ощущая сверлящий взгляд мамы. Она, видимо, ничуть не скучала по мне все эти месяцы и даже нашла «достойную» замену. Меня душили слёзы: чем эта женщина, что зубную пасту видела только по телевизору, лучше меня? «Ты ведьма», — прозвучал в голове ехидный голос.

Я кинула чемодан на пол и упала на кровать, пряча лицо в подушке.

* * *

Утром я постаралась как можно быстрее покинуть дом. Той женщины, что я видела вчера, уже не было. Моя мама собирала бутылки и осколки стекла с пола. Она мрачно и холодно посмотрела на меня и прошептала какое-то ругательство. Я, ничего не говоря, ушла.

Целый день, проведённый на улице, показался неимоверно долгим. Я бессмысленно бродила по городу, кормила бездомных собак едой, что купила на свои карманные деньги. Конечно, это были не те деньги, что дала мне мать. В прошлом году я целый месяц подрабатывала в кафе, чтобы иметь хоть какие-то денежные средства не голодать: мама неохотно кормила меня, и ещё с ещё большим нежеланием давала мне деньги. Потом я сидела около какого-то фонтана и наблюдала за туристами, что фотографировали всё подряд. Это было так мило и странно: видеть, что кто-то восхищается тем, что ты видишь почти каждый день. За весь день со мною никто не заговорил. Наверное потому, что девушка старом платье с заплатками, которое явно давно ей мало, не вызвала доверия.

Поужинала я в кафе. Бутерброд и чашка чая, конечно, не очень сытный ужин, но зато вкусный. По крайней мере, лучше сосисок, которые сейчас ела моя мама.

Побродив по городу ещё некоторое время, я поняла, что нет смысла тянуть время — нужно возвращаться домой. Ночь была звёздной, тёплой; на главных улицах — довольно светло от многочисленных ярких фонарей тут и там. Тихо и спокойно. В голове возникла шальная мысль: а что, если не идти домой?.. Но я сразу же её отвергла.

В доме свет горел только в одном окне — в маминой комнате. Я бесшумно поднялась по лестнице, желая незаметно прокрасться в собственную комнату, но что-то неведомое потянуло меня заглянуть в спальню мамы. Я тихонько приоткрыла дверь.

Она стояла на коленях напротив иконы, в руках держала незажжённую свечу. Губы её шевелились: она, видимо, молилась. Я изумлённо вздохнула — такого мне не приходилось ещё видеть. Вдруг мама начала говорить громче и отчётливее, и теперь я могла разобрать некоторые слова, слова, что никак не могла понять.

— Спаси меня от этого, помоги выжить, отведи беду, — говорила она в безумном трансе. — Уведи Кассиопею.

Услышав своё имя, я вздрогнула и прикрыла дверь. Руки мои дрожали. Она… она на самом деле боится меня. Молится по вечерам Богу, чтобы тот спас её от меня. Я пошла в свою комнату. На душу будто навалился большой камень и неподъёмным грузом тянул меня вниз. Она думает, что я зло — зло, которое она не может контролировать.

В приоткрытое окно внезапно влетела моя сова — единственное, что за всю жизнь купила мне мать. Она любила сов и без колебаний отдала за птицу приличную сумму.

Я всё ещё подрагивающими руками погладила питомицу по мягким перьям на шее, а после достала из чемодана чернила с пергаментом. Кому мне написать? У меня нет друзей, у которых я могла бы попросить помощи. Ни о каких других родственниках, кроме матери, я не знаю. В Хогвартсе мне нет места. А где оно, моё место? Дамблдор не смог помочь мне, а он ведь самый великий волшебник из ныне живущих.

Не самый... Я вспомнила все разговоры и сплетни, что за всё время обучения в школе магии слышала о нём. Тот, чьё имя боятся произносить вслух. Тот, кого все ненавидят. Прямо как меня.

Слова ложились на бумагу сами. Я писала всё быстро, даже почти не дыша. Насколько это похоже на самоубийство? На сто процентов, не иначе. Очень смело и очень нагло.

«Уважаемый Тёмный Лорд.

Кассиопея Хорн»

Я прикрепила письмо к лапке совы и распахнула окно, впуская в комнату прохладный ветерок с запахом соседских цветов. Где-то там, в другой комнате, мать молила Господа защитить её от меня. Что же, в любом случае ты меня не увидишь. Тот-Кого-Нельзя-Называть или убьёт меня, или примет в свои ряды. Третьего не дано. И эта мысль делала меня счастливой.