Неразделённое одиночество (гет)

Ровена Равенкло никогда не хотела быть одинокой, но вся её жизнь была длиною в одно бесконечное одиночество. Как бы она ни стремилась убежать и скрыться от него, всё, что её окружало, неизменно ускользало сквозь тонкие пальцы её загрубевших рук.

Осознание этой простой истины причиняло много страданий несчастной Ровене, и эта боль, точно наконечник отравленной стрелы, медленно, но необратимо убивала её. Все лишения, что тяжелым грузом обрушились на её хрупкие плечи, давили на нее бесконечно.

Ощущение этой тяжести, этой многолетней муки зарождалось где-то в животе, а затем, поднимаясь к лёгким, оно душило её столь жестоко, что она не могла ни дышать полной грудью, ни здраво мыслить, ни спать.

Всякий раз, навещая родные места, где она провела всё своё детство, Ровена понимала, что словно бы стоит на перекрёстке двух дорог. И самая главная, последняя, тоскующая боль обрушивалась на нее водопадом, вопрошая: что она еще может сделать? Пустить всё на самотёк или вернуть свою дочь назад, рискнуть, стереть всю свою гордость до основания и бросить сердце к её ногам? Это было бы единственно верным решением, Ровена ощущала это всем своим существом.

Однажды она ошиблась, позволив гордости взять над собою верх, и потеряла самого дорогого человека, но сейчас… Сейчас она обрела большую мудрость, чем была у нее тогда, двадцать пять лет назад.

* * *

Стояла морозная зима, было холодно — но он же обещал, что придёт. Он всегда приходит.

Ровена кружилась под ярким солнцем, и ветер раздувал ее теплое шерстяное платье. Она кружилась, точно волчок, деревянная игрушка для дитяти. Один оборот на каждый год ее маленькой жизни — ровно десять волшебных оборотов среди сугробов, ведь Ровене всего десять лет. А теперь можно загадать желание — пусть он обязательно придет.

Она не ошиблась, или солнышко ее услышало, но он и впрямь пришёл. С угрюмым видом из-за ближайшего сугроба выглянул мальчишка: его светло-русые кудри припорошила снежная пыль.

Убедившись, что Ровена ждет его, он тут же принял независимый вид, притворившись, что ему нет до нее никакого дела. Просто стоял и старательно выводил на земле какие-то непонятные узоры.

Ровена, решив больше не играть в эту глупую игру (кто первый сделает шаг навстречу, тот и умней!), подошла ближе и принялась рассматривать, что же он так старательно выводит на снежном листе. Просто узоры? Они напомнили Ровене следы птичьих лапок, внутрь которых были вплетены буквы их родного языка, но она, увы, не могла вполне ясно разглядеть их.

— Здравствуй! — улыбнулась Ровена, подняв голову и чувствуя, как румянец заливает ее щеки. Это от холода, наверное.

— Здравствуй, — тихо ответил мальчик, подняв на неё глаза — серого, какого-то уставшего оттенка.

— Что-то случилось? — отважилась спросить Ровена: выражение его лица ей совсем не понравилось.

— Вовсе нет, с чего ты это взяла? — он перестал выводить загадочные узоры на снегу, но усталое выражение вдруг сменилось любопытством: он что-то рассматривал на ее макушке.

— Что такое? — с подозрением спросила Ровена.

— Солнечный лучик запутался у тебя в волосах, — сказал он насмешливо, и улыбка медленно погасла, как будто Ровена нарушила какое-то правило.

— У тебя усталый вид. Тебя снова мучают кошмары? — она закусила губу, чувствуя, что спросила нечто лишнее. Любопытство всегда было её губительной привычкой. По крайней мере, так всегда казалось другим людям — видимо, не зря.

— Даже если и так, то ты последняя, с кем бы я хотел об этом говорить, — он зло огрызнулся, но Ровена знала, что это лишь напускное, не более того. В конце концов, они знакомы почти с рождения, ей ли не знать, когда он притворяется?

— Хорошо, Салазар, — просто сказала она, поспешно добавив: — Если хочешь, давай порисуем на снегу вместе.

— Давай! — Салазар Слизерин всегда с энтузиазмом подхватывал все её идеи, наверное, даже не догадываясь, что Ровена таким образом старалась отвлечь его от дурных мыслей. — Давай порисуем!

Спустя секунду Салазар уронил Ровену в снег. Воздух наполнился заливистым смехом, а дети старательно махали руками, чтобы крылышки снежного ангела приобрели более чёткие очертания.

* * *

— Можно тебя спросить? — вкрадчиво шепнул Салазар.

— Конечно, — в глазах Ровены не было былого любопытства, это он отметил сразу, поэтому это придало ему некоторой смелости, которой недоставало раньше.

— Если бы я натворил что-то ужасное, то ты бы прекратила со мной дружить? — Салазар и представить боялся, что с ним станет, если Ровена произнесет такое холодное, леденящее изнутри слово «Да».

— Я никогда не брошу тебя.

— Клянёшься?

— Клянусь.

— Я поджег книгу одним лишь взглядом. Мне очень страшно. Это произошло само по себе, я старался прочесть, что там написано, но когда у меня не вышло, я разозлился и… — он отвернулся, чтобы смахнуть слезы.

Ровена ухватила его за локоть:

— Не смей думать, что ты опасен. Мы найдём выход для той силы, что в нас таится, и научим других управлять ею — ведь мы не одни такие? — начала Ровена сердито, но к концу фразы тон ее стал жалким и беспомощным.

— Я, кажется, уже нашёл, — прошептал Салазар, оглянувшись в испуге — вдруг кто-то может услышать.

— Как?

* * *

Ровена не могла признаться, что у неё тоже есть некоторые трудности с владением этой таинственной силой, название которой она предпочла бы не произносить вслух.

Несколько лет назад, когда Ровене только исполнилось семь лет, она жутко разозлилась на какую-то женщину, и у той вспыхнули волосы. Ровена боялась признаться себе, что это она сама сделала, но, после некоторых рассказов Салазара о магии, поняла, в чём был подвох. Ей всегда было интересно, почему Господь так зло пошутил именно над ними.

— Когда я вывожу загадочные слова на снегу, которые сам придумал и вложил в них определённый смысл, мне становится легче обуздать свой гнев. Иногда я мысленно произношу их, и это помогает — во многом даже сильнее.

— Вот как?

— Да, но если ты не веришь, то можешь сама попробовать.

И она попробовала:

— Люмос! — негромко сказала Ровена, касаясь веточкой дерева припорошенной снегом земли. И не успела она пожелать того, чего хотела и распробовать слово на вкус, как вдруг из палочки вырвался яркий лучик.

— Вот это да! — изумился Салазар. — Дорогая Ровена, значит ли это, что мы всесильны?

— Я не знаю, — изумление уступило место гордости, но лишь на мгновение: они окинули скептическим взглядом своих снежных ангелов.

— А что, если мы попробуем их оживить?

* * *

Ровена бродила по коридорам Хогвартса, нигде не находя себе места. Да она никогда и не знала, собственно говоря, где её место в этом мире. Она была будто бы странницей, которая лишь временно находится в этом мире, чтобы исполнить своё особое предназначение. Быть может, чутьё все эти годы обманывало её? Как, впрочем, и всё окружение. Теперь, когда жизнь уходила из нее, престарелой, сорокалетней, Ровена стала осознавать, что, возможно, она и не была никогда особенной, и её предназначение было лишь в том, чтобы быть матерью. Но разве это так уж плохо?

Нет, материнство — это, несомненно, лучшее, что с ней случалось когда-либо.

Впервые за много дней отсутствия Елены Ровена решилась войти в её комнату. Там темно, душно и пахнет какими-то мертвыми цветами. Сиренью? Безжизненный запах пустоты. И как только Елена не задыхалась здесь?

Ровена ненавидела запах сирени, но в то же время он был самым родным для неё — потому что этот запах любила дочь.

Ровена повернулась и помимо воли задержала взгляд на грубо сколоченном столе в темном углу комнаты — раньше она не обращала на него ровно никакого внимания. И зря: то, что она там обнаружила, привело её в восторг. То, что выглядело неопрятной кучей ветоши, скрытой полумраком, при свете Люмоса оказалось почти драгоценностью в глазах матери. Множество рисунков, принадлежавших руке Елены — все они были разными, на некоторых были изображены ядовитые цветы для зелий, на некоторых же виднелись незнакомые Ровене лица.

«Возможно, это ученики Годрика или Хельги, ее друзья?» — подумала Ровена — лица детей, бывших не под ее опекой, безнадежно стирались из памяти.

Где-то на задворках сознания она призналась себе, что плохо знала, чем живёт и дышит её дочь.

От печальных мыслей отвлекло то, что она обнаружила рядом с одним из рисунков кулон дочери, который когда-то принадлежал ей самой. Кошка с янтарными глазами, таившими в себе необычайную мудрость — это было так странно для неживого предмета…

Задумчивость, прилетевшая словно с дуновением осеннего ветра в окнах, сменилась волной обиды. Плечи Ровены только на миг содрогнулись от воспоминаний, но не более того. Ей всегда была чужда сентиментальность.

А вот её дочь была самым лучшим творением в её жизни — Ровена могла признаться себе в этом сейчас без утайки, ведь никто, даже самый проницательный маг, не разгадал бы образов, посетивших её воображение.

Нет, она не станет плакать, слёзы — признак слабости, а она не слабая и никогда не была слабой. Так всегда утверждала её мать, но кто знает, быть может, она ошибалась?

Амулет-кошка будто сам собой скользнул в ладонь. Он словно заточил в себе всю её жизнь, все хорошие и плохие воспоминания. Он заточил туда всю тьму и свет веков, и это лишь притянуло очередную вспышку воспоминаний. Всё в этом мире имеет причину и следствие — и всё имеет свою цену, как бы ни было тяжело это признавать. Ровена сама отстранила от себя дочь, она всегда отстраняла от себя всех самых близких людей — лишь оттого, что была слишком гордой.

Было уже поздно что-то менять, оставалось лишь сожалеть о прошлом.

* * *

— Вы знаете, что с ней? — полушёпотом спросила Ровена, чтобы не тревожить заболевшую мать.

— Пока нет, но обязательно узнаю, — сказал лекарь и постарался ободряюще улыбнуться.

— Милая, Ровена… — позвала мать сиплым голосом.

— Матушка, — она опрометью бросилась к постели.

— Ты уже совсем взрослая, моя девочка, сравнялось четырнадцать лет с тех пор, как ты появилась на свет, и я хочу, чтобы ты понимала… — она затихла.

— Что понимала, мама? — Ровена жадно вслушивалась в каждое слово такого любимого, ласкающего слух голоса.

— Этот дар, твой дар, он дан тебе свыше, и ты должна воспользоваться им правильно, понимаешь?

— Да, — Ровена покорно кивнула, ощущая, что с минуты на минуту она останется лишь маленькой одинокой девочкой, ведь её отец давным-давно покинул этот бренный мир.

— Вот и умница. Я всегда знала, что ты мудрая и храбрая… ты моё самое большое счастье в этой жизни, надеюсь, что мы встретимся и в другой. Прими этот дар, это всего лишь кулон, но кошки — самые мудрые животные, этот амулет усилит твои природные способности.

Несомненно, это было не более чем ложь, сказанная в утешение. Последняя ложь ее матери. Последнее ее утешение.

Через пару кротких выдохов, между которыми прошли минуты или века, мать умерла.

В тот день Ровена поклялась, что плачет в последний раз. Она обещала себе быть мудрой, а мудрость без силы воли перестаёт иметь значение. Уж это она знала и ощущала, как никто в этом мире.

У Ровены ничего не оставалось и ничего не радовало её больше, ведь рядом с нею не было никого, кто мог бы заменить ей мать — и даже Салазар для этого не годился.

Салазар…

Как красиво звучало его имя, так же красиво, как те заклинания, которые они вдвоём придумывали, чтобы обуздать свою тёмную силу.

Но была ли эта сила тёмной, делала ли тёмной Ровену? Салазар ведь всегда говорил, что она самая добрая и мудрая из всех людей, что только существуют в мире. Быть может, он ошибался?

* * *

Они, трое бродяг, предпочитающих называть себя путешественниками, встретились на дороге в ближайшую деревню.

— Меня зовут Хельга, а это мой друг Годрик, и нам нужна твоя помощь… Ты же умеешь колдовать?

Мальчишка по имени Годрик протянул ей сломанную диадему и сказал:

— Я нашёл эту вещь недавно, кто-то закопал ее и сломал, но я недостаточно хорошо владею магией, чтобы починить. А ты старше нас — уверен, ты-то уж сможешь! А потом мы продадим ее и поделимся с тобой выручкой. Так ты можешь?

— И не просто починить, но и сделать ещё красивее, — самоуверенно ответила она, — меня зовут Ровена и я очень рада, искренне рада встрече с вами.

Никто тогда не задумался, что эта встреча будет судьбоносной, но тогда им было и не обязательно это знать. Дружба настигла их, как весенняя метель, такая же бурная и неожиданная.

Ровена нашла в Годрике и Хельге некую замену отдалившемуся Салазару и стала учить их всему, что знала о магии, а они стали учить её, поскольку изучали свои силы другими путями.

Когда прошло три года, они пришли к выводу, что жизнь без родного угла — это недостаточно хороший выбор, но друзья вовсе не кичились тем, что они особенны — напротив, они боялись этой тьмы, как и раньше.

И тогда Ровена решила вернуться в родные места, прихватив с собой своих друзей. Там она познакомила их с Салазаром.

Они посвятили его в свои планы, и Салазар мгновенно загорелся энтузиазмом.

Он принимал на веру всё то, что ему говорила Ровена — как и в детстве, — и проводил с ней всё больше времени, после чего их дружба стала только крепнуть с каждым днём. А позже приняла облик нежной любви.

— Давай сбежим? — однажды предложил он ей нескрываемо горячо. — Мы и вдвоём можем создать эту школу и разделить напополам славу, разделить напополам всё на свете.

Он нежно коснулся её губ, а их языки сплелись в пламенном танце.

— Но мы придумали это втроём, — сказала чуть позже Ровена. — Я не могу так поступить с Годриком и…

Салазар пылко прервал её.

— Ты не можешь предать Годрика? Но ведь я твой жених! Я твой лучший друг, и именно я был рядом с тобой половину твоей жизни. Нет. Всегда.

— Пойми, у меня нет никого на свете дороже тебя. Никого — но и предавать друзей я не хочу. Им и так досталось, понимаешь?

— Не совсем. И, видимо, я никогда тебя не пойму.

Этот момент стал переломным в жизни Ровены.

Их общение постепенно становилось все более холодным, а близость была лишь способом выплеснуть обиду и горечь.

Когда Ровена стала носить под сердцем дитя, то Салазар не поверил в своё отцовство и стал отдаляться еще больше, а затем и вовсе покинул их всех. Его неверие задело гордость Ровены, и она не отправилась искать его — допустила ошибку, ту же, что и с дочерью.

Но на это раз она постарается все исправить — она отправила на поиски Елены надёжного человека. Ровена сумеет дождаться.

* * *

Прошло несколько недель, прежде чем Ровена поняла, что загадочная болезнь, которая была явно вызвана ядом, потихоньку берёт над ней верх, и единственное, что ей оставалось — это сохранить какой-то след после себя на этом свете. Именно след, неразделённый ни с кем более.

Она всё так же держала в руке семейную реликвию, которой её дочь предпочла диадему, и когда сердце Ровены вновь сжалось от боли, она приняла решение наложить на этот особенный для неё кулон оживляющие чары, а также вложить в него всю свою мудрость.

Из кулона получился замечательный котёнок. Ровена приласкала его и поняла, что остатки своих сил она вложила в чары, которые применила, трансформируя неживое в живое и настоящее.

— Ну что ж… мою Елену я больше не увижу, зато могу дать напутствие тебе. Найди человека с таким же грузом одиночества за спиной и спаси его — неважно, когда это произойдёт, ведь у кошек в магическом мире девять жизней. Ты можешь родиться девять раз, в прошлом и будущем... Ты найдешь и поможешь этому человеку, и он никогда, повторяю, никогда не будет одинок.

Отпуская кошечку-малютку, Ровена поняла, что ей стало легче. Она подарит этому миру не только мудрость, но и добро.

* * *

Это был весенний вечер. Ласковый свежий дождь оседал на лицах прохожих, заставляя их приободриться.

Мальчик лет двенадцати шлёпал по лужам и совсем не выглядел бодрым. Сегодня магглы снова отняли у него тетрадь с домашним заданием, а затем нещадно побили. Почему он должен учиться в их противной школе?

«Потому что ты сквиб», — безжалостно шелестел дождь.

Затем он услышал, как возле его ног что-то жалобно пискнуло — котёнок!

— Тебе холодно? — спросил он несчастное животное и, взяв на руки, укрыл своим порванным плащом. — Ну ничего. Как же мне тебя назвать?

Кошка не ответила, только доверчиво прижалась к его груди и замурлыкала.

— Назову тебя… Миссис Норрис, как нашу соседку — она добрая. Ну, миссис Норрис, мы уже почти дома.

Аргусу Филчу больше не было страшно, его сердце было согрето надеждой.