Тот самый Герой (джен)

* * *

Если вы просматриваете эти мысли в Омуте Памяти, значит, мой план увенчался успехом. Значит, я мертв.

Мертв и Волдеморт. Нас обоих пожрало то, что составляло нашу сущность.

Пророчество.

* * *

Солнечный и жаркий день в маленьком, ничем не примечательном городке. Духота такая, что лишний раз прикоснуться к собственной коже противно. Однако взъерошенный мальчик, съежившийся на качелях, не только сжался в клубок, подтянув колени к груди, так еще и спрятал в них лицо.

Со стороны может показаться, что он плачет, но прячет ребенок совсем не слезы. Он скрывает глаза, бегающие словно от собеседника к собеседнику, и беззвучно что-то бормочущие губы.

— Эй, чокнутый, — в спину мальчишке врезается надкусанное яблоко, и «чокнутый» спрыгивает с качели, мгновенно белея от злости.

Толстый мальчишка стоит неподалеку и презрительно разглядывает свою жертву, которая из-за одежды не по размеру кажется еще меньше.

— Я не чокнутый, слышишь, Дадли? — голос худенького звучит не громче ветра, однако толстяк слышит его и расцветает ехидной улыбкой.

— Еще какой, ты и раньше был придурком, Поттер, а как съездил в свою чокнутую школу, так вообще отъехал! Ты орешь по ночам, сам с собой разговариваешь...

— Ты врешь, — устало возражает Поттер, видно, что сосредоточен он совершенно не на Дадли или его словах.

— Профессор, я не хотел, профессор, я не убивал вас, — даже без кривляний Дадли выглядит довольно мерзко, но теперь, паясничая и подвизгивая, изображая кого-то очень жалкого, он становится совершенно отвратительным.

— Прекрати, — зрачки Поттера останавливаются и стекленеют, сфокусировавшись на Дадли. Но тот не придает этому значения.

— Скажи, Потти, а если ты кого-то убил, почему тебя до сих пор не посадили?

* * *

Потому что этого не было в планах тех, кто стоял за моей спиной. Ведь мне сошло с рук и твое убийство, Дадли.

* * *

Темноватая комната с низкими потолками и большим окном явно тесна для двоих детей, тем более для мальчика и девочки. Впрочем, мальчик, видимо, только гость, а не постоянный жилец. На письменном столе лежит тонкая книжка в черной обложке без каких-либо надписей.

— Отдай мне эту книгу, Джинни.

— Почему это?

— Джинни, это плохая вещь, — мальчик тяжело вздыхает, не глядя на собеседницу и сосредоточенно уставившись на книжицу.

— А она говорит мне, что плохой ты, Гарри. И Рон говорит мне, что ты чокнутый. А книга моя, она лежала в моих вещах.

— Джинни… — Гарри вздыхает, тяжело, будто из последних сил.

— Что? Думаешь, я поверю тому, кто убил своего брата и от которого отказалась родная тетя? Мама с папой тебя жалеют, они тебя усыновили, но я — не жалею и верить тебе не стану. Уходи!

— Она кричит... — прислоняясь головой к косяку, произносит Гарри, — и чем дольше я ее слышу, тем больше тьмы в моей голове. Отдай мне книгу, Джинни, я не хочу причинять тебе вред.

* * *

Мое желание не сбылось. Хотя, в отличие от Дадли, Джинни осталась жива. Ее спасло то, что она меня не обижала, отчего мой больной мозг не нашел причины сжечь ее.

Но большой шрам от ожога на руке у нее все же остался. А еще — глубочайшая обида и жажда мести, которую ей уже не суждено исполнить.

* * *

Высокий просторный зал библиотеки. За столом, заваленным книгами, сидят мальчик в круглых очках и девочка с пышными волосами. В их манере прятать глаза и в молчаливости есть что-то похожее, хотя девочка кажется чуть более открытой. Правда, сейчас это означает только одно — ее душа заперта на семь замков, один из которых открыт на пол-оборота ключа. Ее приятель отгородился от мира всеми запорами и выкинул все ключи в разных местах собственного сознания.

— Гарри, я нашла, — произносит девочка, и мальчик отрывает от толстенного тома измученный взгляд.

— Что ты нашла, Гермиона? Почему я часто обжигаю, когда злюсь?

— Кровная магия срабатывает, когда ее носитель испытывает чувство страха или гнева.

— И как же она сработала, когда я был маленьким? — скептически кривит губы Гарри, отстраненно глядя на Гермиону.

— Может, тебя напугал крик мамы? — отводя глаза, будто сказала совершеннейшую чушь, предполагает девочка.

* * *

Да, напугал. Умница, Гермиона. О верности ее догадки мне потом поведали дементоры. Ибо даже профессор Квирелл — моя первая жертва — не смог затмить воспоминание о маминой смерти.

Вы все еще здесь? Тогда не останавливайтесь.

Дальше будет самое интересное.

* * *

Сарай с садовыми приспособлениями и небольшим побитым автомобилем. В углу среди граблей и лопат съежился парнишка двенадцати-тринадцати лет. Однако он до того тощ и бледен, что точно сказать невозможно.

На коленях у мальчика лежит тонкая черная книга. В пальцах зажата перьевая ручка.

— Кто ты? — выводит худая мальчишеская рука на пожелтевшем листе.

— Том Марволо Реддл, — проступает на странице. — А кто ты?

— Я Гарри Поттер.

— Как к тебе попал мой дневник?

— Лучше спроси, что я с ним сделаю.

— И что же?

— Сожгу.

— Ты не сможешь, — кажется, что надпись смеется над ним.

— Ты меня недооцениваешь, — под пальцами Гарри Поттера начинает дымиться бумага.

— Нет, нет, НЕТ, — куда более крупными буквами полыхает надпись.

— Сейчас ты кричишь в моей голове громче всех. Или ты говоришь мне, кто ты и кто остальные, или сгоришь сейчас.

* * *

Никто не утверждает, что расколоть Риддла было легко. Напротив, это было довольно сложно, ведь мне следовало выбить из него признание до того, как от книги останется только обгоревшая обложка. Мне помогли интуиция и обостренная паранойя, находившая основание для сомнений в любом слове. Лишь чудом, запутавшись в груде моих несвязных вопросов, Риддл проболтался про якоря для вечной жизни, и мне стало ясно, что именно кричит в моем сознании.

А дневник я все-таки сжег. В моей голове и так хватало голосов.

* * *

Светлый кабинет, в аквариуме в углу плавает лупоглазый гриндилоу. За столом жуют шоколад мальчик и взрослый мужчина.

— Тебе стоит тренироваться в отстранении от эмоций, Гарри, — произносит мужчина.

— Я не могу, профессор, они кричат в голове. Они хотят, чтобы я умер, они хотят занять мое место.

— Не нервничай, Гарри, все, что ты можешь — это отстраниться. Пока мы не знаем, что за духи тебя терзают, — губы профессора слегка вздрагивают, выдавая сомнения в присутствии каких-то духов. Гарри чуть напрягается, заметив, но, кажется, не считает это чем-то сверхобидным или странным. Видимо, Гарри умеет терпеть и недоверие, и сомнение в своих словах.

Стук в дверь, и в кабинет вплывает еще один участник этой небольшой сцены из чьей-то памяти.

— Добрый вечер, Северус, — любезно произносит собеседник Гарри.

— Ваше зелье, Люпин, — а вот ответ звучит с весьма презрительными интонациями.

Сощуренные зеленые глаза сосредотачиваются на гримасе пришедшего, отмечая каждую черточку, каждую деталь его лица. Внезапно Гарри вскакивает и, выбив из рук Северуса бокал с дымящимся зельем, впивается пальцами в его лицо. И от его прикосновений не очень успешно отбивающегося мужчины ползут красные волдыри ожогов.

* * *

От ублюдка Снейпа меня удалось оторвать только Дамблдору. Почему моя жертва осталась жива — я не знаю, потому что ему я желал смерти гораздо больше чем Дадли.

Хоть он и не мертв, но все же слеп на один глаз, выжженый мной до последнего нервного окончания. А правая сторона его лица покрыта огромным, не поддающемуся исцелению ожогом. И одна из немногих вещей в моей жизни, которой я могу гордиться — то, что не позволил ему отравить Люпина, единственного человека, который относился ко мне с добротой.

Дамблдор и в этот раз отмазал меня не только от Азкабана, но даже от отделения душевнобольных в Мунго.

Правда он в который раз пытался мне что-то объяснить, упирая на мораль, на недопустимость жертв, на то, что нельзя убивать просто потому, что тебе что-то показалось.

Я не слушал директора. Я знал, что все и так идет по его плану. А зачем заставлять человека лишний раз лицемерить?

* * *

Небольшая комнатка с люком в полу. В камине полыхает огонь, причем, видимо, давно, потому что в комнате довольно жарко. На столе дымится чашка с чаем. Высокая худая женщина в круглых очках словно провалилась взглядом вглубь хрустального шара.

— Что ты хочешь узнать, мой мальчик? — глубоким и потусторонним голосом спрашивает она у подростка, полулежащего в кресле.

— Вы говорите, что я умру… — тихо произносит тот. — Почему вы так в этом уверены?

— Грим преследует тебя, — с придыханием отзывается женщина.

— Как давно? Как долго мне осталось?

— Я видела Грима при тебе, еще когда ты родился, — торжествует собеседница, — но тебе суждено великое дело, дитя мое. Я видела видение. Я изрекла Пророчество о твоей судьбе.

— Вы расскажете мне это пророчество? — сомневаясь, уточняет мальчик.

— Нет, не расскажу. Но ты его услышишь.

Тонкая женская рука, унизанная браслетами, достает из кармана широкой юбки простой магловский диктофон и кладет его на стол.

— Гермиона говорила, они здесь не работают, — меланхолично произносит мальчик.

— Душа твоей подруги суха, она мыслит лишь утвержденными правилами, я же подчиняюсь течению магии, которая защищает работу этой вещицы — отстраненно произносит женщина и наживает на кнопку с белым треугольником.

— Грядет тот, у кого хватит могущества повергнуть Темного Лорда… — потрескивает глубокий и глухой голос. — Рожденный теми, кто трижды бросал ему вызов, рожденный на исходе седьмого месяца... и Темный Лорд отметит его как равного себе, но не будет знать всей его силы... И один из них должен умереть во имя смерти другого, ибо ни один не может умереть спокойно, пока жив другой... тот, кто достаточно могуществен, чтобы повергнуть Темного Лорда, родится на исходе седьмого месяца... — и черная пластиковая коробочка замолкает, оставляя после себя лишь пустоту и безнадежность.

* * *

Старушка Сибилла. Если бы она так часто не напоминала мне о скоротечности моей жизни и ее близком финале, я бы даже сказал, что любил ее. Кто может помочь сумасшедшему, если не другой сумасшедший?

Правда, если мы и помогали в чем-то друг другу — так это в еще большем уходе за грань реальности. Мы вместе придумали этот план. Она научила меня извлекать воспоминания. Как оказалось, когда у тебя в голове абсолютный кавардак, извлечение отрывков памяти помогает слегка систематизировать хаос. Сумасшествие способствовало моему таланту искажения воспоминаний. Именно так я добился того, что вы сейчас слышите мой голос.

* * *

Узкий, плохо освещенный коридор. Темнота такая, что даже одинокая крыса сбилась с пути и мечется из стороны в сторону, пытаясь определиться с направлением. Нюх и чутье, видимо, уже подводят. Три круга описано вдоль коридора, и животное, так и не выбрав, останавливается, уставившись в пустую стену. Возникновение в каменной кладке черной двери кажется не менее странным, чем превращение крысы в плешивенького низкого толстяка, который тут же проскальзывает за дверь.

Следующее помещение напоминает огромную свалку из самых невозможных вещей — от ржавых мечей до поломанной мебели. Свалку, достойную названия «Город». Коротышку, впрочем, совсем не интересует, сколько хлама валяется вокруг него. Он безошибочно проходит к шикарным доспехам в полный человеческий рост и снимает со шлема помятую диадему.

— Тебе не идут короны, Томми, — раздается тихий голос.

Коротышка оборачивается, вытаскивая из кармана тонкую палочку. Его взору представляются не особенно угрожающие противники — высокая женщина в огромных очках-лупах и мальчишка, сворачивающий сброшенную с плеч серебристую мантию.

— Не смей меня так называть, — шипит толстяк.

— А как называть? «Питер»? «Короста»? «Лорд»? — презрительно кривится мальчик.

— Если ты здесь, то знаешь, что в эту ночь твое тело будет принадлежать мне, как ты меня ни называй.

— Уверен, что мне это важно?

— Да-да, я знаю правду, — ухмыляется толстяк, — ты не чокнутый, ты слышишь мои крестражи, потому что сам — крестраж. Я не дурак и не буду тебя убивать. Я могу стать тобой. Я получу молодое, сильное тело, а не это убожество, в котором приходится ютиться сейчас.

— Думаешь, что знаешь обо мне все? — сухие губы подростка искажаются в гримасе то ли боли, то ли издевки. — Думаешь, что все голоса, что звучат в моей голове, твои? Ты ошибаешься. Я слышу Квиррелла. И он говорит мне, что я убийца. Всегда. Его голос живет в моих мыслях, и даже когда мы все сгинем — ты, я, все твои якоря, — он все равно останется. Чтобы терзать меня и дальше после моей смерти.

— Когда я займу твое тело, оно уже не будет чокнутым, — насмешливо, словно глядя на безнадежного больного, замечает толстяк. — Твой мозг, в отличие от твоей души, не поврежден.

— Сделайте как договорились, профессор, — произносит мальчик, передавая женщине сложенный серебристый сверток, — пусть мои воспоминания увидит хоть кто-то. Пусть кто-нибудь узнает, что ваши пророчества верны — и сбываются. Прочее меня не волнует.

— Ты действительно думаешь, что сможешь мне навредить? — палочка в руке плешивого вновь поднимается.

— Тебе — нет. Но себе — да.

Мальчик крепко обнимает себя за плечи. Толстяка перекашивает, словно он соприкоснулся с чем-то, несущим ужасную боль. А его маленький собеседник уже валяется на груде мусора, вопя и содрогаясь от боли, но не разжимая хватки. Впрочем, кричит он недолго. Магия безжалостна и скоротечна — уже через несколько секунд на полу остаются обугленные кости. Его и толстяка.

Диадема, выпавшая из рук толстяка, растекается неясным серебряным ручейком.

Где-то далеко, в банковском хранилище, золотая чаша рассыпается в пыль.

В доме на площади Гриммо медальон Слизерина распадается на две равные половинки.

И в заброшенном доме Гонтов Воскрешающий Камень уходит в мир мертвых, которому и принадлежал.

— Прощай, мой маленький герой, — шепчет Сибилла, вытягивая из виска серебристую нить. Подняв юбки, она перешагивает через два обгоревших скелета и направляется к выходу.

* * *

Вы не слышали меня. Никто из вас. В моей голове ежедневно взрывались тысячи галактик из-за того, что я чувствовал недобитые куски Лорда, пытавшиеся захватить меня.

Позвольте же на этом закончить мой маленький парад воспоминаний. Меня ждет мама, вложившая мне в руки оружие против моего врага. Наверное, она бы расстроилась, узнав, что меня убьет то, что должно было защитить. Но не все наши чаяния приводят к тому, на что были направлены изначально.

Прощайте.