Зарази меня жизнью (джен)

Каждый день в пути. Постоянный страх сковывает тело, подкатывает тошнотой к горлу, путает мысли. Иногда мне кажется, что за мной летает не видимый невооруженным глазом персональный дементор. Секунды складываются в часы, растягиваются до бесконечности. Гермиона создает видимость деятельности, Рон лежит на кровати и бессмысленно смотрит в пустоту, а я… А что я? Сердце борьбы, надежда магического общества, а на деле совершенно не знаю, что делать. Без помощи, без надежды. Как слепой котенок, брожу в темноте и натыкаюсь на острые углы. Я не могу, не могу, не хочу быть тем, на кого почти молятся. Сижу в палатке на каком-то очередном пустыре с двумя друзьями, но без малейшего понятия, куда податься дальше. У нас есть знания, но нет возможностей. Повсюду рыскают Пожиратели и просто наемные убийцы, которые жаждут моей крови. Плевать, как именно, лишь бы доставить Лорду, а тот уж найдет самый изощренный способ убийства. Такой, чтобы я мучился, молил о пощаде, захлебывался собственной кровью. Он будет наслаждаться каждым мгновением моей боли, злорадствовать, соблазнять скорой смертью. Он сломает меня, покрошит на мелкие куски, а потом будет наблюдать, как боль сжирает последние крохи разума. Я знаю, я видел, я делал это вместе с ним и наслаждался. Чужие муки упоительны, если их причина — ты. Сжимаю руки в кулаки так, что ногти прорезают кожу ладоней, и на ней проступают тонкие кровавые цепочки.

Закрываю глаза и проваливаюсь в удушливую тьму. В который раз за последние два года. Как бы усиленно ни тренировал окклюменцию, это не приносит пользы. Может, потому, что Лорд сильнее. Может, потому, что это часть моей натуры. Та сокровенная, тщательно скрываемая ото всех деталь, которая делает меня злодеем, а не героем. Делает истинным преемником Лорда. Делает равным ему.

С тех пор как Нагайна укусила мистера Уизли, реалистичные сны не прекратились. Месяц от месяца становятся только навязчивее и страшнее. Я уже не вижу себя в разуме Нагайны, я и есть чертова Волдемортова гадюка. Калечу и убиваю.

Стою над телом жертвы и методично наношу удары, наслаждаюсь каждым стоном, смакую всхлипы и хрипы. Тело выгибается в неестественных позах, а я только ухмыляюсь. У них прилипают волосы к шее, закатываются глаза, а из края рта стекает кровавая слюна. И мне нравится это видеть. Чертовски нравится чувствовать власть. Доставляет удовольствие ощущать превосходство. От моего желания зависит, будет он жить или умрет. Взмах моей палочки решит исход его истязаний. Все кончится, когда я решу. Вдыхаю воздух сквозь ноздри, пропускаю через легкие — на языке оседает металлический привкус, и я смеюсь, как безумный. Еще один сломанный человек, еще одна никчемная жертва, еще один труп на моем счету.

Вскакиваю с кровати, выставив перед собой палочку. В палатке темно, вижу впереди неясные всполохи костра и слышу шелест листьев. Снова кошмар. Слишком реалистичный, чтобы быть иллюзией. Слишком фантастичный, чтобы быть настоящим. Судорожно шарю рукой на груди и сжимаю в руке медальон. Снова отключился. Воспоминания смешиваются, реальность и игры подсознания разрозненны, как куски паззла, — не могу нащупать границу. Чувствую, как теряю себя. Личность дробится на куски, ускользает от меня. Разум машет платком и убегает все дальше. К родителям, Дамблдору или все же к Волдеморту? Крах близок как никогда, и только Рон с Гермионой связывают с происходящим. Поддерживают, что-то делают, пока я силюсь не сойти с ума. Или уже поздно?

— Гарри, все в порядке? — Гермиона обеспокоена: брови сдвинуты, а уголки губ опущены. Она слишком устала, опекая меня.

— Хватит возиться со мной, как с маленьким ребенком, — зло шиплю я и резко поднимаюсь. — Не сахарный, не растаю.

Почти выбегаю из палатки, пинаю камни, попадающие под ноги. Хочу убежать подальше от ее заботы и недоумения и раздражения Рона.

Хватит… Хватит. Хватит! Надоело чувствовать себя душевнобольным или и того хуже — мальчиком, который выжил. Помощь всегда приходила вовремя и только, а сейчас ей неоткуда взяться. Дамблдор бросил всех на произвол судьбы, взвалив все на мои плечи.

Вспоминаю доверительный шепот Кингсли:

— «Гарри — наша последняя надежда», — последнее, что сказал мне Дамблдор перед смертью.

Все ждут от меня больше, чем могу. Понятия не имею, где оставшиеся крестражи и как выглядят, а тот, что есть, нечем уничтожить. И какой прок в этом сакральном знании? Пшик. Мышиная возня на одном месте злит. Хочу что-то делать, бросаться наперерез, сражать — что угодно. Все чаще думаю, что конец этого пути один — стук сырой земли о крышку лакированного гроба. И я уже почти готов к этому.

— Гарри, — слышу, как Гермиона зовет меня, но не хочу возвращаться.

Видеть ее опухшие веки выше меня. Она не давит, но молчаливо ждет от меня решения. И в каждом взгляде вижу скрытый укор, даже если его нет. Чувство вины захлестывает. Они с Роном доверяют мне. Верят, что сможем победить. Верят, что я смогу, но понятия не имеют, что мне снится и как иногда тяжело смотреть на них. Темноволосый мальчик с зелеными глазами, с которым они дружили в детстве, изменился до неузнаваемости, но я не могу в этом признаться. Разочаровать их означает предать себя окончательно.

Кто бы мог подумать, Гарри Поттер — законченный эгоист. Вот вам и спаситель. Заказывали? Получайте, только не жалуйтесь на качество продукта. Сарказм получается ядовитым, собирается на кончике языка и отравляет изнутри.

— Я здесь, — делаю пару шагов к Гермионе, и она вздрагивает. Наверное, в неясном свете Люмоса я похож на инфернала: искусанные губы, темные круги под глазами, заострившиеся скулы.

— Ты меня напугал, — зачем-то говорит она, но не двигается с места.

— Извини, я не хотел, — пожимаю плечами и засовываю руки в карманы.

— Пойдем ужинать, а то Рон один все съест, — она улыбается краем губ. Пытается разрядить обстановку, но не получается. Уныние поселяется в душе каждого из нас и подтачивает уверенность в своих силах. — Сними медальон, сегодня моя очередь.

На споры нет сил, и я просто подчиняюсь. Мы идем к палатке, не говоря ни слова. Несколько десятков шагов, кажется, никогда не кончатся. Будто иду в гору, а вместо того чтобы подняться наверх, кружу вокруг подножия. Гермиона думает о чем-то своем. Поправляет волосы, хмурится — явно недовольна. Наверное, мной. А может, Рон снова высказывает, что устал ждать, пока на героя снизойдет озарение. Такие разговоры случаются все чаще, но я старательно притворяюсь, что не слышу их и не понимаю, что происходит под носом. Объясняться в Роном хочется еще меньше, чем бесцельно протирать штаны в холодной глуши среди гор и камней.

— Он ушел, — тихо роняет Гермиона, а ощущение, будто кричит во все горло.

— Что? — бестолково переспрашиваю. Надеюсь, что мне послышалось. А может, Гермиона имеет в виду что-то совсем другое.

— Рон ушел.

Сердце пропускает один удар. Чувствую, как еще одна нитка связи с реальностью обрывается. Поднимаю голову и смотрю в ночное небо. Чудится, что вижу оранжевый воздушный шар с лицом Рона. Он летит далеко, где нет войны и обязательств, там он свободен и может быть с семьей. Скрываться, но рядом с близкими людьми. А у меня и родителей нет, и братьев, и сестер, даже крестного нет — кругом один и вынужден барахтаться в этом болоте неопределенности.

Слышу, как Гермиона всхлипывает, и поворачиваюсь к ней. Она торопливо смахивает слезы и прибавляет шагу.

— Гермиона, — окликаю ее, но она как всегда пытается быть сильной даже тогда, когда ее не просят. Догоняю, разворачиваю к себе и прижимаю. Она не сопротивляется, утыкается носом в шею и обнимает. — Он ведь из-за меня ушел, — зачем-то вслух говорю я.

Гермиона мотает головой, но тут же всхлипывает.

— Рон... просто он... он устал, — опять пытается его оправдать. — Он…

— Ты тоже устала, у тебя тоже есть родители…

— Нет, — шепчет она, и вот тут мне становится страшно. Неужели?.. — Я знала, что мы пойдем за крестражами, но не могла оставить их без защиты, и... — чувствую, что она сильнее цепляется за мой свитер, шмыгает носом, — сейчас они живут в Австралии, под другими именами. И думают, что у них никогда не было детей.

Ее тело напрягается: Гермиона сдерживает себя из последних сил. Не хочет вывалить свои переживания на меня, но ведь именно я втянул ее в это все. Все это из-за меня.

— Все будет хорошо, — совсем тихо, почти неслышно, шепчу ей на ухо и поглаживаю по спине. — Мы справимся, выживем, и ты обязательно вернешь им память.

— А вдруг не смогу?

Ни разу не слышал таких безнадежных интонаций в ее голосе. Похоже, и она не верит в счастливый конец, а этого допустить не могу. Гермиона заслуживает лучшего.

— Глупости, ты все можешь, — уговариваю, пока она не затихает в моих руках. Доверчиво прижимается и изредка вздыхает. Оба молчим, потому что все уже сказано.

Поступки весомее слов, все, что могу сейчас, — обнять и не отпускать, попытаться заслонить от страхов и сомнений, разделить пополам ее и свои. Рон одним ударом разрывает связь, зато нас с Гермионой нитка связывает еще сильнее. Ее я не смогу подвести. Только не Гермиону.

* * *

Решение отправиться в Годрикову впадину приходит спонтанно. Гермиона ждет Рона; не говорит напрямую, но я же не слепой. Плачет, когда думает, что не вижу, и в который раз перечитывает сказки Биддля. Все еще надеется найти скрытую подсказку от Дамблдора, а я давно уже ни во что не верю. Остается рассчитывать только на себя, но руки опускаются. С каждым судорожным вздохом, с каждым всхлипом Гермионы все сложнее собрать волю в кулак. Могу часами смотреть в потолок или без конца подкидывать снитч. «Чаша Хельги, что-то Ровены», — без перерыва крутится в голове. Главное известно, но переменных катастрофически много, а я слишком устал скитаться.

— Ты должен, — говорит в моем подсознании патлатый очкарик.

— Я должен, — повторяю за ним.

— Ты не сможешь, — он щурится и нагло ухмыляется.

— Я смогу, — спорю, хоть и без энтузиазма.

— Жалкий неудачник, — тот, второй, так похожий на меня, презрительно смеется и растворяется в воздухе.

Очередная иллюзия — разговор с самим собой — уже не воспринимается как что-то из ряда вон выходящее. С недавних пор довольно часто беседую со своим темным альтер-эго. Оно жаждет хлеба и зрелищ — пыток и власти. Оно настолько похоже на Волдеморта, что мне кажется, что на самом деле я такой же. Не зря Шляпа предлагала мне Слизерин, не зря я могу говорить со змеями, не зря…

— Ты крестраж, — голос подсознания отчетливо звучит в голове. — Ты мечтаешь воссоединиться с хозяином, — стучит в висках. — Никчемный сосуд для чужой души, — свистящий шепот разрывает барабанные перепонки.

— Давай аппарируем в Годрикову впадину, — выпаливаю я, лишь бы заглушить ненавистные слова.

Это не так! Я не верю! Еще один обман!

— Но, Гарри, это опасно, — осторожно начинает Гермиона. Со временем становлюсь раздражительным и агрессивным, и она говорит тихо и спокойно, как удав мог бы убеждать кролика. Она не боится, но опасается. Тщательно взвешивает слова, просчитывает возможную реакцию. Рациональность и подстраховка — это и есть Гермиона.

— Все равно. Сколько можно ждать какого-то знака, время идет, люди умирают. Мы должны что-то сделать! — почти кричу на нее, потому что голоса в голове все сильнее, а Гермиона молчит.

— Но риск…

— Мы столько раз чуть не умерли, а ты до сих пор думаешь о риске?

Она удивленно смотрит на меня и кивает. Видимо, не находит слов, или я настолько безумно выгляжу. Представляю: волосы торчат в разные стороны, глаза горят, на щеках лихорадочный румянец. Сам бы сдался в Мунго, если бы мог, наверное, чтобы спокойно наслаждаться своими галлюцинациями и убивать вымышленных людей. Так проще и спокойнее, не надо ничего решать, все происходит само собой — нужно только закрыть глаза и взмахнуть палочкой.

— Я понимаю, что там могилы твоих родителей, а скоро Рождество… — Она запинается, но все-таки продолжает: — И ты хотел бы…

— Я хотел бы найти способ уничтожить крестраж или хотя бы отыскать еще один, — жестко обрываю ее и тут же жалею.

Это мои тараканы в голове, мои проблемы и заботы не должны отражаться на ней. Она и так все бросила, чтобы помочь мне, хоть я и был против, но это же Гермиона. Все для других вопреки всему. Всегда поступает по совести, и я не имею права пренебрегать ею.

— Прости, — кладу руку на ее плечо, но она отворачивается. — Я не хотел, правда… Ну хочешь, побей меня. — Гермиона улыбается краем губ, но не поворачивается. — Что мне сделать, чтобы…

— Ужин, — тут же находится с ответом она, — вода с грибами у тебя все равно лучше получается.

Поджимаю губы и киваю со скорбным видом.

— Готов понести заслуженное наказание.

Она смеется и откидывает волосы назад.

— Так и быть, помогу тебе порезать продукты, — и идет вглубь палатки, где на столе уже лежат грибы.

Хочу ей рассказать о кошмарах и видениях, но в последний момент останавливаюсь. Снова. В пятнадцатый раз. С ноября я начал считать. Голые цифры отвлекают, чуть сильнее привязывают к реальности, и я цепляюсь за них зубами. Даже понимаю Гермиону с ее тягой к нумерологии. Числа просты и понятны, в них нет скрытого смысла или двойного подтекста. Не имею права выдергивать Гермиону из упорядоченного мира и ввергать в мой ад подсознания. Может быть, потом… Если станет совсем невыносимо… Если не смогу сам справиться… Выдержу! Обязан. У меня получится…

— Ты идешь? — Гермиона оборачивается и улыбается.

«Все будет хорошо, иначе и быть не может», — говорят ее глаза, и я верю. Гермиона не умеет обманывать, у нее наверняка нет темной стороны. Чистый, ничем не замутненный свет, который она дарит мне, вытягивает из тьмы одиночества и отчаяния.

* * *

Смотрю на имени родителей, выбитые на надгробии, но не чувствую ничего. Совсем. Ни злости, ни горечи, ни обиды, ни скорби, ни печали — ничего. Будто это чужие люди в холодной могиле. Гермиона не подходит — наверняка считает, что мне нужно побыть наедине с собой. Она всегда видит в людях лучшее, вот только во мне хорошее стремительно умирает, отпадает за ненадобностью. Стою посреди кладбища на открытой местности — идеальная мишень. Появись сейчас Волдеморт, даже стараться не придется: я как на ладони. От осознания этого в крови бурлит адреналин, ощущаю неповторимое чувство эйфории. Будто бросаю вызов системе, которая отказывается меня ломать, но и просто так не сдамся. Если и умирать, то достойно.

Слышу тихие шаги за спиной — это Гермиона. Ненавязчиво напоминает о своем присутствии.

— Гарри, нам нужно идти, — кладет руку на плечо и чуть сжимает.

Киваю и бросаю последний взгляд на могилу. Джеймс Поттер. Лили Поттер. Люди, которые умерли, чтобы я жил. Ловлю себя на мысли, что их жертва ни к чему не привела. Было бы проще, если бы Авада не срикошетила и меня не было. Никаких скитаний, одиночества, боли. Меня бы не интересовала судьба магической Британии, я не был бы спасителем, Волдеморт победил и установил свою диктатуру. Лучше бы не было, но волшебники бы уже привыкли. Магглорожденных просто не было бы в Школе, их бы не гнобили, чистокровные правили. Воображение рисует картину этого мира: Уизли в опале, Люпин в подполье, Гермиона так и не узнала, что она волшебница,— одномерное общество в черном цвете без права на инакомыслие.

— За нами кто-то следит, — шепчет Гермиона.

Резко оборачиваюсь и вижу одинокую фигуру в свете фонаря. На Пожирателя не похоже, на доброжелателя тоже. Кто это? Адреналин вскипает с новой силой. Хватаю Гермиону за руку и тяну за собой. «Лишь бы не упустить», — стучит в голове. Это кажется жизненно необходимым. Долгое ожидание дает о себе знать. Инстинкт самоубийцы клокочет в груди и требует выхода. Наконец мы хоть куда-то двигаемся.

Когда приближаемся, понимаю, что это древняя старуха. Она пытливо смотрит на нас и манит к себе.

— Батильда Бэгшот? — догадываюсь я, и она кивает.

Подруга Дамблдора, хорошая знакомая родителей. Понимание бьет под дых. Могу приблизиться к их жизни, узнать ближе, натянуть еще одну нитку связи с реальностью, за которую можно держаться.

Когда мы заходим в дом, все встает на свои места. И молчаливость Батильды, и заискивающие взгляды, и скованность движений. Запах разложения бьет по нервам. Узнаю его сразу — в каждом сне чувствую, как пахнут гниющие трупы, совершенные в своей отвратительности. Гермиона морщится, зажимает нос и оглядывается по сторонам. А псевдо-Батильда — уверен, что настоящая Бэгшот в одном и шкафов кормит своими внутренностями паразитов, — жестом зовет меня наверх. Оборотное или чары, трансфигурация? Гермиона права, идти в Годрикову впадину было слишком очевидно, но я чувствую, как тело наливается энергией. Засовываю руку в карман и сжимаю палочку. Вот сейчас, сейчас, еще немного подождать…

Буквально на секунду теряю контроль, и из горы тряпья на меня набрасывается Нагайна. Мой худший кошмар, мое альтер-эго с желтыми немигающими глазами, моя погибель? Кидаю заклинания одно за другим: Остолбеней, Ступефай, Круцио — все они отскакивают от чешуи и разлетаются в стороны. Нагайна наступает, а я не могу ничего противопоставить. Вижу в углу огромный комод, кричу, что есть мочи:

— Бомбарда Максима! — и только потом понимаю, что это глупо.

В последний момент поскальзываюсь, и заклинание ударяет в крышу. Дом рушится. Во все стороны летят щепки, камень, пыль забивается в нос и рот, застилает глаза. Почти ничего не вижу, но физически ощущаю Нагайну где-то рядом. Она шипит, подбирается ко мне. Еще чуть-чуть, совсем немного. Резкий рывок за руку: Гермиона выдергивает меня из-под обломков и вот прямо сейчас аппарирует, но Нагайна не отступает. Она будто чувствует меня и безошибочно угадывает, куда я сейчас перемещусь. Последнее, что я вижу, — зубы Нагайны, и истошно кричу:

— Авада Кедавра!

* * *

— Гарри, Гарри, ты в порядке? — У Гермионы волосы торчат в разные стороны, она лихорадочно меня ощупывает: видимо, ищет повреждения. — Я так боялась, что тебя расщепит!

«Тебя», не «нас», отчетливо отмечает мозг. И я был таким же, пока Волдеморт не попытался убить меня в Отделе Тайн, вместив свою сущность в меня. Галлюцинации, видения, всепоглощающая жажда убийства раздирают на куски. Сжимаю судорожно кулаки и понимаю, что палочки нет. Шарю по земле, но не нахожу ее.

— Где? Где моя палочка?

Гермиона отводит взгляд и смотрит на свои руки. Понимаю все по виноватому взгляду, но отказываюсь верить. Подскакиваю, но тут же падаю обратно на землю. В глазах темнеет, голова кружится, резкая боль сжимает виски.

— Она сломалась, — все-таки отвечает Гермиона и горестно выдыхает. — Ты сильно ударился, не вставай пока, я принесу одеяла.

Накатывает апатия. Бессмысленно смотрю в небо, пока Гермиона окружает нас заклинаниями, ставит палатку и разводит костер. По крайней мере, думаю, что она занимается именно этим. В глубине души мне плевать. Теперь я инвалид во всех смыслах слова. И морально, и физически, и магически. Не способен ни на что. Гермиона суетится, что-то делает, кажется, даже разговаривает, но я равнодушен ко всему. Хочу умереть. Вот так просто, не вставая с твердой земли. Это нельзя понять, нельзя объяснить, можно только чувствовать. Магия внутри клокочет, мечется, но не находит применения. Можно взять палочку Гермионы, можно найти выход, но я не хочу выкручиваться. Жизнь загоняет в тупик, из которого не выбраться, и я выбираю самое простое — отрешиться от реальности.

Прокручиваю в голове самые страшные воспоминания — смерть Седрика, битву в Отделе Тайн, Арку смерти, бесчувственного Сириуса, смерть Дамблдора. Понимаю, что это еще не конец. Будут еще смерти за меня и рядом со мной, будет выкручивающая суставы боль, сжигающая изнутри. Ничто не спасет. Ни сила духа, ни окрепшая связь с Гермионой — я приношу страдания и муку всем, кто находится рядом. Нет смысла существовать и дальше, только сдаться и не позволить Волдеморту убивать и дальше. Пожертвовать собой во имя других, чтобы этот ад прекратился. Хочу положить конец всему, чтобы не выбирать и не рисковать. Хочу пойти как овца на заклание, хочу стать прахом. Инстинкт самосохранения отключается за ненадобностью. Так продолжаться больше не может. В крови бушует адреналин, перемешивается с магией, но я нахожу в себе силы встать и доковылять до ближайшего дерева.

— Акцио, палочка Гермионы, — максимально концентрируюсь, но ничего не происходит. Живущая внутри стихийная сила подводит впервые. Щелкаю пальцами и зову Добби, но он не слышит. Не чувствует меня? Или занят? Или не хочет?

Кричу раненым зверем, падаю на колени и колочу кулаками по камням, сдираю кожу с костяшек. Никчемный, ненужный, несостоявшийся спаситель!

— Гарри, Гарри! — Гермиона выбегает из палатки и хватает меня за руки, пытается поднять.

— Уйди! — отмахиваюсь от нее, но не рассчитываю силу.

Гермиона отлетает к стволу дерева. Слышу хриплый стон, но даже не смотрю в ее сторону. Сама виновата, мне и так паршиво, глупо лезть на рожон. Поднимается сильный ветер, закручивает пыль воронкой, и я глотаю ее. Не случайно, нет — целенаправленно. Задыхаюсь, разум тонет в свисте шквального ветра. Ветви деревьев склоняются и хлещут по лицу. Наверняка до крови, до шрамов, но это приятная боль, от нее легче. Почти облегчение. Ощущаю себя обычным магглом, беспомощным перед стихией. Не могу ничего противопоставить.

Закрываю глаза и концентрируюсь на эмоциях. Клекот магии нарастает, она сдавливает грудь, собирается в кончиках пальцев и бунтует. Ей некуда деться, а тело не справляется. Срываю голосовые связки в очередном вопле, сердце стучит где-то в горле, капилляры в глазах лопаются. Я должен выпустить магию из себя, иначе она разорвет меня на части. Перед глазами уже кровавый туман, когда чьи-то холодные губы прикасаются к моим. Гермионы?

Буря стихает, на смену красному приходит темнота, легкие наполняются кислородом. Это как глоток воздуха после долгого удушья. Как чудесное спасение. Как освобождение. Гермиона будто выпивает мою магию до дна, но я не чувствую себя оболочкой. Наступает блаженная пустота, и я проваливаюсь во тьму без сновидений. Впервые за долгие месяцы.

* * *

Часами лежу и апатично пялюсь в потолок. Ничто не трогает и не касается. Заклинания становятся пустыми бессмысленными словами, а палочка — обычной деревяшкой. Гермиона пыталась починить мою, но не вышло. Это все так же гора щепок и одиноко торчащее из надлома перо. Теперь она меня опасается — не боится, но касается осторожно и неуверенно. Пытается достучаться.

— Не переживай, Гарри, — утешает она, — это все временно.

Стресс, переутомление, когнитивный диссонанс — она знает много умных слов, но от этого не легче. Магии нет, она исчезла. Гермиона подбадривает, убеждает, что нужно потерпеть -и все вернется на круги своя, но я-то чувствую — ничто не будет как прежде. Остается только смотреть в потолок и ждать. Пока нас найдут или случится чудо, и мы придумаем способ победить Волдеморта без магии. «Силой мысли», — усмехаюсь про себя.

Рядом Гермиона гремит посудой, гудит чайник — так обыденно, но я, как и раньше, безразлично смотрю в потолок и не реагирую ни на что.

— Тебе нужно поесть, — она еле касается моей руки и тут же отдергивает. — Если ты будешь морить себя голодом, лучше никому не станет.

Не станет, Гермиона, но и лучше уже не будет. Я беспомощен, и лучшее, что могу сделать, смириться с неминуемой смертью. Не от руки Волдеморта, так от шального заклинания Пожирателей. Теперь не могу защитить даже себя, не то что кого-то еще. Гарри Поттер, из которого высосали всю магию, тряпка.

— Гарри… — в последний раз пытается достучаться, но я по-прежнему молчу, и она уходит, ссутулившись.

Конечно, я попросил у Гермионы прощения после всего произошедшего, но какой смысл? Такое не забывается. Я причинил ей боль, еще немного — и убил бы, но она опять меня спасла. Милая, добрая Гермиона… Возможно, мне кажется, но она приняла весь удар на себя. Забрала эмоции, а вместе с ними и магию. Пытался колдовать ее палочкой, когда она спала, но без толку. Кусок дерева отказывается меня слушаться, оно бездушно.

Гермиона же, напротив, стала сильнее. Любое заклинание получается мощнее, чем когда-либо. Она станет великой ведьмой, она сможет постоять за себя и других, она отомстит за мою смерть и не допустит чужих. И она это заслужила. Гермиона куда более хороший человек, чем я.

Закрываю глаза и не замечаю, как отключаюсь. Во сне — это ведь сон? — снова убиваю. Издеваюсь, мучаю и получаю мрачное удовлетворение от этого. Снова волшебник, могу подчинить кого угодно. Разделять и властвовать. Волдеморт гордился бы мной, если бы знал, хотя, может, и видит. Что для него заглянуть в связанное общим прошлым и заклятьем сознание? Проще простого. Чуть поднапрячься, и вот перед ним картины из моего подсознания. Или все-таки воображения? Потаенные мечты или нелепая случайность? Мне уже плевать, просто получаю удовольствие от процесса.

Чужие ожидания — ничто по сравнению с неограниченными возможностями тьмы. Быть плохим и сильным лучше, чем светлым и беспомощным. Вот только я понятия не имею, какой на самом деле, а связей, соединяющих с реальностью, уже не осталось. Последнюю сам разорвал, когда позволил себе причинить боль Гермионе, пусть случайно и неосознанно. Это уже не имеет значение. Не имею ни малейшего представления, что с этим делать. Изображать героя до конца, быть тем, каким меня хотят видеть, или сдаться Волдеморту и отмучиться? Оказывается, я совсем не тот, каким привык себя считать. Совсем не тот.

* * *

Свинья на убой — емко и лаконично обо мне и моей жизни. Браво, профессор Снейп, десять из десяти. Я лишился всего: семьи, друзей, наставника, а теперь все оказывается фикцией, умело распланированным графиком жизни. Первое желание — кричать и топать ногами — проходит довольно быстро. Следом подкрадывается раздражение и за доли секунд перерастает в неконтролируемую ярость. До мушек перед глазами, до прокушенной губы и сбитых в кровь костяшек. Дамблдор не имел права, и я отомщу. Убью любого, кто встанет на пути. Камень на камне разрушу все, во что он верил. Уничтожу свет, разобью мечты о светлом будущем без войны и террора. Всего и нужно-то — убить Волдеморта и занять его место. Не так много.

Разбиваю Омут памяти и топчу его остатки. Хочу, чтобы он превратился в пыль. Не вспоминать, не думать — только чувствовать, чтобы ничто не отвлекало от цели. Убить. Сравнять с землей. Покорить.

Не замечаю, как дохожу до лагеря Волдеморта. Не ощущаю боли, когда получаю в лоб Аваду. Не удивляюсь, когда вижу Дамблдора в белом тумане. Он умеет эффектно появиться в самый нужный, по его мнению, момент, но я уже все решил. Назад пути нет.

— Гарри, мальчик мой, что же ты делаешь? — он качает головой и подходит ближе. — Зачем рвешь свою душу на части? Ты же знаешь, каким будет результат.

Усмехаюсь и прикусываю щеку с внутренней стороны. Не хочу доставлять ему удовольствие и срываться: кричать и возмущаться, как пятилетний ребенок.

— Не вы ли, профессор, сделали все для этого?

Дамблдор изображает глубокую горечь и печаль. Захлестывает желание бросить в него Круциатус и наблюдать, как старческое тело выгибается на каменной плите, но у меня нет ни палочки, ни магии.

— Я никогда не хотел для тебя такой судьбы, — все-таки выдает свое очередное якобы мудрое заключение.

— Вот и посмотрите, какое чудовище в итоге сотворили, — зло бросаю ему в лицо и…

Открываю глаза. Вокруг меня лес, а надо мной взволнованное лицо Нарциссы.

— Драко жив? — ее голос шелестит, и я киваю, хотя и не имею ни малейшего понятия, где сейчас Малфой. — Он мертв, — говорит громко и резко поднимается.

Волдеморт расслабляется, Пожиратели улюлюкают, и происходит то, чего совсем не ожидаю: чувствую, как глубоко внутри зарождается магия, растекается теплом по телу, покалывает в кончиках пальцев. Из рук Нарциссы — специально и намеренно? — падает палочка и приземляется аккурат рядом со мной. Меня не нужно уговаривать.

Хватаю палочку и вскакиваю. Наслаждаюсь испуганными и удивленными лицами Пожирателей, смотрю Волдеморту в глаза, ухмыляясь краем губ.

Ну что, игра началась.