Материнский инстинкт (джен)

Любовь матери всесильна, первобытна, эгоистична, и в то же время бескорыстна. Она ни от чего не зависит.

Т. Драйзер

— Отвратительная идея.

Да, дорогая сестра, я полностью с тобой согласна. Вот только ничего более разумного в голову не приходит.

— Ты не понимаешь, что творишь!

Если бы. Я прекрасно понимаю, что творю. И знаю, чем может обернуться моя затея. Одно слово Северуса, один его взгляд в сторону Тёмного Лорда — и смерть от Третьего Непростительного покажется мне небывалой милостью.

— Цисси, одумайся. То, что ты собираешься сделать, — измена. Тёмный Лорд не простит ни тебя, ни твоего сына! Если ты так печёшься о Драко, подумай о последствиях! Снейпу нельзя доверять!

Беллатрикс взирает на меня со смесью осуждения и жалости. Не знаю, что из этого более неприятно. За последний год я пережила столько унижений, что пламенные речи родной сестры уже не задевают так, как раньше. Беллатрикс отговаривает меня вторые сутки, и я начинаю жалеть, что рассказала ей о задуманном. Сначала она негодовала, потом обвиняла, теперь взывает к моей совести. К моей преданности Лорду. Можно подумать, я хоть когда-то была ему по-настоящему предана. Когда ты Блэк по рождению и носишь фамилию Малфой, особого выбора нет. Есть образ мысли, который прививается с ранних лет, есть жизненный уклад, существующий веками, и, если у тебя есть хоть крупица разума, ты не решишься его нарушить. Когда-то речи Волдеморта были созвучны принципам Блэков, а манера держаться напоминала чистокровных колдунов старой эпохи — тех, о которых даже мои родители вспоминали с ностальгией. Этого было достаточно, чтобы охотно внимать тому, что он проповедует. Волдеморт обещал сделать мир лучше, чище, свободнее, а я в ту пору не слишком задумывалась, как именно он собирается это сделать. Он обещал предотвратить неминуемое уничтожение волшебников, неминуемый упадок магического общества. Он предрекал войну, в которой выживание волшебников будет единственной целью, сохранение древних семей — оправданием любых средств. Увы, как это обычно бывает, в жизни всё оказалось куда сложнее, чем на словах. Когда-то Лорд Волдеморт вызывал восхищение, теперь же он внушает страх и отвращение. Обвинять меня в измене Тёмному Лорду — бессмысленное занятие, но Беллатрикс, похоже, не готова это понять. Поэтому я надеваю плащ с глубоким капюшоном, а она стоит позади меня и пытается испепелить меня взглядом. Это выражение лица я знаю с детства, с тех самых пор, когда меня — тихую и покорную младшую дочь — приводили в пример вспыльчивой и до смешного обидчивой Белле. Не сомневаюсь, что она последует за мной, как только я аппарирую. Беллатрикс не так безумна, как кажется. Она жестока и одержима тяжёлыми воспоминаниями, но она моя сестра, и есть вещи, которыми я готова поделиться с ней, но не с Люциусом, как бы абсурдно это ни звучало.

— Цисси, — она слегка сжимает моё плечо. — Я прошу тебя, не делай глупостей.

Если Белла снисходит до просьбы, жди беды. В последний раз подобное случалось больше двадцати лет назад, незадолго до моего замужества. Тогда я в последний раз пыталась связаться с Андромедой, а Беллатрикс перехватила письмо. Она была в бешенстве, но не выдала меня ни матери, ни Люциусу. Единственной её просьбой было забыть о сестре. Белла не угрожала, не кричала, но в чёрных глазах уже горел тот нехороший огонь, который теперь стал привычным. Когда я вспоминаю тот день, меня передёргивает. Я любила Беллу. Любила Андромеду. Но когда пришла пора выбирать, выбрала собственное благополучие.

Я сбрасываю руку сестры и почти выбегаю из комнаты. Как много «почти» стало в моей жизни! Всё не до конца, всё не так, как подобает. Порой мне кажется, что я уже не живу, а почти живу — и моя семья тоже. Беллатрикс непонятны мои терзания, и в этом нет ничего удивительного. У неё никогда не было детей. Ей неведом постоянный страх, бесконечная тревога, ощущение собственного бессилия, когда твой ребёнок боится, болеет, страдает, а ты не можешь ему помочь. Ей неведомы бессонные ночи незнания, периоды отчуждённого молчания, неизвестной прежде озлобленности. Она не испытывала разъедающей душу горечи, что приходит, когда ребёнок начинает отдаляться, когда он становится старше, начинает всё успешнее подражать отцу, запирается с ним в кабинете, копаясь в каких-то бумагах. Ему кажется, что он взрослеет. Его отцу кажется, что можно вздохнуть свободно. А ты понимаешь, что начинается самое страшное: детская душа во взрослом теле начинает своё бесконечное путешествие от «не могу» к «надо» и обратно. Этот путь неминуем, но Драко — будущий мужчина, его юность приходится на разгар войны, а его место в этой войне предопределено задолго до его рождения и без его ведома.

Жестокая штука — жизнь. Половину отведённого нам срока мы ходим по земле вслепую, и слепота эта добровольная. Мы закрываем глаза на всё, что некрасиво, неудобно и постыдно, сторонимся опасного, непонятного и ненадёжного. Мы прячемся в своих домах, как дикие звери в норах, и вылезаем на свет лишь тогда, когда уверены, что ничто нам не угрожает. Больше всего на свете мы страшимся смерти, а тот, кто отрицает это, просто лукавит. Лукавство и лицемерие — гладкие, скользящие слова и жесты, скрывающие шершавую, неказистую правду. И мне горько оттого, что я научилась так искусно ими владеть. Мне больно оттого, что я начинаю прозревать, и, кажется, уже поздно.

Лестница кажется бесконечной, да и в доме сейчас слишком много лишних глаз и ушей. У каждого поворота, в каждом коридоре я оглядываюсь, чувствуя себя воровкой в собственном доме. В животе сворачивается ледяной ком, руки предательски дрожат, и я молюсь, чтобы никто не встретился мне на пути.

Во дворе холодно. В моём саду нынче почти ничего не цветёт. Малфой-мэнор стал огромным постоялым двором, а постоялому двору розарий не положен. Впрочем, один сорт всё равно растёт. Чайные лепестки едва видны из-за жёсткой высокой травы, они будто попрятались — совсем как павлины Люциуса. Но именно чайные розы мы посадили по случаю рождения Драко. Я выхожу за ворота. Женский каприз, суеверие, придурь — назовите мою слабость как хотите, мне нет дела до чужого мнения. Пока живы эти розы, во мне будет теплиться надежда.

И я аппарирую.

Туман лениво клубится над гнилой, смрадной речкой, вокруг полно мусора. Пахнет маггловской едой и почему-то дымом. Против воли я усмехаюсь. Только Северус Снейп может жить на окраине захудалого маггловского городка, имея возможность потребовать себе хоть половину Малфой-мэнора. Когда-то я не испытывала к нему ничего, кроме презрения, и не понимала, что нашёл в нём Тёмный Лорд. Говоря по совести, я получила ответ на свой вопрос слишком поздно, и всё же поздно лучше, чем никогда.

Позади меня с проклятьями появляется Беллатрикс. Что ж, она предсказуема и тяготеет к излишней драматичности — однажды это её погубит. Я всё стою, уставившись на ветхий дом в конце улицы. Всем известно, как Северус ценил свободу. Всем известно, как он ценил Тёмного Лорда. Но когда пришла пора выбирать, он выбрал нечто совершенно иное. Я не знаю, что, но ему определённо было ради чего жить. У него была возможность сбежать, исчезнуть, раствориться — он куда умнее Каркарова. Однако он вернулся в ряды Пожирателей, вновь стал шпионом Лорда в стане Дамблдора, вновь облачился в равнодушие и холодную язвительность, как в доспехи. Боюсь, я знаю, зачем. Северус не отец, об этом смешно и подумать, но, думаю, он лучше других знает, что такое страх за ребёнка.

Об этом я думаю, когда прошу его о помощи.

Об этом я думаю, когда он приносит Непреложный Обет.

Об этом я думаю, когда возвращаюсь домой.

Только ночью, прислушиваясь к каждому шороху, всматриваясь в темноту, не выпуская из рук палочку, я вспоминаю непрочитанное письмо Андромеды, сгорающее в камине, и тяжёлый, полный огня и боли взгляд Беллатрикс. Она любила меня. Любила Андромеду. Но когда пришла пора выбирать, выбрала верность тому, кого полюбила больше нас обеих.

* * *

Поттер и Волдеморт разлетаются, как тряпичные куклы.

— Повелитель… Мой повелитель… — голос у Беллатрикс дрожит, она замерла в полушаге от распростёртого тела Тёмного Лорда.

Моя бедная сестра. Мерлин свидетель, я не желаю Волдеморту добра, но для Беллы весь мир рухнет с его гибелью. Я не знаю, что хуже: обречь сестру на страдания или позволить страдать всему миру. Быть может, я жестока, но Беллатрикс — допустимая жертва, если речь идёт обо всей моей семье. Люциус совсем бледен, один глаз заплыл, следы от последнего наказания Лорда ещё свежи — думаю, и я выгляжу немногим лучше. Он сутулится, страх слишком явственно проступает на лице. Люциус никогда не был храбр, но хладнокровие было отличительной его чертой. Очевидно, настали совсем мрачные времена, раз даже оно стало непозволительной роскошью. Мой сын где-то в замке — быть может, сражается с собственными сверстниками за идеалы, в которые не верит, быть может, перешёл на их сторону, совершив предательство, которое ему не забудут долгие годы. А может, он уже погребён под горящими обломками, пока его дурная мать стоит посреди леса и не смеет пошевелиться.

Моё сердце стучит так часто, что, кажется, его слышит каждая тварь в Запретном лесу. Неважно, кто из них выжил. Если Тёмный Лорд — я попаду в замок вместе с остальной его армией. Если Поттер — он не осудит мать, спасающую своего ребёнка. Я найду Драко, так или иначе.

— Довольно, — Волдеморт медленно поднимается на ноги, голос у него непривычно хриплый.

Проклятье.

— Ты, — вспышка боли пронзает тело. Уже привычно, уже не больно. Почти не больно. Вместо протяжного вопля — короткий вскрик. Можно отвести глаза и сделать вид, что боль сильнее, чем на самом деле. О, я многому научилась, мой Лорд! Вы многому меня научили, даже не подозревая об этом! Люциус вздрагивает, Белла даже не поворачивает головы — всё её внимание приковано к Волдеморту. — Осмотри его. Доложи мне, мёртв он или нет.

Тело Поттера всего в нескольких шагах. Неподвижная изломанная фигурка. Он ниже Драко и уже в плечах. Я замечала это и раньше, когда мы сталкивались в ателье мадам Малкин или во «Флориш и Блоттс», но сейчас мне жаль его. В конце концов, он тоже ребёнок, и его не смогли защитить ни родители, ни всеведущий Дамблдор.

…Под моей рукой бьётся сердце. Живое, безумное, рвущееся из груди.

Какие ещё испытания тебя ждут, мальчик? Выходит, тебе всё-таки суждено победить, но я не хочу знать, какой ценой. Я не так глупа, чтобы пройти мимо победы. Мне нет дела до цены, которую заплатит Волдеморт — в этой войне он был слишком неумен. Мне нет дела до жертв, которые понесёт магическое общество — волшебники были слишком слепы, слишком слабы все эти годы. Но я не позволю своей семье заплатить дважды.

— Драко жив? Он в замке?

Еле слышное «да» звучит как чистая, долгожданная мелодия победы.

— Он мёртв!

Глупцы ликуют. Тёмный Лорд празднует свой триумф. Глаза Беллатрикс полны мрачного торжества. И только Люциус смотрит на меня так, будто видит впервые в жизни. Потом медленно обводит взглядом поляну. Северуса нет. Смех Беллатрикс доносится как сквозь вату, а во рту горчит. Прости меня, Северус Снейп. Прости, что не ошиблась в тебе. Мне правда жаль.

Я направляюсь в замок вместе с остальными и стараюсь не спускать глаз с Хагрида — он несёт Поттера на руках. Я не знаю, как закончится эта ночь. Быть может, не пройдёт и четверти часа, как мы с Люциусом присоединимся к Северусу за той чертой, что отделяет нас от вечности. Видит Мерлин, я любила свою жизнь. Любила мужа. Но когда пришла пора выбирать, выбрала сына. Это не самопожертвование, это инстинкт, и, когда я вижу, как моя сестра падает навзничь и навсегда застывает в неловкой позе, я даже не двигаюсь. Прости меня, Беллатрикс. Пусть это будет Молли Уизли — у неё было право тебя ненавидеть. У меня нет права её обвинять.

Жестокая штука — жизнь.