Вечерний свет (джен)

Решение далось ему нелегко. Наместник Дэнетор был не из тех, кто нарушает запреты, тем более — запреты древние, передававшиеся из поколения в поколение. Тем более — обоснованные запреты.

Получше многих он знал, что Камень Солнца опасен. Что коснуться его — бросить вызов неназываемому злу, а заглянуть в него — прямое самоубийство. Что даже если тело не погибнет, дух умалится и будет вечно обречён страдать и служить хозяину Камня Луны. Что...

Он знал.

Но десять лет прошло с того дня, как не стало Финдуиль, и он не мог больше ждать и терпеть.

Впервые мысль словно тихий шёпот: «Поднимись на Башню, посмотри в Камень», — пришла к нему ещё в первые дни траура. Тогда он привыкал. Привыкал НЕ: не слышать её голос, не касаться её руки, не видеть её. Свыкался с мыслью, простой и страшной, что жены больше нет и никогда не будет.

Однажды — или не однажды? — он даже спускался вниз, на Рат-Динен, где подолгу просиживал у её каменного ложа. Нетронутая тлением, навеки застывшая в страшном и прекрасном миге смерти, Финдуиль была безразлична ко всему, она была похожа на жестокую и равнодушную богиню восточных варваров: пергаментная сухая кожа, горькая складка губ, гладко зачёсанные просмолённые волосы, сомкнутые веки, сплетённые тонкие пальцы, тёмная ткань одежд... Уже не человек, но кукла, чучело, выпотрошенное и набитое соломой от альфирина.

Никогда — ни до, ни после тех страшных дней, — смерть не была так близко, так страшно и так отталкивающе ясна ему. Может быть, именно поэтому он больше никогда и никому не желал умереть, как ни хотелось бы.

* * *

Камень, как и века назад, лежал на кованом треножнике. В его тёмной глубине бился живой огонь, завораживая, притягивая взгляд. Огонь казался то крепостью из алого камня, то плясуньей, то воином, поднявшим меч... то глазом без век, глядевшим прямо в душу.

— Я не поддамся! — выдохнул Дэнетор, хватаясь за рукоять меча.

Глаз смотрел спокойно, чуть насмешливо. «Что ему твоё упрямство, бедный наместник? Он таких, как ты, пожирал десятками и сотнями», — усмехнулось что-то в душе.

— Не поддамся, — повторил он.

Он хотел увидеть Финдуиль. Он не мог её не увидеть. Не мог проиграть Врагу вот так, просто и нелепо.

«Она мертва. Мертва навсегда, насовсем. Её больше нигде нет, и всё, что тебе оставлено, — иллюзия, тень невозвратимого прошлого».

Во взгляде глаза промелькнуло подобие жалости, хотя кому, как не наместнику Гондора, знать, что жалость Врагу неизвестна. Должно быть, это было иллюзией, и он сам, сам жалел себя, навеки одинокого...

— Мы встретимся. Потом. На путях за гранью мира, — сказал он вслух.

И сам возразил себе: «Но кто их видел, эти пути? И если так желанна встреча с нею, отчего просто не открыть окно и не шагнуть вниз, на камни двора?».

* * *

Все эти годы его спасали книги. Спасали — и подталкивали к опрометчивому поступку. Раз за разом он перечитывал, как Элендил Высокий поднимался на башню Аннуминаса и смотрел в тамошний Камень на не-утонувший Нуменор, на живых ещё своих родичей, на прекрасное и славное прошлое. «Поднимись, — шептал ему голос сердца. — Поднимись, ведь ты силён духом, ты освободишь Камень от власти зла, ты сможешь снова видеть ту, кого любишь».

Десять лет он замыкал уши, десять лет упрямо не слушал этот шёпот. И вот — всё же решил ему подчиниться.

— Боромиру пятнадцать, и он уже славный воин, — сказал он сам себе. — Если я погибну, если я стану игрушкой Врага — он сможет заменить меня или остановить. Я ничем не рискую.

Это было ложью, вернее, самообманом; но ложь была сладка, и обман — непреодолим.

Наместник медленно поднимался на башню.

* * *

Глаз смотрел и молчал, и это было самым странным.

В легендах те глупцы, что заглядывали зачем-то в Камень Солнца, ощущали, как их душу вытряхивают из тела, бросают в небытие и мучают, пока она, бедная, не лишится рассудка. В хрониках упоминался несчастный Тэргелас, бывший начальник Стражи, который до конца своих дней только и повторял: «Смех, его смех, я всё ещё слышу его смех...».

Но Дэнетор не слышал смеха или страшного, нездешнего голоса, взгляд не причинял ему боли и не вырывал ему душу. Взгляд просто был и был направлен на него, а он — словно вовсе отдельно от взгляда — просто размышлял о вечных вопросах человеческого бытия: жизни и смерти.

Ведь и вправду — почему не шагнуть к окну, не разбиться о камни? Боль? Но нуменорцу ли пристало бояться боли? Закон? А в чём смысл этого закона, ведь у любого закона, любого запрета должен быть смысл.

В чём смысл запрета на самоубийство, если человек всё равно смертен?

И вот — он уже летел вниз, туда, на чёрные и белые камни двора. Он падал и разбивался, и словно со стороны видел своё тело — нелепо изломленное, изуродованное ударом. И перед ним вставал высокий человек в венке из одуванчиков и смотрел — с жалостью, но без сочувствия.

— Дэнетор, сын Эктелиона, наместник Гондора, правитель Минас-Тирита, самоубийца, — произносил он холодно и спокойно, словно зачитывая приговор.

И тьма разверзалась — Тьма Внешняя, о которой он столько читал, бесконечная, безграничная, безликая тьма, куда уходят те, кто сам отказался от жизни, те, кто...

...но он стоял на вершине Башни, в запретной комнате, и смотрел в Камень. А из Камня смотрел на него человек в венке из одуванчиков (или — не человек?), и в глазах его была жалость, но не было сочувствия.

Но человек исчез, и его сменила Финдуиль — в её любимом синем плаще, в белом платье с вышивкой по вороту. Это платье и плащ до сих пор лежали и пылились в гардеробной. Ни выкинуть их, ни отдать в обряд покойнице Дэнетор не решился. Может, супруга Боромира будет в свой черёд носить их. Может, она будет счастливее и проживёт дольше...

* * *

— Постой! — крикнул он, но Финдуиль больше не было.

Светловолосая дева в том самом плаще стояла на стене над Шестым Ярусом, и высокий воин обнимал её за плечи. Должно быть, Камень показывал будущее — ту самую супругу, которая наденет плащ Финдуиль и будет счастливой наместницей, женой его любимого сына.

«Боромир... Что ж, утратив своё счастье, я буду счастлив вашим», — подумал Дэнетор.

Но дева обернулась и позвала — ласково, нежно, как зовут только любимых:

— Фарамир!..

И Дэнетор понял, что Боромир — мёртв.

Что Боромир будет мёртв.

А Фарамир останется жив.

Второй сын родился явным недоумком: только и знал, что смотреть перед собой пустыми глазами да переслушивать снова и снова нянькины сказки про королей и эльфов. И это когда его брат ещё в три года гонял всех сверстников и даже мальчишек постарше, а в десять уже подстрелил свою первую утку! Теперь он научился читать и окончательно доказал свою бесполезность: нет чтобы, как брат, посвящать время укреплению плоти и постижению военного ремесла, он вздумал выучить эльфийский язык.

И что ему до того, что умные люди за такое раньше тридцати не берутся?

Дэнетор всей душой пытался простить мальчишку за то, что его рождение подкосило и без того слабое здоровье жены, за то, что её последние дни были с проведены с ним, а не с мужем — пытался полюбить — и разве его вина, что сын был дурачком, не способным ни к какому достойному сына наместника труду?

Останься Гондор без Боромира, он погибнет — трус, оплакивающий умбарских и харадских недолюдей, не сможет встать на пути Вражьих полчищ; за слабаком, не умеющий приказывать даже мальчишкам, не пойдут войска...

* * *

И снова он играл с Врагом в гляделки и думал о том, что все умирают. Умерла Финдуиль, умрёт и Боромир. Умрёт и Дэнетор, но если он умрёт по своей воле, то Тот, в Венке, отправит его во Тьму Внешнюю. Он должен дождаться финала, каким бы трагическим тот ни был.

«Жестоко испытывает меня судьба», — прошептал голос сердца, — «отнимая всё, что я люблю».

— Судьба всегда жестока, — возразил он сам себе. — А нынешние времена таковы, что поневоле порадуешься даже тому, что этот бестолочь Фарамир нашёл себе жену. Уж продолжить род ему ума и мужественности должно достать.

«Род... род наместников, которые славнее королей...» — прошептало эхо, а может быть — Камень.

И солнце озарило площадь Источника, и маленькое совсем, но крепкое деревце с белым стволом шелестело тёмно-зелёной листвой, и звёздами светились в его кроне белые цветы.

— Я просил показать мне прошлое, но это — слишком давнее, Камень, — несколько устало сказал Дэнетор.

Но тот не слышал его. На площадь из Башни вышли суровые стражи, встали торжественным караулом. В ворота ринулась пёстрая толпа горожан и горожанок, проталкивая вперёд, вынося на руках беспамятных больных. «Король, Король», — стоял многоголосый гул, и король вышел. И его лицо было знакомо Дэнетору лучше, чем он того бы хотел.

— Просто похож, — сказал он сам себе (а может быть — Камню или притаившемуся в нём Врагу). — Просто похож. Какой-нибудь древний король вполне мог быть похож на этого северного мошенника.

Но сердце знало: не просто.

* * *

Мерзавец Торонгил, льстец и прощелыга, отнявший у Дэнетора отцовскую любовь и отцовское благоволение, окружавший себя безродными прихлебателями и дёшево покупавший популярность никому не нужными походами — он вернётся, когда не станет ни Боромира, ни Дэнетора, один Фарамир останется, да вдобавок женатый на роханской дикарке. Вернётся — и станет королём.

«Тогда он ушёл на Восток, — услужливо подсказала память. — Ушёл на Восток, и больше его никто не видел». Человек, который лестью и ложью добился благоволения наместника Эктелиона и народа, который ради власти и звания военачальника унизился до того, что пьянствовал со всяким сбродом в низкопробных трактирах — такой человек ради королевского венца вполне мог пойти на службу Врагу.

И Камень услужливо подсказал: да, так и есть. Под бессолнечным небом текли к Пеларгиру-на-Андуине бесчисленные легионы теней, трубили призрачные рога, маслянисто блестели чёрные призрачные клинки, призрачные знамёна колыхались обрывками серо-зелёного тумана, призрачные кони сияли в ночи гнилушками глаз. А впереди — прямой и гордый — ехал Торонгил, ставший старше и злее лицом, и в руке он вёз шест, похожий на копьё. Но шест тот — Дэнетор знал — был знаменем.

И вот уже под этим знаменем, кощунственно повторяющим древний герб королей, шли к Минас-Тириту, из последних сил сражающемуся с мириадами врагов, чёрные умбарские корабли.

А над городом, над его Городом, кружили мерзкие крылатые твари, и орочьи катапульты швыряли защитникам под ноги изуродованные головы их родичей, погибших на дальнем рубеже.

* * *

Дэнетор упал на колени, цепляясь пальцами за треножник. Его душили слёзы. Воздуха не хватало, словно кто-то ударил его под дых.

Он почти не видел, что над ним склонилась Финдуиль — в белом платье, в жёлтом поясе, в своей мантии цвета звёздной ночи. Она осторожно касалась тонкими пальцами его волос, гладила его по вздрагивающим плечам.

Он видел огонь, и горящий Город, и торжество вражьего выкормыша, этого подлеца Торонгила, и мёртвого Боромира, и разбитый на куски рог, и Фарамира, с по-детски тупой покорностью взявшего брошенные с господского стола титул наместника да желтоволосую дикарку...

— Уйди, — сказал он жене. — Уйди, не хочу тебя видеть.

И не испугался своих слов.

Она говорила ему — что-то невнятное, какую-то чушь о том, что не всё потеряно, что надо иметь надежду и веру, сломить власть Камня.

Он не слушал.

Какая надежда, если Гондор обречён? Какая вера, если все умрут?

* * *

И Финдуиль умолкла, а потом сказала — совсем другим голосом, спокойным и суровым:

— Нам оставлено лишь укрепить сердца в грядущем отчаянии и сражаться до конца, глядя в лицо неминуемой смерти. Так наши предки смотрели в лицо последней волне.

Волна. Да, она часто ему снилась. Сыну — нет, никогда, он свободен от этого кошмара, а Дэнетору — часто, и он жаловался жене.

Он обернулся — и увидел Финдуиль совсем иной. В тёмном смертном уборе, с гладкими волосами, блестящими от смолы, с горькой и непреклонной складкой губ. Такой она лежала там, на Рат-Динен, и такой она пришла к нему, вызванная силой камня.

— Ты права, — сказал он. — Ты права. Мы обречены, но мы не должны складывать оружие.

Финдуиль улыбнулась. Дэнетор провёл пальцами по сухой холодной коже её щеки, обнял, вдыхая горьковатый запах смирны и альфирина, сменивший прежние тонкие лоссарнахские ароматы. Заглянул в глаза, любуясь ало-золотой игрой цвета в её зрачках.

— Теперь я всегда буду рядом, — сказала Финдуиль. — Я никогда не оставлю тебя.

«Надо только подняться сюда и заглянуть в камень».

— В любом случае, я часто буду здесь бывать, — хмыкнул Дэнетор. — Я должен следить... должен знать, когда придёт удар. И встретить его во всеоружии.

* * *

— Он не проснётся, Гэндальф, а битва уже проиграна. Так зачем нам оставаться в живых? Отчего нам не умереть вместе?

Сын у его ног — беспамятный, мечущийся в лихорадке. Как Финдуиль в те недолгие дни её болезни. Убийца умирал той же смертью, что его жертва. Или не умирал? Старик говорил, что надежда ещё есть. Фарамир может выжить. Никчёмный, тупоумный, ненавистный, но любимый сын...

— Лишь язычники древности, правившие под эгидой Мрака, поступали так, Дэнетор. Убивали себя, исполнясь гордыни и отчаяния, убивали своих родичей, чтоб не так страшно было умирать.

Фарамир застонал, приоткрыл глаза, увидел отца и шевельнул губами, силясь что-то сказать.

— Идём, Дэнетор. Город в нас нуждается. У тебя ещё много дел, — позвал Гэндальф.

Тот не слышал. Он смотрел в лицо сына, искажённое мукой, и нервно перебирал пальцами по неровной поверхности Камня, ища у него ответа.

Ответа...

Король-Торонгил на умбарских кораблях, и желтоволосая девка, и Фарамир, довольствующийся крохами с господского стола.

— Ну нет! — Дэнетор распрямился во весь рост и захохотал, подняв над собою Камень Солнца. — Гордость и отчаяние, говоришь? Думаешь, Белая Башня вовсе ослепла?! Я знаю больше, чем ты можешь представить, Серый ты Дурак. И знаю, что вся твоя надежда — лишь неведение...

Тонкие руки Финдуиль — мёртвые, как всё в Домах Молчания — обнимали его, а он крепко-крепко держал её в своих объятиях. Она останется с ним до конца. Пока он держит Камень, пока он смотрит в Камень, Финдуиль будет с ним.

А вот Фарамира у него отняли. Подлецы и трусы — а может, и шпионы Торонгила. Нет, точно — шпионы. Берегут для хозяина будущего ручного наместника. Мерзавцы.

По крайней мере, жезл Мардила им не достанется — Дэнетор сломал его об колено и бросил в костёр.

— Некогда ты отнял у меня половину сыновней любви, — медленно начал он. — А теперь переманил моих людей, чтобы они отняли всего сына...

Финдуиль кивнула, ободряя его. В её глазах отражалось пламя ещё не зажжённого костра.

— Но в одном ты бессилен: ты не помешаешь мне умереть так, как я того желаю.

Он брезгливо поджал губы, глядя, как подлец Берегонд уносит Фарамира навстречу светлому рабскому будущему, и крикнул замешкавшимся слугам:

— А ну сюда! Сюда, кто не предатель!

И, выхватив у одного из них факел, поджёг хворост.

* * *

Огонь разгорался, дым забирался в лёгкие, обжигал грудь. Дэнетор не трогался с места, застыв на своём мраморном ложе и прижимая к груди Камень.

Финдуиль больше не было. Был только глаз — багровый и золотой, сияющий даже среди огня.

И хохот, о котором рассказывал Тэргелас.