Данталион (джен)

— О милосердии говорю, — объяснил Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза, — иногда совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узкие щели.

"Мастер и Маргарита", глава 24 (Булгаков)

Артур проснулся от резкого крика чайки и в первый момент подумал, что всё ещё находится в том кошмарном месте.

* * *

Такие же резкие крики будили его по утрам несколько дней подряд в Азкабане. Официально миссия министерских чиновников значилась как «проверка условий содержания заключённых». Но на деле вновь встал вопрос о гуманности привлечения в качестве стражников дементоров. Кингсли Шеклболт, несмотря на ярые протесты некоторых слоёв общественности, решил, что нахождение в Азкабане дементоров и дальше не делает чести магам. Зло должно быть наказано. И Пожиратели, которые составляли основную массу заключённых, несомненно, заслужили самого сурового наказания. Но закрывать глаза на ужасное влияние на психику узников таких созданий, как дементоры, было, по мнению Шеклболта, трусостью.

Артур с содроганием вспоминал свой первый визит в это жуткое место. Но был согласен с новым министром, что не все средства хороши, когда речь идёт о высоких моральных принципах. Поэтому он согласился на предложение Кингсли войти в число членов комиссии.

Сами заключённые не вызывали ни жалости, ни уважения. Но присутствие дементоров вселяло уныние и тоску даже в тех, кто просто оказался здесь случайно, на пару дней. Артур не представлял, как можно жить рядом с такими охранниками. Да и можно ли назвать жизнью то, что ждало пожизненно осуждённых?

Днём они вели допросы заключённых, а по вечерам сами были заключёнными своих страхов и уныния. Защитные барьеры, охраняющие комнаты персонала от коридоров с дементорами, не давали полного ощущения спокойствия. Артур предпочитал лежать с закрытыми глазами, когда сон не шёл, и пореже выглядывать в коридор без надобности. Рваные обрывки старых воспоминаний неожиданно всплывали в сознании, заставляя лоб покрываться испариной. Словно кто-то старательно выкапывал в его душе самые потаённые страхи, о которых он давно забыл.

Артур чувствовал его присутствие. Почему-то он был уверен, что возле его комнаты кружит один и тот же дементор. Персональная добыча…

Забывшись под утро тревожным сном, он просыпался совершенно разбитым от крика чаек и с тоской думал о Молли, которая осталась дома. Здесь — уныние и тоска прошлого. В Норе — мёртвая холодность настоящего. Слишком мало времени прошло. Может, он сбежал в Азкабан, чтобы не видеть этой леденящей тоски?

Артур знал, что они справятся. Обязаны справиться.

На шестой день Шеклболт сказал, что не смеет больше подвергать риску здоровье своих подчинённых. Всем членам комиссии разрешалось покинуть Азкабан вечером и взять недельный отпуск после командировки.

Артур выжидал оставшиеся часы, размышляя о том, что зло не имеет границ и порогов. Зло нельзя заесть шоколадом, заткнуть бравыми отписками в отчётах о том, что заключённые содержатся в нормальных, человеческих условиях.

Он почувствовал, что его молчаливый охранник снова здесь. Шумные всхлипы возле двери, а затем привычные провалы в кошмары. Артур устал. На этот раз защита дала слабину, и прорвалось самое сокровенное. И вновь он держал Молли за руку у могилы Фреда. И снова отчаяние…

А потом ворвалась жалость. Нет, не к себе. И даже не к этим потерявшим человеческий облик Пожирателям. Жалость к дементорам. Они не ведают милосердия. Им чужды понятия добра. Они не умеют любить. Они никому не нужны…

* * *

Артур открыл глаза, нащупал на тумбочке очки и с удивлением уставился на нарушителя спокойствия, продолжавшего биться в окно. Молли, принявшая вечером изрядную дозу зелья снов без сновидений, лишь слабо завозилась рядом. Артур торопливо вскочил, подоткнул одеяло, чмокнул Молли в плечо:

— Спи, спи, родная, я сейчас.

Стараясь не шуметь, он распахнул створку окна и протянул руку к свёртку, привязанному к лапке птицы, спросонья пытаясь угадать, почему совы нынешним утром такие странные.

Чайка улетела, а Артур всё разглядывал зелёную заплесневевшую коробочку, которая, судя по её виду, долгое время пролежала в воде. Тихонько щёлкнул замок. Подкладка, бархатная, рубинового оттенка, была без единого пятнышка — вода, не пощадившая коробку, не добралась до содержимого. В углублении лежал старинный перстень. Артур осторожно достал его, положив на раскрытую ладонь. Чёрный бриллиант заиграл в лучах слабого осеннего солнца. На ободке, на внутренней стороне, было выгравировано имя владельца: «Джонатан Морган…».

* * *

Меня называют Данталионом. Хотя когда-то я носил совсем другое имя. Да и сам я был совсем другим. Молодым, полным амбиций и планов моряком. Удачливый Джонатан Морган в кругах своих собратьев славился отвагой, умением укротить судно в разбушевавшийся шторм и безбашенной смелостью, которая простительна в тридцать лет. Красавица Мария украдкой смахивала слезинки, когда в очередной раз провожала меня в плавание. Но я знал, что обязательно вернусь и ничего со мной не случится, пока есть куда возвращаться.

Мы продали весь товар, сундуки в трюме надёжно укрывали золото, члены команды радостно зубоскалили, предвкушая скорое триумфальное возвращение в родной порт. Путь через Северное море я мог проделать с закрытыми глазами — каждый риф был знаком. К вечеру команда, подогретая парами рома, разошлась по каютам не сразу, но море выглядело умиротворённо-спокойным. Уже утром мы должны были оказаться дома.

Ночью началась гроза. Я стоял у штурвала и сначала подумал, что он вышел из строя. Что за чертовщина? Судно отказывалось подчиняться. Нас несло прямо на одинокий остров с треугольной башней в центре, высвечивающейся в отблесках молний. Сколько лет здесь ходил, а этот остров увидел впервые. С курса мы не могли сбиться. Морские дьяволы решили позабавиться? Я, стиснув зубы, пытался удержать штурвал, рядом бегали члены команды, несущие со мной ночную вахту. Мы неумолимо неслись на камни. А потом огромная волна накрыла нас, и раздался жуткий смех. Последнее, что я помню, это лицо Марии, которая так и не дождалась своего смелого моряка…

Если бы кто рассказал мне эту историю в пабе на берегу, за пинтой эля, я бы посмеялся. Моряки народ с фантазией, чего только не придумают.

Моя команда уже ничего никому не расскажет. Про обитель зла, в которой мы оказались. Я человек суеверный, но никогда не верил по-настоящему в волшебников. Всё это сказки. Маг, в плену которого мы оказались, был наитемнейшим. Сумасшедший колдун. Мои ребята долго не выдерживали. Один за другим они умирали в страшных муках. Экриздис, так звали нашего захватчика, придумывал самые зверские пытки, совершая тёмные ритуалы. Само место это было гибельным адом. Сначала я надеялся, что нас спасут, найдут, вызволят. Потом пришло понимание, что остров этот не виден обычным морякам. Экриздис заманил нас в свой замок Тёмной магией. Выхода отсюда не было.

Я держался дольше всех. Наверное, то светлое, что было во мне, не давало мне сломаться. В беспамятстве я грезил о родном береге, любимой женщине и не успевших родиться наших детях. Я уже и сам не был уверен, что когда-то Джонатан Морган королём ходил по родной земле. Кольцо с чёрным бриллиантом на безымянном пальце левой руки было единственным доказательством, что другая жизнь у меня была. Семейная реликвия, доставшаяся мне по наследству от отца. На счастье. На удачу.

Я хотел умереть. Сил цепляться за жизнь больше не было. Но я всё ещё был жив. В один из дней Экриздис сорвал с моего пальца перстень и долго его рассматривал. Что-то в нём не понравилось магу. Он создал прямо из воздуха коробочку, положил внутрь кольцо и бросил его с обрыва в пучину беспокойных волн, бьющихся о скалистый берег. Я хотел бы отправиться на дно морское вслед за перстнем, но цепи надёжно приковали моё тело к стене.

Сколько продержался, я не знаю. С каждым днём становилось всё тоскливее. Отчаяние, уныние, самые страшные видения из прошлого сводили с ума. Мне казалось, что из меня выкачали всю радость. Это не было чувство грусти. Надежда покинула меня, забрав с собой возможность верить, что когда-нибудь я буду ещё счастлив.

А потом меня не стало. Не стало моих бренных останков, растерзанных голодными рыбами здесь, в Северном море.

Теперь я был бессмертным. Слепым демоном зла.

При жизни я был капитаном. Вот и теперь я стал старшим. Главным дементором — так назвали нас волшебники, которые наведались на страшный остров уже после смерти Экриздиса. Спали чары невидимости с острова, и теперь маги смогли увидеть это место.

Так началась история Азкабана.

История страшного места, преисподней зла, обители страхов и пороков, всего того, что всегда побеждает в людишках. Я презирал магов.

Сначала нас было немного. Я и члены моей команды. Мы не помнили своего прошлого, мы не были из плоти и крови, человеческие радости были чужды нам. Но мы чувствовали постоянный голод. Хотелось выпить душу, до капли высосать всю радость из случайных посетителей Азкабана.

Меня прозвали Данталионом за умение раскрывать любые тайные намерения. Я видел душу мужчин и женщин насквозь. Я мог изменить их воспоминания, заставить светлое быть погребённым под тяжестью тёмного.

Какой сладостный момент — насладиться чьим-то отчаянием, почувствовать вкус страха и лицемерия. О, этого добра всегда полно в людях! Все они, от простых смертных до важных чиновников, корыстны, лживы и душепродажны. Высокие лозунги и идеи — лишь прикрытие целей в поисках наживы и власти. Исключений нет.

В этом я убедился за долгие столетия. Волшебные поколения менялись. Неизменным оставался лишь Азкабан. Маги нашли ему применение, устроив здесь, на острове, тюрьму для особо опасных преступников. Мы не разговаривали с волшебниками, но могли мысленно общаться друг с другом. С магами всё же пришлось считаться. Экриздис оставил в наследие свой магический контракт. Как оказалось, все мы были словно привязаны к этому месту. И волшебники осознавали, что разрушение Азкабана не избавит их от проблем. Дементоров нельзя просто уничтожить.

Выяснилось, что, когда вокруг много отчаяния и боли, мы начинали делиться. Нас насчитывалось уже не две жалкие горстки, но сотни.

Элдрич Диггори, весьма компетентный министр магии, пришёл в ужас, когда побывал в Азкабане. Он пытался провести реформы, изменить положение вещей, но маги понимали, что худой мир с нами лучше доброй ссоры. Диггори в скором времени скончался от драконьей оспы, и его попытки ущемить наши права провалились.

Даймоны — демоны — по легенде произошли от светлых ангелов. Дементоры — порождение злого мага, жертвы человеческого порока. Я не умею жалеть. Я не умею любить. Я знаю, что миром правит зло. Дементоры — самые отвратительные существа на свете. Они живут там, где тьма и гниль, приносят уныние и гибель. Они отовсюду высасывают счастье и надежду. Так было всегда и так будет. Но всё дело в том, что человеческие пороки первичны. Пока они существуют, процветают дементоры. Мы — следствие. Причина до смешного банальна. Глупые альтруистические попытки уничтожить дементоров — утопия. Зло нельзя победить. Маги сами создали свой персональный ад.

Узники были разные. Злобные, агрессивные, потерявшие человеческий облик, сломленные… Все заканчивали свой земной путь одинаково. Ну, или почти все. Азкабан — страшное место.

Я в предвкушении подплываю к решётке камеры, шумно всхлипываю, безошибочно чувствуя жертву. Я не вижу пленника, но его эмоции — прекрасный ориентир для меня. Я высасываю радостные воспоминания, оставляя приступы страха и отчаяния, которые, в конце концов, сводят мою жертву с ума. Одним на это нужны месяцы, другим хватает и нескольких дней.

В некоторых столько злобы и так мало человечного, что на них не стоит тратить время.

Помню, был такой Марволо Гонт, и мне хватило пары визитов к нему, чтобы понять, что поживиться в его камере будет нечем. Счастливых воспоминаний этот злобный старик не хранил в своей памяти, а если и были такие моменты в его жизни, то давно были задушены туманом его мрачности и сумасшествия.

Они были похожи на зверей в своих животных попытках выжить. Человеческие чувства притуплялись. Тюрьма подразумевает содержание заключённых с целью перевоспитания, осознания ими чувства вины. Азкабан никого не перевоспитывал. Те, кто отсюда выходил, лишались крох понятия сострадания и милосердия, которые у них теплились изначально.

Были и редкие исключения. Но какое мне дело? Я и мои собратья нуждались в пище, дементорам неведомо сочувствие. Лет сто назад был один заключённый, который выбивался из общего ряда мерзавцев. Я чувствовал силу и боль его, он сопротивлялся, но, в конце концов, был, как и многие, похоронен в Азкабане. Звали его Персиваль.

Первым сбежавшим из Азкабана за всю его историю был узник Сириус Блэк. Я был уверен, что он, как и все, сломается. Его эмоции и чувства сменялись с ярких до почти звериных, и это вводило в заблуждение. Побег его ударил по репутации министерских чиновников, которые уже не могли гарантировать магическому сообществу полную безопасность. Но дементоры никогда не играли в политические игры.

Ещё один маг не был нашим узником, но сыграл свою роль в судьбе дементоров.

Том Риддл был гораздо умнее других волшебников. Он пытался пойти с нами на сделку. Обещал условия и свободу, которой мы были лишены, ограниченные замкнутым пространством Азкабана. Но Том Риддл всего лишь смертный. Нет, имя Волан-де-Морт не было признано нами. Величайшая глупость — все эти напыщенные, придуманные имена. Родился Томом Риддлом — и умер Риддлом. Правда, надо отдать ему должное, в своей жестокости он не уступал Экриздису.

После его падения волшебники вновь не знали, что им делать. Дементоров нельзя убить, уничтожить, вежливо попросить не летать над материком. Кингсли Шеклболт и его жалкие попытки договориться! Смешно. Он выдвигал условия. Это мы можем диктовать условия. Волшебники — нет.

Этой осенью, спустя полгода после падения Тома Риддла, в Азкабан наведалось большое количество магов. Чины, статусы… Плевать на все чины, я вижу их мелкие душонки насквозь. Власть, деньги, интриги, желание выслужиться, попытка получить тёплое место в министерстве — и ничего более.

Компания расположилась в комнатах Азкабана, в нижнем этаже, пытаясь прийти к компромиссу. С каким азартом мы подкарауливали магов в коридорах, питались их страхами и грязными мыслями. Они думали, что пленные — те, кто сидят в камерах. Нет. Пленные — они все. В моей власти оставить их тут навечно. Жалкие щиты Патронусов здорово нервировали. Как же маги беспомощны в своих слабых попытках спрятать истинные мысли и помыслы.

По магическому контракту Азкабана я был вынужден прислушиваться к действующему министру магии. Шеклболт сколько угодно мог сотрясать воздух, он прекрасно понимал, что полностью подчинить дементоров ему не удастся.

Если бы Шеклболт оказался в Азкабане в качестве пленника, я бы не стал относить его ни к категории мерзавцев, ни к числу трусов. Пожалуй, с ним бы пришлось повозиться. Возможно, он был из тех соперников, которых приходится уважать. Но дементорам неведомо это чувство. Я не люблю тех, в ком много чувства справедливости. И ненавижу тех, кто борется со злом.

Это было даже интересно — проникать в сознание министерских служащих. Выискивать их слабые места, заставлять вздрагивать, неуютно ёжиться, словно от холода.

Мы условно поделили свежую добычу. Мне достался один, который как-то уже был здесь. Приезжал по делам к магам, официально числившимся как другая стража Азкабана. В тот раз мне не было дела до него, да и весь его вид говорил о том, что визит он свой забудет не скоро. Сейчас мне было скучно, нас было слишком много, а свежие страхи и боль всегда так заманчивы. Я кружил возле его комнаты, отгороженной слабым щитом защиты, и пытался проникнуть в его сознание.

Ну же, расскажи мне о своих тайных грязных помыслах!

Карьера? Нет, не то. Я чувствовал, что этот маг напрочь лишен честолюбия в том значении слова, когда один может пройти по костям другого, чтобы залезть повыше.

Похоть? Нет, опять мимо. Много лет предан одной единственной женщине.

Деньги? Взятки? Хм… Я чувствовал, что богатство для него совсем не связано с блеском металла.

Не бывает людей без слабостей.

Я шумно втянул воздух, я проник в его сознание. Я хотел увидеть...

Рыжая молодая девушка лихо спрыгивает с метлы, успев лишь в последний момент выйти из опасного пике. Сердце моё бьётся. Мне страшно за неё. Она смеётся, заправляя рассыпавшиеся кудри.

Я хочу есть. Воровато оглядываюсь по сторонам, открываю кастрюлю и вижу на самом донышке овощное месиво. Глотаю первую ложку, рот наполняется слюной, но я тщательно жую, стараясь убедить себя, что наесться можно и парой ложек. Вторую черпаю полной, а третью лишь наполовину. Закрываю кастрюлю, в которой осталось немного рагу, и марширую на лестницу, надеясь, что этой мизерной порции хватит для той, которая ждёт меня наверху.

Я иду по улице в компании нескольких подпрыгивающих мальчишек. Двое из них старательно пылят ботинками, от чего в носу начинает першить. Тот, что поменьше, тянет меня за руку в сторону кафе-мороженое Фортескью. Я шарю в карманах заплатанной мантии, зная, что в них ничего нет, вздыхаю и говорю мальчишке, что от мороженого заболит горло и мама будет ругаться.

Я на банкете с той самой рыжей девушкой, правда, она теперь гораздо старше и полнее, но я смотрю на неё влюблёнными глазами. Пока она кружится в танце с одним из министерских чиновников, я стараюсь справиться с диким желанием заехать в нос этому пижону, который обнимает за талию мою жену.

Выныриваю из сознания этого примерного семьянина, наслаждаясь его такими личными переживаниями. У каждого они свои. Ну-ка, защита даёт сбой, что тут у нас есть ещё?

Я не могу плакать. Я должен держаться. Комья земли, которые с глухим стуком падают на гроб, словно пропущенные удары сердца. С каждым взмахом волшебной палочки заплаты на крышке выравниваются, заполняясь чёрной жирной землёй. Чёрной мутной занавесью закрывается сердце, хочется кричать, но я молчу. Дрожащей рукой я держусь за плечо женщины, которая осела возле свежей могилы нашего сына.

Мы должны жить дальше. Как я устал. Я хочу увидеть в её глазах прежнюю радость, а не это мёртвое равнодушное спокойствие. Зачем нам была нужна эта победа? Сломленные семнадцатилетние старики; жадные стервятники, старающиеся нажиться на руинах; новые герои, которые глушат свою боль огневиски.

Я торжествую. Я почти хохочу. Ну надо же, какой добродей выискался! Не переборщить бы, я не должен забывать, что это не узник. И тут врывается:

— Кингсли, это место проклято. Даже самые отпетые негодяи не должны находиться в таких условиях. Кто мы сами после этого?

— Артур, я всё понимаю. Дементоры и мне давно не дают покоя. Мы не можем их полностью контролировать, но лучше их держать в союзниках. Ради общего блага.

— Кто волен решать, нести ли любому наказание по-человечески или сгнить в этом страшном месте? Ради общего блага. Чушь.

— Мы говорим о Пожирателях, Артур! Я не хочу напоминать тебе, но ты подумай о Молли. Ей и так тяжело. Что было бы, если во время Битвы пострадали ещё и другие? Джинни, Рон… Здесь сидят преступники. Дементоры не вызывают у меня уважения, но Пожиратели заслужили такую компанию.

— Бедные создания. Они не виноваты. Мы сами виновны в том, что они существуют. Дементоры лишь воплощение наших страхов, низости и корысти. Зло нельзя победить злом.

Я растерялся. Впервые. А потом неожиданно для меня самого ворвались другие воспоминания. Они не принадлежали этому магу! Это мои воспоминания. Не мои... Это боль Джонатана.

Я держу руку козырьком, закрываясь от яркого солнца, глаза начинают слезиться, а я всё смотрю, как её одинокая фигурка постепенно уменьшается. Мария будет меня ждать. Сентиментальность не попутчик бывалого моряка, я отрываю взгляд от точки на берегу и резче, чем хотелось бы, раздаю указания. К чёрту тоску.

Я не могу справиться со штурвалом. Ледяной смех заставляет холодеть кровь, я судорожно оглядываюсь, пытаясь позвать на подмогу, но огромная волна сметает меня с палубы. Я зажмуриваюсь и вижу печальное лицо Марии перед глазами.

* * *

Согласно магическому контракту я могу общаться с действующим министром магии. Мысленно. Шеклболт не верит своему счастью. Он и не надеялся на такое разрешение проблемы. Я предлагаю поместить всех дементоров Азкабана в пещеру, полную инферналов. Я знаю о ней. Жуткое место. Я прошу запечатать вход, замуровать всех нас внутри. Я обещаю привести всех дементоров. Я старший. Меня послушают.

Шеклболт с подозрением смотрит на меня. Затем я читаю в его мыслях вопрос. В чём подвох? Какие условия сделки?

Условий никаких. Вчера отбыла вся группа министерских чиновников. Шеклболт может объявить магическому сообществу, что ему удалось договориться с дементорами. Я готов выполнить своё обещание. Завтра на рассвете. Только сначала мне надо отправить одно письмо. Шеклболт удивляется, но не возражает, боится, что я передумаю. Рано утром я отвожу его на скалистый уступ и прошу левитировать из недр морских покрытую моллюсками и плесенью коробочку. Затем он призывает одну из чаек, которые, как и всё здесь, в Азкабане, необычные. Я называю адресата.

Чёрный бриллиант с древнейших времён считается камнем царей и императоров. Он способен наделять обладателя сильнейшей положительной энергией. Бриллиант должен быть завоёван или принесён в дар, иначе — он «пустой» камень. Мой подарок — оберег. Энергетика будет прибывать с годами, когда бриллиант войдёт в контакт с его обладателем.

Перстень с чёрным бриллиантом будет единственным ключом, способным открыть замурованную пещеру с подземным зеленоватым озером. Шеклболту не обязательно об этом знать.

Джонатану Моргану не повезло. У Артура Уизли всё будет хорошо. Его жена справится с потерей, радость и счастье супруги найдут в многочисленных внуках.

Зло нельзя победить злом. Со злом не нужно бороться. Зло изживёт себя само, сожрёт изнутри.

Зла и темноты не существует. Тьма — лишь отсутствие света.