Борьба с сумраком (джен)

Поначалу, первые дни после событий в Университете, я был озабочен только одним: как использовать сложившуюся ситуацию с максимальной для себя выгодой и получить из нее побольше дивидендов. Хотя мое эффектное появление в изрядно потрепанном виде, победа над монстром из Сумрака и пафосная речь и произвели впечатление на наших сотрудников, для возвращения на свое законное место шефа Дневного Дозора этого было недостаточно. Потребовалось приложить еще немало усилий, прежде чем все, наконец, встало на свои места, и каждый стал тем, кем ему должно быть. Бывший шеф — начальником оперативного отдела, а я — главой Самарского отделения Дозора. Все же роль второго плана, которую мне поневоле пришлось играть последний десяток лет, была мне тесновата.

Но все эти дни где-то на периферии сознания тревожным пятном оставался вопрос, который пока я толком и сформулировать-то не мог. И как только события утряслись и все вернулось на круги своя, у меня появилось время наконец задуматься и над ним.

Почему я ввязался в эту историю? Я — Темный. Только Светлым нужны обоснования каждого поступка. Я же могу поступать так, как хочу, не ища себе оправданий и причин действовать так или иначе. Но я не только Темный Иной, я человек, и мне не тысячи лет, чтобы распрощаться со всем человеческим. А людям свойственно искать причины. И я их искал.

И Светлые, и Темные — все, как один решили, что единственным резоном, который мог заставить меня рисковать жизнью, ввязываясь в магический поединок с сумеречным иным, мог быть расчет занять пост шефа Дневного Дозора, как в итоге и получилось. Это было чушью, но никого я разубеждать, конечно, не стал. Все привыкли видеть во мне интригана, который ничего не делает просто так, не имея возможности извлечь выгоду. Отчасти это так, но риск погибнуть в поединке был слишком велик, а вознаграждение слишком ничтожно. Даже сейчас, вспоминая рвущуюся в наш мир тьму и бешеный вихрь инферно, я мысленно содрогался. Все склоки и интриги наших Дозоров на фоне этих воспоминаний казались мелочными и недостойными внимания.

Единственным, кто, я чувствовал, не верил в эту легенду, был мой вечный раздражитель Романов. Но что он себе надумал, я даже знать не хотел. Хотя и подозревал, что в ясной головушке нашего горе-дозорного созрела мысль, что я еще не до конца потерян для Света, и Тьму в моей ауре можно победить. Наивный дурак.

Проницательный Завулон был ближе других к истине. Победа над монстром подняла мой уровень. Я понял это не сразу, а чуть позже, когда стало ясно, насколько легче теперь творить заклинания, проще прокидывать порталы. Завулон лично почтил наш Дозор визитом, чтобы поздравить меня с достижением Высшего уровня. Не знаю, чего было в нем больше: довольства по поводу усиления нашего Дневного Дозора или злобного раздражения в мой адрес.

Однако и его догадки были лишь догадками, далекими от правды. Сначала я и сам не до конца понимал, что же меня толкнуло в этот день в Университет, но потом как-то все стало на свои места.

Меня туда привел звонок Алексея. Это было просто, это лежало на поверхности, и, вместе с тем, это было так сложно признать. Я шел туда из-за этого звонка. Из-за этого мальчишки на другом конце незримой нити, радиоволны, соединяющей наши сотовые в момент звонка. Я не могу и сейчас объяснить себе, почему я взялся защищать этого непутевого светлого, какое мне до него дело и что в нем есть такое, что заставило меня рисковать своей жизнью. Только единственным человеком, по отношению к которому я испытывал сходное чувство ответственности, была моя жена Мария, которая умерла полторы сотни лет назад, и которая знала Юрия-человека, а не Юрия-темного мага.

Но потерял я ее гораздо раньше. В тот самый момент, когда ко мне, уже вполне готовому к неминуемой смерти, пришел Адальберт. Темный маг, который подарил мне возможность жить — жить такой же жизнью иного, как и он сам.

Когда, спустя полвека, граф Толстой издал свою эпопею «Война и мир», я читал и не мог оторваться. За исключением незначительных деталей, которые он просто не мог знать в силу того, что родился спустя два десятилетия после описываемых событий, он точно передал атмосферу того зимнего дня, когда я принял участие в битве при Аустерлице. Мне было тридцать два, я был адъютантом в свите Кутузова, штабским, но очень хотел совершить что-то героическое. Словом, мне показалось, что князя Андрея в этом сражении Лев Николаевич писал с меня. И когда навстречу нам стала подниматься колонна французов, сминая наших, я тоже понял, что вот он, этот миг, он настал. Со знаменем в руках я бежал и что-то кричал… Я плохо запомнил этот момент, так вышло, что только книга великого писателя оживила дремлющие воспоминания. И так же, как князя Андрея остановила пуля, случилось и со мною. Но только дальше события развивались иначе. Если он полдня созерцал бесконечное небо, медитируя и размышляя о Боге, я оказался лицом к лицу с трупом какого-то незнакомого офицера. Его пустые мертвые глаза глядели на меня в упор. Его лицо было в десятке сантиметров от моего, и никакого неба видеть я не мог. А пуля, пробив мягкие ткани живота, раздробила позвоночник и оставила меня парализованным, обездвиженным, истекающим кровью, лишенным возможности хоть чуть-чуть отстраниться от этого мертвого лица.

В таком положении я провел двое суток. Солдаты неприятельской армии приняли мое тело за труп, ведь я не мог ни застонать, ни пошевелиться, и бросили там.

Боль лишала возможности сосредоточиться и собрать силы. Иногда я терял сознание, но это было не часто. Мне повезло, что было не лето и мой невольный сосед, мертвый офицер, не причинял мне слишком много неприятностей своими запахом и видом. Я радовался, что мучиться осталось недолго, я призывал смерть. И я совсем не думал о Боге. А если и появлялись в моей голове такие мысли, то они были пропитаны желчью и злостью на Создателя.

А потом явился Адальберт. Он прокинул портал прямо ко мне. Одним движением брови убрал боль и вернул возможность говорить. Сейчас я понимаю, что он давно меня заметил и следил за мною. Но я не знаю, стал бы я Светлым или Темным, если бы не эти двое суток наедине с болью и мертвым лицом офицера. Скорее всего, Тьмы во мне все же было больше, но Адальберт решил перестраховаться, устроив мне такую встряску.

Свою семью я больше не видел. Моей жене Марии сообщили о моей геройской кончине. Я старался на расстоянии заботиться о ней и детях, сделал так, чтобы они никогда не нуждались в деньгах и устроил им здоровье и долголетие. До самой их смерти я приглядывал за ними, я никогда не снимал с себя ответственности за судьбы женщины, которую выбрал в жены и наших детей. Только вот видеть их для меня стало невозможно. И вот сейчас, спустя столько лет, я снова ощутил забытое чувство — «мы в ответе за тех, кого приручили». Смешно, уж что-то, а отцовских чувств парнишка во мне не вызывал. Да и, несмотря на прожитые годы, я, в отличие от многих Темных моего возраста, не ощущал тяги к сексуальному разнообразию и был до примитивного патриархален, у меня не было мужчин, и как-то не хотелось никогда. Вот только смутно, скорее чутьем, нежели разумом, я ощущал, что мысли о курносом Алексее — не просто блажь, вызванная желанием разнообразить сексуальную жизнь, а нечто большее, и роль свою в моей судьбе ему еще предстоит сыграть.

Алексей. Светлый Иной. Сумеречный Иной. Иной, которому предстоит навсегда покинуть наш мир и вечно жить в холоде Сумрака.