КотоМилли (гет)

Мррррррр.

Чёрная кошка потянулась, просыпаясь, и перевернулась со спины на живот. Подобрала лапы, зевнула, широко распахнув маленький розовый рот с острыми белыми зубами и длинным шершавым языком. Встала, потянулась ещё раз, сперва припав на передние лапы и с наслаждением вытянув их, а потом, всё ещё сонно оглядевшись вокруг, опрокинулась на бок и потёрлась щекой о кровать. Затем села и начала вылизываться — тщательно, с удовольствием: сперва грудку, чёрную, блестящую, мягкую, как и всё остальное её тело, на котором не было ни одного белого волоска, потом плечи, передние лапы — растопырить пальцы, подёргать зубами за каждый коготь: вдруг с какого-нибудь снимется отмерший «чехольчик»… Следом — задние: методично, неспешно… ах, как это хорошо и как успокаивает! Бедные люди — им не дано это почувствовать, не дано ощутить, насколько подобная процедура успокаивает и гармонизирует тебя всю, каким дивным становится после неё мир…

— Милли!

Панси бесцеремонно распахнула полог кровати Миллисенты, однако, несмотря на раннее утро, той там не было, а на её месте сидела крупная чёрная кошка — в той самой дурацкой позе, в которой все кошки и коты мира вылизывают себе задние лапы, чем она и занималась сейчас: сидела, вытянув правую с растопыренными пальцами, и глядела на Паркинсон своими круглыми жёлтыми глазами.

— Привет, — сказала та, потрепав зверюшку по голове, словно какую-нибудь собаку, и та в ответ на подобную возмутительную фамильярность яростно махнула передней лапой с выпущенными когтями. Чирк — на нежной человеческой коже появилась глубокая белая борозда, сразу же, впрочем, начавшая наливаться красным.

— Ай! — вскрикнула Панси, отдёргивая руку и прижимая пораненное место к губам. — Ах ты, мерзкая пакостница! — воскликнула она, поднося запоздало отдёрнутую руку к губам и посасывая ранку. — И за что тебя Милли терпит, — проворчала она недовольно.

Кошка поглядела на неё непонимающе-удивлённо — и вернулась к своему занятию: не оставлять же лапу недомытой из-за этой бестолковой двуногой. Ведь сколько раз уже она била её по рукам — могла бы уже запомнить, что она не выносит, когда её треплют по голове! Она же не собака — да и вообще, что это за манера, чуть что, так сразу хватать руками животное? Которое, может, вообще не любит, когда её кто-то трогает. Совершенно неясно, кто и почему решил, что эта мопсообразная двуногая умная?

— Ну? — проговорила недовольно, тем временем, Паркинсон. — И куда подевалась твоя хозяйка с утра пораньше? Я-то думала, она дрыхнет без задних ног, а её, оказывается, уже унесло куда-то, — она недовольно фыркнула и ушла, отпустив задёрнутый полог.

Кошка продолжала вылизываться — а Панси, ругаясь, начала, судя по звукам, торопливо одеваться, переговариваясь с двумя остальными девочками и возмущаясь столь ранним исчезновением третьей.

Когда они все, наконец, ушли завтракать, кошка как раз закончила свой утренний туалет. Потом подошла к краю кровати и осторожно просунула мордочку в щель между полотнищами полога.

Огляделась.

И, убедившись, что она тут одна, спрыгнула на пол, превращаясь из пусть и вовсе не тощего, но грациозного чёрного зверя в плотную некрасивую неловкую девочку-подростка.

Миллисента Балстроуд со вздохом подошла к зеркалу, висящему на двери комнаты, и внимательно осмотрела себя. Лизнула задумчиво основание ладони, погрызла ноготь, вздохнула ещё раз — и пошла одеваться к завтраку.

Она терпеть не могла свою анимагическую форму.

Ведь люди — такие нелепые и неуклюжие существа… ну за что ей такое наказание? Все кошки как кошки — а её угораздило родиться мало того, что анимагом, так ещё и в человеческой форме. Почему же именно ей так не повезло, а, Бастет?