КотоМилли (гет)

Осень в этом году была серой и мокрой, и даже покрасневшие и пожелтевшие листья деревьев почему-то не добавляли ей красок. Дождь лил и лил, останавливаясь, как назло, преимущественно ночами, и холодной водой, казалось, пропитались даже камни. Выстиранное бельё сохло настолько плохо, что приходилось сушить его чарами, а сырость из дома не получалось изгнать даже ими.

Арабеллу Балстроуд разбудило настойчивое и жалобное мяуканье. Поморщившись, женщина перевернулась на другой бок и натянула одеяло на голову — кошек она терпеть не могла, так же, как, впрочем, и певчих птиц, грызунов, собак и любую другую бесполезную, на её взгляд, в хозяйстве живность. Животное должно приносить пользу — как, например, коза. Идеальный питомец: и тебе молоко, из которого получается хоть йогурт, хоть сыр, и прекрасная шерсть, и мясо от периодически рождающихся козлят… Она держала трёх коз — белую, чёрную и коричневую, привезённую с континента из города со странным названием Брно. Шерсти от неё было немного — зато молоко она давала даже во время окота, да какое! Больше напоминающее по вкусу сливки и не имеющее того специфичного привкуса, за который многие козьему молоку предпочитают коровье. Молока у необыкновенной козы было много, и сыр из него получался ни на что не похожий и пользующийся большим спросом — так же, впрочем, как и оно само. Соседи покупали дивное молоко у Арабеллы весьма задорого, и она подумывала прикупить ещё парочку таких коз, вот только сарай надо было для этого увеличить.

А кошки — на кой драккл они сдались? Магглам-то они были нужны — как ещё им избавляться от грызунов? Но у волшебников нет подобных проблем — так зачем держать в доме нахлебницу, которая будет всё драть и разбрасывать по углам шерсть?

Кошка, меж тем, продолжала мяукать, и Арабелла, проворчав что-то недоброе, поднялась, надела свой любимый тёплый халат, коричневый с тёмно-синей отделкой, и, сунув свои тощие ноги в войлочные туфли, пошла к двери, намереваясь вышвырнуть со своего участка настойчивую нахалку.

На крыльце обнаружилась маленькая промокшая пёстрая кошка, яростно вылизывающая… новорождённого котёнка. Увидев открывшуюся дверь, она резво вскочила, схватила чёрную кроху за шкирку — и прежде, чем Арабелла успела что-нибудь сделать, прошмыгнула мимо неё в коридор и скрылась в его темноте.

— Ах ты, паршивка! — Арабелла оставила дверь открытой, чтобы выставить незваную гостью прочь, и, разом заставив загореться все светильники в доме, отправилась на поиски. Влажный след тянулся в гостиную — и Арабелла, представив, что мерзкое мокрое существо сейчас испачкает её любимый ковёр, доставшийся её от прабабки, буквально задохнулась от ярости и бросилась в комнату.

И онемела, замерев на пороге.

Потому что прямо перед остывающим камином лежал новорождённый младенец. Крохотная нелепая девочка, красная, сморщенная и перепачканная в крови и слизи, с ещё кровящей пуповиной, капли крови от которой тянулись к… к кошке?!!

Арабелла зажмурилась и открыла глаза, но картина не изменилась — а потом младенец зажмурился и захныкал… и вдруг прямо у неё на глазах превратился в котёнка. Крохотного мокрого чёрного котёнка, которого маленькая пёстрая кошка тут же исступленно принялась вылизывать.

Придя в себя от первого шока, Арабелла задумалась. Она много чего повидала в этой жизни и многое знала о животных — и вспомнила, как когда-то читала о том, почему в своё время был принят закон, ограничивающий трансфигурацию человека в животных. И дело было вовсе не в пятиногах, а в том, что, как выяснилось, если волшебник оставался в зверином облике слишком долго, он постепенно утрачивал человеческое сознание и в какой-то момент полностью начинал ощущать себя, например, той же кошкой — и со временем мог даже приобрести возможность заводить смешанное потомство, в котором через несколько поколений иногда рождались такие вот дети. Нечто вроде анимагии наоборот… Случаи эти были, впрочем, настолько редки, что вопрос развития такого потомства до сих пор оставался практически неизученным.

И упустить подобный шанс Арабелла решительно не могла.

Поэтому и кошку, и её странного первенца, и остальной выводок: пять котят, трое из которых были такими же пёстрыми, как их мама, а оставшиеся — чёрными, как их необычная сестра — она оставила у себя. Пол у всех детёнышей оказался одним, и через пару месяцев по дому Арабеллы весело носились семь кошек, одна из которых, впрочем, время от времени внезапно превращалась в человеческого младенца и тут же беспомощно начинала плакать. Её мать, надо отдать ей должное, немедленно подлетала к малышке и очень старалась её утешить, вылизывая и обдирая до ссадин нежную детскую кожицу — однако как только малышка вновь становилась котёнком, от ранок не оставалось никакого следа.

Девочку Арабелла официально объявила своей дочкой — правда, возраст новоиспечённой «мамы» вызвал у окружающих некоторое удивление: в конце концов, даже для волшебницы шестьдесят с лишним — немало для материнства, однако чего ни бывает в нашем подлунном мире? Вопросов особо не задавали — тем более что Арабелла Балстроуд жила уединённо и излишним дружелюбием не отличалась.

Правду от девочки она никогда не скрывала — и, как оказалось со временем, была совершенно права. Потому что маленькая Миллисента осознавала себя, прежде всего, как кошку — и человеческое обличье полагала чем-то дополнительным и забавным. Арабелла, за неимением иного термина, назвала это анимагией — и девочка приняла это объяснение.

Она оказалась некрасивым ребёнком — полным, с простоватыми и грубыми чертами лица — но вот кошка из неё выросла совершенно прелестная: маленькая, изящная, ловкая, с длинными лапками и точёной головкой, с мягкой блестящей шёрсткой и большими зелёными глазами. Куда девалась вся эта красота, когда она оборачивалась человеком? Неловкая, неуклюжая, вечно всё роняющая и проливающая, Миллисента с каждым годом всё больше раздражала Арабеллу — впрочем, когда у малышки проявились, наконец-то, способности к волшебству, чувство это уменьшилось. Произошло это достаточно поздно — девочке почти что исполнилось восемь, и опять была осень, холодная и сырая… Она вообще была очень осенним ребёнком, эта странная котодевочка, и в самую скверную погоду чувствовала себя лучше всего — Арабелле даже порой казалось, что та придаёт ей сил. Странный, ни на кого непохожий ребёнок…

Впрочем, ей было, с чего вырасти странной: Арабелла хотя и заботилась о ребёнке, но любить, по-видимому, попросту не умела — а может, именно эта девочка не смогла пробудить в её сердце тёплое чувство. Так или иначе, отношения у них всегда были довольно прохладными — и единственное существо, которое действительно искренне, от всего сердца любило Миллисенту, была её мама. Надо отдать Арабелле должное: при всей своей неприязни к кошачьим, её она оставила в доме и даже заботилась о ней так же тщательно, как и о своих возлюбленных козах — и отказалась отпускать её в школу, когда Миллисенте пришло время туда отправляться.

— Глупая девочка, — с досадой сказала она, — что будет, если твои соседки увидят однажды тебя и твою маму в одном облике? Не дури — я за ней пригляжу.

А когда маме-кошке пришла пора умирать, Арабелла даже забрала Миллисенту из школы на несколько дней, сославшись на своё внезапное тяжёлое нездоровье — и позволила девочке… впрочем, пожалуй что, уже девушке, той как раз недавно исполнилось шестнадцать — проститься с матерью, закрыть ей глаза и похоронить.

И хотя та была по-настоящему признательна своей, как она называла Арабеллу для себя, тётке, она чувствовала себя по-настоящему осиротевшей.

А осень была светлой и тёплой, и солнце светило с ярко-синего неба, пробиваясь сквозь золотые и багряные листья, которыми Миллисента своими руками укрыла маленькую могилу.