Фальшивомонетчики (гет)

У меня стоял.

И Мэри это чувствовала, прижимаясь все крепче к моему бедру. В ту секунду я ненавидел ее язык, хуже помела, слова сыпались из нее, как перья из порванной подушки — много, громко, назойливо, они кружили вокруг, забивались в нос, щекотали глотку, медленно оседали на пол, и мы топтались по ним, как по траве. Я не хотел слушать бессмыслицу, которую несла Мэри, но шепот полз по перьям, обвивался вокруг лодыжек, путался под ногами, толкал нас друг к другу.

— Эванс говорила, что у нее с Поттером ничего не было. Это правда?

— Почему ты спрашиваешь об этом у меня? — легкие сжались, воздух задерживался где-то в горле, наполнял сосуды, и кровь скапливалась в сердце, норовя ударить струей в голову.

— Ну вы же лучшие друзья. Неужели ты не знаешь? — Мэри капризно надулась. Дура. — Эванс не такая тихоня, как кажется, — хихикнула. — Она тебе нравится? — облизнула губы.

— Мне нравится ее смущать, Эванс всегда так забавно краснеет.

Кровь, скопившаяся в сердце, наполнила желудок и закапала вниз — узел в паху начал затягиваться.

Мэри взяла мою руку и провела ею по своей груди, подтолкнула к животу, кивнула в сторону темной ниши.

— Не сейчас, — она не ожидала отказа, конечно, но беседа с возмущенной Макгонагалл не входила в мои планы.

— Но ты же хочешь! Сириу-ус! — Мэри дернула плечом. — Ну почему я должна уговаривать?

Тупая физиология. Будь я девкой, никто и никогда бы не узнал, что у меня стоит. Да и чему там у девок стоять?

— Мне некогда.

Правда, Мэри, некогда, сегодня же полнолуние, а Лунатик мозг. Без мозга мы формулу никак не доделаем, и Джеймс наверняка весь испсиховался, поджидая меня в туалете. Некогда, в общем, не до тебя мне.

— А представляешь, как Поттер развлекается с Эванс? — Мэри вцепилась в мой рукав. — Как она краснеет, а он ее уговаривает, потом целует, и эти его дурацкие очки им мешают…

— Завали рот, — крупные капли крови сочились из желудка, заливали кишки, низ живота почти болел.

— …как Поттер ее разворачивает к себе спиной и раздвигает ноги, а на ней плотные трусы, она ведь не привыкла, что их нужно снимать…

Жара сползала по стенам вместе с масляными красками картин, и чудилось, будто замок таял на солнце.

— …а ты стоишь и смотришь, и слушаешь, и снова смотришь, и тебе тоже хочется, но нельзя, хочется — так же, как сейчас, но ты почему-то противишься себе…

Сердце стучало где-то на полу, туда же стекалась кровь, струящаяся по ногам, и я чувствовал себя сукой. И у меня началась течка.

— …потом ты видишь, как она комкает в руках свои идиотские трусы, идет прочь от Поттера, и тебе нужно побежать за ней, но ты застыл и просто пялишься, пока она не скрывается за углом. А потом подходишь к Поттеру, и у тебя стоит. Он-все-поймет-не-сомневайся… — слова понеслись вперед, теряя точки с запятыми, голова кружилась, словно я выхлебал бутылку огневиски. — Он фыркнет и вытрет пот со лба натянет трусы и сразу поверх штаны возьмет сумку которую бросил рядом поплетется вперед забудет про тебя а ты будешь пялиться в пустоту и перед глазами у тебя поплывут пятна будто ты больной…

Какая-то сумасшедшая. Несет какие-то сложные вещи. Какие-то непонятные слова, не складывающиеся в предложения.

— Это ты больная. Иди, отсоси у Нюни, ему такое счастье как подарок свыше, никто ж не соглашается, — язык как деревяшка во рту. И вкус опилок.

Коридор длинный, как бесконечность. Ноги превратились в две колоды, и я едва их передвигал. Визгливый голос Мэри, обернувшись слизняком, полз позади, обогнал, бросился под ноги, залазил на стены, молча стекал вниз, снова собирался в слюнявую кучку — и дальше меня преследовал.

Двери кабинок в туалете держались на честном слове и стонали. Я бы тоже стонал, будь у меня за спиной только заплеванный унитаз и проржавевшие трубы. Рот Рема был приоткрыт, брюки приспущены, рука медленно двигалась, и движения, отмеренные словно по линейке, гипнотизировали. А может, дело в том, что я уже гребаных несколько минут тоже мечтал передернуть.

— Лунатик?..

Он резко обернулся, и вместо глаз у него светились две дыры, заполненные страхом. От Рема воняло паникой, потом и стыдом: он, уже не в силах остановиться, смотрел на меня, не видел, чувствовал, что я здесь, что это не иллюзия, но продолжал дрочить. Неловко дернулся и тихо заскулил.

Пергаменты, разложенные на подоконнике, были исписаны рукой Лунатика. Лунатик беспомощно глядел на них, на меня, затем на грязный потолок, нехотя — на свои бедра, и опять на пергаменты. Не знал, куда спрятаться. И я не знал.

Я махнул на него рукой и сел прямо на мокрый пол. На моих брюках останется его сперма, да плевать.

— Бродяга…

— А?

— Джеймсу не рассказывай.

— О чем не рассказывать? Мы же формулу писали, не? Ты, кстати, вывел формулу-то?

— Угу.

Кивнул.

Мы замолчали.

* * *

Формулу мы начали искать в поезде, где-то между Большим залом и пятницей.

Первый же поход в Хогсмид в этом году обещал закончиться полным провалом, потому что на четверых у нас набиралось всего два галлеона и три сраных сикля.

— Негусто, — пожаловался Сохатый, у которого денежки обычно водились.

— А у тебя-то почему нет? — я не выпрашивал, просто поинтересовался.

— Спустил, — отрезал он и сменил тему. Куда утекли галлеоны, он так и не признался, но я подозреваю, что потратился Сохатый на подарок для Эванс. Тот самый, который она пренебрежительно оставила на столе.

— Вчера читал, что Гринготтс пытались грабануть, — я запил зевок тыквенным соком. — У кого-то тоже не хватает денег.

— Дебилы, — хмыкнул Сохатый, — не грабить надо, а самим делать.

— О чем ты? Я чую очередную гребаную и восхитительно противозаконную шалость.

Улыбка Джеймса напоминала разрезанную губку, по краям обмазанную бледной краской.

— Это чертовски противозаконно, ты прав, — он привычно запустил пальцы в волосы. — Это настолько противозаконно, что в случае провала мы загремим в камеру до конца жизни. Или выйдем стариками.

— В камере хоть кормят бесплатно, — Ремус поежился. Тогда я впервые задумался, о чем же мечтает мой друг.

— Лунатик, а чего ты хочешь больше всего?

— Мог бы не спрашивать, сам знаешь, — он отмахнулся.

— Я имею в виду, из осуществимого, а?

— Я хочу…

Он осекся. Я не допрашивал.

Лунатик боялся будущего намного больше, чем мы с Джеймсом и Питером. Его будущее большим серым псом носилось вокруг замка и рычало на него. На нас тоже: скалило зубы, мело хвостом, принюхивалось, будто жаждало сожрать, требовало выдать ему Лунатика, но мы отбивали его, тащили в хижину, превращались и вместе смотрели, как будущее щетинится, роет землю у подножия Ивы, фыркает от бессилия и затянувшегося ожидания.

Мы — четверо — хотели отметелить серого пса, заставить его убежать, поскуливая, зализывая раны, и у нас почти получилось, мать его. Как Сохатому в голову приходили такие гениальные мысли, я понятия не имею, мне чудилось, что он их приманивал, как бескрылых светляков.

— Помните, Макгонагалл урока три назад рассказывала про анимагов?

— А? Чо? Не, я все проспал.

— Так у тебя глаза были открыты!

— А ты попробуй их закрой при Макгонагалл! У нее даже спать приходится с открытыми. Чувствую себя лунатиком. Извини, Лунатик.

И вот теперь это. Под ложечкой засосало, кровь бежала по жилам чуть быстрее обычного, и вроде бы даже шоколадная лягушка пахла риском. Смердело опасностью, мы давились ею, запихивали за щеки и в карманы, запивали неудержимым хохотом, закусывали эйфорией.

Через полгода мы уже блевали от обжорства.

— Все готово! — объявил Джеймс, изучив галлеон как следует. Мы сидели под ивой и смотрели на серый снег. — Ну-ка, Бродяга, сравни, — он пихнул мне две монеты, неразличимые на первый взгляд.

Впрочем, различить их я не смог ни на второй, ни на двадцатый взгляд.

— Кру-уть! А заклятия? Заклятием пробовал определить? Ревелио?

— Ага, все чисто, хоть сейчас в Хогсмид иди. Флетчер будет рад.

Скука, как маленький гном, вздохнула, сложила ручонки на груди и насупилась. Я наподдал ей, чтобы не кисла.

— Погодите-погодите! Это что, все, что ли? — Ремус, до этого сидевший на сумке, подскочил на ноги.

Почти до боли знакомое чувство: идешь по мосту, идешь, боишься поскользнуться и размазать рожу по камням, в висках стучит, руки трясутся, и вот ступаешь на твердую землю. Облегчение затапливает как мутная вода, потоки прорывают плотину, сносят с ног, увлекают за собой, а ты захлебываешься и думаешь, что все было бессмысленно. Потому что все равно утонешь.

В смысле, сколько не греби лапками, из говна масла не сделаешь. Так правильнее.

— У нас вместо мозгов отбросы, наши головы набиты навозом, — Сохатый взъерошил волосы и растянулся на талом снегу, раскинув руки и ноги. — Мы думаем копчиком, осталось только научиться писать ногами, и тогда нас никто не победит.

Сохатый до охуения прав. Четверо среди густой массы одинаковых людей. Четыре ярких пятна на однотонном холсте. И от этой мысли кружилась голова, замок вращался перед глазами, саднили костяшки пальцев, кололо в груди.

Никто не узнает.

Никто и никогда не догадается, потому что план безупречен. Все шито-крыто, а мы сраные умники. Я повторял эти слова про себя сотни раз, чтобы поверить в них.

— Макгонагалл хватил бы удар, узнай она, в каких целях мы используем трансфигурацию, — Ремус прижал к груди учебник, будто тот был самым ценным в его жизни.

— Это Флитвика удар хватит, если он узнает, для чего мы применяем его «простенькие формулы», — Сохатый сел, поднял вверх указательный палец, пародируя Флитвика, и пропищал: — Усидчивость, прилежание и старание! Только так!

— Обхохотаться.

— Да что с тобой, Бродяга?!

— Скучно.

Скука услышала свое имя и встрепенулась.

— Ну сделали мы эти деньги, а дальше-то что? Ничего, ноль, конец игры. Мы даже рассказать об этом никому не сможем.

— Эй, Эванс, стой!

Джеймс даже не услышал меня. Эванс, виляя задницей, шла мимо и делала вид, что ходит здесь просто так. Хотя возможно, так оно и было.

— Эванс, мое предложение еще в силе!

— Ты слышишь, что я тебе говорю, Сохатый?! — едкая волна поднялась из желудка и вместо крови по венам бежала желчь. — Какие предложения? Что-нибудь крутое? Может, ограбим все-таки Гринготтс или сразимся с таинственным чудовищем, живущим в подвалах Хогвартса? Или вызовем на бой самого злого волшебника всех времен и народов? Потому что эти липовые галлеоны никому не нужны. Ну сколько там денег в «Сладком королевстве»? Даже если мы вынесем все, богаче не станем.

— Слушай, если ты не хочешь, я никого не заставляю! — Джеймс вышел из себя. Скорее всего, потому, что ему не дали повыпендриваться перед Эванс. — Можешь грабить хоть министерство магии, дружище, но, знаешь, получается, что мы убили уйму времени впустую. Ты не представляешь, как это можно использовать, если быть умнее!

— Не ори.

— Тебе моча в голову ударила? — Сохатый шипел, схватив меня за грудки. Так мы и сидели, почти обнявшись. — Какого черта ты не сказал раньше? Что тебе не нравится затея, и что ты хочешь спасать мир, красть у гоблинов и убивать чудищ? Я — не хочу. Веришь, Бродяга, но я оставлю это своим детям, пусть они заморачиваются, а я буду просто проебывать жизнь. Пока есть время.

— Послезавтра полнолуние, — тихо сказал Ремус, и нас с Джеймсом будто выключили. — Вы придете?

— О чем речь, — я не смотрел на Сохатого, но почти почувствовал, что тот кивнул. — А сегодня предлагаю не терять времени и наведаться в «Сладкое королевство». Если завтра за нами не явятся авроры, то мы обязательно придем, Лунатик.

Ремус прищурился, глядя на бледное февральское солнце, и едва заметно улыбнулся ему, словно лучшему другу. Солнце, а солнце, пятым будешь?

— Фальшивки можно давать в долг каким-нибудь идиотам с младших курсов, — нехотя сказал Джеймс и ухмыльнулся.

— Ростовщик из тебя такой же, как конспиратор, Сохатый. Сраный, — добавил я в ответ на немой вопрос.

Но идея хорошая.

* * *

Нюниус напоминал огородное пугало. Я видел такое, когда сбежал от мамаши и шел к дому Джеймса. Шел-шел, миновал забор, смотрю — стоит: патлы по обе стороны от нарисованной морды болтаются, серая мантия мешком висит, руки деревянные и ноги как две ветки. Ну точь-в-точь Снейп, только молчало, а не призывало на мою голову Мерлина с топором.

Он сам, конечно, напросился. Он всегда напрашивался сам: ходил по тем же коридорам, сидел в тех же кабинетах, даже в том же Большом зале обедал. Мешал, одним словом. Вот не попадался бы нам на глаза, и горя не знал, а так извините.

— Может быть, вы уже уйдете с дороги? — тихий голос порывом ветра пронесся по проходам между столами и ударил в спину.

— Кажется, кто-то что-то сказал? — протянул Джеймс, демонстративно убирая палочку в карман. После того случая у озера он старался не распускать руки, если Эванс была поблизости, и, по-моему, даже уступил бы Снейпу место в «Ночном рыцаре», стоило ей повести бровью.

Любовь, она такая. Отупляет.

Снейп упрямо молчал.

— Да не, это ветер гуляет. Сквознячок, я бы сказал.

— А. Ну тогда все ясно, — Сохатый даже шага в сторону не сделал.

— Отойди, Поттер, — настаивал Нюниус. Самоубийца, что ли?

Джеймс присвистнул и прислонился к косяку. Перед входом начал скапливаться народ.

— А ты заставь его, — мне пришлось подсказать Снейпу. — Заставь отойти, или слабо?

Нюниус прикусил язык. Какая-то секунда. Ее часть. Он молчал и соображал, как поступить. Рука скользнула к карману. Доля секунды. Что-то внутри, глубоко, там, откуда не достать. Жаркое, липкое, ворочается, колется, шипит. Толкает под локоть и шепчет: «Ну же, давай, торопись, одно слово, маленькое, короткое, и этот ублюдок полетит к стенке, растечется по полу». Давай.

Снейп неуловимо взмахнул палочкой.

— Да ты охуел! — Джеймс отшатнулся, как будто его дернули за веревочки. Конфундус, дружище.

— Блэк посоветовал мне, — Нюниус пожал плечами. Он пожал своими тощими плечами и больше ничего, как будто чихнул. Сопля на нитке.

— Ты не понял, Нюнчик, — схватив его за плечо, я почувствовал напряженные мышцы. Да ты шутишь, хиляк. — Мы еще не закончили.

— Ну, поздравляю, можете продолжать, раз не закончили.

— Мы с тобой не закончили. Какое слово ты не расслышал?

— Отъебись, Блэк, — Снейп рванул руку.

— Прополощи рот, слюнявчик.

Сохатый встал по другое его плечо. Тот оскалился.

— Старая добрая компания. Я думал, мы закончили с этим… в прошлом году.

Джеймс порозовел, едва заметно, в тени почти не видно.

— Что, Поттер, боишься очередного скандала? Опасаешься, что Эванс совсем разочаруется в твоей безупречной заднице?

— Ты успел оценить мою задницу? Я польщен. Она действительно неплоха.

— Но не про твою честь, Нюня, — я выдавил смешок с трудом, словно пропихнул его через узкое отверстие.

— Не толпитесь! Проходите быстрее!

Вторая створка дверей распахнулась, впуская Макгонагалл и вереницу мелких, одинаковых сопляков, которых она вела на обед. Макгонагалл смерила нас взглядом, сняла девятнадцать с половиной баллов и прошла мимо, а за ней вместо первокурсников шагали десятки маленьких Снейпов. Одинаковые Снейпы о чем-то хором молчали и нестройно маршировали, засунув руки в карманы.

Огоньки свечей, оторвавшись от фитилей, кружили над Снейпами, и длинные тени падали на пол. По теням топтались сотни ног, но те терпели, а каждый Снейп шептал и шипел: «Вы все сдохните, а я буду стоять и смотреть, как ваши могилы порастают плющом».

Если этот мудак, собравшись в единое целое, придет на мою могилу, я перевернусь в гробу на другой бок и продолжу храпеть.

— Еще встретимся, мудила, — ласково пообещал Джеймс и направился к нашему столу.

Мы встретились вечером, когда Нюниус возвращался из библиотеки. Что он искал в библиотеке, не знаю, по мне, там отродясь ничего интересного не приключалось.

— Ну что, Нюниус, ты будешь извиняться, или предпочтешь болтаться здесь до утра, пока преподаватели не снимут?

Снейп висел в воздухе, как чучело на шесте.

— Что нового в библиотеке? Опять читал газетенки?

— Они каждый день разные, вот в чем секрет, — парировал Снейп, дергаясь, как муха в паутине.

— Или, быть может, — Джеймс округлил глаза, — Пинс разрешила тебе полистать порнушку?

— О чем ты, Сохатый? Будь у Пинс порнушка, она бы ее никому не отдала, самой надо.

— А давай его разденем и оставим висеть, а, Бродяга? То-то Макгонагалл удивится.

— Особенно она удивится, если узнает, чем вы занимаетесь, — огрызнулся Нюниус.

Часы, отбивающие восьмой час, подавились ударом.

— Что ты несешь? — Джеймс грубо пихнул его в грудь. — Если ты о наших с тобой м-м…

— Разногласиях, — подсказал Рем. Засранец-дипломат, я бы на нем женился, честное слово.

— Так вот, если ты о них, то профессорам насрать. Макгонагалл на нашей стороне, вряд ли она догадывается о твоем существовании.

— Нет, — Снейп оскалился, и на мгновение мне привиделось, что на его коже выступили слова «я сдам вас всех». — Я о том, что вы делаете фальшивые деньги. Думаю, Дамблдору будет интересно узнать, чем занимаются его любимчики в свободное от занятий время.

— Да мы и на занятиях этим занимаемся, — вставил Хвост, и я пообещал себе, что напинаю его, а язык завяжу узлом.

— Слабоумие — это такая болезнь, когда говно лезет не из жопы, а изо рта, — с видом министра магии заявил Сохатый. — Так вот, Нюнчик, у тебя как раз слабоумие.

— В Азкабане у тебя изо рта полезет не только говно. Говорят, в тюрьме у человека сначала сгнивают кишки, а потом мясо.

Часы предпочли замолчать, потому что им надоело давиться секундами.