Весь неведомый нами мир (гет)

Освенцим, июнь 1942 года.

Поезд ехал быстро и шумно, но стук колес не убаюкивал. Все боялись уснуть, однако не спать было намного страшнее. Неизвестность пугала людей, но для меня она стала бы великим подарком. Я знал, куда везут этих пленных и что их ожидает. Смерть. Одних от удушья в газовой камере, других от голода и тяжелой работы под гнетом эсэсовцев, которые медленно и мучительно будут убивать их как морально, так и физически. При мысли об этом становилось тошно и гадко. Бессилие сводило с ума. Даже если бы позволил закон мне вмешаться, я не смог бы спасти всех.

Почему конклав не остановит это безумие?! Разве сохранять мир не наша задача?! Эти вопросы были, словно зуд в моей голове.

«Ни к чему думать о поступках совета, власти повлиять на них у меня нет, а эти разглагольствования ничего, кроме ярости и внутренней пустоты не приносят. Лучше сосредоточиться на спасении Ирэн и её сестры, — одергивал я себя. — Если их разделят во время селекции, придётся изрядно попотеть, чтобы освободить обеих, и без нарушения десятка правил кодекса хранителей это дело не провернуть. Единственная лазейка — полученное согласие на вмешательство, с разрешением использовать нюк не более пяти раз… Не шибко разойдёшься, но хоть что-то. Необходимо продумать каждую мелочь: цена просчёта слишком высока».

Может, попросить помощи у Рин? Эта идея зажгла во мне слабый лучик надежды. Она вершитель, возможно, получала полезную информацию о разделении и концлагерях, но в нашем последнем разговоре отчётливо чувствовался её немой протест против моих намерений по вызволению Ирен. Станет ли она помогать? Попытка не пытка.

Я пробовал выстроить мысленный мост, но постоянно натыкался на барьер. Довольно глупо с её стороны, мое владение нюком считается весьма искусным среди многих ларисов, и пробить такую жалкую защиту не составило бы особого труда.

Однако, прежде чем я успел бесцеремонно разрушить воздвигнутые Катариной преграды, она сменила гнев на милость.

— Александр, если ты не отказался от той безрассудной затеи, то я не желаю тебя слушать, — раздался голос Катарины. По её интонации было очевидно, что она злится, и пламенная тирада, специально сочинённая для меня, лишь ждала своего звездного часа.

— Я тоже тебе рад, Рин. С каких пор ты зовёшь меня Александром?

— С момента твоего превращения в тотального идиота!

— Спасение любимой женщины по твоему мнению вздор?

— «Любимой женщины»?! Алек, ты просто смешон, она даже не знает о твоём существовании, не говоря уже о том, что твои глаза прозрачные, как стеклышко, а значение этого факта разъяснять тебе не нужно.

Постепенно мое спокойствие сменялось раздражением. Такая умная особа и не видит ничего дальше прописных истин.

— Не хочу ссориться, но ты всерьез думаешь, что я бы рискнул всем, что у меня есть ради смертной, к которой не испытываю достаточно сильных чувств?!

— Нет, и это настораживает.

— Я бы с удовольствием всё объяснил, но время не на моей стороне. Если тебе известна какая-нибудь информация о лагерях, умоляю, поделись ей.

— Ал, мы дружим более пяти веков, — неуверенно начала мямлить Катарина. — Будь моя воля, я бы жизнь за тебя отдала, но…

— Был дан указ свыше не способствовать мне? — резко перебив это бессвязное бормотание, спросил я несколько грубее, чем следовало.

Она не ответила, но после натянутого молчания дрожащим тоном сказала:

— Прости.

— Ты всегда мечтала быть йустициим, не стоит пятнать из-за меня репутацию, когда желаемое так близко. Dura lex, sed lex.

Я оборвал связь, так и не получив ответа.

Иронично, надеялся облегчить душу после беседы с лучшим другом, а вместо этого получил груз обиды и лишний повод ненавидеть совет.

Вероятно, я бы продолжил сетовать на несправедливость судьбы, если бы не толчок. Поезд приехал в пункт назначения.

* * *

Всего пара мгновений отделяла меня от безумного поступка, перевернувшего мою жизнь, но все страхи и сомнения растворялись в воспоминаниях об её улыбке. Милая Ирэн, она добавила красок в серость моего бытия.

Для лариса века — лишь капли в потоке всеобщей истории, бессмертие приносит скуку и лишает время его подлинной ценности. Рассвет своего народа я не застал, а вот его гонение людьми вкусил сполна. Поэтому на протяжении многих лет я намеренно держался от них подальше. Однако мои собственные мнения и желания на сей счёт не совпадали с планами конклава, и меня принудительно произвели в наблюдателя. Представьте степень недовольства своенравной персоны, привыкшей за долгие годы к покою и комфорту, которую заставили работать, да ещё и с ненавистными ей объектами, представили? Умножьте на два и получите мое примерное душевное состояние на тот момент.

Я ожидал скучное и бесполезное созерцание человеческой волокиты, но вместо этого на примере юной девушки, увидевшей, почувствовавшей, сделавшей за девятнадцать лет больше, чем я за семьсот, извлек важные опыт и знания.

Из вышесказанного будет справедливо отметить, что я мог бы влюбиться в абсолютно любого потомка Адама, однако, смотря за Ирэн, я не был слеп к другим. Нет, она не казалась лучом света в темном царстве, на радость любителям дешевого клише. Не за высокие моральные качества и голубые глаза полюбил я ее, а за способность жить ради себя; она не заключала смысл существования в конкретной цели, предмете или ещё в чем-то и не искала его.

«Наслаждайся жизнью, пока она у тебя есть» — вот и вся её философия.

Ирэн, сама того не подозревая, показала мне огромную разницу между праздным прожиганием дней и наполнением каждой секунды ярким воспоминанием, чтобы ни один миг не был утрачен. С феноменальной памятью перестаёшь заботиться о её сохранности, в итоге взамен цветного фильма в голове остаётся черно-белая пленка.

Я радовался и грустил с ней, смеялся и плакал, и всё на расстоянии. Мои чертовы глаза не меняли цвет, из-за моей должности мне нельзя было раскрыться или банально познакомиться с ней. Она стала солнцем, а я тенью. Убери светило, и пропадет тень.

— Вместе с ней исчезнут насыщенные кадры из моего блеклого кино, а их место займёт пустота, — прошептал я, сделав шаг в темноту.

* * *

На улице была ночь, люди тесными кучками толпились на платформе.

«Если повезет и получится раздобыть форму, притворюсь эсэсовцом и при удобной возможности уведу Ирэн, в противном случае смешаюсь с пленными и буду действовать по ситуации» — выглядело всё довольно просто, но вот на практике в данной стратегии дыр, как в рыболовной сети.

«Выбора и времени у судьбы для меня не осталось, может, хоть на раздачу удачи успею?»

И, видимо, небольшой кусочек мне все-таки достался, в самом начале состава стоял один, без товарищей, солдат — как раз подходит. С помощью нюка я внушил, что в этом поезде приехал сын подруги его матери, и ему надлежит встретить, проводить и обеспечить всем необходимым этого юношу, то есть меня. Похлопотать над тем, чтобы никто из нацистов не обратил на нас внимания, не забыл. Как видите, фантазией я не блистал.

Коренастый мужчина с характерными для немца резкими чертами лица подошёл ко мне и поинтересовался, не я ли тот самый Александр Кеттнер.

— Так точно!

— Фредерик Максвелл, приятно познакомиться, смотрю, с выдержкой у тебя всё в порядке, а вот с ориентацией плохо, что ты забыл среди них? — он многозначительно кивнул в направлении пленников.

— Не знал, где вас найти, и заметил офицеров, — сказал я, показывая на близ стоящую группу военных. — Как раз хотел расспросить их.

— Очень хорошо, что я увидел тебя раньше, парниша, проблем бы ты не обобрался с ними. Ладно, пошли, у меня и так дел по горло.

Станция находилась недалеко от лагеря, идти пришлось недолго. На входе приветствовали железные ворота с надписью

«ARBEIT MACHT FREI»⁽¹⁾. Какая жестокая насмешка над действительностью, меня затрясло от гнева. Это было ничем по сравнению с волной чувств и эмоций заключённых, находившихся в этом аду, что меня захлестнула. Я замер. Кроме отчаяния, горя и страданий, к которым я, насколько мог, пытался себя приготовить и выстоять против них, были мысли их мучителей. Будучи в здравом уме, этого не перенести. К такому невозможно подготовиться. Меня затошнило.

— Малец, что с тобой?

— Ничего страшного, это всё длительная поездка, пойдёмте дальше.

Фредерик с недоверием оглядел меня, но возражений не высказал. Остаток пути я старался замкнуться в себе, чтобы не свихнуться.

Достать экипировку моего размера было весьма проблематично: хранители выше среднестатистического человека. Пока фрау Хенкель, которой меня доверили, приводила мою особу в вид, близкий к приличному, я удалённо следил за процессом селекции. Колесо фортуны не подвело: Ирэн с сестрой не разделили, но понять, куда их отправят — в газ или на работы — не удалось. Спустя пятнадцать минут раздался удовлетворительный вздох.

— Спасибо, и простите за неудобства в столь поздний час! — я от чистого сердца поблагодарил эту женщину, согласившуюся в полночь снабдить меня нужными вещами, тем самым не потратив мой лимит на использование нюка.

— Не за что, — пробурчала грозная леди и отправилась спать.

Я же поспешил к блоку №11⁽²⁾.

— Они выглядят хрупкими и слабыми, и, как следствие, не подходят для тяжелого труда, но не для газовой камеры или публичного дома, черные кудри и незрелый вид исключают второй вариант. Не самые романтичные заведения для свидания с возлюбленной.

Сбежать сейчас нам вряд ли удастся: много охранников, провести всех мне не под силу, значит, требуется временная заминка. Циклон-б подаётся через люки в потолке, можно попытаться заткнуть их, чтобы прекратить или хотя бы ограничить подачу, но это слишком долго. Остаётся только выкрасть канистру с гранулами, на пропажу и поиски новой отвлекутся, этого будет достаточно, чтобы вытащить девочек из «комнаты смерти».

Попасть вовнутрь оказалось легко, здесь моя наружность сыграла мне на руку: светлые волосы, скулы и бледная кожа. Молодой солдат арийской внешности не внушал никому подозрений.

Осложнения появились позже. Во-первых, я не знал схемы здания, во-вторых, надо было что-то предпринять с караульными.

«Использовать нюк неразумно, из этого проклятого места нужно будет ещё выбираться, без него это сравни самоубийству, а у меня ограничение, нарушать которое опасно, чрезмерное вмешательство хранителей ведет к непредсказуемым последствиям. Буду, как обычный смертный, выкручиваться хитростью и смекалкой.

Они явно устали, думаю, пересменки давно не было».

Я отдал зигу и поздоровался с этими сторожилами:

— Доброй ночи, я новенький, только прибыл, может, могу быть полезен? Начальство уже крепко дрыхнет, я вот бодрствую.

Молчание. Четыре пары глаз внимательно начали меня осматривать: на них с небес свалился прекрасный способ избавиться от утомительных обязанностей и отдохнуть, но вот недочёт, я незнакомец, который может быть кем угодно.

Изменять в свою пользу их ход мыслей нельзя, но вот чтение никто не запрещал, поэтому убедительно ответить на все вопросы не составило труда.

— Отлично, — подытожил один из них, спустя энцать минут допроса. — Тебе известно, для чего этот блок?

— Да.

— Сейчас приведут очередную партию, она последняя на сегодня, поможешь сопроводить и проследить за всем, включая зондеркоманду, Фитц объяснит подробнее, он скоро вернётся.

Как только были сказаны эти слова, в помещение кто-то зашёл. Я лишился дара речи, взглянув в бесцветные глаза вошедшего.

Прим. автора: персонаж по имени Алекс появится позже, никакой опечатки в описании нет.

1) "Труд освобождает" (нем.)

Вернуться к тексту

2) Блок смерти — в Освенциме блок №11. Пример употребления: «Блоком смерти» называли его и заключённые, и эсэсовцы. В нем находились экспериментальная душегубка, камера пыток, виселица. У стены расстреливали узников.

Вернуться к тексту