The Lord of The Nargles (гет)

Утро четырнадцатого февраля началось с очередного подарка: в этот раз это оказалась серёжка. Забавная такая веточка кудрявой петрушки. Почти как настоящая — зелёная, она, кажется, даже пахла, как порядочной петрушке и полагалось. Мерлина ради, кто станет такое носить? Пожалуй, он вряд ли мог представить кого-то из однокурсниц с подобным аксессуаром. Скорее, это кто-то помладше, из тех, кого он вряд ли знает в лицо… Хотя чем пикси не шутят — с девчонками никогда ни в чём нельзя быть уверенным полностью.

Как ни странно, загадку удалось решить быстро: помогли загонщицы с Райвенкло, тронутые подаренные им в честь праздника шоколадными котелками. Как оказалось, чудаковатую обладательницу петрушек хорошо знал весь факультет, однако никто не общался с ней близко и не горел желанием помочь.

Неуловимую «Лунатичку Лавгуд» удалось отыскать лишь после обеда в одном из усыпанных мордредовым конфетти коридоров перед классом ЗоТИ. Маленькая, со спутанными светлыми волосами пепельного оттенка, она стояла особняком, изучая трещины на стене. Всего-то дел было — подбросить ей незаметно сережку в карман или сумку, но, едва завидев его внушительную фигуру в слизеринских цветах, первокурсники вжались в стены, а девчонка вдруг подняла голову и уставилась на него огромными, словно затуманенными глазами навыкате, придававшими ей удивленный вид.

Маркус даже как-то опешил, а девочка, продолжая его изучать самым внимательным образом, вполне дружелюбно произнесла:

— Привет.

А он, как дурак, продолжал на неё пялиться. Никогда прежде Маркус не видел у людей подобных глаз — серебристо-серых, от которых бегут мурашки по позвоночнику. В какой-то момент он даже усомнился, что она реальна и подумал, не привиделась ли она ему — словно перед ним было одно из тех странных существ, о которых не пишут в книгах. Он с трудом отвёл от неё взгляд и, уставившись на свои ботинки, не столько пробормотал, сколько привычно, словно на тренировке, рявкнул:

— Не ты потеряла? — и сунул злосчастную петрушку практически ей под нос.

— Я её не теряла, — ничуть не испугавшись, серьёзно ответила девочка. — Я думаю, что её у меня украли.

Маркус аж вздрогнул, словно бы его поймали за руку, и покраснел.

— Да кому такое могло понадобиться! — дёрнул он плечом раздражённо.

— Это же вполне очевидно — нарглам, — уверена пояснила девочка, ничуть не сомневаясь в своих словах. И тут же добавила: — Они часто воруют вещи. Большое спасибо, что ты её мне вернул. Я Луна. Луна Лавгуд.

Пока Маркус мучительно размышлял, что же ей на это сказать — например, стоит ли ему самом представляться — с лестницы зычно раздался до боли знакомый голос:

— Поглядите! Это же Флинт! Эй, Флинт, а что это ты без своего новенького Нимбуса? А рассказывают, что вы с ними даже спите! Неужели врут?

Вот только Вуда ему сейчас и не хватало!

Маркус молча сунул Лавгуд её сережку, которую неосознанно сжимал в руке, и, развернувшись, двинулся в сторону гриффиндорцев, так и не сумев придумать остроумный ответ, зато невербально покрыл перед ними пол едкой слизью. Это был неплохой шанс на победу, однако мысли его были непозволительно далеко — он и так, и эдак крутил в голове это странное слово. «Нарглы». Маркус был точно уверен, что оно прежде не попадалось ему, но стоило поискать… Неужели о тайне, которую он пытается разгадать семь лет, вот так запросто говорит какая-то первокурсница с Рейвенкло? Да нет. Нет. Конечно же, нет. Наверняка нет.

* * *

Маркус Флинт в смятении мерил размашистыми шагами пустое сейчас (ещё бы — дождь лил стеной уже второй час!) квиддичное поле. Он впервые в жизни столкнулся с действительно серьёзным выбором — и никак не мог решить. С одной стороны, его ждал ТРИТОН и место в «Татсхилл Торнадос», на которое ему весьма прозрачно намекали на сборах ещё в том году. Сначала во второй состав, конечно, но там и до основного ведь рукой подать, и в своих силах Маркус не сомневался.

На другой чаше весов были нарглы, к которым, как писали в большинстве изученных им трудов, о самой разнообразной нечисти, скорее всего не стоило привыкать, и совершенно нездешняя девочка, которая их тоже видела и даже имела мнение на их счёт. Единственная с кем он мог бы о них хотя бы поговорить, и которую он вряд ли увидит летом — и, тем более, в новом учебном году, когда она, в отличии от него, окажется в школе.

Нужно было что-то решить, но ни одной дельной мысли в голове не было. Так он и страдал, то начиная бешено готовиться к неумолимо грядущим экзаменам, то почти все дни проводя на стадионе, то дожидаясь Луну в одном из коридоров, которыми она обычно ходила.

Первые попытки общения можно было назвать провальными. Маркус чувствовал себя так, будто пытается установить контакт с русалками из Чёрного озера. Младшей сестры у него никогда не было, а первокурсниц своего факультета он обычно в принципе не замечал — с ними возились старосты.

Когда он в следующий раз остановил Луну недалеко от её гостиной, она снова рассматривала его словно лукотруса на дереве, а он так и не сумел найти слов, чтобы толком объяснить ей, что он от неё хочет. Мелкие твари, как назло, явно старались не попадаться им на глаза, когда они были вместе — несмотря на то, что Маркус их об этом просил накануне. Они, радостно попискивая, кивали — но когда нужно было, их словно бы гиппогриф слизал.

На третий или четвёртый раз ей, кажется, стало его даже жаль. Она достала из своей матерчатой сумки огромные очки безумной формы и, внимательно на него посмотрев, сказала, что с его мозгошмыгами нужно что-нибудь непременно делать, и она может попросить папу подобрать для него нужную литературу.

Маркус был согласен уже на всё.

…Время, между тем, не стояло на месте — и вот наступил июнь, и размышлять стало поздно.

Пожалуй, в истории Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс Флинт поставил новый рекорд: из шести ТРИТОНов Маркус сдал всего лишь один — историю магии. Да и то исключительно потому, что биографию Основателей в этом году не знал лишь слепоглухонемой лентяй, а «История Хогвартса» стала самой читаемой книгой.

С остальными же его работами творились непонятные вещи. На страницах обнаруживались безобразные чернильные кляксы, пропадали целые куски пергамента, а вместо них оказывались черновики, которые с его почерком можно было прочитать с огромным трудом. Так что Флинт набрал рекордно низкие баллы — да и то лишь потому, что практику запороть было, всё-таки, крайне сложно. Разве что зельеварение — потому что в какой-то момент в котле обнаружились ингредиенты, о существовании которых Маркус даже не подозревал, и пояснить их появление там во время долгого и неприятного разговора с деканом, случившегося тем же вечером, даже не пытался. Снейп не давал ему даже рта раскрыть, ядовито прохаживаясь на тему самого позорного выпуска на его памяти.

В общем, экзамены Маркус завалил с таким оглушительный треском, что отец посадил его на всё лето под домашний арест, заявив: «Пока ты не сдашь ТРИТОН, о спортивной карьере можешь позабыть! Тебя даже уборщиком на стадион не возьмут, я уж постараюсь!» К сожалению, Маркус знал, что это не было пустой угрозой — и смирился, хотя после этого не разговаривал с отцом до сентября.

В общем, лето обещало быть унылым и безрадостным — однако способность предсказывать будущее в очередной раз его подвела. Лишённый спортивных журналов, попавших вместе с его свободой передвижения под отцовский запрет, Маркус решил подписался хотя бы уж на «Придиру» — и вместе с первым номером неожиданно получил от Луны письмо, которое поразило его своей удивительной непосредственностью.

Она писала о книжках, которые с папой подобрала для него, о зреющих у их крыльца сливах-цепеллинах «с ними получаются удивительные пироги. Я могла бы прислать тебе наш семейный рецепт, но, наверное, лучше будет прислать сам пирог, если они у вас не растут», а затем, между делом, спрашивала, не видел ли он её особовдумчивых гольфов. Таких малиновых, с ярко-голубою луной и синими звёздами.

Маркус их точно видел. Этот образчик незабываемого сочетания безумных цветов дожидался его с утра, аккуратно повешенным на спинке его же кровати.

И как следовало поступить? Отправить их обратно совой или вернуть камином? Он ломал голову над этим полдня — но камин был в гостиной, где с утра всё время кто-нибудь да был, а Маркусу меньше всего хотелось, чтобы у родителей возникли очередные вопросы.

Вот так между ним и странной девочкой Луной Лавгуд завязалась удивительная переписка.

В письмах разница в возрасте практически не ощущалась, однако кто-нибудь другой на его месте не преминул бы наверняка пошутить про разницу двух культур — традиционно-английской и неизученной ранее формы сознания с затерянного материка.

Маркус писал о нарглах, которые, наконец, были окончательно опознаны именно под этим названием, немного о квиддиче, и, что удивительно, иногда о себе, а она в ответ — о не менее странных и загадочных существах, которых они с отцом искали и изучали. И у Маркуса не было повода сомневаться в правдивости её слов. Он вполне допускал, что большая часть этих тварей отнюдь не выдумка, потому что нарглы — вот они, возятся под его кроватью. И раз уж существовали они — почему бы и остальным не быть частью этого мира?

Изучением нарглов Луна решила заняться всерьёз, и приступила к этому делу с методичностью истинной последовательницы Ровены, и за этими её необыкновенными экспериментами лето пролетело почти незаметно. Маркус же обзавёлся целой грудой очень странных вещей практически со всех уголков Соединённого Королевства, на возвращение которых махнул рукой. В конце концов, он просто не представлял, как искать их хозяев, да и не уверен был, что с этим вообще стоит связываться. Хорошо хоть Ла-Манш нарглы отказывались пересекать даже через прорытый магглами на другой берег тоннель.

К августу их стараниями в «Придире» вышла первая часть наргло-английского разговорника. Что о нём думали сами нарглы, известно Маркусу не было, но, по крайней мере, теперь, когда он начинал гудеть на низкой угрожающей ноте, они хотя бы пытались казаться пристыженными.