Новая история (джен)

Я оглядываюсь вокруг. С десяток грубо сколоченных парт и простых скамей, зелёная доска вдоль одной стены, вдоль других несколько шкафчиков с папками — вот и вся меблировка маленькой угрюмой комнаты. Но ни к чему здесь я не могу прикоснуться: руки мои проходят сквозь предметы, ноги не касаются пола. Я не призрак, но и не человек, не мертвая и не живая. Просто сознание, запертое в воспоминаниях. Это не пугает, уже несколько раз я бывала в таком состоянии. Правда, раньше это было добровольно. Да, с тех пор, как он изобрёл Лабиринтус Мемориа. Очень полезное заклинание, ведь теперь волшебникам будущего не нужно прибегать к помощи такого дорогого и сложного в изготовлении артефакта, как Омут памяти. Ведь чары работают точно так же, как при использовании Омута, волшебнику предоставляется возможность воскрешать воспоминания так, что их можно пережить снова, каждая деталь воссоздается последовательно и точно такой, какой была в прошлом. Можно проникнуть внутрь воспоминания, но чувствовать, как в первый раз, при этом сохраняя знания о своём будущем. Как и с Омутом, волшебник смотрит на всё со стороны, увы, не имея возможности влиять на события. И, конечно, воспоминания можно выбирать. Например, можно подобрать к просмотру только счастливые моменты и лечь спать, не видеть кошмаров, а утром проснуться отдохнувшим и счастливым. Это прекрасно. Вернее, было прекрасно. Ведь мы с ним вычислили только три формулы. Каждое заклинание имеет, так сказать, четыре ступени. Например, простое Протего это первая ступень, следующие две Дуа и Триа, или двойной и тройной щит. Самая последняя ступень — Протего Максима. Для Лабиринтус Мемориа мы открыли только первые три, а вот некто неизвестный смог вычислить последнюю. Именно поэтому я не могу выбраться, пока не посмотрю все до конца. Самое страшное, я не знаю, сколько прошло времени в реальном мире. Сейчас я пережила только первые десять лет жизни. И если снаружи прошло столько же... А осталось смотреть ещё лет двадцать... Нет, даже думать не хочу, ведь тогда я проснусь шестидесятилетней женщиной и уже вряд ли смогу нагнать своё время. Проще повеситься. К тому же, для вычисления формулы Максима, именно вычисления, а не использования чар, нужно знать формулы Дуа и Триа. А пергаменты с расчетами были доступны только нам и ограниченному числу доверенных лиц. И либо кто-то просто повторил наш путь, либо... Нас предали. И даже думать не хочу, кто был на этот раз.

Подавив вздох, иду, или, вернее, лечу, сквозь парты, ничего при этом не чувствуя. На подоконнике сидит маленькая версия меня и читает газету. Наклоняюсь и вглядываюсь в буквы. Мои волосы проходят сквозь моё же детское плечо.

«Убийство так и не было раскрыто!» — кричал заголовок статьи.

Половину газетного листа занимало чёрно-белое фото. На нём люди в шляпах и длинных пальто, склонив головы, стояли над трупом молодого парня, стараясь закрыть своими телами место преступления от пронырливого фотографа. Один из мужчин выглядел, по меньшей мере, странно. Пальто его было слишком длинным и широким и больше уж походило на мантию. Это уже не говоря о том, что в шляпу его было вставлено самое настоящее перо. Даже женские шляпки давно лишились подобных старомодных украшений. И кто в здравом уме в такую-то жару наденет на ноги резиновые сапоги?! Всё же, во времена моего детства авроры изучали маглов недостаточно хорошо.

«Чудовищное убийство, произошедшее две недели назад, потрясло Сандаун и все графство Хэмпшир. Неизвестные учинили кровавую расправу над студентом местного колледжа, Мэттью Риддом. Несчастный получил обширные ранения в область груди и живота. Вот, что об этом нам смог сообщить судмедэксперт Гаррет Стокэм:

— Никогда прежде я такого не видел! — заявил мистер Стокэм. — Мальчика словно разрубили мечом. От обширной кровопотери он скончался практически мгновенно.

Напоминаем вам, что утром 17 июля 1991 года в местное отделение полиции поступил звонок от водителя мусоровоза, которому удалось первым обнаружить труп.

— Утром как обычно я ехал по улицам, разгружал мусорные баки. На Вайт-стрит мне открылось поистине ужасное зрелище. Лужу крови было видно уже издалека. Я не стал рассматривать тело, только понял, что это мужчина. Тогда я сразу же позвонил в полицию, воспользовавшись местным таксофоном.

Местное отделение полиции немедленно взяло дело под свой контроль. Фрэнк Уилсон, руководящий расследованием, заявил, что преступников будут искать как внутри города, так и за его пределами. Ни одного свидетеля на данный момент обнаружить не удалось. Следствие придерживается версии, что мотивом для убийства мистера Ридда послужила месть. Нам также стало известно, что у пострадавшего при себе был пистолет, который, однако, он не использовал.

— Я много видел разборок между бандами, — пояснил нам глава следственной группы мистер Уилсон, — но такое вижу впервые. Скорее уж, это была показательная казнь. В наше-то время! Просто удивительно, почему он не выстрелил в ответ, а дважды позволил разрубить себя практически напополам.

Из дальнейшего разговора нам стало известно, что полисменам удалось задержать троих подозреваемых в убийстве, но вчерашним вечером они были освобождены из-под стражи по причине недостатка улик. Если вы обладаете хоть какой-то информацией, то настоятельно просим вас обратиться в отделение полиции. Помогите сделать наш город безопасным!»

Вспотевшие ладони сделали края газетного листа влажным и мятым. Тугой узел, две недели державший в напряжении, чуть ослаб. Значит, они подозревают целую банду, а никак не одного человека. Ребёнка, тем более. Показательная казнь, месть… Как они далеки от правды! Просто удивительно, почему он не воспользовался…

Не успел.

— У меня нет таких денег, тебе это известно.

— Меня это не волнует, Трис. Это жизнь. Жалость и милосердие нужно оставлять за пределами улиц.

Он завёл руки за спину, и за распахнутой курткой показался чёрный металлический блеск. Пистолет.

На голову свалилось осознание, что я живой человек из плоти и крови. Чувствую, дышу, живу. И вдруг оказалось, что все это может прерваться в один единственный момент. Раньше я думала, что жизнь очень длинная. Что в запасе достаточно времени. А прямо сейчас все мечты, планы и желания шли крахом: внезапно я поняла, что смертна. Новое чувство захватило с головой, всем существом я отчаянно противилась этой мысли.

Я посмотрела на пульсирующий в районе солнечного сплетения багряный шар, и осознала, что способ избавиться от Мэтта прямо передо мной. Способ остаться жить. Не отдавая отчёта своим действиям, не сразу поняла, что сделала. Из шара выпорхнули две широкие острые ленты. В реальность вернул страшный булькающий звук, вырвавшийся изо рта Мэтта, а секунду спустя голубые глаза неподвижно уставились на круглый лунный диск.

Это была моя первая яростная битва и первая серьёзная победа. Какое-то время я стояла неподвижно, ни на что не обращая внимания, наслаждаясь превосходном. Чувствовала невероятный подъём, азарт, но очень скоро эта дикая радость угасла, и на смену ей пришёл парализующий ужас.

Кровь алой лужей растекалась под телом, приближаясь к ногам, а я не могла шевельнуться.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я попятилась назад. Нужно было найти безопасное место. Уйти туда, где нет этих обвиняющих глаз.

И только утром заметила, что на подошве чёрных ботинок осталось несколько пятнышек тёмно-красной крови. По обыкновению решила пока не думать об этом, но в обед газетчик принёс первую статью. Страх возобладал с новой силой. Что если кто-то видел? Меня отправят в колонию? Или психушку? В школу для детей с преступными наклонностями?

Первой мыслью было вовсе убраться из города. Собрала немногочисленные вещи и решила попытаться. Ведь я такая маленькая. Может быть, меня и не заметят. Может быть, мною никто не заинтересуется. Двери были открыты, но когда наступил решающий миг, я просто не смогла пошевелиться, терзаемая страхами и сомнениями. А после было поздно. Вокруг поднялась страшная суматоха, все станции взяли под охрану — ни единой возможности сбежать.

Поэтому я осталась в приюте Мюллера. Из-за сильного испуга мне казалось, что все дети и наставницы смотрели и непременно подмечали те перемены, что произошли в моей душе. Их взгляды, словно букашки, ползали по коже. И я заставляла себя ровно дышать и спокойно ходить. Так, словно в запасе целая уйма времени. Так, словно всё это касалось не меня, а кого угодно другого. В первую неделю ни на кого не поднимала глаз, ведь в противном случае я бы разревелась, как младенец.

Думала ли я о том, что совершила? Думала. Много. Но чем больше размышляла, тем больше путалась. Люди вокруг непрестанно охали и ахали о том, какой чудовищный поступок я совершила. Я же, как ни старалась, не видела ничего ужасного. Мэтт, как я тогда считала, хотел меня убить, я его опередила. Всё просто. Но из-за нескончаемых разговоров вокруг я никак не могла выкинуть мысли из головы, постоянно задавалась вопросом, почему я чувствую иначе, чем остальные люди. Но сколько бы я не пыталась себя укорить, как бы не взывала к своей совести — ничего не получалось. И не удивительно, ведь взывать, в общем-то, было не к чему. Я действительно не чувствовала ни вины, ни раскаяния, только боялась быть наказанной. Милосердие, сочувствие, раскаяние были редкими гостями в моём сердце.

И не потому, что не хотела их испытывать, просто не могла. Патологическая жестокость досталась в наследство от моей распрекрасной семейки. Поэтому иногда я даже рада, что бабка вышвырнула меня из дома и я росла не с ними. Спасибо моему славному папаше, который даже не знал о моём существовании. Врождённое расстройство легло на благодатную почву сначала беспризорной, а потом приютский жизни. И дало свои плоды. И тут трудно что-то исправить.

Даже мой мозг изначально был развит иначе, чем у нормальных людей. Серое вещество было слишком плотным, нервные импульсы проводились гораздо медленней, чем должны. До меня, грубо говоря, просто не доходило. В первую очередь страдала эмоциональная система. Она была мало развитой, плоской и бедной, поэтому строить отношения с другими людьми мне было очень сложно. Окружающие люди вызывали у меня не больше чувств, чем табуретки. Можно ли к ним что-то испытывать, любить и уважать их? Сомнительно. Можно ли использовать? Безусловно. Внутри моей головы не было никаких ограничений, никаких барьеров, я искренне позволяла себе всё, что хотела. А хотела я многого и добивалась по разному. Чаще всего врала. Ложь для меня была азартной игрой. Смогу ли обмануть? Смогу ли перехитрить? Смогу ли сыграть то, что хочет видеть перед собой собеседник? Чаще всего мне это удавалось, хотя и не надолго. Я была слишком импульсивна, чтобы долго находиться в роли. Особенно, если уже получила то, что хотела. Но, как и любому живому существу, мне очень хотелось любви и заботы, похвалы и защиты. Иногда, правда, я все же могла вызвать у себя эмоции, могла привязаться к людям, полюбить их. Но при условии, что мы с ними были чем-то похожи. Или если они были сильнее и умнее меня.

От мрачных раздумий отвлёк до рези в ушах высокий женский голос:

— Не могу поверить, что дождь всё никак не кончится! Все планы прахом!

Тяжёлым взглядом маленькая я посмотрела в окно, на подоконнике которого с трудом устроилась, чтобы тайком ото всех прочитать статью.

А за окном в самом разгаре холодный летний день. В уличной тишине раздавались раскаты грома, сверкали молнии и ледяной дождь лил сплошной стеной. Люди спешным разномастным потоком бежали в свои дома, а ветер, будто издеваясь, пытался отобрать у них зонты, последнее спасение. Улицы пустели в рекордные сроки: никому не хотелось промокнуть до нитки.

В этот день всё шло наперекосяк. В Сандауне намечался праздник, но теперь о прогулке не могло идти никакой речи. Особенно на побережье. Все обитатели приюта, не избалованные культурным досугом за его стенами, были раздосадованы, опечалены или просто взбешены подобными шутками природы.

Вопреки мнению большинства я считала, что так даже лучше. Я вообще не любила подолгу гулять, а сейчас имелись куда более веские причины. Услышав шаги за дверями маленькой библиотеки, спешно свернула мятую газетную статью и сунула её под изношенную серую кофту.

— Свенсон, ты почему не получаешь форму вместе с остальными? — с усталым раздражением поинтересовалась наставница.

— Я уже иду, мисс Мэри, — как можно спокойнее ответила я, соскользнув с деревянного подоконника.

— Где твоя соседка?

— Я видела Элис на кухне, а потом она, вроде бы, собиралась выйти во двор, — привычно солгала я, соблюдая нашу с Элис договоренность. Увы, от постоянного волнения солгала плохо, ведь что Элис могла делать во дворе в такой ливень? Но Мэри и без лишних пояснений всё поняла. Ответом мне послужил тяжёлый вздох, ясно говоривший о том, какие мы все непослушные разгильдяи.

— Я могу взять её вещи, — предложила я, чтобы мисс Мэри не стала понапрасну искать отсутствующую Элис. — Можно?

— Да, уж будь любезна.

Получение новой школьной формы было делом большим и важным. Совсем скоро мне исполнялось одиннадцать лет, а это означало поступление в общегородскую среднюю школу. Начальное образование мы получали прямо в приюте. Грезя мечтой уехать куда-нибудь подальше, я пыталась сдать вступительные экзамены в другие школы и гимназии. Хотя бы в том же Кнайтоне или Ньюпорте. Эссе по литературе написала на отлично, экзаменатор даже не поскупился отметить довольно обширный словарный запас и хорошие навыки владения родным языком. Но вот математику провалила с треском. Отбор в селективную школу я также не прошла по причине отсутствия достаточных талантов в рисовании или музыке. О частных школах и говорить нечего. В общем, я считала, что «Экзамен 11+» завалила.

Взяв грубый пакет с относительно новой школьной формой, я вернулась в библиотеку в поисках занимательного чтива, а потом отправилась в свою комнату на третьем этаже. Я знала, что книги из библиотеки уносить запрещено, но просто не могла заставить себя остаться там.

В толпе очень часто меня начинали одолевать странные, незнакомые, а порой противоречивые эмоции. То, что я унаследовала не только психическую неуравновешенность, в какой-то мере даже справедливо. Чужие чувства возникали внезапно и внезапно же исчезали, из чего я верно решила, что эмоции принадлежали вовсе не мне. Другая версия была менее оптимистичной: я подозревала, что схожу с ума. Только через несколько месяцев страхов, сомнений и размышлений я поняла, что яркие эмоции сваливались, как снег на голову, только рядом с людьми. Окружающие явно влияли на меня, но понять, в чём же дело тогда я не могла. Всё это казалось настолько диким и ненормальным, что я предпочитала и вовсе не думать об этом, выбрав добровольное одиночество или общество одного-двух очень спокойных людей.

Скромный запас еды в комнате подходил к концу, я уже почти придумала план одиночного проникновения на кухню, как меня отвлёк грубый оклик:

— Куда ты идёшь, пигалица?

Не будь мои нервы так взвинчены, я бы сразу поняла, что обратившийся стоял за спиной. Но я была на пределе и, показалось, что голос этот раздался с самих небес. В голове живо всплыли слова миссис Хаббард о том, что все нехорошие люди попадают в ад, и я со страхом посмотрела под ноги: уж не разверзлась ли подо мной горящая бездна? Тонкие пальцы с силой стиснули бумажный пакет с одеждой, словно она могла превратить меня в нового человека и уберечь от кары. Но мои узкие ступни в разношенных чёрных ботиночках опирались на совершенно обычный деревянный пол.

— Свенсон, ты что, оглохла? — нагло допытывался голос.

Мне показалось, что если бы со мной говорил Бог, то сделал бы он это как-то по-другому. Поэтому я затравленно заозиралась по сторонам. Полицейские? Фрэнк Уилсон? Каспер? М-Мэтт?

В коридорах приюта всегда не хватало света, а уж в такую погоду тут вообще было темно. В последние недели я старалась пронестись по ним как можно скорее: везде чудился Мэтт с обвиняющим взглядом и окровавленным телом. Я и сама понимала, что это глупо. Его уже успели похоронить, об этом писали в газетах. Тело его гнило в земле, но видения настойчиво продолжали преследовать меня.

Воздуха стало очень мало, его невозможно было вдохнуть даже открытым ртом. В висках сильно застучало. Но вот взглядом я наткнулась на коренастого мальчишку, который был намного ниже пугавшего меня мертвеца, и с облегчением вдохнула, чтобы затем раздраженно поджать губы. Надо же было так скоро попасться! Учащенные удары сердца болью отдавались в груди.

— Куда ты тащишь эту книгу? — воскликнул мальчишка, в котором я признала Джонаса. Для того, чтобы ответить, мне понадобилось время, настолько сильное облегчение я испытала.

— Какую книгу? — глупо спросила я с плохо разыгранным непониманием.

— Ту, что у тебя в руке, — ответил он с неприятной ухмылкой. — Ты же знаешь, что уносить книги из библиотеки запрещено. Дай сюда! Или я расскажу миссис Хаббард! — пригрозил он.

Последний месяц Джонас вёл себя просто несносно, особенно в отсутствие наставниц, ведь очень скоро его должны были усыновить. Надо ли говорить, что все дети приюта его ненавидели, проявляя редкое единодушие. Он в ответ старался как можно чаще сдавать нас наставницам, чтобы его личное дело не было ничем подпорчено. Очень быстро он превратился в любимчика директрисы Хаббард.

Джонасу исполнилось тринадцать, и он был тремя годами меня старше. Для своих лет необычайно рослый и крепкий, с большими ногами и руками. А ещё с двумя такими же друзьями-увальнями за спиной. Но в последние недели я боялась людей намного более сильных и страшных, чем какой-то там Джонас, а потому истеричный страх быстро улегся. Тем более, уж от Джонаса я могла защититься на раз. Пренебрежительно поведя острым плечом и надменно вскинув подбородок, я вызывающе ответила:

— Жалуйся. У меня такая отвратительная репутация, что книга будет самым безобидным моим проступком.

Чистая правда: личное дело у меня было ожидаемо ужасным. В некотором роде я даже гордилась тем, что моя папка документов такая толстая. Зато самая толстая. Постоянные пререкания с наставницами, ссоры с другими сиротами, нередко и драки. Это мало меня трогало, потому как я не нуждалась ни в друзьях, ни в общении. Меня не расстраивали даже логичные доводы, что ни одна вменяемая семейная пара не захотет меня удочерить. Я страстно мечтала вырваться из приюта пастора Мюллера, но никак не в семью. Я отлично помнила, как пару лет назад удочерили Кэтти Стоун, как она радовалась и хвастала. А потом её вернули обратно, и весь приют мог слышать, как она рыдала, как наставницы по-разному пытались её угомонить. И до того происшествия я не слишком стремилась сближаться с людьми, но тогда окончательно поняла, что лучше вообще без семьи, без друзей, без любви, чем вот так терять и мучиться.

Справедливо рассудив, что убеждения и споры бесполезны, Джонас двинулся на меня неотвратимо, как баркас в холодных океанских волнах. Опять-таки не будь я такой нервной, я бы поняла, что он просто хотел отнять книгу. Но воспаленному сознанию показалось, что мальчишка меня непременно ударит. Джонас ведь не знал, что перед ним совершенно отчаянное существо, доведенное до предела и уставшее жить в постоянном страхе. Он рванул книгу на себя и, конечно, будучи более сильным, вырвал её из моих рук.

— Джонас, да чтоб тебя! — крикнула я и реакция последовала незамедлительно: прихлебатели мальчишки сразу сделали несколько шагов назад. Довольная этим, я даже ощутила себя выше ростом. Многие дети приюта побаивались меня, вернее того, что с ними могло произойти после ссоры. У маглов это называлось плохой глаз. Или злой язык. У волшебников — стихийная магия. Между прочим, определение не совсем верное. Как бы то ни было, магия волшебника всегда стремится его защищать. Вот и моя магия, когда я испытывала сильные эмоции, особенно боялась и злилась, начинала работать. Стоило мне крикнуть что-то вроде «да чтоб ты подавился!», как со временем это обязательно случалось. От моего магического потока отрывался маленький шарик и переселялся в тело обидчика. А потом с ним случалось то, о чём я просила. Я не знала, как это работает, но пользовалась постоянно. Н-да, знай я тогда, что магия у волшебника может и кончиться, что её запасы нужно постоянно пополнять, я бы не орала так часто. Наверное.

— Чтоб у тебя, — тише и медленней продолжала я. Лицо Джоноса начало бледнеть, мои глаза разгорались злорадством.

— Сейчас же заткнись!

— Руки отсохли!

— Заткнись, я сказал! — рванул он вперёд и я, не ожидавшая сопротивления, не успела увернуться. Да, Джонас явно не был трусом.

Одна его рука зажала мне рот, другая так стиснула шею, что я решила, будто он вот-вот меня задушит. Конечно, допустить этого было нельзя. Я не отдавала себе отчёта в том, что творили мои руки и ноги, пока визг Джонаса не вернул в реальность. Согнувшись напополам, покрасневшей от царапин рукой он зажимал свой нос. В тот же миг я пожалела о своей несдержанности, но поздно. Я всегда задумывалась слишком поздно. На своих пальцах я заметила пару капелек крови и тупо уставилась на них. Внутренности словно сковало льдом.

Я же не… Не сделала это снова? Но ведь он первым напал и не оставил выбора. Чёртов Джонас, ведь с таким успехом удавалось избегать стычек!

— Что здесь происходит? — раздался гневный голос со стороны лестницы, и кожа на руках покрылась болезненными мурашками.

Ни с чем и никогда я бы не перепутала голос миссис Хаббард, который столь часто бранил меня за непослушание, нелюдимость и дерзость. Ожидание страшного и неотвратимого наказания парализовало, очень хотелось провалиться сквозь пол и исчезнуть с места преступления. Но глупые половицы не разъехались под моими ногами в тот же миг. Я знала, что и директриса, и наставницы встанут на сторону Джонаса, что переубеждать их бесполезно. А потому мятежные настроения взыграли во мне с новой силой.

— Она налетела на меня, как дикая птица! — завопил Джонас, опередив меня.

— Ты злобный лжец! — воскликнула я в ответ, ткнув в него бледным указательным пальцем. — Ты хотел ударить меня!

— Я хотел забрать книгу!

— Что здесь происходит? — в спину директрисы врезалась подоспевшая на шум мисс Мэри. — Ясно.

Но это одно короткое «ясно» звучало столь колко и пренебрежительно, что Джонас опустил глаза, а я испытала некое подобие благодарности. Мэри Уоллис когда-то тоже была воспитанницей нашего приюта. Одному чёрту известно, почему спустя семь лет после выпуска она решила вернуться сюда на работу.

Холодная, вечно недовольная и практически беспринципная, она никогда не выдавала нас директрисе, если была возможность закрыть глаза.

Но и никогда не защищала. Ни от наставниц, ни от воспитанников. Никогда не пыталась влезть в местные бои за дележку территории. За всю свою сознательную жизнь Мэри пришла к одному выводу: каждый сам за себя. Эту мысль она ненамеренно прививала и нам.

Присутствие Мэри сделало ситуацию чуточку легче. Она-то отлично знала, что в приюте не было ни одного такого ребёнка, который не подрался хотя бы раз. А те, что не дрались, ходили битыми. Несмотря на это, сердце царапнули досада и страх. Отрицать свою причастность к драке было глупо, свалить вину на Джоноса не вышло, в глубине души я всё же страшилась, что Мэри, и без того редко уделявшая внимание лично мне, теперь отвернётся совсем.

— Негодница, как ты смела ударить Джонаса?! Это не ребёнок, а сущее проклятие! Как только в тебе умещается столько злости?

Миссис Хаббард задавала вопросы, на которые никогда не получала ответы. Мною владели только мысли о предстоящей каре, а краткую лекцию о том, как должны вести себя хорошие девочки, я не слушала, продолжая тупо смотреть на пятнышки крови на руках. Почему же, успев в некотором роде овладеть своей магией я боялась Хаббард и не пыталась, скажем, свалить на неё люстру? Всё просто. Дети это дети, а директриса это директриса. Мне хватало мозгов понимать, что если с ней что-то случится, терпеть меня дальше просто не стали быи обязательно куда-нибудь сдали. Нашу обыденную ссору прервала трель телефонного звонка.

— Сегодня мы ожидаем гостей, — Хаббард зацокала каблуками в сторону своего кабинета, попутно заправляя за ухо тонкий светлый локон. — Джонас, ступай на кухню, Мэри обработает твой нос. Бэтти, заприте Беатрис в комнате. Я потом с ней поговорю, — бросила она мисс Стилс на ходу.

Едва только Хаббард удалилась, я облегченно выдохнула, довольная тем, что наказание отложено. Краем глаза я заметила, что маленький шарик моей энергии уже был в теле Джоноса, и не смогла сдержать улыбки. Стилс тут же отвесила мне подзатыльник за подобное поведение. Я едва удерживала себя от того, чтобы и ей ничего не сказать. Хотя было видно, что ой как не просто мне давалось это молчание.

Дверь за моей спиной с шумом захлопнулась, в замке повернулся ключ. Я осталась в безопасном одиночестве. Элис, где бы она не была, всё ещё не вернулась, и наша комнатушка полностью принадлежала мне, поэтому я позволила себе расслабиться и привалиться спиной к двери. Чувства раздражения и общей несправедливости всё ещё бушевали в сердце, но теперь у меня не было книги, которая помогла бы отвлечься и собраться с мыслями. Поэтому я стала внимательно рассматривать знакомую обстановку, стараясь мысленно описать её как можно детальней и полней. Я всегда делала так, чтобы отвлечься.

Как обычно вид не радовал. Болотного цвета обои в нескольких местах отходили от стен, деревянный пол со старыми половицами потёрся в нескольких местах, потолок нуждался в побелке. Две кровати с железными изголовьями, застеленные несколькими тонкими одеялами, невысокий деревянный шкаф, маленький столик, служивший для хранения всякой мелочи, и деревянный стул, светлого дерева, который буквально резал глаз, резко контрастируя с остальной мебелью. Взгляд мой наткнулся на подушку, из под которой торчал мягкий кукольный ботинок. Цокнув языком, мысленно я обругала себя за неосторожность. Вошедший в комнату обязательно бы заметил оранжевое пятно на сером застиранном одеяле, и можно было не сомневаться, куклу я бы больше не увидела. Не смотря на то, что ткань платья давно выцвела и в паре мест была неуклюже заштопана, а кукольные волосы поредели, я никак не могла заставить себя расстаться с игрушкой. Ведь это была не просто кукла. Подарок.

Единственная моя игрушка и не потому, что приют не мог себе позволить совсем ничего, просто игры мало меня интересовали. Других развлечений было немного, а поводов для веселья ещё меньше. Дворик возле приюта тоже не блистал разнообразием для досуга. Из года в год одни и те же прутья железного забора, те же турники, лавочки, несколько деревьев. Всё до тошноты знакомо. Поэтому я много читала.

Книги таили в себе новые неизведанные сказочные миры, невероятные приключения и море радости. По вечерам, сидя на кровати, я развлекала себя тем, что представляла себя одной из героинь любимых произведений. Так у меня и появилось хобби, выдумывать себе миры и жизни.

Может быть, от того, что так восхищалась любимыми книжными героями, я старалась им подражать. Они были красивы, грациозны, умны, благородны. А я могла похвастаться разве что внешней симпатичностью. Под определенным углом. Тем не менее, я всегда старалась содержать все вещи в чистоте и аккуратности, да и стала более внимательно относиться к внешности. Хотя, привычку к чистоте мне привили еще в госпитале, в котором я жила около года.

Очень часто я пыталась изобразить представленное на бумаге. Особых навыков, а может, и таланта у меня не было, поэтому рисунки не дотягивали до фантазий.

А самое главное, что для этого мне совсем не требовались деньги. Хотя деньги у меня были и вполне приличные. Просто потому что я работала. И работала много, только многие сказали бы, что работа моя безнравственна и аморальна. Но, что поделать. Сначала хлеб, а нравственность потом.

Сандаун — маленький городок, расположенный на юго-восточном побережье острова Уайт, к юго-западу от скалы Кулвер Даун. Деревенька Кнайтон вблизи города стала популярным местом туризма благодаря старинной усадьбе и легенде о якобы обитавших в ней привидениях. Собственно, в Кнайтоне я и работала обычно. Что удивительного в том, что турист потерял кошелёк?

Награбленное, то есть наработанное, я не тратила. Копила. Мечтала когда-нибудь уехать отсюда и поступить в какой-нибудь престижный университет в Британии. Или даже в Америке. Мне хотелось жить в высоком-высоком здании, где в квартире обязательно было бы окно во всю стену! Чтобы можно было задумчиво пить чай и смотреть на маленьких, будто муравьи, людей. Но любая мечта стоит денег. Я отлично понимала, что воровать плохо, но, откровенно говоря, мне было наплевать.

Всё же иногда брала на мелкие расходы. Когда на овсянку было смотреть уже совсем грустно или же состояние одежды становилось просто неприличным. А, кстати, об одежде: имеет смысл оценить новую форму. От увиденного я пришла в ужас. Если не принимать во внимание даже то, что одежда какого-то грязно-синего цвета, то она всё равно размера на два больше! Учитывая мою вечную худобу, это же всё равно, что нацепить эти тряпки на швабру. Пару секунд отвращение закручивалось волчком, а затем перетекло в привычную злость. Одежда ударилась о стену с неожиданно громким треском.

Намеренно я не обращала на упавшие вещи никакого внимания. Будущее казалось мне мрачным и трудным. Убираться не хотелось. Рисовать или размышлять, лёжа на кровати, тоже. Хотелось только устроиться на узком подоконнике, прислониться лбом к холодному стеклу и думать о том, как я всех ненавижу.

Нельзя точно утверждать, что миссис Хаббард сделала это нарочно. В конце концов, я не единственная в приюте, кто ходил в вещах не по размеру. Но было так приятно свалить все на директрису. Потому что «жизнь» — понятие абстрактное, а вот Хаббард реальна, а значит, её и можно обвинить.

Справедливости ради, нужно сказать, что и к другим детям миссис Хаббард не проявляла особой привязанности. Нас вообще с детства приучали к самостоятельности и одиночеству. По мнению директрисы это должно было подготовить нас к дальнейшей жизни. Наши отношения окончательно испортились с полгода назад. Хотя она пристально следила за мной с самого момента поступления, то есть с шести лет. До этого времени я жила в другом городе. В другом приюте.

Привлекла я её внимание в первые же дни своего здесь пребывания.

Уже и не помню, что меня потянуло на чердак. Там было тихо и спокойно. На улице моросил дождик, а в блестящих капельках проглядывалась радуга. Это был волшебный момент, и если бы не вбежавшая мисс Стилс, я бы ни за что не свалилась с подоконника на землю. К всеобщему удивлению, я не разбилась, даже не поцарапалась. Только лежала себе и весело била руками по тёплой воде.

В следующий раз это была разбитая чашка. Яркая птица, изображенная на ней, казалась мне просто райской. Не единожды я просила дать подержать её мне, чтобы рассмотреть получше, но ни разу не удостаивалась подобной милости. Тогда я решила взять дело в свои руки. Дождавшись, когда все уйдут, залезла на стул, но желанная вещь всё равно стояла слишком высоко, как бы сильно я не тянула руку. Тогда с кончиков моих пальцев выскользнула тонкая красная нить и чашка просто взлетела в воздух. Буквально воспарила над полкой, и я недоуменно уставилась на неё. Боялась даже просто пошевелиться, боялась, что волшебство рассеется. Рука затекла и начала дрожать, дёрнулась, но кружка послушно летела вслед, словно какой-нибудь шарик на ниточке. Если бы не миссис Хаббард, испугавшая своим внезапным появлением, всё закончилось бы хорошо. Возможно, в тот день она просто увидела слишком много. Недели две я не могла сидеть ровно.

А ещё через полгода мы с Джимми не поделили красивую коробочку, и его ногу свело болезненной судорогой. Потом у табуретки, на которой стояла мисс Стилс, подломилась ножка. Эми ошпарилась кипятком на кухне. Энди, до смерти боявшийся мышей, стал повсюду слышать их писк. Джон упал в воду и никак не мог подняться, когда мы гуляли на побережье. И едва только до меня дошло, что эти странные происшествия неизменно происходили именно со мной и производили сильное впечатление, я ощутила непреодолимое желание и дальше пользоваться своим преимуществом.

И почему-то, когда половина дома слегла с ветрянкой, миссис Хаббард во всем обвинила меня. Это было просто невероятно! Но доказать обратное я не смогла. Во всем, чтобы ни случалось, оказывалась виновата я, и было уже не важно, ссорилась я с кем-то или нет. Как ни старалась я переубедить директрису, все мои робкие редкие попытки потерпели крах. Её постоянные нравоучения раздражали, и в итоге я просто стала вести себя так, как она и ожидала. А ещё чуть позже начала делать ей всё назло.

А вот первая моя наставница миссис Хоуп была совсем другой. Когда я ещё жила в Шеффилде, именно к ней я и обратилась как-то с самым важным вопросом: почему я здесь? Почему от меня отказались мои родные, плоть и кровь? Эти вопросы неизбежно мучили детей любого приюта, потому что никто не хотел поверить, что его просто бросили.

Я помню, что в тот день с сомнением поглядывала на наставницу, мучаясь вопросом, а нужна ли мне эта правда вообще? И в итоге решила, что необходима. Я ходила кругами, мяла край платья и исподлобья наблюдала за миссис Хоуп, а затем всё же решилась.

— Миссис Хоуп, — осторожно начала я, — я хотела спросить вас. Хотела спросить про родителей.

В её глазах сразу же отразилось понимание. Она даже отложила в сторону мокрую тряпку, которой протирала кухонные полки, и присела на деревянную скамью.

— Прежде всего, Трис, ты должна понять, что ты ни в чем не виновата… — слова утешения я слушала не слишком внимательно, они неизбежно начали бы холодными когтями царапать сердце. — Одним осенним утром тебя нашли на ступеньках приюта, замотанной в одеяльце. На нём было вышито твоё имя.

— И всё? — раздосадованно уточнила я.

— Всё.

Врач сказал, что тогда мне было около месяца. Это было начало ноября, поэтому дату моего рождения записали на конец сентября. Такое ранее расставание с матерью просто не могло пагубно сказаться на моей магии. Конечно, даже если бы я росла в волшебном мире, магические выбросы происходили бы, но только с той разницей, что магия моя была бы более стабильной. Ведь каждый маленький волшебник первый год жизни должен практически непрерывно находиться рядом с матерью. Именно магия матери питает ребенка в первый год, формирует его магическое ядро. Мало того, что со своей мамой я провела только месяц, так со мной ещё трижды аппарировали, что, конечно, не могло не сказаться на формирующемся магическом ядре. В результате, я плохо контролировала магические выбросы, и виденье цвета в этом не особенно помогало. А тут ещё после убийства ядро раскололось.

Зябко передернув плечами, я обхватила собственные колени. Я не любила ныть и жаловаться, считая, что каждый сам может построить свою судьбу. Любым путём. Не желая вспоминать о прошлом, я постаралась сосредоточить своё внимание на пейзаже за окном.

Минут десять ничего не происходило, только мелькали вывески магазинов, да мимо пронёсся грязный красный автомобиль. В сотый уже, наверно, раз я перечитывала праздничную афишу, как посреди улицы внезапно появилась женщина. Тогда показалось, что она словно выросла из-под земли

«Всё из-за пелены дождя», — решила я тогда и упала на кровать, раздраженно пряча лицо в подушке.

Но женщина не желала уходить из головы: что-то с ней было не так. Но когда я поняла, что именно не давало покоя, женщина уже исчезла. Она ведь была «цветной»!

Всю жизнь все люди в моем окружении делились на «цветных и серых». Не знаю, как это объяснить, но всё дело в том, что окружающие для меня как бы подсвечены изнутри. В то время, будучи ещё не знакомой с волшебным миром, я называла это «Особой энергией». Большинство жителей Сандауна, естественно, не обладали тем, чем владела я. Они были серыми, хотя их оттенки и отличались друг от друга. Цвет моей энергии — насыщенный бордовый. В самом центре груди она образовывала шар, от которого тянулись магические каналы, наполнявшие магией все тело, будто кровеносные сосуды. А вот снаружи шар оплетен золотистым куполом. Помню, как то раз, когда мы были на экскурсии в Лондоне, я увидела сразу несколько «цветных людей», но побоялась к ним подойти. Зря, возможно, меня забрали бы раньше и жизнь моя сложилась по другому. Хотя нет, даже лучше, что не забрали.

Осознав, что окружающие меня люди не видят цветов, я пришла в ужас. Ведь это было так естественно! Почти как дышать. Тогда я пролежала всю ночь без сна. Я была либо ненормальной, либо особенной. Второе мне понравилось больше. Ещё долгое время я считала себя уникальной, единственной волшебницей, видящей цвета магии. Как горько я ошибалась тогда! Ведь магов, подобных мне, сотни. Если не ещё больше. Способность к видению цвета магии, увы, никак с семьёй не связана, и может пробудиться у кого угодно. Даже у сквибов. Пожалуй, это самое обидное.

И вот сейчас снова и так близко! Собственно, я бы все равно не смогла подойти к женщине и уж тем более не решилась бы заговорить о цветах, но собственная рассеянность страшно раздражала. Так и не найдя глазами женщину, я поспешно отошла от окна и пнула ножку кровати. Легче не стало: большой палец заныл. Из-за глухих ругательств не сразу услышала звук приближавшихся по коридору шагов.

Открывшаяся дверь стала полной неожиданностью и, как и обычно в такие моменты, на лицо выплыла маска вежливого холода, хотя я так и продолжала стоять на одной ноге, стискивая другую ступню пальцами в капельках крови.

— Беатрис, к тебе посетительница, — без лишних предисловий заявила миссис Хаббард до странности бесцветным голосом. Это уже не говоря о том, что её опутали золотистые нити! — Это профессор МакГонагалл, она хочет поговорить с тобой.

Не успела я встать нормально, как в комнату зашла та самая женщина, и сознание взорвалось, как одна большая разноцветная петарда. Она здесь! Всё это было так неожиданно, что я не смогла ответить, а только лишь продолжила рассматривать странную особу, словно из воздуха возникшую на улицах города.

Это была высокая и худая женщина. Каштановые волосы с проседью собраны в аккуратный узел на затылке, тёмное платье до самого пола из плотной ткани сразу бросилось в глаза. Абсолютно сухое! Спину она держала прямо, а её лицо было воплощением строгости и порядка. Стоп. Профессор? Забывшись на мгновение, я быстро провела языком по верхней губе. Миссис Хаббард, словно назойливая мошка, что-то говорила о какой-то школе.

До смерти напуганная, я решила, что меня как-то вычислили. Может, я что-то обронила или на земле остался отпечаток ботинка, или кто-то сказал, что мы с Мэттом были знакомы… А потом они поговорили с Хаббард, сделали свои выводы и сразу же прислали доктора. Пока я спешно размышляла об этом, дверь за директрисой захлопнулась, вместе с ней исчез и раздражающий шум, а мы остались с профессором один на один.

— Добрый день, мисс Свенсон, — заговорила профессор, потому как я продолжала хранить настороженное молчание.

Страшно хотелось исчезнуть и оказаться где угодно, но только вот не здесь. Профессор МакГонагалл, меж тем, не дождавшись ответной реакции, самостоятельно устроилась на единственном стуле.

Да нет, тут что-то не то. По крайней мере, с Мэттом никак не связанное. Не стали бы они столько ждать. Я приказала себе не трусить и не глупить.

— Здравствуйте, профессор. О чём вы хотели бы со мной поговорить? — сдержанно ответила я, осторожно присев на самый краешек своей кровати, словно та могла укусить.

Женщина мне не нравилась. Очень странный был у нее взгляд. Понимающий. Словно она знала обо всех моих проделках, и с ней ничто подобное не прошло бы. До слуха донесся особенно сильный раскат грома, я обернулась к окну, одновременно оценив до него расстояние. Недалеко, но пришлось бы ещё разбить стекло. К тому же все деньги оставались в комнате, а сбегать без них бессмысленно.

— Мисс Свенсон, у меня есть к вам важный разговор. Как уже сказала ваша директриса, меня зовут профессор МакГонагалл, я работаю в школе Хогвартс...

— Я ничего не сделала! — не выдержав напряжения, завопила я. — Я не виновата! Это случайность!

— Я ни в чем вас не обвиняю, — мягко улыбнулась женщина. — Я работаю в школе для детей с особым даром...

— Я не сумасшедшая! — отшатнулась я, не представляя, как теперь выпутаться. За дверью послышался шорох и показалось, что там меня уже ждали.

— Вы не сумасшедшая, — с готовностью отозвалась женщина. — Вы волшебница! А в Хогвартсе вам помогут овладеть даром, вы сможете изучить основы магических наук.

Сказанному даже таким уверенным тоном я не поверила и решила, что женщина говорит о лаборатории или больнице, назвав страшные места красивыми словами. Мои ноги с силой упёрлись в деревянный пол: я готова была прыгнуть, едва только профессор отвлечётся. Плевать на деньги. Заработать я всегда смогу, а вот сбежать из больницы трудно.

— Вижу, вы не верите мне, — ответила женщина, и от её понимающего тона внутри пробрало.

Решив, что медлить дальше опасно, я подскочила и рванула к окну. Но так и зависла в прыжке, как какая-то там марионетка. Ощущение парения в воздухе пугало, тем более, что я не заметила никакой сети. В тело моё также ничего не вонзалось, это я стала проверять сразу же. А пока руками обшаривала ноги, мягко приземлилась обратно на пол и оглянулась на профессора почти затравленно.

Долгие часы я проводила за экспериментами со своей энергией. Долгие недели я наблюдала, как одно только её наличие действует на обычных «серых» людей. Долгие годы я привыкала к мысли, что я особенная, что отличаюсь от других, что есть сила, способная меня защитить. Что силу эту просто так не обуздать. И вот теперь оказалась заперта в ловушке, оказалась беспомощной!

Беспомощной, как тогда.

От напряжения тело начала сотрясать мелкая дрожь, ладони покрылись противным липким потом, а в горле пересохло. Кровь с силой пульсировала в висках, багряный шар в груди бился в унисон с сердцем. Две красные ленты стали закручиваться вокруг него.

В руках профессор держала палочку, похожую на указку, её взмах заставил меня отвлечься и замереть. Узкое помещение наполнили маленькие шарики огня, создавая причудливые тени на стенах комнаты. Появились они из ниоткуда, будто по волшебству. Словно завороженная продолжала я глядеть на них, замерев на полу в нелепой сжатой позе.

Профессор, меж тем, не останавливалась. Взмах — и стул превратился в мягкое пурпурное кресло с высокой спинкой, а моя кровать преобразилась. Железная койка со старым бельём превратилась в кровать из светлого дерева, с резными листьями и цветами на изголовье. Одеяло нежно-лилового цвета и белоснежная подушка довершали чудный образ. Посреди моей комнаты она выглядела, как мираж. Очень притягательный мираж.

— Теперь вы верите мне, и мы можем продолжить наш разговор?

Но вместо ответа я только закивала головой. Тонкие пальцы с силой сжали ворот платья, ткань неприятно резала кожу, но глаза мои были прикованы только к чудо-профессору.

— Так то, что я умею делать, это волшебство? — спросила я охрипшим голосом и тут же сильно закашлялась, словно больная чахоткой.

Многие годы терзаний, экспериментов, бессонных ночей не прошли даром, нет! И ответ оказался так прост! Невозможно словами описать то, что я испытала в тот миг. Вся недолгая осознанная жизнь свелась к этому моменту, к этим словам, сказанным чужой незнакомой женщиной.

— Да, дорогая, это волшебство, — благодушно кивнула женщина, взмахнув палочкой. Огненные шарики тут же растаяли в воздухе, не оставив после себя ни дыма, ни тепла. — Полагаю, вы уже чему-то научились?

На негнущихся ногах я вернулась к кровати. Свои эмоции сейчас я выдавала с головой, но было не до этого.

— Да, мэм.

— Чему конкретно?

— Многому, — выдохнула я, решив идти до конца. — Предметы поднимаются в воздух и сами летят в руки, вода теплеет сама по себе, а люди… — тут я замолчала, закрыв лицо руками. Затем сильно надавила на глаза и резко отвела руки в стороны. — Окружающие часто жалуются, что им тяжело от одного моего присутствия. Будто я давлю на них. Таким образом, у меня сменилось целых пять соседок по комнате. А мои обидчики… С ними часто происходят неприятности. Кто-то обжегся, кто-то упал. Да хоть сегодня: у мальчишки распухла рука, а всё потому, что мне показалось, он хотел ударить меня. А ещё… А ещё мне тоже трудно долго быть в обществе других людей. Меня начинают захватывать эмоции. Явно чужие эмоции. Поэтому обычно я знаю, кто как ко мне относится. Чужая ложь, словно вязкая липкая жидкость, а пристальное внимание, как ползающие по коже букашки. От них практически невозможно отделаться. Это очень тяжело.

Сознавшись, я и испытала внезапную лёгкость. Внутри проснулось чисто человеческое желание поделиться пережитым с тем, кто может понять. В моем мире, наконец, был человек, которому я могла рассказать о себе всё без утаек.

«Без утаек, да. Давай, расскажи, как ты прикончила Мэтта. Увидишь, что тогда будет», — просипел неприятный голос в голове, очень похожий на мой собственный. От яркого воспоминания, полыхнувшего перед глазами, я сильно дёрнулась. И решила больше ничего о себе не рассказывать. Хотя бы пока не возьму себя в руки.

Ответ профессора МакГонагалл стал неожиданностью, ведь я напрочь забыла о её присутствии:

— Склонность к легилименции — это редкий талант. Такое встречается, конечно, но… — не выдержав, я взглянула на профессора. Но она не выглядела враждебно, только удивленно, что немного меня успокоило.

«Я подумаю об этом позже».

Дальнейшая наша беседа была бесконечно содержательной. Чем больше профессор рассказывала, тем больше вопросов у меня возникало. Оказывается, мне полагалась собственная волшебная палочка, и я могла купить её сразу же, как попаду в волшебный мир!

В красивом толстом конверте, который мне передала профессор, оказалось три листа. Первым было приглашение в школу, затем обычный на вид билет на поезд и список учебников. Книги заклинаний. Я не могла сдержаться, и вопросы срывались с губ буквально один за другим. Сколько стоит обучение в школе? Где она находится? Можно ли оставаться на каникулы? Сколько лет длится обучение? Какие предметы изучаются? Что изучают на каждом из них? Оказывается то, что произошло с моей кроватью, называлось трансфигурацией. К сожалению, койка очень скоро должна была принять изначальный вид, а я уж напридумывала в голове кучу оправданий для Элис и Хаббард.

Обучение оказалось бесплатным, потому как я была записана в школу с рождения, и профессор, предвидя шквал новых вопросов, объяснила, что в Хогвартсе есть такая книга, куда сразу регистрируются дети-волшебники, после первого магического выброса. Это уж потом они могли решить поступать в школу или нет.

— Конечно же, я согласна, — воскликнула я, готовая прыгать до потолка и обнимать всех подряд, крайне необычное для меня желание.

Мне страшно не хотелось, чтобы профессор уходила, но у неё была масса других неотложных дел. Ей нужно было посетить ещё одну семью, где жила девочка-волшебница. Я испытала горькое разочарование от осознания того факта, что существуют люди, подобные мне. Я-то привыкла считать себя особенной. Перед уходом профессор МакГонагалл передала мне небольшой мешочек с деньгами. Внутри оказалась стопка монет из настоящего золота! Я едва удержалась от того, чтобы не попробовать монету на зуб. Не знаю зачем, но в фильмах так делали. Ещё профессор вскользь упомянула, что сопровождать меня в Лондон будет другой учитель. Который более сведущ в этой лениги… легими… Ну, в общем, это сложное слово, которое я слышала только раз.

— Мэм, а что произошло с миссис Хаббард? — осторожно уточнила я. — Когда вы пришли, она вела себя несколько необычно.

— О, — выдохнула профессор, поправив очки в прямоугольной оправе. — Иногда мы околдовываем маглов, если к тому нас вынуждают обстоятельства. Как в данном случае. Для подобных действий мы получаем разрешение в Министерстве Магии.

— В каком таком Министерстве?

Впрочем, если у волшебников была собственная валюта, а значит и банк, не было ничего удивительного в существовании Министерства. Основная его работа, как выяснилось, состояла в том, чтобы держать в тайне само существование волшебников от маглов. То есть от не магов. Профессор так же поведала мне о том, что пользоваться волшебством отныне запрещено. Это был самый сокрушительный удар, какой она только могла нанести.

— А если оно будет происходить само по себе? Как раньше? Меня исключат из школы? — ужаснулась я.

— Это спорный момент, — ответила профессор МакГонагалл после секундной заминки. — Не думаю, что вас исключат сразу же, но всё же постарайтесь держать свои эмоции под контролем.

— Да, мэм. А что с директрисой? Она будто бы заторможенная.

Продолжила я свой допрос. Ответ влиял практически на всю будущую жизнь.

— Какое-то время её внимание будет рассеянным.

— Как долго? — жадно уточнила я, но под внимательным взглядом быстро добавила: — Понимаете, мне нужно сдать ей домашнее задание, но непременно сегодня. Когда лучше к ней подойти, чтобы она потом об этом не забыла?

Лицо профессора сразу же смягчилось, в глазах промелькнуло нечто очень похожее на одобрение.

— Думаю, вам не стоит беспокоить её ближайшие два-три часа. А затем она придёт в норму, не волнуйтесь так сильно.

Едва только профессор ушла, я кинулась к заветной половице под кроватью: доставать на свет все свои запасы. Ни один человек в мире не смог бы заставить меня вступить в волшебный мир в тех половых тряпках, которые так и продолжали валяться на полу. Нужно разжиться одеждой. Конечно, лучше всего было съездить в Ньюпорт, но я просто не успевала. А магазины Кнайтона мало чем отличались от наших. Возможно, стоило купить пишущих принадлежностей. Или лучше в волшебном мире? Спустя пятнадцать минут я поняла, что спрашивала совсем не то, что нужно.

И Элис как на зло всё никак не возвращалась. А время утекало, как вода. Пришлось рисковать. Миссис Хаббард не в себе, а кроме неё сюда никто не должен был прийти. На улицу я выбралась, спустившись по пожарной трубе. До магазинов добралась окольными путями, минуя самые людные улицы и патрули. Быстренько пробежалась по магазинам и купила просто шикарное платье, всякой девчачьей мелочи и новые чёрные туфельки. Пришлось обмануть продавщиц, что: «вон тот высокий дяденька с маленькой девочкой на руках, мой отец, но мне очень хочется быть взрослой и оплатить покупки самой». Мужчину я выбрала правильно: судя по выражению лица, он был в хорошем расположении духа и вполне дружелюбным. Я приветливо помахала его дочери, он её маленькой ручкой помахал в ответ, и мне поверили. Затем наспех перекусила около какой-то забегаловки: от приюта чудес кулинарии ждать не стоило.

Когда я возвращалась, на улицах города уже совсем стемнело. Вернуться тем же способом не вышло: мисс Мэри меняла занавески на окне. Не стоило лишний раз показываться на глаза даже ей.

Пришлось обходить дом с западной стороны и влезать в окно на первом этаже. Подобные упражнения для тела были совсем не новы, даже привычны. Крепко прижав к телу пакет с одеждой, я углубилась во тьму.

Дверь в комнату привычно скрипнула, но Элис была не одна, к чему я была совершенно не готова, а потому вскрикнула. От неожиданности соседка вскрикнула тоже. Сильная мужская рука бесцеремонно втащила внутрь, зажав рот. Достать противника ногами никак не выходило.

— Ну чего вы обе разорались? — шикнул мужской голос, отпустив меня.

— Вы бы хоть табличку на дверь повешали, — пробурчала я, осознавая весь идиотизм подобной затеи.

— Ага, что бы Хаббард непременно прибежала. Спасибо, пигалица, я не такой извращенец.

— Я бы тебе не сове… Ну, ладно, — протянула Элис, когда я щёлкнула выключателем. Спустя секунду погасила свет.

— Майк, давай уже быстрей, — пробубнила я, отвернувшись к стене. Глупая краска поднималась от шеи к впалым щекам.

— Настанет время, — ответил он, защелкнув бляшку ремня, — и вид голых мужчин будет вызывать у тебя совсем другую реакцию. Надеюсь.

— Где была? — лениво поинтересовалась Элис, потягиваясь на кровати, пока Майк рыскал по полу в поисках своей футболки. Глаза почти привыкли к темноте, поэтому я добралась до собственной койки.

— Тебя не дождалась и выбралась в город сама.

— Успела же ты шуму наделать, пока меня не было.

— Шуму?

— Говорят, ты в школу поступаешь? — заговорил Майк, натягивая оставшиеся вещи.

— Ничего невозможно скрыть, — закатила я глаза. — Полгода назад сдавала экзамены и да, поступила в «Skegness Grammar School». Это в Линкольншире, на востоке Англии.

Об этом вранье мы условились с профессором МакГонагалл, ведь нужно же мне было что-то отвечать.

— Сначала сдала вступительные, а сегодня писала тесты и прошла собеседование.

— Поздравляю, — протянул Майк, и половицы под его ногами скрипнули. — Пансион?

— Полный.

— Какой кошмар, — ответила Элис.

— Это ещё почему?

— Снова новая соседка будет совать свой любопытный нос в мои вещи. Да и кто теперь будет меня прикрывать? — с притворным ужасом ответила она.

Отчасти я её понимала. Мы не были подругами, но были хорошими партнерами, а всё наше взаимодействие сводилось к одному: не проявлять излишнего любопытства. Таким образом, мне не было дела до её цветных порошков, частых исчезновений и парней, а она не интересовалась куда и зачем я сбегала. Пожалуй, в приюте мы были самыми странными соседками. Хотя бы потому что мне было десять, а ей — семнадцать. Но несмотря на это мы прекрасно уживались. С Элис было гораздо проще и интересней, чем со всеми остальными. В последнее время к нам стал захаживать Майк — близкий друг Мэтта. И хотя его бесцеремонность часто раздражала, я ничего не могла возразить, а вскоре привыкла к его манере общения и привычке внезапно появляться и исчезать.

— Увы. Кстати, Майк, это тебе, — сказала я, кинув в парня пачкой сигарет, которую стянула из чьей-то сумки.

— Ого. Почти целая. Пару штук себе стянула?

— Я не курю эту гадость, ты же в курсе.

— И ты так щедра потому что?..

— Передай Касперу, что вещи Мэтту я отдавала.

Каспер Уилсон лично для меня был тёмной страшной личностью. Всё просто. Я работала на Мэтта, а Мэтт на него. И денег за проваленный заказ я должна была ему. Но я надеялась свалить всё на моего прежнего работодателя. В успех этой затеи верилось слабо, но попытаться я была должна.

— Окей, скажу, — ответил Майк, открыв окно. Комнату заполнила приятная вечерняя прохлада и последождевая свежесть. — Я думал, у нас все школы платные.

— Какая-то новая экспериментальная программа, — солгала я. — Набирают ограниченное число учеников в разные школы, а обучение и пансион бесплатные.

— Лотерейный билет, — ответил Майк, чиркнув зажигалкой.

— Высунься в окно! — замахала на него рукой Элис. — Кто бы мог подумать, что я живу по соседству с таким гением. Сложные тесты?

— Достаточно. Язык, математика, естественные науки, логика. Хаббард, конечно, наплела про меня, но всё же приняли.

— Могла бы и мне сказать, — ответила Элис с ноткой обиды.

— Детка, ты что намеревалась сходу сдать GCSE?

— А что, по-твоему, у меня мозгов нет? — девушка сразу же подскочила к окну.

— Для GCSE или вообще? — уточнил Майк, за что получил подзатыльник. — Ладно, не порть человеку праздник. Раз такое дело, может вам с кухни чего-то притащить?

Даже несмотря на то что я уже перекусила, отказываться было глупо. И не зря: Майк стащил целых четыре конфеты, которые мы поровну разделили.

— Хаббард меня не искала? — поинтересовалась я, когда Майк соизволил лишить нас своего бесценного общества.

— Нет, — протянула соседка. — Джонас руки кипятком ошпарил, визг стоял на всю округу. Хаббард и Дженкинс в больничку его увезли, даже не вернулись ещё.

— Вот и прекрасно.

— Говорят, ты с ним сегодня поцапалась?

— Да так сцепились по мелочи. И вообще меня тут не было, я что ли виновата, что он такой рукожоп, что кастрюлю перенести не может?

— Значит, на каникулы не приедешь? — поинтересовалась Элис, чем-то зашуршав. Ну, вот опять.

— Сама как думаешь? — усмехнулась я. — Не бойся, до сентября успею тебе надоесть.

Ответом мне послужило насмешливое фырканье. Очень быстро Элис затихла, и со стороны её кровати разливались волны ненормального, искусственного восторга. Но сегодня они не могли меня затронуть. Спастись от чужих эмоций был только один способ: испытывать чувства более сильные. Поэтому практически постоянно я ковыряла свои душевные раны, переживала старые обиды и упрёки. По этой причине в груди моей обычно полыхали только злые чувства.

Но сегодня всё было не так. Мечты о школе ещё не оформились в моем сознании. Я не представляла себе, какой будет моя новая жизнь, но всё равно испытывала новое, до этого неизведанное чувство освобождения от оков. Практически всю ночь пролежала я без сна, ворочаясь с одного бока на другой, комкая жёсткую простынь. И только сильнее кутала в одеяло свою куклу, прижимая поближе к себе. Каждое живое существо, наверное, должно кого-нибудь любить. Но я боялась привязываться к людям и доверять им, а потому всю свою заботу и привязанность вложила в дешёвую куклу, скорее уж похожую на огородное пугало. Я прижимала её поближе к себе, к теплу, давала свою защиту и мне казалось, что она может быть вполне счастлива, а значит счастлива могу быть и я.