Новая история (джен)

Мы не принадлежим друг другу,

Любим мы других,

Но что-то не дает забыть нам этот сон.

Это не любовь, не страсть, не ветер.

Что же это, кто ответит?

Что же это, если не любовь…

Огромное, украшенное резными змеями с разинутыми пастями ложе занимало треть хозяйской спальни. Полог тёмно-зелёного бархата, расшитого золотой нитью, больше походил на паруса, величественно устремлённые вверх.

Спальня, где царствовали мрак и тишина, где всё дышало гнетущим ожиданием, освещалась только лунными лучами, робко пробиравшимися сквозь высокое арочное окно. В этом свете серебряная парча одеяла, спадавшего до самого пола, напоминала бездонное небо, усеянное мерцающими в темноте звёздами.

Двуспальная кровать была настолько широка и засыпана подушками, что женщину, лежавшую на ней, можно было заметить не сразу. Её лицо то и дело искривлялось в гримасе боли; обычно идеально зачесанные волосы разметались по подушке, впалые щеки горели лихорадочным румянцем, несколько волосков прилипли к высокому чистому лбу, а тонкие пальцы с силой сжимали белую простынь. Под одеялами, подбитыми мехом, она задыхалась, но едва только домовики убирали их, — начинала дрожать от холода.

Гнетущая тишина комнаты нарушилась одним коротким взмахом волшебной палочки, что со свистом рассекла воздух, а затем снова всё стихло. На дорожку, залитую лунным светом, ступил мужчина с угрюмым, задумчивым взглядом. Его указательный палец постукивал по тонким губам.

Месяц.

Он наблюдал это целый месяц, но прекратить так и не смог. Не помогали ни зелья, ни чары, ни даже банальное до зубного скрежета физическое воздействие. Сколько бы он ни пытался разорвать нити заклинания, всё было безрезультатно: голубое свечение только сильнее охватывало исхудавшую, обессиленную женщину. Его, привыкшего все контролировать, это раздражало. Усталость его породила бессонницу, а бессилие — гнев.

Он был зол. Зол на мир, зол на мага, который посмел использовать эти чары, зол на неё, что не смогла уклониться. Зол на себя, за то, что вообще что-то испытывал.

Когда всё зашло так далеко? Он затруднялся ответить. Может, это произошло с полгода назад. Может, лет десять-двадцать. А может, всё это лишь привычка, что тянет вниз, тормозит его. Да, привычка. Он привык полагаться на неё, привык, что она исполнит всё в точности, привык, что, внутренне содрогаясь от страха, всё же скажет ему неприглядную правду, что оценит любые его начинания и исследования. Что разложит бумаги, принесёт чай, с древней книгой в руках тихо устроится в кресле у камина. Что с наслаждением подарит всю себя. С радостью позволит и дальше губить свою жизнь, называя это помощью.

Помощь. И он помог ей, только очень по-своему. Так, как мог только он один. И в процессе сам заигрался в учителя, в защитника, а потом и в любовника. Не заметил, как игра перестала быть односторонней.

И вот все его хваленое самообладание пошло прахом.

Безумие. Он хотел уйти. Должен был. Но продолжал недвижно стоять у окна, напряжённо наблюдая за магическими нитями. В этом огромном доме увидеть их был способен он один. Он снова был один.

Со стороны кровати послышался приглушенный стон. Она бредила. Она звала. Но ничего не дрогнуло в его лице, он не сделал шага, не взял за руку. Бесполезно.

Любила ли она? Он никогда не задавался этим вопросом. Тем более, что до сих пор хранила кольцо мужа. Тогда почему же в бреду она шептала только его имя? И звала столь отчаянно. О, разве мог он остаться равнодушным и просто уйти? Никогда не мог. Рядом с ней он становился слишком героем, слишком гением, слишком рыцарем и эти ощущения, этот взгляд, полный восторга, ему слишком нравились.

Так как же это всё назвать? Любовь? Нет такого слова в его лексиконе. Страсть? Порыв? Тогда бы это не продолжалось так долго.

Раздумывая о чувстве, которому не мог найти названия, он двигался по комнате ленивой поступью. Чёрная мантия, едва шурша, послушно следовала за своим хозяином.

Невзирая на внешнюю холодность, сердце его билось в груди, словно гигантские часы: ещё немного, и маятник остановится навсегда. Все варианты возможного будущего, все мысли, терзавшие его, вихрем проносились в голове.

Голубоватое свечение, охватившее женщину, было ни чем иным, как особыми чарами легилименции, призванными погружать в длительный сон. Но не просто в сон, а в свои собственные воспоминания, позволяя бесплотным призраком бродить по собственной памяти, взирать на себя со стороны, но чувствовать всё то же самое, что чувствовал когда-то. Слышать. Видеть. Ощущать. Чары позволяли с той же остротой чувств переживать обиды и потери, смех и радость, видеть все детали, при этом сохраняя способность мыслить и помнить всю свою жизнь.

Он точно знал, как действовало заклинание, ведь сам изобрел его. Поначалу только из научного интереса, шутки ради. Затем доработал его, чтобы избавиться от ночных кошмаров. Чтобы избавить от них и её, ведь в первоначальном варианте, его варианте, маг мог сам выбирать воспоминание, которое желал пережить, и время, которое он должен для этого "проспать". Насмешка судьбы. Разве знал он, что изобретение обернётся против создателя? Разве мог он предположить, что какой-то смельчак доработает заклинание, сделав сон непрерывным, лишив возможности выбора. Это страшило более всего.

Увидев картину своей жизни целиком теперь, будучи взрослой опытной женщиной, а не маленькой девочкой, не разглядит ли она его тонкой паутины? Не заметит ли теперь его лжи, обманов, манипуляций? Его грамотно выстроенных силков? Увидит ли, что он намеренно воспитал все худшие качества её натуры? Для себя. А если заметит, то останется ли с ним? Станет ли дальше следовать его путем? Продолжит ли стоять за спиной, одним присутствием давая уверенность, восхищением — силу, прикосновением — покой, а словами — желание меняться и менять. Творить и разрушать. Ведь она просила об этом. Тонко, мягко, непреклонно и ненавязчиво. Она всегда понимала его лучше прочих.

В комнате стало пугающе тихо: женщина не двигалась. Если б он не был точно уверен, что сердце продолжает упорно биться, то решил бы, что перед ним труп.

Быть может, стоило избавиться от этой слабости прямо сейчас? Или сыграть ещё партию?

Каждый вариант имел плюсы и минусы. Или же он мог выстроить новую паутину. Более тонкую. Так, как умел он один.

Так ни разу и не прикоснувшись, даже не подойдя, он ушёл, мягко притворив за собой дверь. Лишь лукавая улыбка безумца тронула на миг тонкие губы, чтобы затем раствориться в холодной маске равнодушия. К моменту её пробуждения он обязательно придумает, как поступить. Сейчас же он желал одного: найти того слабоумного, который решился выступить против него. Посягнул на то, что принадлежало ему.

А она продолжала проживать собственный кошмар, оставаясь бесплодным призраком в ловушке чар памяти.

Я оглядываюсь вокруг. С десяток грубо сколоченных парт и простых скамей, зелёная доска вдоль одной стены, вдоль других несколько шкафчиков с папками — вот и вся меблировка маленькой угрюмой комнаты. Но ни к чему здесь я не могу прикоснуться: руки мои проходят сквозь предметы, ноги не касаются пола. Я не призрак, но и не человек, не мертвая и не живая. Просто сознание, запертое в воспоминаниях. Это не пугает, уже несколько раз я бывала в таком состоянии. Правда, раньше это было добровольно. Да, с тех пор, как он изобрёл Лабиринтус Мемориа. Очень полезное заклинание, ведь теперь волшебникам будущего не нужно прибегать к помощи такого дорогого и сложного в изготовлении артефакта, как Омут памяти. Ведь чары работают точно так же, как при использовании Омута, волшебнику предоставляется возможность воскрешать воспоминания так, что их можно пережить снова, каждая деталь воссоздается последовательно и точно такой, какой была в прошлом. Можно проникнуть внутрь воспоминания, но чувствовать, как в первый раз, при этом сохраняя знания о своём будущем. Как и с Омутом, волшебник смотрит на всё со стороны, увы, не имея возможности влиять на события. И, конечно, воспоминания можно выбирать. Например, можно подобрать к просмотру только счастливые моменты и лечь спать, не видеть кошмаров, а утром проснуться отдохнувшим и счастливым. Это прекрасно. Вернее, было прекрасно. Ведь мы с ним вычислили только три формулы. Каждое заклинание имеет, так сказать, четыре ступени. Например, простое Протего это первая ступень, следующие две Дуа и Триа, или двойной и тройной щит. Самая последняя ступень — Протего Максима. Для Лабиринтус Мемориа мы открыли только первые три, а вот некто неизвестный смог вычислить последнюю. Именно поэтому я не могу выбраться, пока не посмотрю все до конца. Самое страшное, я не знаю, сколько прошло времени в реальном мире. Сейчас я пережила только первые десять лет жизни. И если снаружи прошло столько же... А осталось смотреть ещё лет двадцать... Нет, даже думать не хочу, ведь тогда я проснусь шестидесятилетней женщиной и уже вряд ли смогу нагнать своё время. Проще повеситься. К тому же, для вычисления формулы Максима, именно вычисления, а не использования чар, нужно знать формулы Дуа и Триа. А пергаменты с расчетами были доступны только нам и ограниченному числу доверенных лиц. И либо кто-то просто повторил наш путь, либо... Нас предали. И даже думать не хочу, кто был на этот раз.

Подавив вздох, иду, или, вернее, лечу, сквозь парты, ничего при этом не чувствуя. На подоконнике сидит маленькая версия меня и читает газету. Наклоняюсь и вглядываюсь в буквы. Мои волосы проходят сквозь моё же детское плечо.

«Убийство так и не было раскрыто!» — кричал заголовок статьи.

Половину газетного листа занимало чёрно-белое фото. На нём люди в шляпах и длинных пальто, склонив головы, стояли над трупом молодого парня, стараясь закрыть своими телами место преступления от пронырливого фотографа. Один из мужчин выглядел, по меньшей мере, странно. Пальто его было слишком длинным и широким и больше уж походило на мантию. Это уже не говоря о том, что в шляпу его было вставлено самое настоящее перо. Даже женские шляпки давно лишились подобных старомодных украшений. И кто в здравом уме в такую-то жару наденет на ноги резиновые сапоги?! Всё же, во времена моего детства авроры изучали маглов недостаточно хорошо.

«Чудовищное убийство, произошедшее две недели назад, потрясло Сандаун и все графство Хэмпшир. Неизвестные учинили кровавую расправу над студентом местного колледжа, Мэттью Риддом. Несчастный получил обширные ранения в область груди и живота. Вот, что об этом нам смог сообщить судмедэксперт Гаррет Стокэм:

— Никогда прежде я такого не видел! — заявил мистер Стокэм. — Мальчика словно разрубили мечом. От обширной кровопотери он скончался практически мгновенно.

Напоминаем вам, что утром 17 июля 1991 года в местное отделение полиции поступил звонок от водителя мусоровоза, которому удалось первым обнаружить труп.

— Утром как обычно я ехал по улицам, разгружал мусорные баки. На Вайт-стрит мне открылось поистине ужасное зрелище. Лужу крови было видно уже издалека. Я не стал рассматривать тело, только понял, что это мужчина. Тогда я сразу же позвонил в полицию, воспользовавшись местным таксофоном.

Местное отделение полиции немедленно взяло дело под свой контроль. Фрэнк Уилсон, руководящий расследованием, заявил, что преступников будут искать как внутри города, так и за его пределами. Ни одного свидетеля на данный момент обнаружить не удалось. Следствие придерживается версии, что мотивом для убийства мистера Ридда послужила месть. Нам также стало известно, что у пострадавшего при себе был пистолет, который, однако, он не использовал.

— Я много видел разборок между бандами, — пояснил нам глава следственной группы мистер Уилсон, — но такое вижу впервые. Скорее уж, это была показательная казнь. В наше-то время! Просто удивительно, почему он не выстрелил в ответ, а дважды позволил разрубить себя практически напополам.

Из дальнейшего разговора нам стало известно, что полисменам удалось задержать троих подозреваемых в убийстве, но вчерашним вечером они были освобождены из-под стражи по причине недостатка улик. Если вы обладаете хоть какой-то информацией, то настоятельно просим вас обратиться в отделение полиции. Помогите сделать наш город безопасным!»

Вспотевшие ладони сделали края газетного листа влажным и мятым. Тугой узел, две недели державший в напряжении, чуть ослаб. Значит, они подозревают целую банду, а никак не одного человека. Ребёнка, тем более. Показательная казнь, месть… Как они далеки от правды! Просто удивительно, почему он не воспользовался…

Не успел.

— У меня нет таких денег, тебе это известно.

— Меня это не волнует, Трис. Это жизнь. Жалость и милосердие нужно оставлять за пределами улиц.

Он завёл руки за спину, и за распахнутой курткой показался чёрный металлический блеск. Пистолет.

На голову свалилось осознание, что я живой человек из плоти и крови. Чувствую, дышу, живу. И вдруг оказалось, что все это может прерваться в один единственный момент. Раньше я думала, что жизнь очень длинная. Что в запасе достаточно времени. А прямо сейчас все мечты, планы и желания шли крахом: внезапно я поняла, что смертна. Новое чувство захватило с головой, всем существом я отчаянно противилась этой мысли.

Я посмотрела на пульсирующий в районе солнечного сплетения багряный шар, и осознала, что способ избавиться от Мэтта прямо передо мной. Способ остаться жить. Не отдавая отчёта своим действиям, не сразу поняла, что сделала. Из шара выпорхнули две широкие острые ленты. В реальность вернул страшный булькающий звук, вырвавшийся изо рта Мэтта, а секунду спустя голубые глаза неподвижно уставились на круглый лунный диск.

Это была моя первая яростная битва и первая серьёзная победа. Какое-то время я стояла неподвижно, ни на что не обращая внимания, наслаждаясь превосходном. Чувствовала невероятный подъём, азарт, но очень скоро эта дикая радость угасла, и на смену ей пришёл парализующий ужас.

Кровь алой лужей растекалась под телом, приближаясь к ногам, а я не могла шевельнуться.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я попятилась назад. Нужно было найти безопасное место. Уйти туда, где нет этих обвиняющих глаз.

И только утром заметила, что на подошве чёрных ботинок осталось несколько пятнышек тёмно-красной крови. По обыкновению решила пока не думать об этом, но в обед газетчик принёс первую статью. Страх возобладал с новой силой. Что если кто-то видел? Меня отправят в колонию? Или психушку? В школу для детей с преступными наклонностями?

Первой мыслью было вовсе убраться из города. Собрала немногочисленные вещи и решила попытаться. Ведь я такая маленькая. Может быть, меня и не заметят. Может быть, мною никто не заинтересуется. Двери были открыты, но когда наступил решающий миг, я просто не смогла пошевелиться, терзаемая страхами и сомнениями. А после было поздно. Вокруг поднялась страшная суматоха, все станции взяли под охрану — ни единой возможности сбежать.

Поэтому я осталась в приюте Мюллера. Из-за сильного испуга мне казалось, что все дети и наставницы смотрели и непременно подмечали те перемены, что произошли в моей душе. Их взгляды, словно букашки, ползали по коже. И я заставляла себя ровно дышать и спокойно ходить. Так, словно в запасе целая уйма времени. Так, словно всё это касалось не меня, а кого угодно другого. В первую неделю ни на кого не поднимала глаз, ведь в противном случае я бы разревелась, как младенец.

Думала ли я о том, что совершила? Думала. Много. Но чем больше размышляла, тем больше путалась. Люди вокруг непрестанно охали и ахали о том, какой чудовищный поступок я совершила. Я же, как ни старалась, не видела ничего ужасного. Мэтт, как я тогда считала, хотел меня убить, я его опередила. Всё просто. Но из-за нескончаемых разговоров вокруг я никак не могла выкинуть мысли из головы, постоянно задавалась вопросом, почему я чувствую иначе, чем остальные люди. Но сколько бы я не пыталась себя укорить, как бы не взывала к своей совести — ничего не получалось. И не удивительно, ведь взывать, в общем-то, было не к чему. Я действительно не чувствовала ни вины, ни раскаяния, только боялась быть наказанной. Милосердие, сочувствие, раскаяние были редкими гостями в моём сердце.

И не потому, что не хотела их испытывать, просто не могла. Патологическая жестокость досталась в наследство от моей распрекрасной семейки. Поэтому иногда я даже рада, что бабка вышвырнула меня из дома и я росла не с ними. Спасибо моему славному папаше, который даже не знал о моём существовании. Врождённое расстройство легло на благодатную почву сначала беспризорной, а потом приютский жизни. И дало свои плоды. И тут трудно что-то исправить.

Даже мой мозг изначально был развит иначе, чем у нормальных людей. Серое вещество было слишком плотным, нервные импульсы проводились гораздо медленней, чем должны. До меня, грубо говоря, просто не доходило. В первую очередь страдала эмоциональная система. Она была мало развитой, плоской и бедной, поэтому строить отношения с другими людьми мне было очень сложно. Окружающие люди вызывали у меня не больше чувств, чем табуретки. Можно ли к ним что-то испытывать, любить и уважать их? Сомнительно. Можно ли использовать? Безусловно. Внутри моей головы не было никаких ограничений, никаких барьеров, я искренне позволяла себе всё, что хотела. А хотела я многого и добивалась по разному. Чаще всего врала. Ложь для меня была азартной игрой. Смогу ли обмануть? Смогу ли перехитрить? Смогу ли сыграть то, что хочет видеть перед собой собеседник? Чаще всего мне это удавалось, хотя и не надолго. Я была слишком импульсивна, чтобы долго находиться в роли. Особенно, если уже получила то, что хотела. Но, как и любому живому существу, мне очень хотелось любви и заботы, похвалы и защиты. Иногда, правда, я все же могла вызвать у себя эмоции, могла привязаться к людям, полюбить их. Но при условии, что мы с ними были чем-то похожи. Или если они были сильнее и умнее меня.

От мрачных раздумий отвлёк до рези в ушах высокий женский голос:

— Не могу поверить, что дождь всё никак не кончится! Все планы прахом!

Тяжёлым взглядом маленькая я посмотрела в окно, на подоконнике которого с трудом устроилась, чтобы тайком ото всех прочитать статью.

А за окном в самом разгаре холодный летний день. В уличной тишине раздавались раскаты грома, сверкали молнии и ледяной дождь лил сплошной стеной. Люди спешным разномастным потоком бежали в свои дома, а ветер, будто издеваясь, пытался отобрать у них зонты, последнее спасение. Улицы пустели в рекордные сроки: никому не хотелось промокнуть до нитки.

В этот день всё шло наперекосяк. В Сандауне намечался праздник, но теперь о прогулке не могло идти никакой речи. Особенно на побережье. Все обитатели приюта, не избалованные культурным досугом за его стенами, были раздосадованы, опечалены или просто взбешены подобными шутками природы.

Вопреки мнению большинства я считала, что так даже лучше. Я вообще не любила подолгу гулять, а сейчас имелись куда более веские причины. Услышав шаги за дверями маленькой библиотеки, спешно свернула мятую газетную статью и сунула её под изношенную серую кофту.

— Свенсон, ты почему не получаешь форму вместе с остальными? — с усталым раздражением поинтересовалась наставница.

— Я уже иду, мисс Мэри, — как можно спокойнее ответила я, соскользнув с деревянного подоконника.

— Где твоя соседка?

— Я видела Элис на кухне, а потом она, вроде бы, собиралась выйти во двор, — привычно солгала я, соблюдая нашу с Элис договоренность. Увы, от постоянного волнения солгала плохо, ведь что Элис могла делать во дворе в такой ливень? Но Мэри и без лишних пояснений всё поняла. Ответом мне послужил тяжёлый вздох, ясно говоривший о том, какие мы все непослушные разгильдяи.

— Я могу взять её вещи, — предложила я, чтобы мисс Мэри не стала понапрасну искать отсутствующую Элис. — Можно?

— Да, уж будь любезна.

Получение новой школьной формы было делом большим и важным. Совсем скоро мне исполнялось одиннадцать лет, а это означало поступление в общегородскую среднюю школу. Начальное образование мы получали прямо в приюте. Грезя мечтой уехать куда-нибудь подальше, я пыталась сдать вступительные экзамены в другие школы и гимназии. Хотя бы в том же Кнайтоне или Ньюпорте. Эссе по литературе написала на отлично, экзаменатор даже не поскупился отметить довольно обширный словарный запас и хорошие навыки владения родным языком. Но вот математику провалила с треском. Отбор в селективную школу я также не прошла по причине отсутствия достаточных талантов в рисовании или музыке. О частных школах и говорить нечего. В общем, я считала, что «Экзамен 11+» завалила.

Взяв грубый пакет с относительно новой школьной формой, я вернулась в библиотеку в поисках занимательного чтива, а потом отправилась в свою комнату на третьем этаже. Я знала, что книги из библиотеки уносить запрещено, но просто не могла заставить себя остаться там.

В толпе очень часто меня начинали одолевать странные, незнакомые, а порой противоречивые эмоции. То, что я унаследовала не только психическую неуравновешенность, в какой-то мере даже справедливо. Чужие чувства возникали внезапно и внезапно же исчезали, из чего я верно решила, что эмоции принадлежали вовсе не мне. Другая версия была менее оптимистичной: я подозревала, что схожу с ума. Только через несколько месяцев страхов, сомнений и размышлений я поняла, что яркие эмоции сваливались, как снег на голову, только рядом с людьми. Окружающие явно влияли на меня, но понять, в чём же дело тогда я не могла. Всё это казалось настолько диким и ненормальным, что я предпочитала и вовсе не думать об этом, выбрав добровольное одиночество или общество одного-двух очень спокойных людей.

Скромный запас еды в комнате подходил к концу, я уже почти придумала план одиночного проникновения на кухню, как меня отвлёк грубый оклик:

— Куда ты идёшь, пигалица?

Не будь мои нервы так взвинчены, я бы сразу поняла, что обратившийся стоял за спиной. Но я была на пределе и, показалось, что голос этот раздался с самих небес. В голове живо всплыли слова миссис Хаббард о том, что все нехорошие люди попадают в ад, и я со страхом посмотрела под ноги: уж не разверзлась ли подо мной горящая бездна? Тонкие пальцы с силой стиснули бумажный пакет с одеждой, словно она могла превратить меня в нового человека и уберечь от кары. Но мои узкие ступни в разношенных чёрных ботиночках опирались на совершенно обычный деревянный пол.

— Свенсон, ты что, оглохла? — нагло допытывался голос.

Мне показалось, что если бы со мной говорил Бог, то сделал бы он это как-то по-другому. Поэтому я затравленно заозиралась по сторонам. Полицейские? Фрэнк Уилсон? Каспер? М-Мэтт?

В коридорах приюта всегда не хватало света, а уж в такую погоду тут вообще было темно. В последние недели я старалась пронестись по ним как можно скорее: везде чудился Мэтт с обвиняющим взглядом и окровавленным телом. Я и сама понимала, что это глупо. Его уже успели похоронить, об этом писали в газетах. Тело его гнило в земле, но видения настойчиво продолжали преследовать меня.

Воздуха стало очень мало, его невозможно было вдохнуть даже открытым ртом. В висках сильно застучало. Но вот взглядом я наткнулась на коренастого мальчишку, который был намного ниже пугавшего меня мертвеца, и с облегчением вдохнула, чтобы затем раздраженно поджать губы. Надо же было так скоро попасться! Учащенные удары сердца болью отдавались в груди.

— Куда ты тащишь эту книгу? — воскликнул мальчишка, в котором я признала Джонаса. Для того, чтобы ответить, мне понадобилось время, настолько сильное облегчение я испытала.

— Какую книгу? — глупо спросила я с плохо разыгранным непониманием.

— Ту, что у тебя в руке, — ответил он с неприятной ухмылкой. — Ты же знаешь, что уносить книги из библиотеки запрещено. Дай сюда! Или я расскажу миссис Хаббард! — пригрозил он.

Последний месяц Джонас вёл себя просто несносно, особенно в отсутствие наставниц, ведь очень скоро его должны были усыновить. Надо ли говорить, что все дети приюта его ненавидели, проявляя редкое единодушие. Он в ответ старался как можно чаще сдавать нас наставницам, чтобы его личное дело не было ничем подпорчено. Очень быстро он превратился в любимчика директрисы Хаббард.

Джонасу исполнилось тринадцать, и он был тремя годами меня старше. Для своих лет необычайно рослый и крепкий, с большими ногами и руками. А ещё с двумя такими же друзьями-увальнями за спиной. Но в последние недели я боялась людей намного более сильных и страшных, чем какой-то там Джонас, а потому истеричный страх быстро улегся. Тем более, уж от Джонаса я могла защититься на раз. Пренебрежительно поведя острым плечом и надменно вскинув подбородок, я вызывающе ответила:

— Жалуйся. У меня такая отвратительная репутация, что книга будет самым безобидным моим проступком.

Чистая правда: личное дело у меня было ожидаемо ужасным. В некотором роде я даже гордилась тем, что моя папка документов такая толстая. Зато самая толстая. Постоянные пререкания с наставницами, ссоры с другими сиротами, нередко и драки. Это мало меня трогало, потому как я не нуждалась ни в друзьях, ни в общении. Меня не расстраивали даже логичные доводы, что ни одна вменяемая семейная пара не захотет меня удочерить. Я страстно мечтала вырваться из приюта пастора Мюллера, но никак не в семью. Я отлично помнила, как пару лет назад удочерили Кэтти Стоун, как она радовалась и хвастала. А потом её вернули обратно, и весь приют мог слышать, как она рыдала, как наставницы по-разному пытались её угомонить. И до того происшествия я не слишком стремилась сближаться с людьми, но тогда окончательно поняла, что лучше вообще без семьи, без друзей, без любви, чем вот так терять и мучиться.

Справедливо рассудив, что убеждения и споры бесполезны, Джонас двинулся на меня неотвратимо, как баркас в холодных океанских волнах. Опять-таки не будь я такой нервной, я бы поняла, что он просто хотел отнять книгу. Но воспаленному сознанию показалось, что мальчишка меня непременно ударит. Джонас ведь не знал, что перед ним совершенно отчаянное существо, доведенное до предела и уставшее жить в постоянном страхе. Он рванул книгу на себя и, конечно, будучи более сильным, вырвал её из моих рук.

— Джонас, да чтоб тебя! — крикнула я и реакция последовала незамедлительно: прихлебатели мальчишки сразу сделали несколько шагов назад. Довольная этим, я даже ощутила себя выше ростом. Многие дети приюта побаивались меня, вернее того, что с ними могло произойти после ссоры. У маглов это называлось плохой глаз. Или злой язык. У волшебников — стихийная магия. Между прочим, определение не совсем верное. Как бы то ни было, магия волшебника всегда стремится его защищать. Вот и моя магия, когда я испытывала сильные эмоции, особенно боялась и злилась, начинала работать. Стоило мне крикнуть что-то вроде «да чтоб ты подавился!», как со временем это обязательно случалось. От моего магического потока отрывался маленький шарик и переселялся в тело обидчика. А потом с ним случалось то, о чём я просила. Я не знала, как это работает, но пользовалась постоянно. Н-да, знай я тогда, что магия у волшебника может и кончиться, что её запасы нужно постоянно пополнять, я бы не орала так часто. Наверное.

— Чтоб у тебя, — тише и медленней продолжала я. Лицо Джоноса начало бледнеть, мои глаза разгорались злорадством.

— Сейчас же заткнись!

— Руки отсохли!

— Заткнись, я сказал! — рванул он вперёд и я, не ожидавшая сопротивления, не успела увернуться. Да, Джонас явно не был трусом.

Одна его рука зажала мне рот, другая так стиснула шею, что я решила, будто он вот-вот меня задушит. Конечно, допустить этого было нельзя. Я не отдавала себе отчёта в том, что творили мои руки и ноги, пока визг Джонаса не вернул в реальность. Согнувшись напополам, покрасневшей от царапин рукой он зажимал свой нос. В тот же миг я пожалела о своей несдержанности, но поздно. Я всегда задумывалась слишком поздно. На своих пальцах я заметила пару капелек крови и тупо уставилась на них. Внутренности словно сковало льдом.

Я же не… Не сделала это снова? Но ведь он первым напал и не оставил выбора. Чёртов Джонас, ведь с таким успехом удавалось избегать стычек!

— Что здесь происходит? — раздался гневный голос со стороны лестницы, и кожа на руках покрылась болезненными мурашками.

Ни с чем и никогда я бы не перепутала голос миссис Хаббард, который столь часто бранил меня за непослушание, нелюдимость и дерзость. Ожидание страшного и неотвратимого наказания парализовало, очень хотелось провалиться сквозь пол и исчезнуть с места преступления. Но глупые половицы не разъехались под моими ногами в тот же миг. Я знала, что и директриса, и наставницы встанут на сторону Джонаса, что переубеждать их бесполезно. А потому мятежные настроения взыграли во мне с новой силой.

— Она налетела на меня, как дикая птица! — завопил Джонас, опередив меня.

— Ты злобный лжец! — воскликнула я в ответ, ткнув в него бледным указательным пальцем. — Ты хотел ударить меня!

— Я хотел забрать книгу!

— Что здесь происходит? — в спину директрисы врезалась подоспевшая на шум мисс Мэри. — Ясно.

Но это одно короткое «ясно» звучало столь колко и пренебрежительно, что Джонас опустил глаза, а я испытала некое подобие благодарности. Мэри Уоллис когда-то тоже была воспитанницей нашего приюта. Одному чёрту известно, почему спустя семь лет после выпуска она решила вернуться сюда на работу.

Холодная, вечно недовольная и практически беспринципная, она никогда не выдавала нас директрисе, если была возможность закрыть глаза.

Но и никогда не защищала. Ни от наставниц, ни от воспитанников. Никогда не пыталась влезть в местные бои за дележку территории. За всю свою сознательную жизнь Мэри пришла к одному выводу: каждый сам за себя. Эту мысль она ненамеренно прививала и нам.

Присутствие Мэри сделало ситуацию чуточку легче. Она-то отлично знала, что в приюте не было ни одного такого ребёнка, который не подрался хотя бы раз. А те, что не дрались, ходили битыми. Несмотря на это, сердце царапнули досада и страх. Отрицать свою причастность к драке было глупо, свалить вину на Джоноса не вышло, в глубине души я всё же страшилась, что Мэри, и без того редко уделявшая внимание лично мне, теперь отвернётся совсем.

— Негодница, как ты смела ударить Джонаса?! Это не ребёнок, а сущее проклятие! Как только в тебе умещается столько злости?

Миссис Хаббард задавала вопросы, на которые никогда не получала ответы. Мною владели только мысли о предстоящей каре, а краткую лекцию о том, как должны вести себя хорошие девочки, я не слушала, продолжая тупо смотреть на пятнышки крови на руках. Почему же, успев в некотором роде овладеть своей магией я боялась Хаббард и не пыталась, скажем, свалить на неё люстру? Всё просто. Дети это дети, а директриса это директриса. Мне хватало мозгов понимать, что если с ней что-то случится, терпеть меня дальше просто не стали быи обязательно куда-нибудь сдали. Нашу обыденную ссору прервала трель телефонного звонка.

— Сегодня мы ожидаем гостей, — Хаббард зацокала каблуками в сторону своего кабинета, попутно заправляя за ухо тонкий светлый локон. — Джонас, ступай на кухню, Мэри обработает твой нос. Бэтти, заприте Беатрис в комнате. Я потом с ней поговорю, — бросила она мисс Стилс на ходу.

Едва только Хаббард удалилась, я облегченно выдохнула, довольная тем, что наказание отложено. Краем глаза я заметила, что маленький шарик моей энергии уже был в теле Джоноса, и не смогла сдержать улыбки. Стилс тут же отвесила мне подзатыльник за подобное поведение. Я едва удерживала себя от того, чтобы и ей ничего не сказать. Хотя было видно, что ой как не просто мне давалось это молчание.

Дверь за моей спиной с шумом захлопнулась, в замке повернулся ключ. Я осталась в безопасном одиночестве. Элис, где бы она не была, всё ещё не вернулась, и наша комнатушка полностью принадлежала мне, поэтому я позволила себе расслабиться и привалиться спиной к двери. Чувства раздражения и общей несправедливости всё ещё бушевали в сердце, но теперь у меня не было книги, которая помогла бы отвлечься и собраться с мыслями. Поэтому я стала внимательно рассматривать знакомую обстановку, стараясь мысленно описать её как можно детальней и полней. Я всегда делала так, чтобы отвлечься.

Как обычно вид не радовал. Болотного цвета обои в нескольких местах отходили от стен, деревянный пол со старыми половицами потёрся в нескольких местах, потолок нуждался в побелке. Две кровати с железными изголовьями, застеленные несколькими тонкими одеялами, невысокий деревянный шкаф, маленький столик, служивший для хранения всякой мелочи, и деревянный стул, светлого дерева, который буквально резал глаз, резко контрастируя с остальной мебелью. Взгляд мой наткнулся на подушку, из под которой торчал мягкий кукольный ботинок. Цокнув языком, мысленно я обругала себя за неосторожность. Вошедший в комнату обязательно бы заметил оранжевое пятно на сером застиранном одеяле, и можно было не сомневаться, куклу я бы больше не увидела. Не смотря на то, что ткань платья давно выцвела и в паре мест была неуклюже заштопана, а кукольные волосы поредели, я никак не могла заставить себя расстаться с игрушкой. Ведь это была не просто кукла. Подарок.

Единственная моя игрушка и не потому, что приют не мог себе позволить совсем ничего, просто игры мало меня интересовали. Других развлечений было немного, а поводов для веселья ещё меньше. Дворик возле приюта тоже не блистал разнообразием для досуга. Из года в год одни и те же прутья железного забора, те же турники, лавочки, несколько деревьев. Всё до тошноты знакомо. Поэтому я много читала.

Книги таили в себе новые неизведанные сказочные миры, невероятные приключения и море радости. По вечерам, сидя на кровати, я развлекала себя тем, что представляла себя одной из героинь любимых произведений. Так у меня и появилось хобби, выдумывать себе миры и жизни.

Может быть, от того, что так восхищалась любимыми книжными героями, я старалась им подражать. Они были красивы, грациозны, умны, благородны. А я могла похвастаться разве что внешней симпатичностью. Под определенным углом. Тем не менее, я всегда старалась содержать все вещи в чистоте и аккуратности, да и стала более внимательно относиться к внешности. Хотя, привычку к чистоте мне привили еще в госпитале, в котором я жила около года.

Очень часто я пыталась изобразить представленное на бумаге. Особых навыков, а может, и таланта у меня не было, поэтому рисунки не дотягивали до фантазий.

А самое главное, что для этого мне совсем не требовались деньги. Хотя деньги у меня были и вполне приличные. Просто потому что я работала. И работала много, только многие сказали бы, что работа моя безнравственна и аморальна. Но, что поделать. Сначала хлеб, а нравственность потом.

Сандаун — маленький городок, расположенный на юго-восточном побережье острова Уайт, к юго-западу от скалы Кулвер Даун. Деревенька Кнайтон вблизи города стала популярным местом туризма благодаря старинной усадьбе и легенде о якобы обитавших в ней привидениях. Собственно, в Кнайтоне я и работала обычно. Что удивительного в том, что турист потерял кошелёк?

Награбленное, то есть наработанное, я не тратила. Копила. Мечтала когда-нибудь уехать отсюда и поступить в какой-нибудь престижный университет в Британии. Или даже в Америке. Мне хотелось жить в высоком-высоком здании, где в квартире обязательно было бы окно во всю стену! Чтобы можно было задумчиво пить чай и смотреть на маленьких, будто муравьи, людей. Но любая мечта стоит денег. Я отлично понимала, что воровать плохо, но, откровенно говоря, мне было наплевать.

Всё же иногда брала на мелкие расходы. Когда на овсянку было смотреть уже совсем грустно или же состояние одежды становилось просто неприличным. А, кстати, об одежде: имеет смысл оценить новую форму. От увиденного я пришла в ужас. Если не принимать во внимание даже то, что одежда какого-то грязно-синего цвета, то она всё равно размера на два больше! Учитывая мою вечную худобу, это же всё равно, что нацепить эти тряпки на швабру. Пару секунд отвращение закручивалось волчком, а затем перетекло в привычную злость. Одежда ударилась о стену с неожиданно громким треском.

Намеренно я не обращала на упавшие вещи никакого внимания. Будущее казалось мне мрачным и трудным. Убираться не хотелось. Рисовать или размышлять, лёжа на кровати, тоже. Хотелось только устроиться на узком подоконнике, прислониться лбом к холодному стеклу и думать о том, как я всех ненавижу.

Нельзя точно утверждать, что миссис Хаббард сделала это нарочно. В конце концов, я не единственная в приюте, кто ходил в вещах не по размеру. Но было так приятно свалить все на директрису. Потому что «жизнь» — понятие абстрактное, а вот Хаббард реальна, а значит, её и можно обвинить.

Справедливости ради, нужно сказать, что и к другим детям миссис Хаббард не проявляла особой привязанности. Нас вообще с детства приучали к самостоятельности и одиночеству. По мнению директрисы это должно было подготовить нас к дальнейшей жизни. Наши отношения окончательно испортились с полгода назад. Хотя она пристально следила за мной с самого момента поступления, то есть с шести лет. До этого времени я жила в другом городе. В другом приюте.

Привлекла я её внимание в первые же дни своего здесь пребывания.

Уже и не помню, что меня потянуло на чердак. Там было тихо и спокойно. На улице моросил дождик, а в блестящих капельках проглядывалась радуга. Это был волшебный момент, и если бы не вбежавшая мисс Стилс, я бы ни за что не свалилась с подоконника на землю. К всеобщему удивлению, я не разбилась, даже не поцарапалась. Только лежала себе и весело била руками по тёплой воде.

В следующий раз это была разбитая чашка. Яркая птица, изображенная на ней, казалась мне просто райской. Не единожды я просила дать подержать её мне, чтобы рассмотреть получше, но ни разу не удостаивалась подобной милости. Тогда я решила взять дело в свои руки. Дождавшись, когда все уйдут, залезла на стул, но желанная вещь всё равно стояла слишком высоко, как бы сильно я не тянула руку. Тогда с кончиков моих пальцев выскользнула тонкая красная нить и чашка просто взлетела в воздух. Буквально воспарила над полкой, и я недоуменно уставилась на неё. Боялась даже просто пошевелиться, боялась, что волшебство рассеется. Рука затекла и начала дрожать, дёрнулась, но кружка послушно летела вслед, словно какой-нибудь шарик на ниточке. Если бы не миссис Хаббард, испугавшая своим внезапным появлением, всё закончилось бы хорошо. Возможно, в тот день она просто увидела слишком много. Недели две я не могла сидеть ровно.

А ещё через полгода мы с Джимми не поделили красивую коробочку, и его ногу свело болезненной судорогой. Потом у табуретки, на которой стояла мисс Стилс, подломилась ножка. Эми ошпарилась кипятком на кухне. Энди, до смерти боявшийся мышей, стал повсюду слышать их писк. Джон упал в воду и никак не мог подняться, когда мы гуляли на побережье. И едва только до меня дошло, что эти странные происшествия неизменно происходили именно со мной и производили сильное впечатление, я ощутила непреодолимое желание и дальше пользоваться своим преимуществом.

И почему-то, когда половина дома слегла с ветрянкой, миссис Хаббард во всем обвинила меня. Это было просто невероятно! Но доказать обратное я не смогла. Во всем, чтобы ни случалось, оказывалась виновата я, и было уже не важно, ссорилась я с кем-то или нет. Как ни старалась я переубедить директрису, все мои робкие редкие попытки потерпели крах. Её постоянные нравоучения раздражали, и в итоге я просто стала вести себя так, как она и ожидала. А ещё чуть позже начала делать ей всё назло.

А вот первая моя наставница миссис Хоуп была совсем другой. Когда я ещё жила в Шеффилде, именно к ней я и обратилась как-то с самым важным вопросом: почему я здесь? Почему от меня отказались мои родные, плоть и кровь? Эти вопросы неизбежно мучили детей любого приюта, потому что никто не хотел поверить, что его просто бросили.

Я помню, что в тот день с сомнением поглядывала на наставницу, мучаясь вопросом, а нужна ли мне эта правда вообще? И в итоге решила, что необходима. Я ходила кругами, мяла край платья и исподлобья наблюдала за миссис Хоуп, а затем всё же решилась.

— Миссис Хоуп, — осторожно начала я, — я хотела спросить вас. Хотела спросить про родителей.

В её глазах сразу же отразилось понимание. Она даже отложила в сторону мокрую тряпку, которой протирала кухонные полки, и присела на деревянную скамью.

— Прежде всего, Трис, ты должна понять, что ты ни в чем не виновата… — слова утешения я слушала не слишком внимательно, они неизбежно начали бы холодными когтями царапать сердце. — Одним осенним утром тебя нашли на ступеньках приюта, замотанной в одеяльце. На нём было вышито твоё имя.

— И всё? — раздосадованно уточнила я.

— Всё.

Врач сказал, что тогда мне было около месяца. Это было начало ноября, поэтому дату моего рождения записали на конец сентября. Такое ранее расставание с матерью просто не могло пагубно сказаться на моей магии. Конечно, даже если бы я росла в волшебном мире, магические выбросы происходили бы, но только с той разницей, что магия моя была бы более стабильной. Ведь каждый маленький волшебник первый год жизни должен практически непрерывно находиться рядом с матерью. Именно магия матери питает ребенка в первый год, формирует его магическое ядро. Мало того, что со своей мамой я провела только месяц, так со мной ещё трижды аппарировали, что, конечно, не могло не сказаться на формирующемся магическом ядре. В результате, я плохо контролировала магические выбросы, и виденье цвета в этом не особенно помогало. А тут ещё после убийства ядро раскололось.

Зябко передернув плечами, я обхватила собственные колени. Я не любила ныть и жаловаться, считая, что каждый сам может построить свою судьбу. Любым путём. Не желая вспоминать о прошлом, я постаралась сосредоточить своё внимание на пейзаже за окном.

Минут десять ничего не происходило, только мелькали вывески магазинов, да мимо пронёсся грязный красный автомобиль. В сотый уже, наверно, раз я перечитывала праздничную афишу, как посреди улицы внезапно появилась женщина. Тогда показалось, что она словно выросла из-под земли

«Всё из-за пелены дождя», — решила я тогда и упала на кровать, раздраженно пряча лицо в подушке.

Но женщина не желала уходить из головы: что-то с ней было не так. Но когда я поняла, что именно не давало покоя, женщина уже исчезла. Она ведь была «цветной»!

Всю жизнь все люди в моем окружении делились на «цветных и серых». Не знаю, как это объяснить, но всё дело в том, что окружающие для меня как бы подсвечены изнутри. В то время, будучи ещё не знакомой с волшебным миром, я называла это «Особой энергией». Большинство жителей Сандауна, естественно, не обладали тем, чем владела я. Они были серыми, хотя их оттенки и отличались друг от друга. Цвет моей энергии — насыщенный бордовый. В самом центре груди она образовывала шар, от которого тянулись магические каналы, наполнявшие магией все тело, будто кровеносные сосуды. А вот снаружи шар оплетен золотистым куполом. Помню, как то раз, когда мы были на экскурсии в Лондоне, я увидела сразу несколько «цветных людей», но побоялась к ним подойти. Зря, возможно, меня забрали бы раньше и жизнь моя сложилась по другому. Хотя нет, даже лучше, что не забрали.

Осознав, что окружающие меня люди не видят цветов, я пришла в ужас. Ведь это было так естественно! Почти как дышать. Тогда я пролежала всю ночь без сна. Я была либо ненормальной, либо особенной. Второе мне понравилось больше. Ещё долгое время я считала себя уникальной, единственной волшебницей, видящей цвета магии. Как горько я ошибалась тогда! Ведь магов, подобных мне, сотни. Если не ещё больше. Способность к видению цвета магии, увы, никак с семьёй не связана, и может пробудиться у кого угодно. Даже у сквибов. Пожалуй, это самое обидное.

И вот сейчас снова и так близко! Собственно, я бы все равно не смогла подойти к женщине и уж тем более не решилась бы заговорить о цветах, но собственная рассеянность страшно раздражала. Так и не найдя глазами женщину, я поспешно отошла от окна и пнула ножку кровати. Легче не стало: большой палец заныл. Из-за глухих ругательств не сразу услышала звук приближавшихся по коридору шагов.

Открывшаяся дверь стала полной неожиданностью и, как и обычно в такие моменты, на лицо выплыла маска вежливого холода, хотя я так и продолжала стоять на одной ноге, стискивая другую ступню пальцами в капельках крови.

— Беатрис, к тебе посетительница, — без лишних предисловий заявила миссис Хаббард до странности бесцветным голосом. Это уже не говоря о том, что её опутали золотистые нити! — Это профессор МакГонагалл, она хочет поговорить с тобой.

Не успела я встать нормально, как в комнату зашла та самая женщина, и сознание взорвалось, как одна большая разноцветная петарда. Она здесь! Всё это было так неожиданно, что я не смогла ответить, а только лишь продолжила рассматривать странную особу, словно из воздуха возникшую на улицах города.

Это была высокая и худая женщина. Каштановые волосы с проседью собраны в аккуратный узел на затылке, тёмное платье до самого пола из плотной ткани сразу бросилось в глаза. Абсолютно сухое! Спину она держала прямо, а её лицо было воплощением строгости и порядка. Стоп. Профессор? Забывшись на мгновение, я быстро провела языком по верхней губе. Миссис Хаббард, словно назойливая мошка, что-то говорила о какой-то школе.

До смерти напуганная, я решила, что меня как-то вычислили. Может, я что-то обронила или на земле остался отпечаток ботинка, или кто-то сказал, что мы с Мэттом были знакомы… А потом они поговорили с Хаббард, сделали свои выводы и сразу же прислали доктора. Пока я спешно размышляла об этом, дверь за директрисой захлопнулась, вместе с ней исчез и раздражающий шум, а мы остались с профессором один на один.

— Добрый день, мисс Свенсон, — заговорила профессор, потому как я продолжала хранить настороженное молчание.

Страшно хотелось исчезнуть и оказаться где угодно, но только вот не здесь. Профессор МакГонагалл, меж тем, не дождавшись ответной реакции, самостоятельно устроилась на единственном стуле.

Да нет, тут что-то не то. По крайней мере, с Мэттом никак не связанное. Не стали бы они столько ждать. Я приказала себе не трусить и не глупить.

— Здравствуйте, профессор. О чём вы хотели бы со мной поговорить? — сдержанно ответила я, осторожно присев на самый краешек своей кровати, словно та могла укусить.

Женщина мне не нравилась. Очень странный был у нее взгляд. Понимающий. Словно она знала обо всех моих проделках, и с ней ничто подобное не прошло бы. До слуха донесся особенно сильный раскат грома, я обернулась к окну, одновременно оценив до него расстояние. Недалеко, но пришлось бы ещё разбить стекло. К тому же все деньги оставались в комнате, а сбегать без них бессмысленно.

— Мисс Свенсон, у меня есть к вам важный разговор. Как уже сказала ваша директриса, меня зовут профессор МакГонагалл, я работаю в школе Хогвартс...

— Я ничего не сделала! — не выдержав напряжения, завопила я. — Я не виновата! Это случайность!

— Я ни в чем вас не обвиняю, — мягко улыбнулась женщина. — Я работаю в школе для детей с особым даром...

— Я не сумасшедшая! — отшатнулась я, не представляя, как теперь выпутаться. За дверью послышался шорох и показалось, что там меня уже ждали.

— Вы не сумасшедшая, — с готовностью отозвалась женщина. — Вы волшебница! А в Хогвартсе вам помогут овладеть даром, вы сможете изучить основы магических наук.

Сказанному даже таким уверенным тоном я не поверила и решила, что женщина говорит о лаборатории или больнице, назвав страшные места красивыми словами. Мои ноги с силой упёрлись в деревянный пол: я готова была прыгнуть, едва только профессор отвлечётся. Плевать на деньги. Заработать я всегда смогу, а вот сбежать из больницы трудно.

— Вижу, вы не верите мне, — ответила женщина, и от её понимающего тона внутри пробрало.

Решив, что медлить дальше опасно, я подскочила и рванула к окну. Но так и зависла в прыжке, как какая-то там марионетка. Ощущение парения в воздухе пугало, тем более, что я не заметила никакой сети. В тело моё также ничего не вонзалось, это я стала проверять сразу же. А пока руками обшаривала ноги, мягко приземлилась обратно на пол и оглянулась на профессора почти затравленно.

Долгие часы я проводила за экспериментами со своей энергией. Долгие недели я наблюдала, как одно только её наличие действует на обычных «серых» людей. Долгие годы я привыкала к мысли, что я особенная, что отличаюсь от других, что есть сила, способная меня защитить. Что силу эту просто так не обуздать. И вот теперь оказалась заперта в ловушке, оказалась беспомощной!

Беспомощной, как тогда.

От напряжения тело начала сотрясать мелкая дрожь, ладони покрылись противным липким потом, а в горле пересохло. Кровь с силой пульсировала в висках, багряный шар в груди бился в унисон с сердцем. Две красные ленты стали закручиваться вокруг него.

В руках профессор держала палочку, похожую на указку, её взмах заставил меня отвлечься и замереть. Узкое помещение наполнили маленькие шарики огня, создавая причудливые тени на стенах комнаты. Появились они из ниоткуда, будто по волшебству. Словно завороженная продолжала я глядеть на них, замерев на полу в нелепой сжатой позе.

Профессор, меж тем, не останавливалась. Взмах — и стул превратился в мягкое пурпурное кресло с высокой спинкой, а моя кровать преобразилась. Железная койка со старым бельём превратилась в кровать из светлого дерева, с резными листьями и цветами на изголовье. Одеяло нежно-лилового цвета и белоснежная подушка довершали чудный образ. Посреди моей комнаты она выглядела, как мираж. Очень притягательный мираж.

— Теперь вы верите мне, и мы можем продолжить наш разговор?

Но вместо ответа я только закивала головой. Тонкие пальцы с силой сжали ворот платья, ткань неприятно резала кожу, но глаза мои были прикованы только к чудо-профессору.

— Так то, что я умею делать, это волшебство? — спросила я охрипшим голосом и тут же сильно закашлялась, словно больная чахоткой.

Многие годы терзаний, экспериментов, бессонных ночей не прошли даром, нет! И ответ оказался так прост! Невозможно словами описать то, что я испытала в тот миг. Вся недолгая осознанная жизнь свелась к этому моменту, к этим словам, сказанным чужой незнакомой женщиной.

— Да, дорогая, это волшебство, — благодушно кивнула женщина, взмахнув палочкой. Огненные шарики тут же растаяли в воздухе, не оставив после себя ни дыма, ни тепла. — Полагаю, вы уже чему-то научились?

На негнущихся ногах я вернулась к кровати. Свои эмоции сейчас я выдавала с головой, но было не до этого.

— Да, мэм.

— Чему конкретно?

— Многому, — выдохнула я, решив идти до конца. — Предметы поднимаются в воздух и сами летят в руки, вода теплеет сама по себе, а люди… — тут я замолчала, закрыв лицо руками. Затем сильно надавила на глаза и резко отвела руки в стороны. — Окружающие часто жалуются, что им тяжело от одного моего присутствия. Будто я давлю на них. Таким образом, у меня сменилось целых пять соседок по комнате. А мои обидчики… С ними часто происходят неприятности. Кто-то обжегся, кто-то упал. Да хоть сегодня: у мальчишки распухла рука, а всё потому, что мне показалось, он хотел ударить меня. А ещё… А ещё мне тоже трудно долго быть в обществе других людей. Меня начинают захватывать эмоции. Явно чужие эмоции. Поэтому обычно я знаю, кто как ко мне относится. Чужая ложь, словно вязкая липкая жидкость, а пристальное внимание, как ползающие по коже букашки. От них практически невозможно отделаться. Это очень тяжело.

Сознавшись, я и испытала внезапную лёгкость. Внутри проснулось чисто человеческое желание поделиться пережитым с тем, кто может понять. В моем мире, наконец, был человек, которому я могла рассказать о себе всё без утаек.

«Без утаек, да. Давай, расскажи, как ты прикончила Мэтта. Увидишь, что тогда будет», — просипел неприятный голос в голове, очень похожий на мой собственный. От яркого воспоминания, полыхнувшего перед глазами, я сильно дёрнулась. И решила больше ничего о себе не рассказывать. Хотя бы пока не возьму себя в руки.

Ответ профессора МакГонагалл стал неожиданностью, ведь я напрочь забыла о её присутствии:

— Склонность к легилименции — это редкий талант. Такое встречается, конечно, но… — не выдержав, я взглянула на профессора. Но она не выглядела враждебно, только удивленно, что немного меня успокоило.

«Я подумаю об этом позже».

Дальнейшая наша беседа была бесконечно содержательной. Чем больше профессор рассказывала, тем больше вопросов у меня возникало. Оказывается, мне полагалась собственная волшебная палочка, и я могла купить её сразу же, как попаду в волшебный мир!

В красивом толстом конверте, который мне передала профессор, оказалось три листа. Первым было приглашение в школу, затем обычный на вид билет на поезд и список учебников. Книги заклинаний. Я не могла сдержаться, и вопросы срывались с губ буквально один за другим. Сколько стоит обучение в школе? Где она находится? Можно ли оставаться на каникулы? Сколько лет длится обучение? Какие предметы изучаются? Что изучают на каждом из них? Оказывается то, что произошло с моей кроватью, называлось трансфигурацией. К сожалению, койка очень скоро должна была принять изначальный вид, а я уж напридумывала в голове кучу оправданий для Элис и Хаббард.

Обучение оказалось бесплатным, потому как я была записана в школу с рождения, и профессор, предвидя шквал новых вопросов, объяснила, что в Хогвартсе есть такая книга, куда сразу регистрируются дети-волшебники, после первого магического выброса. Это уж потом они могли решить поступать в школу или нет.

— Конечно же, я согласна, — воскликнула я, готовая прыгать до потолка и обнимать всех подряд, крайне необычное для меня желание.

Мне страшно не хотелось, чтобы профессор уходила, но у неё была масса других неотложных дел. Ей нужно было посетить ещё одну семью, где жила девочка-волшебница. Я испытала горькое разочарование от осознания того факта, что существуют люди, подобные мне. Я-то привыкла считать себя особенной. Перед уходом профессор МакГонагалл передала мне небольшой мешочек с деньгами. Внутри оказалась стопка монет из настоящего золота! Я едва удержалась от того, чтобы не попробовать монету на зуб. Не знаю зачем, но в фильмах так делали. Ещё профессор вскользь упомянула, что сопровождать меня в Лондон будет другой учитель. Который более сведущ в этой лениги… легими… Ну, в общем, это сложное слово, которое я слышала только раз.

— Мэм, а что произошло с миссис Хаббард? — осторожно уточнила я. — Когда вы пришли, она вела себя несколько необычно.

— О, — выдохнула профессор, поправив очки в прямоугольной оправе. — Иногда мы околдовываем маглов, если к тому нас вынуждают обстоятельства. Как в данном случае. Для подобных действий мы получаем разрешение в Министерстве Магии.

— В каком таком Министерстве?

Впрочем, если у волшебников была собственная валюта, а значит и банк, не было ничего удивительного в существовании Министерства. Основная его работа, как выяснилось, состояла в том, чтобы держать в тайне само существование волшебников от маглов. То есть от не магов. Профессор так же поведала мне о том, что пользоваться волшебством отныне запрещено. Это был самый сокрушительный удар, какой она только могла нанести.

— А если оно будет происходить само по себе? Как раньше? Меня исключат из школы? — ужаснулась я.

— Это спорный момент, — ответила профессор МакГонагалл после секундной заминки. — Не думаю, что вас исключат сразу же, но всё же постарайтесь держать свои эмоции под контролем.

— Да, мэм. А что с директрисой? Она будто бы заторможенная.

Продолжила я свой допрос. Ответ влиял практически на всю будущую жизнь.

— Какое-то время её внимание будет рассеянным.

— Как долго? — жадно уточнила я, но под внимательным взглядом быстро добавила: — Понимаете, мне нужно сдать ей домашнее задание, но непременно сегодня. Когда лучше к ней подойти, чтобы она потом об этом не забыла?

Лицо профессора сразу же смягчилось, в глазах промелькнуло нечто очень похожее на одобрение.

— Думаю, вам не стоит беспокоить её ближайшие два-три часа. А затем она придёт в норму, не волнуйтесь так сильно.

Едва только профессор ушла, я кинулась к заветной половице под кроватью: доставать на свет все свои запасы. Ни один человек в мире не смог бы заставить меня вступить в волшебный мир в тех половых тряпках, которые так и продолжали валяться на полу. Нужно разжиться одеждой. Конечно, лучше всего было съездить в Ньюпорт, но я просто не успевала. А магазины Кнайтона мало чем отличались от наших. Возможно, стоило купить пишущих принадлежностей. Или лучше в волшебном мире? Спустя пятнадцать минут я поняла, что спрашивала совсем не то, что нужно.

И Элис как на зло всё никак не возвращалась. А время утекало, как вода. Пришлось рисковать. Миссис Хаббард не в себе, а кроме неё сюда никто не должен был прийти. На улицу я выбралась, спустившись по пожарной трубе. До магазинов добралась окольными путями, минуя самые людные улицы и патрули. Быстренько пробежалась по магазинам и купила просто шикарное платье, всякой девчачьей мелочи и новые чёрные туфельки. Пришлось обмануть продавщиц, что: «вон тот высокий дяденька с маленькой девочкой на руках, мой отец, но мне очень хочется быть взрослой и оплатить покупки самой». Мужчину я выбрала правильно: судя по выражению лица, он был в хорошем расположении духа и вполне дружелюбным. Я приветливо помахала его дочери, он её маленькой ручкой помахал в ответ, и мне поверили. Затем наспех перекусила около какой-то забегаловки: от приюта чудес кулинарии ждать не стоило.

Когда я возвращалась, на улицах города уже совсем стемнело. Вернуться тем же способом не вышло: мисс Мэри меняла занавески на окне. Не стоило лишний раз показываться на глаза даже ей.

Пришлось обходить дом с западной стороны и влезать в окно на первом этаже. Подобные упражнения для тела были совсем не новы, даже привычны. Крепко прижав к телу пакет с одеждой, я углубилась во тьму.

Дверь в комнату привычно скрипнула, но Элис была не одна, к чему я была совершенно не готова, а потому вскрикнула. От неожиданности соседка вскрикнула тоже. Сильная мужская рука бесцеремонно втащила внутрь, зажав рот. Достать противника ногами никак не выходило.

— Ну чего вы обе разорались? — шикнул мужской голос, отпустив меня.

— Вы бы хоть табличку на дверь повешали, — пробурчала я, осознавая весь идиотизм подобной затеи.

— Ага, что бы Хаббард непременно прибежала. Спасибо, пигалица, я не такой извращенец.

— Я бы тебе не сове… Ну, ладно, — протянула Элис, когда я щёлкнула выключателем. Спустя секунду погасила свет.

— Майк, давай уже быстрей, — пробубнила я, отвернувшись к стене. Глупая краска поднималась от шеи к впалым щекам.

— Настанет время, — ответил он, защелкнув бляшку ремня, — и вид голых мужчин будет вызывать у тебя совсем другую реакцию. Надеюсь.

— Где была? — лениво поинтересовалась Элис, потягиваясь на кровати, пока Майк рыскал по полу в поисках своей футболки. Глаза почти привыкли к темноте, поэтому я добралась до собственной койки.

— Тебя не дождалась и выбралась в город сама.

— Успела же ты шуму наделать, пока меня не было.

— Шуму?

— Говорят, ты в школу поступаешь? — заговорил Майк, натягивая оставшиеся вещи.

— Ничего невозможно скрыть, — закатила я глаза. — Полгода назад сдавала экзамены и да, поступила в «Skegness Grammar School». Это в Линкольншире, на востоке Англии.

Об этом вранье мы условились с профессором МакГонагалл, ведь нужно же мне было что-то отвечать.

— Сначала сдала вступительные, а сегодня писала тесты и прошла собеседование.

— Поздравляю, — протянул Майк, и половицы под его ногами скрипнули. — Пансион?

— Полный.

— Какой кошмар, — ответила Элис.

— Это ещё почему?

— Снова новая соседка будет совать свой любопытный нос в мои вещи. Да и кто теперь будет меня прикрывать? — с притворным ужасом ответила она.

Отчасти я её понимала. Мы не были подругами, но были хорошими партнерами, а всё наше взаимодействие сводилось к одному: не проявлять излишнего любопытства. Таким образом, мне не было дела до её цветных порошков, частых исчезновений и парней, а она не интересовалась куда и зачем я сбегала. Пожалуй, в приюте мы были самыми странными соседками. Хотя бы потому что мне было десять, а ей — семнадцать. Но несмотря на это мы прекрасно уживались. С Элис было гораздо проще и интересней, чем со всеми остальными. В последнее время к нам стал захаживать Майк — близкий друг Мэтта. И хотя его бесцеремонность часто раздражала, я ничего не могла возразить, а вскоре привыкла к его манере общения и привычке внезапно появляться и исчезать.

— Увы. Кстати, Майк, это тебе, — сказала я, кинув в парня пачкой сигарет, которую стянула из чьей-то сумки.

— Ого. Почти целая. Пару штук себе стянула?

— Я не курю эту гадость, ты же в курсе.

— И ты так щедра потому что?..

— Передай Касперу, что вещи Мэтту я отдавала.

Каспер Уилсон лично для меня был тёмной страшной личностью. Всё просто. Я работала на Мэтта, а Мэтт на него. И денег за проваленный заказ я должна была ему. Но я надеялась свалить всё на моего прежнего работодателя. В успех этой затеи верилось слабо, но попытаться я была должна.

— Окей, скажу, — ответил Майк, открыв окно. Комнату заполнила приятная вечерняя прохлада и последождевая свежесть. — Я думал, у нас все школы платные.

— Какая-то новая экспериментальная программа, — солгала я. — Набирают ограниченное число учеников в разные школы, а обучение и пансион бесплатные.

— Лотерейный билет, — ответил Майк, чиркнув зажигалкой.

— Высунься в окно! — замахала на него рукой Элис. — Кто бы мог подумать, что я живу по соседству с таким гением. Сложные тесты?

— Достаточно. Язык, математика, естественные науки, логика. Хаббард, конечно, наплела про меня, но всё же приняли.

— Могла бы и мне сказать, — ответила Элис с ноткой обиды.

— Детка, ты что намеревалась сходу сдать GCSE?

— А что, по-твоему, у меня мозгов нет? — девушка сразу же подскочила к окну.

— Для GCSE или вообще? — уточнил Майк, за что получил подзатыльник. — Ладно, не порть человеку праздник. Раз такое дело, может вам с кухни чего-то притащить?

Даже несмотря на то что я уже перекусила, отказываться было глупо. И не зря: Майк стащил целых четыре конфеты, которые мы поровну разделили.

— Хаббард меня не искала? — поинтересовалась я, когда Майк соизволил лишить нас своего бесценного общества.

— Нет, — протянула соседка. — Джонас руки кипятком ошпарил, визг стоял на всю округу. Хаббард и Дженкинс в больничку его увезли, даже не вернулись ещё.

— Вот и прекрасно.

— Говорят, ты с ним сегодня поцапалась?

— Да так сцепились по мелочи. И вообще меня тут не было, я что ли виновата, что он такой рукожоп, что кастрюлю перенести не может?

— Значит, на каникулы не приедешь? — поинтересовалась Элис, чем-то зашуршав. Ну, вот опять.

— Сама как думаешь? — усмехнулась я. — Не бойся, до сентября успею тебе надоесть.

Ответом мне послужило насмешливое фырканье. Очень быстро Элис затихла, и со стороны её кровати разливались волны ненормального, искусственного восторга. Но сегодня они не могли меня затронуть. Спастись от чужих эмоций был только один способ: испытывать чувства более сильные. Поэтому практически постоянно я ковыряла свои душевные раны, переживала старые обиды и упрёки. По этой причине в груди моей обычно полыхали только злые чувства.

Но сегодня всё было не так. Мечты о школе ещё не оформились в моем сознании. Я не представляла себе, какой будет моя новая жизнь, но всё равно испытывала новое, до этого неизведанное чувство освобождения от оков. Практически всю ночь пролежала я без сна, ворочаясь с одного бока на другой, комкая жёсткую простынь. И только сильнее кутала в одеяло свою куклу, прижимая поближе к себе. Каждое живое существо, наверное, должно кого-нибудь любить. Но я боялась привязываться к людям и доверять им, а потому всю свою заботу и привязанность вложила в дешёвую куклу, скорее уж похожую на огородное пугало. Я прижимала её поближе к себе, к теплу, давала свою защиту и мне казалось, что она может быть вполне счастлива, а значит счастлива могу быть и я.

— Беатрис, вставай, а то опоздаешь, — послышался голос Элис откуда-то сверху.

— Ещё пять минут, — простонала я, натянув одеяло на голову.

— Ну, как знаешь.

Из-за всех волнений заснуть удалось только под утро и теперь, конечно, жутко хотелось спать. Остаток ночи пролетел незаметно; я не видела никаких снов. Сонным сознанием отметила, что за окном по-прежнему лил дождь, а ветер проносился мимо бешеными порывами, и убаюканная этим шумом я провалилась в короткий сон.

Не прошло и пяти минут, как мой отдых прервал противный звон будильника. Должно быть, Элис завела его специально для меня. Накрывшись подушкой, я старательно игнорировала противный писк. Когда же наконец встала и посмотрела на часы, меня немедленно охватила паника. Без шести минут восемь!

Далее мои сборы были быстрыми и хаотичными: схватила первое попавшееся под руку платье, сунула босые ноги в башмачки и на бегу попыталась собрать волосы в пучок, попутно расчёсывая их рукой, полностью осознавая насколько эти действия бесполезны, но сохраняя веру в удачу.

Первые минуты казалось, что фортуна на моей стороне.

В просторном холле все воспитанники приюта выстроились в шеренги по возрастам. Следующие несколько минут вокруг творилась суматоха, мисс Мэри как строгая, но усталая мамочка пыталась призвать всех к порядку. На мои глаза упала тонкая чёрная прядка, я едва удержалась от того, чтобы не застонать в голос. В приюте Мюллера девушкам полагалось носить всего две прически: высокий узел или коса. По праздникам две. И обязательное условие — волосы зачёсаны гладко, никаких завитков. У меня же на голове царил полный кавардак. В попытке избежать новой ненужной ссоры с директрисой, я снова стала закручивать волосы и в последний момент успела перехватить их широкой резинкой. В конце концов, может, она не обратит на меня внимания.

Шум вокруг резко стих: по проходу быстро шагала директриса. Мисс Стилс держалась почти вплотную за ней.

Каждый раз, видя двух этих женщин вместе, я не переставала отмечать, как удивительно они похожи. Обе высокие и худые, с блеклыми глазами и очень светлыми гладкими волосами, а ещё с неумолимой строгостью на лице. Мисс Стилс была почти точной копией директрисы Хаббард, только лет на десять моложе. Бедняжка мисс Мэри на их фоне выглядела очень заурядно. Печать волнений на её бледном лице ясно давала понять, что она здесь только помощница.

В груди у меня поселилось нехорошее предчувствие. Как можно незаметней я оглядела других воспитанников, а затем чуть опустила голову. В спешке я не глядела, что хватала, а потому платье моё было заметно измявшимся.

«Господи, пожалуйста, пусть она не заметит и пройдет мимо, а потом, честное слово, я приведу себя в подобающий вид».

Шаги Хаббард раздавались все громче, громче, громче. Шею защекотали выпавшие из резинки волосы.

«Пожалуйста, Сатана».

— Стоун! — так громко воскликнула миссис Хаббард, что часть детей подпрыгнула. Плечи мои чуть расслабились.

— Невежа, выйди вперёд, когда я с тобой говорю.

От Кэтти Стоун отделяли всего три девочки, стоявшие по правую мою руку.

— Что это за отвратительное пятно у тебя на гольфе?

Далее я не слушала, так как поняла всю неизбежность наказания: ведь гольфов вообще не надела и теперь выделялась в своем ряду, как белая ворона. Я старалась ровнее дышать и приказывала себе не бояться, но ладони продолжали покрываться липким потом. Я могла только сжимать и разжимать кулаки, удерживаясь от того, чтобы совсем не завести руки за спину.

По мере того, как шаги по проходу приближались, меня всё больше сковывал страх. Если бы было куда бежать, я, не задумываясь, сделала бы это. Но по бокам были стройные ряды воспитанников, позади крепкая стена, а впереди только миссис Хаббард с её хлёсткой тростью.

Когда она поглядела на меня, то на пару секунд лишилась дара речи: настолько неряшлив был мой внешний вид.

— Свенсон! — гаркнула она, и я отметила в её голосе некоторую долю удовольствия. Молча, я сделала широкий шаг вперед. — Что с твоими волосами? Ты не знаешь, что такое расчёска? И куда подевались твои гольфы? Ты спала прямо в этом платье? Изволь отвечать, когда тебе задают вопросы.

Не давала и слова вставить Хаббард, а во мне уже кипел ответный гнев. Ну, мятое платье. Ну, забыла я гольфы. Будто это мировая катастрофа! Да я вообще выглядела подобным образом впервые за все почти пять лет, между прочим!

Энергия, или точнее магия, вновь начала закручиваться вокруг пульсирующего в унисон с сердцем шара.

— Или ты думаешь, что поступление в частную школу избавляет тебя от соблюдения правил?

Упоминание о Хогвартсе несколько отрезвило меня. Не хотелось заочно вылететь из школы из-за какой-то Хаббард.

— Я прошу прощения, мэм, — голос мой явно выдавал, что раскаяние равно нулю. — Я проспала и не успела собраться.

— Вы только посмотрите, она проспала! — воскликнула директриса, оглядывая остальных учеников, желая разделить с ними своё негодование.

Но поддержки от них она не получила. И не потому, что меня очень любили, просто все терпеть не могли Хаббард и её любимчиков. И эта молчаливая солидарность придала мне сил прямо взглянуть в блёклые голубые глаза.

— Меня абсолютно не интересует, что произошло. Ты — неряха, а значит, заслуживаешь наказания. Восемь ударов.

Очень не хотелось испытывать боль. Быть может, если бы во время порки я плакала или визжала, как Кэтти Стоун, миссис Хаббард била бы не с такой силой и с меньшей охотой. Но гордость и обида на мировую несправедливость никогда не давали мне этого сделать.

— Это просто гольфы, чёрт возьми, — слишком громко прошептала я.

— Чертыхаешься. Снова! Десять ударов.

Я знала, как это будет. Первые удары — мякоть ладоней, на которой сразу же проступят багряные полосы. Дальше — под основаниями пальцев. Последние — самые кончики, там кожа самая тонкая и чувствительная.

Я осталась неподвижна, а миссис Хаббард нависала сверху, как очень неприглядная каменная статуя и всё ждала, ждала, ждала.

— Беатрис Свенсон, протяни вперёд руки, — ледяным голосом приказала она. Вежливо. Холодно. Беспощадно.

Очень медленно я подняла руки и раскрыла ладони, но под взмахом трости захлебнулась от страха. Трость со свистом рассекла воздух.

— Свенсон, — гаркнула Хаббард, — ты хочешь надбавки к тому, что должна получить?

А я хотела только переломить это орудие пыток пополам. Хотелось поднять восстание учеников тысяча девятьсот одиннадцатого года. Хотелось выкрикнуть лозунг: «Долой порку и домашние уроки!» прямо в это ненавистное суровое лицо. Но мне нужно было просуществовать здесь ещё месяц. Только месяц. А потом я уеду. Уеду.

Я подняла вверх недрогнувшие руки, изо всей силы закусив нижнюю губу. Нипочем не зареву. Следующие секунды думала только о том, что не доставлю Хаббард удовольствия своими слезами, но первый удар вытеснил эти мысли.

Боль пронзила руку, словно взрыв. Жгущая волна стала подниматься выше, выше, но не успела достигнуть плеч, как обрушился новый удар. Точно на первую полосу. Основания пальцев. И дважды по самым кончикам. Глаза застилала белая пелена, я крепко зажмурилась.

Я не смогла бы сжать правую ладонь, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Полностью выпрямленная рука опустилась, заметно подрагивая. Теперь ещё пять ударов для левой ладони. Ненависть к окружающим поднималась во мне с небывалой силой.

Далее я смутно понимала, что происходило вокруг. Час, посвященный чтению молитв и глав Нового завета, длился бесконечно долго: я мечтала сунуть руки под холодные струи воды. К моему удовольствию, мисочки, стоящие на длинных столах в столовой, источали отнюдь не соблазнительный аромат. Я бы и так не могла поесть — было слишком сложно держать ложку в руках, но полуголодными остались и все остальные.

Боль в руках начала стихать только к обеду. Я с ужасом думала о том, как же стану совершать покупки в этот самый важный день моей жизни такими негнущимися руками. Чтобы собраться, пришлось просить помощи у Элис.

Желая оценить конечный результат, я открыла дверцу шкафа. Зеркало во весь рост — большая роскошь. Это Майк откуда-то приволок его для Элис и даже сам прикрепил.

Я осталась довольна и зелёным платьем, хоть немного скрывавшим худобу, и прической. Даже испытала симпатию к самой себе, и тёмно-карие глаза засветились блеском нетерпения, став почти чёрными. Пожалуй, это был первый раз в жизни, когда я не могла на себя наглядеться, а потому стала придавать лицу различные выражения. От улыбки до кокетства и надменности. Отвлёк меня смех Элис:

— Как всё-таки одежда меняет человека! Посмотри-ка, ты прямо этакая маленькая леди.

Сравнение пришлось по душе, и я присела в неумелом полунасмешливом книксене, исполнение которого подглядела в фильме. А может, вычитала в одной из книг. Не суть.

— Смотри только с Хаббард не столкнись, — напутствовала соседка, — а то её удар хватит.

— Мне за это только спасибо скажут, — усмехнулась я, взяв в руки маленький, но очень ценный рюкзачок, в котором хранились все мои сбережения.

Новый профессор должен был прийти к двум часам дня, и я решила дожидаться его, сидя на окне. Не мог же он появиться прямо посреди холла. Дождь минут пятнадцать назад как закончился, непривычно яркое солнце осветило улицу, влага стекала с крыш и деревьев. Моим вниманием полностью завладел озорной воробушек, ловко прыгающий с ветки на ветку, пытаясь ускользнуть от мелких холодных капель. Когда же он устремился вниз, я заметила, как железные ворота открылись, а на дорожку, что вела к нашему приюту, ступил человек.

В другой день он — а это, определенно, был мужчина — мало бы заинтересовал меня. Гости, приходившие к миссис Хаббард, не представляли особенного интереса, а их визиты мало улучшали наши жилищные условия. Но сегодня всё было иначе, и гость был особенным. Не объяснившись с Элис, я полетела в холл. Пока я бежала по коридору, звякнул дверной колокольчик. Гость вошёл в тот момент, когда я спустилась с последней ступеньки.

Не в моей привычке так пялиться на людей, но сейчас я просто не могла себя сдержать. То был среднего роста худощавый мужчина с чёрными волосами до плеч. А что за нос! Что за рот! А глаза! Мрачный тип. Такого не засыплешь вопросами, а их у меня целый миллион.

«Но ничего. Может позже», — решила я.

К сожалению, визит гостя заинтересовал не только меня. Мужчина только успел сказать, что зовут его профессор Снейп, развернулся ко мне, и я даже открыла рот для ответного приветствия, как с верхнего этажа послышались шаги и столь ненавистный голос:

— Добрый день, сэр, — очень вежливо обратилась миссис Хаббард, быстрым взглядом скользнув по сальным волосам мужчины. — Как я понимаю, вы пришли за мисс Свенсон?

— Да, — коротко и прохладно отозвался тот.

— В таком случае я бы хотела побеседовать с вами относительно этой девочки. Вчера у меня, к сожалению, не было такой возможности.

Внутри у меня всё похолодело. Пока профессор выражал короткое согласие на разговор, мы с директрисой сверлили друг друга неприязненными взглядами.

Не получив никаких указаний, я пошла следом за учителями. Кабинет директрисы не отличался особым изяществом, но все же обставлен был побогаче, чем наши комнаты. Хаббард заняла место за своим столом, Снейп устроился в кресле, словно сложившись пополам. Я же осталась стоять и, чтобы унять волнение, стала рассматривать вазу с изображенными на ней цветами. Какое-то время директриса расспрашивала о школе, её местоположении, об уставе, уроках, о выпускных экзаменах и распорядке дня. Я слушала с неослабевающим вниманием и всё больше удивлялась. По словам профессора выходило, что Хогвартс — это самая обычная магловская школа, где всё подчинено строгости, где всё направлено на смирение и воспитание добродетели и ума. Ни одним словом он не дал понять, что это школа волшебства.

На Хогвартс у меня были большие, не до конца оформившиеся надежды, ведь там меня ещё никто не знал, там я могла бы стать новым человеком. Это уже не говоря о том, что там бы учились такие же дети как я, и никто не назвал бы меня ненормальной. Я бы и сама перестала так думать время от времени. И вот этот человек сидел, и совершенно невозмутимо утверждал совсем обратное.

Благодаря книгам и довольно широкому словарному запасу я достаточно неплохо разбиралась в многообразии человеческих чувств, а потому посчитала, что меня настигло горькое разочарование. А Хаббард всё никак не замолкала.

— Безусловно, я рада, что воспитанница моего приюта, благодаря высоким навыкам нашего преподавательского состава, смогла поступить в частную школу и теперь, зная, как хорошо там всё устроено, я убеждена, что это пойдёт ей на пользу. Но я бы хотела поговорить с вами и о самой мисс Свенсон. Дело в том, что она обладает теми чертами характера, какие никак нельзя желать видеть в маленьких девочках. И в людях в целом. И раз уж она поступит в вашу школу, пусть все учителя строго следят за ней с неослабевающим вниманием, ибо главные черты её личности — это наклонности ко лжи, притворству и воровству. Наклонности, в которых она, к моему прискорбию, делает большие успехи.

Повисло молчание. И пусть то, что говорила миссис Хаббард, отчасти было правдиво, всё равно эти слова, сказанные при постороннем, чужом человеке, задели до глубины души. Ещё до моего поступления в школу, до начала моей новой жизни, она уже сеяла на пути семена недоверия и неприязни. Заранее лишая того проблеска надежды, что так внезапно осветил мою жизнь.

Многими годами позже я пойму, что Хаббард преследовала не совсем эти цели, а хотела помочь. Строгость и воспитание в соответствии с правилами и нормами были страстью её жизни, сравнимой с любовной страстью, которая заставляет влюблённого делать всё ради обожаемого человека. Склонность, призвание — так говорила она, желая придать своим поступкам благородства. Пожалуй, во всей истории человечества можно найти таких вот фанатиков правил, законов и общего блага. Их взгляды, правила, логика граничат с бездушностью и бесчеловечностью. Выдавая порку, ругательства и жестокие слова, она верила, что поступает так ради нашего же блага и, в большом масштабе, ради блага всего мира. Она не видела в нас людей, личностей. Мы были лишь признаком непорядка.

Итак, понимание стало доступным лишь с годами, а сейчас же я боялась, что профессор Снейп уже считает меня лживым, упрямым и злым ребёнком. Боялась, что эти слова он передаст учителям и что они мне не поверят. А дети, видя и копируя их отношение, не полюбят.

По поверхности багрового шара вновь пошла рябь, выливаясь тонкими потоками за его пределы. Но теперь же я не пыталась этого остановить. Мне было всё равно. Школа более не казалась мне приветливым местом, огонёк надежды погас и, если бы сейчас Снейп сказал, что мне отказано в поступлении, я бы ничуть не расстроилась.

Что могла я в тот момент ответить на эти обвинения? Ничего. Я была уверена: никто мне не поверит. В горле стремительно нарастал болезненный ком, а я даже не имела возможности по обыкновению сжать руки: за этой попыткой неминуемо приходила боль, пронизывавшая само сердце. Оставалось только бесстрашно распрямить спину. Глаза защипало от подступившей влаги, я сильно прищурилась, не желая выпускать предательские слёзы, которые бы рассказали о моём бессильном горе.

— Не нужно так смотреть на меня, Беатрис, я нарочно сказала всё это в твоем присутствии, чтобы ты не попыталась ввести мистера Снейпа в заблуждение. Чтобы ты имела возможность исправиться. Потому что и сейчас, и впредь я всегда стремилась быть тебе другом.

Это уж было хуже всего остального вместе взятого. Боль за удары по рукам была ещё очень свежа, обида за не до конца справедливые обвинения и намеренную клевету жгла сердце. Эта фраза о друге стала последней искоркой, окончательно разжегшей костёр неприязни, которую я к ней питала. Но какими средствами я тогда располагала? Начни я извиняться, и она лишний раз обвинила бы меня в притворстве. Поэтому я сделала то единственное, как мне казалось, что могла. Нить протянулась, заскользила по воздуху и достигла цветастой вазы, стоявшей около распахнутого окна.

С грохотом она упала на пол, разметав вокруг цветные осколки. Мне было абсолютно наплевать, что Снейп следит за этим нападением — хуже всё равно быть не могло. Директриса же вскрикнула и заметно испугалась, переводя взгляд с меня на разбившуюся вазу и обратно. И страх её словно придавал сил: я ощущала себя сильнее, и чувство это опьяняло, как хорошее вино. Охваченная волнением, я просто и тихо сказала:

— Никогда вы не были моим другом.

На самом деле, вся эта ситуация могла бы закончиться довольно скверно, но на моё плечо опустилась тяжёлая рука. Я не приветствовала чужих прикосновений и вовсе не потому, что такая недотрога. Чужая близость была мне непривычна, а потому всегда выбивала почву из-под ног.

— Хорошо, миссис Хаббард, я учту все ваши пожелания и передам другим профессорам. А сейчас нам нужно спешить, — бесстрастным голосом прокомментировал произошедшее профессор. — Я бы советовал вам закрыть окно, чтобы остальная часть вашей обстановки не пострадала: на улице сегодня действительно ветрено.

— Да-да, вы совершенно правы, — пробормотала миссис Хаббард, растерянно собирая осколки руками.

Как в тумане я брела за профессором, гадая, что же сейчас будет. Но, как мне показалось в тот момент, ничего не происходило достаточно долго. Мы вышли, пересекли дорогу и пару улиц прежде, чем он остановился и спросил:

— Как я понимаю, отсюда до Лондона очень далеко?

Из-за всех волнений и размышлений смысл сказанного дошёл до меня не сразу. А пока я думала, профессор выразительно изогнул одну бровь. Я сочла лучшим ответить:

— По железной дороге можно добраться до Ньюпорта, а там пересесть на состав Большой Западной главной линии и доехать до Паддингтона, в Лондоне.

Я действительно довольно неплохо знала график движения поездов и все железнодорожные линии: ведь совсем недавно собиралась бежать.

— Долго, — последовал короткий ответ. — Профессор МакГонагалл не объясняла вам, что такое аппарация?

— Нет, — жутко заинтересовалась я новым словом. — А что это значит?

— Мы исчезнем из этого места и появимся в другом.

— Это как телепортация?

— Почти, — едва заметно кивнул он, но было видно, что слово «телепортация» учителю не понравилось.

Профессор свернул на менее широкую улицу, а затем ещё и ещё. Все это время я послушно семенила за ним, хмуро размышляя о том, чем всё это закончится. Не сразу заметила, что профессор остановился, а потому чуть не врезалась в него. Мне была протянута рука и дан совет держаться крепко. Рука была шероховатой и тёплой.

В следующую секунду я испытала самые странные ощущения в моей короткой жизни. Не очень приятные и необычные одновременно. Будто протащили сквозь узкий шланг. Когда мы прибыли в место назначения, чуть не потеряла равновесие, но мне удалось-таки устоять на ногах и выпрямиться. Я стряхнула несуществующие пылинки с платья. Скользнув по мне внимательным взглядом, профессор лишь хмыкнул, и я расценила это, как одобрение.

Идти в такой толпе мне было неприятно и неудобно. По привычке я старалась никого не толкнуть и не задеть, к профессору слишком приближаться было страшновато, а потому продвигалась я медленно. Он чуть сбавил шаг. Я гадала, куда же мы шли. Я боялась, что за разбитую вазу он поведёт меня в Министерство, и уже там меня вычеркнут из списка учеников Хогвартса. Эмоции бурлили, и я должна была говорить.

— Куда мы идём, сэр? — напрямик спросила я, задрав голову.

— Вы разве не считаете нужным купить для школы всё необходимое?

— Так меня все-таки примут в Хогвартс? — от удивления мои глаза, наверное, заняли половину лица.

— Почему должно быть наоборот?

— Но я же…

— Да?

— Напала на директрису, — сконфуженно ответила я.

— Я разочарован вашими бесконтрольными эмоциями, но выброс стихийной магии… Или вы сделали это намеренно? — резко остановился он. А я никак не могла понять, что это за игра такая.

— Вы же сами видели, что так.

— Я видел только, что вы дрожали как осиновый лист, а затем ваза разбилась. Так вы осознавали, что делали?

Дрожала… Разбилась… А как же нити? Но взгляд его был таким цепким и внимательным, что меня мгновенно обуяли страх и сомнения. А может, это были вовсе чужие эмоции, которые лишь усилили мои собственные. В любом случае я поняла только одно: наблюдай он магические нити, этого разговора не было бы вовсе. А раз так, я снова отличилась. А раз так…

— Так что же?

«Надо молчать».

— Да, сэр. На самом деле я постоянно передвигаю предметы, и этот случай не исключение, — заложила я руки за спину.

— Профессор МакГонагалл говорила вам, что использовать магию за пределами волшебного мира запрещено?

— Да, сэр, — виновато ответила я, жалея, что вообще открыла рот.

— И вы пренебрегли этим правилом.

— Да, сэр.

— И исключение вас не пугало.

— Нет, сэр, — созналась я. — Я думала, что после слов миссис Хаббард мне будет отказано, ну, и… — не закончив, я просто махнула рукой. Профессор же только закатил глаза.

— Если бы мы слушали всех маглов, то в школе не осталось бы маглорожденных.

— Маглорожденных, сэр?

— Детей, которые родились не в волшебных семьях. Тем более, я привык самостоятельно составлять мнение о людях. Но что касается вас? Вы хорошая девочка, как вы думаете? — неожиданно спросил он, пока мы медленно шли вперёд.

Этот вопрос сильно озадачил, так как раньше взрослые не слишком интересовались моим мнением.

— Мне трудно вам ответить, сэр. Все считают, что плохая, но…

— Но?

— Но я с этим категорически не согласна! То, что меня пару раз поймали на лжи, так это было давно! И, наверное, не существует человека, который не соврал хотя бы раз. А самое большое, что я взяла в приюте, так это пара пряников. Ну, ещё кофта, но я просто первая успела.

Я искренне считала сказанное правдой: работала-то я в Кнайтоне, а не в приюте Мюллера. Проникновения в дома вообще не в счёт. «Это не враньё, просто неполный ответ»,— поспешно добавил голос в голове, и мне стало чуточку спокойней.

— В таком случае, почему вы так разволновались в кабинете?

— Я побоялась, что у вас обо мне сложится дурное мнение, что вы расскажете остальным учителям, и что тогда никто меня не полюбит, — сбивчиво проговорила я, покраснев.

— Мисс Свенсон, в Хогвартсе к вам отнесутся так, как вы того заслужите своим поведением.

— Так я иду в школу? — слишком громко и слишком весело спросила я, забыв обо всём остальном.

— Мерлин, — вздохнул он. — Да. Куда, по-вашему, я вас веду?

— Я не знаю, сэр, вы об этом не говорили, — радостно созналась я, чуть не захлебываясь словами. — Я думала, что в Министерство, чтобы…

— Вы приняты в Хогвартс, — как-то досадливо перебил он. — А теперь сделайте милость и помолчите.

Возле шумного музыкального магазина мы вновь остановились, я никак не могла взять в толк, что же мы можем здесь купить для школы. Но зато какой это был магазин! С правой его стороны горели совершенно невероятные вывески! Таких я прежде никогда не видела: словно тонкая прозрачная горящая стена. Полукруглая, к тому же. Но окружающие люди почему-то шли мимо, никак не реагируя на это чудо техники. Мне в голову закрались сомнения.

— Сэр, а что это? — спросила я, почти уткнув вытянутый палец в «горящую стену».

— «Дырявый котёл». Он виден только для волшебников.

Ответил профессор, коротко кивнув головой в сторону неприметного паба за «стеной». И ни слова про это золотистое полукружное переплетение. Либо наличие этой штуки было столь очевидно, что профессор о ней не говорил, либо он просто её не видел. Прохождение через стену не дало никаких ощущений: я просто прошла.

— А почему остальные люди не обращают внимания, сэр? — спросила я без уточнений.

— Бар окружен специальными маглоотталкивающими чарами, — ответил профессор, открывая дверь.

Ещё раз оглянувшись на стену чар, я вошла. Внутри кабачок выглядел не слишком заманчиво. Источниками света служили несколько факелов, закреплённых на стенах, создававших в комнате полумрак. Столы и лавки в каких-то тёмных пятнах, а стаканы по степени чистоты вполне могли соперничать с нашими приютскими. А это, между прочим, показатель.

Собравшиеся в баре люди тоже не внушали доверия: мутные типы. В углу сидели несколько пожилых женщин и, кажется, пили вино, а одна из них курила трубку. Честно сказать, я испытала разочарование. Я ожидала чего-то совершенно невероятного, сказочного, волшебного, в конце концов! А тут просто бар и просто люди в средневековой не слишком приятной обстановке. Разве что они все тоже были цветными, но возможности разглядеть их как следует не было.

Профессор стремительной резковатой походкой двинулся к малозаметной двери за стойкой, я засеменила следом за ним. За дверью помещался всего-навсего маленький дворик с красной кирпичной стеной и мусорной корзиной. Что мы собрались здесь делать, было решительно не ясно. Может, отсюда тоже нужно куда-то апри… Перенестись?

Пока я размышляла, рассматривая этикетки в корзине, профессор достал палочку и пару раз коснулся ею стены. И, о чудо, стена пришла в движение, быстро превратившись в арку! А в следующую секунду я ослепла от представшего взгляду буйства красок.

Множества энергий самого разного цвета, в беспрерывном движении, как бесконечно взрывающийся салют. Я крепко зажмурилась и задержала дыхание. Блаженная темнота всё никак не приходила, цветных пятен появлялось, наоборот, всё больше и больше. Пятна оформились в быстро мелькавшие картинки, смысл которых невозможно было разобрать. Каждая приносила с собой сильное чувство. Чужая радость, чужой восторг, разочарование, обида, предвкушение, азарт, уныние, исступление. Не успевала я ощутить одно, как тут же захватывало другое. Это разрывало на куски, а в ногах ощущалась боль. «Неужели упала? Позорище».

До меня донёсся чей-то то голос, но я не смогла разобрать слов: они словно заглушались шумом воды. Мгновением позже я почувствовала, что кто-то очень аккуратно поддержал меня, а затем и вовсе поднял. Запах незнакомых трав успокаивал. В бессилии я прислонилась головой к сильному плечу, и стало так хорошо...

* * *

Вокруг слышался гул весёлой толпы, какие-то восклицания, но узнавать по какой причине совсем не хотелось: тело опутала такая удивительно приятная нега… Словно нет никаких-никаких проблем, и все опасности где-то далеко-далеко. Постепенно шум нарастал, и лень сменилась любопытством. Но недостаточным, чтобы встать. Тут в нос ударил резкий, неприятный запах, и я вскочила на ноги, но голова закружилась, и я почувствовала, как меня вернули на место.

— Мисс Свенсон, как вы себя чувствуете? — спросил профессор с беспокойством в голосе. Последнее было непривычно, но очень приятно. В руках он держал маленькую склянку. Должно быть, это нюхательные соли или нечто подобное. А в следующую секунду склянка исчезла, клянусь, прямо из его руки.

— Как вы это сделали? — опешила я.

— Специальное заклинание.

— И так можно перенести что угодно?

— Многое. Так как вы себя чувствуете?

К чёрту самочувствие! Это же я могла бы таскать еду прямо с магазина. И не только еду. И не только с магазина. Чёртов запрет на колдовство!

— Уже лучше, — ответила я, пальцами растирая виски. — Только слабость осталась.

— Что вы испытывали? Отчего вам было больно?

— Это всё чужие эмоции. Такое часто бывало, но не до такой степени. Раньше я никогда не падала.

Последующую четверть часа я рассказывала профессору о своей зависимости от человеческих эмоций. Говорила я с опаской и оглядкой, так что ему пришлось постоянно задавать наводящие вопросы. Если он не видит цвета и нити, то может эта «зависимость» тоже ненормальна? Под конец повествования я почувствовала себя совсем разбитой.

— Так бывает или нет? — устало спросила я.

— Бывает, — ответил он, и я расслабленно выдохнула, — не слишком часто. Это можно считать особым талантом.

— Так себе талант: разрываться и падать от чужих мыслей, — буркнула я.

— Просто у вас не было возможности взять эти способности под контроль. Честно говоря, когда профессор МакГонагалл упомянула о вашей склонности к легилименции — я ей не поверил.

— Почему? И к чему склонность?

— Легилименция — очень сложная наука проникновения в сознание.

— Как телепатия? — обрадовалась я, мысленно прикинув, что это даёт кроме неудобств.

— Так выражаются только маглы, — прохладно ответил профессор. — Умелый же легилимент может считывать воспоминания, некие визуальные образы в памяти, отделять истинные воспоминания от фантазий и снов, даже помещать свои видения в чужое сознание, но читать мысли так, как если бы они были написаны на бумаге, он не может.

— Да это-то понятно! Ну, в смысле, картинки, как воспоминания или наподобие того, я обычно вижу только во сне. Поэтому днём стараюсь не спать. А так обычно только ощущение чужих эмоций, но не больше. А вот если я испытываю чувства сильнее, то тогда не чувствую…

— Свенсон, помолчите же, — осадил профессор. — Эмпатия — это одна из разновидностей легилименции, её самый простой вариант, так сказать. Что же, раз так, мы займемся этим в школе, а пока вы приобретете необходимую литературу и поучитесь закрывать сознание. Кстати, мы можем проверить эту способность.

— С этим у меня плохо, иначе не было бы таких проблем. А как вы хотите это сделать?

— Очень просто: я сам проникну в ваше сознание.

Я испытала непередаваемый ужас: если он залезет мне в голову, то увидит там совершенно лишнее.

— Нет! — воскликнула я, отшатнувшись. — Мне все еще нехорошо. А почему мне стало так плохо именно сейчас? Я бывала раньше в больших городах, но…

— Потому что ранее вас окружали одни только маглы, которые значительно слабее. Если с этим мы разобрались, то давайте поскорее закончим с покупками: у меня не так много времени.

— Да, сэр, — мигом согласилась я. Пусть у меня остались вопросы без ответов, зато он не лезет мне в голову.

— Предлагаю начать с апт…

— Ой, сэр, а можно мне обменять деньги на… на галлеоны?

— У вас есть деньги?

— Да, сэр. Надеюсь, их хватит.

Я и правда надеялась, что сбережений будет достаточно. Это в магловском мире у меня много денег, а тут курс валют, обмен. А я ещё и мало в этом смыслила. Деньги, естественно, можно было обменять в банке, и, пока мы шли, я вертела головой туда-сюда, не рискуя, однако, заводить с профессором новый разговор. Да и он, честно говоря, к этому совершенно не стремился. Мою собственную багровую магию с золотистым покрытием теперь опутала фиолетовая плёнка профессорской энергии. Потоки находились в постоянном движении, первое время полностью завладев моим вниманием. И хотя профессор ничего не сказал о том, что выставил щит, я была ему очень благодарна. Теперь я могла чувствовать себя в полной безопасности и осмотреться.

Улица, по которой мы шли, была той самой улицей, волшебной и сказочной. Косой переулок представлял собой кучу больших магазинов и маленьких лавочек самых разных специализаций. Я пожалела, что у меня только два глаза. Перед ближайшим ларьком было выставлено несколько начищенных котлов, что отражали лучи яркого солнца.

Из мрачной на вид лавки доносилось тихое уханье. Наверное, это был зоомагазин. Ещё я увидела магазин мантий, а на входе в другой красовались телескопы. Витрины ещё нескольких были забиты разными ёмкостями с неизвестным для меня содержимым. У магазина напротив несколько мелких мальчишек прижались носами к витрине, но что там такое мне разглядеть не удалось: профессор шёл очень быстро.

До волшебного банка «Гринготтс» мы дошли в молчании. Белоснежное высокое здание на фоне маленьких магазинчиков выглядело особенно респектабельно. Бронзовые двери наполированы до блеска, а на входе стояло маленькое существо с землистого цвета кожей, длинными пальцами и ступнями. Существом оказался гоблин, и он был совершенно не похож на тех гоблинов-проказников из сказок. Страж банка, одетый в красную с золотом униформу, имел очень умное выражение лица. Чёрные глаза внимательно рассмотрели нас, затем гоблин поклонился, и мы вошли.

За бронзовыми дверями располагались серебряные, на них был выгравирован стих о невозможности ограбления этого банка. Особенно мне понравилась строка: « Если пришёл за чужим ты сюда, отсюда тебе не уйти никогда», — мне захотелось повесить такую же на двери комнаты.

Войдя, мы оказались в светлом мраморном холле, из которого дальше вела целая уйма дверей. Здесь также сидели гоблины, и все они были заняты делом: писали записи в огромных толстых книгах, взвешивали большие и маленькие драгоценные камни и монеты. Теперь понятно назначение этой присказки на дверях. Какой соблазн!

На одном из столов стояла табличка «Обмен», и мы встали в очередь. В данный момент гоблин обслуживал семью из трёх человек. Девочка с копной каштановых волос, наверное, как и я была маглорожденной, потому что вертела головой по сторонам и неустанно дёргала отца за рукав. Вид чужих семей всегда удручал. Я понимала, что дети, имеющие родителей, собственно ни в чём не виноваты, но ничего не могла с собой поделать: я завидовала. Зависть будила воображение, и я представляла себе этих детей в приюте Мюллера. Успокаивала себя только тем, что мои родители могли оказаться ужасными людьми, а семья неблагополучной, и что в таком случае в приюте даже лучше. Слабое утешение, которое почти не работало.

Вздохнув, я отвернулась и уставилась на гоблина, работающего за противоположным столом. Перед ним высилась целая пригоршня золота! Монета, которую он внимательно осматривал при помощи маленькой лупы, полетела в корзину на полу, а гоблин досадливо бросил:

— Лепрекон.

Я никак не могла понять, при чем тут лепреконы. А пока думала, насколько книжные лепреконы, подобно гоблинам, могли отличаться от настоящих, незаметно подошла очередь.

— Добрый день… сэр, — обратилась я с небольшой заминкой, не зная, как принято обращаться к гоблинам. Кроме того, тот был очень стар — об этом явственно говорила шевелюра седых волос — уже этим он заставлял чувствовать к себе уважение. — Могу я обменять деньги на галлеоны?

— Магловские деньги? — уточнил он.

— Да, сэр.

— Курс один к четырем целым, девяносто семи сотым. Сколько у вас?

Вместо ответа я просто высыпала все содержимое рюкзака на широкий полированный стол.

Нужно отметить, что деньги были разные, и это я не про новизну. Поскольку раньше они принадлежали туристам, приезжающим из всех уголков Соединенного Королевства, то на столе оказались как обычные фунты, стерлинги и пенсы, так и банкноты Шотландии и Северной Ирландии, имеющие свой отличительный дизайн. Гоблина такое разнообразие только порадовало, а профессора излишне заинтересовало. Об этом я подумала поздновато, но решила ничего не предпринимать. Во-первых, своим худым телом я всё равно не прикрыла бы стол, а во-вторых, так только лишний раз станет понятно, что я скрываю что-то.

Чем дольше гоблин производил подсчёты, тем уважительней делался его взгляд. Что ж, наличие денег решало многое даже в волшебном мире. Увы.

— Сто сорок галлеонов, шестнадцать сиклей и двадцать кнатов, — вынес вердикт гоблин.

— Салазарова селезёнка, — тихо выдохнул профессор, и я поняла, что сумма вышла приличной.

— Советую приобрести зачарованный кошелёк.

— А что это?

— Снаружи он мал, — ответил гоблин, из ящика стола достав чёрный кошелёк с позолоченными застёжками. А может, и с золотыми, кто его знает. — Но вмещает в себя много золота. К тому же, облегчает вес. Берёте?

— Сколько?

— Тридцать галлеонов.

— Давайте.

Честно признаться, предложи гоблин табличку со стола, я бы купила и её, так не терпелось мне купить что-нибудь в волшебном мире.

— Откуда у вас такие деньги? — спросил профессор, едва мы вышли на улицу.

— Я работала, — это была правдивая часть ответа. — Где-то что-то помочь, помыть, прополоть, собрать, убрать, донести. К тому же, я бережлива.

— Зачем тогда вы приняли школьный фонд?

— Потому что я действительно нуждаюсь в деньгах, и если положено, то беру, — ответила я, намертво вцепившись пальцами в кошелёк. — Куда нужно идти?

Магазин мантий оказался самым ближним. Внутри приятный и светлый, с повсюду расставленными манекенами, демонстрирующие мантии. Кто бы мог подумать, что у них может быть столько фасонов! Помня о том, каким заманчивым показался книжный магазин, я решила сэкономить на одежде. Но сундук, как оказалось, приобрести было просто необходимо. Только что купленную чёрную мантию я надела поверх своего платья. Не хотелось сильно выделяться в толпе волшебников.

Возле аптеки Малпеппера толпился народ, и я уж обреченно поплелась туда, но мой профессор повернул в противоположную сторону к «Слизень и Джиггер». Он объяснил мне, что во второй аптеке продаются более качественные ингредиенты для зелий, хотя и более дорогие, но я наверняка могу себе это позволить.

Внутри царил идеальный порядок. Вдоль каменных стен стояли бочки с разными внутренностями, на стенах висели длинные рога, связки шерсти, перьев и ещё непонятно чего, а в воздухе витал приятный запах трав, исходивший от сетчатых полок. Продавец — милый седовласый мужчина — тепло поздоровался с профессором, видимо, тот часто закупался здесь. В разговоре я не участвовала, потому что ни самих ингредиентов, ни их свойств не знала. Профессор с мистером Таппером, так звали продавца, сами наполняли свёртки всем необходимым, поддерживая заумную беседу. Из неё я вынесла, что профессор Снейп преподает в школе зельеварение и является Мастером зелий. Это круто. Я не понимала толком, о чём они говорят, но слушать их было интересно.

Конечно, как любой нормальный ребёнок я не могла удержать себя на месте, поэтому подходила то к одной витрине, то к другой. Всё хотелось посмотреть, потрогать, обо всём спросить. Мистер Таппер оказался более разговорчив, чем мой сопровождающий и охотно отвечал на вопросы, попутно нахваливая свой товар. Не забыл он и похвалить мою любознательность. Профессор тихо что-то шикнул о каких-то гриффиндорцах, но тогда смысл остался мне не ясен.

Из аптеки мы направились в соседствующий с ней магазин котлов. Здесь продавец тоже поздоровался с профессором.

На витрине стояло множество наборов разной величины и материала. Продавец распинался о их качестве и необходимости, о влиянии материала на обработку ингредиентов. Оказывается, ингредиенты растительного и животного происхождения требовали к работе инструментов из разных металлов. Неправильно подобранный инструмент, а соответственно, неправильно обработанные составляющие, могли значительно снизить эффект зелья или вовсе загубить его! Времени это заняло много, но вот, наконец, я стала обладательницей трёх наборов ножей разной величины и формы, нескольких ступок и пестиков и целых пяти черпаков. Я решилась задать несколько вопросов профессору, но он ответил, что тема влияния материала инструмента на качество зелий довольно сложная и обширная, и всё это я смогу узнать в школе, приложив необходимые усилия. Хотя и заметил, что приятно удивлен моей любознательностью и сказал, что если я буду внимательна и прилежна на его уроках, то смогу, пожалуй, добиться успехов. Даже стал более снисходителен. Этот вывод я осмелилась сделать, потому как в этот раз таинственные гриффиндорцы упомянуты не были.

Дальше путь лежал в магазин волшебных палочек, и мной овладело предвкушение. Вывеска гласила: «Семейство Олливандер — производители волшебных палочек с 382-го года до нашей эры». Неужели там продаются настолько древние палочки?

Когда мы уже были у входа, профессора окликнули. На встречу шёл высокий мужчина с платиновыми волосами до плеч, одетый в богато украшенную тёмно-зелёную мантию и державший в руках трость из тёмного дерева. Весь его вид выражал гордость и превосходство. Рядом с ним гордо вышагивал мальчик примерно моего возраста с такими же светлыми волосами.

— Люциус, рад встрече, — ответил профессор обменявшись с мужчиной рукопожатием. — Подготавливаешь юного Драко к школе?

— Здравствуй, крёстный, — мальчик с самым серьёзным видом протянул руку профессору. Состоялось ещё одно рукопожатие.

— Взаимно, Северус. Да, лучше приобрести всё заранее, к концу августа здесь будет не протолкнуться. Нарциссе нездоровится, и она осталась дома. Не ожидал встретить тебя. Студенты основательно опустошили запасы школьной лаборатории?

Последние его слова сопровождались легкой улыбкой на тонких губах. Видимо, они с профессором были друзьями. Ну, конечно, раз он крёстный его сына. В том, что перед нами именно отец и сын сомнений не возникало, до того они были похожи.

— Нет, как это ни странно. Но меня действительно привели школьные дела, — с этими словами профессор взглянул на меня.

Мистер Малфой задержал на мне взгляд своих серых глаз. В них легко читалось превосходство и пренебрежение. А ещё брезгливость. Так вы можете смотреть на таракана, которого собираетесь прихлопнуть. Было ясно, что я ему крайне неприятна, хотя и не понятно, чем это было вызвано. Я старалась уверенно выдержать этот взгляд, ведь теперь чужие эмоции на меня не влияли.

— Понятно, сопровождаешь маглорожденную студентку. Я как раз хотел обсудить с тобой некоторые дела, школьные в том числе. Не сомневаюсь, ты всё здесь показал и объяснил, так что дальше мисс вполне могут сопровождать родители.

— Мисс Свенсон сирота, после завершения всех дел я обязан вернуть её обратно, — ответил профессор, а я чувствовала, как начинали гореть щёки.

Я ненавидела признаваться в том, что сирота и живу в приюте. Если собеседник начинал жалеть, это было неприятно, только лишний раз напоминало о ненормальности. Если испытывал пренебрежение, я злилась. Мистер Малфой решил придерживаться второго варианта.

— Вот как, очень жаль, — цокнул он языком, покачав головой. Тон его давал понять, ему жаль только того, что не смог от меня избавиться. — Но думаю, мы всё равно можем побеседовать, несмотря на твои школьные обязанности,— с этими словами мистер Малфой с сыном вошли в магазин, а следом и мы с профессором.

При нашем входе где-то в глубине магазина звякнул колокольчик. Само помещение было практически пустым, если не считать один хлипкий стул в углу комнаты. Правее нас располагалось несчётное количество стеллажей, доверху забитых узкими коробочками.

— Добрый день, — послышался тихий голос, из-за стеллажей вышел маленького роста старичок. — Мистер Малфой, рад видеть вас в своём магазине. Желаете приобрести палочку для сына? Профессор Снейп, — продавец вежливо кивнул головой профессору. — А эту юную мисс я не знаю. Как вас зовут?

— Беатрис Свенсон.

— Приступим, наконец, у нас не так много времени, — произнёс мистер Малфой и слегка подтолкнул вперёд своего сына.

Тот вышел уверенным шагом в центр комнаты. И даже хорошо, что он был первым. Не зная, как и что должно происходить, я боялась выглядеть глупой, вопросы только бы лишний раз показали мою неосведомленность. К тому же, ладони всё ещё болели.

Я внимательно за всем наблюдала, не произнося ни слова. Спустя примерно восемь палочек и несколько разгромленных стеллажей подходящая была найдена. Боярышник и шерсть единорога. Десять дюймов, упругая. Довольный паренёк подошёл к отцу, а я, наоборот, приблизилась к мистеру Олливандеру.

Я понимала, что восемь палочек испробовать уж точно не смогу, а потому шла вперёд с чувством неизбежности, как идёт узник на эшафот. Первая палочка стала настоящим испытанием для руки. Махая хаотично, я чувствовала себя очень глупо. Всё моё внимание было сосредоточено на руке и боли, поэтому магия не текла в палочку, как это было с Драко. Вторая попытка далась ещё сложнее: полосы на ладони начинали гореть. Третья ещё хуже: добавилось жжение. Я волновалась, руки потели, усиливая боль. Мистер Олливандер всё просил двигать кистью, но разве могла я объяснить, что не могу, не раскрыв своих страшных рук? Четвёртая палочка стала настоящим провалом. Не совсем ровная у рукояти древесина пребольно задела поврежденную кожу. Зашипев, я просто выронила палочку из рук.

— А ты точно волшебница? — хохотнул мальчишка.

В присутствии взрослых я бы нипочём не решилась продемонстрировать, насколько я волшебница, поэтому лишь посмотрела на мальчишку со всей доступной ненавистью. О, как люто я возненавидела его в тот момент.

— Милочка, что с вашими руками? — воскликнул мистер Олливандер, и я спешно прижала ладони к левому плечу, почти задевая ткань мантии.

— Ничего страшного, — выдавила я.

— Что не так? — осведомился профессор, сделав несколько плавных шагов вперёд.

— Давайте продолжим.

— Но вы не сможете держать палочку! — продолжал Олливандер.

Противоречивые желания грызли изнутри. Что выбрать? Палочку или не позориться? Палочку или не позориться? В конце концов, я приказала себе не глупить. Ведь нельзя же мне остаться без палочки! А Малфои… А что Малфои? Может, я их вообще не увижу. Но раскрывая руки, я всё равно чувствовала жгучий стыд неизвестно за что.

— Свежие, — вынес вердикт профессор. Олливандер ахнул. — Нужна мазь.

— Если они заживут, как же я объясню это Хаббард?

— Мазь не мгновенного эффекта, — пояснил профессор. — На пару часов существенно снизит боль.

Соглашаясь, я низко опустила голову. Никак я бы не смогла взять баночку и замазать раны самостоятельно: это пришлось делать профессору, который достал нужное снадобье буквально из воздуха. Как нюхательные соли пару часов назад. За бессилие мне было мучительно неудобно. Я не желала, чтобы меня считали немощной, а тут ещё младший-Малфой заинтересовался тем, кто это так исполосовал мне руки и почему. Это было последним, что я могла стерпеть от этого наглеца, рожденного с золотой ложечкой в заднице. Нити внутри просто закружились, а в магазине уже что-то грохнуло.

— Это не я, — заверила я профессора.

— О, это не вы, это нечто особенное! — внезапно воскликнул мистер Олливандер, скрывшись в одном из проходов. Вернулся он очень быстро, спустя буквально минуту, и в руках у него была тонкая коробка.

— А вот и ваша палочка, барышня! Виноградная лоза, да, палочки из этой древесины способны сами творить волшебство, если чувствуют подходящего кандидата.

Палочка идеально легла в руку, магия немедленно опутала древесину, и с её кончика вырвалась струйка воды.

— Идеальная совместимость! — обрадовался старенький продавец. — Отличная палочка. Виноградная лоза и сердечная жила дракона. Двенадцать дюймов, очень твёрдая. А вы знаете, палочки с сердечной жилой дракона способны на самые яркие заклинания и подходят страстным натурам!

— Она какая-то кривая, — поделился мальчишка своим мнением.

— Сам ты кривой, — буркнула я, с благоговением держа палочку в руках и не смея поверить, что так быстро избавилась от проблемы. — Она изогнутая.

Я была очень довольна и страшно собой гордилась, хотя и не сделала ничего выдающегося. Уже выйдя из магазина, мы увидели без преувеличений просто гигантского человека. Огромного роста, с ногами обхватом с дубовый ствол, руки размером с крышки мусорных баков. На гигантских сапожищах засохла грязь, а куртка его была так велика, что вполне могла заменить одеяло. В его присутствии всё сразу стало каким-то маленьким, непрочным. Я и не заметила, как остановилась. Надо сказать не я одна.

— Это и есть тот самый Хагрид, да, крёстный? — спросил Малфой-младший. Но за профессора ответил отец.

— Да, Драко. Он настоящий дикарь. Живёт в хижине на территории школы, время от времени, напивается, и пытается творить чудеса, а всё кончается тем, что вспыхивает его собственная постель. И тебе нужно привыкать обращаться к Северусу «профессор Снейп», иначе перепутаешь в школе.

— Профессор, какая встреча! — воскликнул великан к явному неудовольствию светловолосого семейства.

— Хагрид как «hagrid»? — спросила я, терзаясь сомнениями, что услышала правильно. — В смысле «с бодуна»?

— Да, пишется именно так, — неожиданно ответил мистер Малфой, пока профессор был занят разговором.

— Пап, он сказал, что сопровождает Гарри Поттера? Того самого? — тихо затараторил мальчик. — А можно…

— Нет, — резковато ответил мужчина, пристукнув по земле тростью, вызвав у меня неприятные ассоциации. — В школе познакомишься.

— Ты что, не знаешь, кто такой Гарри Поттер? Серьёзно? — протянул мальчишка, увидев растерянность на моём лице. Подозреваю, что из-за отказа отца он просто хотел хоть до чего-нибудь доцепиться.

— Нет, — буркнула я.

— Кошмар, — и я поняла, что неприязнь к младшему Малфою теперь распространяется и на ни в чем пока неповинного Гарри Поттера, кем бы он там ни был.

— Теперь можно за книгами, — предложил вернувшийся профессор.

— Мы ещё птицу пойдём выбирать.

Эти реплики вызвали небольшую заминку, и было решено идти в зоомагазин вместе с Малфоями. Профессор что-то обсуждал со своим другом, а мне хотелось побыть в Косом переулке как можно дольше, поэтому я была согласна на любой магазин и любую компанию.

В основном говорил мистер Малфой или, вернее, он рассуждал. О школе, лесничем Хагриде, самоуправстве директора Дамблдора, о низком уровне образования, снова о Дамблдоре, о ленивых студентах и борьбе факультетов, снова о директоре, что во времена их обучения всё было устроено лучше, а при директоре Блэке Хогвартс и вовсе пережил свои лучшие времена. Из всей беседы я вынесла, что мистер Малфой является главой Попечительского совета школы и что он сильно недолюбливает главу этой самой школы.

Ах, каких животных в зоомагазине только не было! Совы разной окраски, крысы, прыгающие через свой хвост как через скакалку, коты, играющие с клубками. Все они точно были магическими, но свечение их было слабоватым. Драко купил себе чёрного филина. Я же ходила между нестройными рядами, не зная, что делать. Животных я не особо любила. Да и зачем мне в приюте живность?

— Затрудняетесь с выбором, мисс Свенсон? — обратился ко мне профессор.

— Просто не знаю, что выбрать. Сову будет трудно объяснить в приюте, а крыс и кошек мне не хочется. Обязательно нужно выбирать из этих или я могу взять любое другое?

— Эти животные имеют маленький магический потенциал и волшебникам проще с ними обращаться. Они могут служить вам и защищать вас. Обычные кошки на это не способны.

Я решила, всё же, не покупать никого. Сова могла носить сообщения, но мне не с кем переписываться. И вообще за животным нужен уход, а мне бы сейчас о себе позаботиться! «Может быть, в другой раз», — решила я, с некоторой завистью поглядывая на филина в клетке.

Последующий час не происходило ничего примечательного. Купили телескоп, карты, перья и пергаменты. Когда добрались до книжного, я всё ещё мысленно рассуждала о том, придётся ли мне переучиваться писать или нет. В «Флориш и Блотс» книгами было уставлено всё пространство от пола до потолка! В то время, как профессор ушёл искать подходящий для меня учебник по легилименции, я самостоятельно собирала книги по списку. Дело моё облегчалось тем, что я шла вслед за Малфоями. Правда, только тем, что мне не нужно было бегать по всему магазину. Некоторые учебники стояли достаточно высоко, но тянулась я за ними сама. Таким образом, каждая добытая книга имела для меня особую ценность. Курсическая книга заговоров и заклинаний стояла на самой высокой полке. Я огляделась по сторонам, но лестницы так и не заметила. Малфои о чём-то переговаривались, а люди проходили мимо. Я не хотела просить помощи. Достаточно было того, что профессор мазал мне руки. Какой всё-таки стыд!

С минуту я раздумывала над тем, чтобы достать волшебную палочку, но не сделала этого. Ведь я ещё не знала ни одного заклинания, а просто махать опасно: вдруг залью или подожгу. Да и вообще, пользовалась же я нитями до этого. Вплотную подойдя к стеллажу и оперевшись на него, я протянула вверх руку. Всё дело в том, что по радиусу действия нити были ограничены. Например, я бы не могла растянуть их и отправить за горизонт. Чем ближе я стояла, тем вероятнее был успех. Поэтому я ещё и встала на носочки: багровая нить немедленно взвилась вверх, ухватывая корешок книги. На лицо выплыла улыбка. Я часто думала о нитях, как об особенных дополнительных руках. Но книга стояла совсем впритык с другими, очень медленно покидая своё место. Пришлось ещё и поманить её пальцем. Наконец, она скользнула с полки, и магия подхватила её. Я с интересом рассматривала долгожданный предмет.

— Как ты это сделала? — воскликнул мальчишка за спиной.

— Колдовством нельзя пользоваться только в магловском мире. Про этот ничего не было сказано, — отчеканила я, уже неуверенная в этом аргументе.

— Да нет! Как ты её взяла? Я не видел у тебя палочки.

— Ну-у, руками. Ты же сам видел, — протянула я. Отчасти я так ответила ещё и от того, что хотела точно убедиться в доступности к видению магических нитей.

— Руками? — удивился тот, и я поняла, что этот тоже слеп.

— Да, я всегда так делаю.

— То есть, вы можете повторить? — спросил мистер Малфой. Нельзя сказать, что его взгляд или тон сильно потеплели или вообще изменились. Но проскользнула нотка чего-то нового.

— Конечно, — уверенно протянула я.

У следующего стеллажа я проделала ровно то же самое с «Теорией магии», а затем и с пособием по Тёмным силам. В Кнайтоне таким образом я постоянно приманивала кошельки, а в приюте некоторые вещи, так что сложностей не возникало. Только небольшая оплошность с «Тысячей магических растений и грибов» — книга была настолько толстой, что магии мне потребовалось гораздо больше. А вот книга про места обитания магических тварей, наоборот, была длинной и тонкой. Я даже не стала руку тянуть, только залихватски прищёлкнула пальцами. Со стороны казалось, что книга приплыла ко мне сама.

Внутренне меня распирало от гордости. Чувство это усиливалось тем, что зависть мальчишки была видна невооруженным глазом. Мистер Малфой же никак не реагировал. Книга по легилименции от профессора оказалась не такой внушительной, как я ожидала. А вот если бы у меня не было денег, как бы я её приобрела? Но этот вопрос я озвучивать не стала. Я опасалась быть высмеянной Малфоями, от которых богатством так и веяло.

Все было куплено, на улице вечерело, а мне страшно не хотелось уходить, но тянуть дальше было невозможно. Наше прощание с Малфоями, если его можно так назвать, вышло довольно холодным, хотя я и уловила два несколько заинтересованных взгляда.

Привычный мир показался мне унылым и серым. Мне не хотелось возвращаться в приют, а хуже того, мне некому было рассказать о своих впечатлениях. А сегодня их было предостаточно. Хотя, если я опишу Малфоев как простых богачей, Элис вполне позлословит вместе со мной. Это меня немножечко приободрило. Но я вспомнила ещё кое о чем:

— Сэр, а как мне попасть на платформу? Девять и три четверти нет, я точно знаю. Или это опечатка?

— Поскольку Хогвартс это школа волшебства, то отправитесь вы туда с волшебной платформы, — пояснил профессор. — Вам необходимо пройти разделительный барьер между платформами девять и десять. Иными словами, просто пройти сквозь стену.

— Но как я это сделаю, если со мной будет одна из наставниц? Одну меня не отпустят.

— Да, определенно, это проблема, — вздохнул профессор. — Я переговорю об этом с директором.

— Спасибо, сэр.

— Что же, я думаю мне не обязательно входить. Вот и всё, мисс Свенсон, удачи вам в учебном году.

— Спасибо, профессор. Э-м, вам тоже удачи в учебном году, — несколько скомкано ответила я, не зная, что принято желать учителям. Он ничего мне не ответил и аппарировал.

Весь оставшийся вечер я была тиха и задумчива. Это был странный день. Я увидела совсем другой мир, с другой жизнью и порядками, и мир этот казался мне прекрасным. Но люди, жившие в нём, хоть и были волшебниками, оставались всё теми же людьми. Я увидела веселье и сопереживание, равнодушие и надменность. Даже классовое неравенство. Образ сказки утекал, как вода сквозь пальцы. И это было грустно. Теперь же я волновалась, что не смогу построить в школе новую жизнь. В конце концов, туда я брала саму себя. Быть может, мне стоило изменить что-то в своём поведении, своих реакциях, да и вообще во взглядах. Я нуждалась в совете. Как никогда хотелось мне поделиться своими переживаниями, но я не могла бы рассказать всё.

Свет погасили, а моя грусть перетекла в уныние. Уныние в горечь, а горечь породила злость. И вот уже я злилась на порядки волшебного мира. Ну почему меня нашли так поздно? Почему незадолго до школы? Я бы могла столько избежать! А с Мэттом бы вообще не познакомилась. В волшебном мире я готова была жить хоть на улице, лишь бы там. А если бы я сбежала, как и хотела, смогли бы меня найти? Почему для таких как я нет каких-то заведений? О, с какой радостью я бы переселилась в волшебный приют. Хм, какое странное словосочетание.

А это идея. Что если мой приют, ну, скажем, взорвётся? Куда меня отправят? Эта мысль прогнала начавшуюся сонливость. Нет, правда, что стоит мне повернуть на кухне газовый кран? Или ещё что? Ничего не стоит. Кто сможет меня обвинить? А как объяснить, что выжила я одна? Мне кажется, нечто подобное я когда-то кому-то объясняла… Да, я говорила это врачам, а потом меня перевезли сюда.

Говорят, дети самые жестокие существа на свете. Если так, то я была тому подтверждением. Говоря по совести, я вообще редко к кому-либо испытывала жалость. Мысли о том, что перебить кучу народа в своих целях — это жестоко и бесчеловечно, вообще не пришли мне в голову. Важна была только лишь моя жизнь.

И хотя поначалу мысль моя была несерьёзной, но картинки настойчиво продолжали возникать перед закрытыми глазами. Неимоверными усилиями я заставила себя отложить это до утра. Из-за терзаний я вновь поздно уснула и вновь проспала. Следующее утро было практически идентично прошедшему, что не добавило моей душе тепла и не пробудило совесть.

Безоблачное голубое небо летнего дня, высокое яркое солнце палит нещадно. Плотная толпа молодых мужчин в рубахах и джинсах перекрыла автомагистраль, ведущую к металлургическому заводу. Бунтовщики возвели не просто пикеты, а настоящую линию обороны. Использовалось всё: перевёрнутые автомобили, выдернутые из земли телеграфные столбы и деревья, металлические решётки. Против конной полиции натянули проволочные заграждения. Рабочие вооружились большими камнями, картофелем, утыканным острыми гвоздями, и бутылками с зажигательной смесью.

Противостояли рабочим простые бобби в чёрной униформе. Конечно, прошедшие специальную подготовку и снабжённые дубинками, брандспойтами с водой и гранатами со слезоточивым газом.

Обе стороны не двигаются, напряжённо сохраняя дистанцию, внимательно присматриваясь перед схваткой к противнику. Бобби атакуют первыми, стараясь прорваться к воротам завода. Бастующие не желают сдавать позиций, бобби продолжают давить. Слышно громкие крики и ругань, вспыхивают многочисленные потасовки. В окно одного из зданий летит бутылка зажигательной смеси.

С бешено колотящимся сердцем я подскочила на кровати. Пытаясь отогнать наваждение, провела потной рукой по лицу. Мелкие кусочки штукатурки забили лёгкие, не давая вдохнуть, изо рта вырывались лишь жалкие сухие хрипы. Глаза щипало, их больно открыть, больно моргнуть, будто в них насыпали мелкой пыли. Пот насквозь пропитал тонкую пижаму, она неприятно липла к коже, сковывая движения. Не понимая, что происходит, покрутила головой туда-сюда, но всё вокруг смазано. В воздухе клубился серый дым, в нос ударила гарь и тошнотворный запах горелого... Мяса? Ударяя ногами по серой скомканной простыне, отползла к самому краю кровати и пальцем оттянула ворот сорочки, но только больно царапнула ногтем по влажной коже. В новой попытке сделать вдох запрокинула голову и слезящимися глазами упёрлась в чёрный, покрытый трещинами, потолок. Словно рассыпаясь, кусками он стал падать вниз, и я вжалась в стену, не в силах выдавить ни звука.

— Что ты там всё возишься?! — послышался откуда-то сбоку недовольный женский голос. — Всё скрипишь, и скрипишь, и скрипишь. Спать невозможно. Что ты так на меня уставилась?

Речь живого человека словно вернула в реальность, комната вдруг стала неожиданно чёткой, дым пропал, а с ним и оцепенение. Чёрные спутанные волосы, бледное лицо, заспанные глаза...

— Элис? — удивилась я и тут же закашлялась от сухости в горле.

— Нет, блять, фея-крестная, — приподнялась она на локтях. — Пять утра! Ты спать собираешься? Или что, кошмар приснился? — но вместо ответа я только неопределенно передёрнула плечами.

— Ложись давай, — более снисходительно буркнула она и упала головой в подушку.

С пару мгновений поразглядывав спящую соседку, босыми ногами я ступила на холодный пол. Раскинув руки в стороны, очень осторожно я шла к окну, боясь, что пол всё-таки проломится. Тихо, так чтобы не разбудить Элис, дёрнула оконный шпингалет и открыла окно. Совсем немного, ведь иначе рама бы скрипнула и меня обязательно кто-нибудь услышал. Прохладный ночной воздух нежно коснулся лица, а ветер тихо шелестел летней листвой. На столе мирно тикали часы, отсчитывая время до подъёма. Всё обыкновенно и привычно. Мне стало немного спокойнее.

Этот кошмар о восстании рабочих мучил меня вот уже несколько лет. В то время о самих событиях я знала мало: из прочитанных газет было ничего не ясно. Только мешанина незнакомых, слишком заумных терминов. И всё же события эти в значительной степени повлияли на дальнейшую мою жизнь, так как разворачивались на моих глазах. Волею судьбы я застала восстание рабочего класса против капитала, восстание против начальников всех мастей — в университете, на производстве, в государстве.

Все началось в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году, когда правительство объявило о своём намерении закрыть часть шахт. В ту пору в угольной промышленности Англии было занято свыше двухсот тысяч человек. Вместе с семьями рабочих это число вырастало до полумиллиона. Итак, некоторые из предприятий решили закрыть, выбросив на улицу двадцать тысяч горняков. Вслед за тем, четвёртого апреля, началась борьба и длилась около года. Одна из самых крупных стачек в истории рабочего движения. И самая долгая. К бунтующим примкнули их семьи, друзья и соседи, проживающие с ними в одних кварталах. Каждый день в этот поток вливались всё новые и новые человеческие реки, в итоге забастовка охватила всю Великобританию, превратив промышленные области в оккупированные территории.

Та забастовка, что преследовала меня во снах, произошла в городе Шеффилд, в одном из самых больших промышленных городов Соединенного королевства. Это было всё, что я помнила, так как значительный кусок был просто стёрт из моей памяти. Я не помнила, как и почему оказалась в районе Парк-хилл. Но, тем не менее, он очень пострадал в ходе бунта и меня доставили в местную больницу с сотрясением мозга.

Пожалуй, пребывание в госпитале стало самым страшным временем в моей жизни. Любая больница может принять ограниченное число пациентов, но пострадавших было слишком много. Об отдельных палатах не могло идти никакой речи. Скоро люди наполнили даже коридоры. Лечение также проходило очень медленно и не всегда эффективно. От других городов в ходе восстания Шеффилд был отрезан, очень скоро начала ощущаться нехватка еды и медикаментов. Конечно, население города могло бы вырваться, если бы хотело. Но врачи, учителя, студенты — все они были частью угнетаемого рабочего класса, все едино боролись за свои права.

К другим раненым я мгновенно почувствовала непреодолимое отвращение: они несли с собой стоны, вопли, бред и удушливый запах смерти, который преследовал даже во сне. Большие, грязные, зловонные люди с отвратительными ранами на теле — при виде их любого нормального человека вывернуло бы наизнанку. Я не была исключением. Но человек, жаждущий жить, может приспособиться к любым условиям, а любовь к жизни была во мне сильнее всех прочих чувств.

Именно в ту пору я начала приобретать навык игнорирования неприятных моментов. Когда меня начинало что-то беспокоить, я просто решала подумать над этим позже и переключала своё внимание на что-то другое. А позже мысль либо вообще больше не посещала мою голову, либо уже не казалась такой страшной или неприятной.

И вот я была вынуждена привыкнуть к смраду, привыкнуть к стонам и смерти. Застывший взгляд умерших, которых увозили на каталке, перестал меня пугать и вызывать в груди чувство суеверного ужаса. Стоны, крики, всхлипывания стали привычны моему уху, под этот аккомпанемент я могла крепко уснуть. Тени от деревьев, по ночам приобретавшие устрашающие очертания, перестали казаться бесплотными душами. Кровь больше не страшила, а чужая боль не трогала, не вызывала в душе ни ответной боли, ни жалости. Человеческие страдания стали фоном моей жизни, и я не обращала на них более никакого внимания, точно так же как нормальные люди не дивятся детскому смеху.

Наступил день, когда я окончательно поправилась, что совсем не радовало. За стенами больницы продолжались столкновения, часто слышны были выкрики, выстрелы, взрывы. Мне было страшно выходить на улицу, я стала имитировать недомогание, но обмануть врачей не удалось. Как я поняла из одного короткого разговора, меня просто некуда было пристроить, но и содержать самим хлопотно и затратно. Боясь, что меня прогонят, я умоляла позволить мне остаться, клялась, что не доставлю проблем, и говорила, что могу быть полезна и выполнять любую работу. У меня не было родителей, которые бы искали меня, а обществу города было просто не до проблем сирот. Состояние старого приюта и раньше было плачевным, а уж теперь там было попросту опасно находиться. В таких условиях устроить ребёнка в семью сложно, долго. И никто не горел желанием этим заниматься, лишь поэтому я оставалась в больнице. Брошенный ребёнок, работающий за еду, не мог не вызывать сочувствия и для меня часто находили пару ласковых слов, так что счастье мое стало безграничным.

С самого утра, надев большое закрытое от шеи до пола платье, я приступала к своим обязанностям. Конечно, ничего сверх важного мне не поручали. Принести бумаги туда или оттуда, что-то кому-то передать, помочь раздать еду, накормить или переодеть, заштопать, помыть и убрать, скатать бинты и ватные шарики, вынести безопасный мусор. А тошнотворный запах смерти продолжал впитываться в волосы, в кожу, проникал в самое сердце, но новые обязанности отвлекали от подобных мыслей. Вскоре уж я так привыкла к этой жизни, что существование другого, счастливого мира казалось мне не более, чем выдумкой.

Началась зима. В тот день работы было непривычно мало, так что ближе к вечеру, уже поужинав, я слонялась по коридорам и лестницам, спускаясь всё ниже, ниже, ниже. Так я и набрела на больничный морг. Ещё не зная, что это за место, я шла туда из-за банальной тишины. Да и запах там был совсем другим. Мёртвые тела к тому моменту уже не пугали, но в комнате их оказалось много. Слишком много. А, быть может, и не слишком, но моё воображение всё дорисовало. Холодные и синюшные, они лежали совершенно неподвижно, но меня не покидало ощущение, что за мной следят. Было страшно развеять эту тишину, быть замеченной, поэтому я начала пятиться назад, но натолкнулась на столик с инструментами. Из-за белой ширмы вышел человек. Он был высок и худ, а больничная форма прибавляла его коже белизны. Мне он показался восставшим мертвецом.

Мне отчаянно хотелось кричать и плакать, поделиться увиденным хоть с кем-нибудь. В считанные минуты я добралась до самого верхнего этажа, не забывая всех оповестить о том, что мертвецы-то встали! Всё моё тело колотило, и внутри поселился ужас, но взрослые моих страхов не разделили, кто-то даже рассмеялся. Тогда я поняла, что помощи от них ждать нечего.

Темнело, тусклый вечер переходил в тёмную ночь, а я тихо лежала на своей кровати, обняв себя худыми руками, и размышляла о том, что нашла вход в ад. Страшно боялась уснуть и проспать нападение. Вдруг мёртвые покинули бы своё тихое пристанище, и мир усопших явился бы мне прямо в этой палате? Изо всех сил старалась сдержать всхлипывания, которые неминуемо бы выдали меня, только вытирала ручонками мокрые щёки, но упорно продолжала держать глаза открытыми. Ведь в любую минуту надо мной могло склониться бледное лицо с выражением голодной жадности. Откинув со лба растрепавшиеся волосы, я предприняла попытку бесстрашно обвести взглядом тёмную комнату. Чтобы доказать хотя бы самой себе, что я-то уж точно ничего не боюсь. Вдруг на стене резко появилось пятно света, которое точно-преточно служило вестником из другого мира. Я была слишком потрясена всем пережитым, а потому даже не подумала в тот миг о свете фонаря. Появление этого пятна вызвало во мне безграничный ужас. После, видимо, я потеряла сознание.

Очнулась я как после страшного кошмара, а мир вокруг никак не изменился. Люди, бинты, работа. Спустя ещё пару дней я окрепла в мысли, что вход этот никто кроме меня не видит. Тогда я решила, что все это из-за «цветов», ведь люди вокруг продолжали быть серыми. Это означало только, что я особенная, что вот она миссия моей жизни. В собственных глазах я представлялась себе героиней мирового масштаба. Шутка ли это — спасти мир от зомби?

Но одно дело было об этом думать, а другое сделать. «Хватит бояться всего на свете», — приказала я себе и снова спустилась в морг, вооружившись украденным шприцем. Снова меня окутал резкий неприятный запах, снова заледенели пальцы. Тела́, к моему удивлению, выглядели вполне обычно, но я не верила этому впечатлению, крадучись передвигаясь по комнате. Снова на том же месте ко мне вышел мертвец. Правда, в этот раз от него значительно пахло спиртным. Много лет спустя я вновь почувствую этот запах и узнаю, что это бренди.

Громко я объяснила о своих воинственных намерениях и о том, куда собиралась отправить его. Мертвец только громко рассмеялся, и я отметила, что зубы у него совсем не гнилые. В ответ на предложение потрогать за руку я, передёрнув плечами и сбросив остатки страха, сделала решительный шаг вперёд, словно собиралась проломиться сквозь стену. Рука оказалась неожиданно тёплой. А на столе хлеб, масло и сыр. Желание спасти мир сразу как-то поблекло, желудок протяжно заурчал. Так мы с доктором Грэхэмом установили мир в моей душе в общем и мир во всём мире лично для меня.

Я могла поужинать с ним, но только в обмен на обещание, что никому ничего не скажу. Жуя сандвич с тонким слоем масла и ломтиком сыра, я чувствовала себя очень комфортно, а потому простодушно спросила: не страшно ли доктору всё время в таком холодном тихом месте? И он рассказал мне о мрачном подземном царстве Аида, куда не проникают солнечные лучи, покой которого не нарушают живые голоса. Взгляд его маленьких тёмных глаз наткнулся на весы, так он рассказал мне о неумолимых судьях Миносе и Радаманте, что взвешивают души умерших на весах, и сразу становится ясно, кто сколько грешил.

Мрачный доктор был гораздо интересней всех знакомых мне взрослых. Я пришла и на следующий день, и на следующий за ним, и ходила всю неделю, а затем месяц. Правда, еда была не всегда, но была возможность её получить. В те дни, когда Брендон Грэхэм был трезв, он не был многословен и особенным радушием не отличался. Иногда даже старался испугать, чтобы я, наконец, перестала донимать его. Но пьян он был чаще и в такие моменты продолжал рассказывать древнегреческие мифы и сказки.

После встреч с ним, видя умирающего, я старалась всё досмотреть до конца, чтобы увидеть этого ужасного бога смерти Таноса. Порою я считала, что таким образом спасаю чью-то жизнь, мешая Таносу исполнять его работу. Сам человек при этом не интересовал меня вовсе, ведь я старалась застать божество за работой, но нить рассуждений мне нравилась. Или же подолгу притворялась спящей, надеясь услышать взмах крыльев Гипноса. Сквозь сон мне казалось, что ресниц непременно коснулся его жезл.

Правда, ни один миф до конца доктор так и не рассказал, потому часто сбиваясь на собственные рассуждения. А рассуждал он об одной только анатомии. Должно быть, через пару часов он просто забывал о моём присутствии. Говорил он увлеченно, мне нравилось слушать его, подперев кулачком подбородок, хотя было почти ничего не ясно. И всё же таким образом я узнала, что человек это не кожаный мешок определенной формы, наполненный костями и кровью. А из увиденного ранее именно так я и считала.

В один из дней я как обычно пробралась к доктору, а он, занятый работой, сразу меня не заметил. На весах он взвешивал нечто круглое, красное и с какими-то прожилками.

Вид внутренностей пробудил во мне мучительные мысли. Казалось, что это просто мясо. Только сырое. Я так давно его не ела. Подталкиваемая чувством голода я решилась уточнить, будет ли доктор его варить или зажарит? Инструмент так и выпал из его рук. Так я впервые увидела чьи-то внутренности.

И снова лежала без сна всю ночь, чувствуя странную разбитость, а голову мою занимали пугающие мысли о куске мяса. Никогда я не слышала, чтобы люди ели людей. Но ведь животные едят друг друга, а люди — животных. И все же я не слышала, чтобы так делали. Спросить об этом я так и не решилась отчасти от того, что доктор Грэхэм внезапно стал пить гораздо меньше.

В тысяча девятьсот восемьдесят пятом правительство перекрыло профсоюзам банковские счета, или их остатки, и мятеж сошёл на нет окончательно. Количество раненых стремительно уменьшалось, работы для меня становилось всё меньше. Город сильно пострадал, так как для сооружения пикетов использовалось абсолютно всё. Бывший приют, о существовании которого за год я успела позабыть, признали нежилым. Для постройки нового требовалось время, поэтому всех сирот распределили по городам.

Миновало Рождество и грязноватый снег кляксами лежал у больничных стен. Строгие на вид люди — я это почувствовала — пришли за мной, поэтому отступила на шаг, а затем ещё и ещё и, в конце концов, побежала. На мокром кафеле последнего коридора мои ноги разъехались в разные стороны, я упала. Взрослые говорили, что я уеду в лучшее, гораздо более хорошее место, но ничто не могло меня утешить, я только отрицательно мотала головой и никак не могла остановить глупые слёзы. Только я вытирала одну, как сразу же катилась другая. Доктор Грэхэм, вышедший на шум из своей мрачной обители, только тяжело вздохнул. Пришедшие люди зло уставились, но не его вина, что я к нему так привязалась.

Он не пытался меня уговорить, зная, что это бесполезно. Присел рядом и беспомощно открыл рот, но так и не найдя слов, просто протянул вперёд куклу. Яркая, новая, красивая, она сразу же отвлекла моё внимание. Первый в жизни подарок. Он сказал, что больница переезжает тоже, но сотрудники едут вперёд. И, естественно, я еду с ними, ведь я тоже работаю, ведь я же умная и взрослая, а разревелась как малышка по такому пустяку.

«Глупая ты девочка», — сказал он с невеселым вздохом, и мои щёки залил густой румянец стыда. Медленно и нехотя я побрела следом за незнакомыми людьми, продолжая оглядывать всё вокруг заплаканными глазами, прижимая к груди заветную куклу.

Стрелка часов сдвинулась на час вперёд, небо окрасилось в предрассветный бледно-розовый цвет, а ранние птахи завозились в своих гнёздах. Я разозлилась на себя, не стоило сейчас думать обо всем этом.

Решив попытаться поспать ещё немного, очень тихо улеглась обратно в кровать, свернувшись калачиком, и прижала к груди куклу, стараясь согреть своим теплом. Словно куполом укрыла нас одеялом, и стало совсем хорошо. Потому что нас двое, и это было правильно.

* * *

Конечно же, я снова проспала, но в этот раз внешнему виду уделила гораздо больше внимания. Правда, пришла к самому концу чтения и получила своё наказание. Снова не смогла поесть.

День выдался по-настоящему тяжёлым, хотя свободного времени у меня было в достатке. Мисс Мэри сетовала на излишнюю строгость директрисы: с такими руками помощи от меня мало, ни почистить, ни помыть, ни заштопать.

Конечно же, едва только оказавшись в одиночестве, я решила посвятить время волшебному миру. И первым, и вторым, и тысячным желанием было немедленно использовать волшебную палочку, но я не рискнула, просто подержала её в руке, пока боль в ладони не стала нестерпимой. Казалось, что просто сама древесина дарила приятное тепло. Дальше предстояло выбрать книгу для чтения. Пролистав несколько, я поняла, что ничего толком не ясно, а потому в первую очередь решила читать про школу.

Перед этим обернула обложку книги старой газетой, чтобы внезапно вошедший не спросил, о чём это я читаю. Книга сразу же потеряла свой внешний лоск, но менее интересной от этого не стала.

Хогвартс — единственная волшебная школа Великобритании. Как я узнала из книги, он был построен ещё в десятом веке четырьмя великими магами и волшебницами того времени. Хогвартс — это не просто большое здание. Это целый замок, на территории которого также располагались озеро и лес. Картинки в книге двигались, словно живые — просто потрясающе!

На обучение принимали всех детей — волшебников, которым исполнится или исполнилось одиннадцать лет. Обучение от пяти до семи лет, по желанию. Особенно меня заинтересовали экзамены в конце каждого года. В конце пятого и седьмого курса важные экзамены СОВ и ЖАБА. Я сразу же соотнесла их с магловскими GCSE или экзаменами «Уровня А или IB».

Ближайший населенный пункт, деревня Хогсмид, где располагалась и железнодорожная станция. Возможно, именно туда и ехал Хогвартс-экспресс. Всего в школе двенадцать дисциплин. Почти как в магловском мире: пять основных, изучение остальных по желанию.

Я только-только добралась до глав, посвященных Основателям школы, как дверь открылась, и в комнату ввалились Элис и Майк.

— О, ты здесь? — удивилась моя соседка. — Я думала, ты, как обычно, куда-то уехала.

— Уедешь тут с такими руками, — буркнула я, поёрзав на кровати, давая понять, что мне тут ну очень удобно.

— Не хочешь прогуляться? — невинно поинтересовалась Элис.

— А ты не хочешь?

— Девочки, не ссорьтесь, — посоветовал Майк, распахивая окно. — Кстати, видел Уилсона. Младшего.

— И как? — напряглась я.

— Знаешь, лучше бы ты ни о чём не просила. Глядишь, не всплыло бы, что ты нам гонишь.

— Я не вру!

— Перестань, — резко прервал Майк. — Вещи-то всё ещё в доме. Если ты взяла их, как говоришь, как они там оказались?

Вместо ответа я с глухим стоном слегка ударилась макушкой о стену.

— То-то и оно, — заметил Майк, чиркнув зажигалкой.

— Дыми в окно!

— И что теперь? — прервала я их обычную перепалку.

— Раз дали наводку, ты все равно должна принести вещи.

— Да не могу я! Я же наследила там так, как только могла.

— Это никого не волнует, Трис, ты это знала и знаешь. Сама же просила, чтобы тебя перевели в южный Хилстон.

Захлопнув книгу, я подошла к открытому окну, понуро опустив голову, принялась отдирать пальцами засохшее дерево с подоконника. Всё было так, как говорил Майк. Привыкнув к тому, что с легкостью проникаю в дома, я стала считать себя неуловимой, недосягаемой. От безнаказанности амбиции мои росли, я попросила перевести меня в район покрупнее. Помню, в тот вечер я много хвалилась своими успехами, вот меня и решили спустить с небес на землю. Южный Хилстон — самый богатый район Сандауна. Район, где работали настоящие мастера.

И я с треском провалилась, ведь раньше проникала только в самые обыкновенные дома. В сигнализации я не видела ничего страшного, даже не удосужилась почитать. Первое время всё было легко, как и всегда. Сигнализация под моим напором задымилась и отключилась, в доме я себя чувствовала раскованно и безопасно, неспешно ходя по комнатам. Я же не знала, что в охранную компанию поступил сигнал о вышедшей из строя сигнализации, что уже через десять минут к дому подъехала патрульная машина. Хорошо хоть в окно высунулась.

Как у меня хватило наглости на дальнейший спектакль — это загадка. За домом я наблюдала целых две недели, а потому знала, что у хозяев была дочь чуть младше меня самой. В рекордные сроки я натянула её одежду, глаза мои мгновенно заслезились. Добрым полицейским я объяснила, что пораньше вернулась с художественной школы, но что-то пошло не так, а реву я, потому что сигнализация сломалась, отец будет ругать. Мне поверили, и снова я воспарила на крыльях, уже предвкушая, как расскажу об этом случае сегодня на заброшке, как стану знаменитостью в определенных кругах. Но нет, позвонили хозяину дома, и мне пришлось притворяться его дочерью ещё и по телефону. Не мудрено, что голос мой показался ему не таким. А пока он звонил в эту самую школу узнать на месте ли его дочь, я отпросилась в ванную и сбежала через окно. Оставив в доме всё: одежду, инструменты, отпечатки пальцев, в конце концов. Если бы не это, вряд ли меня бы так дёргали.

— Глупо соваться туда сейчас: наверняка поставили новую сигнализацию. Да и запомнили меня там, ручаюсь.

— Прошёл уже месяц, а у полиции полно работы помимо неудачливой воровки, Трис. Мы не любим пустословов, — пожал плечами Майк.

Знакомая фраза, но сказал он её не так, как раньше говорил Мэтт. Не было в его голосе ни издевки, ни смешка. Майку не нравилось притеснять таких же сирот, как он сам. Но это не означало, что он мне поможет.

Я знала правила, но всё равно тяжко вздохнула. Мне не хотелось тянуть в новую жизнь старые проблемы и долги. Конечно, в волшебном мире меня вряд ли найдут, но ведь я вернусь на лето. С другой стороны, если меня поймают, об этом могут узнать в школе. Вряд ли в Хогвартсе рады воришкам. Майк бросил вниз докуренную сигарету, а я протянула вперед раскрытые ладони:

— Посмотри на мои руки. Сейчас я всё равно ничего не могу, — в ответ он провел грубым пальцем по свежим полосам, вызвав у меня гневные восклицания.

— Терпеть не могу Хаббард, — только и ответил он. — Недели через две немного заживут.

— Две так две, — вздохнула я, довольная хотя бы отсрочкой. А за это время мне придётся придумать что-то и выкрутиться.

— Говорила я тебе, не связывайся ты с этими упырями, — со знанием в глазах сказала Элис за нашими спинами.

— Чья бы корова мычала, мелкий дилер.

Их перепалку я не слушала, погрузившись в собственные мысли. Действительно, зачем я в это влезла? А во всем Элис виновата. Мне пришлось сказать ей, куда я периодически уходила, иначе она отказывалась прикрывать меня перед наставницами. Потом она проболталась Майку, а тот — Мэтту, а тот уже нашёл меня. В самом деле, нельзя таскать кошельки на чужой территории. В тот раз я решила избрать путь дипломатии, который был более прибыльным в перспективе.

Так Мэтт впервые привел меня в заброшенное здание к местной банде. Первое время я всё ещё промышляла на улицах, имея в этом деле ошеломительный успех. Меня примечали, меня хвалили, а в новой компании, рядом со взрослыми парнями, которые казались мне смелыми и умными, я тоже чувствовала себя крутой, смелой, умной. Взрослой.

Потом уже мне позволили забираться в дома. А учил меня всё тот же Мэтт. Стоя за спиной и глухо ворча, объяснял, как пользоваться отмычками, как двигаться, что говорить, если застали на месте. Он же одолжил набор первых инструментов. Он же показал в городе все лазы и короткие дороги. Он же дал первый заказ. А я его… так.

Эти короткие, отрывочные воспоминания вызвали боль в груди, никак с внутренними органами не связанную. Теперь-то я, наверное, поступила бы как-то иначе. Тряхнув головой, я постаралась отбросить эти мысли, словно мусор, отметая от себя нечто очень-очень ценное.

Я не придала этому значения и, чтобы отвлечься, заговорила:

— Что слышно о Мэтте?

— Да ничего, — мгновенно отозвался Майк, мигом посерьёзнев. — Полиция проверила уже все версии, мы прошерстили своих. Ты, кстати, когда его видела?

— За три дня до, — хрипло ответила я. — Меня же Хаббард в доме заперла, забыл?

Моя резкая бледность, пальцы, с силой сжимавшие подоконник и сухой голос были поняты Майком по-своему. В внезапном порыве единодушия он положил мне руку на плечо, вызвав мурашки по всему телу.

— Ничего. Ничего, мы найдем эту сволочь.

Он не мог пообещать мне ничего страшнее. Из комнаты меня всё же выперли, поэтому, прихватив «Историю Хогвартса», на все ещё слабых от страха ногах я полезла на чердак, устроившись на деревянной коробке. Там было довольно душно, воздух затхлым, а под балками летала пара мух, но это никак не могло отвлечь меня от чтения волшебной книги.

Каждая глава была увлекательней предыдущей, ведь история чужой жизни —это так захватывающе! С равным удовольствием я читала обо всех, но больше всего мне запомнилась история Елены Райвенкло (дочери Ровены) и Кровавого Барона. Влюбленный, который в приступе ярости убивает свою возлюбленную. И хотя я никогда не была ценителем любовных романов, но такой прочитала бы, не отрываясь. Естественно, никак нельзя было обойти вниманием Салазара Слизерина, который рассорился с остальными, покинул школу и запретил принимать на свой факультет маглорожденных детей. Таких, как я.

Это меня страшно разозлило и одновременно опечалило. В книге упоминалась некая церемония распределения. И самое интересное, не на основе вступительных экзаменов. Дом Гриффиндор — для благородных и храбрых, Дом Хаффлпафф — для трудолюбивых и честных, Дом Райвенкло — для мудрых и умных, Дом Слизерин — для амбициозных и хитрых.

Как за один день можно выявить подобные черты в человеке, мне было не ясно. Я думала, что, может быть, нас погрузят в какую-то иллюзию, в какую-то вымышленную ситуацию и на основе принятого решения распределят? Отложив книгу и смотря в запыленное окно, сквозь которое пробивались солнечные лучи, я гадала, куда же попаду. И куда бы хотелось.

Слизерин из-за происхождения отпадал. Храброй я могла себя назвать, ведь и смелость бывает тёмной, а вот благородной вряд ли, так что Гриффиндор тоже вычёркивался, как и Хаффлпафф: трудолюбие — вполне, а вот честность совсем не мой конёк. Оставался только Дом Райвенкло, и я грезила тем, как живу в башне синих и бронзовых тонов. Орлы — птицы гордые и красивые, было бы здорово присоединиться к ним. Мои возвышенные мечтания прервал громкий призыв к ужину. Вздохнув, я покинула своё убежище.

И снова ночью не могла уснуть. «Как же мне отвертеться от вылазки в Хилстон? — сотни раз я прокручивала этот вопрос в голове, но так и не находила реалистичного решения. — А вся проблема в том, что я не могу пользоваться магией. Или могу? Или можно списать всё на стихийный выброс? Да нет, выброс в чужом доме — чушь». Страх, что меня исключат и больше не пустят в волшебный мир, ледяными когтями царапал сердце. От терзаний я не находила себе места, вертясь на кровати. «Но выход должен быть! Может, мне и в самом деле подорвать это чёртово место или ещё что? Я просто перееду и всё. И без проблем». То, что ближайший приют находился в Ньюпорте, в городе, где жили Фрэнк и Каспер Уилсоны, отец и сын, глава территориальной полицейской службы и главарь банды, я из виду упустила.

Поэтому, осторожно поднявшись с кровати и натянув на босые ноги носки, я вышла в коридор с намерением проверить газовые баллоны в кухне: об утечке газа и возможном взрыве я слышала часто. Но не дошла.

По обыкновению в коридорах не горел свет, но до меня донесся тихий, едва различимый шепот. Я рискнула подойти чуть ближе. И хотя никого не видела, женский голос я узнала сразу — мисс Мэри. А вот мужской мне не был знаком. Значит, это кто-то чужой. Сделав этот вывод, я заспешила обратно: в любом случае на кухню я бы не прошла, а удачу испытывать не стоило. В последнее время она и так от меня отвернулась.

Две недели, по моему мнению, пролетели слишком быстро: чтение захватило меня с головой.

Трансфигурация оказалась штукой безумно интересной и сложной. Шутка ли — превращение одних предметов в другие, неживых в живые и наоборот? В учебнике приводились длинные строчки на латыни и схемы превращений. С непривычки язык не слушался и заплетался. По несколько часов в день я их все повторяла и повторяла, а чердак стали обходить десятой дорогой. Малышня пустила слух, что там поселилось привидение.

Зельеварение представляло собой тонкую науку, требовавшую концентрации внимания и тесно связанную с гербологией. Разные составляющие зелий, разные способы их обработки, подсчет необходимого количества ингредиентов, а ещё я нашла жуткого вида таблицу сочетания веществ! Каждый вечер я зазубривала всё это наизусть. Голова болела, глаза слипались, но я не сдавалась.

После этого гербология выглядела довольно простой наукой, изучающей особенности произрастания, ухаживания, полезности различных частей растений и их сбора. Хотя классификация растений также была довольно внушительной, но и она покорилась.

Астрономия — единственный предмет, где не нужна была магия. Планеты, звёзды и созвездия, их величина и расстояние между ними. Как-то раз я открыла рабочую карту звёздного неба… Закрыла её обратно и положила в чемодан. Изучение сего предмета ограничилось разглядыванием маленькой модели солнечной системы.

Учебник по защите оказался красочным и интересным. Там были описаны всевозможные тёмные твари, но особенно заинтересовала глава о сглазах, не очень вредных, на мой взгляд, но довольно неприятных.

Книги чар в основном рассказывали о движениях палочкой и магических формулах заклятий. Как и в трансфигурации, преобладала латынь. А вот интересно, что я творила магию и без особого движения кисти, и без слов, и все получалось... В учебнике говорилось, что: «намерение, вслух озвученное, приносит колдующему пользы больше и скорее позволяет желаемого добиться». Теперь только оставалось узнать о движениях.

* * *

Это был самый обычный субботний вечер, не предвещавщий никаких бед. Миссис Хаббард вместе с подавляющим большинством наставниц засела в кабинете и составляла список покупок на новый учебный год. Малыши высыпали на улицу, старшие расползлись по своим комнатам и углам, Элис с Майком ушли в город по делам. Всё это должно было делать меня просто счастливой, но вместо этого я металась по комнате, обхватив себя руками. Я так и не придумала ничего толкового. Выход был один: лезть в дом, но без магии это было решительно невозможно.

Я всё раздумывала над возможностью магического выброса, страх и стресс делали своё дело. Взяв в руки книгу заклинаний, я намеревалась что-нибудь испробовать. Что-нибудь простенькое. При этом я собиралась не использовать палочку. Я надеялась, что, может, из-за её применения и регистрируется незаконное колдовство?

Испытывая сильное волнение и ещё более сильное желание поколдовать, я встала в самый центр комнаты и, направив на куклу указательный палец, стараясь держать магическую нить в пределах тела, повторила требуемое короткое движение:

— Репаро, — решительно произнесла я.

Сразу же за этим от пальца отделилась нить, только на мою энергию совсем не похожая. Очень тонкая, но плотная, и, что важнее, серебристо-голубая. Раньше цвета никогда не менялись. Перепугавшись, что я напутала и сделала что-то не то, отступила на несколько шагов, ноги мои подкосились, и я уселась на кровать Элис.

Пока я падала, нить достигла куклы, опутала её мерцанием и мгновением позже исчезла, словно её никогда и не существовало. Кукла, мирно сидевшая на кровати, была совершенно новой. Словно доктор Грэхэм вручил мне её пару минут назад. Даже волосы уложены в два пушистых золотистых хвоста.

Это был волшебный момент, тот самый момент. Дрожащими руками я взяла игрушку в руки. Сейчас это и не кукла была вовсе, это было доказательство. Никто не вошел в дверь, никто не аппарировал к воротам приюта, никакой сирены, никаких громов и молний. Минута. Две. Три. А я так и продолжала стоять, помертвевшими руками сжимая маленькие тканевые ручки.

К пятой минуте в своём воображении я успела нарисовать радужные картины новых побед, уже планируя взять несколько заказов и накопить ещё немного денег. Приятное забытье разрушил стук в окно, непроизвольно я втянула голову в плечи, глаза мои заслезились. Я была готова разыграть стихийный выброс.

Но вряд ли сова оценила бы мои актерские способности.

Если не учитывать зоомагазин в Косом переулке, сов я никогда не видела и не спешила открывать. А птица настойчиво стучалась в окно. К лапке её был привязан лиловый конверт. Скрепя сердце подталкиваемая опасением, что кто-нибудь придёт на шум и увидит эту странную картину, я забралась на стул и отворила окно. Лица сразу же коснулся ласковый вечерний ветерок, который показался мне ненатуральным, искусственным. Наигранным. Разве может быть за окном такая хорошая погода, когда в жизни всё так плохо? А сова, тем временем, описала полукруг и приземлилась на прикроватную тумбочку, протянув лапку.

И хоть это было письмо из волшебного мира, мне совсем не хотелось его открывать. Не вижу проблемы — нет проблемы. Но сова нетерпеливо щёлкала клювом, как бы сетуя на мою нерасторопность.

«Дорогая мисс Свенсон!

Мы получили донесение, что в месте вашего проживания сегодня вечером в восемнадцать часов тридцать три минуты было применено заклинание Репаро.

Как Вам известно, несовершеннолетним волшебникам не разрешено вне школы использовать приемы чародейства. Еще одна такая провинность, и Вас исключат из вышеупомянутой школы согласно Указу, предусматривающему разумное ограничение волшебства несовершеннолетних (1875 г., параграф С).

Так же напоминаем, что любой акт волшебства, способный привлечь внимание не умеющего колдовать сообщества (маглы), является серьёзным нарушением закона согласно Статуту секретности Международной конфедерации колдунов и магов.

Счастливых каникул!

Искренне Ваша Муфалда Хмелкирк.

Сектор борьбы с неправомерным использованием магии.

Министерство магии»

Сова уже улетела, тихо прошуршав крыльями над головой, а я всё продолжала всматриваться в золотистые строчки, сотни отрывочных мыслей проносились в моей голове. «Не получилось. Меня не исключили. Муфалда — какое необычное имя. Меня не исключили. Счастливых каникул, как же. Не исключили. Параграф С 1875 года. Не исключили. Еще одна провинность… Но меня не исключили!»

С чувством невероятного облегчения я упала на кровать и совершенно искренне и громко рассмеялась, но тут же смех мой прервался. «Простофиля. Идиотка», — ругала я себя. — Всё-таки была возможность применить, по крайней мере, одно заклинание! И что ты сделала? Куклу починила. Куклу!»

— В жизни больше не стану перестраховываться, — пробурчала я, смотря в совершенно новые вышитые голубые глаза.

* * *

Над головой простиралось бескрайнее синее небо, высокое солнце светило по-летнему ярко. На газонах густо росла трава, усеянная яркими пятнами цветов. В сочной зелёни деревьев звонко пели птицы. Всюду порхали бабочки, жужжали всякие букашки.

Девятилетняя девочка, смеясь, босиком бежала по траве, ручками стараясь достать яркие крылышки бабочек. Словно конфетти на траву осыпались нежные лепестки цветов. Вышедшая на веранду женщина ласково позвала девочку привязывать к перилам входной лестницы огромные воздушные шары. Мужчина подхватил девочку на руки, и та залилась весёлым беззаботным смехом.

Пригладив мягкие детские кудряшки и поцеловав жену, он сел в автомобиль. Семейство махало ему вслед. Когда машина исчезла за поворотом, они скрылись в доме, чтобы украсить его шарами, лентами, хлопушками, вместе испечь именинный торт…

Я собиралась ограбить их дом.

Вот уже неделю, сидя в кустах недавно купленного кем-то дома, я наблюдала за этой семьёй. Я не могла пользоваться магией, не могла обойти сигнализацию, не могла отвертеться от Каспера и Майка, поэтому решилась на отчаянные меры: залезть в дом, когда там люди. Страшно ли мне было тогда? Ещё как. Сидя в кустах в нарядном платье, купленном в Косом переулке, потными ладошками я сжимала дрожащие колени. Надо было ждать.

Мучила ли меня совесть? Нисколько. Давно уже я избавилась от подобных угрызений, как и в случае с Мэттом, словно надоевшую безделицу выбросила это важное качество.

Совесть порождала сомнения, а сомнения — нерешительность. А в таком деле никак нельзя быть нерешительной. Лучше и вовсе не начинать.

Когда я впервые начала украдкой таскать деньги, совесть и стыд ещё порядком мучили меня, а страх быть пойманной на месте преступления был так силён, что я едва решалась смотреть на мятые купюры. Но от частых повторений не слишком развитое чувство порядочности заметно притупилось, от безнаказанности исчез и страх.

Из-за подражания героям книг, у меня возникало чувство противоречия: вряд ли все эти благородные сильные духом дамы, все эти самоотверженные люди посчитали бы моё занятие достойным. Я просто стала акцентировать внимание на отрицательных персонажах. На злых, но сильных, на коварных, но хитрых, на лжецах, но умных, на убийцах, но смелых. Ведь для нарушения закона нужны смелость, ум и сдержанность. А сами по себе это качества не плохие. И я перестала внутренне себя грызть.

От мыслей меня отвлек шум подъезжающей машины: первые гости. Вторые, третьи. Я ждала, когда прибудет побольше народу. В соседнем купленном доме ещё никто не жил, новые хозяева, перевезя часть мебели, собирались въехать через пару дней. Дождавшись, когда мужчина в соседнем дворе дополивает свою лужайку и налюбуется результатом, я пробралась в дом, затем вышла через входную дверь.

Чувства при этом я испытывала весьма смешанные. Но решила подумать позже, сейчас мне никак нельзя поддаваться эмоциям. Ни своим, ни чужим.

— Ой, а ты кто? — приветливо спросила меня женщина, вытирая руки о белоснежное полотенце.

— Добрый день. А я живу вон в том доме. Мы только вчера переехали, — ответила я, носком новехонькой чёрной туфельки смущенно ковыряя газон. Сердце готово было лопнуть и прекратить эти мучения.

На вопросы о родителях я ответила, что оба они на работе, а я вот дома. Там скучно, а тут такой праздник, и вот я решилась разузнать, что же тут такое. Ясное дело, что дочка новых соседей моментально была приглашена. Пожалуй, столько вранья разом я редко когда говорила в своей жизни. Нацепив на голову праздничный колпак, я представилась именем Изабеллы Сойер. Запивая соком сладкое печенье, я охотно рассказывала, что родители мои химики и много работают, часто оставляя меня одну. Что отец мой с виду человек весьма строгий и холодный, резкий, но если только вам удастся пообщаться с ним поближе, то вы увидите, что на самом деле он хороший. А вот моя мать напротив, женщина очень импульсивная, натура страстная, но отходчивая.

Пока хозяйская дочка задувала десять свечей на торте, я чувствовала странное опустошение. Уныние и печаль. Вызваны они были ложью, видом чужого праздника, счастья мне не доступного. Но больше всего угнетало, что мою дорогую, единственную куклу, результат первого заклинания, пришлось отдать в качестве подарка. Я была уверена, теперь ей суждено пылиться среди кучи других игрушек, нелюбимой и забытой.

Глупость.

Но сердце моё разрывалось.

Пришло время игр. Взрослые дамы, сидя на веранде, углубились в умилительные разговоры о своих детях. Каждая хотела похвастаться, поохать и поахать. Шарады, мяч, обливание водой и, наконец, прятки. Пару раз мы сыграли во дворе, но прятаться там было особо негде. Нас пустили в дом. Меня. В дом. С затаенным дыханием прошла я мимо ненавистной сигнализации, а когда она не сработала, испытала дикое злорадство.

Дом был большим, первого этажа для пряток хватило бы с головой. Но правила этого дома на меня больше не распространялись. Звонкий девчоночий голосок начал счёт:

— Раз.

Я осторожно открыла дверцу шкафа, в котором для вида спряталась.

— Два.

Ступила на пол.

— Три.

Быстрым движением сняла туфли.

— Четыре.

Бесшумно пересекла комнату, передвигаясь на носочках.

— Пять.

Прислонилась к стене.

— Шесть.

Выглянула. Никого нет.

— Семь.

Синий ковер, застилающий лестницу.

— Восемь.

Ступени.

— Девять.

Второй этаж.

— Десять.

Спряталась за стеной.

— Я иду искать!

Дверь хозяйской спальни. Как долго я смотрела на эту светлую комнату издалека, как много думала, как попасть сюда, и вот я здесь. Проведя руками по лицу, осторожно двинулась к туалетному столику. А там, совершенно на виду, беззащитно стояла шкатулка розового дерева. Крышка закрыта не до конца, и на светлую поверхность стола неряшливо упало переплетение золотых цепочек.

Бесцеремонно я впихнула цепочки обратно и прижала шкатулку к себе. На этом мой план подходил к концу. Как бежать с добычей я не имела ни малейшего понятия. По трубе не вариант — шкатулка выскользнет и всё рассыплется. Выйти с ней я тоже не могла.

— Белла, ты где? — послышался оклик из-за приоткрытой двери. Я не сразу поняла, что зовут меня.

Намертво вцепившись в шкатулку, я тупо замерла на месте. И что теперь?

— Белла?!

На подъездной дорожке зашуршали шины. Хлопнула дверца. В глазах потемнело.

— Белла, выходи! Мой папа приехал!

В голове бились однообразные мысли. «Он узнает по голосу. Догонят. А что если бросить всё прямо сейчас?» Взгляд мой наткнулся на шёлковый халат. Руки работали быстро.

Входная дверь. Шкатулка перетянута голубым пояском. Приветствия, поздравления, смех. Открытое окно, карниз, плющ, зубы крепко сжимают шёлковую ткань. Как собака с драгоценной костью.

— Папочка, у меня новая подруга!

— Правда, милая? И кто же?

— Дочка новых соседей, — ответила жена. — Сойеры — очень интеллигентные люди.

Клумба, низкая ограда, много воздушных шаров.

— Какие Сойеры? В новый дом не въезжали никакие Сойеры.

— Но, как же…

Машина, гравий, забор. Соседская собака. Поворот.

Успех.

* * *

Сложно сказать, каким именно путем я добралась до приюта. На одной из мелких улиц свернула в подворотню. Мусорный бак. Грязный пакет. Туда-то я и завернула свою добычу. Не знаю, как долго я шла к приюту. Снова окно.

Ненавижу окна.

Добравшись до комнаты с абсолютно пустой головой, я улеглась на кровать прямо в обуви. Никогда не позволяла себе так делать, но сейчас было просто всё равно. Я только крепче прижимала к себе пакет, даже не чувствуя, как от него воняет.

Я это сделала.

Я больше ничего не должна. Я свободна.

И даже не рискнула заглянуть в злосчастную шкатулку: своя шкура дороже.

Летний день плавно перетёк в закат, а затем вечер. Звонких птиц сменили сверчки. А я всё продолжала лежать. Даже не смогла объяснить Элис, в чём дело. Весь вечер я плохо соображала и помнила всё отрывочно.

Ночь, ненавистные окна, заброшенное здание. Смех, грубые шутки. Удивление, похвала, ещё грубые шутки.

Свобода.

Только теперь, когда было прямо сказано, что заказ выполнен, я смогла ощутить это чувство. Но на этом проблемы мои, увы, не заканчивались.

— А деньги, Каспер? — спросила я, когда рослый темноволосый парень спрятал шкатулку в своём рюкзаке.

— Деньги? Ты должна была принести её месяц назад. Я долго ждал.

— Ты мне что, не заплатишь? — воскликнула я, игнорируя тычки Майка. — Но ведь я всё дело провернула!

— Без моих идей, невежа, ты б и шагу не шагнула!

— Что же делать нам с монетой, как же нам её делить?! — хором запели два парня за спиной Каспера, которым всё это казалось смешным. — Отдадим покойнику! Отлично, так тому и бы-ы-ыть!

— Заткнитесь вы оба! — заорал на них Каспер, махнув рукой. — А ты, хорошо, так и быть, — уже спокойней заговорил он, повернувшись ко мне. — За ожидание с тебя ещё двадцать фунтов.

— Двадцать! — ахнула я, отшатнувшись.

— Ровно.

— Да у меня нет таких денег, ты что! — честно и громко воскликнула я. Говоря по совести, у меня осталось совсем немного, но их я приберегла для школы.

— Ты же сама вечно бахвалилась своим заработком. Ну? — на это я только скривилась и прикусила губу. Определённо, хвастовство не доводило меня до добра.

— Я же на школу всё потратила!

— А мне это не интересно.

— Каспер!

— Тридцать фунтов! И замолчи-ка, пока я ещё не прибавил!

— Не стоило ему перечить, — тихо выругался Майк, открыв банку пива, когда Каспер уже отвернулся от нас. А я мысленно, просто на автомате, вспоминала дальнейшие слова песни, что раздражало ещё больше.

— А мне наплевать! — запальчиво заявила я. — Нет у меня денег! Нет и всё!

— И ты не собираешься их отдать? — усмехнулся Майк, присев рядом и сделав из банки небольшой глоток.

— Что отдать? Книги что ли? — скривилась я и тут же похолодела внутри. Книги!

— Дело твоё, конечно, но ты же знаешь Каспера. Твой долг будет расти и его не будет волновать, что ты в другом городе. Будет как с Джеком. Помнишь Джека?

— Который вроде рыб уже кормит? Что серьёзно?! Зашибись теперь! — воскликнула я, вскочив на ноги с намерением уходить, но Майк одним движением усадил меня на место.

— Неудачно пошутил! — крикнул он остальным. — А ты попробуй сыграть с ребятами, у тебя же неплохо выходило, — посоветовал Майк, отпив ещё.

— С этими шулерами, — фыркнула я, сложив руки на груди. Выходило-то выходило, но только потому, что я ощущала чужое волнение или ликование, а сейчас для этого была слишком взбешена. Только потому, что, чёрт возьми, притягивала нужные карты! Мысленно я проклинала запрет на колдовство.

— Ну, как хочешь. Ребята, принимайте ещё игроков! — крикнул он, ухватив меня за плечо.

— Майк, ты что! — шикнула я. — Я же сказала нет!

— М-да? Но всё равно идти надо. Как видишь, нас ждут.

Пока раздавали карты, я старалась успокоиться, тихонько покачиваясь вперёд-назад. «Я был проворней, значит денежка моя! Не допущу, чтоб ты богаче был, чем я!». Семёрка, две десятки, валет и дама, девятка. Ни одной козырной и эмпатия тут не помощник. Проигрыш. Ещё партия. «Сейчас вцеплюсь тебе я в горло и на части разорву! Я прибью тебя дубиной и все деньги заберу! Что же делать нам с монетой, как же нам её делить?..»

«А что, если?» — промелькнуло у меня в голове и вместо продолжения перед глазами полыхнул образ Мэтта. «И деньги мои, и свидетелей не останется... И хватит уже с меня трупов!» В раздражении я повертела головой. «И вообще около Каспера слишком много людей, а его отец всю округу на уши поднимет. Нет, не стоит это того. Наверное». Следующая партия оказалась более удачной, но я просто вернула недавний проигрыш, снова оставшись с пустыми руками, и решила сегодня больше не играть.

Кроме того, меня беспокоили и другие вещи. В доме осталась кукла. Хотя старая и новая версии значительно отличались, мне было не по себе. Отпечатки. В доме было полно народу. Внешность. Да кто может подумать, что у сиротки могут быть такие вещи, какие были куплены в волшебном мире.

Вокруг царило оживление, что-то обсуждали, какие-то дома, семьи, способы, а меня это больше не интересовало. Ни за что бы я не смогла повторить сегодняшний подвиг. Я чувствовала смертельную усталость и злость, но знала, что раньше трёх часов Майк и с места не двинется. А пойти по ночным улицам в одиночку я бы ни за что не решилась.

Уже лежа в кровати, я чувствовала ужасное одиночество и опустошение. Некого было закутать в одеяло, некого согреть, искусственные волосы не щекотали подбородок. Было чувство, что я предала лучшего друга.

Но такова была цена моей самоуверенности.

Последняя неделя августа была познавательной: я прочитала почти все учебники! Но с умением защищать свой разум было совсем паршиво. Я узнала, что такое легилименция и почему же я так восприимчива к чувствам других. Это просто так. Вот кто-то имел дар провидения, кто-то сразу же делал успехи в трансфигурации, а у других врожденное чутье на заклинания и эксперименты. А у меня способность к ощущениям. Но как это прекратить — не ясно. Как это не думать ни о чём? Контролировать себя? Я могла держать в узде свой язык, когда хотела, выражение лица и даже жесты, но не думать ни о чём? Как? Говоря по совести, при каждой попытке голову мою атаковало ещё большее количество мыслей.

Практика чистописания тоже продвигалась черепашьим ходом. Ручкой писать легко и удобно, а чернила постоянно смазывались, капельки оставались на руках, на одежде, а буквы выходили слишком толстыми. Так мог бы писать пятилетний ребёнок, изучавший азбуку, но не взрослая девочка.

И всё же я считала, что мало знала о волшебном мире, о его культуре и порядках, о нормах и законах. С этим срочно нужно было что-то делать.

* * *

— Мэри, ну возьмите меня с собой! — канючила я, отжимая мокрую тряпку.

— Хаббард нипочем не согласится, — упиралась наставница. — И вообще помощницы мне не нужны.

— Так уж и не нужны? — хитро уточнила я, не слишком старательно вытирая кухонный пол.

— Абсолютно. Что тебе в Лондоне-то понадобилось? Всё равно скоро уедешь в школу.

И хоть она была меня значительно старше, хоть и имела возможность уволиться и покинуть это место в любой момент, в голосе её прозвучали зависть и обида.

— В дом запрещено водить чужих, — отжала я мокрую тряпку. — Тем более мужчин.

— Не понимаю, о чём ты, — грубо ответила девушка, неловко задев ведро. Ручка громко и неприятно ударилась об обод.

— Почти месяц назад, вы и чужой мужчина возле кухни.

— Шляешься по ночам.

— Водите чужих, — парировала я, махнув рукой.

— Хаббард тебе не поверит.

— Мне нет, а другим охотно.

— Кому ты растрепала?!

— Ага! — победоносно воскликнула я. — Значит, было!

— Нарываешься, Свенсон, — пригрозила девушка, заново собирая отдельные пряди распущенных волос в узел, что, в общем-то, не делало её внешность более привлекательной.

— Мисс Мэри, ну вы просто возьмите меня в Лондон, а я ничего не видела. И не слышала тоже.

Едва только я узнала, что в Лондон за покупками едет мисс Мэри, как в голове моей созрел план, хотя искусством шантажа я владела плохо. Но и Мэри не была самым умным человеком. Я жаждала снова попасть в волшебный мир, а потому старалась использовать любую возможность, даже такую крошечную. И хоть ждать оставалось всего три дня, попасть в Косой переулок мне было необходимо.

— Я поговорю с Хаббард, но учти, она может не согласиться.

— Спасибо, мисс Мэри! Но вы уж постарайтесь, чтобы меня отпустили.

Сидя в красивом удобном вагоне, который быстро двигался по направлению к вокзалу Паддингтон, я не могла поверить, что всё удалось. Конечно, Хаббард не желала идти на уступки и, если уж Мэри нужна помощь, посоветовала ей взять кого-то из мальчиков, а не щуплую меня. Но с другой стороны я ехала в новую школу, меня тоже нужно было снарядить. Не позорить же имя нашего честного приюта обносками. Ведь все деньги, поступавшие в благотворительный фонд, тратились исключительно на нас.

— Что тебе понадобилось в городе? — угрюмо спросила мисс Мэри, не особенно желавшая таскать меня за собой.

— Пара книг. Я могу за ними сходить сама.

— Сама, — хмыкнула она. — Потеряешься.

— Глупости. Мне уже десять, — сказала я таким тоном, словно все двадцать. — А потеряюсь, так я сама сбежала, а вы ни при чём.

И действительно, на вокзале едва только Мэри отвернулась, как я стала спешно от неё отдаляться. Она всегда закрывала глаза, когда могла это сделать. Я прекрасно знала, что наш поезд с Паддингтона отъедет в четыре пятьдесят и просто намеревалась вернуться вовремя.

Не стоит описывать мои блуждания по улицам Лондона, можно лишь сказать, что Дырявый котел я искала достаточно долго и то нашла лишь по свечению маглоотталкивающих чар. Но чтобы пройти сквозь арку, мне понадобилась помощь старого бармена: я ведь не знала, в каком порядке указывать на кирпичи.

Вошла я не сразу, просто стояла и наблюдала за волшебниками в мантиях, совершающими покупки, за пестрящими и гудящими вывесками, за подвижными плакатами. Снова я была дома. Надев мантию, совсем почувствовала себя своей в этом мире. Притаившись за углом известной мне аптеки, достала из рюкзака волшебную палочку. Разве могла я поехать в школу, не убедившись, что всё правильно освоила? А вдруг бы я опозорилась перед другими детьми? Теми, что жили в этом мире с рождения. Перед такими, как Малфои. Этого решительно нельзя было допустить.

За мной никто не наблюдал, я могла использовать магию, не боясь исключения. Радость и чувство свободы захлестнули меня с головой. От волнения никак не могла вспомнить формулы и движения, а потому просто стояла с палочкой в руках. Наконец, разозлившись на свою глупость и потраченное время, я направила палочку на молнию своего рюкзачка.

— Репаро.

Очень внимательно наблюдала за магической нитью: я должна была знать, отличалось ли колдовство руками от колдовства с палочкой. Отличалось. Хоть результат и был тем же, но магическая нить стала значительно тоньше. Происходило что-то с самой магией. Менялась её структура, но я не смогла толком ничего углядеть. Я знала, как превратить нити в острые ленты или в дополнительные руки, в хлёсткие хлысты, но что происходило при произношении заклинания, мне было не ясно.

— Репаро, — повторила я, направив палочку на рваную этикетку, но всё происходило слишком быстро.

— Люмос. Нокс. Люмос. Нокс. Люмос. Нокс, — шептала я вот уже полчаса и никак не могла остановиться. Я колдовала и к моему восторгу кончик палочки послушно зажигался и гас!

А вот чары левитации мне не удались. Как и смягчающие чары, которые относились к группе трансфигурационных. Отпирающие и запирающие я просто не знала, где применить. Воспламеняющие использовать не решалась, зато успешно залила землю лужицой воды.

Решив, что подобных разрушений на сегодня достаточно, я быстро зашагала по переулку, в поисках книжного. Пока я читала учебники, у меня возникла ещё уйма вопросов! Без ответов я боялась выглядеть глупо. К тому же, нигде не было упомянуто о нитях и цветах. О цвете заклинания — да, о магии волшебника — нет.

Во «Флориш и Блоттс» я попала в ужасную толчею. Похоже, семьи студентов Хогвартса решили закупиться учебниками именно сегодня. Очередь двигалась медленно. Устав держать стопку книг, я просто поставила их рядом с ногами, зорко следя за их сохранностью. А сама, тем временем, наблюдала за людьми.

Все они были волшебниками, и все очень разными. Мало того, что цвета магии отличались, различна была и сама структура. У кого-то мелкие-мелкие пылинки, множество шариков, цельные гладкие нити или нити с «бахромой», как я это назвала. У кого-то магия в беспрерывном движении, у кого-то энергия текла медленно, словно нехотя, как в застоявшемся болоте.

— Мам, а можно мне новую палочку? У этой шерсть единорога с кончика торчит.

— Не глупи, Рональд. Эта палочка прекрасно служила Перси, ты тоже сможешь ею пользоваться.

— Он пользовался ей слишком долго, — пробубнил мальчик.

— Но он попросил новую палочку и за то, что теперь он староста…

Этот нехитрый диалог привлек моё внимание, ведь старосты могли быть только в школе, а школа всего одна. Мне пришлось заткнуть свою неприязнь к полным семьям куда подальше. Сразу скажу, сделать это было сложно, ведь семья состояла аж из шестерых человек! Целых шестерых! Понять это было не трудно, у семейства был один отличительный признак: ярко-рыжие волосы. Почти как Малфои, только те блондины. Воспоминание о богатом семействе вызвало нервное подёргивание плечами. И всё же я не могла оторвать глаз от серебряного треугольного значка, ярко блестевшего в солнечных лучах на белой рубашке высокого рыжего парня.

— Мам, а можно я тоже поеду в Хогвартс? Ну, можно? Можно? — единственная в этой семье девочка дергала мать за рукав и смотрела слезящимися глазами.

— Ты поедешь в следующем году, Джинни, — терпеливо ответила женщина.

— Но я хочу в этом! Ну, можно? Мам?

Очередь, духота, жара, полная счастливая семья… Не удивительно, что это канюченье начало раздражать, хотя я прекрасно понимала эту девочку. Я-то готова была ехать хоть прямо сейчас! Но она-то поехала бы в школу в любом случае, она знала о ней, о волшебном мире… Не то, что я.

Не все эти мысли промелькнули в моей голове, но чисто интуитивно я чувствовала различия. Снова различия. И ощущение это угнетало. Рыжеволосая девочка раздражала, её просьбы доносились до ушей, словно жужжание назойливой мухи, от которой хотелось отмахнуться.

— А вдруг она совсем сломается?

— У Перси не сломалась, и если ты будешь аккуратен, то и тебе она послужит долгие годы. У тебя снова что-то на носу…

Руки так и опустились, слова перестали доходить до моего сознания. Палочка может сломаться? Совсем? Нет, эта мысль приходила мне в голову, но я думала, Репаро может починить все на свете. Если уж оно восстановило Колизей. Или не всё?

— Следующий! — воскликнул усталый продавец, обречённым взглядом смотря на покупателя с внушительной стопкой книг.

* * *

Я нервно постукивала носком ботинка о деревянную лестницу, не отрывая взгляда от людей в очереди. Чёртовы очереди, ведь у меня не так много времени. Всего полтора часа, а ещё нужно расспросить мистера Олливандера, вероятно, купить палочку, выйти и добраться до вокзала. Поэтому, только поэтому я, пряча палочку в складках чёрной мантии, заколдовала шнурки мальчика передо мной, который не отрываясь смотрел на дверь с табличкой: «Идёт подбор палочки!». Он даже весь побледнел и вспотел заранее, так что русые волосы прилипли к высокому лбу. Подошвы ботинок другого приклеила к ступеням. Брюнет был так беззаботен, что вовсе этого не заметил.

Я была взволнована. Нет, и раньше я совершала подобные мелкие пакости, но сейчас это были волшебные мелкие пакости! И это будоражило. Наконец, решающий момент: дверь распахнулась и из магазина вышла сияющая довольством девочка. Тот, что волновался — споткнулся, а брюнет не сразу понял, что не может двигать ногами.

— Добрый день, мистер Олливандер! — захлопнула я дверь перед парой ничего не понимающих глаз.

— Мисс Свенсон! — удивился пожилой продавец.

— Вы меня помните?

— Конечно же! Я помню каждого своего покупателя и каждую проданную палочку.

— О, — уважительно выдохнула я. — Сэр, а палочка может сломаться?

— Вы сломали палочку? — ужаснулся старик, прижав руку к груди.

— Нет же! — в доказательство я продемонстрировала совершенно целую палочку. — Но я слышала, что так бывает. А вдруг моя сломается, и я останусь без неё, как же я буду ходить на занятия? Можно мне ещё одну?! — тараторила я, желая узнать всё разом.

— Можно-можно, — добродушно ответил продавец. — Но всё же постарайтесь их не ломать. Так-так. Виноградная лоза и жила дракона. Что же вам может подойти? Виноградная лоза для тех, чьё видение выходит за рамки обычного… Может быть, ель?

Ель мне не подошла, так же как и вишня, и вяз. Грушёвая палочка не отозвалась вовсе.

— Нет-нет, возможно, если бы была жила дракона, а не волос единорога… — бормотал под нос мистер Олливандер, убирая каштановую палочку в коробку.

Меня охватывали сомнения. Вдруг, среди этого многообразия мне подходила только моя палочка? Палочка из красного дерева отозвалась, но слабо. Лавровая, клянусь, сама выскочила из руки. Всё это, должно быть, что-то говорило Олливандеру. Он очень удивился, когда мне не подошли ни чёрное дерево, ни граб, ни тис.

— Может быть, эту? Правда, возможно, она слишком длинная, но всё же попробуйте.

Длинная, волокнисто белая, словно не из дерева, а из слоновой кости, она сразу же потеплела в руке. И хоть палочка из виноградной лозы мне очень нравилась, осиновую теперь я бы ни за что не отдала назад.

— Палочка революционера, мисс Свенсон? — хохотнул мистер Олливандер, заворачивая коробку.

— Почему именно революционера? Я как-то не замечала у себя особых наклонностей к… К бунтам, — скомкано ответила я, вспомнив, что уже долгое время боролась с порядком миссис Хаббард. Пусть и в своих личных целях.

— Потому что владельцев осиновых палочек больше остальных привлекают поиски и новые порядки. Потому что эти палочки особенно хороши для боевой магии. Осина и лоза у одного человека — интересное сочетание, — ответил Олливандер, и под взглядом его серых глаз мне сразу стало как-то неудобно.

Лавочку Олливандера я покинула в смешанных чувствах, плюс к этому мальчики, оставшиеся у входа, смотрели мне вслед весьма настороженно. Я надеялась, что мы с ними будем не на одном факультете.

Вечер ознаменовался событием. Мне пришло письмо. Самое настоящее письмо! С адресом и маркой, как положено. Хорошо, что профессор не отправил сову, право не знаю, как бы я выкручивалась. На Кингс-Кросс мне следовало быть в десять утра: там меня должна была встретить семья маглорожденного мальчика.

* * *

Путешествие до волшебной платформы прошло как в тумане. Встала я гораздо раньше обычного: от Сандауна до Лондона путь не близкий. Кроме меня поднялась одна только мисс Мэри. Именно ей было поручено довезти меня до вокзала, ведь ей не нужно было вести никаких уроков. Тщетно она уговаривала меня выпить хотя бы тёплого молока перед дорогой. Немногие люди способны есть накануне важных событий своей жизни: не могла и я.

Возможно, именно этот небольшой жест заботы сбил меня с толку, вырвал твёрдую почву из-под ног. Как долго ждала я внимания к себе, и, как бывает после слишком долгого ожидания, теперь это великодушие было тщетным.

Пока мы шли, я не замечала ни ярких магазинов вокруг, ни сонного света уличных фонарей, ни вялых прохожих, ни звонкого щебета утренних птиц. В груди моей поселилось какое-то новое щемящее чувство тоски. И хоть ещё вчера я жаждала попасть в волшебный мир, сегодня мне было страшно. Всё там было новым и неизведанным, а свой приют я хотя и не любила, но, по крайней мере, знала. Это было почти родное зло. Я успела пожалеть о том, что не оставила Элис даже прощальной записки. Пусть нас связывали только дела и нарушения порядка, и всё же, всё же…

Мыслями этими поделиться было решительно не с кем: Мэри, убаюканная качкой электрички, заснула.

Уже на вокзале, коротко поприветствовав семью, она странно замешкалась и удивила меня снова, пожелав удачи, пригладив воротничок моего зелёного платья, развернувшись к незнакомым людям, с неожиданной твёрдостью дала наставление хорошенько меня беречь. О, как разительно это отличалось от слов миссис Хаббард! Наверное, именно так старшие сёстры, уверенные, что на дух не переносят младших детей, с ними прощаются.

Мною овладело желание непременно обнять наставницу и сказать ей что-нибудь, ну хоть что-то хорошее. Прежде, такого со мной не случалось, и я застыла в нерешительности, а когда созрела для сего очень для меня личного действия, серенькое платье Мэри мелькнуло за дверью.

Щемящее одиночество и чувство отрешения захлестнули меня с головой. Семья, тепло прощавшаяся друг с другом, только усиливала эти ощущения, так внезапно зародившиеся в моей душе. Но родители, непрестанно причитая о неизвестной школе, вернули меня в нетерпящую ожиданий реальность.

Все вместе от первой платформы мы, толкая доверху наполненные тележки, двинулись к платформе девять. По пути я познакомилась с Джастином Финч-Флетчли, и не очень знакомые чувства потери перетекли в привычное раздражение. Я почувствовала себя более уверенно, голова заработала ясно.

Нет, первые пять минут я честно вела себя примерно и приветливо. Но говорить нам было не о чем. Он не считал нужным зазубривать учебники, ведь в школе нас всему научат. Я была шокирована, ведь у него было всё: и время, и возможности. И вот так он не захотел. Конечно, каждый имеет право на своё мнение, но всё равно беседовать мне не хотелось. Особенно о не умеющем колдовать сообществе.

Через стену платформы нужно было пройти, все мы стояли в недоумении, с недоверием глядя на красную кирпичную стену. И только я знала, что она окружена сетью маглоотталкивающих чар. Вместе с тем стена показалась мне очень прочной. Пока я осматривала её, семейство за моей спиной громко прощалось, как положено, с охами и слезами.

От созерцания барьера все сожаления отошли на задний план, и вот я уже не могла удержать себя на месте, постоянно катая тележку. В самом деле, разве можно мешкать, когда за строем этих красных кирпичей уже пыхтит паровоз, который увезет тебя в самое главное путешествие в жизни, на встречу твоей мечте! А вместо этого я вынуждена торчать на вокзале с этими глупыми людьми, которые никак не отпустят сына!

Нет уж.

В Косом переулке мы просто прошли, значит, и тут так же. Если бы не стена, которая казалась внушительной и очень-очень крепкой.

Без всяких предупреждений я разбежалась и помчалась на стену, словно на взятие крепости. Вопреки ожиданиям увидеть мои мозги на полу вокзала, я увидела совсем другую платформу, где блестящий в солнечных лучах алый паровоз уже пускал клубы дыма. Надпись на табло гласила «Хогвартс-экспресс. 11:00». Оглянулась назад и увидела арку с кованными железными воротами и табличку «Платформа номер девять и три четверти».

Опасаясь, что Финч-Флетчли захочет говорить ни о чём и дальше, я забралась в поезд по высоким ступеням и заняла купе. Зелёные с золотом диванчики, деревянные отполированные столы у окна, а над головой высокие полки для багажа. Прямо-таки как гостиная Мейсонов, которую я всё не могла позабыть. Всё здесь было добротным, новым, качественным и красивым. Вот, вот теперь-то можно колдовать! Но что сделать в первую очередь? Чинить нечего. Поэтому я сразу же переоделась в форму. Всё в ней было прекрасно и замечательно, кроме серого подола и вставок. Ненавижу серый. Ношение одежды настоящей волшебницы будоражило, поминутно я бросала взгляд на своё размытое отражение в оконном стекле.

Постепенно платформа начала заполняться людьми, семьями и смехом, уханьем, мяуканьем и прочими забавными звуками. Все люди были очень разными. Некоторые выглядели едва ли не беднее меня в приюте, других же выделяла печать неудовольствия на бледных лицах, словно бы они вынуждены терпеть всех остальных, что не приносило им радости. На поездку у меня были большие планы, ведь не просто так нас везли в школу именно на поезде. Куда как проще было бы перемещать учеников сразу к школе, как в Лондоне это делал профессор Снейп. А если же есть какие-то ограничения, то наверняка уж волшебники могли заколдовать поезд, чтобы он стал очень скоростным. Значит, это ради знакомств.

По крайней мере, я собиралась использовать поездку именно для налаживания связей. Мне обязательно нужно было найти новых знакомых, но вот как? Опыт в этом был минимален.

А пока же я безуспешно пыталась трансфигурировать свой старый башмак во что-то мягкое, но пока лишь вызвала подергивание шнурков. Сквозь прозрачное стекло двери я увидела проплывших мимо старшекурсниц. Пронзительно загудев, поезд тронулся, платформа скрылась, а по коридору продолжали сновать студенты. Все они говорили одновременно, все шли в разные стороны, кто в форме, кто в обычной одежде и из-за пестроты красок казалось, что в коридоре взорвали хлопушку.

Шнурки продолжали подёргиваться, дверь отъехала в сторону, и шум ворвался внутрь. Мгновенно я обернулась с палочкой в руке и разглядела сверкнувшие запонки на чёрной рубашке, блеснувшие в солнечном свете лакированные туфли, и знакомые гладко зачёсанные светлые волосы. Малфой.

— Привет, — медленно и тягуче, в своей особой манере поздоровался он и, словно по привычке забыв спросить разрешения, небрежно толкнул дверь и уселся напротив. — Как лето прошло?

От этой наглости и неожиданного вторжения я потеряла дар речи. Я ещё помнила его взгляд в Косом переулке, его издёвки, а сейчас он был слишком уверенным в себе, раскованным, подозрительно приветливым. И всё же, я успела закрыть рот, прежде чем с языка сорвались резкие слова. Не могла же я, в самом деле, не общаться ни с кем вовсе. С Финч-Флетчли, например, мне стало смертельно скучно, так почему бы не ответить на вопрос?

Ведь это просто вопрос, так ведь?

— Всё как обычно. Много читала. А как твоё?

— Тоже хорошо.

После двух этих реплик повисло молчание. Из-за общего душевного раздрая я никак не могла уловить эмоции Малфоя. Это злило, что никак не помогало. Я начинала сомневаться в собственном рассудке. Сначала Мэри нетипично сентиментальна, теперь вот Малфой пришёл и вежливо сидит, молчит.

Если бы я не была так погружена в себя, то заметила бы, какой взгляд он бросил на мою палочку, как внимательно пригляделся к старому ботинку на полу, как сильно сжал пальцы, как раскрывал рот и тут же закрывал его снова. От внутренних противоречий, спрашивать ли что-то такому как он такую как я, у него даже щёки чуть порозовели. Была бы я спокойна, и эти потуги меня бы позабавили, но я видела только неизвестность, а всё неясное страшит.

И вот уже я открыла рот, чтобы выяснить, наконец, чем, собственно, обязана, как дверь снова открылась:

— Малфой, ты где застрял? — звонко спросил мальчишеский голос.

Малфой резко дернулся, неуклюже махнув руками, и обернулся к двери. Словно бы боялся, что его застукают за общением с маглорожденной.

Ну и к чёрту.

Поджав губы, я тоже посмотрела на нарушителя покоя и тут же окаменела, стиснув рукой палочку. Те самые два мальчика, которых я облапошила у лавки Олливандера. Брюнет с неподдельным интересом уставился на связанные шнурки.

— Я просто зашёл поздороваться со своей знакомой, — нарушил молчание Малфой, немного прокашлявшись.

Реакция на эти слова была неожиданной и совершенно противоположной ожиданиям. Закрыв дверь, мальчишки уселись рядом с Малфоем. Я решила, что пора линять. От того, что брюнет представился Блейзом Забини, а другой, подошвы которого я приклеивала к ступеням, Теодором Ноттом, желание слинять только усилилось.

И если Малфой добрые десять минут изображал из себя непонятно что, если Нотт просто буравил меня взглядом, как нечто очень занятное, то Забини выдал их с головой:

— Так ты действительно умеешь колдовать без палочки? — чуть не захлебываясь этим вопросом, протараторил он с чуть округлившимися глазами.

— Я же говорил тебе, — толкнул его локтём Малфой.

Пока они якобы тихо переругивались, я с облегчением выдохнула: всего-то. Всего-то!

— Значит, ты рассказал обо мне друзьям? — как можно дружелюбней спросила я, улыбнувшись.

— Не слушай их, они сами выспрашивали. Весь месяц меня доставали, не дали спокойно отдохнуть!

— Вранье, — хором воскликнули мальчишки. — Это мы не могли от него избавиться!

— Так это правда? — не унимался Забини. — Малфой не соврал и даже не приукрасил?

Я задумалась о том, как бы произвести достаточное впечатление. Вместо ответа протянула нить к двери и, хотя и с усилием, открыла её, а затем захлопнула снова.

— Здорово! — оценка Забини меня полностью удовлетворила. — А почему ты одна? Идём в наше купе.

— А что мы там будем делать? — с подозрением уточнила я, и этот вопрос их явно озадачил.

Не успели они ответить, как в дверь постучали. Это уже не поезд, а проходной двор. Я, вообще-то, собиралась свои навыки оттачивать! На пороге появился круглолицый мальчик. Выглядел он так, словно собирался расплакаться.

— Извините, — сказал мальчик, — вы тут не видели жабу?

— Жабу? — переспросил Малфой. — Кто в здравом уме заведёт себе жабу?

— Так ты идешь с нами? — спросил Забини так, словно нас не прерывали. Мальчик, после слов Малфоя, мгновенно удалился. — Мы просто поболтаем… Посидим… Покажешь, как ты это делаешь?!

— Я ничего толком не умею ещё, — смущенно ответила я, опасаясь опозориться перед ними.

— Да ладно! Ты же колдовала на каникулах. Мне отец рассказал, — пояснил Малфой на мой недоумённый взгляд.

И прежде чем я хотя бы просто задумалась над этим настойчивым предложением, дверь открылась. Снова.

— Ребята, я нашел свободное купе! — крикнул кому-то светловолосый парень в форменной мантии, махнув рукой.

— Эй! Мы тут, вообще-то!

— Ладно тебе, Малфой, я видел всю твою компанию в соседнем вагоне. Давайте, давайте, идите отсюда, два купе это слишком жирно, тем более для первокурсников, — сказал он, войдя.

На пороге нарисовались новые старшекурсники, и один из них выглядел слишком внушительно, чтобы с ним спорить.

— Ну? — уселся на сиденье парень и сложил руки на груди.

— А вещи? — нахмурились я.

— А что вещи? — удивленно поинтересовался старшекурсник, переведя взгляд на Малфоя.

— Я их что сейчас по проходу должна тащить?

В купе сразу стало как-то подозрительно тихо. То ли я спросила что-то не то, то ли тон мой был чересчур уж раздражительным и таким же требовательным. Рядом с худосочным светловолосым парнем устроился его друг, раза в три шире в плечах, и желание воевать за территорию купе сразу поугасло. Ведь это не просто задиристые мальчишки, это волшебники! Уж наверное, они поискуснее. Нотт уже поднялся на ноги, ведь в отличие от меня своё купе у них было, а следом встали и Забини с Малфоем, как:

— Вещи доставят в школу домовики, — ответил девичий голос из-за спин парней. А затем вышла вперёд и она сама: высокая и ладно сложенная, с медно-рыжими волосами и большими голубыми глазами, с длинными пушистыми ресницами и бесстыже алыми губами, вся она была похожа на красивую куколку. И вот, своим сладким кукольным голоском она продолжила: — Ты что, не знаешь?

И взгляд её был таким насмешливым, таким… таким высокомерным, что я стыдливо повела плечами. Сколько усилий, чтобы не раскрыться, сколько стараний и ради чего? Ради того, чтобы вот так глупо попасть впросак перед старшекурсниками Слизерина! Ни в одной из книг не было упомянуто об этом мелком факте, об этой маленькой, но такой значительной детали.

Когда я тоже встала, тот парень, что ворвался первым, с выражением искреннего изумления на лице как раз поднял с пола башмак. Старый, неприлично рваный, не пригодный для носки и совершенно не нужный, но мой. А парень просто взял и неряшливо закинул его на багажную полку одним лёгким движением, словно это было ничто. Это вконец довело меня до ручки. Поэтому, когда мы уже почти вышли, одной нитью я свалила башмак на голову той самой высокородной девчонке. Её визг меня хоть немножечко утешил.

— Кто из вас это сделал? — вопила она.

— Это не мы, Мелина! — не менее громко отвечали те.

— А кто же? Первокурсники?!

Новым знакомым всё было ясно, и для этого мне потребовался один короткий взгляд.

— Это было здорово! — поделился Забини, и я разомлела.

— Розье совсем обнаглел, — пробормотал Малфой, но только когда мы отошли на безопасное расстояние.

— Будет тебе, — не слишком стараясь замаскировать разочарование, ответил Нотт. — Всё равно ведь собирались уходить.

— Я напишу отцу.

Такой угрозой от, как я считала, взрослого мальчишки, я была поражена. Отцу?! За отжатое купе отцу?! Брови мои недоуменно взлетели вверх, и Забини, шагавший рядом, очень похоже искривил лицо, одними губами произнеся: «Я напишу отцу». Всё повторяя и повторяя, своему лицу он придавал самые разные выражения, но когда к этой пародии добавились ещё и руки, которые явно изображали хлопающие крылья, я не выдержала и засмеялась.

— Что такое? — спросил Малфой так, словно без его ведома никто не смел смеяться.

— Это я её визг вспомнила. Так значит, в вашем купе едет ещё кто-то?

— Пара девчонок, — добродушно махнул рукой Забини.

— А они точно не будут против? — засомневалась я.

— Да нет, что ты! — по-прежнему весело ответил Забини, неуверенно посмотрев в спину Малфою. Затем он снова коротко поглядел на меня и закусил губу, что в целом не ободряло.

Так мы и добрались до их вагона. Я всё ещё не испытывала к ним доверия, но идти искать купе, которые уже и так заняты, и вероятно, заняты старшекурсниками, будь они неладны, просто глупо. Два мальчика, очень похожие между собой крепким телосложением и выражением лица, и две девочки. Одна полноватая, с трогательно наивными глазами и с книгой в руках сидела у окна, словно маленькая нахохлившаяся на морозе птичка. Вторая вся из себя элегантная, в длинном чёрном платье, которое прибавляло ей лет, с тонкими чертами лица, чинно сложив руки на коленях, оглядела меня колким взглядом.

— Кого вы привели? — требовательно, даже властно спросила она, смотря на одного только Малфоя.

— Погоди, Панси, — к её явному неудовольствию он махнул рукой и сел между двумя парнями, сразу уменьшившись, словно зажатый меж двух валунов.

— Это Беатрис, подруга Малфоя, а это…

— Подруга? — переспросила та, что была элегантной, вкладывая в это слово особый смысл. — Мы ещё не доехали до школы, а ты уже заводишь себе новых подруг?

И она сама, и её тон показались мне неприятными и язвительными, поэтому я сделала движение в сторону двери.

— Это Панси Паркинсон, — продолжал Забини, ухватив меня за руку. — А это Миллисента Булстроуд.

— Просто Милли, — тихо поправила девочка с книгой.

— Она не любит своё полное имя, — шепнул Забини. — Присаживайся, — продолжал он, лихо сметая с дивана ворох журналов с мётлами.

— А что ещё ты освоила за лето? — спохватился Нотт.

— Да так, — неуверенно ответила я. — Заклинания, заучила зелья.

— А что ты делала с тем башмаком, когда мы пришли?

— Пыталась трансфигурировать его во что-нибудь, но пока не очень.

— Так как ты всё-таки колдуешь без палочки?

Всё моё объяснение свелось к тому, что хочу и делаю. И всё. Зачем бы раскрывать свой секрет о нитях? Зачем давать хоть ничтожный повод окрестить меня ненормальной? Минут через пятнадцать демонстраций и восклицаний я поняла, почему маги изобрели волшебные палочки. Без палочки нитям нужно было самостоятельно придать определённую форму, проследить за направлением и количеством магии, в то время как палочка сама это регулировала. Я была сосредоточена настолько, что заболела голова.

— Не густо, — поделилась Паркинсон своим мнением. Правда, внимания на это обратили не густо.

Если не учитывать неудовольствия Паркинсон, которое прямо таки горело вокруг её тонкой фигурки, то беседа текла легко и непринужденно. Мало-помалу, все стали демонстрировать свои умения. Как я и предполагала, возможности были неравными, и я не зря убила на учёбу остаток лета. Нельзя сказать, что они колдовали превосходно, но мне казалось, что всё у них выходит даже слишком хорошо, слишком отлажено, слишком отработанно. И не удивительно, ведь они могли тренироваться дома. Особенно меня заинтересовал ворох пёстрых лент, которые выпорхнули из палочки Паркинсон.

Примерно в половине первого из коридора донесся стук, а затем в купе заглянула улыбчивая женщина с ямочкой на подбородке.

— Хотите чем-нибудь перекусить, ребята?

С самого утра я почти ничего не ела. Не говоря уже о том, что никогда раньше я не могла купить столько сластей! И никогда у меня не было такой не жадной компании для их уплетания. А на Паркинсон можно не обращать внимание.

Первые полчаса всё было хорошо. Распробовав все вкусности, проплевавшись от драже со вкусом кирпича и шпината, мы принялись за шоколадных лягушек которые, если верить моим попутчикам, в один прыжок могли допрыгнуть до воды. Мальчишки, ошалевшие от отсутствия строгого родительского надзора и желания показать себя, решили помериться лягушками. То есть чья прыгнет дальше. По одному они забирались на стол и запускали их в открытое окно, а те просто улетали из-за большой скорости поезда. Я с сожалением глядела на это зрелище и грызла шоколадную лапку.

Столько денег на ветер.

Запуск лягушек прекратился после того, как под ногами Гойла столик угрожающе затрещал. Нотт был признан победителем, и мы вернулись к колдовству, ведь всем нетерпелось похвастаться перед остальными! Всё шло хорошо, пока в игру не вступил Крэбб с его короткой палочкой, при помощи которой он и поджег упаковку с драже.

— Что-то не так! — воскликнула я, забравшись на диван с ногами. — Или он и должен так дрожать?

— Вроде, нет, — после короткой паузы согласился Забини, а пакет уже начал вибрировать и распространять вокруг едкий запах.

Конфеты внутри задребезжали, пакет загорелся сильнее, и все испуганно заорали.

— Откройте дверь! — крикнула я, схватив толстый журнал и со всей доступной силы ударив по пакету. Тот выскочил в коридор, ударился о стену и прикатился к соседней двери, снова вспыхнув, распространяя вокруг клубы тёмного дыма.

— Закрывай! Закрывай! — подталкивал Нотт Забини.

В следующую минуту в коридоре полыхнуло, вагон качнуло, и все заорали снова. Со страху казалось, что поезд сейчас сойдёт с рельс. Из соседних купе послышались крики. Все молчали, глядя друг на друга огромными глазами. Спустя пару мгновений раздался ещё один хлопок и чьи-то гневные выкрики.

— Это старосты, — застонал Малфой с ужасно смешным выражением на лице. — Тише!

— Уберите палочки! — зашипела я. — Сядьте же. Малфой не вопи. Убираем всё, давайте!

Сладости хаотично распихивались по сундукам, драже и вовсе вылетело в окно. Было слышно, как старосты проверяют соседние купе, открывая и закрывая двери. Вопреки советам Малфоя, я высунулась в коридор, и глаза мои заслезились не то от дыма, не то от волнения.

— Закрой немедленно, — шикал Малфой, но я отмахнулась.

— А вы кто? — громогласно спросил высокий парень, шагавший по коридору, и я подавила позорный порыв попятиться назад.

— П-первокурсники, — выдала я, прикрыв рот рукой. — А что это было? У нас чуть стёкла не повылетали!

Коротко оглядев купе и всех насмерть перепуганных сидящих, староста пришёл к выводу, что для хулиганов мы довольно жалкие.

— Сидите уже. Расходимся! Давайте все обратно! Обратно говорю! Найду того, кто это сделал, скажу деканам, но сначала сам отколочу! Пьюси, а ты почему такой весёлый? Это твоих рук дело?

— Моих? — удивился кто-то в коридоре.

— А ну иди сюда!

— Отвали, Крайс!

Как только я захлопнула дверь, почти всё купе покатилось со смеху, и в дополнение к этому были слышны разборки из коридора.

— Как у тебя духу хватило открыть?!

— Если бы мы шугались, он бы всё понял по нашим лицам. А так вроде как просто перепуганные.

После этого единогласно было решено заняться чем-нибудь менее опасным, чтобы доехать до школы. Когда дверь открылась снова, мы сидели кто на диване, кто на полу и рассматривали вкладыши. Забини с Малфоем остервенело искали карточку Моргаузы. К нам снова заглянул тот самый мальчик, искавший свою жабу, но теперь он стоял за спиной девчонки. Той самой, которую я видела в Гринготтсе.

— Так вы видели её или нет? — очень деловито и важно спросила она.

— Сказали же: нет! — воскликнул Забини, перехватывая руку Нотта, тянувшуюся к стопке его карточек.

— Что ты так носишься со своей жабой, Лонгботтом? Надеешься, что она обернётся принцессой? — рассмеялся Малфой, оглядев остальных и таким образом ища у них поддержки и одобрения. Более всего он получил их от Паркинсон:

— Неужели, больше совсем никаких шансов? — ахнула та, картинно округлив зелёные глаза. — Хотя, да. Лучше научись варить приворотные зелья. Кстати, Лонгботтом, ты уверен, что твоя жаба всё-таки не обернулась человеком и не научилась говорить? А то вдруг она в чьём-то купе сидит, — прибавила она, и её взгляд случайно остановился на мне.

А у меня чуть дёрнулось веко левого глаза, и я решила, что Паркинсон нужно будет непременно сделать какую-то гадость. Но сейчас я никак не могла найти подходящих слов. Не бить же её, в самом деле. Как только нарушители покоя удалились, я отважилась сделать то, зачем вообще решилась прийти, зачем решилась обмануть старосту: добыть какую-нибудь информацию.

— А долго нам ещё ехать до школы?

— Часов пять-шесть, — ответил Забини, старательно выводя галочки на пергаменте, отмечая этим приобретённые вкладыши. Посмотрев на тонкость его линий, я страшно обзавидовалась.

— Какой же долгий у нас день! Столько ещё сегодня предстоит. А вот, кстати… Как происходит церемония распределения?

— О, очень просто, — рассмеялся Нотт, скосив взгляд на упаковку лакричных палочек.

— В самом деле?

— Просто Шляпу надеть.

— Шляпу?

— Да. Так мне сказал отец, — пояснил Малфой с многозначительным видом откинувшись на спинку сиденья и привольно разложив руки, словно весь поезд принадлежал ему и все мы ехали благодаря его добродушности.

— В чём смысл шляпы?

— О, это не простая Шляпа, — с придыханием ответил Забини. — Это волшебная Шляпа! Это стари-и-и-инный артефакт! На самом деле она просто читает твои мысли, а потом решает, какой Дом тебе подходит.

Какие страшные слова! Какая опасность! Что если эта Шляпа узнает о Мэтте? И об остальном!

— А другого способа нет?

— Нет. Это старая традиция, так повелось ещё с самого основания школы. Годрик Гриффиндор её так заколдовал.

— М-м, а как она, м-м, извещает о своём решении?

— Она говорит!

— У неё что, ещё и рот есть? — ужаснулась я.

— Да! Скажи, это забавно.

— Угу, — угрюмо отозвалась я, уверенная, что теперь-то мне точно крышка. Как же мне, как же теперь? А меня могут посадить в Азкабан?

По спине скатилась холодная капелька пота. И вообще я начала чувствовать себя плохо. И решила попытаться освоить окклюменцию прямо за пару часов! Ни о чём не думать, ни о чём не думать.

— А ты куда хочешь поступить? — беззаботно спросил Забини.

— Что? — рассеянно отозвалась я.

— Куда поступить хочешь?

— А-а, — я провела ладонью по лицу и заметила, что пальцы дрожат. — Не знаю, главное же вообще быть зачисленной.

— Не скажи. И всё же? Есть предпочтения? — с ленцой в голосе расспрашивал Малфой, крутя в руках пятиугольную карточку с золотой каёмкой. Делал он это так быстро, что перед глазами заплясали золотистые мушки, и я зажмурилась.

— Думаю, Райвенкло было бы самым подходящим.

— Это хорошо, — одобрительно покивал Малфой. — С райвенкловцами мы больше всех общаемся.

— В каком смысле вы?

— Мы — слизеринцы, — гордо ответил Малфой, чем немало меня удивил. Я и не замечала, как сижу и думаю, хотя собиралась делать совсем обратное.

— Так мы же ещё не распределились.

— Брось, — щедро махнул он одной рукой, перестав вращать карточку. Волшебник на ней выглядел весьма взлохмаченным и недовольным. — Мы можем попасть только туда. По-другому и быть не может.

— Как ты можешь быть в этом так уверен?

— Потому что мы слизеринцы и этим всё сказано, — отчеканил Малфой. — Но на счёт Забини я бы поспорил.

— Эй! — воскликнул тот, чуть не подавившись конфетой. — Ты с чего это взял?!

— Ты слишком добрый, чтобы быть змеёй, — рассмеялся Малфой, но нельзя было сказать, злорадно или нет. Он и сам не знал, какое чувство преобладало.

— Кто добрый? Я добрый? — оскорбился Забини. — Да я знаешь, какой злой?!

— И какой?

— Я… Я… — парень явно не находил достаточных слов, чтобы рассказать о злобности своей натуры. Выглядело это слишком комично, во всяком случае, для нас. — Я вот сейчас так зол!

— И что? Мне стоит дрожать? — уже не сдерживаясь, рассмеялся Малфой.

В ответ Забини неистово замахал палочкой и, держу пари, молясь про себя, чтобы вышло хоть что-нибудь. Только не смешное. Из кончика его палочки вырвалось нечто, напоминающее тёмно-жёлтую цветочную пыльцу. Просто потому что его магия была именно этого цвета. Смех стал ещё громче.

— Да тебе же прямая дорога на Хаффлпафф!

Так, беззлобно переругиваясь, они продолжили болтать, а я вернулась к мыслям о страшной Шляпе. Нужно было что-то придумать, но в голову ничего не шло. Чем больше я думала, тем больше злилась, что у меня не получается не думать, то есть окклюменция не осваивалась. Меня даже замутило. Трудно сказать от чего больше, то ли от переживаний, то ли от сладостей.

Мой желудок, привыкший к подгорелой овсянке и всяким прочим гадостям, не жаловавший постоянные перекусы, не мог вместить в себя столько, сколько я хотела съесть. Крутило живот, голова болела, а лоб покрылся мелкими капельками пота — пересилив себя, я решилась тихонько спросить у Булстроуд, в каком конце туалет. Во-первых, она не показалась мне высокомерной, ну а во-вторых, она тоже была девочкой.

К моему изумлению, в коридоре не осталось ни единого следа разрушений. Булстроуд же довела меня до двери, серьёзно нахмурив тонкие брови и сочувственно похлопав по плечу, пальцами одной руки перебирая пряди длинной чёрной косы. Выглядело это очень мило.

Дверь была не заперта и я, как нормальный человек, решила, что там не занято. Желудок уже сворачивался. Дверь скрипнула, и я дёрнулась так же нелепо, как отпрянувшая друг от друга парочка. Оба растрепанные, с приоткрытыми, ещё влажными губами и большими глазами они уставились на меня, а я просто не могла терпеть дольше и протиснулась между ними, быстро пролетев шкаф с какими-то белыми бутылками, завернула в единственную кабинку.

Дверь закрылась с тем же скрипом, и я справедливо решила, что осталась в спасительном одиночестве. Благо, тонких полотенец на полке было вдоволь. Когда я смотрела на полупереваренное содержимое своего желудка, меня посетила мерзкая мысль о том, как же жаль, что нельзя вернуть это в себя обратно. Ведь сладости стоили определённой суммы и были такими вкусными, а теперь от них никакой пользы! Просто спустила деньги в унитаз. Крайне старательно я вытиралась, проверяя, не запачкалась ли мантия. У меня же их всего две.

— Зайка, ты там скоро? — поинтересовался парень, и прежде чем я успела подумать, ответила:

— Какого черта вы остались здесь?!

— Какие злые нынче первокурсники. Мы, между прочим, пришли сюда первыми.

— Это же женский туалет!

— Я девушка, — раздраженно протянула старшекурсница, и я остро почувствовала, как она побыстрее хотела вернуть свои руки на эту широкую юношескую грудь, коснуться губами его…

Чёрт! Ну в самый неподходящий момент. Злая и униженная, покрасневшая и растрёпанная, громко хлопнув дверью кабинки, я вышла и направилась к раковине. Умывалась я намеренно долго, надеясь, что им надоест ждать, и они найдут себе другое убежище. Но нет, я нарвалась явно не на тех. По маленькой комнате быстро разнёсся запах сигаретного дыма, и меня снова чуть не стошнило. К моему удивлению, они были в кричаще магловской упаковке.

— Натан, открой окно, — шёлково попросила девушка, и это слишком напомнило мне Элис и Майка. Я уже сама не знала, что к кому испытывала и насколько чувства были моими.

— Выглядишь неважно, — добродушно протянул парень, прислонившись спиной к косяку.

Именно из-за этой оценочной реплики, я и посмотрела на него, чтобы ответить тем же. Но не могла. Высокий и широкоплечий, с красивым подвижным лицом, с длинной чёрной чёлкой, закрывавшей один глаз, с зажатой между белых зубов сигаретой он был страшно хорош собой и излучал уверенность. Но совсем не так, как это делали Малфои. Если те были одеты с иголочки и наполированы до блеска, то этот парень был небрежным. Он не пытался уложить чуть взлохмаченные волосы, расстёгнутая до груди рубашка его явно не волновала, про закатанные до локтей рукава вовсе можно не говорить. Он просто считал, что всё это не мешает ему быть привлекательным. Ведь иначе не могло и быть! В солнечных лучах на правой руке блеснуло золотое кольцо. Сбросив пепел в унитаз, он продолжил:

— Как думаешь, Рей уже нашел купе? — спросил он, пристально разглядывая девушку в мантии с синими вставками. Значит, райвенкловцы. Интересно, что он был в чёрной рубашке, как и мои новые знакомые, а она в белой. Это что же, в школе настолько свободная форма?

— Не думаю — знаю. Слышала, Розье выгнал кучку первокурсников во главе с Малфоем.

— Не скажу, что это было очень смело и всё такое, — усмехнувшись ответил парень, выпустив в потолок поток серого дыма, — но я сделал бы так же.

Так я узнала, что тем светловолосым наглецом был Рейнард Розье. И поскольку я сама была из числа тех первокурсников, то мгновенно решила, что и эти двое не нравятся мне абсолютно. Вот ни капельки. Мысль о том, что это всё не ненависть к первоклашкам, а какие-то личные счеты Розье с Малфоем и наоборот была мне недоступна. Я продолжала вытирать лицо.

— А потом Фоули на голову свалился старый башмак! Представляешь?

— Жаль, что не Шаффик! — рассмеялся он.

— Она довольно красивая. Неужели она тебе не нравится совсем? — деланно равнодушно спросила девушка, откинув рукой за спину пару тяжелых тёмных прядей. Я слушала не столько из-за праздного интереса, сколько из-за необычной манеры речи парня. Вроде тот же самый английский, а говорил Эйвери немного по-другому. Его «р» была раскатистой и гортанной, а длинное «и» резало слух.

— Нисколько! — яростно воскликнул он, и мне на голову словно вылили ведро сладкой карамели. Такой же приторной, как восторг девушки.

— И ты не хочешь жениться на ней совсем?

— На Шаффик? Едва ли, — второе ведро липкой жидкости. — Для меня существуешь только ты, любовь моя, — ещё одно.

— Но тогда…

— Я всё утрясу, поговорю с Яксли и смогу переубедить его.

— А если он откажет тебе в наследстве? — с придыханием спросила девушка, позабыв о своей напускной незаинтересованности.

— Он просто опекун, он не может… Но если так, я от него вовсе откажусь! — воскликнул парень, выпятив грудь и бросив окурок в унитаз. Целый бассейн липкой карамели.

— О, Натан! А ты долго ещё будешь тут уши греть?!

Я вышла ещё грязнее, чем вошла, и решила первым делом в школе принять душ. Если бы я была более спокойна, то тот факт, что я восприняла только эмоции девушки, а парня по ощущениям словно вовсе не существовало, меня бы непременно заинтересовал. Но меня слишком занимало предстоящее распределение, а с загадкой Натана только предстояло разобраться.

Покачиваясь, как тростинка на ветру, я вернулась в купе, но там не оказалось Малфоя, Крэбба и Гойла. Чувствовала я себя просто отвратительно: ко всему прочему меня начало чуть колотить и, говоря по совести, зрелище это было довольно жалкое. Если бы удалось поспать, я была в этом уверена, мне сразу стало бы лучше.

— Когда мы доедем до школы? — устало спросила я, переборов желание развалиться на сиденье.

— Ещё часа четыре.

Я едва не застонала в голос. Страшно хотелось уронить голову на мягкое сиденье и забыться хоть на чуток. Хотя, почему бы мне не сделать этого? Ведь совсем скоро мне предстояло неравное сражение с древней Шляпой! Чтоб ей сгореть. Мне снилось, будто я сидела в золотой клетке, решётки которой выглядели размыто, словно сквозь них пропустили золотой ток. На голове у меня старая драная Шляпа, которая спадала всё ниже и ниже. Совсем скоро, она поглотила бы меня всю, словно чёрная дыра. Я смотрела вниз и видела там точно такую же себя с точно такой же Шляпой на голове. Только лицо её было совсем другим, а решётки за спиной — красными. Недобро улыбнувшись, одним резким движением она сорвала шляпу с головы да с такой силой, что та раскроилась напополам. И смеялась, смеялась.

Решётки клетки лязгнули особенно громко и, когда я очнулась от кошмара, взору предстало знакомое уютное купе, залитое тёплым солнечным светом.

— Драко, что случилось? — засуетилась Паркинсон, хотя вошедший Малфой ещё даже не успел сесть.

— Поттер! — выплюнул он.

— Что Поттер?

— Придурок!

— Эм, — неуверенно промямлил Забини. — Поттер, который герой магической Британии, или какой-то другой Поттер?

— Тот самый! Вы знаете, с кем он сидел? — и, не дав никому возможности ответить, он продолжил: — С Уизли! Представляете? С Уизли!

— С кем? — сонно переспросила я и тут же сжалась, боясь, что снова спросила нечто общеизвестное. Паркинсон раздражённо цокнула языком, и это подтвердило моё опасение. Но Малфой, казалось, только и ждал этого вопроса.

— Это самая отвратительная семейка на свете!

Пока я окончательно сбрасывала с себя сон, Малфой продолжал поносить семейство Уизли на чём свет стоит. Он прошёлся и по количеству детей, и по родителям, которые не могли себе их позволить, и по недостойной приличного человека должности главы семейства, и по очень низкому финансовому состоянию.

Никогда ещё за всю мою короткую жизнь ни один человек не наболтал столько гадостей с таким многозначительным видом. Опытное ухо уловило бы в этой речи большую часть слов и высказываний Люциуса Малфоя. Словно в противовес Уизли младший-Малфой не забывал пройтись и по собственному семейству, очень толсто подчёркивая различия, поминутно приглаживая волосы или поправляя серебряные запонки.

Чем больше он говорил, тем сильнее выпрямлялась моя спина, тем резче становились черты лица, тем крепче сжимались переплетённые пальцы. Идиот ли он или специально задевает? Говорить о неприязни к бедным людям в лицо мне! Бедной приютской девчонке. Раздумывая об этом, я не отрывала взгляда от его лица. Самому Малфою же я казалась очень заинтересованной, а моё пристальное внимание он понял по-своему, потому говорил всё больше.

— Так чем кончилось? — громко прервал Забини, когда Малфой в сотый уже раз распинался о бедности и непозволительной многочисленности семьи Уизли.

— Гойл швырнул его крысу в окно. Крысу. Клянусь Мерлином, это ничуть не лучше жабы Лонгботтома.

Таким образом, беседа перетекла на тему домашних питомцев, и я могла в ней не участвовать. У меня же никого не было. Я думала о том, зачем Малфой вообще позвал меня в это купе, зачем рассказал друзьям, каким образом его отец узнал о летнем колдовстве и почему обратил на него столь пристальное внимание?

Всё это было очень странно. Новые книги я не успела прочесть полностью, но уже успела кое-что узнать. Во всяком случае, я знала, кто такие чистокровные и маглорожденные, знала и о ненависти, которую большая часть первых испытывала ко вторым. Ненависти столь сильной, что она даже вылилась в войну. Войну, которую чудесным образом закончил Гарри Поттер, неизвесто как уничтожив Тёмного лорда. Примерно с такими людьми я и сидела бок о бок. Едва только их интерес к моей беспалочковой магии угаснет, как они вышвырнут меня так же легко, как выкидывали надоевшие игрушки в мусорное ведро.

Дверь купе открылась, и Малфой разом побледнел. Я тоже заволновалась: вдруг моё враньё таки раскрыли? Хотя рыжеволосый веснушчатый парень с значком старосты на груди выглядел вполне безобидно. Может только излишне серьёзно. Но Малфой вжался в сиденье так, что видно было только Крэбба и Гойла, лица которых смешно вытянулись.

— Здесь едет Грэгори Гойл? — спросил староста, и головы сидевших как по команде повернулись к Гойлу. — Так он здесь или нет?

— Здесь, — ответил Крэбб и для наглядности ткнул пальцем.

— Это тебя укусила крыса? — спокойно продолжал староста. — Вы что все языки проглотили?

— М-меня.

— Тогда идём со мной.

— Это ещё зачем? — взвилась Паркинсон, одним движением руки усадив Гойла на место.

Ведь если бы он встал, Малфой сразу был бы замечен. После этого Булстроуд мгновенно уткнулась в свою книгу, Нотт невероятно заинтересовался обшивкой дивана, ковыряя её одним пальцем, а Забини вернулся к своим карточкам. Все они избегали смотреть в сторону Малфоя и Паркинсон, словно стали свидетелями чего-то постыдного.

— Потому что укус нужно обработать, — спокойно ответил гриффиндорец, словно объяснял очевидные вещи. — В начале вагона колдомедик.

Пока Малфой с порозовевшими щеками распинался в своём непонимании, как это таких, как Перси Уизли, назначают старостами и как это он смел сюда зайти, я думала, какой же Малфой трус. Парень только зашёл, а этот уже в окно готов был прыгать. Вероятно, он испугался, что старший брат пришёл мстить за младшего. Думала и о том, как Крэбб без раздумий сдал Гойла. Как им не помогли ни Нотт, ни Забини.

Но сейчас было не до этого, ведь главное — срочно научиться защищать сознание. Если бы кто-то прервал меня ещё раз, я бы точно взорвалась. Поэтому, когда Гойл вернулся с забинтованным пальцем и уселся на место, я сделала то, до чего не могла додуматься весь день: заперла дверь изнутри. Колопортусом.

Запирающие чары работали по-другому. Красные нити оплели дверь от пола до потолка, полностью оторвавшись от моего потока. Какое-то время я наблюдала за ними, ведь раньше такого никогда не случалось. Даже приложила руку к двери, но магия ко мне не вернулась. Не вернулась она и после того, как я открыла дверь Алахоморой. Просто развеялась, как дым, улетела во все стороны.

Всё это было очень странно. Неужели, магия может кончиться? И есть ли какой-то магический резерв? Тогда эти вопросы очень сильно взволновали меня.

К тому моменту, как машинист сообщил о приезде, я пришла к выводу, что меня исключат сразу же, даже никуда не распределив. Тем не менее, мне очень хотелось хоть раз увидеть деревню настоящих волшебников. Но было уже темно, и о её существовании могли рассказать только далекие оранжевые огоньки чужих домов. А какое небо было над нами! Словно чья-то незадачливая рука высыпала на чёрный бархат миллионы серебряных блёсток. Засмотревшись, я оступилась на влажной земле.

— Первокурсники, все ко мне! — позвал огромный силуэт лесничего, в его руках сиротливо покачивался фонарь, тусклый свет которого пытался разогнать густую вечернюю тьму. Все разговоры стихли.

До замка мы плыли на лодках, вода под которыми казалась не только чёрной, но и очень густой, словно вопреки законам природы мы легко скользили по болоту. Вдали темнел силуэт огромного каменного чудовища, стены которого были хаотично испещрены оранжевыми точками окон. Шпиль самой высокой башни, подобно копью, пронзал неполную луну и та казалась сдувшейся, жалкой. Словно разорванный флаг поверженного врага.

Внутри замок показался бы просто великолепным, и я бы вместе со всеми крутила головой туда-сюда, если бы меня не занимали мрачные мысли о предстоящем распределении и позорном исключении.

Я едва узнала профессора МакГонагалл, ни одно слово из её приветственной речи до меня не дошло. Я замерзла и устала от всего разом, желудок мой жалобно урчал. Из стен выплыли приведения и кружили вокруг так, что меня снова чуть не стошнило прямо на чью-то мантию.

Массивные резные двери отворились без единого скрипа, и по коже пробежал табун болезненных мурашек. Чужие взгляды, заинтересованные, насмешливые, изучающие подбирались со всех сторон огромного зала. Мне казалось, что идём мы невероятно долго, вся кожа начала чесаться, словно на меня напала целая стая блох, которые всё бегали, а люди всё смотрели и смотрели.

Я даже не обратила внимания на заколдованный потолок, хотя о нём говорили все вокруг. Изучающе смотрела на треугольный табурет с лежащей на нём старой тряпкой. Мне было плевать на потолок. И вдруг случилось это. Старая и рваная, словно бы случайно забытая посреди этого великолепного зала, Шляпа зашевелилась, у её основания появилось нечто, напоминавшее рот. Я не сразу поняла, что она говорила. О факультетах.

«Быть может, вас ждет Гриффиндор,

Славный тем, что учатся там храбрецы.

Сердца их отваги и силы полны,

К тому ж благородны они».

Моё сердце, благородное оно или нет, готово было выскочить из груди.

«А может быть, Хаффлпафф ваша судьба,

Там, где никто не боится труда,

Где преданны все, и верны,

И терпенья с упорством полны».

— Говорят, на Хаффлпафф поступают все самые недалекие, — громким шепотом поделился кто-то своими знаниями.

— Мне точно туда, — проныл другой.

Я готова была жить даже с самыми недалекими, лишь бы в этой школе.

«А если с мозгами в порядке у вас,

Вас к знаниям тянет давно,

Есть юмор и силы гранит грызть наук,

То путь ваш — за стол Райвенкло».

«Пожалуйста, ну же. Может, Шляпа никому не расскажет? А может, её можно как-то… Поджечь? Порвать?»

«Быть может, в Слизерине вам суждено

Найти своих лучших друзей.

Там хитрецы к своей цели идут,

Никаких не стесняясь путей».

При этих словах мои новые знакомые многозначительно переглянулись между собой. Профессор с торжественным видом раскрыла толстый свиток. Он был настолько длинным, что его конец коснулся пола с громким шлепком. МакГонагалл начала зачитывать имена, а я была готова потерять сознание от собственного волнения.

— Аббот, Ханна!

— Хаффлпафф!

Я внимательно наблюдала за распределением, но никак не могла успокоиться, сжимая и разжимая кулаки. У Шляпы, если присмотреться, тоже был свой цвет, который на определенное время сливался с магией поступающего! Должно быть, именно так она и перебирала нити волшебников, именно так определяла, кого куда отправить. Так читала мысли. Я решила, что просто нужно не дать ей до них добраться и пусть распределяет меня так.

— Булстроуд, Миллисента!

Распределение несколько затянулось, а девочка на стуле вся сжалась, до белых пальцев вцепившись в сиденье табурета. Пару раз она чуть покачала головой, видно, о чём-то споря с Шляпой. Паркинсон совсем рядом от меня хихикнула, в царившей тишине вышло это громко. Булстроуд покачала головой ещё отчётливей и решительней.

— Слизерин! — выдала Шляпа, и я испытала то облегчение, которое почувствовали окружавшие меня Малфой, Нотт и Забини. Хотя рот старой Шляпы искривился весьма сомнительно.

Некоторые сидели на стуле достаточно долго, как Булстроуд, другим же, как Гойлу достаточно было нескольких секунд. «Может, она не успеет увидеть лишнее?»

— Грейнджер, Гермиона!

— Гриффиндор! — изрекла Шляпа после некоторых раздумий и девочка с копной каштановых волос улетела к столу с воинственно алыми знамёнами.

— Маглорожденная, — громко фыркнул Малфой, на нас обернулось несколько студентов. С Уизли Малфой обменялся уничтожительным взглядом.

— Как ты понял? — угрюмо спросила я, бегло оглядев свою одежду.

— Да кто ещё будет радоваться распределению в Гриффиндор, кроме них и предателей крови?!

— Предателей крови? — слабо заинтересовалась я, вернувшись взглядом к Шляпе.

— Потом объясню, — зашипел Малфой. — Вообще не понимаю, почему их пропускают впереди нас. Раньше всё было не так. Мне отец рассказывал.

Нотт слева от меня раздражённо выдохнул.

Сразу после того, как факультет был назван, соответствующий стол приветствовал нового студента поздравлениями и аплодисментами. Малфоя Шляпа без раздумий отправила на Слизерин, а вот с Ноттом побеседовала. Первое время всё казалось мне просто гулом, но со временем я уловила отличия. Студенты приветствовали новичков по-разному: Хаффлпафф — объятиями, Слизерин — сдержанными чинными хлопками, Райвенкло — рукопожатием, а Гриффиндор бурными овациями.

Наблюдая за чужими приветствиями, я тоскливо оглядывала столы, боясь, что ни за одним мне не найдётся места. За столом Гриффиндора я углядела часть рыжеволосого семейства, что так бросались в глаза. Студенты, сидевшие под змеиными знамёнами, были самыми странными и самыми выделяющимися: все в чёрных рубашках. И я никак не могла понять, в чём же всё-таки дело?

— Свенсон, Беатрис!

Вдохнув поглубже и шумно выдохнув, уверенно и воинственно я сделала широкий шаг вперёд, отчаянно сжимая белые кулачки. «Если уж меня исключат, то я не буду жалкой. Ни за что не буду жалкой». Звуки вокруг пропали так резко, будто кто-то легко щёлкнул выключателем. Я медленно опустилась на табурет, словно взошла на трон с гордо распрямлённой спиной. Только закушенная губа портила всю картину. «Райвенкло, Райвенкло», — твердила я про себя, надеясь, что Шляпа послушает меня без всякого чтения мыслей. Напоследок я успела оглядеть зал яростным взглядом, словно желая бросить вызов всем и сразу.

Остаться в их памяти как девочка, которая знала, на что шла и не испугалась, не опустила головы.

Когда ткань коснулась волос, все внутренности сковало льдом — сбывался недавний кошмар. Кончики пальцев закололо. Шляпа съехала до самого носа, и это было особенно неприятно. «Райвенкло!»

«Райвенкло? — заскрипело в голове, и я подпрыгнула, чуть не упав с табурета. Я же не знала, что Шляпа ещё и общаться будет. — А вы уверены, что он вам подходит?»

Нити шляпы, похожие на идеально тонкие лески, потянулись к моей собственной магии. В голове всплыл образ Малфоя и слова, что слизеринцы общаются с райвенкловцами.

«Хочу туда!» — внутренне кричала я, стремясь показать своё горячее желание.

«Для Райвенкло вы слишком импульсивны, слишком вспыльчивы. Быть может, Гриффиндор?»

«Только маглорожденные и предатели крови», — вспомнила я слова Малфоя, не заметив, что прошептала их, едва размыкая губы.

«Всё это предрассудки, — тихо вздохнула Шляпа. — Или Слизерин? Да-да, много амбиций и желания себя показать. И мало принципов».

«Маглорожденные не попадают в Слизерин и это не предрассудки», — раздражённо подумала я, снова вспомнив своих новых знакомых.

«Так вы не маглорожденная, — возмутилась Шляпа. — Нет такого термина! Выдумки!»

«Но я выросла у маглов!» — разгневанно подумала я, будто Шляпа была в том повинна.

«А мне какое дело! — не менее горячо ответила Шляпа, перебирая мои нити, которые я пыталась оторвать назад. — Да, я вижу, что вы могли бы поступить в Слизерин, но...»

«Могу?» — не поверила я.

«Можете».

«Я хочу!» — обрадовалась я, кончиками туфель коснувшись пола.

«Вот видите. То Райвенкло, то Слизерин, — вздохнула Шляпа, и её обод сполз ещё на сантиметр, так что я сморщила нос от этих ощущений. — Вы меняете свои решения из-за импульсивности, вспыльчивы. Отважны, это нужно признать. Предприимчивы, порою слишком любознательны. Упорны, по-своему, храбры, а эти качества больше…»

Я сразу поняла, откуда ветер дул.

«Если ты, грязная тряпка, сейчас не отправишь меня в Слизерин! Я! Я тебя…» — но я не успела доугрожать.

«О, вижу. Да. Ошибки быть не может», — проворчала Шляпа, и я до боли в ладонях сжала сиденье табурета.

— Слизерин!

Позабыв обо всём на свете, я вскочила и полетела к крайнему справа столу, не заметив, что волочу Шляпу за собой. Но я была так счастлива, что смех не трогал. Я готова была смеяться вместе со всеми! Я поступила, поступила! А от того не замечала, каким цепким взглядом смотрела на меня Паркинсон, как удивленно переглянулись остальные, что за преподавательским столом царило легкое оживление. Не замечала, что хлопки звучали скорее просто вежливо, чем радостно и приветственно. Как Нотт позволил себе расплыться в улыбке. Как Малфой не был удивлён.

Всего этого я не замечала, оглушенная собственным счастьем.

— Уизли, Рональд!

— Гриффиндор!

— Как и ожидалось, — протянул Малфой.

— Почему ожидалось? — звонко спросила я, оглядывая пустые тарелки. На первый взгляд они казались серебряными, и я сомневалась, что с них можно есть.

— Вся их семейка училась на Гриффиндоре. И мать, и отец. И Уизли, и Пруэтты.

— Семья! — вырвалось у меня. — Я забыла спросить у неё про семью!

— У Шляпы? — приподнял брови Нотт.

— А о чём ты с ней так долго говорила? — с ленцой спросил Малфой, коротко постукивая по столу подушечками пальцев.

— Душу ей продавала, — сморщила носик Паркинсон, — чтобы распределиться сюда.

— Мы с ней заспорили, — пояснила я, вывернув шею и снова глядя на Шляпу, распределявшую последних студентов. — О… О выдумках и ещё о чём-то… Короче, я сказала ей, что выросла у маглов, а она мне, что ей без разницы. Как вы думаете, что это значит?

Спросила я, резко развернувшись и наклонившись вперёд. За моей спиной Забини, сидя на табурете, яростно мотал головой, споря со Шляпой. Но мне не было до этого дела, я волновалась и надеялась, что сейчас откроется какая-то тайна. От нетерпения я безостановочно дёргала ногой под столом, как раз в такт пальцам Малфоя. Тот уже открыл рот и собирался что-то сказать, как:

— Это значит, что ты просто полукровка, только и всего, — едко ответила Паркинсон, невероятным образом оттеснившая Крэбба в сторону. — Ещё не известно чья.

И всё моё счастье лопнуло вмиг, как пузырь, оставив после себя клочки мыльной пены. Её «полукровка» прозвучало ничуть не лучше, чем Малфоевское «маглорожденная».

— Да в смысле? — подалась я вперёд, сузив глаза. Ногти больно впились в многострадальные ладони.

— Девочки, не ссорьтесь, — примирительно сказал Малфой, смотря то на меня, то на неё, а Крэбб с Гойлом кивали головами, как какие-то болванчики, не особенно рассуждая о том, с чем соглашались.

— Нет, пусть говорит, — уверенно заявила я, ощутив знакомое раздражение и, неясно почему, болезненную радость.

— Вдруг ты дочка каких-нибудь… орденовцев, — очень тихо произнесла она, словно сказав в слух что-то крайне неприличное.

— Панси, — прошипел рядом со мной Нотт, опасливо глянув назад. Но она, раздражённо дёрнув плечом, быстро добавила:

— У них там было полно всякого сброда.

— Кого? — ощетинилась я, потому что новое словно звучало ещё более оскорбительно, чем прежние. Казалось, сиди тут толпа маглов, Паркинсон и то не была бы в такой ярости.

— Потом! — вскипел Малфой, громко захлопав в ладоши, приветствуя Забини. Тот уселся на лавку усталым и расстроенным.

— Директор говорит приветственную речь! — призвал к порядку староста. А мне не было дела до какой-то там речи, мы тут выясняли вещи более важные! Речь и в самом деле была не особенно содержательной.

А затем произошло нечто настолько невероятное, что заставило меня отвлечься от выяснения отношений. Тарелки наполнились едой, словно по волшебству! Звучало это настолько нелепо, что я решила отучить себя от этих словечек. От этих магловских словечек.

— Малышня, как доплыли? — почти радушно спросил Розье, который ранее выгнал нас из купе.

— Просто отлично, — протянул Малфой. Губы его чуть подёргивались, словно улыбка далась ему тяжело.

— Говори за себя, Драко, — присоединилась Паркинсон. — Нас так качало, что я всё время думала, как бы не упасть и не утонуть, ведь Хагрид-то нас явно не смог бы достать, — беспомощным голоском протянула она, и я углядела в этом свою возможность.

— Тебе-то что бояться? Доски не тонут, — ответила я, не сумев скрыть улыбки.

Я знала, насколько грубо и плоско это звучало, но всё равно решилась: не позволю унижать себя с первого же дня, кто бы тот ни был. Забини что-то пробулькал в кубок с соком, что можно было принять за проваленную попытку скрыть смех. Зато парень с длинной чёрной чёлкой, тот самый, которого в туалете я приняла за райвенкловца, сидевший рядом с Розье, рассмеялся, не пытаясь спрятаться, и смех его был таким ярким и заразительным, что его мигом поддержали. Девушка с вытянутым лицом неодобрительно покосилась в его сторону, покрутив на пальце золотое кольцо. Если бы взгляды могли метать молнии, наши с Паркинсон встретились бы и громыхнули прямо над центром стола.

— А вы благополучно ли доехали? — любезно спросил Малфой.

— Просто отвратительно! — воскликнул лже-райвенкловец. — Колдобины такие, что наши души чуть было не присоединились к предкам раньше срока! Знаете выражение, вся жизнь пролетела перед глазами? Так вот, у меня перед глазами пролетели все неблаговидные поступки.

— Подозреваю, Эйвери, их было много, — громко хохотнул внушительный парень из поезда, безуспешно пытаясь пригладить волосы пятернёй.

— А то! — хвастливо улыбнулся Эйвери, обнажив ряд белых зубов, и девичьи взгляды полетели к нему, как мотыльки на свет зажжённой лампы. — Но! К счастью их было так много, что я не успел вспомнить и половины. Оставшиеся я приберёг для следующего года.

Снова его смех заразил всех остальных, так что наша с Паркинсон перепалка была позабыта.

Еда была самой разной, а названия большинства блюд я даже не знала, увидев их впервые. Вмиг я схватила в руки столовые приборы, но насмешливое фырканье Паркинсон заставило нож замереть над тарелкой. Все вокруг ели спокойно, чинно, как-то лениво, даже нехотя. Словно ужин был не более, чем простая формальность и дань этикету. То с одной стороны стола, то с другой слышались тихие рассуждения, что мясо чуть недодержано или чуть передержано, что в пюре комочки и оно неоднородное, кто-то хотел стейк слабой прожарки, почти с кровью, а кто-то напротив, желал получить кусок мяса хорошо прожаренным. Такое поведение за столом и возможность иметь в еде личные пожелания было для меня открытием. Не привыкшая выбирать я просто взяла то, что стояло ближе всего. Усилием воли я заставила себя отложить мысли о Паркинсон и всём остальном до лучшего момента. Теперь мне никак нельзя было выставить себя глупо, нельзя было дать ещё одного повода для насмешки. Второго шанса в первом впечатлении нет, поэтому я старалась есть так же медленно, как и все. И только к концу трапезы заметила, что держала вилку неправильно, соединив пальцы у самого основания. И, судя по глазам Паркинсон, в которых плескалось пренебрежение, сделала ещё какие-то ошибки.

Необходимость себя постоянно одёргивать от разговоров за столом нисколько не отвлекала, ведь все говорили ровно, чётко, не перебивая. Главным событием, как бы это не звучало, были свадьбы. Так, например, та самая Мелина Фоули всем и каждому говорила, как ей хочется провести церемонию на открытом воздухе, а Мелисса МакМиллан сетовала на то, как же сложно найти действительно хороших портных. Сначала я решила, что старшекурсники так шутят, но их серьёзные лица этому противоречили. Музыканты, оформления, фирмы, фасоны, количество гостей — всему этому, казалось, не будет конца и края. Но самой волнующей темой оказались приглашенные семьи.

— Драко, а твои родители смогут прийти? — взволнованно подпрыгивая на месте, поинтересовалась девушка с излишне длинной шеей.

— Конечно, — ответил Малфой с таким видом, словно самолично решил проблему мирового значения. — К тому времени траур уже кончится.

— Мы все страшно скорбим по этой утрате, — заверила девушка. — Арктурус Блэк для всех нас был дорогим родственником. Все мы его очень любили.

Этим коротким диалогом я была раздавлена окончательно. Значит, чёрные рубашки вовсе не форма, а дань трауру… Ничего себе масштабы у этой семейки! Значит, все они друг другу родственники? Чувствуя себя ужасно неудобно, я как можно незаметней старалась затянуть завязки мантии, чтобы мой белый воротник не мозолил им глаза.

— Я знаю, — вздохнул Малфой. — Отец сейчас пытается разобраться с документами… — после этих скорбных слов я почувствовала себя плотиной, которую внезапно на щепки разорвал поток чужого жадного интереса. Неукротимого и алчного, сшибающего на своём пути любую преграду. Меня колотило, а лица напротив расплывались. Есть я больше не могла.

Разговор всё набирал обороты, а клочки моего мыльного счастья растаяли окончательно и безвозвратно, не оставив от себя даже мокрого места. Среди этого великолепного зала, за столом с золотой и серебряной посудой, сидя рядом с иголочки одетыми детьми, уверенными и кичливыми, я ощущала себя чуждо и одиноко, словно ребёнок в приёмной семье. Словно простолюдин за одним столом с принцем крови.

И я поняла, что для впечатления здесь нужно нечто большее, чем просто новая одежда и даже умение колдовать руками. Когда директор — высокий старик с длинными седыми волосами и такой же бородой — произнёс ещё одну речь, на этот раз более длинную, я устало закрыла глаза и снова всё прослушала. Очнулась тогда, когда кто-то легко потряс меня за плечо, и с полминуты не могла понять, почему на меня смотрят, пока Забини не кивнул головой в сторону выхода.

Машинально подняла себя со скамьи и присоединилась к общему потоку, гомону, шуму. Неутомимый интерес остальных первокурсников буквально стирал меня, уносил по крупинке силы и сознание, как вода уносит с берега песчинки. Забини пришлось подхватить меня под руку.

Я смогла прийти в себя только в подземельях, когда чёрные каменные стены сильно обдали кожу пробуждающим холодом, когда народу вокруг стало заметно меньше. Мы вошли в подземелья самыми последними, следуя за высокой белокурой девушкой. Замыкал наше шествие тот самый парень, что в поезде разбирался со взорвавшимся пакетом драже.

— Наши спальни находятся в комфортных подземельях, — красивым голосом поясняла староста, и её слова волнами отдавались от стен. — Они расположены рядом с Чёрным Озером, через которое вы сегодня переправились на лодках. Так что вы сможете изучить его глубины через окна. Предупреждаю вас, в озере водится огромный кальмар, так что, если увидите его щупальца — не пугайтесь.

В гостиную за подвижной каменной стеной мы ступили бесшумно, подошвы утопали в тёмной зелени толстого ковра, а взгляд моментально врезался в огромное стеклянное окно, за которым виднелись неподвижные озёрные воды. Гостиная выглядела мрачной и тёмной, а её размеры было трудно определить. Поначалу комната показалась мне просто проходной, ведь невозможно же вообразить, что тут мы и будем жить! Больше всего она походила на заброшенную усыпальницу, но Забини дёрнул меня за рукав мантии, вынуждая остановиться. Щёки мои уже запунцовели, никогда ещё я не допускала столько промахов разом. Пока староста обходил нас полукругом, я уловила только очертания тёмной мебели, да светильники на стенах, излучавшие прохладное зеленоватое свечение. Из-за него все остальные казались мне бледными тенями утопленников и одинокий огонь камина никак не мог развеять это впечатление.

— Мы рады приветствовать вас в Доме Слизерин. Наш герб — змея, а наши цвета изумрудный и серебряный. Теперь мы расскажем вам несколько основных правил нашего Дома. Во-первых, возможно, вы слышали, будто все волшебники, обучавшиеся на Слизерине — тёмные. Это не так, — громко говорил староста, цепко вглядывался в лицо каждого первокурсника. — Три других Дома также выпустили свою долю тёмных магов, но в отличие от нас, они предпочитают не помнить об этом. Во-вторых, если вы думаете, что заслуживаете к себе особого отношения лишь потому, что у вас идеальная родословная, — тут его взгляд задержался на Малфое, — или потому, что ваш отец или дед, или прадед, был великим волшебником… Вы глубоко заблуждаетесь. Свою репутацию вам придется создавать самим, — это звучало бы очень внушительно, если бы не несколько недоверчивых покашливаний и коротких чихов, больше смахивавших на смешки. Но староста не обратил на это никакого внимания. — И да, у нас действительно есть традиция, принимать студентов, вышедших из многих и многих поколений волшебников, но в настоящее время, среди нас можно найти достаточно большое количество студентов, у кого хотя бы один из родителей полукровка или магл. Все распри на основе чистоты крови внутри Дома запрещены, — сказал он громче, чем до этого, словно желая напомнить это правило всем. — Также, вам следует запомнить, что здесь мы все одна большая семья. Мы не выносим конфликты на общее обозрение и приглядываем друг за другом. Вы можете обращаться с вопросами к старшим ученикам или к нам, старостам. Вас спокойно выслушают и помогут и словом, и делом. Также вы можете обратиться за помощью к нашему декану: профессору Снейпу, но не стоит отвлекать его по пустякам. Как вы уже знаете, — продолжил он после короткой паузы, — мы находимся в оппозиции к другим факультетам, а потому вы всегда должны помнить и заботиться о чести и традициях Слизерина.

«Так Снейп теперь мой декан?!» — изумление моё было настолько сильным, что разом затмило витавший в воздухе пессимизм. Желая оглядеться чуть больше, взглядом я наткнулась на Булстроуд, и на душе у меня разом потеплело, хотя прежнее счастье не возвращалось. Наверное, от того, что меня назвали частью семьи.

О том, что это довольно голословное заверение, я решила подумать позже. И как раз вовремя: рядом со старостами встал декан. В плохо освещённой гостиной его фигура выглядела угрожающе, а старосты по бокам напоминали двух застывших стражей. Холодных и беспристрастных.

— Я рад приветствовать вас в Доме Салазара Слизерина, — тихо, но отчётливо начал он свою речь. — И хочу добавить к приветственной речи мистера Крайса и мисс Роули, что жду от своих подопечных безукоризненности во всем. В оценках, внешнем виде и поведении. Также вам следует запомнить, что я не буду назначать вам отработки в присутствии других профессоров и студентов. Однако, вы будете наказаны позднее, — заявил он, и ни один смешок не прервал его. — Я не ожидаю от вас полного соблюдения школьных правил, но если вы решите их нарушить, я жду, что ваш план будет полностью продуман. Ваш мозг должен быть столь же изворотлив, сколь и символ, что мы носим. И не вздумайте попасться мистеру Филчу, нашему завхозу. Обо всех ваших проступках, а также низкой успеваемости я буду уведомлять ваших родителей или опекунов, — при этих словах он скользнул быстрым взглядом по Драко, у которого дрогнул кадык. — Если они по каким-либо причинам не смогут повлиять на вас, то я займусь вами самолично, — пообещал он, смотря на меня, и я тоже сглотнула. — Далее об условиях проживания, — он указал рукой на широкую каменную арку с правой стороны от двери. — Там расположены ваши спальни. Ученики Дома Салазара Слизерина не должны ютиться в одной тесной комнатке, как это обустроено у других факультетов. На каждой двери имеется надпись, двери подчиняются только вам, хотя вы можете приглашать своих сокурсников. Завтра за завтраком я раздам ваше расписание. На завтрак, обед, ужин и уроки в первую неделю занятий вас будут сопровождать старосты. Опоздавших не ждут, помните это. И ещё, — добавил он, уже было отвернувшись, — наш Дом удерживает лидерство в межфакультетском соревновании вот уже семь лет подряд, и мне вовсе не хочется терять это лидерство.

На этом приветственные речи были окончены, декан только шепнул что-то старостам. Оказывается, их целых шесть! На пятом, шестом и седьмом курсах. Те двое, что вели нас, оказались пятикурсниками. Всем не терпелось оглядеть свои новые владения, и мы единодушно двинулись в сторону спального коридора, но путь нам преградил декан. Первым делом он поздравил Драко, конечно, и тот удалился, ужасно гордясь, что над его-то распределением Шляпа не задумывалась. Забини и Нотт, после этих слов, хмуро глядели ему в спину.

— Мисс Свенсон, как ваша практика в окклюменции? — осведомился профессор, отведя меня в сторону.

— Ужасно, сэр, — призналась я, заломив руки за спиной. — Я ничего толком не поняла, хотя очень старалась. Сегодня за столом я думала, что меня просто разорвёт.

— Этого я ожидал, — кивнул он к немалой моей досаде. — Что же, мы начнём практику завтра после уроков. И, мисс Свенсон, если вы обманули меня, я об этом узнаю.

— Что вы, сэр! — пылко ответила я, через секунду похолодев. Если Шляпа вторгалась в моё сознание один раз, то это… Это плохо.

— Тогда я жду вас завтра в своём кабинете в шесть часов. А теперь можете идти отдыхать, отбой через полчаса.

До комнаты я добрела, как в тумане и не сразу обратила внимание на серебряную табличку. Внутри комната была прекрасна. Даже не столь важно, что тут царили те же темнота и прохлада, что в гостиной: главное, это была моя личная комната. И никто не мог велеть мне прогуляться. Я разрывалась между усталостью и собственным интересом. Сползая спиной по двери, я опустилась на мягкий ковёр и погладила рукой ворс. Скользнула взглядом по стенам, обитым тёмным деревом, по массивной мебели, по окну с широким подоконником. Моему неискушённому взору кровать показалась огромной, а зелёное покрывало и белые подушки очень мягкими и слишком пленительными, чтобы проигнорировать их. Далее я осматривалась уже лежа, аккуратно поставив туфли у двери и устроив мантию и форму на спинке стула. Как и обещалось, сундук доставили. Я подумала, что для имевшейся у меня одежды шкафов слишком много. В письменном столе я разглядела много выдвижных ящиков, а над ним — несколько полок и уже предвкушала, как разложу книги. И огромное зеркало во весь рост в резной деревянной раме. Только отчего-то мне совсем не хотелось в него глядеться. Тусклый свет настенных ламп плохо освещал комнату, и казалось, будто за спиной непременно кто-то притаился, залёг под кроватью. Или какой-нибудь монстр вылезет прямо из зеркала. Ощутив легкое раздражение от таких глупых мыслей, я улеглась, игнорируя зеркальную поверхность.

Уже засыпая, я думала об этом дне и всех странностях, что произошли со мной. О Малфое и его внезапной перемене, о трауре на Слизерине и громадности этой семьи, о магии, о новых сокурсниках, об уроках окклюменции. По привычке я шарила рукой по гладкой простыне и искала куклу, но находила только лишь пустое холодное пространство, а во сне меня снова преследовала девочка с красно-золотыми нитями.

Всю ночь меня мучили кошмары, а всё потому, что слизеринцы в соседних комнатах всё никак не могли успокоиться и весьма пылко обсуждали события праздничного пира. Их разгоряченные мысли слетались в моё сознание, словно пчёлы на мёд.

Мне снилась всякая гадость, вроде светящегося изнутри радиоактивного Малфоя, плечи которого опутывали руки-стебли Паркинсон. Сама она походила на огромный цветок, даже вместо волос фиолетовые лепестки. Вокруг них нарезал круги огромный скорпион со светлым панцирем, и какой-то здоровый парень кидал в них копьё. Тут вообще было много людей-мутантов, с выросшими из спины когтистыми крыльями или рыбьей чешуёй вместо кожи, дравшихся между собой. Все мы сидели в глубокой холодной яме, и все были скованы одной крепкой цепью, обвивавшей ноги.

Над этой глубокой ямой, насквозь пропитанной холодом, кровью и грязью, возвышалась гигантских размеров птица. Мёртвая птица сплошь из чёрных драгоценных камней. Лишь только глаза, клюв, острые когти и нижние перья отливали угрожающим кроваво-красным цветом. Опасный острый клюв кривился в насмешке. Безмолвно и недвижно наблюдала она за побоищем, развернувшимся снизу. Под когтями разорванный свиток пергамента. Красный глаз птицы блеснул словно бы насмешливо. Презрительно и злорадно.

Но вот звериное рычание перекрыл рёв ещё более сильный. Мощный. Всепоглощающий вой, что сковывал льдом тело, дробил кости, затягивал на сердце тугой жгут. Чудовищный порыв ветра обдал всех могильным холодом. Лязганье железа стало оглушительным: это цепи тащили закованных вниз. В чёрную беззубую пасть.

Вот на моей ноге тоже захлопнулось кольцо ржавой цепи, и снять его невозможно. Как бы ни вертелась, оно только всё больше сужалось, царапало кожу до крови, и я ощутила, как меня потянуло вниз к остальным.

Рывком я поднялась с кровати, прерывисто дыша, как рыба, вытащенная из воды. Сознание продолжало путаться, мир перед глазами плыл и не казался привычным, взгляд не узнавал ни одного предмета. В подземельях не было утра и вечера. Здесь не всходило солнце, не было слышно пения птиц. Ни звука. Потому мыслями я продолжала ощущать свой ночной кошмар, вцепившись в мокрую от пота простынь. На то, чтобы успокоиться и узнать комнату, мне понадобилось не меньше двадцати минут.

— Чёртовы сны, чёртовы слизеринцы, будь они не ладны! И подумать только, что сейчас… четыре часа утра! — гневно кричала я молчаливым шкафам и пустому столу, но и собственный голос показался мне чужим.

Не в силах уснуть я металась по комнате, предаваясь собственным рассуждениям, и казалось, что голубая пижама развевалась вовсе не вокруг человеческого тела, а вокруг бестелесного призрака.

«Может быть, я всё же умерла и не заметила этого? Может, я и впрямь призрак?» — с ужасом подумала я, остервенело заозиравшись по сторонам в поисках собственного тела. Но ничего ужасного не увидела, только неразобранный сундук сиротливо стоял посреди комнаты. Наличие собственных вещей привело мысли в относительный порядок и, наконец, устав от метаний, я уселась в кресло.

— Непременно нужно освоить окклюменцию, иначе я так и буду во сне проживать чужие мысли. Я так сойду с ума.

Утро застало меня замёршей и спящей в кресле. Дрожа и ругаясь про себя последними словами, я стала спешно собираться, но тут меня поджидал новый сюрприз: моя одежда, которую я приготовила ещё с вечера, — исчезла. Её не было ни на спинке стула или кресел, ни в шкафу, ни даже на полу. Выходя из комнаты, я продолжала терзаться вопросом, куда же она могла подеваться, и если её кто-то каким-то образом утащил, то что же мне теперь носить? Или ещё страшнее, я сама её куда-то дела и забыла про это. Неудивительно, что к своему курсу я присоединилась самой последней.

В гостиную я шагнула так решительно, словно собиралась вернуться в свой сон. Но напрасно. В этот раз просторная комната уже не выглядела такой мрачной. В основном благодаря царившему вокруг оживлению: профессор Снейп раздавал всем какие-то пергаменты, а рядом с ним суетились несколько старшекурсников, среди которых я узнала только старосту Роули. Пожалуй, эта суета поразила меня больше всего. Никаких построений и чтений. Получив расписание, все шли, куда хотели, при этом разговаривая и смеясь. Кое-кто так вообще вернулся обратно в комнату. Не было никакой проверки внешнего вида, никаких понуканий за распущенные волосы. Всё это было так мало похоже на мой приют.

— Как спалось? — дружелюбно поинтересовался Забини, что только вызвало во мне шквал подозрений по поводу пропавшей одежды.

— Наконец-то, все в сборе, и мы почти не ждали, — громко высказался Крайс, и мои руки покрылись болезненными мурашками. Я опоздала. Снова. В первый же день. От стыда и страха я на миг крепко зажмурилась и побледнела, но староста продолжал. — Профессор Снейп сейчас раздаст вам расписания занятий, а Роули вручит карты замка и даст дальнейшие инструкции. Это расписание дополнительных секций, — деловито и важно продолжал он, прикрепив пергаментный лист к доске у входа. — Советую записаться поскорее.

— Профессор! — воскликнул какой-то парень, когда декан раздал нам расписания. — Профессор, мне срочно нужно забронировать стадион: я хочу побыстрее начать сбор новой команды, потому что, как вы помните, нынешние игроки заканчивают школу в этом году. И нам нужно…

— Я вас понял, мистер Монтегю, — довольно сухо отозвался декан. — График тренировок готов, я полагаю?

— Конечно, сэр. У меня их три! Один вам, один у меня и один я хотел повесить здесь на доске, чтобы все могли записаться на отборочные.

— Хорошо, — тем же тоном продолжал Снейп, — я поговорю с директором и профессором Хуч.

— Сейчас поговорите? — не унимался парень, попутно пригладив волосы ручищей. — Ведь у Гриффиндора нет ловца и, держу пари, Вуд тоже прямо с утра…

— Да, мистер Монтегю, прямо сейчас! Не могли бы вы, наконец, спокойно пойти на завтрак?

Казалось, ворчливый тон ничуть не убавил пыла капитана квиддичной команды:

— Спасибо, сэр! — громогласно крикнул он вслед уходившему профессору, а затем с очень довольным лицом обернулся к гостиной и сложил руки на манер рупора: — Так, все, сегодня отборочные по квиддичу, желающие напишите имена в пергаменте! Я оставлю его здесь!

— Монтегю, можно же так не орать! — возмутилась Роули, вручив последнюю карту. — Мы здесь, вообще-то, помогаем первокурсникам.

— Записывайтесь! — ещё раз крикнул Монтегю, прикрепив к доске уже третий лист.

— Это карты замка с указанием всех кабинетов, всех паролей к дверям, всех обходных путей и графиком движения лестниц. Мы привыкли везде быть первыми, даже если речь идёт о простой явке на урок, — поясняла нам Роули, и нежный румянец на щеках выдавал то, как она гордилась своими новыми обязанностями. Но ей никак не давали сполна насладиться назначением:

— Поучаешь новобранцев, сестрёнка? — усмехнулся Розье, подойдя к знаменитой доске и черкнув на пергаментах своё имя. — Ангус, тебя записать?

— Да вот ещё, очень надо, — фыркнул тощий парень, удрученно изучавший расписание.

— Ага, — Розье записал ещё одно имя. — Рэн? Натан? Где уже носит Натана?

— Конечно, — откликнулся тот самый внушительный парень из поезда, фамилии которого я ещё не знала. — Его тоже запиши.

— Только учтите, что многие поколения наших предков веками накапливали эти знания, — ещё громче продолжила Роули, стараясь не обращать внимания на чужие разговоры,— и если вы…

— И если вы поделитесь ими с другими студентами, — подхватил Розье,— мы вам голову оторвём. Я серьёзно, — пригрозил он, ткнув остриём пера в нашу сторону. Весь его угрожающий вид подпортила чернильная капля, стёкшая с пера.

— Рей, это же мои слова! — обиделась Роули.

— У тебя бы не вышло так же страшно, как у меня. Посмотри, какие они маленькие и запуганные, — улыбнулся он и совсем не так лучезарно, как вчера Эйвери. — Разве рискнут они теперь нарушить правила!

— Задача старост помочь первокурсникам освоиться и следить, чтобы…

— Перестань, Бри, Снейпа тут нет.

— А теперь изучение самого необходимого навыка, — продолжал Крайс, рукой подпихивая к выходу смеющегося Розье. — Как вы заметили, в подземельях достаточно холодно.

— Да здесь холодней, чем в Азкабане.

— Да, ты же, Нотт, об этом не понаслышке знаешь. Все снимите мантии, достаньте палочки и повторяйте за мной. Каллидум! — четко проговорил староста, медленно описав круг кончиком палочки, и его мантия на миг засветилась. — Каждый слизеринец должен уметь выполнять согревающие чары.

Каждый или не каждый, а получились они не у всех, только у Малфоя с Паркинсон, у меня и нахмуренного Нотта. Мантия Крэбба наоборот стала ещё более холодной. Должно быть, от того, что круг он чертил не в ту сторону.

От ожидания наказания у меня все сводило внутри, но ничего не происходило, никто не вспоминал об этом, и я решила, что меня пронесло.

— Не отставайте, — поторапливала Роули, едва задевая кончиками пухлых белых пальчиков наши спины.

— Тут заблудиться можно, да? — заговорщически шепнул Забини, на что я только сухо кивнула, размышляя о согревающих чарах.

«А что, если мою одежду заколдовали и подсунули мне?» После согревающих чар мантия была тёплой, но никак не выдавала наличия колдовства. Мне сразу начало казаться, что зелёно-серебрянный галстук затянут слишком туго и словно змея извивался вокруг шеи, пытаясь задушить. Я чуть оттянула его указательным пальцем.

— Подземелья могут показаться вам тёмными, мрачными и запутанными, но со временем вы сможете оценить всю прелесть нашего расположения, — откликнулся шедший впереди всех Крайс.

— Так когда Свенсон накажут? — громко спросила Паркинсон, вздёрнув нос.

— Накажут? — приподняла Роули светлые брови.

— Она же опоздала, — раздражённо пояснила сокурсница. Наши с ней взгляды скрестились и кольнули друг друга. Коридор, в котором гулко отдавались шаги, словно бы заледенел.

— Раз это первый проступок, — говорил Крайс, даже не обернувшись, — то прощаем. Тем более, это не серьёзное нарушение и сегодня первый день. Но больше так не делай.

— В Хогвартсе телесные наказания запрещены, — робко подала голос Булстроуд, и все как по команде повернулись к ней. — Их отменил Дамблдор.

— Отец говорит, это единственно хорошее, что он сделал на своём посту, — подхватил Малфой.

— Так, — резко развернулся Крайс, и его мантия со свистом описала полукруг. — Я думал, что уже всё сказал в приветственной речи, но вижу, что у вас либо плохо с памятью, либо с головой. Поэтому поясню ещё раз. Самый последний. Слизерин, — вдохновенно говорил он, медленно шагая вперёд, — испокон веков, с самого основания придерживается своих традиций и правил. Директора школы могут меняться, могут вводить свои ограничения и запреты, свои дикие выдумки, но наши традиции вечны и неизменны. Мы соблюдаем свои и только свои правила и законы, принимая то, что может быть полезно и безжалостно отбрасывая ненужное. Вы можете нарушать правила Дамблдора сколько душе угодно, и Филч не сделает вам ничего страшного. Но, упаси вас Кровавый Барон принести вред факультету. Мы сами вами займемся и, если вы хоть слово скажете Снейпу, — с придыханием продолжал он, особенно всматриваясь в глаза Малфою, — вы наше «спасибо» на всю жизнь запомните. А учиться вам долго.

— Реджинальд, если ты продолжишь, мы до Большого зала не дойдём и умрём здесь, — прервала его Роули. Он по-прежнему шёл впереди, а она позади и первокурсники, какими бы разными мы ни были, чувствовали себя зажатыми меж двух жерновов. Крайс, видимо, сам себя распалив своей же речью, взглянув на наши бледные лица, пожелал поднять наш боевой дух.

— Кто мы? — громко и требовательно спросил он.

— Слизеринцы, — не слишком уверенно ответили все, переглядываясь и надеясь увидеть в глазах напротив ответ на вопрос: «А не сошёл ли староста с ума?»

— Что это за шелест?! Я спросил: кто мы?

— Слизеринцы! — заорали все.

— Каков наш девиз?

— Достоинство во всём!

— Кому принадлежит кубок?

— Нам!

— Кому принадлежит школа?

— Реджи! — закатила глаза Роули.

— Нам!

— Кто лучшие?

— Мы!

— Отлично! — изобразил он кулаком победный жест. — Другое дело, а теперь все на завтрак.

— А как тебя наказывали в магловском приюте? — буквально через минуту после этого представления вклинилась Паркинсон с наигранно наивным видом.

— В приюте? — повторили старосты, и я поняла, что она начала вбивать гвозди в мой гроб.

Первой моей мыслью было наврать. Нагло наврать, что родители мои были волшебниками, но погибли очень рано, поэтому про волшебный мир я ничего не помню. И я даже открыла рот, чтобы озвучить эту весьма шаткую версию, как встретилась взглядом с прищуренными глазами Малфоя, и все мои слова испарились. Если бы кто-то узнал, то я бы стала не просто белой вороной, а настоящим посмешищем.

Я решила ничего не отвечать, даже удержалась от привычки втягивать шею в плечи, но внутри так и клокотала от негодования. К вечеру — я была в этом абсолютно уверена — весь Слизерин будет знать о моём магловском происхождении. Не то чтобы такого кота в мешке можно было утаить, но момент раскрытия хотелось оттянуть как можно дальше.

«Надо было соглашаться на Гриффиндор», — в сердцах подумала я. Я не знала точно, можно ли перевестись на другой курс, но всё равно не сделала бы этого. Во-первых, это было бы моим личным поражением. Во-вторых, у меня бы отняли драгоценную карту замка! Ну, и, в-третьих, вряд ли Шляпа пошла бы мне на уступок после угрозы поджигания. Да и как бы я объяснила причину своего желания? Что меня достала Паркинсон, а наши старосты малость того? Это даже не смешно.

— Вот было бы здорово записаться на отборочные! — поделился Малфой своими надеждами, притянув себе кубок с соком. — Я считаю, что это очень глупое правило запрещать первокурсникам летать на метле.

— Ты хорошо летаешь? — спросила я просто чтобы продолжить то общение, которое началось ещё в поезде.

— Да! На самом деле я летаю лет с пяти, — затянул Малфой под вздох Нотта.

Люди любят говорить о себе, и это правило отлично работало с Малфоем. Ему можно было даже не отвечать, можно было даже не слушать, достаточно подавать сигналы, что ты жив. Поддакивать когда он говорил что-то уж очень эмоционально или просто повторять его последнюю фразу с присказкой «Да ты что!» или в этом роде. На самом же деле куда больше внимания я уделяла газете Забини, которую он даже не раскрыл. Мне было жаль денег на подписку.

— А один раз я даже обогнал магловский самолёт! — закончил Малфой, чуть раскрасневшись от своего бурного рассказа.

— Самолёт? Ничего себе! — поддержала я, намазывая джем на хлеб.

«Беспорядки нового законопроекта: благо во зло или зло во благо?! Корнелиус Фадж отказался от комментариев, сославшись на свою занятость!» На фото, занимавшем половину страницы, низкорослый волшебник в котелке что-то гневно, но беззвучно втолковывал репортёрам, закрывая автомобильное окно. «Автор статьи — Рита Скиттер», — разглядела я в самом низу.

— Да-а-а, — протянул Малфой с довольной улыбкой. Кажется, проще было бы вовсе содрать кожу с его лица, чем отклеить эту улыбочку.

— Ах, ты хоть знаешь, чем самолёт отличается от вертолёта? — вздохнул Нотт, промокая губы салфеткой. Больше смахивало на то, что он скрывал улыбку.

— Конечно, знаю! — оскорбился Малфой. — У самолёта крылья, а у вертолёта — лопасти!

— Я и не знала, что волшебники знают такие детали о маглах, — совершенно искренне удивилась я, но за нашей частью стола стало как-то подозрительно тихо.

Я поняла, что снова что-то сболтнула. Что-то такое, как вчера в поезде. За столом Гриффиндора раздался дружный нестройный смех множества голосов, что только подчёркивало воцарившуюся здесь тишину. Остальные же слизеринцы продолжали спокойно завтракать. В своих траурных облачениях, которые не спешили снимать, они походили на стаю голодных воронов, уткнувших носы в газетные страницы «Пророка».

— Волшебники? — крайне недовольно переспросила Паркинсон, нехорошо сощурив глаза. — А ты что, значит, к нам не относишься? Ты хочешь сказать, не волшебница? — наклонилась она вперёд, гневно нависая над столом.

— Я не это имела в виду, — прошипела я, стискивая в руке нож. Просто он был у меня в руках.

— Панси, это очень невоспитанно обвинять в маглорожденности мало знакомого человека, — неожиданно и подчёркнуто спокойно ответила Булстроуд с очень-очень виноватым лицом. Будь она повоинственнее, и Паркинсон, возможно, смолчала бы, но в ком в ком, а в Миллисенте она соперника не видела.

— Это не обвинение, это чистый факт! — продолжала она. — В списке двадцати восьми нет никаких Свенсонов.

— Этот список давно пора отправить на свалку! — возмутился Забини. — Что? Серьёзно, он же давно не актуален! Там половина либо предатели крови, как какие-нибудь там Брустферы, либо те, кто идеалы чистокровности не очень-то поддерживает, как Лонгботтомы или Абботы, либо вообще вымершие мамонты, как Пруэтты! И Гонты. Чего вообще твоему прадеду пришло в голову внести туда Уизли?

— А я откуда знаю? — надулся Нотт.

— В любом случае Свенсонов там нет! — упорно гнула своё Паркинсон.

— Наших с Крэббом фамилий тоже нет в списке, — заметил Гойл от природы громким грубоватым голосом, неизбежно привлекая к нам внимание. Но старосты единодушно будто оглохли. Скорее всего, спор просто напросто вызывал у них интерес.— Ты что же, Паркинсон, и нас обвиняешь в нечистокровности?

По сникшему лицу Паркинсон было ясно, что это очень серьёзное обвинение.

— Это другое! — заверила та, даже выставив вперёд свои белые ладошки. — Все знают, кто такие Крэббы и Гойлы, но о никаких Свенсонах никто не слышал!

— Конечно, там нет никаких Свенсонов! Этой фамилии вообще не существует, Паркинсон, потому что мне её в приюте придумали.

— Ещё лучше, — фыркнула та. — Значит, она чисто магловская.

— Но и сказать, что она моя тоже нельзя.

— А почему именно «Свенсон»? — подался вперёд Малфой.

— Потому что наставнице так приспичило, — буркнула я, не желая рассказывать правду.

Просто первая моя директриса, миссис Хоуп, была шведкой, а со шведского «свен» означало олень. Не знаю, правда, почему она увидела во мне олененка, но я была рада, что приютские дети, да и наставницы, никогда не пытались перевести мою фамилию. Бемби было бы самым безобидным прозвищем. Или Рудольф — олень Санта-Клауса. Плюс к этому «сон» на шведском языке означал «сын» и всё вместе получалось как «сын оленя». Да-да, миссис Хоуп посчитала меня мальчиком. И это было почти самое последнее, что я хотела рассказать, сидя за этим столом.

— А имя? — неожиданно спросил Забини, и мысли о мультфильмах выветрились из моей головы.

— Имя? Имя было вышито на одеяльце, в котором меня нашли.

— У тебя было именное одеяльце? — повернулся Забини.

— Правда, оно обгорело немного и последние буквы…

— Обгорело? — округлил тот глаза. — В пожаре?

— Я не знаю. Может быть, — ответила я, ковыряя вилкой яичницу.

— А как пишется? — любопытствовал Забини с азартно блестящими глазами, отложив вилку на край тарелки.

— Бе-а-трис. А что?

— Ой, какая разница?! — встряла Паркинсон недовольная тем, что её третирование ушло не в ту сторону. — Ты же сама сказала, что буквы обгорели.

— Только последние две.

— Но именные одеяльца не делают кому попало! Значит…

— Ой, брось! — взвилась Паркинсон, ткнув вилкой в сторону Забини. — Это может значить что угодно! Может это просто какие-то маглорожденные хотели походить на нас.

— Маглорожденные на Слизерине не учатся, — как можно более веско и спокойно напомнила я. — Это уже кое-что значит. А ещё, как ты помнишь, я осваивала колдовство самостоятельно и неплохо в этом преуспела.

— Это мы ещё до уроков не дошли, — упрямо пообещала Паркинсон.

— Пока не дошли, — парировала я, отмахнувшись.

— Первокурсники! Вы завтракать собираетесь?

Окончился завтрак в нелепом, неудобном молчании. Я была намерена во что бы то ни стало перещеголять Паркинсон и выложиться на уроках по полной, чтобы уж в чём в чём, а в неспособности к колдовству меня нельзя было обвинить!

До чего же всё-таки была прекрасна эта школа, по коридорам которой я шла впервые, и как же я жалела, что не в силах замедлить время и сполна насладиться открывшимися видами. Проплутав по лабиринту узких коридорчиков, вы могли выйти в великолепный двор, залитый тёплым солнечным светом, или на смотровую площадку, а из каждого открытого кабинета могли услышать заливистый смех, перешучивания, шелест пергаментов, скрип перьев, хлопки удачных и не очень заклинаний.

Все вместе мы стояли у закрытых дверей класса. Паркинсон не поленилась отметить, что мы пришли даже вперёд профессора и теперь, какой ужас, вынуждены ждать. В паре метров от нас разместилась компания парней, которые с увлечением крутили переключатель на вид абсолютно магловского радио. Совершенно обычная картина, если бы на их мантиях не было змеиных нашивок. Приёмник трещал и гудел на все лады, а Паркинсон сморщила носик, смотря в их сторону крайне неодобрительно. Один из них, заправив за ухо длинную чёрную чёлку, уселся на каменный подоконник, свесив одну ногу в сторону улицы и, кажется, совершенно не боясь упасть с четвёртого этажа.

— Погода для тренировки просто отличная, — приложил руку к глазам Розье. — Надеюсь, мадам Хуч уже успела подготовить поле.

«Нам так хотелось верить в то, что мы семья», — раздался из приёмника женский голос.

— О, оставь эту! — приподнялся на месте Эйвери.

«Но оказалось, что мечтой мы жили зря».

— Эту?

«В наш общий дом пришёл разлад, и слишком поздно…»

— … бить в набат. Хорошая песня!

«Но только прошлое нельзя вернуть назад».

— Как думаете, Флитвик скоро придёт? — зашептал Забини.

«Жаль, что мы».

— А что ты хотел?

«Себя изжили».

— Тео, мне нужно в библиотеку, — ухватил Нотта за локоть Забини.

«Не сберегли».

— Так иди, при чём тут я?

«Чем дорожили,

Ждать перемен».

— Я не могу пойти в библиотеку в первый же день и тем более один! Меня же посчитают ботаником.

«Мы так устали».

— Ты что сейчас имел в виду? — надулся Нотт.

«Сковав взамен».

— Просто идём. Идём-идём, — приговаривал Забини, утаскивая за локоть друга.

«Сердца из стали».

«Здесь через поры до сих пор сочится яд,

Здесь всё назло, наперекор и невпопад,

Здесь каждый только за себя,

Здесь наше «Мы» сменило «Я»,

Но только прошлое нельзя вернуть назад».

Волнуясь перед самым первым в жизни уроком, я постукивала ногой в такт песне, и даже заслушалась. Эвери всё ещё сидел на своём подоконнике и, прикрыв глаза, делал то же самое. Сейчас я отлично его понимаю, песня подходила нашему факультету как нельзя лучше. Высокий голос, раздавшийся в коридоре, стал для меня полной неожиданностью, особенно если учесть, что принадлежал он очень маленькому волшебнику в остроконечной шляпе и очках.

«Знали мы, что всё серьёзно».

— Мистер Эйвери! Немедленно слезьте с подоконника!

«Пытались жить, но слишком поздно».

— Да, профессор Флитвик! — мигом отозвался тот, перекинув ногу и выпрыгнув в окно. Я вцепилась в галстук на груди и не могла двинуться с места.

«Закрыв сердца бронёй металла».

— Шут, — бросила Паркинсон и я посмотрела на неё своими огромными от ужаса глазами.

«Порвали нить, и нас не стало».

Четвёртый этаж! Розье и парень, которого я всё ещё не знала, смотрели на внутренний двор так, будто туда упал шарик с водой, а не их собственный друг. Профессор тоже не впал в истерику, но очень быстрыми маленькими шажками подбежал к окну.

— Не бойся, он не умер, — шепнула Булстроуд, и я глянула на неё, как на умалишенную. «Это всё моя заколдованная мантия. Влияет на мой рассудок», — мысленно озвучила я свою гениальную догадку.

— Мистер Эйвери! — крикнул профессор, встав на самые мыски своих больших чёрных башмаков. — Если бы не подоконник, за эти замедляющие чары я дал бы вашему факультету двадцать баллов!

— Спасибо, профессор! — счастливо прокричал «самоубийца» откуда-то снизу, и из меня будто выпустили воздух.

— Мистер Розье, мистер МакНейр, почему вы не на уроке?

— У нас окно, профессор.

— Тогда идите в гостиную или библиотеку, — с добродушной улыбкой посоветовал профессор, отходя от окна. — И постарайтесь не убиться.

— Мы записались на квиддич, сэр! — выпалил МакНейр, который был раза в три выше своего учителя.

— Вот как, тогда сдайте мне поскорее летнее задание, пока все конечности при вас. И остальным передайте, пока их конечности при них.

— Да, сэр!

— Что мы пропустили? — налетел на остальных Забини, держа под локоть Нотта. Тот в свою очередь сжимал толстенную и старую на вид книгу. Тем временем МакНейр повторил прыжок Эйвери, и Забини восхищенно присвистнул. Паркинсон едва заметно подпихнула его острым локтём.

— Эйвери устроил целое представление, — фыркнул Малфой, входя в класс.

— Давай, Рей! — кричал снизу Эйвери. — Загонщики не должны бояться высоты! Мы поймаем тебя, если что!

— А если нет, мадам Помфри отрастит тебе кости! — пробасил МакНейр.

— Можно заново отрастить кости? — чуть не выронила я сумку, глядя на Розье, мучительно стискивавшего в руках палочку.

— Мы будем навещать тебя в больничном крыле! — обещал Эйвери.

— Конечно! — покивал головой Забини. — Правда это долго и неприятно. Я как-то руку сломал, всю ночь промучился.

— И приносить цветы! — подхватил МакНейр.

— И опасно, — сурово продолжил Нотт. — Я слышал, один парень на квиддиче сломал позвоночник и рёбра. Так ему пришлось вовсе удалять все кости, а потом растить всё заново.

— Ух ты! — выдохнула я, входя в класс с дёргающимся нижним веком.

Прямо на чарах снова произошел инцидент. Профессор Флитвик — полугоблин, как мне нашептал Забини, после небольшой лекции предложил перейти сразу к практическим занятиям и попросил всех достать свои палочки.

— Репаро — это заклинание, которое позволяет вернуть объекту его первоначальный облик, — говорил профессор тонким голоском, стоя на высоком табурете посреди круглого светлого класса, а два длинных ряда полукруглых парт окружали его с двух сторон. Столы были установлены на манер большой лестницы, поэтому, несмотря на то что я занимала вторую парту, вместе с Булстроуд, Ноттом и Забини, профессора было отлично видно.

— Профессор Флитвик! — воскликнул неожиданно для всех Малфой, взметнув вверх руку. — А Свенсон умеет…

Тут я как можно сильнее пнула его стул, прекрасно понимая, что он собирался сказать.

— Да-да, мистер Малфой?

— А Свенсон умеет… Умеет, — мямлил он чуть ссутулившись. — У-у-умеет уже выполнять эти чары.

Я буквально чувствовала, как весь поток вонзил в меня свои взгляды, словно иголки в подушечку. Всё это было невероятно глупо.

— Вот как! — обрадовался профессор, подходя к нам поближе. — Продемонстрируете, мисс Свенсон?

— Репаро, — серьёзно и нахмуренно выговорила я, указав палочкой на перо, две обломанные части которого тут же соединились.

— Отлично! Просто отлично! Десять баллов. Так-так, Слизерин открывает счёт, ну же, кто следующий?

— Почему ты ему не сказала, что можешь колдовать без палочки? — допытывался Малфой, развернувшись к нам, когда Флитвик призывал всех взглянуть на починенное перо мисс Грейнджер.

— Это же не твой секрет, — грубовато брякнула я, впрочем, тут же закусив губу. Нужно быть дружелюбнее. Я вздохнула. — Ты же сам говорил, что мы на ножах с Гриффиндором, представляешь, какое у меня преимущество! Они ведь и ждать ничего не будут. Тем более, если случится что-то непонятное, все шишки пойдут на меня.

— Точно! Слушай… А подпали Поттеру перо, — улыбнулся он, ещё больше развернувшись к нам и даже ухватившись за край залитой солнцем парты.

— Я не могу подпалить перо! — разозлилась я, полагая, что меня хотят превратить в клоуна или ещё кого похуже. — Я просто предметы двигаю.

— Очень ценное умение, — скривила губы Паркинсон, сидевшая рядом с Малфоем. — Это значит, что ты просто очень хорошо освоила невербальное Акцио, только и всего. Всего одно простое заклинание.

— Она ещё в воздух их поднимает, — нашёлся рядом сидевший Забини, за что я испытала к нему симпатию.

— Вингардиум левиоса, — закатила глаза Паркинсон. — Это умеют абсолютно все волшебники.

— Но они же невербальные! — возмутился тот.

— Ну и что!

— Да ты и этого не можешь! — не выдержала я, наклонившись вперёд.

— Пока не могу. Мы же учимся тут, Свенсон.

— Молодые люди, я очень хочу верить, что вы шепчетесь о заклинании Репаро.

— Конечно, профессор, — разноголосо ответили мы.

— Мисс Паркинсон, прошу вас.

Как назло, у неё всё получилось, и весь остаток урока я была погружена в мрачное настроение. «А вдруг Паркинсон права? А вдруг я и вправду просто освоила два простых заклинания?» Я рассеянно перебирала пальцами складки школьной юбки и чувствовала, как интерес и уважение сокурсников тают.

И была намерена вернуть их любым путём.

Гриффиндорцы уже стояли в дверях, а мои сокурсники не спешили покидать кабинет. Медленно и важно они складывали вещи в школьные сумки, почти лениво и не торопясь. Впрочем, медленно не значит аккуратно. Так из сумки Забини раздался тонкий хруст, характерный для ломающихся перьев. Он мгновенно попросил у Нотта запасное, но мы продолжали стоять на месте, вытирая сумками парты.

— Что стоим? — поинтересовалась я у Забини. Ещё тогда мне показалось, что из всех он наиболее дружелюбен.

— Ждём, пока пройдут все оголтелые и дадут выйти без давки, — прошептал мне тот на самое ухо, будто сообщая страшный секрет.

— Слизеринцы всегда приходят первыми, а выходят последними, — устало пояснил Нотт. Вид у него был такой, будто его тошнит.

Профессор Флитвик пояснил нам ещё в конце урока, что первые попытки колдовать разумно и целенаправленно могут поначалу вызывать слабость, тошноту, чувство голода и прочие мелкие неприятности. Сразу стало ясно, почему в приюте мне было так плохо. Другой вопрос, почему плохо было ему, потомственному волшебнику?

— Оу, — покивала головой я. — Это правило такое?

— Вроде того, — нехотя пожал тот плечами.

— А какие ещё у слизеринцев правила?

— Кхм… Много, в общем-то. Мы на урок опоздаем.

Кабинет трансфигурации на втором этаже разительно отличался от кабинета чар. Такой же большой, но обычной прямоугольной формы с длинными рядами узких парт для одного ученика. Каким-то образом я умудрилась сесть за самый последний стол. Едва я только зашагала вперёд, как Нотт легко придержал меня за рукав мантии, а когда отпустил, Малфой уже занял главенствующее место. Подперев ладошкой подбородок, я думала, что всё это значит.

Сам урок сразу же начался с потрясающей демонстрации: профессор МакГонагалл обернулась кошкой и обратно, пояснив, что такое умение называется анимагией.

— Так обращаться можно в кого угодно? — громко удивилась я, едва профессор кивнула. Ведь научись я превращаться в кошку, то могла бы ускользать из приюта незамеченной.

— У анимагов только одно обличие, мисс Свенсон, присущее только им, — любезно пояснила профессор. Как и Флитвику, вопросы учеников ей не претили.

— А обернуться можно в любое существо, в какое сам пожелаешь? — продолжала я, игнорируя недовольно скривившуюся спину Паркинсон.

— Даже в дракона? И в единорога? — подхватила девочка за столом Райвенкло.

— Анимагия очень сложная наука, требующая большого самоконтроля и отличного владения магическими навыками, мисс Турпин. Обычно анимагический облик отражает склонности и характер самого волшебника.

— А можно как-то узнать, кем станешь, если освоишь анимагию? — продолжала я, вновь взметнув вверх руку.

— Есть определенные магические формулы, позволяющие приблизительно вычислить…

— А давайте посчитаем, кем мы могли бы стать! — вдохновлено выкрикнула Турпин.

— Сегодня мы только лишь приступаем к азам трансфигурации, — благодушно, но твёрдо ответила профессор МакГонагалл, возвращаясь к своему столу. — Если все вы к концу урока сможете выполнить задание, то в награду я просчитаю анимагические формулы всем вам.

— А анимагия как-то влияет на волшебника, мэм? Например, на продолжительность жизни. Ведь в облике черепахи можно прожить более долгую жизнь.

— Или в облике феникса! Тогда жить можно вообще бесконечно!

— Определенным образом анимагия влияет на волшебника, мисс Свенсон, — ответила профессор, обернувшись к ученикам и уперев в стол переплетённые пальцы. — Не столько на его жизнь, сколько на его разум. Если маг слишком долго пробудет в своём втором обличии, он сроднится с ним настолько, что даже в образе человека будет проявлять звериные повадки.

— А человек в образе зверя будет иметь какие-то отличительные черты? Ведь не все же собаки, к примеру, одинаковые.

— Да, мисс Свенсон, у каждого анимага свои отличительные черты, благодаря которым его можно отличить от любого другого животного. Так, например, человек со светлыми волосами в облике собаки будет иметь светлую шерсть. С длинными волосами — длинную шерсть. Если у волшебника, допустим, имеется какой-либо физический дефект, то и в образе зверя он его сохранит. И так далее. Тема…

— Последний вопрос, мэм, — с робкой улыбкой пообещала я, потому что МакГонагалл выглядела уже не слишком довольной.

— Последний, мисс Свенсон, — весьма грозно призвала к порядку профессор.

— Я читала, что трансфигурация — это наука, изучающая магические способы превращения одних предметов в живые и наоборот, а также одни живые объекты в другие, — точно цитировала я учебник под утвердительный кивок профессора. — Значит, один волшебник может превратить другого в любое животное. Но почему он может выбрать для него облик птицы или там рыбы самостоятельно, а для самого себя сделать того же не может, оборачиваясь только в кого-то конкретного?

Весь класс заинтересованно подбирался взглядами к МакГонагалл, даже слизеринцы вытянули свои и без того прямые спины. Профессор же взметнула вверх свои тонкие брови и поправила очки, имея при этом весьма смущённый вид. Даже брошка на её мантии блеснула как-то растерянно.

— Очень хороший вопрос, мисс Свенсон. Это одна из неразрешённых загадок трансфигурации, — ответила она, и класс загудел. — Может быть, — громче продолжала профессор, оглядывая всех учеников поощрительным взглядом, — один из вас, приложив должные старания и силы, когда-нибудь сможет найти ответ на этот вопрос, — и на класс опустилась заговорческая тишина. Все поглядывали друг на друга с интересом в глазах и гадали, уж не сидит ли среди них великий учёный или не он ли сам этот долгожданный гений магического мира. — А чтобы вы могли это сделать, приступим к изучению азов. Тема сегодняшнего урока… — продолжала профессор, развернувшись к доске и взмахнув палочкой, всем видом давая понять, что разговоры на отвлечённые темы окончены.

Как и в чарах, в трансфигурации нужно было задействовать нити, только совсем иначе. Необходимо было менять их цвет, и я никак не могла взять в толк, как это профессор проделывала это столь быстро и мастерски. С последней парты видно было не слишком хорошо. Душу грело только то, что у всего класса ничего не вышло. Как и на чарах, мы вышли последними, только вот райвенкловцы покидали кабинет совсем иначе. В своих чёрных мантиях с синими нашивками они будто бы вытекали из класса, как неторопливый водный поток, близко наклоняясь друг к другу, и их тихие переговоры заставляли вспомнить шелест книжных страниц.

На обеде Паркинсон выглядела уж слишком довольной, а причина была проста: профессора МакГонагалл засыпали вопросами только я и Турпин, которая являлась маглорожденной. Мне хотелось что-нибудь разбить. Желательно о голову Паркинсон. И очень желательно, чтобы после этого она хоть недельку не могла бы говорить. Говоря по правде, Нотт ответил ей, что вопрос-то был действительно интересный и остался без ответа. Но это не слишком убедило Паркинсон, а потому не слишком взбодрило меня. Ко всему прочему за обедом Малфою из дома прислали внушительный пакет с гостинцами, которыми он поделился со всеми с весьма довольным видом. Казалось, даже сами солнечные лучи весело играли в его светлых волосах.

Следующим по расписанию была защита от тёмных искусств. Этот кабинет тоже не обошёлся без особенностей. Весь в приглушенных тёмных тонах, с драпировками на стенах он насквозь провонял удушливым запахом чеснока. И два ряда широких парт, за которыми можно сидеть втроём. Я сразу припустила к самой первой, но меня снова придержали. На этот раз Булстроуд.

— Милли, ты не возражаешь, если мы с тобой поменяемся местами? — попросил Забини.

— Нет, садись, конечно, — замахала та ручкой, приглашая Забини на своё место. Прямо передо мной. «Ага, значит, это он со мной сидеть не хочет. Ну и пусть!»

— Сэр, а почему вы носите этот тюрбан? — спросил высокий гриффиндорец, и ученики посмотрели на профессора с подозрительным интересом.

— Его п-подарил мне один а-а-африканский принц.

— О, а почему?

— Я помог ему избавиться от одного о-очень страшного зомби, — не без гордости ответил Квирелл с уже меньшим заиканием.

Судя по весёлым глазам гриффиндорцев, они не слишком-то верили своему учителю. Слизеринцы не верили тоже, и это было видно по тому, как они переглянулись друг с другом, вскинув одну бровь. Но смеяться не смели. Вероятно, это было ещё одно слизеринское правило: не смеяться над профессором, какую бы ахинею тот не нёс. Но это они зря.

Квирелл не врал, и его чувство гордости переполняло меня саму, заставляя выпрямить спину и расправить плечи.

— А как вы победили его, сэр? — спросил тот же гриффиндорец, и класс окутала ожидающая тишина. Все подались вперёд, а профессор сделал пару шажков назад.

— Э-э-это очень интересный вопрос, мистер Финниган, но… — и студенты разочарованно застонали. Теперь все были уверены, что Квирелл просто сочинял. Но он всё ещё не врал. Просто не хотел отвечать. «В конце концов, может с этим зомби просто связана неприятная история?»

— Профессор, а можно открыть окно? — громко спросила какая-то светловолосая гриффиндорка с белым бантиком на голове.

— Н-нет, на улице не о-о-очень хорошая по-о-огода, — завертел головой Квирелл, стоя напротив солнечного окна. — Ра-а-ас-саживайтесь побыстрее, п-п-пожалуйста.

В общем, профессор Квирелл не внушал ученикам особого уважения. Высокий и в своей мантии похожий на фиолетовую цаплю, поглаживая тюрбан на голове, он ходил туда-сюда и рассказывал нам про систему заклинаний. Порчи, сглазы, проклятия и контрзаклинания. Крэбб, Гойл и Малфой что-то рисовали в пергаменте и, судя по их трясущимся спинам, нечто забавное. Забини и Нотт, закрывшись учебником, листали ту самую книженцию из библиотеки. Паркинсон украдкой прихорашивалась, глядя в зеркальце. Гриффиндорцы рядом с нами, казались тоже не слишком-то вдохновленными бормотанием профессора. Только два мальчика и Грейнджер, которую я запомнила на чарах, строчили в пергаментах.

—… чесноком? — что-то шептал Забини Нотту, и я подалась вперёд, желая послушать, о чём они там совещались.

— Я слышал, что он так защищается от вампира, с которым повздорил в Румынии. Думаешь, правда?

— Ага, точно такая же, как про принца и зомби. Я думаю, на самом деле он защищается от студентов.

— От студентов?

— Лично я бы ни за что не стал торчать в этом чесночном аду дольше положенного.

Казалось, на профессора смотрела только я, и причина была не столько в теме урока, сколько в самом Квирелле. Как и у меня, его магия была двух цветов: светло-зелёного и чёрного. Я всё раздумывала, почему же так. А ещё двухцветной магией обладал Поттер. Минут десять я втихаря пялилась на него, пока Малфой не обернулся и не фыркнул.

Всё, о чём я думала, так это о сходстве между нами тремя и одновременно о различиях. Моя вторая магия, золотистая магия, больше походила на купол и оплетала в основном бурое магическое ядро, а вот чёрная магия профессора наводила на мысли о мозаике или осколках разбитой вазы, связанных между собой тонкими чёрными вихрями. К тому же она не защищала ядро, сконцентрировавшись в основном в голове. Энергия Поттера в то же время в основном была красной, напоминая собой размеренно горящий костерок с тонкими чёрными струйками. Но только моё ядро было надтреснутым, надколотым.

Я запуталась.

— С-с-сегодня попробуете о-о-освоение заклинания Фините. Это р-р-ра-а-аспространенное точечное контрзаклинание, о-о-отменяющее эффекты многих дру-у-угих чар.

— Ни пса не видно, — раздраженно пробурчала я, вглядываясь в надписи на доске, пока профессор Квирелл раздавал каждому светящиеся шарики. Их нужно было потушить при помощи Фините.

— Если хочешь, посмотри у меня, — робко предложила Булстроуд, кончиками пальцев подталкивая пергамент.

— Почему ты не дала мне сесть за первую парту? — спросила я, перерисовывая схему заклинания. — Ты это специально, я точно знаю.

— Понимаешь, просто тебе не стоит сидеть за первой партой, — ответила она, смотря в стол с очень виноватым выражением на лице.

— Это почему это?! — даже распрямилась я.

— Это сложно объяснить.

— Булстроуд, я уверена, что хорошо понимаю человеческую речь.

— Давай приступим к чарам, — ответила она, сосредоточенно смотря на шар. — Иначе профессор будет нас ругать.

Движение заклинания было довольно сложным: кончиком палочки требовалось начертить щит. Мне удалось это с третьего раза, а вот у Булстроуд щит снизу выходил слишком закруглённым. Я применила отменяющие чары к своей мантии и ничего. Она не была заколдована. «Либо тут не достаточно простого Фините или…»

— Ты не могла бы мне помочь? — тихо попросила Булстроуд, глядя на мой потухший шар.

— Могла бы, — ответила я, даже с места не двинувшись.

— М-м-м? — непонимающе протянула соседка.

— Я могла бы помочь тебе, если бы ты могла помочь мне, — развела я руками. — А так я даже не знаю, что делать. Я совсем не следила за движением твоей палочки и совершенно не могу предположить, где же твоя ошибка, — говорила я, постукивая подушечками пальцев друг о друга и беспечно глядя в потолок.

— Я… Я правда не должна.

— Так и я не должна тебе помогать.

Следующие минут десять Булстроуд пыталась самостоятельно освоить Фините. Говоря по совести, у неё начало получаться. Но и я не пальцем делана. Движение руки, взмах пальца, поворот головы, и мои нити нарушали траекторию движения её магии. Мне было почти жаль.

— Ну, хорошо, — наконец, согласилась она, снова повернув голову в мою сторону.

— Так почему ты не дала сесть мне за первую парту, Булстроуд?

— Милли, — всё так же тихо, но уверенно поправила она. — Потому что сейчас Малфои занимают ведущую роль.

— Мы же только приехали.

— Нет, дело не в том, когда мы приехали.

— Так в чём тогда?

— Понимаешь, — быстро зашептала та, придвигаясь ко мне и опасливо косясь на спину Паркинсон. — Отец Драко — советник Министра магии и совсем недавно протащ… помог принять закон, ужесточающий контроль за волшебниками, живущими в магловских кварталах и ввёл запрет на некоторые заклинания, даже на часть бытовых. Остальным чистокровным это, конечно, как бадьян на рану, поэтому к Малфоям теперь особенное отношение.

— Волшебники живут в магловских кварталах? — изумилась я, наклоняясь пониже. — Зачем?!

— Может, им так нравится больше, — пожала плечами Милли. Мы сидели так близко, что я чувствовала лёгкий аромат её цветочных духов.— Но и большая часть из них привыкла там жить, потому что…

— Потому что они маглорожденные, — угрюмо закончила я.

— В общем, да.

— Ну а парты-то тут при чём?

— Как ты не понимаешь, — выдохнула Милли. — Кто, где и с кем сидит, это очень важно! Это отражает социальный статус всей семьи.

— Ах, социальный статус, значит, — с пониманием повторила я. — И я сижу в самом хвосте, потому что тут я никто.

На мгновение всё вокруг потемнело, мир утратил краски. Казалось, что солнце скрылось за тяжелыми шторами, а драпировки приобрели тёмный угрожающий вид. Даже по-осеннему свежая ещё листва, полминуты назад казавшаяся такой живой и нежной, уныло поникла. Одно дело — знать, и совсем другое услышать от другого человека. Даже тонкое перо в руке обиженно задрожало. Усилием воли я придала лицу необходимое равнодушное выражение. «Я позже подумаю об этом. Не сейчас».

— Я не это сказала, — заверила Милли.

— Да ладно, — пожала плечами я, бегло скользнув взглядом по спине Малфоя. — А ты почему тут?

— Я… — засмущалась моя соседка, пальчиками взволнованно подергивая тёмную косичку. Заплетена она была так, что две пряди обрамляли лоб, и из-за этого её лицо с немного заостренным подбородком напоминало сердечко. Огромные голубые глаза с вечно виноватым выражением и тонкие запястья вконец довершали этот образ робкого хрупкого ребёнка. — Мой отец работает не в Министерстве, но у него своя контора. Адвокатская. Просто я полукровка, вот и всё…

— Как Флитвик? — вскинула я брови.

— А при чём тут Флитвик? — тоже удивилась Милли, даже отшатнулась.

— Ну, Забини сказал, что он полукровка. Полугоблин.

— А-а. Но нет, не совсем так. Полукровка — это волшебник от брака чистокровного и маглорожденного или магла. Или такого же полукровки. Мой отец чистокровный, а мама полукровка, и… Вот.

— Ясно. А Забини? По идее он же должен был сидеть со мной.

— У Блейза дядя владеет ломбардом. Говорят, очень даже процветающий человек. У него целая сеть в Косом переулке. Но и в магловском мире у него тоже есть парочка отделений. К тому же, их семья здесь не так давно, всего лет двести.

— Всего?!

— Это не много. Вот, к примеру, Малфои живут в Англии века с одиннадцатого.

Я ошалело покачала головой, но промолчала, потому что мимо проходил профессор Квирелл.

— А Нотт? У него тоже семья как-то с маглами связана?

— Нет, ты что! — замахала ручкой Милли. — У него отец Пожиратель смерти, какие уж тут маглы.

— Неужели! — заинтересовалась я. — Это которые прислужники Тёмного лорда?

— О, ты о нём слышала?

— Так, немного читала, — шепнула я, прикрывая нас пергаментом. Нотт и Забини перед нами что-то оживленно обсуждали, водя пальцами по книжным строчкам. Сидели они так близко, что даже головы касались друг друга. — Но вроде же всех Пожирателей осудили пожизненно? Так было написано.

— Да, но тот пробыл там только семь лет, а потом мать Тео как-то смогла его вытащить. Говорят, почти все наследство Тео ушло на это. К тому же, я слышала, его отец дал признательные показания... Поэтому теперь семья Ноттов не в особенном почёте. К тому же, мать Тео, я слышала, запрещает мистему Нотту где-либо работать, хотя тот вроде бы хотел.

— А почему?

— Говорят, — опустила взгляд Милли, чуть порозовев, — он человек... Необычный.

— Как это?

— Не знаю, но он всё равно Пожиратель.

— Так и почему тогда Нотт сидит прямо перед нами?

— На самом деле он должен сидеть рядом с Драко, но они с Блейзом друзья, и Тео поменялся местами с Гойлом.

— А Паркинсон почему ведёт себя, как королева?

— Панси? О, её отец возглавляет бюро магического законодательства, а сейчас поговаривают, что он метит аж в Визенгамот.

— Куда?

— Визенгамот. Верховный суд магов. Правда, его возглавляет Дамблдор, поэтому пробиться туда сложно. С другой стороны, может помочь рекомендация Министра или если кто-то попросит Министра дать рекомендацию, а…

— А так как Малфой советник этого Министра, то…

— Да, — кивнула головкой Милли.

— Я не понимаю. Тогда разве Паркинсон не должна по «крутости» перевешивать Нотта?

— Но у него же отец Пожиратель, — даже прихлопнула она пальчиками по столу, дивясь моей непонятливости.

— И что?

— Девчонки! — воскликнул обернувшийся к нам Забини, ухватив мой пергамент и прижав его к парте. — О, вы секретничаете? О ком?

— Ни о ком! — одновременно ответили мы, с округлившимися глазами. — А ты что хотел?

— Секретничаете? — ехидно протянула Паркинсон, повернувшись в пол оборота, и Милли сжалась, честное слово, как замёрзший воробушек.

— А-а-а… У вас перо есть? — лучезарно улыбнулся Забини.

— У меня есть, — ответила добродушная Милли, беря в руки свою сумку.

— Ты же у Нотта брал совсем недавно, — прищурилась я, и Нотт чуть слышно застонал, приложив руку к лицу.

— Я… сломал его, — ответил Забини, смотря в мой пергамент.

— Блейз, как можно быть таким неаккуратным! — отчитывала Милли. — Смотри, не сломай моё.

— Я сама осторожность, — пообещал он, почти отвернувшись и заговорчески толкнув Нотта в плечо. Мне в голову закрались плохие мысли. Утром я была уверена, что это Паркинсон утащила мою мантию, просто из вредности, но теперь… Забини явно было нужно не перо хотя бы потому, что он им даже не воспользовался, положив его рядом с рукой и продолжая изучать книжные страницы. «Может, это они утащили мою мантию в отместку за Косой переулок? И, конечно, заколдовали её. Зуб даю, заколдовали».

— Так и почему отец-Пожиратель — это круто? — тихо продолжила я, с подозрением рассматривая худосочную спину Нотта.

— М-м…

— Милли.

— Потому что они боролись за права чистокровных. Они считаются кем-то вроде… Героев.

— Героев? А кто такие орденовцы и почему Паркинсон прямо-таки выплёвывает это слово?

— Орден Феникса — это организация, которая боролась с Пожирателями и Тёмным лордом. И возглавлял её Дамблдор.

— Директор?

— Да.

— Да ну?

— Так и есть.

— А много в школе детей Пожирателей?

— Ну…

— Милли, у нас же был уговор.

— Почти половина Слизерина, — призналась она, и я аж присвистнула. Хорошо хоть не очень громко. — При этом дети орденовцев и всех им сочувствующих почти все на Гриффиндоре. Поэтому сейчас противостояние стало особенно накалённым.

— А…

— Ты же обещала помочь и мне, — почти обиженно напомнила она.

— Ладно, у тебя щит внизу слишком закруглённый. Вот смотри, — принялась объяснять я, ухватив её запястье, — с левой стороны небольшой прогиб, с правой тоже, полуовал вниз, острый конец, ещё полуовал вверх. Формула!

— Фините!

— И-и-и, он почти погас. Просто попробуй быстрее.

— Да! — счастливо захлопала она в ладошки, когда щит Фините разрушил световые чары профессора.

— Ну, вот видишь, Милли, мы с тобой поговорили, и ничего не случилось. Тебя никто не сожрал, и молнией не убило. Только я всё равно не понимаю, почему для тебя это было так сложно. Малфой же сам привёл меня к вам в купе, так в чём проблема?

— Ну…

— Да скажи ты прямо, что хочешь сказать! — шикнула я доведённая тем, что нужно постоянно задавать наводящие вопросы. Милли снова опасливо покосилась в сторону Паркинсон, но всё же зашептала. Ещё тише, чем раньше.

— Все думали, что ты будешь на другом факультете.

— И?

— И тогда бы… — замялась она, совсем смутившись и чуть отгородившись. И меня осенило.

— Тогда бы что? Никто бы не узнал, что вы со мной общаетесь? Но я же на Слизерине!

— Ты всё равно связана с маглами! Тогда кто-нибудь обязательно скажет, что и мы маглами интересуемся. А маглами интересуются только предатели крови.

— Ах вот как, — насупилась я. — Но вы всё равно связаны с маглами.

— Нет! — отшатнулась она, до побелевших пальцев сжав парту, а в голубых глазах так и плескался ужас. — Не говори так!

— Это правда, — жёстко сказала я, прихлопнув ладонью по коленке. — В газете я видела магловский автомобиль, Эйвери слушал обыкновенное радио, я точно знаю, что один слизеринец курит магловские сигареты, и вообще мы приехали на паровозе! Это магловские вещи!

— Нет, они магические, — наклонилась вперёд Милли, нахмуренно сдвинув брови. — А кто курит магловские сигареты? И откуда ты узнала?

— Не-а. Это просто заколдованные магловские вещи, — упорствовала я. Мы говорили так тихо, что по шипению вполне могли посоревноваться со змеями. — А кто... А вот не скажу! Вот так вот.

— М-м… Магловские изобретения — это одно, а сами маглы совсем другое, — вывернулась спорщица. — Тем более, это не заколдованные магловские вещи. Их разобрали, заколдовали, а потом собрали снова.

— Их всё равно у маглов взяли. Чем вообще плохи маглы в целом и я сама по себе?

— Маглы угрожают нашему миру, — деревянно и заученно промолвила она.

— Милли, да они о нём даже не знают!

— Это сейчас не знают! — веско прошептала она. — А если узнают, то разрушат.

— Плевать на маглов, — шумно выдохнула я, сжав пальцами перо. — А я тут при чём?

— Но ты выросла с ними, — упорствовала Милли, и я закатила глаза, сложила руки на груди и так откинула голову назад, что даже шея заболела. Из груди вырвался тяжкий вздох.

— Ты пойми, — взволнованно и быстро продолжала она, положив мне на плечо руку, что вдруг стало мне остро неприятно. — Это всё не прихоть. Маглов здесь не любят очень, и мы…

— Ой, и ясно всё, — отмахнулась я.

— Нет, подожди обижаться, ты нас не так…

— Да-да. Профессор Квирелл! — громко позвала я, подняв руку. — Профессор Квирелл, а какие ещё бывают отменяющие чары?

— Ещё? — удивился профессор, не ожидавший в себе внимания. — Фините Инкантатем одно из с-с-самых распространённых за-а-аклинаний.

— А какая у него схема? — громко продолжала я, игнорируя дёргающую меня за рукав Миллисенту.

— Его изучают только на втором курсе, мисс… — ответил он, вопросительно посмотрев.

— Свенсон. А почему только на втором? — допытывалась я. «Может, Фините Инкантатем расколдует мою мантию? А то мало ли, чему Нотта научил отец».

— Они бо-о-олее сложны в исполн-н-н-нении.

— Почему, сэр? — уже все студенты с интересом слушали нашу беседу, крутя головами то в одну сторону, то в другую, будто наблюдая партию в пинг-понг. — Я имею в виду, ведь там тоже нужно знать схему заклинания.

— Дело не столько в сх-х-хеме заклинания, сколько в магической с-с-силе волшебника.

— А что будет, если в простое Фините вложить больше силы? Тогда будет Фините Инкантатем? А как вообще работают отменяющие чары, сэр?

— Работают?

— Да. В смысле, почему нужна именно такая схема и такая словесная формула, а не какая-нибудь другая? Почему для заклинаний используется именно латынь? А в других странах её тоже используют? — сыпала я вопросами. «В конце концов, может быть, все двухцветные волшебники способны видеть? И Квирелл тоже. Тогда он должен понимать, о чём я говорю!»

— Словесные ф-ф-формулы заклинаний, м-и-исс Свенсон, известны с давних вр-р-ремён. Но сведения о том, по-о-очему мы используем именно эти ф-ф-формулы не сохранились, — класс разочарованно застонал. — Но чары настолько др-р-ревние, что да, они одинаковы во всех с-с-странах. Я не знаю ответа на все ваши во-о-опросы, мисс Свенсон.

Но он лгал, я кожей это чувствовала и была очень возмущена нежеланием профессора ответить. Показать чары профессор тоже отказался, и я решила этим же вечером, перед занятием со Снейпом, наведаться в библиотеку. Милли после нашего разговора явно держалась от меня подальше, и вообще вид у неё был такой, точно она сейчас в обморок упадёт. Маленькая и худенькая, она производила впечатление ребёнка, нарядившегося в вещи старшей сестры и попавшей в плохую компанию. Я раздумывала над тем, как она уговорила Шляпу отправить её на Слизерин, и мысль, что от природы робкая, добродушная и застенчивая Миллисента просто слишком переживала, что Паркинсон начнёт высмеивать и её тоже, что у отца в таком случае будут проблемы, не пришла мне в голову. Я списала всё на свой счёт, решив, что виной всему — происхождение.

— Что ты так надрывалась на защите, Свенсон? Боишься, что мы тебя заколдовали? — просмеялась Паркинсон, и я снова была уверена, что это всё она. Весь путь до подземелий она мягко и не очень намекала, что вопросы учителям задают в основном глупые маглорожденные. Правда, Нотт с ней немного заспорил, сказав, что ведь действительно непонятно, почему магия работает так, как она работает. Его некоторой защитой я была удивлена, но снова поняла всё по-своему решив, что это он ко мне просто в доверие втирается, ради какой-то гадости.

Урок зелий добил меня окончательно.

— Занятия ведёт профессор Снейп, — нашептывал Уизли Поттеру, когда гриффиндорцы шли по коридору, и в подземельях его голос громким эхом отдавался от холодных каменных стен. — А он декан Слизерина. Говорят, что он всегда и во всём на их стороне, выгораживает их перед остальными преподавателями и ставит им лучшие отметки. Вот как раз и увидим, так ли…

Уизли так и не договорил, встретившись с недобрыми взглядами слизеринцев. Никто больше не произносил ни слова, но в воздухе запахло напряжением. Всё было неплохо, Паркинсон снова начала смотреться в зеркало, Нотт, прислонившись к стене, стоял с закрытыми глазами и думал о чём-то своём, Милли всё ещё собиралась терять сознание. Забини едва удерживал себя на месте, явно желая что-то сказать, но не решался сделать это при чужих. Но вот Уизли снова наклонился к Поттеру, что-то заговорил ему, достал палочку.

— Уизли! — почти радостно воскликнул Малфой, да так неожиданно и резко, что все немного подпрыгнули. Нотт даже открыл глаза. Впрочем, он только бегло обвёл всех взглядом, оценил ситуацию и снова погрузился в себя. — Ты что, собираешься колдовать вот этим?

— Это из неё что, волос единорога торчит? — присоединилась Паркинсон, оторвавшись от любования на своё лицо. Уши Уизли начали стремительно краснеть.

— Я тебя и такой палочкой заколдую, Малфой! — воскликнул он, сжав кулаки.

— В класс! — рявкнул на всех открывший дверь Снейп.

Теперь уже я не пыталась занять первые ряды, сразу же швырнув свою сумку на последний стол и усевшись в полном одиночестве. На этот внезапный звук оглянулись Нотт и Забини, недоуменно переглянувшись друг с другом. Милли же смотрела то на них, то на меня, не зная, как объясниться. В конце концов, она что-то взволнованно им зашептала, заломив руки. Профессор открыл журнал, коротко и строго призвав всех к тишине.

Я отгородилась от всех котлом. «Ну и шут с ними. Рецепты я и так знаю, так что доска мне не сдалась. И вообще на последней парте сидеть очень даже не плохо. Вот! Вот, например, тут спокойно можно разглядывать какие-то сомнительные внутренности в банках! Надо же, какая большая полка. Это что, чей-то желудок?»

Начав знакомство с классом, профессор остановился на Поттере. Вопросы Снейп задавал ему, но руку поднимала Грейнджер. И, конечно, я тоже это делала, желая доказать, что меня нельзя отнести к стаду никаких баранов. Ни гриффиндорских, ни слизеринских. Никаких! Но Снейп явно игнорировал нас обеих, хотя прекрасно всё видел. Внутренне я злобно ликовала, и даже моя рука взволнованно затряслась. «Вопросы задают только маглорожденные», — звучал в моей голове насмешливый голосок Паркинсон. «Может быть. Может быть, но и ответы-то знаем явно только я и Грейнджер! Ха-ха! Тоже мне, чистокровные умники».

— …что Гермиона это точно знает. Почему бы вам не спросить её?

— Сядьте! — рявкнул Снейп, повернувшись к Грейнджер, да так, что я тоже опустила руку от греха подальше. — Мисс Свенсон, отвечайте.

Мне буквально казалось, что настал мой звёздный час.

— Из корня асфоделя и полыни приготавливают напиток живой смерти, относящийся к группе усыпляющих. Безоар— это камень, являющийся простейшим противоядием. Волчья отрава и клобук монаха — это всё одно и тоже растение, которое ещё называют аконит, — тараторила я, боясь задохнуться. Грейнджер одними губами повторяла мой ответ.

— Тридцать баллов Слизерину за три правильных ответа, — спокойно ответил декан, и мне даже показалось, что он улыбнулся! Впрочем, с чёртовой последней парты не разглядеть. — И минус тридцать у Гриффиндора за ваше незнание, Поттер. Бедный Дом Гриффиндор, с такими учениками ему предстоит пережить не лучшие времена.

Возможно, всё это было не справедливо, но мне было откровенно наплевать. Тридцать баллов! Я готова была показать спине Паркинсон язык и едва удерживалась от этого, улыбаясь пустому котлу. «Сорок баллов за день! И мы варим зелье от фурункулов! Стоп. Мы варим зелье от фурункулов?!»

Тем временем профессор Снейп демонстрировал нам, как правильно разжигать огонь в горелке под котлом. Фокус был в том, что огненные чары мы ещё не проходили. Вероятно, он хотел за удачное заклинание добавить баллов своему факультету, но его надежды не оправдались.

Никто не смог разжечь огонь. Ни мои чистокровные сокурсники, которые впитали знания о волшебном мире с материнским молоком, ни гриффиндорцы. Ни я. Мне казалось, что я точно повторила требуемую схему и формулу, но вместо пламенных огоньков с палочки сорвался легкий воздушный поток, который, ударившись о закруглённый бочёк котла, вернулся обратно мне в лицо и разметал волосы. Нотт вообще посыпал свою горелку землёй.

Холодное разочарование так и сквозило в учительских глазах. Взмах тёмной палочки — и огонь под котлами осуждающе затрещал.

— Внимательно следите за температурой пламени и нагреванием жидкости в котле, — советовал профессор, медленно идя вдоль парт.

Я была в ужасе. В приюте мне казалось, что зелья — это просто. Нарезал, добавил, помешал и всё! «Ну и как я должна следить за температурой пламени, если тут нигде нет датчика? Никогда не думала, что добрыми словами вспомню обыкновенную магловскую плиту».

— Когда жидкость нагреется до красного цвета, добавьте нарезанных листьев крапивы столько, сколько указано в инструкции.

Все шумно подвинули к себе доски и заработали ножами, то и дело поглядывая в котёл. Это была только часть беды. «У красного столько оттенков, какой именно нужен?» — хотелось панически крикнуть мне.

— Профессор, а как именно нарезать листья крапивы: мелко или крупно? — спросил сидевший в самом центре гриффиндорец, и всё с надеждой во взглядах посмотрели на профессора.

— У вас есть учебник, мистер Томас, так почему бы вам не взглянуть в него и не прочитать, чем нарезание отличается от рубления? — сварливо ответил профессор, и вопросы у курса отпали сами собой.

Жидкость в котле, тем временем, уже стала розовой и приближалась к красному. С замершим сердцем я ждала нужного цвета, держа на весу доску с нарезанной крапивой. Гойл их уже добавил и от его котла повалил густой зелёный дым. Я продолжала наблюдать, не желая позориться перед профессором своим варевом. Мерлин его знает, почему мне было так страшно. Может быть, не хотелось портить отношения с деканом. Или это от того, что именно Снейп привёл меня в волшебный мир. Либо потому, что он сам купил мне эти ингредиенты. Да и просто не хотелось бесить его перед занятием защиты разума.

«Красный цвет!»

Как и было положено по рецепту, зелье приобрело лёгкий зелёный оттенок с едва различимым дымком. Теперь требовалось прибавить огня и ждать ярко-зелёного. Растолочь змеиные клыки оказалось сложнее, чем ожидалось. Нужно было постоянно следить, чтобы не было комочков и не оставить нетолченых частичек.

— После добавления змеиных клыков ваше зелье, если до этого всё было сделано правильно, должно приобрести синий цвет.

Зелье послушно окрасилось в синий, теперь помешивать до тёмно-фиолетового. После требовалось положить две ложки толчёных мятных веточек. С горкой или без горки — вот в чём был вопрос. Боясь взбесить Снейпа вопросом, решила, что без горки. Я мучительно отмеряла необходимое количество, осторожно постукивая горлышком стеклянной баночки о дрожащую ложку. Тут раздался чей-то громогласный чих, и никто не мог бы сказать, сколько именно мятного порошка просыпалось в мой котёл. Цвет был на тон темнее, чем необходимо. Мир вокруг стал безрадостным. Меня не утешало, что от котла Гойла валил уже чёрный дым, что Крэбб мешал своё варево с заметным усилием, а при его комплекции это говорило о многом. Не смешило, что Паркинсон поминутно вытирала руки: ведь селезёнка крысы не самая приятная штука. Не вдохновляло, что торопящийся Забини эту селезёнку вообще разрезал на пополам и плюхнул прямо так. Снейп призывал всех посмотреть на чудно истолченные Малфоем иглы дикобраза. Даже взорвавшийся котёл Лонгботтома не прибавил мне уверенности. Плевать на остальных. Моё зелье вышло не таким, и только это имело значение.

Вот, наконец, всё было кончено. Зелье густое, ярко оранжевого цвета, только пар должен был быть бледно-жёлтым.

Снейп на творения своих учеников смотрел неодобрительно.

Снейп на творения своих учеников смотрел неодобрительно. Вот он скривился и снял баллы с Финигана и Томаса, а ещё раньше с Поттера. Вот отвернулся от зелья Уизли. Вот зачерпнул зелье в котле Браун и пришёл к выводу, что оно слишком жидкое. Котёл Патил — и у него дёрнулась щека.

Он ничего не сказал Гойлу, котёл которого плевался чем-то чёрным каждые две минуты. Молча взглянул на застывший в самом центре котла половник Крэбба. Долго смотрел на голубое зелье Малфоя. Котёл Забини на всякий случай закрыл крышкой. Приподнял брови на радужный пар Паркинсон и жёлто-красный Милли. Облегчённо выдохнул у котла Нотта. Добрался до угла, в который я забилась. Казалось, он оценивал целую вечность. Я на него даже не смотрела. Он помешал половником зелье, зачерпнул ещё раз и вгляделся в оранжевый цвет. Слегка помахал рукой на лимонно-жёлтый пар.

— Десять баллов Слизерину, — заключил он. — За лучшее в классе зелье.

Круто развернувшись, он зашагал к своему столу, а я чувствовала себя совершенно пустой. И всё смотрела на такое же густое и такое же оранжевое зелье Грейнджер, от которого исходил бледно-жёлтый пар. Как по учебнику.

Я не была рада. Бесстыжая лгунья, я, однако, обладала двойственной натурой, предпочитала честный бой, если была возможность. Честная победа приносила мне сладостное, ни с чем не сравнимое удовольствие и уверенность в собственных силах. А сейчас я проиграла. И все это видели. Все.

Наплевав на глупые правила, я вышла из кабинета самой первой, хмуро смотря под ноги. Лгуны. Все-все-все лгуны. Что ни слово, то оговорка. «Все распри на основе чистоты крови внутри Дома запрещены». Как же. «Свою репутацию вам придётся строить самим». Ага, поэтому Малфой сидел за первой партой, а его папочка тут совершенно ни при чём. «Обращайтесь к старостам, если вам нужна помощь». К тем самым, которые не пресекли раздоры и вообще уже наверняка успели разнести сплетни всему факультету. «Обращайтесь к декану». Это было самое обидное, самое разочаровывающее. Если уж Снейп позволял себе так открыто делить учеников и показывал свою предвзятость, то его воспитанники могли творить что угодно. Меня волновало то, что во время приветственной речи Крайс не врал. Иначе, я бы почувствовала. Значит, сама что-то не так поняла. «Здесь мы все одна большая семья». Еще бы, и я в ней, видимо, подкидыш. Угрюмо размышляя об этом, я не задумалась, что слизеринцы просто-напросто точно такие же двойственные натуры, как я сама. Настоящие слизеринцы, конечно, а не те, которые сами напросились.

— Пятьдесят баллов! — весело воскликнул догнавший Забини, и я только сильнее сжала лямку тканевой сумки. — Ты молодец!

— Пойдёмте посмотрим на отборочные, — предложил Малфой. — Спорим на пять галлеонов, что Розье грохнется с метлы?

— Я в библиотеку, — отстраненно произнесла я, свернув на развилке в противоположную сторону.

— Скоро ужин! — напомнил Забини, а я вообще сомневалась, что мне стоило на него идти.

Библиотека поразила меня. Без преувеличения это была огромная комната с высоким куполообразным потолком, с высоченными стеллажами, заполненными разноцветными корешками книг. Вокруг царила благоговейная почтительная тишина. Такая, которую не хотелось нарушать. Решительно, для учёбы здесь было всё. Хочешь, займи отдельный стол в читальном зале. Хочешь, сядь у широкого витражного окна, а если нет, устройся неподалеку от тёплого камина. А если вас несколько человек, то разместитесь в отдельной кабинке и грызите гранит волшебной науки в своё удовольствие.

Взяв книгу у мадам Пинс, я решила засесть именно в кабинке, чтобы никого не видеть. «Притащи сюда одеяло и подушку, и здесь вполне можно жить. Два диванчика, кресло, наполированный блестящий стол, даже скрипящий, если по нему провести пальцами. Всё необходимое».

Фините Инкантатем подчинился с четвёртого раза: уж больно путанной была схема. Но и это не принесло мне радости: мантия всё ещё не была заколдована. И я начала думать, что меня просто сводят с ума. Отбросив одежду с зелёной змеиной нашивкой на диван, я скрестила руки на книге и уронила на них голову, чувствуя себя очень усталой.

Больно быть чужим среди своих.

С того самого дня, как профессор МакГонагалл рассказала мне о мире магии, я не переставала мечтать о том, как войду в этот чудесный мир и всё изменится. Но вот я уже была в волшебной школе, но так и не почувствовала перемены, превратившей меня в свою. В приюте хотя бы всё было ясно, всё было чётко. Я не любила приютских детей, но и не ненавидела. Просто считала их малоинтересными. Слишком глупыми, слишком шумными. Все мы там были одинаково брошенными. Мы тоже сидели за столом в определённом порядке, но порядок этот определял не статус твоего отца, а только твоя сила. Смог отвоевать — молодец, не смог — катись в конец и оглядывайся. Вообще всё подчинялось правилу силы. Ты мог драться, угрожать, запугивать или подкупать. Если тебя ненавидели, то тебя ненавидели, и никто не делал вид, что рад. А здесь не так.

Слизеринцы говорили одно, делали другое. То общались, то отстранялись. То улыбались, то молча прислушивались к Паркинсон. В приюте я знала, что могла поманить Кэти Стоун какой-нибудь заколкой, а она выдавала мне порцию сплетен. Или могла спрятать мелкого Энди, а он взамен пробирался на кухню. Могла шантажировать Мэри угрозой всё растрепать.

Приют. А сейчас там, наверное, ужин. Первые уроки уже окончены и двери классов закрыты. Старшие курсы вернулись из школы. В кабинете директрисы пронзительно звонит телефон. На первом этаже разрывает воздух что-то не поделившая малышня. Мисс Мэри отчитывает Эми за то, что она притащила очередного кота. За подол ещё молодой наставницы цепляется минимум трое ребятишек, требующих к себе безраздельного внимания. С комнаты отдыха доносятся грубые выкрики. Старшие ученики делят телевизор и Мэнди, конечно, громогласно заявляет, что хочет смотреть музыкальное шоу. Тим всё норовит переключить на футбольный матч. Пока они ругаются, Эрик щелкает на выпуск новостей. Мисс Стилс требует помощника, и Джейсон, пряча за ногой скатанный в рулон журнал, заявляет, что делает алгебру. Кэти, пробравшись на кухню, мажет губы вареньем, чтобы выглядеть более привлекательно, более взросло. Джен, стоящая рядом с ней, убеждает, что дряхлый тканевый браслетик ей подарил не кто-нибудь, а сам Билли Смит. Алекс дёргает Салли то за косу, то за юбку, утверждая, что это не он. Энди под шумок пытается утараканить с кухни чего-нибудь такого этакого. Из-за угла за ним подсматривает Джонас, чтобы донести миссис Хаббард, ведь его документы ещё не оформлены до конца. Откуда-то сверху доносится глухой стук упавшей на пол коробки. Это на чердаке кто-то кого-то бьёт. Вечно неуклюжий толстый Сэм закрывает щеку рукой, его глаз немного припух. Это мисс Стилс треснула его линейкой за поваленный глобус, и теперь ему больно моргать, больно хмуриться, больно плакать. Маленькая Лора растроенно гладит порванную за помарки тетрадь. Она ещё искренне верила, что красивые котята на ней живые и им больно. Элис, усевшись прямо на школьную сумку, отстраненно глядит в окно. Сегодня синяки под глазами на её лице проступили сильнее, а запах лекарств особенно резок. Я сижу на полу подле неё, уперевшись спиной в стену и обхватив ноги, рассматриваю алые полосы заката на полу, наблюдаю за хаотичным танцем пылинок в солнечном свете. В туалете на третьем этаже кто-то курит. У Дерелла в заднем кармане джинсов торчит колода карт с потрёпанными углами. Майк, привычно шаркая ногами, спускается с лестницы. «Пигалица!» и я понимаю, что ночью снова на заброшку за новым заданием.

Самой стало удивительно, как много я о них знала. Никогда раньше об этом не думала. Никогда раньше не… скучала. Прихлопнула ладонью по столу.

Всё это в прошлом. Я не могла драться. И угрожать тоже. «У всех же родители, и меня мигом вытурят из школы». Я не могла договориться — нечего предложить. И нагрубить тоже. Потому что заткнуть рот дерзостью это не значит смыть с себя постыдные обвинения. Но я должна была сделать хоть что-то. Мне нужно было всё обдумать и собраться с мыслями, но я чувствовала, что время утекало, как песок сквозь пальцы.

— Библиотека закрывается! — оповестила мадам Пинс. Прихватив с собой книгу для второго курса, я покинула пустой школьный храм знаний, бесшумно ступая по деревянному полу.

Закат, мягко пробиравшийся сквозь пустые окна, раскрасивший небо в живой пламенно красный цвет, показался мне торжественно печальным, а Большой зал, заполненный шумом, светом и смехом, неестественно огромным, холодным и ненастоящим. Чужим. Всё моё боевое настроение растворилось в этом воздухе, как пшик дешевых духов. Поэтому, когда меня окликнул староста, я не испытала ничего. Ни радости, ни злорадства, ни жгучего интереса. Только тупую усталость.

— Свенсон! — и я равнодушно повернулась без каких-либо эмоций на лице. — Слышали, ты сегодня заработала целых пятьдесят баллов?! Молодец!

И я вымученно улыбнулась уголком губ, чуть наклонив голову в знак того, что услышала. Не все баллы мои, ох, не все. Заткнув за вороты мантий салфетки, слизеринцы неторопливо приступили к ужину, и теперь слышно было только звон приборов о тарелки. Чинный, холодный и равнодушный. Такой, как они сами.

Забини, соорудив в своей тарелке некую мешанину из картофельного пюре, кусочков курицы и гарнира, достал из сумки ту самую загадочную книгу. Зоркая Паркинсон, заметившая это, мгновенно нахохлилась.

— Блейз, нельзя читать за столом, — процедила она.

— Я нашёл нечто интересное, — шепнул он, подавшись вперёд.

— Всё равно читать за столом это плохой тон. Это же не утренняя газета.

— Уймись, Панси, ты мне не мамочка, — махнул рукой тот, раскрывая книгу и нагло игнорируя поджатые губы сокурсницы. — Ты когда-нибудь читала о значении своего имени?

— Путешественница, — пожала плечами я, удрученная тем, что мы вернулись к обсуждению моей персоны. Паркинсон, видимо, думала примерно то же самое.

«Мы думали, ты будешь на другом факультете».

«Лицемеры»

— Это если только английский перевод, а если взять латинский «беатус» оно будет трактоваться как «приносящая счастье» или «счастливая».

— Тогда оно мало мне подходит, — ещё ниже опустила голову.

«Магловские изобретения это одно, а сами маглы совсем другое».

«Лицемеры».

— Да нет, послушай же! Может, твои род…

— Нет, ты послушай! — вконец накрутила я себя, шумно переводя дыхание. — Это просто имя, вот и всё, — ткнула я вилкой в куриную грудку.

— Действительно, Забини, — согласилась Паркинсон к моему немалому неудовольствию.

— Может, они вообще не знали, что оно значит, — угрюмо заключила я.

«А почему ты одна? Идём в наше купе».

«Мы думали, ты будешь на другом факультете».

— И ты говорила, — придвинулся ближе Забини, — что была проблема в буквах. Есть ещё созвучные имена Беатриса, Беатриче, Беатрице, Беатрикс, Бе… Малфой, что с тобой?

— Косточка, — выдохнул порозовевший Малфой, постукивая себя в грудь и протягивая руку к кубку с соком. Хотя дело было вовсе не в ней.

— Я так и знала, что Хогвартские домовики готовят просто ужасно! — немедленно высказалась Паркинсон, и я снова её не поняла. — Ручаюсь, у нас дома такого бы точно не случилось.

— А ты росла в приюте с самого рождения? — спросил Нотт, обводя глазами стол. Наконец, взгляд его натолкнулся на солонку.

— Да, — недовольно вздохнула я.

«Ты выросла с ними!»

— А когда у тебя день рождения?

— Тридцатого сентября. Так записали.

— Записали? — спокойно уточнил Нотт. Как-то так получалось, что когда он говорил, ему не хотелось ни перечить, ни отказывать. Может быть потому, что взгляд у него был слишком серьёзным и спокойным. Ни настойчивым, ни пронизывающим, но властным. Ничего общего с насмешливыми серыми глазами Малфоя или с весёлыми зелёными Забини.

— Меня нашли в ноябре и записали дату на сентябрь, потому что врач решил, что мне было что-то около месяца. Плюс минус две недели.

За столом снова что-то происходило, и снова я была тому причиной. Малфой чуть подался вперёд, и тоже самое за ним повторили Крэбб и Гойл, желая походить на своего заводилу. Рука Нотта на краткий миг замерла. Паркинсон недовольно скривилась, а Забини открыл рот, желая, видимо, немедленно что-то уточнить, но тут же скривился, будто от боли. Должно быть, кто-то стукнул его под столом, и я подозревала, что это сидящий рядом с ним Нотт.

«Ты всё равно связана с маглами!»

— А в ноябре-то что плохого? — с некоторым вызовом спросила я, доведя себя до ручки и вернув былое раздражение и запал.

— А в конце или в начале? — потёр бровь Нотт, встряхивая солонку, придирчиво смотря на неё, как на нечто интересное.

— В начале.

— Ты уверена?

— Уверена. Миссис Хоуп говорила, что хорошо запомнила тот день, потому что уже вторые сутки подряд продолжался какой-то аномальный звездопад. Что вы так на меня смотрите?

— Да прекрати, Забини! — всплеснула руками Паркинсон. — Простое совпадение! Не нужно придумывать то, чего нет!

— А Слизерин тоже совпадение? — возразил Забини, стиснув пальцами край стола. — А ноябрь? А звездопад? А...

— Там погибла целая тьма народу, и кого только не было! — в этот самый миг со стороны старост раздалось особенно громкое и раздражённое постукивание вилкой о край тарелки, и все в раз присмирели, уткнув взгляды в свои порции. Определённо, подчиняться старостам было ещё одним слизеринским правилом. Спустя пять мину ёрзанья Забини решил, что правило можно и нарушить.

— В гостиной продолжим?

— У меня занятие со Снейпом.

— Занятие? — удивился Забини. — У тебя же было лучшее зелье!

— Не по зельям. Окклюменция.

— Что это профессор решил заниматься с тобой окклюменцией? — напомнила о себе Паркинсон.

— Просто у меня есть в ней необходимость, — уклончиво ответила я, склонив голову на бок.

— О, эмпатия? — понятливо покачал головой Нотт.

— Да! — радостно воскликнула я, но под взглядами старшекурсников продолжила тише. — У вас тоже?

— Нет, — беспечно откликнулся Забини, помешивая ложкой чай. — По крайней мере, мне не удалось, я так и не понял, как это ни о чём не думать. Вот вроде бы не думаешь, не думаешь, а потом бац! И ловишь себя на мысли, что уже полчаса как думаешь о чае или ещё о чём.

— А вы? — обвела я глазами сидевших за столом. — У кого-нибудь получилось?

— У меня, — произнес Нотт. — Но я давно учился.

— Ой, да хватит хвастать, — слегка толкнул его Забини в плечо. — А как это: эмпатия?

— В смысле? Ты же сказал, она у всех.

— Да нет, — протянул Забини, — я сказал, что все учились окклюменции, а эмпатия реже встречается. Ты чувствуешь как-то по-другому?

— Да нормально я чувствую! — отодвинулась я, не желая, чтобы меня обвинили ещё в одном отличии. — Просто, если люди вокруг испытывают сильные эмоции, они и мне передадутся. Это бесит.

— Да уж, — фыркнул Малфой. — Если бы я постоянно чувствовал настроение Блейза, я бы сошёл с ума.

— Это я бы сошёл с ума от тебя!

— Я сейчас сойду с ума от вас обоих, — вздохнул Нотт, убирая салфетку.

— Значит, вы все ей учились? — спросила я, чтобы неловкая пауза не затянулась.

— Это нормально для приличных семей, — мгновенно среагировала Паркинсон, и я подумала, что не весь ли Слизерин её изучал, но если и так, почему же их мысли так бесконтрольны?

— Мы учились всему, где не нужно использовать палочку, — по-прежнему миролюбиво согласился Забини, размахивая пирожным с белой глазурью, и, судя по тому, как он на миг скосил глаза на Паркинсон, делал он это исключительно, чтобы её позлить.

— Почему? — вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать.

— Палочки продают только перед поступлением в школу, — пояснил Нотт.

— Отец говорит, что это совершенно глупый закон по ограничению в волшебстве и, если хотите знать, я с ним абсолютно солидарен, — высказался Малфой.

— Поэтому до того волшебного момента, когда ты пойдёшь в Косой переулок, учить чары бессмысленно, — продолжал Забини.

— Ты говоришь так обо всём, что у тебя не получилось, — заметил Малфой.

— А у меня не получается только бессмысленное.

— И много ли смысла в нюхлере?

— Да ты просто всё ещё завидуешь, потому что к тебе он не пошёл! — заключил Забини в тот момент, когда Паркинсон ухватила его за запястье, заставив руку с наполовину съеденным пирожным замереть.

— Да очень он мне нужен! — махнул рукой Малфой.

— Что за нюхлер?

— О, это такой маленький забавный зверёк, на крота похож. Он притаскивает тебе всякие блестящие вещи, начиная стеклышками и кончая галлеонами.

— Да ты что!

— Учитывая твоё положение, тебе бы это пригодилось, да, Свенсон?

— А тебе бы, Паркинсон, пригодились перчатки, иначе как ты в следующий раз пойдёшь на зелья?

— Просто я не привыкла трогать руками всякую гадость.

Я решила не обращать внимания на Паркинсон, до конца ужина слушая трескотню Забини о волшебных животных. Честно признаться, я не испытывала особого восторга перед животными: ни перед обычными, ни перед волшебными, но он так увлекательно рассказывал, что даже камень не остался бы равнодушным. Таким образом я узнала, что дети «приличных семейств», как я и подозревала, знакомятся с магией до школы, обучаясь дома. Хотя тут же выяснилось, что не всем это даёт преимущество. Так, например, Забини выложил, что зелья у него не получаются, он не смог нормально вырастить даже простой ройницы, но зато астрономия это действительно интересно. Остальные же благоразумно помалкивали о своих достижениях и неудачах. К тому же, в отличии от полукровок и маглорожденных, раньше они не ходили в школу, учась грамоте и всему прочему дома.

После занимательного ужина, постоянно сверяясь с картой, я с замирающим сердцем шла к кабинету декана, расположенному в тех же самых подземельях. Если не считать старшекурсников с мётлами на плечах, мне почти никто не встретился. Нужно признать, что на вид толстая и тяжелая дверь не вызывала желания в неё стучать. Но ведь не могла же я не прийти.

За дверью оказался не слишком приветливый кабинет с минимумом мебели и максимумом книг и ингредиентов. Чёрная квадратная комната вся сплошь из камня, голый паркетный пол, а книжные шкафы, доверху наполненные фолиантами, со всех сторон обступали крепостной стеной. Даже камин здесь выполнял скорее просто чопорную обогревательную функцию. Один взмах палочки, и огонь осветил несколько кресел, расставленных вокруг пустого круглого столика. Только письменный стол, заваленный пергаментами и толстыми журналами, выглядел обжитым и уже потому более притягательным. Профессор Снейп, устроившийся в кресле напротив, был по-прежнему худ и неулыбчив, не вселяя мне уверенности в своих силах.

— Итак, научиться защищать своё сознание можно только на практике, — после кратких приветствий и пары вопросов сказал профессор, доставая волшебную палочку, что совсем не приводило меня в восторг. — Закройте глаза и постарайтесь успокоиться.

С закрытыми глазами дело только ухудшилось. Я не видела собеседника, ожидала удара в любой момент и в результате напряглась ещё сильнее, сжимая замёрзшие от волнения руки.

— Легилиментс! — громко произнес декан, и в моей голове снова возникла утренняя сцена в подземельях. Закончилось это так же внезапно, как и началось. То ли профессор прекратил использовать заклинание, то ли я с такой силой вцепилась ногтями в кожу, что пришла в себя.

— Ничего страшного, — заверил он, когда я рискнула открыть глаза, растирая пальцами виски. — С первого раза ни у кого не получается закрыть свой разум.

— Я просто не понимаю, как это делать, — раздосадовано призналась я, покачав головой. — А когда закрываю глаза, то ещё хуже. Мне хочется провалиться, но никак не защищаться.

— Тогда давайте попробуем с открытыми глазами и, возможно, так вам будет проще. Попробуем снова, когда вы успокоитесь.

— Сэр, а почему вы применили ко мне заклинание? Ведь все остальные этого не делают, и всё происходит само по себе.

— Это специальное заклинание для чтения мыслей.

— Да?! — воскликнула я, подавшись вперёд и переплетя пальцы между собой чувствуя, как они начали согреваться.

— Свенсон, даже не думайте его применять! Вы делать этого не умеете и только нанесёте вред другим и себе. И, кажется, я просил вас сосредоточиться, а вместо этого вы разволновались.

— Простите, сэр, — не слишком искренне извинилась я, руками взволнованно разглаживая мантию, хотя мысли мои ещё больше ускорились. «Если он применяет заклинание, то я могу и защититься! Только бы узнать, как это делается».

— Давайте попробуем, сэр, — неуверенно предложила я, наблюдая за кончиком его палочки. К моему восторгу из палочки вылетела нить! Почти прозрачная, тонкая и по виду очень гибкая. Всё это длилось не дольше секунды, но я так засмотрелась, что забыла уклониться.

«Если уж ты здесь, то хоть оправдай своё существование и не доставляй проблем!» — ругается миссис Хаббард, вручая мне ведро с водой. И хоть воспоминание это было коротким, эмоции, связанные с ним, были слишком неприятными.

Проблема.

Оставшийся час я держала себя не совсем спокойно, соорудить хоть какой-то щит у меня так и не вышло. Правда, один раз я не сдержалась и совсем отклонилась от линии огня, но окллюменцией это, конечно, не называлось. Заново пережив короткое воспоминание, я уверилась в мысли, что доставляю декану проблемы, занимаю его время. И вообще. Я взволнованно отвернулась и уставилась в пол, желая скрыть свои чувства, которые так и были написаны на моём лице.

— Думаю, на сегодня достаточно, — своим обычным тихим голосом проговорил профессор, откинувшись на спинку кресла, и та удовлетворённо скрипнула. — Как вы устроились на факультете? Успели с кем-то подружиться?

— Благодарю, сэр, все очень радушны, — ответила я, склонив голову на бок после небольшой паузы. Я ещё помнила о его предвзятости на уроке и была уверена, что он примет сторону моих сокурсников. Только с недоверием косилась на собственную заколдованную мантию.

— Радушные слизеринцы? — иронично уточнил Снейп. — Тогда я прекрасная фея-крёстная.

Это немыслимое сравнение вызвало у меня улыбку. Каким-каким, а фееподобным профессор точно не был.

— Так что же? — продолжал он, внимательно вглядываясь в моё лицо, и желание избавиться от жуткой заколдованной мантии перевесило опасения. Я выложила почти всё, что было на душе.

К моему удивлению, Снейп мгновенно применил к мантии какие-то неизвестные мне чары, и на краткий миг она осветилась бледным голубоватым свечением. И вынес вердикт, что это абсолютно обычная одежда. Всё оказалось просто до безобразия. Некие домовики, которые в замке выполняли роль прислуги, просто взяли вторую мантию в стирку! Снейп даже рассказал мне краткую историю этого народа, что лет двести-триста назад домовые эльфы и гоблины воевали между собой и первые оказались повержены. Потерявших всё эльфов приютили тогдашние волшебники, и эльфы взамен пообещали служить до тех пор, пока не заработают хотя бы на одежду. Судя по всему, волшебники считали, что долг домовики не оплатили до сих пор.

— Что-нибудь ещё? — спросил профессор, чуть наклонив голову вперёд, задумчиво почёсывая подбородок указательным пальцем.

Стоит ещё отметить, что в своём, пусть и мрачном, кабинете, выглядел он более радушно, чем в кабинете зелий. Возможно, располагающую обстановку создавал горячий ароматный чай и свежие маленькие булочки, стоящие на низком круглом столике, по поверхности которого бегали блики каминного огня. Всё это угощение буквально пять минут назад принёс домовик. Профессор Снейп благодушно согласился мне его показать, но домовик, что-то взволнованно пропищав, притащил угощение и тут же исчез. На еду я смотрела большими голодными глазами — сработала старая привычка. Если еда была, надо было есть её тут же. Не смотря на недавней ужин, я и правда ощущала себя голодной. Вероятно, поэтому Снейп разрешил мне быстро поужинать у него. От домовика я всё ещё была в лёгком шоке. То ли от внешнего вида существа, который так не вязался с образом эльфов из сказок, или от того, что он появился из воздуха и в нём же растворился. То, что ранее я точно также аппарировала вместе с профессором, ничуть не уняло моих мыслей.

— Отныне и до конца обучения я ваш декан и забота о вас — моя прямая обязанность. Я обещаю вам помочь.

— Я не знаю, сэр, — честно призналась я, неуверенно баюкая в ладонях чашку чая, едва не обжигая кожу. — Они такие странные: то разговаривают, то гадости говорят.

— Все разом? — спокойно уточнил профессор.

— Ну, нет, — замялась я. — Больше всех свирепствует Паркинсон. Она каждому столбу готова кричать, что я выросла у маглов. Остальные не слишком ей противоречат. Хотя нет, Забини с ней заспорил, только я подумала, что всё из-за мантии и что ему от меня что-то нужно. Мне теперь даже немного стыдно.

— Всё просто, — ответил Снейп, поставив чашку на широкий подлокотник своего кресла. Чай он отпил, скорее, из вежливости, а к булочкам и вовсе не притронулся. — Они росли практически вместе и знакомы с самого детства. Вы же для них фигура новая, а уже потому интересная. Естественно, они будут к вам тянуться. А недоверие — это общая черта всех слизеринцев.

— Кто я для них? Новая игрушка? — недовольно пробурчала я, не желая принимать на себя подобную роль.

— Не переворачивайте мои слова, мисс Свенсон. Пока они проявляют к вам интерес, воспользуйтесь им, заведите связи.

— Но как же я им воспользуюсь! — горестно воскликнула я, широко взмахнув рукой. — Паркинсон же кричит всем про моё происхождение, и распределение на Слизерин её ни чуть не смущает! Милли после разговора со мной чуть удар не хватил, честное слово.

— Я не сказал, что это просто. Конечно, о вас обязательно станут беседовать в гостиной и, вероятно, эти разговоры принесут мало приятного. Но я бы советовал не прятаться от них, не убегать.

— Я не настолько труслива, чтобы бегать от сплетен.

— Они неизбежны, — продолжал профессор, будто не услышав моей фразы, — но в школе, а уж тем более на факультете, постоянно что-то происходит, скоро им надоест обсуждать вас. Что же касается связи с маглами, — задумчиво проговорил он, постукивая пальцами по приоткрытым тонким губам, — просто ведите себя как волшебница.

— Я и так волшебница. И я первая сегодня освоила Репаро на чарах, и Фините тоже, — не растерялась я похвастаться лишний раз.

— Я не об этом, — возразил декан, выставив вперёд ладонь. — В повседневной жизни ведите себя, как волшебница. К примеру, волшебники не используют ключи, применяя отпирающие и запирающие чары. Если вы пролили сок или чернила, вместо того, чтобы судорожно искать салфетку, воспользуйтесь Тергео, очищайте одежду Экскуро, раскладывайте вещи заклятием Пэк. За окном дождь? Используйте заклинание зонта. Зачаруйте одежду водоотталкивающими чарами. Сожгите пергамент с неудачной домашней работой Инсендио. Вместо того, чтобы нести тяжёлую стопку книг, примените к ним заклятие Локомотор.

— Ого, — восхищенно выдохнула я. — Но ведь мы этого ещё не проходили.

— Так попробуйте сами. И пейте, наконец, чай. Раз уж мы отошли от занятий окклюменции, но продолжаем разговор, вы можете считаться моей гостьей. Времени у нас осталось не так много.

Последующие полчаса мы вели беседу о бытовых чарах, и профессор даже порекомендовал мне несколько книг! Жаль, что библиотека была закрыта. Я не понимала перемены, произошедшей в нём, и не слишком хотела разбираться в её причинах. На все мои вопросы, которые кому-нибудь другому, например, той же Паркинсон, могли показаться глупыми и даже неуместными, профессор терпеливо отвечал, разъяснял, приводил примеры. О, как разительно он отличался от самого себя в классе зелий! Во всём его облике проявлялся отпечаток внутреннего покоя. Говорил он неторопливо и спокойно, не повышая голоса, исключая всякую несдержанность, горячность и вспыльчивость. Не удивительно, что мне он показался новым человеком, и чувства у меня возникли совсем новые. Ощущение разочарования растаяло, как снег у открытого огня.

Не получая за свои вопросы никаких понуканий, насмешек или презрительных взглядов, не чувствуя никакой лжи, недоговорённости или неприязни, я и сама в этот короткий час вела себя иначе, будто во мне пробудились новые силы. Я чувствовала, что к обычно бледные впалые щёки порозовели, а внутри я будто загорелась живостью, жадностью, тем алчущим азартом, который тянул к знаниям. Глаза засияли и даже обычно недовольный голос стал веселее, звонче.

Это был короткий чудесный вечер. Вечер, когда ко мне проявили безраздельное пристальное внимание, не окрашенное в тёмные тона, внимание, не нёсшее в себе угрозы. Этому вечеру суждено было никогда не изгладиться из моей памяти, ведь я испытывала новое, не совсем знакомое мне чувство детской радости, глядя на расслабленное лицо профессора, которое теперь не казалось мне суровым, на скромный чёрный сюртук, на высокий чистый лоб и чёрные глаза, в которых отражался уютно, как я тогда считала, горящий в камине огонь.

Как и всё хорошее, разговор закончился слишком быстро, но в гостиную я шла, будто летела на крыльях. В душе моей поселилась уверенность, что есть на свете хоть один человек к которому я могла обратиться за помощью и, самое главное, который меня выслушает. Конечно, я не собиралась бегать к декану по поводу каждой мелочи, но чувство, что теперь я не одна, дало мне новые силы, и даже холодный воздух подземелий перестал казаться затхлым.

Второй раз за вечер меня подстерегало удивление. Спокойные, холодные, с будто приклеенной на лице маской равнодушия, сторонники правил слизеринцы предстали в новом свете. В гостиной царило веселое, почти праздничное настроение. Чёрные рубашки, застёгнутые на все пуговицы, и туго затянутые галстуки сменились на более свободные костюмы и платья, спокойствие на оживление, равнодушие на тихий гомон, похожий на гудение дружного улья. А ревностное соблюдение правил на яростное их нарушение.

Студенты разбились на несколько групп. Капитан команды по квиддичу стоял у широкого овального стола, который, как я поняла, представлял уменьшенную модель игрового поля. Рядом с ним толпились другие ученики, некоторые из которых так и остались в спортивной форме. Там же вертелся Малфой, подбираясь к игрокам то с одной, то с другой стороны, так и норовя заглянуть в чертежи Монтегю. За ним неизменно следовали молчаливые Крэбб и Гойл.

У камина в широких креслах и диванах обосновались старосты и их друзья, закопавшись в ворохи каких-то свитков и пергаментов. В самом ближнем ко входу углу нашла себе место компания девчонок. Кто красил ногти, кто листал журнал или подкручивал ресницы, звенел пузатыми баночками в маленьких разукрашенных сундучках. Там же примостилась и Паркинсон, явно желавшая завладеть вниманием хоть одной старшекурсницы. Раздался громкий басовитый смех — это парни в самом дальнем углу играли в карты. Чуть дальше от них размещалась широкая арка, вырезанная прямо в камне. Оттуда доносился едва слышный смех и запах крепкого табака. Почти в самой середине, на вплотную сдвинутых диванчиках гнездилась ещё одна разношёрстная компания, облепившая радио. Один убеждал включить выпуск магических новостей, другой интервью с группой «Поющие скелеты». Монтегю потребовал перещёлкнуть на спортивные вести. И я почувствовала прилив воодушевления. Всё то же самое, что в приюте. Только вместо обветшалой мебели — резная и старинная, вместо старой одежды — длинные шуршащие платья и костюмы, вместо варенья на губах — дорогая помада, вместо дряхлого браслетика — золотые украшения.

Мои новые сокурсники прилепили к огромному окну свои любопытные носы, наблюдая за щупальцем ленивого кальмара. Ловко обходя всех встречных, по привычке стараясь никого не задеть, я подлетела к ним.

— А мне почти удалось защитить свой разум, — шепотом приврала я, решив немедленно воспользоваться советом декана.

— Как? — мгновенно повернулся Забини. — Ты должна открыть мне свой секрет.

— Ну. Это была не совсем защита. Воспоминание было настолько неприятным, что я сжала руку и сделала себе больно, это и помогло.

— Нет уж, я не готов себя калечить! — запротестовал тот.

— А что, все-все учили окклюменцию? — с неподдельным интересом смотря в окно, невзначай поинтересовалась я.

— Все.

— Просто в школе есть легилименты, — пояснил Нотт. — Как-то не хочется, чтобы кто-то копался в твоей голове. Может, уроки на завтра подготовим?

— На завтра? — закатил глаза Забини. — Это, может быть, единственный день, когда нам не нужно делать уроки.

— А я не против, — подхватила я.

— Ты уже записалась на какие-нибудь секции?

— Нет, а что?

— Нужно срочно что-то выбрать, — сделал Забини страшные глаза. — Пока листы не сняли. Старосты, да и Снейп, требуют, чтобы все были заняты чем-то. Это… это…

— Открыто демонстрирует всем, насколько студенты нашего Дома талантливы и всесторонне развиты, — легко закончил Нотт.

— Точно!

— А что ещё требуют? — с улыбкой уточнила я, усаживаясь на мягкий пушистый ковёр у низенького столика, пока Нотт доставал учебники.

— Отличные оценки и всё такое, — отмахнулся Забини. — Скукота. Правда, старосты говорят, что в конце месяца Снейп сам приходит и делает что-то страшное со всеми неуспевающими.

— Страшное? — нахмурилась я.

— Договаривается на счёт отработок и всё такое. Пишет гневные письма родителям. Бррр, — передёрнул плечами Забини, и в тот же самый момент Нотт напрягся, будто ему на спину свалили здоровенный мешок. Лицо его при этом оставалось спокойным, почти лишенным эмоций. Разве что резче очертилась складка между бровей. И не удивительно. Отец Тео по характеру не слишком отличался от Хаббард. Отношения у них были примерно такие же, как у меня с ненавистной директрисой.

В итоге я записала свою фамилию под секцией художественного кружка, ведь как было бы здорово уметь рисовать живые картинки! И в класс музыки, потому что Майк в приступе доброты и под действием алкоголя научил меня держать гитару. Вписывая своё имя, я представляла, как же он будет удивлён, научись я играть по-настоящему. До уроков в тот вечер мы толком и не добрались, болтая на отвлечённые темы. Лишённая своих подозрений о заколдованной мантии я нашла ребят приятными и весёлыми, хотя они и держались от меня на некотором расстоянии. Но больше меня это не смущало. Я узнала всё для того, чтобы составить план своего маленького завоевания. Шаг за шагом.

До глубокой ночи я листала учебник чар, отрабатывая все упомянутые в нём бытовые заклинания, и меня очень интересовал тот факт, что для успешного колдовства нужно знать не только формулу и схему. Например, Тергео не терпело резких движений, а Экскуро наоборот, нуждалось в быстроте исполнения. Пэк далось мне без проблем — нужно было только чётко представлять, что и как ты хочешь сложить. Чем чётче представишь, тем лучше результат. И мне было очень интересно, смогу ли проделать то же самое без волшебной палочки, но этот вопрос я отложила на следующий день. Уже лежа в кровати под одеялом с согревающими чарами, я окончательно оформила свой план, обдумав всё услышанное и увиденное за день.

«Ничего. Как миленькие будут бегать вокруг меня и славить на все лады, точно души во мне не чают. Если они боятся со мной общаться так, то я хитростью их заставлю».

Люди, призванные стать причиной серьёзных событий, по большей части не подозревают, что именно им уготовано и к каким последствиям приведут их поступки и решения. Точно так же и я, сидя в гостиной и мирно читая книгу, не могла себе даже представить, что в силу собственных действий и обстоятельств дам толчок к продолжению войны факультетов Хогвартса.

«1 ноября 1980 года — обычный осенний день, не обещавший беды, вошёл в историю. Ранним утром сонные улицы Косого Переулка разбудил чудовищный взрыв. Ничего не понимающие люди высыпали на улицы, крепко стискивая в руках волшебные палочки. Никто из мирных горожан не понимал, что происходит, и лишь громкие выкрики и яркие вспышки боевых заклятий дали понять — рядом беда. 1 ноября 1980 года, сразу после падения Тёмного лорда, в Косом Переулке разразилось кровавое побоище последней битвы, решившей исход десятилетней войны.

— Ваше предложение мира запоздало! — выкрикнул волшебник в чёрной мантии, выпустив с кончика палочки тонкий изумрудный луч. Этот первый луч послужил сигналом остальным. Пожиратели смерти, слуги Тёмного лорда, подняли свои палочки. Авроры, защитники мира магической Британии, — свои. Когда они посылали друг в друга проклятия, казалось, что улицу накрыла огромная разноцветная туча и заслонила собою осеннее небо. И туча эта пролилась смертельным дождём. Проклятия везде находили своих жертв, и даже самое лёгкое касание несло за собой гибель.

Между противниками вспыхнул бой, унесший с собой десятки жизней. Страшными заклятиями Пожиратели смерти уничтожали всё, что встречалось им на пути. Отовсюду летели цветные вспышки, раздавались громовые удары заклятия о заклятие, люди умирали, издавая крики — крики боли и отчаяния. Перевес был то на одной, то на другой стороне. Но вот к аврорам присоединилась группа отважных смельчаков, простых волшебников, не побоявшихся противостоять тьме даже ценой собственной жизни. Но даже это мало помогло усмирить Пожирателей, сведущих в тёмной магии.

— Ради будущего мы должны сражаться или умереть! — воскликнул Фабиан Пруэтт, командовавший отрядом авроров. Закалённый в боях он умело руководил своими людьми, стараясь найти выход из сложившегося положения. Он не тратил время на сожаления, он не раздумывал о том, почему так вышло. Все его мысли были обращены к спасению людей и уменьшению жертв. И голову его посетила спасительная, но отчаянная мысль. Коротко изложив её своим людям и взяв самых смелых, он взмахнул палочкой и повёл их вперёд. На лице его читалась решительная обречённость.

Группа отчаянных смельчаков, словно стрела, вонзилась в нестройные ряды Пожирателей смерти. Прорываясь сквозь живую стену неприятелей, Фабиан и Гидеон Пруэтты пробивались к пристани, теряя друзей, но разя врагов. Пожиратели превосходили численностью, но у братьев был свой план. Вдвоём они пробрались в самый центр неприятельского стана, и теперь взоры Пожирателей смерти, полные ненависти и презрения, были обращены на них. Авроры, спешно занявшие свои позиции, ударили своими чарами, создав вокруг врагов гигантский купол. Пленённые тёмные маги метались внутри, стараясь найти выход из ловушки. Не имея возможности выбраться и сбежать, они обратились против тех, кто заманил их в плен, решили уничтожить всё, что находилось в пределах купола.

Пять Пожирателей смерти, давно снявших свои маски, окружили Фабиана и Гидеона. От всех остальных отделилась женская фигура, голову которой покрывала корона чёрных волос. Колдунья взмахнула руками, и в воздухе зависло несколько больших огненных шаров. Но вот её костлявые руки опустились, и шары упали вниз, превратив некогда прекрасную пристань в озеро огня. Ревущие огненные потоки, нёсшиеся сплошной стеной, превращали в золу всё, с чем соприкасались.

Остальные Пожиратели присоединились к ней, и в воздухе возникали всё новые и новые шары, а стоны и вопли умирающих, заживо горящих людей сплелись с громким женским хохотом. Ведьма всё смеялась, смеялась, смеялась, а шары били, и били, и били, уничтожая всё живое.

Нетронутым остался лишь маленький островок, на котором продолжалась неравная битва двух доблестных авроров с пятью слугами Тёмного лорда. В чёрном огне мелькнули две изумрудные вспышки и тут же растворились в Адском пламени.

Лишь к вечеру битва была окончена. Косой Переулок выстоял. Свет победил Тьму. И безмерная радость правила сердцами магической Британии. От их заклятий, фейерверков и звездопадов даже ночью было светло, словно днём.

Но мир был уже не тем, что прежде. Многим семьям не суждено было увидеть своих близких, отцов и матерей, жён и мужей, братьев и сестёр, детей и друзей. Чёрные языки Адского пламени, которым суждено было гореть ещё семь дней, постоянно напоминали о случившемся, а вместо миролюбивой пристани остался лишь выжженный овраг, где более не могла зародиться жизнь, где дул холодный ветер, приносящий с собой скорбь и пепел».

Вздохнув, я закрыла старую книгу и устремила в огромное окно задумчивый взгляд. Я была очень рада, что смогла найти в библиотеке Хогвартса эту книгу по истории. В отличие от лекций профессора Бинса, она была невероятно интересной и познавательной, хотя и не могла ответить на все мои вопросы. Смысл минувшей войны, которая перевернула всю мою жизнь, так и не удалось понять. По учебникам и газетным заметкам выходило, что народ магической Британии жил в мире, а потом откуда ни возьмись появились Пожиратели смерти во главе с Тёмным лордом, которые начали всё крушить и творить всевозможные непотребства. Это было странней всего. Не могло же быть, чтобы такое большое количество людей пошло вслед за откровенным психом. В свои неполные одиннадцать лет я не слишком разбиралась в политике, но всё равно понимала, что Лорд должен был обладать хоть какой-то программой, пообещать чистокровным нечто невероятное, ведь у них и без того были и деньги, и знания, и артефакты, и семейные ценности. Но никаких толковых объяснений, помимо помешанности на чистоте крови, не было, а мне было бы очень интересно узнать, чего хотел и чего добивался Тёмный лорд.

Интерес этот не был праздным и возник вовсе не на пустом месте. Во-первых, битва эта состоялась первого ноября, а в приюте я оказалась второго или третьего. Во-вторых, те странные звездопады, о которых говорила миссис Хоуп, были ни чем иным, чем празднованием волшебников. И, в-третьих, о Тёмном лорде неустанно говорили слизеринцы. Затянутые в свои чёрные мантии, вечно бледные от недостатка солнца, они, понизив голоса до свистящего шепота, вцепившись бледными пальцами в локоть или плечо собеседника, всё говорили и говорили, взволнованно сверкая глазами, и в такие моменты больше походили на тайное сообщество или секту, которая так и ждёт, когда же к ним спустится их божество, а голоса их источали столько энергии и уверенности, что не покориться и не послушать было попросту невозможно.

Со стороны, конечно, гостиная выглядела вполне прилично. Студенты читали книги, обсуждали варку зелий, шуршали газетами, обсуждали уроки, профессоров и квиддич, вели беседы на философско-политические темы. Вот только книги были по тёмной магии, зелья запрещенными, а разговоры откровенно Волдемортовскими. Когда Милли обмолвилась, что в слизеринских кругах Пожиратели смерти — это настоящие герои, она вовсе не преувеличила, даже наоборот, приуменьшила. Но и это не давало мне почти никакой информации, только лишь взгляд с другой стороны.

Погруженная в свои мысли я ленивым взглядом оглядела слизеринцев. Уже ставшие привычными сплетни почти не достигали моих ушей. А сплетен за этот неполный месяц здесь было немало. Всевозможные предположения, колкие насмешки, вытащенные из шкафов скелеты, иными словами, всё, что только угодно вашей душе. Эту особенность малахитовой гостиной я нашла невероятно полезной, она-то и стала завершающим фрагментом в пазле моего коварного плана.

Первое время, конечно, обо мне говорили всякие гадости и в основном с лёгкой руки милашки Панси Паркинсон. Группа старшекурсниц, возглавляемая Мелиной Фоули, присоединилась к обсуждению из простого чувства любопытства, человеческой солидарности и огромного желания помочь. Я не понимала, о ком они говорят, но было ясно, что в родителей мне прочили всевозможное отребье. Я продолжала мужественно сидеть в гостиной с прямой спиной и с таким видом, словно вся эта грязь касалась кого угодно, но только не меня. Лишь на третий день Паркинсон вспомнила, что Забини «что-то там» читал о значении моего имени. Очень быстро догадливые слизеринки дошли до смысла «олений сын». Здесь началось самое интересное, ведь Рейнард Розье вдруг вспомнил, что мистер Роули, его опекун, как-то обмолвился, что Розье-старший узнал от своей сестры Друэллы, а та была замужем за Сигнусом Блэком третьим, а тот был дядей некого Регулуса Блэка, а тот братом Сириуса Блэка, а тот как-то невзначай проболтался в пылу ссоры… Проще говоря, проболтался, что его друг, Джеймс Поттер, умел оборачиваться оленем. И гостиная вдруг взорвалась самыми невероятными предположениями, и на вопрос, а не видела ли моя наставница в ту ночь оленя, я сказала, что очень может быть. В последствии мой ответ перестроился в уверенное «Да, так оно и было». Тут же Фоули, девушка весьма общительная, вдруг припомнила, как её матушка, тоже знавшаяся с Блэками и бывшая с ними в родстве, говорила, что Дорея, в девичестве Блэк, а в последствии Поттер, как-то рассказывала за чашечкой чая, что её единственный внук Джеймс, мальчик «весьма общительный и пользующийся популярностью у девушек». И меня почти мгновенно приписали в незаконнорожденные дочери Джеймса Поттера. В сводные сёстры Гарри Поттера, того самого Гарри Поттера. Только в отличии, словно в противовес, на нашивке моей мантии извивалась серебряная змея. Сам Поттер о появлении у него сестры не знал ни сном, ни духом. Казалось бы, очень престижно, но Фоули не остановилась и на этом. Ведь Джеймс Поттер был женат на грязнокровке, а значит, в своих любовных связях был не очень-то и разборчив. И поэтому матерью моей могла оказаться кто угодно, да хоть простая магла. С другой стороны, рассуждал Эйвери, род Поттеров древний и чистокровный, а полукровки — это не так уж и плохо. Тем более на Слизерине. Ведь даже Тёмный лорд принимал их в свои ряды! Не мог же он ошибаться! Взять хотя бы Снейпа! С этими доводами поспорить не смог никто. Хитро блеснув глазами Эйвери глянул на меня, я чуть склонила голову. Я смолчала о том, что он курил магловские сигареты, он чуть помог мне. В расчёте.

Для начала действий нельзя было найти более удачного момента. Казалось, что мне благоволит само провидение. К концу второй недели я снискала репутацию талантливой студентки, приносящей факультету неплохие баллы, претенденткой на звание лучшей ученицы курса. В то же время у моих сокурсников были большие проблемы с освоением магических наук. Конечно, не всех разом.

Так, например, у Малфоя никак не получались заклятия. Ни Агуаменти, ни отпирающие и запирающие чары, ни даже простое до скрипа в зубах Экскуро. Ни-че-го. Конечно, он определённым образом успевал на той же гербологии, астрономии и зельях, да и за эссе по истории получал в основном «Превосходно», но чары были куда важнее.

Нотт, тем временем, не мог трансфигурировать пуговицу в жука. Да что там трансфигурировать, у неё даже не отрастали лапки. В противовес Малфою чары давались ему легко. Он колдовал так легко и быстро, будто запирание дверей было первым, что он освоил в жизни. Но до поры. Из-за неудач на трансфигурации Нотт стал менее уверенным в своих силах, и заклинания стали получаться куда как хуже. С одной стороны, он блестяще обыгрывал Терри Бутта в шахматном кружке. Но, с другой, там ведь и палочка не была нужна.

Крэбб и Гойл тоже не хватали звёзд с небес, крепко устроившись на оценке «Удовлетворительно» по всем предметам.

На Забини на уроке Защиты, когда профессор Квирелл решил проверить, насколько хорошо все овладели Фините, вообще напала заколдованная ящерица. Бесспорно, на астрономии ему не было равных, и профессор Хенсон с большим удовольствием отмечала это. Но тут Финч-Флетчли, обладавший хорошим чувством момента, простодушно упомянул, что его отец — магл, как было известно уже всем — тоже очень увлекался астрономией и даже купил ему собственный телескоп. Прямо вот этот, который он принёс на занятие, да. Ну а если уж даже маглы могли освоить астрономию, то для волшебника это явно не достижение. Для слизеринца тем более.

Конечно, ребята с уверенными лицами и сжатыми побелевшими кулаками заявляли, что это, дескать, так, временные трудности. Но после первых писем из дома, написанных показательно каллиграфическим почерком, заметно занервничали. Особенно Малфой, который на какое-то время перестал ссылаться на связи своего отца, опасаясь лишний раз его упоминать. Без толку. Профессор Снейп не зря советовал мне меньше беспокоиться о сплетнях в гостиной. Сейчас по популярности моя персона занимала не призовое четвёртое место.

Третье, мои неудачливые сокурсники. Сегодня поползли почти неприкрытые слухи, что у главного советника Министра Магии сын оказался неумелым волшебником. Позор.

Естественно, сокурсники много тренировались, но без толку. Ничего не выходило ни в классах, ни в гостиной, даже если им удавалось успешно поколдовать в собственной комнате, на утро результат всё равно был плачевным.

Никому из них и в голову не могло прийти, что причина всех неприятностей сидит прямо напротив них. День за днём я мешала им заниматься, нарушая ток магии, заставляя промахиваться, желая, чтобы они обратились ко мне за помощью. А где благодарность, там и общение можно наладить. Пока что они не спешили, и, признаться, это всё больше меня волновало. Если они не попросят о тренировке сегодня-завтра — вся кропотливая работа коту под хвост! Я успокаивала себя только тем, что уже в конце этой недели, прямо на мой день рождения, должно было состояться несколько практических контрольных работ. Ребята не могли позволить себе провалиться. Это, во-первых, подрывало репутацию факультета, старосты уже начинали посматривать недобро. Во-вторых, и что более страшно, это ужасно влияло на статус их собственных семей.

Жизнь казалась мне почти сказкой. Угрызения совести ничуть не мучали, похвала учителей заставляла млеть и таять, собственный успех окрылял. Но, пожалуй, самым приятным было то обстоятельство, что Паркинсон пришлось прикусить язык по поводу моего происхождения. Ведь иначе пришлось бы признать, что девочка, выросшая в мире маглов, колдовала успешней, чем потомственные волшебники. Лучше, чем её обожаемый Малфой, от которого она не отходила практически ни на минуту. Скорее уж Паркинсон съела бы на обед свои туфельки, чем вслух сказала подобное. А если вспомнить совсем свежие сплетни о родстве с Поттером… и мой успех на уроках… картина вырисовывалась и вовсе интересная. И теперь, куда бы я ни шла, за мной тянулся шлейф тайны и загадки.

Но Паркинсон не была бы настоящей слизеринкой, если бы не нашла другой способ досаждать. Лишённая возможности чесать языком по поводу моего происхождения она теперь нещадно прохаживалась по моей внешности, неженственности и отсутствию приличных манер. Её новые подруги не считали возможным не согласиться. Втайне я сознавала, что они правы, но, признаться, подобные слова очень огорчали. Любой особе женского пола, не важно, десять ей или сто десять, хочется нравиться окружающим, и знание, что у неё непривлекательная внешность не могло не удручать. Нежно поглаживая книжные страницы, я утешала себя тем, что зато прекрасно могла колдовать.

— Я этого просто не понимаю! — не выдержал Забини, ткнувшись лбом в раскрытый учебник, словно в надежде, что знания поселятся в его голове хоть так. У Забини, как у студента школы, был один весьма досадный недостаток: ум его мог быть занят чем угодно, но только не тем, чем требовалось в данный момент. С большим трудом он управлял своим вниманием, если только занятие его действительно не увлекало. В этом случае его невозможно было заставить замолчать.

— Ты и не стараешься, — ещё больше нахмурился Нотт, оторвавшись от своих пуговиц, которые всё не желали стать ни пауками, ни жуками, ни хоть кем-нибудь ещё.

— Зато ты стараешься, даже слишком! — вскинул брови Забини, подавшись вперёд. — Нужно отвлечься. Сходим сегодня обшарить третий этаж?

— Ты издеваешься?! Пока я не зачарую эти дракловы пуговицы, я никуда не пойду.

— Но я слышал, там в женском туалете живёт привидение умершей девочки, — сделал Забини жалобные глаза. — Вот кошмар!

— Не пойду, — отмахнулся Нотт. — Отец и так ругается на чём свет стоит, а матери сейчас нельзя волноваться лишний раз.

— Когда это случится?

— Колдомедики говорят, что на рождество. Плюс минус неделя.

— Всё-таки это здорово — быть старшим братом, — улыбнулся Забини, посмотрев на друга чуть погрустневшими глазами, рукой отодвигая учебник подальше.

— Старшим братом, который пуговицу не может превратить, — угрюмо пробубнил Нотт.

— Ты сгущаешь краски. А вот скажи…

— Даже не пытайся меня заговорить! — махнул руками Нотт.

На какое-то время воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых страниц, бубнежкой заклятий вперемешку с ругательствами и угрозой поджечь пуговицы к Мордредовой матери, да глубоко несчастными вздохами Милли. У Булстроуд тоже почти ничего не получалось, но уже не по моей вине. Робкая Милли, должно быть, напуганная неудачами своих друзей, глубоко и искренне прониклась убеждением, что даже если у них, таких умных, уверенных и умелых возникли трудности, то у неё-то точно не получится.

— А ты что читаешь? — поинтересовался у меня Забини в новой попытке отлынивания от учёбы. — Нам разве задавали что-то по истории?

— Нет, это я чисто для себя взяла почитать, — кивнула я на книгу в руках. — Ради собственного интереса.

— Ты куда? — по обыкновению тихо, будто заранее извиняясь за свой вопрос, проронила Милли.

— Воздух так и пропах учёбой! — мученически пожаловался Забини. — Проветрю голову.

Проследив за Забини, исчезнувшим за подвижной каменной стеной, взгляд мой по обыкновению потянулся в самый центр гостиной, к широким чёрным диванам и большому овальному столу с шестью кольцами. Туда, где старшекурсники неустанно обсуждали квиддич и будущий ноябрьский матч с Гриффиндором, у которого до сих пор не было ловца. Это было популярной темой номер два. За три недели Монтегю успел провести свои отборочные и даже утвердил состав новой «молодой», как он говорил, сборной. Поэтому Малфой, едва завидев Розье, с силой сжимал лямку сумки или с особенным старанием разрезал кусочки мяса, бросая на второго недобрые завистливые взгляды. Скорее всего, сам Розье эти взгляды не замечал вовсе, для внимания у него были и более приятные поводы. На пару с Эйвери он утвердился в звании загонщика квиддичной команды, поэтому довольная улыбка не сползала с чуточку удлинённого лица, и теперь весь он был наполнен радостью от шнурков чёрных туфель до светлой макушки. Именно из-за этих положительных эмоций, которые били с него через край, мне было трудно отвести взгляд. Сейчас в Розье будто поселился маленький кусочек приветливого тёплого солнца, в лучах которого хотелось погреться как можно дольше. Когда я на него смотрела, казалось, кусочек этого счастья передавался мне. В целом, так оно и было, но я слишком мало знала о магии, чтобы понять.

Рядом с Розье, гордо выпрямив широченную спину, вольно уселся новый охотник МакНейр. Говорили, что на отборочных у него невозможно было отобрать мяч, хотя бы из-за внушительных размеров его тела. К тому же, он ни разу не промахнулся, и Монтегю со своим преемником, Флинтом, который должен был стать капитаном в следующем году, пророчили его в лучшие бомбардиры. Эти заявления, кажется, самого МакНейра ничуть не трогали, достаточно было взглянуть на его, скорее, просто вежливую, чем счастливую, улыбку.

Вторым охотником стал Ангус Трэвэрс, высокий худосочный парень с каштановыми волосами, что сидел справа от огромного МакНейра. Тот самый, который просил не записывать его на отборочные. Слухи ходили горячие и самые разные. Если им верить, Розье, во время своих испытаний, подозрительно нечаянно запустил бладжерами во всех, кто пробовался в охотники. После чего профессор Хуч отправила их всех в больничное крыло. Таким образом, конкуренция у Трэвэрса была незначительная и теперь, сидя за уменьшенной копией квиддичного поля, он недоверчиво улыбался остальным, как человек, который просто в шутку или за компанию купил лотерейный билет и внезапно выиграл кучу денег.

Кто действительно наслаждался вниманием, так это Эйвери — первая тема сплетен и обсуждений, фигура неоднозначная и притягательная. Он сидел в самом центре команды, помимо обычной школьной формы одетый в неописуемо красивый жилет непроглядно чёрной ткани, расшитый тонкой серебряной нитью, и расстёгивал его так нарочито небрежно, словно не отдавал отчёта в великолепии этой одежды. В данную секунду он рассуждал о качествах своей будущей метлы, что древко с улучшенным изгибом даст больший угол видимости, а благодаря особой форме ветер скользит по дереву и метловине, не замедляя скорости.

Слухи об этом слизеринце, которые я успевала подслушать в гудящей гостиной, ходили самые разные, а репутацией он обладал почти чудовищной. И репутация эта становилась хуже вечер от вечера, стоило только разновозрастной компании слизеринцев собраться где-нибудь в гостиной и закурить дорогие сигары, стащенные у отцов.

Все жители гостиной во всех подробностях обсуждали его с Шаффик помолвку, которая с другим исходом грозила вылиться в скандальную историю. Из разговоров можно было почерпнуть, что на одной из вечеринок в саду Шаффик стало плохо, и Эйвери вызвался отвезти её в экипаже до дома. Сгущались сумерки, позднее время, незамужняя девушка наедине с юношей… Всё это могло скомпрометировать бедную Шаффик. И уж совсем шёпотом добавляли, что Эйвери изначально отказался жениться из-за, как он якобы сам выразился, нелепых застарелых предрассудков, и что вышел с её братом на дуэль, которую даже выиграл, уложив оппонента чуть ли не Круциатусом.

К этому добавлялось, что только опекун Яксли смог облагоразумить своего непутёвого приёмного сына. Впрочем, Джастина Яксли уже две недели твердила, что с родственниками Эйвери вёл себя, как самый последний негодяй, проявляя не больше уважения, чем тапок к таракану. Дарин Стафард с авторитетным видом, хотя и тихо, заявлял, что это всё пагубное влияние непутёвой матери. Дальше быстро всплыли воспоминания, ведь Макфэйлу рассказывала его мать, а та зналась, с Делмарами, которые дальние родственники Яксли по женской линии, что после того, как отца Эйвери осудили и отправили в Азкабан, мать, происходившая из не слишком благородной семьи, быстро собрав сына, уехала во Францию и занималась там сомнительными делами, недостойными настоящей леди. Как раз после её смерти, Натана усыновили и, по мнению всё той же Джастины, настало худшее в их жизни время. Вместо послушания и благодарности Эйвери оказался неугомонным мальчишкой, с дьявольской страстью ко всяким пакостям. Родители Джастины, дескать, вообще были уверены, что Натан их опозорит и обязательно отправится на Гриффиндор, но Шляпа имела совершенно противоположное мнение, как утверждали некоторые, распределив Эйвери на Слизерин без раздумий.

Именно из-за всего этого мне трудно было отвести взгляд и от Эйвери. Казалось, он плевать хотел на все пересуды и сплетни, и даже сам с охотой принимал участие в обсуждении самого себя, обнажая всё новые и новые подробности. На него не действовали ни колкие холодные взгляды, ни презрительные усмешки, ни обличительные обвинения. Смутить его было невозможно. Этот пример перед глазами помогал мне сохранять ко всему равнодушный вид.

— Тео! Тео, ты мне должен помочь! — как маленький ураган налетел Забини оттуда-то слева. Я совершенно не видела, как и когда он вернулся.

— Что случилось? Уже. Двадцать минут всего.

— Я поспорил с Буттом на десять галлеонов, что продержусь в лесу ночью целый час!

— И я здесь при чём? — спокойно, даже флегматично поинтересовался Нотт, в то время как я пальцами сжала запястья своих рук. Десять галлеонов?

— Одному мне страшно!

— И ты думаешь, я твоя защита от монстров?

«Десять галлеонов поделим напополам… Это как минимум одна новая мантия….»

— Тео, пожа-а-алуйста… — Забини сложил руки в просящем жесте. Нотт, впрочем, уже имел к этим просьбам иммунитет. — Пожалуйста!

— У меня пуговицы!

«Новый галстук? Нет. О! Пара лишних блузок. Возможно, одна чёрная».

— Честь факультета!

— Но ты обещал пойти один!

— Не-а, я сказал, что я пойду точно, о компании речи не шло, — махнул рукой Забини. — Тео, не заставляй меня просить Малфоя.

«Ах, лучше зелёная! Или даже целый свитер! Зима близко».

— Без толку, — отвернулся Нотт. — Малфой и так с тобой не пошёл бы.

— Я пойду! — подалась вперёд я, решившись не упускать возможность. — Если хочешь.

— Ты? — одновременно протянули Нотт и Забини, и их лица, обычно так мало похожие друг на друга, приобрели до странности одинаковые подозрительные выражения.

— Ты же девочка, — пояснил Забини.

— И что?

— Там будет темно.

— Это понятно.

— И жуки.

— Ожидаемо.

— И пауки.

— Ничего необычного.

— Там очень грязно и можно легко зацепить одежду за кусты, — нашелся Нотт.

— Ясное дело, я бы переоделась, — сложила я руки на груди. — Но если хочешь, то иди в это тёмное грязное место, полное пауков и всяких неизвестных тварей, и сиди там один целый час.

— А знаешь что! — улыбнулся Забини, предвкушающее заблестев зелёными глазами. — А и правда, пойдём вместе!

— Блейз! — поразился Нотт.

— Всё равно она колдует лучше! Тогда встретимся в гостиной в половине двенадцатого.

— В половине двенадцатого, — утвердительно кивнула я.

— Добром это не кончится, — завёлся Нотт, пытаясь согнать с лица Забини лёгкое мечтательное выражение. — Вас поймает или Филч, или один из профессоров, или кошка Филча, или старосты, или Хагрид, или его собака, или кентавры, или…

— Или ты заговоришь меня до смерти, — зевнул Забини.

— Точно тебе говорю, — не сдавался Нотт, сведя брови к переносице. — Как тебя угораздило в это вляпаться?

— Да я просто шёл на третий этаж! А тут Бутт и Финч-Флечли спорили, какой факультет самый смелый. Ну и, конечно, решили, что Гриффиндор, а мы, стало быть, самый трусливый. Я и не смог пройти мимо…

Уже в двадцать минут двенадцатого я притаилась в гостиной, натянув старые потёртые джинсы, разношенные кроссовки и чёрную мантию, имея при этом весьма непрезентабельный вид. Стоя в тени спальной арки, тихонько посмеивалась про себя, воображая, как бы оскорбилась Паркинсон, увидь она меня. А ещё я набиралась смелости, потому что идти в Запретный лес среди ночи на самом деле не очень хотелось. Ко всему прочему, сказав, что не боюсь букашек, я солгала. Я боялась всего, что ползает и летает, но выбора не было, мне нужно было устанавливать контакт. Вот уже добрых десять минут я уговаривала сама себя.

— …ажет, и всё это плохо кончится, — донёсся до меня тихий, но как всегда настойчивый голос Нотта.

— Да брось, Свенсон свой человек, — ответил Забини, и сердце в груди забилось чаще. Теперь точно поздно отступать.

* * *

Ночной замок выглядел умиротворённым и почти спящим. Приглушённый свет факелов едва освещал пустынные коридоры, по которым гулял только холодный осенний ветер, а ночная тишина прерывалась сопением спящих портретов. Без труда мы втроём добрались до главных дверей, ведь наши подземелья были ближе всего к выходу. Огромная тяжёлая дверь даже не скрипнула, когда мы выходили из сонной каменной громады.

— Давайте вернёмся пока не поздно, — убеждал Нотт. — Вряд ли они будут наблюдать, а у нас только проблем прибавится.

— Конечно, они будут наблюдать! — шикнул Забини. — Башня Райвенкло как раз выходит на Запретный лес. Держу пари, они уже всем факультетом засели у окон.

— Только шоу лишний раз устраивать.

— Слушай, иди обратно, если тебе не хочется.

— Да как же!

— Да замолчите оба! — не выдержала я. — Бежим сейчас, пока нет никого!

— И сколько мы должны тут пробыть? — переведя дух уточнил Нотт, когда мы устроились в тени деревьев.

— Час. Если точнее ещё пятьдесят восемь минут.

Молча сидеть в лесу было невероятно скучно, поэтому я занялась обычным своим делом. Наблюдением и описанием. И вот уже спустя несколько минут корявые ветви деревьев стали казаться хитроумно сплетённой сетью, скрывавшей от любопытных глаз, стволы — старыми, могучими и непременно хранящими тайны и секреты, подсохшая трава — огромным переливчатым ковром, а корни — извивающимися во мраке змеями. Опавший лист, одиноко плывший по серебряной поверхности Чёрного озера, представлялся мне заблудившимся кораблём. Прохладный осенний ветер я сравнила с путником, вечно блуждавшим по неведомым мне странам и краям. Ночной лес был полон жизни. До ушей доносился каждый скип. Каждый шорох. Где-то над нами ухнула сова, и маленький зверёк поспешно юркнул в свою норку.

Ощущение покоя растаяло в тот момент, когда взгляд мой наткнулся на чёрный силуэт спортивного стадиона. В отличие от всего факультета, на квиддичный матч мне хотелось идти меньше всего. Всё потому, что я так и не смогла усмирить свои эмоции и освоить окклюменцию, хотя создала успешную видимость, раз за разом отбивая атаки профессора Снейпа. Видя его нити и направление атаки, уже к третьему занятию я смогла преобразовать часть своей магии в маленький щит, который неизменно защищал. Но только от профессорских атак. Теперь же я постоянно пыталась выстроить вокруг себя целую стену из магической энергии, чтобы потоки чужих чувств перестали меня захлёстывать. Это было сложно. Как и магические руки, действовавшие на расстоянии, магия не могла растягиваться бесконечно, защищая меня только с одной стороны. Теперь я была рада, что сидела за последней партой на уроках и с самого края стола в Большом зале: так было проще закрыться. Но я знала, что вечно это продолжаться не может. И по-прежнему не могла не думать ни о чём.

Ко всему прочему, среди большого количества людей мне было неуютно. Не так неуютно, чтобы трястись и покрываться холодным потом, а так, когда ты чувствуешь лёгкое покалывание в теле, заторможенность и почти не подавляемое желание скрыться. Я не могла объяснить эти ощущения, но была уверена, что от толпы не стоит ждать чего-то хорошего. Первое время мне было достаточно сложно сидеть в Большом зале, да ещё спиной к большинству студентов. Но там никогда не было слышно ни выкриков, ни ссор, ни в кого не летели заклятия и, мало-помалу, я расслабилась. Но матч — это совсем другое. «А что если… Что если кто-то что-то кинет? Как в тот раз?» Пытаясь обуздать сильную боль в голове, я как за соломинки ухватилась за сухие травинки.

— Долго ещё? — недовольно поинтересовался Нотт. От его внезапного вопроса я дёрнулась и ударилась лопаткой о корявый ствол.

— Ещё двадцать минут, — посмотрел Забини на свои часы.

И ни слова больше. Рассчитывая на сближение, теперь я была разочарована до глубины души. Ни разговоров, ни вопросов, ни тени доверия. Они будто опасались при мне говорить. Раздражённо перебирая пальцами по влажной траве, я думала о том, что только зря потеряла время, да ещё и подвергла себя опасности. «Экая дурочка! Простофиля! Нет, завтра же на уроках я доведу их до белого каления! Если не добром, то силой, и пусть на контрольных они все прова…»

По коже пробежал целый табун болезненных мурашек, и всякие мысли о сокурсниках и мести напрочь вылетели из головы. Весь мир в одно мгновение замер, будто кто-то невидимый поставил нас на паузу. Ни шелеста ветра, ни возни ночных зверей, ни дыхания сокурсников. Только бешеное биение сердца в груди. Воздух вокруг словно загустел и задрожал от напряжения, стал раскалённым до боли в груди, обжигающим нос и губы. А в глубине притаилась самая чёрная тьма. Каждой клеточкой тела я ощутила чьё-то присутствие. Чей-то взгляд. В голове билась одна единственная мысль о немедленном побеге, но никаких усилий не было достаточно, чтобы сдвинуть себя с места. Чёрный воздух словно сковал всё тело, обвил ноги и связал руки, давил сверху, как тяжеленная надгробная плита. Просачивался в самое сердце, в душу, заставляя испытывать только страх перед неизвестной силой.

Едва только в голове промелькнула мысль, что сила обязательно исходит от кого-то, как я крепко зажмурилась, не желая ничего видеть. И с ужасом поняла, что ничего не изменилось. Лунный свет пропал тоже. Казалось, длилось это целую вечность.

Понемногу, ощущение начало слабеть, будто источник неведомой силы удалялся, унося с собой весь парализующий ужас. Темный лорд, обитавший в теле Квирелла и желавший испить единорожьей крови, продвигался вглубь леса. Но нам, конечно, не было это известно. Возможно, он даже специально нас так припугнул, чтобы не мешались под ногами.

Ветер снова играл опавшими листьями и легко касался волос, лес наполнился звуками, луна засеребрила траву, кровь потекла по венам, а воздух стал пригодным для дыхания. Всё было почти так же. Только вот я с такой силой сжимала в руках тонкие травинки и тянула их на себя, что умудрилась оцарапать ладонь, зубы заныли из-за слишком плотно сжатой челюсти. И готова была обозлиться на себя за постыдную трусость, если бы, открыв глаза, не прочитала во взгляде Нотта те же самые чувства растерянности и страха, которые испытывала сама. Если бы Забини не дышал так тяжело, стараясь глотнуть побольше воздуха. Не сговариваясь друг с другом, ведомые единым порывом мы рванули с этого странного места к замку. Но на этом опасности не кончились.

В тёмных кустах мелькнули две зелёные вспышки, и я, начитавшаяся книг о войне и сражениях, только-только пережив неведомое воздействие, приняла их за лучи боевых заклинаний. В один миг я упала на землю и прикрыла голову руками. Нотт, бежавший рядом, тоже упал, но не по своей воле. Корни деревьев опутали его ногу и тащили за собой. Страшно вскрикнув и даже не достав палочку, я протянула нить к корне-змеям. Даже не успела подумать, зачем вообще это сделала. Хватка корней стала только ещё более сильной. В тот же миг Забини заорал ещё более страшно и подпрыгнул не хуже зайца. Две маленьких зелёных вспышки застыли над землёй и… победоносно мяукнули.

Нотт всё ещё катался по корням, Забини врезался в дерево, а на меня опустилось тупое раздражение. «Быть не может. Вот не дай Мерлин, я сейчас зажгу палочку…»

— Люмос, — прошипела я, приподнявшись на локте. Так и было. Просто чья-то чёртова кошка перепугала нас до остановки сердца! — Нотт, успокойся, это просто корни! Диффиндо!

Моментально корни, которые в свете палочки лишились жизни, разрезались ровно напополам, выпустив из своих оков ногу в чёрном ботинке. Ещё немного Нотт чисто механически прополз по земле и спиной уткнулся в ноги Забини. Тот посягательства на личное пространство не заметил, во все глаза глядя на дурацкую кошку.

— Это же миссис Норрис, — выдавил Забини.

— Снейп нас убьёт, — вторил Нотт. Мысль о декане, который так хвалил меня за успехи, а теперь мог позорно отругать за хождения по Запретному лесу, переключила моё сознание. И страх на некоторое время сменился решительностью.

— Пусть нас сначала поймают! — заявила я с земли и лесу, и сокурсникам. — Бежим!

Миссис Норрис немедленно начала орать, призывая смотрителя. Единогласно решив Филча не дожидаться, мы снова побежали к дверям замка. О том, чтобы укрыться в лесу, не было никакой речи, ведь каждый понимал, что это не миссис Норрис буквально пять минут назад потушила луну одним своим присутствием.

В эти минуты побега система иерархии перестала существовать. Я бежала впереди всех, и чёрт его знает, почему. Может, я просто больше всех желала спастись. Может, бегала быстрее. Может, только на конце моей палочки горел огонёк, отгоняя ночной мрак. Кошка с обличительным ором продолжала бежать за нами, и, когда уже свет факелов освещал спасительные стены Хогвартса, на встречу вышел он. Вечно сгорбленный, в странной длинной одежде, с огромной проплешиной на голове и длинными, как сосульки свисающими волосами, Филч недовольно смотрел на нас своими прищуренными глазами, покачивая старой лампой.

Мгновенно я повернула, намереваясь оббежать замок. За неполный месяц я не изучила всю карту и не знала никаких других входов, но надеялась на то, что мы бегали быстрее Филча. Но миссис Норрис рванула нам наперерез, заставив повернуть ещё раз. Едва увидев лес, мы остановились. А сзади уже раздавались неторопливые шаги, заставившие нас чувствовать себя зажатыми между двух жерновов. Ещё немного, и раздавят. С каждым шагом я всё ярче представляла себе, как декан говорит: «Я разочарован в вас, мисс Свенсон». Да ни за что.

— Может, заколдуем его? — предложила я, резко приподняв руку с палочкой.

— С ума сошла? — изумился Забини.

— Чем? — повернул голову Нотт.

— У него же оберег от заклятий! — крутанулся на месте Забини. — Крайс же говорил об этом в гостиной, иначе бы Филча все могли заколдовать! Что теперь делать?

— А карта у него есть? Такая, как у нас, — сплела я руки в замок, всё ещё не желая сдаваться и получить выговор от Снейпа.

— Вроде нет.

— Так-так-так, — довольно проговорил смотритель, подходя к нашим спинам. — Кажется, у вас серьёзные проблемы.

— Натяните капюшоны, — шикнула я, кутаясь в свою мантию. — Натяните капюшоны.

— Шатаетесь ночью по Запретному лесу, — продолжал Филч, когда мы уже обернулись к нему в пол оборота. — Немедленно идите за мной.

— А зачем, сэр? — дёрнула я за рукав Забини, который собирался покаянно шагнуть вперёд.

— Оформим ваше наказание, — обернулся Филч, премерзко улыбнувшись. Я сделала шажок назад, чтобы лампа в руках смотрителя освещала наши лица как можно меньше, и рукой стянула капюшон мантии у самого подбородка.

— А что вы будете записывать? — продолжила я, стараясь сделать свой голос как можно более низким.

— О, — выдохнул Филч, подняв лампу повыше. В свою очередь я отступила ещё немного, потянув за собой ребят. — Фамилии, факультеты. Жалоба декану. Письма родителям.

— То есть, вы не знаете, кто мы и на каком факультете учимся? — обрадовалась я, чувствуя, как напряглась рука Нотта. У меня и самой подрагивали пальцы. Филч в ответ на мой вопрос взглянул на нас довольно злобно. Даже предвкушающее.

— Даже если бы вы были внуками директора Дамблдора, — расплылся в улыбке Филч, и все увидели, что у смотрителя не хватает двух зубов, — вы всё равно будете наказаны. Раньше наказания были совсем другими. Провинившихся подвешивали….

— Он нас не знает! Бежим! — заорала я, сорвавшись с места. — Бежим-бежим!

Но дважды повторять и не требовалось. Втроём мы побежали вперёд прямо на Филча, обогнув его с двух сторон. На вид смотритель казался пожилым человеком, а значит, не мог угнаться за тремя наглыми студентами. Ко всему прочему все знали, что Филч не умел колдовать. Значит, ударить в спину никак не мог. Вот только…

— Миссис Норрис! — предупредил Забини.

— Наверх! — скомандовала я, пробежав мимо таких желанных подземелий.

Бежали мы довольно долго да так, будто от этого зависело не наказание, а целая жизнь. Даже ни разу не обернулись. Я успела подумать, что бежим мы весьма удачно. Теперь Филч решит, что это кто-то с Гриффиндора. Но этой мысли оказалось недостаточно, чтобы заставить тело бежать аж до восьмого этажа. Уже на пятом мы заметно выдохлись и свернули в коридор. Тут же в кого-то врезавшись на полном ходу. Ночную тишину разорвал звук упавшего деревянного ящика, бьющегося стекла и глухого ругательства. Всё втроем мы отползли назад. Фигура на полу тоже подозрительно замерла. С пару секунд понадобилось неизвестному для понимания, что перед ним не профессора, а…

— Сопляки!— поднимался с пола Эйвери, оглядываясь вокруг. — Вы что творите? Что тут вообще делаете?

— А ты? — выпалил Нотт. Но ответ напрашивался сам собой. Из деревянного ящика с бутылками красноречиво вытекала тёмная янтарная жидкость. К сожалению, Эйвери её тоже заметил, и на мгновение повисла угрожающая тишина. Где-то в лесу ухнула сова. Мы стали отползать назад.

— Всех прокляну, — тихо заключил Эйвери и даже поднял руку, но так ничего и не сказал. Шаги.

— Это Филч, — прошептала я, заозиравшись по сторонам, намереваясь бежать дальше.

— Там тупик, — рванул Эйвери мой капюшон, другой рукой ухватив плечо Нотта. — За доспехи. Быстрее, быстрее.

Так в нашей группе ночных беглецов появился новобранец. Я подозревала, что перемирие временное. Чуть не вжимаясь в огромные стальные ноги, мы замерли. Спрятаться можно было только по двое, и как назло в пару мне достался старшекурсник. Я почти чувствовала, как он зол. А шаги всё приближались, и на всякий случай я затаила дыхание, испытывая резкий контраст от одновременного прикосновения к холодной стали и к теплу чужого тела. Тень Филча медленно ползла по полу, озарённому призрачным лунным светом. Я проклинала свою жадность, приведшую меня сюда.

Но вот из-за угла вышла фигура на Филча совсем не похожая. В первую секунду померещилось, что в Хогвартсе началось восстание мутантов, так как к нам приближалась огромная бескрылая стрекоза. Но стрекоза не простая, а замотанная в несколько шарфов, с копной вьющихся волос и бусами поверх всего этого. М-да, Трелони умела выглядеть «эффектно». Осветив коридор световыми чарами, она закрутилась на месте в поиске нарушителей покоя. Мягкий свет Люмоса наткнулся на ящик. Стало тихо. Эйвери, ростом выше головы на две, согнувшись пополам, одной рукой оперевшись на меня, рискнул разузнать судьбу огневиски. Макушкой я ощущала чужое тёплое дыхание. И тоже решила выглянуть из-за ноги огромного рыцаря. Стрекоза тем временем склонилась над ящиком и принюхалась. Эйвери сжал моё плечо. Стрекоза завертела головой совершенно по-беличьи, взяла ящик в руки, поднялась и засеменила в сторону лестниц.

— Су-у-у-ка, — прошипел Эйвери, сжав моё плечо ещё крепче. Стрекоза только коротко воровато обернулась и зашагала быстрее. — Довольны? Как я теперь вернусь в гостиную и скажу, что потерял целый ящик спиртного? И что вы вообще…

— Мяу! — победоносно мяукнула миссис Норрис.

— Да твою мать, — вырвалось у меня.

— Теперь вас уже четверо! — процедил Филч, вывернувший из-за угла. В тот же момент Эйвери, стоявший к доспехам ближе всех натянул на себя капюшон мантии. На этот раз Филч был более предусмотрителен. Он сразу двинулся к нам, яростно мотая своей лампой туда-сюда.

— Отвернитесь, — посоветовал Эйвери, подняв палочку, глубоко и шумно вдохнув. — Люмос максима!

И даже не смотря на то, что мы стояли ко всему произошедшему спиной, было ясно: свет очень яркий. Заклинание повторилось ещё несколько раз без передышки.

— Ученики на пятом этаже! — громко кричал смотритель, призывая помощь и шаря руками вокруг себя, стараясь поймать хоть одного из нарушителей. Тут же сверху послышались какие-то звуки.

— Давайте дальше, — скомандовал Эйвери. — К другим лестницам.

До противоположного конца коридора мы добрались в рекордные сроки. Сзади слышался высокий голос профессора Флитвика, и я испытала укол некстати проснувшейся совести. «Надеюсь, хоть Флитвик нас не догонит. Его жаль».

— Глиссио, — взмахнул палочкой Эйвери, нарисовав ею полукруг и сразу за этим резкую прямую линию. Ступени тут же стали гладкими, будто заледеневшими. — Давайте вперёд, и чтобы ни звука!

Это был чудесный план, мы должны были скатиться к самому первому этажу, как раз ко входу в родные подземелья. Был только один недочёт: лестница поменяла направление, и мы незамедлительно врезались в стену, распластавшись на полу большой чёрной кучей тел. Столкновение было весьма болезненным. Во-первых, головой я уткнулась прямо в спину Эйвери, во-вторых, в тот же миг в меня врезались Нотт и Забини, кто ногой, кто рукой.

— Немедленно остановитесь! — посоветовал Флитвик, выбежав на лестничную площадку. Эйвери потянулся к перилам, желая, должно быть, спрыгнуть вниз как можно быстрее. Ему-то ведь не грозило переломать позвоночник.

— Нет! — ухватилась я за его мантию. — Флитвик сразу поймёт, что это ты!

— Давайте, давайте, поднимайтесь, — подталкивал нас низко согнувшийся Эйвери, спиной заходя на третий этаж. Шаги Флитвика громким эхом разносились по лестницам. — Ну же, в какой-нибудь, кабинет. В туалет, живо говорю!

Туалет для девочек был самым немыслимым прикрытием, какое я только могла вообразить. Закрыв дверь как можно более тихо, все четверо, едва переводя дыхание, прильнули к деревянной поверхности так, будто этим могли помешать профессору войти. Судя по звукам из коридора, Флитвик бежал где-то совсем рядом и, кажется, зажигал факелы. Я позволила себе облегченно выдохнуть, прислонившись горячей щекой к шероховатому дереву двери.

— Натан! — радостно воскликнул голос, доносившийся с потолка. От неожиданности я так и сползла на пол.

— Миртл! — шикнул Эйвери. — Не кричи!

— Ты так давно не приходил, — жаловалась девочка-привидение в больших круглых очках. Шаги Флитвика возвращались. Я была уже просто не в состоянии что-то выдумать. Сначала нападение в лесу, потом Филч, побег, стена, а теперь ещё и призрак! Да даже Кровавый барон не проплывал от меня так близко!

— В кабинки, больше некуда! — с лихорадочно блестящими глазами предложил Нотт, руками стараясь уцепить с пола и меня, и Забини.

— Миртл, не выдавай нас, — скрипнул дверью Эйвери.

— И ты ещё рассчитываешь на помощь после того, как не приходил целый месяц, мерзавец! — громче прежнего восклицала призрачная девушка. Я заподозрила, что делала она это намеренно.

— Миртл, душенька, — зашептал Эйвери, заполнив карие глаза жалостью и сокрушённостью, — я тебе всё объясню, всё объясню, но чуть позже. А если ты мне не поможешь, меня исключат из школы, и мы больше никогда не встретимся. Ты этого хочешь? Не хочешь, чтобы я к тебе ходил? — продолжал нашёптывать он, состроив такое расстроенное лицо, что камень и тот не остался бы равнодушным. Пожалуй, весь момент портило то обстоятельство, что ногами он стоял на унитазе. Да и мы прятались весьма шумно.

— Мисс Уорен! — ворвался в туалет Флитвик, и я замерла, стоя на унитазе в невероятно идиотской позе. — Мисс Уоррен, вы видели кого-нибудь из учеников?

— Да, — воскликнула девчонка, и я закрыла глаза, воображая, как профессор откроет кабинки, увидев всё это. Подружилась, ничего не скажешь. — Четверо учеников на четвёртом этаже пронеслись прямо сквозь меня! Будто я пустое место! Конечно! Ведь я же призрак и у меня нет никаких чувств! А у меня есть чувства! — заливалась пуще прежнего девчонка, явно адресовав свою речь не только маленькому профессору. — Почему никто обо мне не думает! ПОЧЕМУ?

Завыла она, описав под потолком дугу и спикировав в кабинку прямо к Эйвери. Как он пережил полное просачивание призрака через своё тело, так и не издав ни звука, для всех осталось загадкой. Даже для него самого. В ответ на этот истеричный монолог Флитвик тяжело вздохнул, вопросив у потолка, почему это всё случилось именно в его смену. Шаги профессора уже поглотила тишина замка, а мы так и не рисковали шевельнуться. Я подозревала, что не смогу слезть без увечий.

— Он уже на четвёртом этаже, — оповестила Миртл, высунувшись из потолка только наполовину. В соседней кабинке упало тело.

— Можно же хоть предупреждать! — пожаловался Забини.

— Я так глупо себя ещё никогда не чувствовал, — поделился Нотт, пытаясь оттереть грязь с рукава мантии.

— Да, я тоже. Никогда не думала, что меня поймают верхом на унитазе, да ещё в таком нелепом виде. Будто стояла на смотровой площадке корабля и смотрела вдаль. Так себе корабль, скажу я вам. Скрипит, шатается и с большой пробоиной в отсеке, — искренне выдала я всё, что скопилось на душе за последние пять минут.

Ничего особенно смешного я в своей фразе не видела, и даже успела пожалеть о сказанном, как Забини коротко не то поперхнулся, не то хохотнул. Зажал рукой рот, но продолжал трястись, упершись спиной в туалетную дверцу. После всех волнений я чувствовала себя выжатой, нуждалась в разрядке, поэтому тоже прерывисто засмеялась. Моё воображение нарисовало Филча в воде с акульим плавником прямо на блестящей залысине, и мне стало совсем легко. Даже вечно серьёзный Нотт позволил себе сжатую неуверенную улыбку, наклонив голову и надавив ладонями на высокий лоб.

— Может, вы уже пойдёте отсюда? — недовольно поинтересовалась хозяйка туалета, подлетев к нам.

От неожиданности и резкости я отшатнулась и вцепилась пальцами в плечо Забини, но он, к счастью, не возражал, тоже ухватив меня за локоть. Поблизости от привидений люди вообще начинали остро нуждаться в тепле, особенно в тепле других живых существ, таким могильным холодом веяло от призраков. Эйвери за спиной Миртл проводил большим пальцем по своей шее и делал большие глаза, давая понять, что если бросим его наедине с ней, нам не жить.

— Нам опасно отсюда выходить, — нашёлся Нотт. — Вдруг профессора всё ещё где-то рядом.

— Так почему ты не приходил почти месяц? — вернулась девочка-привидение к своей теме, подлетев к Эйвери. Тот делал вид, что всего лишь поправлял ворот рубашки.

— А я и шёл к тебе! Но эти трое оболтусов врезались в меня, спутав все планы! — развёл он руками. — Но ведь в итоге я пришёл, Миртл.

— Идёмте спрячемся за раковиной, — предложил Нотт, плетясь к умывальникам.

— Пить хочется ужасно, — поворачивала я кран раковины, но напрасно. Ни капельки.

— Как назло.

— Агуаменти, — взмахнула я палочкой и импровизированная чашка из ладони вмиг наполнилась водой. Совершенно беззастенчиво я поднесла её ко рту. — Агуаменти.

— А мне так можешь сделать? — сдавленно попросил Забини, тоже сложив свои ладони. И я увидела в этом свой маленький шанс.

— Спорим, ты сам всё можешь. Просто ты слишком быстро взмахиваешь, а нужно более плавно. Ну же, доставай палочку.

Встав за спиной Забини, ухватив его запястье, я начала рисовать необходимое движение, смотря на наши отражения в зеркале. Неуверенность сокурсника будто бы придавала мне сил и решительности. Значимости. Силы. Я коротко улыбнулась зеркальной себе. И направила свою магию в чужую руку.

— Формула, — посоветовала я на ухо.

— Агуаменти. Смотри, смотри, это же вода! — воскликнул Забини, неверяще глядя на мокрую поверхность умывальника. — Вода!

Нотт к утолению жажды так и не присоединился, болезненно, но гордо сглатывая слюну, то и дело облизывая пересохшие губы. Напившись настолько, насколько вообще было возможно в сложившийся ситуации, мы уселись прямо на холодный пол. Несмотря на статусы и иерархию, очень по-джентельменски меня усадили в самый центр, одолжив в качестве подстилки две мантии. Это было не столько выражением дружбы или благодарности, сколько проявлением простого уважения к девушке. По крайней мере, так сказал Нотт. Забини справа от меня пораженно крутил в руках свою палочку, будто видел её впервые в жизни, то и дело рисуя схемы то одного, то другого заклинания. Нотт наоборот притянул к себе колени, уперев в них локти и сцепив пальцы, смотрел прямо перед собой. Я глядела в потолок, с самым беспечным видом размышляя, как два таких непохожих человека могли стать лучшими друзьями. Где-то позади Эйвери самым доверительным тоном нёс полнейшую чушь. В основном о том, что его сердце целиком и полностью, со всеми потрохами принадлежит Миртл Уоррен, ведь она была самой эмоциональной и искренней, самой доброй девушкой из всех, с которыми он только имел честь познакомиться. Даже держал её призрачную руку, не меняясь в лице. И жениться-то он вынужден не по своей воле, и кольцо это ему ненавистно. Но он придумал гениальный выход. Оказывается, и на квиддич записался ради неё в надежде, что его собьют с метлы, и он убьётся, обязательно став призраком. Призраком квиддичного поля. Тогда их любовь будет длиться вечно. Я рассуждала, насколько дурой нужно быть, чтобы поверить в эту бредятину.

— А ты можешь мне и с остальными чарами помочь? — без стеснений спросил Забини, и я чуть не завизжала от радости. Именно в этом я и нуждалась столько времени.

— Конечно, могу! — даже слишком согласно закивала я головой. — Можем начать… то есть попробовать прямо завтра.

— Класс! — одобрил Забини, снова обернувшись к своей палочке.

— А мне можешь подсказать с трансфигурацией? — так тихо спросил Нотт, что я решила, будто мне кажется. Словно он не хотел, чтобы эту просьбу услышал даже лучший друг.

— Могу, — едва заметно кивнула я, приняв правила игры.

— И ещё… Если, ну вдруг, Эйвери или кто-то ещё спросит про Запретный лес… То это были ядовитые змеи. И их было штук сто.

— Принято, — кивнула я, смутно понимая, что это он о корнях.

— Нотт, послушай, — придвинулась я чуть ближе, подбадриваемая этой внезапно сложившейся атмосферой тайны и доверия.

— Можно просто Тео, — устало перебил он, едва заметно махнув кистью руки и прислонив макушку к умывальнику. И ещё раз громко сглотнув от жажды.

— Да попей ты, ради Мерлина! — прихлопнул пальцами по коленям Забини. — Ты что же от друга и воды не примешь? Давай ладони. Грифон его знает, сколько Эйвери будет тут соловьем петь.

На этот раз он не стал отказываться, с улыбкой протянув руки вперёд. Уставшая, сонная, замёрзшая и грязная я, тем не менее, чувствовала себя абсолютно довольной. Втроём мы пережили целое приключение, полное криков и нелепости, маленьких секретов, тайн и договоров, связавших нас озорными нитями заговорщиков. Я получила даже чуть больше, чем хотела в самом начале. Намёк на доверие. Переход с фамилий на имена. Удовлетворенно вдохнув, я почувствовала, как сделала первый серьёзный шаг в волшебный мир.

Люди, призванные стать причиной серьёзных событий, по большей части не подозревают, что именно им уготовано и к каким последствиям приведут их поступки и решения. Точно так же и я, не могла себе даже представить, что этот незамысловатый вечер приведёт к продолжению войны факультетов Хогвартса.

Утро, как водится, началось со сплетен, но настолько интересных, что, наплевав на правила, их обсуждали прямо за завтраком. Обойдя четыре длинных стола и внимательно проглядев всех студентов, Филч пришёл к внезапному выводу, что во всём произошедшем виноваты гриффиндорцы. А если точнее, Фред и Джордж Уизли. Что? Среди ночных нарушителей были трое явно маленьких студентов? «Так это, должно быть, их брат-первокурсник и его друзья», — был убеждён смотритель. Наш декан сделал вывод ещё более внезапный, что во всём этом безобразии непременно замешан Гарри Поттер. И с особой значимостью скосил глаза на директора. Близнецы яростно доказывали свою невиновность. Беда в том, что за ними, если верить Филчу и его картотеке, числилось уже довольно много нарушений. Даже МакГонагалл была уверена в этом, хотя и требовала доказательств.

Ситуация обострялась плохо сдерживаемыми смешками, доносящимися от слизеринского стола. Ещё до входа в Большой зал все уже знали, кто в чём виноват. Эйвери же должен был как-то оправдать потерянное огневиски. Нам пришлось рассказывать всё с самого начала. В том числе и про наглый побег от Филча, целиком устроенный мной. Совершенно неожиданно это принесло факультетское одобрение, ведь «мы должны быть также изворотливы, как и символ, что мы носим».

Светящиеся самодовольством лица слизеринцев привлекли к себе внимание враждебного факультета. Тайна была раскрыта. Но! Вину ещё требовалось доказать. Тут Финч-Флетчли, всё ещё обладавший хорошим чувством момента, упомянул о споре с Забини по поводу Запретного леса. Крайс сказал, что поймал первокурсника ещё в подземных коридорах и вернул его в спальню. Этой ночью ни один слизеринец не покидал пределов подземелий. Снейп подтвердил, что у него нет оснований сомневаться в честности своих старост. Конечно, о выигрыше в споре можно было забыть. Филч выглядел так, будто если виновными окажутся не близнецы Уизли, а кто-либо другой, он будет опечален до глубины души. Стрекозы за столом преподавателей вообще не наблюдалось.

На самом деле всё это разбирательство могло бы длиться очень долго, если бы не необходимость идти на уроки. Говоря по правде, лучше бы их отменили под любым предлогом и заперли учеников в гостиных, подальше друг от друга. Студенты, сидя в кабинетах, сбившись в группки в коридорах и гуляя по внутреннему двору замка, не переставали разгадывать «Тайну ночного происшествия», обвиняя другие факультеты.

К началу обеда стало известно, что только слизеринцам хватит низости напасть на смотрителя-сквиба. К концу трапезы многие были уверены, что только гриффиндорцам хватит на это слабоумия и отваги. Только слизеринцы способны на столь подлый обман, чтобы свалить вину на других. Только гриффиндорцы способны на глупость попасться так много раз, что Филчу пришлось завести в кабинете отдельный шкафчик для записей нарушений. Только слизеринцы, только гриффиндорцы… Только слизеринцы, только гриффиндорцы… Два факультета словно играли партию в теннис, ловко орудуя словесными ракетками. Гармония таяла прямо на глазах, и начался раздор со студентов Райвенкло и Хаффлпаффа, у которых были друзья, знакомые, за нередким исключением и родственники и среди студентов ало-золотого Дома, и среди зелёно-серебрянного. Напали явно слизеринцы, в конце концов, не зря же их факультет начинается на «С». Но, в самом деле, хороший факультет на букву «Г» не назовут.

Весь день я чувствовала себя крайне неуютно, опасаясь, что словесную битву мы проиграем, и тогда весь гнев слизеринцев перекинется на настоящих виновных. Забини, громко помогавший придумывать колкие ответы, явно придерживался тех же мыслей. Основное столкновение произошло за ужином, когда закатное солнце расплескало всё оттенки красного по серым стенам замка.

«Только слизеринцам хватит гнусности нападать вчетвером на одного! Или впятером!» Эта фраза, брошенная в пылу ссоры, породила шуршащий гул множества голосов, который волной прокатился по Большому залу, ударившись о молчаливые стены в оранжевых бликах свеч. На наш стол, словно промозглый осенний туман, опустилось молчаливое напряжение. Расползлось по нахмуренным бледным лицам, просочилось в глаза, расплескав в них негодование и злость. Среди всех особенно выделялся Розье, негромко прихлопнувший по столу самыми подушечками пальцев. Выглядел он так, словно ему нанесли личную обиду. Эйвери рядом с ним задумчиво и как-то обречённо поглядел в потолок, будто прикидывал, есть ли в школе настолько надежное место, где можно спрятать два трупа. Нотт коротко дёрнул рукой, неловко опрокинув кубок. Красный сок зловеще растёкся по блестящей поверхности стола.

— При чём тут это? — поднялся во весь рост Осберт, староста седьмого курса, которому его положение позволяло считаться главным.

— При том! — точно так же встал из-за стола один из близнецов. — Это же в ваших привычках!

После этого туманного обвинения все загомонили разом. Выкрики, обвинения, угрозы, споры — всё сплелось в одно, вызывая во мне необъяснимое чувство ужаса. Полицейские атакуют первыми, стараясь прорваться к воротам завода. Бастующие не желают сдавать позиций, бобби продолжают давить. Вдруг стало очень холодно, а в ушах зазвенело. Онемевшие пальцы вцепились в гладкую лавку с такой силой, словно я намеревалась неподвижно сидеть здесь до конца жизни. Поднявшийся со своего широкого кресла, директор неожиданно громким голосом призвал всех к тишине и порядку. В этот момент от него исходила такая мощь, что я снова чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Бунтовщики, сохраняя недовольство, уселись на места и нависли над тарелками, так и не притронувшись к еде. Весь ужин я просидела с мрачным рассеянным видом, не слышала толком слов и отвечала с запозданием, едва понимая вопросы.

— Быть может, не пойдём в гостиную? — коротко шепнул мне на ухо Забини, когда мы ровным строем покидали Большой зал, больше напоминая поверженных бойцов.

— Что? — непонимающе отозвалась я, на автомате передвигая ногами.

— Ты же обещала со мной позаниматься, — напомнил сокурсник. — К тому же, — совсем тихо добавил он, коротко глянув в спины старшекурсникам, — я думаю, лучше не попадаться им сейчас на глаза. Пусть выпустят пар.

— Не лучшая идея, — присоединился Нотт. — Тем более я никак не могу уйти от этой проблемы.

— А в чём проблема? — приподняла я голову, но на меня тут же зашикали.

— Мы не можем уйти, это сочтут упреждением, а упреждение — защитой.

— Я как раз защититься и хотел, — возразил Забини.

— Нет, — ответила я, стараясь взять своё сознание под контроль с помощью сжатых рук. — Это то же самое, как утверждать о своей невиновности раньше, чем задан вопрос, — повторила я излюбленную фразу Майка и передёрнула острыми плечиками. — Так что мы пойдём. И будем сидеть со всеми.

Вопреки ожиданиям, в гостиной нас не четвертовали, не повесили и даже не ругали — всем просто было не до трёх первокурсников. Не успели слизеринцы устроиться в креслах и диванах, как пришедший декан увёл всех старост. Гомон и гневные высказывания продолжались, и, может быть, это всё моё болезненное воображение, но огонь в камине горел особенно ярко, поглощая сухие дрова с воинственным пыхом. Малфой, смело обещавший обо всём произошедшем написать отцу, пришёлся этой разгневанной толпе как нельзя кстати.

— Так в чём дело-то? — спросила я у Забини, когда Нотт присоединился к остальным. К этому моменту мне окончательно удалось овладеть собой и о необъяснимом приступе напоминали только учащенное дыхание и сильные удары сердца, болью отдававшие в грудь. Но у меня не было времени прислушиваться к своему организму, и, как и всегда, я решила подумать об этой неприятности позже. — Всё же было вполне ожидаемо. О чём они говорят? И что имели в виду Уизли?

— Долгая история и не думаю, что здесь самое лучшее место для рассказа.

— А я думаю, что лучшего момента не найти, — напористо возразила я, придвинувшись ещё ближе. — На нас сейчас никто не смотрит, Блейз.

— Ладно, — согласился он, хотя и не слишком уверенно. — Ты ведь уже знаешь о Пожирателях и Тёмном лорде?

— Так, — едва заметно кивнула я головой, сосредоточенно всматриваясь в блики каминного пламени, рассыпанные по зелёному ковру, как мелкие бусинки.

— После того, как он исчез, прямо на следующий день в Косом переулке…

— Была битва. Да, я знаю. Читала как раз вчера.

— Очень удачно, — обрадовался Блейз, усевшись поудобнее. — Тогда ты знаешь и про Фабиана, и Гидеона Пруэттов?

— Да. Но при чём здесь они?

— В них-то всё и дело, — обличительно прихлопнул Блейз пальцами одной руки о ладонь другой. — По материнской линии они приходятся дядьями всем детям Уизли. Я не знаю отношения в их семье, но думаю, для Уизли это была серьёзная потеря.

— Серьёзная потеря, — повторила я, желая показать, что слушаю.

— А те пять Пожирателей, которые их убили… То были старшие Розье, Эйвери, Мальсибер, Нотт и ещё Долохов. Все сидят в Азкабане. Конечно, кроме отца Тео, но это уже другое. Поэтому в школе их не очень-то любят.

— Ах вот как! — наклонила голову я, переплетя пальцы между собой.

— Точно так, — продолжал Забини довольный тем, что его слушали столь внимательно. — Поэтому за ними, да и вообще за всеми нами следят больше, чем за остальными.

— Я что-то не замечала.

— Это так, просто мы же не из семей Пожирателей, поэтому нам не так заметно. Но я тебе говорю, всякий раз, как кто-то из них влипает в историю, начинается скандал. Тео мне рассказывал…

— Да-да? — придвинулась я ещё ближе, доверительно улыбнувшись.

— Что у них даже были проблемы с поступлением в школу.

— Это как? Не хотели брать?

— Сама администрация школы тут ни при чём, но родители некоторых учеников писали гневные письма о том, что, мол, детям преступников не место в приличных заведениях среди нормальных детей и всё такое…

— Ничего себе…

— Да, — закивал головой Блейз. — Ясное дело, здесь опекуны постарались и связи, но всё равно приятного мало.

— И из-за этого такой скандал?

— Да, это же прямое оскорбление. Теперь точно что-то будет, если Снейп их не утихомирит и не надоумит на это старост. Ума не приложу, как он этого добьётся.

— А, ну в этом я не сомневаюсь.

— Я бы не был так уверен, — возразил Блейз, чуть подавшись назад и почти полностью скрывшись в тени.

— Почему это? Он же всегда нас прикрывает, вся школа так говорит.

— Да потому что они в этом ничего не понимают. Без Снейпа нам было бы довольно туго. Хотя, конечно, иногда и он даёт маху, как сегодня с Поттером.

— Объясни по-человечески, а, — сделала я мученическое лицо. — Не терзай.

— Ты же заметила, что все наши студенты ему подчиняются беспрекословно и уважают?

— Он же декан, что в этом такого?

— Он полукровка. У него мать чистокровная, а отец магл.

—Самый настоящий? — ахнула я, и советы профессора враз стали для меня более личными, приобретя оттенок не только покровительства, но и заботы. Наверное, в годы учёбы ему тоже пришлось не сладко.

— Да-да, это все знают.

— И в чём фокус?

— Во-первых, он Пожиратель смерти.

— Как?!

— Драко говорит, у него и метка есть, как и у Малфоя-старшего, и тут нет повода для недоверия.

— Вот это новости. А во-вторых?

— А во-вторых, он стал деканом в очень сложное время. Почти сразу после падения Тёмного лорда, когда факультету было особенно тяжело. Его даже хотели упраз… приз… упараз… тфу, свернуть, короче.

— Кого? Снейпа?

— Факультет! Ведь отсюда выпускается больше всего тёмных магов, а в то время как раз велась отчаянная борьба с тёмной магией. Сжигались книги, артефакты, проверки, гонения, суды… Но даже если забыть об этом, наши студенты часто подвергались нападкам со стороны пострадавших в войне, а их было предостаточно. Почти таким, как сегодня, только более… Серьёзным. Никто никуда не ходил по одному, старшие всегда сопровождали младших, я слышал, даже пароль менялся каждый день на всякий случай. Именно под покровительством Снейпа факультет и вернул себе былое уважение. Это он придумал все эти карты для первокурсников, он написал эту приветственную речь, которую читают каждый год. Она не даёт разжечься межкровным распрям. По крайней мере, не в полную силу. Ты же заметила, что только наши старосты водят нас на уроки и в Большой зал. Это ещё с тех пор осталось. А ещё у них как-то хитро зачарованы значки. Если ситуация становится опасной, к нему нужно только палочкой прикоснуться, и Снейп сразу узнает, куда нужно идти. Поэтому он нас всегда выгораживает и раздаёт баллы. Просто, я думаю, в силу привычки. Или на всякий случай. Но сейчас, спустя десять лет, всё поулеглось, и теперь это выглядит не как защита, а как подсуживание.

— Сложно, — сделала вывод я.

— Ещё бы, — подтвердил Забини.

— Я только одно не понимаю…

— Что именно?

— Учитывая давление, почему на факультете нет единства? То есть разве всем вместе не проще держаться?

— Мы и так все вместе.

— Да? — с сомнением протянула я, глядя на Паркинсон.

— А, — так же понимающе протянул Блейз, проследив за моим взглядом. — Это другое. Просто Малфой имел неосторожность выказать тебе расположение прямо на глазах у Паркинсон, она и заревновала, а зацепиться ей особенно не за что.

— Приревновала? Ко мне? — неверяше шепнула я, развернувшись в пол оборота.

— Там у них помолвка намечается, — пояснил Блейз. — А Малфои завидная партия. Вот она и опасается, как бы всё не сорвалось.

— Глупости, Малфой ни за что не выберет меня вместо Паркинсон. Даже думать об этом смешно.

— Тебе смешно, а ей, наверное, не очень. Кто его разберёт, что в голове у этих девчонок! Прости.

— Да ладно, — коротко махнула рукой я, — не скажу, что сильно обиделась.

— Уф, вот об этом я всё время и говорю!

— В каком смысле?

— Я не это хотел сказать.

— Ты ещё ничего не сказал. Так что ты там всё время обо мне говоришь? И кому?

— Ну, я…

— Да? — многозначительно подалась вперёд я.

— Что ты не такая, как Паркинсон или Милли.

— Это не открытие.

— Нет, я не про манеры там или происхождение. Ты как-то проще, поэтому интересней.

— Блейз, — выдохнула я, распрямившись, — изволь выразиться яснее, иначе твои слова можно…

— Да я просто имел в виду, что с ними нельзя говорить за столом или на уроках! Нельзя бежать по коридору, секретничать запросто так. Изучить коридоры. Или в Запретный лес сходить. А с тобой можно, поэтому ты интересней.

— Свой человек, да? — довольно улыбнулась я.

— Да. Стой. Ты подслушивала? — нахмурился Блейз, что никак не вязалось с его вечно ребячески-беспечным лицом.

— Просто у тебя звонкий голос. Но мне было очень приятно это услышать. Правда.

— Вот об этом я и говорю!

— Послушай, если я свой человек, то почему вы не обратились ко мне за помощью раньше и… — запнулась я, чуть не упомянув о своих неблаговидных действиях, — и дотянули до последней недели?

— Ты меня прости, конечно, но у тебя всегда такое лицо, будто за спиной ты держишь квиддичную биту и не постесняешься ей треснуть.

— В самом деле? — изумилась я, прижав руку к щеке, в попытке немедленно удостовериться в этих словах.

— А вчера ты была такая открытая, смеялась, вот я и рискнул.

— Надо было давно рискнуть, я уже две недели как хочу вам помочь.

— В самом деле? Так что ж ты молчала!

— Боялась задеть, — шепнула я, отвлечённая громким жестоким смехом. В данную секунду слизеринцы строили несбыточные, но приятные планы четвертования.

— Блейз?

— Да?

— Я понимаю, после войны было тяжёлое время и всё в этом роде, но… Я бы не сказала, что слизеринцы как-то против Тёмного лорда.

— Тшшш, ты что! — зашипел Блейз, завертев головой по сторонам. — Конечно они не против. По большей части даже за.

— Я не понимаю, разве от этого не было много проблем и всех нынешних сложностей? И за что вообще они боролись, и почему…

К моему сожалению, наша занимательная во всех смыслах беседа была прервана появлением старост во главе с деканом. Смотрела я на него теперь совершенно по-новому. Все разговоры в гостиной, весь ропот и шепотки стихли в один миг, остались только внимательные взгляды. Будто кукольные фигурки слизеринцы замерли, вонзив в декана ожидающие взгляды, как стрелы. К общему неудовольствию, активные действия были запрещены, так как грозили привлечь ненужное внимание и принести неприятности не только самим студентам, но и их родителям, занимавшим посты в Министерстве. Да и не только в нём. Так же вскользь был дан совет не вестись на глупые провокации. В самую последнюю очередь выяснилось, что близнецы Уизли уже отбывали наказание под надзором Филча не только за длинный язык, но и за вчерашний разбой. Это немного всех угомонило.

— Явно это просто так не кончится, — угрюмо протянул Нотт, когда мы тайком проникали в мою комнату.

Минут пять мы спорили о месте проведения занятий. Я настаивала на своей комнате: там мне было спокойнее. Блейз же оппонировал, что это против всех правил приличий и что могут поползти точно такие же слухи, как про Эйвери и Шаффик. Надо оно нам? Но блуждания по ночным коридорам могли добавить нам проблем, возражал Нотт. Это нам было нужно ещё меньше. Итак, в мою комнату мы крались, словно воры. Я едва удерживалась от смеха: старые привычки новым окружением не разотрёшь.

Само «занятие» проходило невесть как, хотя бы потому, что я не успела к нему толком подготовиться. Увлечённая тем, чтобы заставить сокурсников обратиться за помощью я совершенно не подумала о том, как научить их чарам на самом деле и приняла роль профессора неподготовленной. Хотя и чувствовала себя важной донельзя.

Несмотря на мои страхи, тренировка с Забини проходила легко. Пару раз мне нужно было замедлить его движения, сделать их чуть менее размашистыми, иногда направить свою магию вместо его, и вот он уже сам прекрасно колдовал. С Ноттом было сложнее. К его движениям и формулам нельзя было придраться, но, тем не менее, пуговицы либо упрыгивали с низкого столика, либо просто сохраняли обычную форму, насмешливо поблескивая в тёплом свете оранжевых ламп. Я никак не могла придумать, как же ему объяснить, что он просто неверно распределял свою силу, то слишком мало, то слишком много.

— Что ты чувствуешь, когда колдуешь? — напрямик спросила я, после часовых бесплодных попыток. Совсем рядом с нами Блейз отпирал и запирал дверь.

— Раздражение, — буркнул Нотт, буравя взглядом пуговицу.

— Нет, я не об этом. Как ты чувствуешь магию?

— Магию?

— Ты чувствуешь, как она струится сквозь руку и палочку?

— Теперь я вообще чувствую себя сквибом! — уязвлено ответил Нотт.

— Всё потому, что ты слишком раздражён. Расслабься.

— Расслабишься тут, — взорвался Нотт, сдерживавший себя слишком долго. — Контрольная уже в пятницу, и я не сдам!

— С таким умонастроением — конечно.

— Говорю тебе, ничего не выйдет! Я устал. Я провалюсь. И отец меня точно убьёт, — сжал он переносицу двумя пальцами.

— И ничего не убьёт! — выставила я руки вперёд. — Если я обещала тебе помочь, то я помогу, даже если придётся сидеть тут до утра!

— До утра?! — круто повернулся Блейз.

— Да, — уверенно пообещала я.

— Может, я тогда хоть на кухню схожу? Что?!

— Коллопортус — Алахомора, — важно напомнила я. — Нотт, у меня идея.

— Просто Тео, я же просил. Что за идея?

— Ладно, просто Тео, идея в том, что тебе нужно завязать глаза, тогда тебе будет проще почувствовать в себе магический поток.

— Я скажу честно, тогда я напрягусь ещё больше.

— Да брось! Ничего я тебе не сделаю. Блейз за мной проследит. Да, Блейз?

— Можешь на меня положиться, — улыбнулся тот, махнув палочкой мимо двери и тем самым разметав по полу мои конспекты.

— Я всё соберу! — кинулся он к пергаментам.

— Теперь мне ещё страшнее, — опустил плечи Тео.

— Эй! Я вообще-то, всё слышу!

— Тео, твой галстук.

Когда галстук, наконец, был завязан на глазах и я удостоверилась, что сквозь него ничего не видно, я пыталась успокоить сокурсника спокойным мерным разговором, примерами и сравнениями, доводами, в основном уверяя в том, что времени у нас ещё полно. Блейз, уже окончивший освоение чар, изнывал от скуки, убеждая, что ещё один ужин необходим всем нам. Это было мило, по-дружески, но отвлекало Тео и нервировало меня.

— Да иди ты уже наконец! — не выдержала я. — И не дай Мерлин вернёшься без пирожных!

— Принято! — воскликнул Блейз, почти закрыв за собой дверь.

— Зачем ты позволила ему уйти? Вдруг его кто-то поймает? Одного так точно поймают. И сразу после вчерашнего.

— Никого не поймают, — заявила я, внутренне не слишком уверенная в своих решениях. — Но он отвлекал тебя. Забудь про Блейза! И дыши глубже. Вот так. А теперь представь, что в самом центре твоей груди есть шар, доверху наполненный магией. И отложи палочку в сторону, просто чувствуй.

Если говорить совсем честно, делала я это всё не столько ради Тео, сколько ради себя. Такая возможность понаблюдать чужую магию! И никто не обвинит меня в слишком долгом взгляде. На первый взгляд магическое ядро Тео ничем не отличалось от моего, разве было чуть больше в размерах. Но вот сама структура магии… Она была совсем другой. Моя будто состояла из капелек воды, слившихся в ручейки, которые, проходя через всё тело, в итоге стекались в озеро в центре груди. Его магия больше напоминала песок. Мелкий, рассыпчатый, насыщенного кофейного цвета. А вот у Забини структура была совсем другой! Я никак не могла понять, в чём же тут дело и решила начать вести записи. Вдоволь наглядевшись на «песок», обратила более пристальное внимание на сами нити, которые словно вены и артерии, разносили магию по телу. У Нотта они не были прямыми, как у меня, а напротив, в некоторых местах имели сужения. Где чуть больше, где чуть меньше. Может, от того ему сложнее?

Пока я размышляла об этом, Нотт уже успел успокоиться. Конечно, настолько, насколько он мог быть спокоен с завязанными глазами и малознакомым человеком за спиной.

— Отлично. А теперь, возьми палочку. Начинай, а я буду тебя направлять.

— Арахнифорс, — размеренно произнёс Нотт, и магия пришла в движение.

— Чувствуешь что-нибудь… Особенное?

— Вроде того.

— Чуть больше, — посоветовала я, наблюдая за магическим потоком. Как я и подозревала, в местах сужений магия на краткий миг застаивалась, а потом выплёскивалась слишком сильно. — М-м, попробуй выпрямить руку.

— Арахнифорс.

— Наверное, саму руку пониже, а запястье наоборот, выше. Просто представь, что тебе из палочки нужно высыпать песок. Размеренно.

— Арахнифорс.

— Поверни саму кисть, пальцами вверх, — увлеклась я, наклонившись к самым волосам Нотта.

— Арахнифорс. Что-нибудь вообще происходит?

— Ну, как тебе сказать…

— Я так и знал, — насупился Нотт.

— Полу-пуговица полу-паук уползает со стола. И если ночью это заползёт мне в ухо, клянусь, я…

— Она ползёт! — воскликнул Нотт, сорвав галстук со своих глаз. — Ползёт!

— Останови её!

— Ползёт! — хвастался сокурсник вошедшему пакету с ногами.

— Домовики меня так нагрузили, будто я собираюсь угостить целый факультет!

— Празднуем! — хлопнула в ладоши я.

Разошлись мы только в третьем часу ночи. То ли уж нам было очень весело и приятно проводить друг с другом время, то ли ребята ждали, пока все остальные улягутся, чтобы их не застали в женской комнате ночью. В любом случае, я не возражала, хотя мы и говорили совсем не о том, о чём мне хотелось. Мне показалось, что после случившегося за ужином было бы как-то неприлично спрашивать про битву в Косом переулке у Нотта.

Следующий день пролетел незаметно и почти не был наполнен событиями. Разве только Тео то и дело превращал пуговицы в пауков, а ложки в бабочек, да Блейз отпирал все запертые двери, а открытые — запирал. В то же время Малфой так и не смог осилить Агуаменти. Краем уха я слышала, как ему советовали обратиться ко мне. «Она так понятно объясняет», — делился Блейз своим впечатлением, после пересказанного мною параграфа о превращении твёрдых тел «человеческим» языком. Чуя ещё одного потенциального ученика, я старалась натянуть на лицо милую улыбку, помня о вечернем откровении Блейза. Надо сказать, что улыбка не была моим коньком и лучше бы я ходила угрюмой, как и обычно. В результате Малфой обратился ко мне только через день. С горем пополам я уговорила его заниматься в своей комнате, через час к нам должен был присоединиться Блейз, желавший попрактиковать чары под профессиональным присмотром. Я подозревала, что мне открыто льстят, но всё равно задрала нос.

С Малфоем дела обстояли почти так же, как и с Тео. Примерно такое же ядро, только магия бледно голубая и похожая на мою, но всё с теми же «сужениями». Пока Мафой с закрытыми глазами и вытянутой вперёд рукой настраивался, я, поглаживая подбородок, рассуждала о возможности существования магических опухолей. Не то чтобы я знала так уж много об опухолях, но…

— Агуаменти, — неожиданно выдал Малфой. — Что опять не так?

— Почувствуй поток, волшебство внутри себя. Сосредоточься. И. Попробуй поднять всю руку выше, а кисть опустить. Вот так, да.

— Мне не удобно.

— Ты ещё не попробовал.

— Агуаменти! — магия Малфоя была более подвижной, или чуть более быстрой, чем у Тео. Мою дверь облило водой. Втайне я была не очень этим довольна. — Ты видела?

— Ты просто молодец. Я ни минуты не сомневалась, что у тебя всё получится, — выдала я заготовленную фразу, прекрасно зная, как Малфой падок на похвалу.

— Агуаменти! Агуаменти! Агуаменти! — беспрерывно восклицал он, не в силах сдержать радость.

— Нет, стой! Ты что сделал? — кричала я, сверху донизу облитая водой.

— Я это не нарочно! — сделал Малфой большие глаза, разведя руками. — Я сейчас всё высушу!

— Нет, не надо! Малфой! А ну брось смеяться! Я серьёзно! — кричала я, стремительно подлетев к овальному зеркалу. Катастрофа была гигантского масштаба: в меня будто ударило молнией, заставив волосы максимально выпрямиться и торчать во все стороны. — Кому придёт в голову сушить волосы очищающим заклятием?! Ну кому?!

— Я другого и не знал!

— Я тебе покажу не знал! А ну стой! Агуаменти!

— Я единственный наследник своего рода! — сиганул Малфой на мою кровать. В обуви!

— Конец твоему роду! Агуаменти! Агуаменти! — кричала я, поворачиваясь по кругу и ни сколько не заботясь о том, что заливала собственную постель. Если бы нужно было затопить всю комнату, я бы и на это решилась. — Агуаменти! Ага! Экскуро!

Упавший на пол Малфой приподнялся на локтях, взглянул в зеркало и на его обычно самоуверенном лице отразился ужас. Шок.

— Кошмар! — воскликнул он, с торчащими во все стороны светлыми волосами. От прически не осталось и воспоминания. Раздался стук в дверь.

— Это, наверное, Блейз, — повернулась я, оправляя мокрую мантию.

— Не открывай! — воскликнул Малфой, подрываясь с пола.

— Да вот ещё!

— Нет!

— Да!

— Нет! — но поздно. На нас поражённо уставился Блейз с так и замершей в воздухе рукой.

— Ребята, — наконец прервал он обмен взглядами. — Я не знаю, что вы делали, но как присоединиться к вашему Братству Одуванчиков?

Переглянувшись с Малфоем и коварно улыбнувшись друг другу, мы за руки втащили в комнату нового члена «братства», захлопнув за ним дверь.

— Агуаменти!

— Эй! Я же говорил, что Трис тебе поможет! — ничуть не обиделся Блейз.

— Эскуро!

— Эй! Мои волосы!

* * *

— Вы просто идиоты, — ругался Нотт, когда мы вчетвером крались по замку. Его мы тоже заколдовали. Чисто за компанию. Всем почему-то казалось, что «посвящению» он был не рад.

— Давайте побыстрее, — подталкивала я. — Скоро ужин, а Флитвика может и не быть на месте.

Вдоволь отхохотавшись друг с друга, мы решили приводить внешность в порядок. Но не тут-то было! Волосы не желали лечь нормально даже после основательного мытья головы, сохраняя свой кошмарный объём. На ужин в таком виде явиться было нельзя. Было решено просить помощи. Снейпа в кабинетах не оказалось. Нотт, заметивший, что мы опять куда-то намылились, решился остановить нас от наживания неприятностей на свои… На факультет. Ну и, его приняли…

— В Братство Одуванчиков!

— Забини, это даже звучит не круто, — пробубнил Малфой, пониже надвинув капюшон.

— Если Филч нас увидит... — завёлся Тео.

— Да не узнает он нас! Больно надо! Тем более, он вполне доволен наказанием близнецов.

— Там Розье! Сворачиваем! Сворачиваем! — зашикал Малфой, ташя всех за ближайший угол.

— И чего он так взъелся! Вышли же они из своего больничного крыла! — негодовал Розье, проходя мимо нас.

— Может, не стоило так сильно? — тревожно предположил Трэвэрс.

— Скажешь тоже: не стоило! Зато теперь мы все в команде.

— В свете последних событий это происшествие нам не на руку, — голосом, полным внутреннего спокойствия, заметил МакНейр. — Гриффиндорцы этого не упустят.

— Да пёс с ними. В конце концов, какое им дело?! Не их же студенты пострадали.

— Гриффиндорцам, может, и нет дела, а вот профессорам…

— Давайте быстрее, — позвала я, когда старшекурсники скрылись за поворотом.

Профессор Флитвик, окинув весёлым взглядом наши прически и оценив старание на внеклассных занятиях, милостиво обучил всех заклинанию сушки волос. В тот вечер в Большом зале я чувствовала себя так, будто сидела на огромном пушистом облаке. После заклинания волосы стали идеально ровными, а после трехразовой мойки — блестящими, обрамляя лицо двумя шелковистыми лентами. Я вполне могла бы рекламировать какой-нибудь шампунь. Правда, Паркинсон не забыла намекнуть, что распущенные волосы за столом не есть хорошо. Но кому какое дело до какой-то Паркинсон, когда мне был благодарен сам Малфой?

* * *

— Чувствуете? Это запах свободы, — довольно протянул Блейз, когда мы погожим пятничным деньком растянулись у самой кромки озера, где кальмар лениво протягивал к нам одно фиолетовое щупальце.

— А куда подевался Малфой? — поинтересовалась я, оглядев всех вокруг.

— Да он, наверное, отцу пишет, — предположил Крэбб.

— Главное, и повод есть, — легко рассмеялся Тео, подставив лицо под тёплые солнечные лучи.

— Я тоже, пожалуй, напишу, — поднялся Гойл с по-осеннему подсохшей травы. — А ты ещё говорил, что не выйдет! А оно вон как!

— Смотрите, чтоб об этом никто не услышал.

— Расслабься, Тео, всё же кончилось хорошо, — успокаивающе похлопала я Нотта по плечу, другой рукой поглаживая карман мантии, набитый галлеонами.

Всё дело в том, что Малфой, окрылённый своим успехом, пожелал помочь и друзьям, как бы странно это ни было. Я с энтузиазмом согласилась, видя возможность и для укрепления отношений, и для наблюдения за чужой магией. Крэбб и Гойл, честно говоря, мало оценили этот великодушный порыв, и когда я уже завязала им глаза, попросила настроиться и почувствовать поток внутри себя, Крэбб расслабился так, что аж захрапел. Я была оскорблена в лучших чувствах. Малфой тоже. Но эта обида принесла мне неожиданный доход. Крэбб и Гойл, пристыженные тем фактом, что попозорят факультет, предложили одну авантюру. Я незаметно выполняла за них контрольные, они мне за это платили. Срубленные… То есть заработанные десять золотых приятно грели и мой карман, и душу. Правда, я чуток перестаралась, и Гойл сдал Агуаменти аж на «Превосходно». Собственно, об этом он и ушёл писать.

— Кстати говоря, — повернул голову Блейз, открывавший шоколадную лягушку, — почему это профессор Флитвик дал тебе такое странное задание?

— Я думаю, он был уверен, что чары я освоила хорошо, и захотел проверить теорию. А почему это Репаро не может починить одежду, если смог заново отстроить аж целый Колизей?

— Наверное, это одно из исключений или загадок магии, — пожал плечами Тео, зажмурив от солнца глаза, как довольный кот. — Как в трансфигурации с анимагией или с этими исключениями в законах Гэмпа… То что нельзя создать еду из ничего или…

— Ой да хватит! — воскликнул Блейз. — Только сдали, а они о своём!

— Спасибо, — тихо шепнул Тео, протягивая коробку шоколадных лягушек, — если бы ты не помогла, я был бы сегодня, как Уизли.

Рональд Уизли был одним из немногих, кого МакГонагалл отправила на пересдачу. Трудно было сказать почему: то ли он мало практиковался, то ли действительно боялся пауков, как объяснил профессору. Одно было точно — не моих рук дело.

Меня больше всех вместе взятых интересовала Грейнджер. Ей удавалось всё настолько хорошо, что я заподозрила у неё способность к видению магических цветов. Быть может, я бы и рискнула завести с ней разговор, если бы не наше постоянное соперничество. И цвет галстука здесь был совсем ни при чём. Кто первой поднимет руку, кто напишет эссе длиннее, кого похвалит учитель, кто утащит с библиотеки больше книг… Одновременно с этим мы вместе занимались на чарах — профессор Флитвик почти требовал, чтобы пары учеников были с разных факультетов. Должно быть, это была его лепта в установление гармонии в школе. Гриффиндорцы и слизеринцы, ещё до скандала, не особенно желали сотрудничать. А Флитвик всё ждал. Встав самой первой, я устроилась рядом с Грейнджер. Хочешь чего-то добиться — занимайся с лучшими. При этом мы не удосужились обменяться даже словом. Обе чувствовали за спиной настороженные взгляды. Хотя я видела, что её так и подмывало поговорить. По правде говоря, я тоже не была против беседы с умным человеком. К тому же, я испытывала к Грейнджер что-то вроде понимания или солидарности. На своём факультете она точно не была любимицей, и друзей у неё, как и у меня, не было. Никто не говорил ей спасибо за заработанные балы, никто не шёл рядом с ней в коридорах, в библиотеке стул рядом с ней всегда пустовал. Я даже не видела, чтобы с ней кто-то разговаривал в Большом зале. В таких случаях она обычно сама завязывала беседу с гриффиндорцами, поучая их, рассказывая, как правильно взмахнуть палочкой, произнести заклинание. Их это неизменно раздражало. Мы были с ней похожи. Только я те же самые качества смогла обернуть себе на пользу, смогла снискать к себе расположения. Обманом, коварством и подставами, но смогла. А Грейнджер — нет. А ещё я помнила, как в Гринготтсе она дёргала за рукав своего отца. Обычно, это больше всего и мешало мне общаться со сверстниками.

— И с днём рожденья! — радостно воскликнул Блейз, после чего остальные присоединились к нему. Я была тронута. Просто потому, что утром моя голова была занята только контрольными, обманом и деньгами, а сейчас мысли утекли в мрачное русло об отсутствующих родителях. Об одинадцатилетии я совсем забыла. К тому же, я вообще не любила этот день точно зная, что родилась в какой-то другой.

И хотя усиленно улыбалась и благодарила за внимание и внезапные подарки в виде сладостей, на самом деле мне было грустно. Я точно знала, что Крэбба за его «Выше ожидаемого» похвалят. За то же самое похвалят и Забини. Малфою, я готова была поспорить, пришлют с дома целую коробку угощений. И только мне за все «Превосходно» никто не скажет ни словечка. Это ужасно обижало. Я сидела среди радостных расслабленных сокурсников с коробкой шоколадных лягушек на коленях, но ощущала себя одиноко, как никогда. «И в самом деле, неужели я думала подружиться с ними, когда между нами такая пропасть?» В то время мысль, что полная обеспеченная семья не равна счастью была за пределами моего понимания, а жалобы ребят на ссоры с родителями, какие-то отказы с их стороны или недопонимание воспринимались мной, как чистейшая блажь. Я искренне была уверена: они не знали, что такое настоящие сложности. А раз не знали, то и понять не могли, а раз не могли, то не друзья. И все буйные краски осеннего дня померкли.

Когда мы возвращались в подземелья, я была по обыкновению угрюма и молчалива. А тут ещё Малфой вывернул из-за угла да с такой довольной физиономией, что захотелось дать ему в нос. Сжав кулак, я выдавила из себя улыбку, которая показалась мне приветственной. Когда он сказал, что нужно поговорить и непременно наедине, я мысленно приготовилась к неприятностям.

— И что это? — хмуро вздохнула я, исподлобья наблюдая за Малфоем.

— Как что? Твой подарок!

— Мой — что? — недоверчиво поглядела я на цепочку с кулоном капелькой.

— По-да-рок, их обычно дарят.

— Мне?

— Ты видишь здесь ещё кого-то?

— А что вдруг? — подозрительно прищурилась я под театрально горестный вздох Малфоя.

— Ты мне помогла, я хочу тебя поблагодарить, но чем-то большим, чем коробка конфет, это раз. Два, у тебя день рожденья и почему бы не объединить эти два события?

— Я… не могу его взять, — чуть отступила я назад, чувствуя себя глупо и обескуражено. Казалось бы, только пару часов назад жаловалась на жизнь, но нет. Серебренная цепочка казалась мне слишком большой платой. Будто теперь я была обязана её отработать. Малфой, тем временем, начал оскорбляться и терять терпение.

— Почему? Тебе не нравится?

— Нравится, что ты! — облизнула я губы, не сводя глаз с кулона. — Просто это же дорого.

— А какая разница?! — всплеснул руками Малфой. — Это мой подарок, я не хочу дарить ерунду. И вообще, что хочу, то дарю. Так тебе не нравится, всё-таки, да?

Растрогавшись такой внезапной перемене событий и переживая почти забытые эмоции от простого получения подарков, я совершенно растерялась, продолжая молча стоять посреди тёмного слизеринского коридора, освещённого только слабым светом зелёных ламп. Кулон поблёскивал всё соблазнительнее, но я всё не решалась его принять. Тут подвижная стена гостиной отъехала в сторону. В моей душе шевельнулось что-то злое, очень похожее на месть и злорадство. Ухватив Малфоя за локоть и не дав ему повернуться я затараторила то, что первым пришло в голову:

— Мне очень приятно, Драко, получить от тебя подарок, тем более такой красивый. Просто ты застал меня врасплох и я растерялась. Но я ни в коем случае не желала тебя обидеть. Может быть, в знак примирения ты сам наденешь его на меня?

— Кхм, м-м, хорошо, — порозовев от удовольствия, согласился тот, чувствуя себя кем-то вроде покровителя. Ведь надевать на даму украшения — так по-взрослому. А уж как приятно слушать извинения и похвалу в одном разговоре!

Ко всему прочему, дарение украшений было делом очень тонким, очень личным, о чём я, будучи неосведомленной, так легкомысленно попросила. Несмотря на малый возраст, мужская гордость взыграла в Малфое с до этого небывалой силой. Ему ведь, чуть ли не в первый раз в жизни удалось смутить девушку. И ощущение это, вероятно, было весьма захватывающим: он не спешил уйти или хотя бы отойти на приличное расстояние, переживая момент триумфа. Острым взглядом я приметила застывшую за его спиной Паркинсон, облачившуюся в длинное коньячного цвета платье. Судя по взгляду, ей очень хотелось запустить свои острые ноготки прямо в моё лицо. Только сила воспитания удерживала её на месте. И мне стало совсем хорошо. Мир снова виделся в ярких тонах, а на губах заиграла улыбка. Глаза заблестели. Малфой принял это на свой сугубо личный счёт.

— Драко, — выдохнула я, наклонившись к самому лицу Малфоя, рождая в голове у Паркинсон совсем страшные мысли,— скоро первый урок полётов, а я, ты понимаешь, совсем не умею летать и никогда не пробовала. А ты так хорошо в этом разбираешься. Может быть, ты будешь столь любезен, что…

— Я тебе всё расскажу, — мгновенно ответил он, вдохновлённый всеми доказательствами расположения, к нему проявленными. И с таким усердием повёл к пугавшему стадиону, что растрепались волосы. Но я готова была и на это, лишь бы посильнее задеть Паркинсон. Я не могла ничего ей возразить ни по поводу внешности, ни по поводу происхождения. Но могла заставить её страдать. И осознание, что даже у таких напыщенных девиц, как Паркинсон, были слабости, вызывало в груди чувство радости. Тем более, что слабости эти столь просты и обыкновенны.

Завершением вечера стал явившийся в гостиную Снейп, который, как и было обещано старостами, каждый месяц приходил хвалить за успехи и наказывать за неуспеваемость. Он-то и отметил мои «Превосходно», что сделало абсолютно счастливой.

* * *

В первый вторник октября начинались такие долгожданные уроки полётов. Погода как нельзя лучше располагала к занятиям. Яркие солнечные лучи, растянувшись во все стороны, грели всё, до чего могли дотронуться, окрасив небо в нестерпимо голубой цвет. Как и говорил ранее Малфой, мётлы на вид выглядели весьма потрёпанными, но это ничуть не мешало их изучать, пока остальные болтали меж собой, ожидая и гриффиндорцев, и профессора. Как и любая магическая вещь, мётлы обладали собственной энергией. И, вероятно, чем-то похожим на характер. Не всем ученикам удалось поднять их вверх. Чьи-то даже с места не двинулись, чьи-то и вовсе укатились подальше. Словно ездовые лошади, мётлы чувствовали тех, кто не особенно желал оказаться в воздухе. Древко моей немного приподнялось над землёй, и с треском опустилось обратно. Потому как и желания мои были весьма смешанными. Злость, родившаяся из чужого смеха, заставила рассеять все сомнения.

Традиционно сдвоенные уроки Гриффиндор-Слизерин не проходили без происшествий. Особенно теперь. Нотт утверждал, что во всём произошедшем косвенно виновата я, так как именно мои улыбчивые поощрения, моё внимание и интерес заставили Малфоя осмелеть или обнаглеть, и, наплевав на наставления декана, унестись в воздух с напоминалкой Лонгботтома. Я же искреннее обвинений не принимала, считая, что Малфою-то и повод не нужен.

Буквально десять минут назад мы могли наблюдать, как Поттер чуть не расшибся в лепёшку о стены замка. Кто-то начал делать ставки. И как раз в тот момент, когда Поттер развернулся в воздухе и полетел обратно. Не позавидовать и не восхититься этим пилотажем было трудно.

А буквально пять минут назад пришедшая профессор МакГонагалл увела с собой Поттера. В результате чего Малфой выглядел довольным донельзя, убеждённый, что теперь-то Гарри Светлого Потера исключат. Зачем и почему это так нужно Малфою — было не очень ясно. Урок окончился рекордно быстро. Красно-зелёным потоком мы стекались к замку, чтобы вернуть мётлы обратно. Пока мы шли, я рассуждала о том, что упавший с метлы Лонгботтом не просто не вызвал жалости, я чувствовала к нему пренебрежение. Он всего-то упал и всего-то вывихнул руку. Ничего серьезного. Но как разревелся. Кто-то рядом охал и ахал, жалел его, и я снова пришла к мысли, что моё восприятие мира отличалось от людей вокруг. Это совсем испортило мне настроение. Краем глаза я отметила Грейнджер, шагавшую с высоко поднятой головой и всем своим видом демонстрировавшую, что это кошмарное нарушение правил к ней никак не относилось. В то же время Уизли удручённо перебирал ногами, недобрым взглядом буравя землю. Малфой, чувствовавший себя на вершине мира и подбадриваемый смехом Крэбба и Гойла, был не в силах остановиться.

— Следующий урок теперь только через неделю, — уныло заключил Уизли, с умилительной тоской глядя на метлу, будто он оставлял своего любимого домашнего питомца чужим людям.

— Уизли, положи уже метлу на место. А-то ненароком сломаешь, и придётся возмещать убыток. Пари держу, она стоит дороже, чем весь ваш дом.

— Да заткнись ты уже, задница королевская! — воскликнул тот с побагровевшими кончиками ушей. Малфой переменился в лице. То ли от самого обращения, то ли от того, что оно пришлось по душе фыркнувшему Блейзу.

— А правда, что у вас на всю семью одна метла? — наклонился вперёд Малфой, понизив свой голос до доверительного шёпота, который было отлично слышно в наступившей тишине. В воздухе запахло ссорой, если повезёт, дракой, и присутствующие в предвкушающем ожидании шоу затаили дыхание. — Ваш папаша так сильно на вас экономит? Или платят мало? А! Я знаю, он спускает все деньги на магловские безделушки?

— Импедимета! — воскликнул уже красный Уизли.

— Да ты ещё и прицелиться не можешь!

— Импедимента!

— Ты неправильно взмахиваешь! — шагнула вперёд Грейнджер в дружественной попытке помочь.

— Ой, отстань!

Все студенты, словно волны от скал, отхлынули от двух спорщиков. Никому не хотелось почувствовать на себе заклятие ватных ног.

— Я слышал, метла настолько старая, что ей можно только пол мести! Сдайте её в музей, это почти реликвия.

— Я же сказал тебе заткнуться! — воскликнул Уизли, круто повернувшись на месте, до белых пальцев сжав древко метлы.

Старые сухие прутья зацепили чёрную ткань. Уизли этого не заметил, но почувствовав какое-то сопротивление, рванул со всех сил. Раздался характерный треск.

— Ты-ы-ы, — выдохнула я, ловким движением сняв мантию с плеч, чтобы оценить масштаб повреждений. — Ты что сделал?!

— Что сделал? — раздражённо отвернулся Уизли от всё больше забавлявшегося Малфоя.

— Ты порвал мою мантию!

— Починишь!

— Болван! Репаро не действует на одежду! — в исступлении воскликнула я, тряся мантией, как пиратским флагом. — Как я теперь ходить в ней буду?

Случайно сказала я то, что волновало больше всего. Мантий две, одна в руках, вторая в стирке. Это теперь или ходить в зашитой, что не укрылось бы от Паркинсон, или в грязной, что попросту не приемлемо!

— Купишь новую, — буркнул Уизли, разворачиваясь к Малфою. Я чувствовала, как задёргалась бровь. В мгновение ока я оказалась рядом, развернув обидчика за плечо.

— Это ты мне купишь новую, — нашла выход я, совсем не следя за громкостью голоса. — Ты виноват!

— Он виноват!

— Это была твоя метла!

— Под ноги нужно смотреть!

— Ах так! — воскликнула я, распрямив руки по швам и вообще вытянувшись всем телом, чуть ли не в струну. Потемневшие глаза яростно осматривали обидчика с ног до головы. В конце концов, взгляд зацепился за пуговицы, породив в голове план.

— Арахнифорс! — мгновенно взмахнула я палочкой, опередив Уизли. По его телу бегало с десяток маленьких пауков. Я считала себя отомщенной и удовлетворённо выдохнула.

Страшный низкий вопль пронзил весь первый этаж. Уизли, как было видно, действительно очень боялся пауков. Яростно ударяя себя в грудь, грозя оставить синяки, он пытался согнать страшных монстров, убегая на ходу. Спиной он врезался в Гойла, повалив того на землю. Малфой оказался неожиданно юрким. Забини тоже оказался пронырливым и ловким, а вот Нотту не повезло: Гойл упал прямо на него и из-за своего веса никак не мог подняться на ноги, размахивая конечностями как огромный беспомощный жук. Из-под его мантии было видно только чёрный туфель щуплого Нотта. Не менее крупный Крэбб в одиночку старался поднять Гойла, пока остальные тащили Нотта. Битва была неравной.

— Слезь с моего лица, — хрипел побагровевший Тео из-под приподнятой спины Гойла.

Всю эту нелепую сцену настиг логичный итог:

— Все к деканам! — недовольно воскликнула профессор Хуч.

Атмосфера ссоры, появившаяся ещё на квиддичном поле, сама собой перенеслась в Большой зал. Гриффиндорцы, а особенно близнецы Уизли, которым и так уже досталось, не сводили недобрых глаз с нашего стола. Младший Уизли на ужине отсутствовал: эту ночь он должен был провести в больничном крыле под бдительным присмотром мадам Помфри и действием Успокоительного зелья. Ситуацию подогревали слизеринцы, которые никак не походили на наказанных студентов.

По школе прошёл нехороший слух, что Поттера не исключили, а в обход всех правил назначили ловцом. Флинт, уже наслышанный о таланте Поттера, был в бешенстве. Сами помогли найти команде соперников недостающего игрока! И ещё какого! В тот вечер я хорошо поняла, что имели в виду старосты говоря, что репутацию придётся выстраивать самим. Первое время Малфой, конечно, пользовался некоторыми привилегиями благодаря статусу отца. Это, так сказать, была просто выгодная стартовая позиция. Но вот он допустил крупный промах, и всё его реноме разрушилось, как карточный домик. Он, конечно, обещался довести всё это нарушение до ушей отца, но... Но всем уже несколько поднадоело выслушивать диффирамбы Малфою-старшему. Нужно было уметь шевелиться самостоятельно. Я наблюдала эту сцену с мстительным удовольствием, так и не предприняв попытки поддержать хоть кивком головы.

Все его оскорбления по поводу денег порядком достали.

Следующим же утром всех жителей подземелья разбудили громкие визги Мелины Фоули, бегавшей по коридору с волосами цвета сочной зелени. Пару минут понадобилось всем остальным, чтобы подлететь к зеркалам и громко оценить свой новый облик. Спустя десять минут отборной волшебной ругани и неисчислимых попыток смыть эту гадость, в гостиной состоялось общее экстренное собрание.

— Я, должно быть, отвратно выгляжу! — предполагала Дороти Шаффик.

— Если ты говоришь подобным образом о себе, то как же выгляжу я! — ужасалась Мелисса МакМиллан.

Слизеринцы, двинутые на своей внешности, то есть весьма щепетильно относящиеся к внешнему виду, строили планы мести. Вопрос «кто» даже не стоял. Виноваты в этом, конечно, близнецы Уизли. Потому что больше некому. Тем более, это их брат вчера попал в лазарет.

— Мы должны пойти к Снейпу! — предложил Флинт. — Он наверняка найдёт способ избавиться от этой гадости.

— Как думаете, краска токсична? — в особенности ни к кому не обращаясь, спросила Роули и меня захлестнуло всеобщей волной ужаса.

— Думаете, она кожу разъедает?

— К Снейпу! — скомандовал Осберт, указав пальцем на подвижную стену.

Будто подслушав и откликнувшись на это желание, стена отъехала в сторону, явив нам декана с точно такими же зелёными волосами. Это было настолько неожиданно, что казалось, гостиная на веки погрузилась в тишину. Молчаливые, со спутанными зелёными волосами и с несходящей с лиц бледностью в свете вод Чёрного озера все мы больше походили на утопленников с горящими злостью глазами, искавших свою жертву.

В следующую минуту коротко, но весьма эмоционально декан говорил о том, что в сложившихся условиях слизерицам едино придётся проявить мужество и стойкость в попытке вернуть факультету должное уважение. Он призывал восстановить справедливость любым путём, лишь бы только путь этот был в рамках министерских законов.

Эту речь слизеринцы восприняли, как команду фас, единогласно проголосовав за карательные меры. Для их конкретизации было решено собраться в гостиной этим же вечером, проигнорировав все секции и дополнительные занятия.

Но нет ничего такого, из чего студенты Салазара Слизерина не смогли бы извлечь хоть крох выгоды. Так Фоули каким-то чудом успела выкрасить несколько прядей в серебряный цвет. Эту идею мгновенно подхватили остальные, и гостиная превратилась в импровизированный парикмахерский салон. На завтрак мы страшно опоздали, зато опоздали все вместе, вызвав всеобщее недоумение. Зато не смех. Трудно смеяться над целой толпой разновозрастных волшебников, которые так чтят идеалы своего факультета, что даже решились изменить внешность. Даже смогли уломать на это декана. В общем, за столом все усиленно строили из себя невозмутимость, разве что непривычно громко постукивали вилками о тарелки. «Достоинство во всём», — голосом, полным внутреннего покоя напоминала Роули. «Достоинство во всём», — как мантру повторяли остальные, беззвучно разлепляя губы. Всю иллюзию благополучия разрушили смеющиеся гриффиндорцы. По залу поползли обличительные шепотки, сопровождаемые сдержанным смехом и трясущимися плечами.

По глазам сокурсников было ясно одно: война факультетов началась, и пусть пожалеет тот, кто встал на нашем пути!

— Это не лучшая идея, — настаивал Тео по дороге в подземелья.

— Но запись будет играть только сегодня! — возмущался Блейз. — Это новые песни, а потом Мерлин его знает, когда их поставят снова.

— Если новые, то их ещё обязательно повторят.

— Но не подряд!

— Дело-то серьёзное! — привел Тео последний аргумент.

— Они даже не услышат, — был уверен Блейз, прижимавший к груди маленькое радио. Яркий кусочек магловского мира внутри волшебного. — Слишком громко будут обсуждать планы. Думаешь, я и в самом деле могу им помочь? Лучше провести время с пользой.

— Я тебя предупредил.

— Я тебя услышал, но сделаю по-своему.

Под недовольный вздох Тео мы вошли в гостиную, где собралась уже большая часть студентов. Как сжатые пружины, они сидели на диванах, готовые взорваться в любой момент. Для проведения совещания, на котором предстояло выбрать план мести гриффиндорцам, необходимо было дождаться старост. Вчетвером — как-то так получилось, что робкая молчаливая Милли предпочла нашу компанию остроумной команде Малфоя и Паркинсон — мы устроились в наиболее дальнем и наиболее затемнённом углу гостиной. Исподтишка я принялась наблюдать за чужими магическими потоками, очень жалея, что нельзя одновременно вести записи.

Само собрание и обсуждение, в общем и целом, мало меня волновало. Что, собственно, могла я предложить, не окончив даже первый курс. Кто-то предлагал покрасить волосы гриффиндорцев в красный цвет. Но с другой стороны, Уизли особой разницы не почувствуют. Крайс предлагал также испортить гриффиндорцам водопровод. Только вместо краски с кранов должны были валиться слизняки. Была идея про засасывающий внутрь туалет. Чесоточный порошок. Пробраться в прачечную и испортить их мантии. В конце концов, было решено взорвать вражескую башню к Мерлиновой матери. Когда уже большая часть слизеринцев дали на это согласие и обсуждались варианты, как в гостиную ворвался раскрасневшийся Флинт, тяжело дышавший после быстрого бега. Он принёс весть: ловцом Гриффиндора назначен Поттер. Шум поднялся такой, будто вместо башни взорвали подземелья.

— Они не могут! Это против правил, — с авторитетным видом воскликнул Малфой, рывком поднявшись на ноги. — Я напишу…

— Довольно! — гаркнул Монтегю в едва наметившейся тишине. — Ты и без того сделал достаточно, Малфой.

— Но…

— Что «но»? Думаешь, папочка обрадуется, узнав, что ты ослушался декана с такими последствиями?

— Не говори со мной так, — нахмурился Малфой, подавшись вперёд.

— А то что? Можешь написать отцу хоть с десяток писем, но факт есть факт: ты подставил всех, — откинулся на спинку дивана Розье с плохо скрываемым довольством в голубых глазах.

— И ничего не подставил! — вскочила Паркинсон, хотя Малфой дёргал её за широкий рукав мантии. — Наоборот, в этом есть польза. Министру можно написать жалобу на директора. Будто вам не хочется от него избавиться! И я тоже напишу отцу.

— Кажется, твой отец слишком занят выборами в Визенгамот, — сладко улыбнулась Яксли, чьи зелёные волосы волнами рассыпались по плечам. — Или просто слухи?

— Не слухи! — притопнула ножкой Паркинсон.

— Тогда процесс против верховного чародея Визенгамота ему не на руку, — чуть прикрыла Яксли глаза, от чего ресницы бросили на щёки изящную длинную тень.

— Но вы не можете обвинять одного только Драко, — настаивала Паркинсон, пока Малфой безуспешно тянул её назад. — Свенсон вот, к примеру, вообще подралась с Уизли, а вам и дела нет!

— А это тут при чём! — стукнула я кулачком по подлокотнику. — Разве это побудило Поттера сесть на метлу?

— И она тоже нарушила наставления Снейпа, — гнула своё Паркинсон, решительно не обращая внимания на скептичные взгляды. — Из-за этого нападения на Филча всё и началось, — победоносно ткнула она пальчиком в тёмный потолок.

— Так-так, — переплёл пальцы Эйвери, и длинная чёлка скрыла один глаз. — На Филча, положим, я напал. И пусть в меня бросит камень тот, кто здесь ни разу не нарушал правила! Что, нет камней? Хорошо. И вы знаете, что эта проблема выплыла бы наружу в любом случае. Это было делом времени. А вот Поттер-ловец — это уж совсем другой разговор, Паркинсон. Не путай мягкое с тёплым.

— Хватит! — постучал палочкой по столу Осберт, как судья, призывая к порядку разбушевавшихся участников процесса.

— К тому же, — Флинт сложил руки на груди, — мы всё равно не можем никому написать. Потому что, по идее, не знаем. Снейп сам случайно узнал. Нельзя его так подставить.

— Тогда тем более мы должны их проучить! — вознегодовал Осберт. — Так чем будем взрывать?

— Много ли толку во взорванной башне? — Монтегю ударил кулаком по столу, от чего тот жалобно затрещал. — Их просто переселят в другое место. Нет, нужно нечто более грандиозное! И с длительным эффектом. Есть предложения?

Предложения были, но больше всего было бесполезных возмущений. Осберт ещё пару раз стучал палочкой по столу. Я, одним ухом вслушиваясь в распри, наблюдала за Малфоем, а тот в свою очередь, пристально оглядывал сидевших в гостиной, пару раз задержав взгляд на Розье и Эйвери, на Нотте и Забини. Крэбб и Гойл как две оглобли возвышались за его спиной с одинаково выраженной на лицах суровостью, которая больше походила на полное отсутствие интереса и инициативы. Паркинсон в то же время что-то яростно нашёптывала ему на ухо, прикрыв рот узкой ладошкой. Глаза Малфоя сверкнули очень уж нехорошо, и я заёрзала на месте, предчувствуя неприятности. В свете камина кулон-капля выразительно блеснул и жалко померк. К этому моменту слизеринцы несколько выдохлись и замолкли, погружённые в раздумья. Сразу за этим произошло нечто опасное.

«…одна, предсказала будто я

Если сильно полюблю,

То любимого сгублю» — отчётливо доносилось из маленького приёмника.

— Забини, ты что, радио слушаешь? — возмутился и без того разгорячённый Монтегю. Все как по команде повернулись к Блейзу, который безуспешно пытался скрыть проступок. Как на зло радио выскользнуло из рук и упало на пол, по пути проехавшись по подлокотнику, прибавив громкости.

«Что измены не прощу…»

— Да я всё равно в разговоре не участвовал! — сделал провинившийся большие глаза.

— Хочешь сказать, жизнь факультета тебя не интересует? — мгновенно воспользовался ситуацией Малфой.

— Да ничего я не хочу сказать!

«И жестоко отомщу

Не специально, но со зла

Превращу его в осла!

Иа-иа-иа-иа!

Он очень милым парнем был…»

— Зачем ты всё переворачиваешь! — тянулся Блейз за приёмником. Я буквально чувствовала направленные на нас взгляды. Будто стояла под светом прожекторов. «Вот и как теперь быть? Встать на его сторону, или быть как Малфой?»

— Стойте, стойте! — вскочил с дивана Эйвери, широким шагом меря гостиную. — Снейп совсем недавно на уроке упоминал оборотное зелье! А что, если им подлить оборотного?

— И что? — изогнул бровь Осберт, который очень настаивал на взрыве.

— Как что? Только мы используем не частицы человека, а шерсть животных! Осла! Вы же понимаете, гриффиндорцы — те ещё ослы, а мы вернём им их истинный облик. Да мы вообще восстановим равновесие в природе! А эффект, кстати, держится до двух недель. К неудобствам существования их ещё могут отстранить от занятий, а уж мы-то используем это с пользой, и кубок наш!

Этот план сочли коварно гениальным или гениально коварным. Правда, была большая проблема: как заставить целый факультет выпить оборотное, которое, по словам опытных семикурсников, на вкус совсем не сахар. Да ещё и одновременно, чтобы уж точно никто не ушёл безнаказанным. К тому же, варить его целый месяц, и начинать нужно было сейчас.

— Но всё же, как это провернуть?

— Будет зелье, будет и решение, а с подливанием разберёмся за месяц, — решил Монтегю, так нахмурив зелёные брови, точно он собирался выловить каждого гриффиндорца в школе и залить зелье в глотку силой.

В этот же вечер в одну из комнат подземных галерей был перетащен огромный котёл. На вид в нём смог бы спокойно уместиться взрослый человек. Без помощи родителей, как ни крути, не обошлось. Всё-таки не так-то легко раздобыть водоросли, собранные именно в полнолуние, и настоянные в течении двадцати одного дня златоцветки. А уж о том, что рог двурога и шкура бумсланга — редкие ингредиенты, и говорить нечего! Для преодоления этого затруднения было решено писать разным родителям, а те должны были пойти в разные аптеки и в разное время. Чтобы уж точно без следов.

— Не обворовывать же профессора, — ещё раз напомнил всем МакНейр, уходя в совятню, взглядом окинув обманчиво приличную гостиную.

Поднявшаяся буря вовсе не улеглась, а только поутихла на время. Всё из-за сильно проштрафившегося Малфоя. Над ним не насмехались и уж тем более никто его не бил. Но с ним никто не разговаривал. Монтегю так и вовсе не подпустил его к карте квиддичного поля, как до этого, сказав, что свой вклад Малфой уже внёс. Я, наконец, поняла, что имели в виду старосты в самом начале. Ты можешь быть хоть из самого чистокровного рода, можешь жить в доме из золота, а в отцах у тебя может числиться хоть десять Министров — и это прекрасно! Но ты должен что-то из себя представлять сам по себе. Репутация твоих предков — это только фундамент твоей собственной репутации. Большая возможность, не более.

Малфой свою упустил и теперь со сжатыми кулаками зыркал глазами на всех остальных. И совсем не обращал внимания на пытавшуюся приободрить Паркинсон. Наконец, весьма грубо он попросил её замолчать, и та, прикрыв зелёные глаза, с глухим хлопком прислонившись к обшивке дивана, стала похожа на брошенную поломанную куколку. Я с довольным видом уплетала уже вторую шоколадную лягушку, решив устроить маленький праздник в честь этого переворота. Блейз рядом со мной с беззастенчивой радостью на лице ел уже третье пирожное. Нотт, не изменив привычкам, читал книгу. Несмотря на мстительное оживление, захватившее всех вокруг, в нашем крайне дружелюбном кругу повисла давящая на уши тишина. Казалось, раздражение, змеёй закручивающееся в воздухе, можно было схватить руками.

— А тебе плохо не станет? — проявил заботу Малфой, по обыкновению растягивая слова, с таким видом, будто вопрос не имел никакой важности.

— Мне должно быть плохо? — сдвинул брови Забини, вытирая пальцы о белую салфетку.

— Я просто волнуюсь за тебя, — постукивал Малфой подушечками пальцев по кожаному подлокотнику. — Вдруг тебе снова станет плохо, как на свадьбе матери! Я так за тебя волновался, что не спал всю ночь.

Тонкие губы Малфоя, растянутые в улыбке, чуть дрогнули. Так, будто ему стоило усилий не рассмеяться. Забини медленно опустил подбородок на согнутые пальцы, оперев локоть на коленку.

— Бесконечно приятно слышать, что ты так обо мне печёшься. Настоящий друг, — спокойно высказался он. Они смерили друг друга взглядами, и на меня повеяло холодком. Глаза Нотта уже не бегали по книжным строчкам, хотя он продолжал глядеть в раскрытый фолиант.

— Кстати о свадьбе, — махнула ручкой ожившая Паркинсон. — Какой это по счёту муж?

— Это крайне бестактный вопрос, — поправил Нотт, оторвав взгляд от книги.

— Седьмой, — сухо ответил Блейз, не мигая глядя в глаза Малфою.

— А вы ладите с ним? — завозилась Паркинсон, устраиваясь поудобнее. — Какой он человек, этот Гарольд?

— Отлично ладим, — по-прежнему не мигая, ответил Блейз. — Понятия не имею, какой он.

— Но как же? — ещё больше оживилась Паркинсон.

— Мне это не нужно. Из всех вас я в самом выгодном положении. Неужели вы не понимаете? — окинул Блейз взглядом стушевавшихся от такой уверенности сокурсников. — Всё, что от меня требуется, так это удовлетворительная учёба и приемлемое поведение. Гарольд не может распоряжаться моим состоянием. Не может устраивать мой брак. Он не может меня наказать даже в письменной форме. Конечно, ни о какой отцовской близости речи не идёт, но зато я абсолютно свободен в своих действиях. По сравнению с вами, я живу, как в раю.

— Ой ли, — засомневалась Паркинсон. — То есть…

— То и есть, — отрезал Блейз, резко проведя ладонью в воздухе. — А теперь, прошу меня простить. Завтра у нас занятие со Снейпом, а я ещё не дописал эссе.

— Это было довольно гадко, — прокомментировал Тео, большим и указательным пальцем разглаживая угол страницы. — Но зря. Если ты думаешь, что сплетни о матери Блейза отвлекут внимание от тебя, ты сильно ошибся.

— Я ничего подобного не хотел, Нотт, — невинно приподнял брови Малфой.

— Конечно. Ведь это из-за тебя Поттера назначили ловцом! — преувеличенно громко произнёс Тео, и взоры слизеринцев снова потянулись к Малфою, как иголки к большому магниту.

— Мне нужно забрать у Блейза свои конспекты, — вставая, пояснила я, опасаясь стать следующей отвлекательной жертвой.

— Блейз! Блейз подожди! — перешла я на бег.

— Ты тоже хочешь узнать какие-нибудь подробности о свадьбе моей матери? — резко развернулся тот.

— Нет, но ты заговорил о зельях, и я вспомнила, что мои конспекты у тебя.

— Оу. Я… — сложил он руки за спиной.

— А ещё твоя комната была три двери назад.

— Да. Да, точно. Идём со мной, пергаменты ещё нужно найти.

— Ты уверен, что мне можно в твою комнату? Сам же говорил, что-то скажут и…

— Брось, — махнул Блейз рукой, делая шаг за порог. — Я как всегда буду искать долго, а если кто-то увидит тебя около двери, будет ещё хуже.

— Пожалуй, ты прав.

Согласилась я, оглядывая комнату моего приятеля. А посмотреть там было на что. В общем, комната была ровно такой же, как и моя. Те же деревянные панели из тёмного дерева, та же антикварная массивная мебель и окно с видом на подводное царство. Но здесь царствовал хаос. Мантии вперемешку с рубашками и брюками на кровати, на спинках стула и кресел, даже на полу. На лампе беспечно повис носок. Из-под кровати грустно выглядывал один ботинок. Фантики от шоколадных лягушек и прочих сладостей, плакаты квиддичной команды на одной стене и летающие звёзды на другой. Над самой кроватью волшебники в чёрной одежде, изображенные на плакате, исполняли песню. Хорошо, что беззувучно. Я переминалась с ноги на ногу.

— Вот так всегда, — негодовал Блейз. — А ведь я специально ещё с самого утра куда-то убрал твои записи, чтобы потом не искать! — расчищал он место путём подкидывания одежды в воздух. Мне на голову приземлился галстук, закрыв один глаз.

«А ведь, если я сейчас спрячу его в карман, он и не заметит пропажи. Одежды слишком много, да и в таком беспорядке легко потерять. Нет. Нет, у друзей воровать не хорошо. Не хорошо. Надо заканчивать с этим», — мотнула я головой, крепко сжав руки за спиной в мучительной попытке удержать себя. Галстук с пола смотрел очень лукаво и будто бы даже шевелился, подползал к ноге, так и просился в карман мантии! Я отошла к окну. Но возле него стояло овальное зеркало. И на нём висел уже другой галстук. «Что это? Это что, совесть? У меня? Позже. Подумаю об этом позже».

— А что, домовики отлучили твою комнату от уборки? — решила отвлечься, потому что галстуки с эмоциями — это уже не нормально даже для магического мира.

— Нет! Это я им запретил.

— Запретил?

— Да. Это же моя комната, как хочу в ней, так и живу! — с вызовом ответил Блейз, шаря рукой под кроватью. Я искренне надеялась, что мои конспекты не там. — Нет, они, конечно, стирают одежду и меняют бельё, но всё остальное я им не разрешаю. Нужно будет, сам уберусь.

— М-м, понятно. А это что? — взяла я в руки фигурку с полки. Та немедленно пришла в движение и попыталась укусить.

— О, это моя коллекция магических существ, — не без гордости ответил Блейз, приосанившись и заулыбавшись. — Правда же они как живые?

— Ага, — кивнула я, успев спрятать свой мизинец от жала скорпиона. Тело животного при этом походило на львиное.

— Ты как раз взяла мантикору, а она этого не любит. Вот, посмотри лучше единорога.

— О, они так и выглядят? — восхитилась я, разглядывая шерсть белее, чем самый чистый снег.

— Да. Да где же они?

— Может, в письменном столе? — с надеждой предположила я, разглядывая остальных животных на полке.

— Маловероятно, я им редко пользуюсь. Скорее всего, в сундуке. Так, это не то, и это тоже, и это. Это вообще как сюда попало? — подогнув под себя ноги, он вытаскивал из сундука небольшие прямоугольные коробки с яркими картинками, но поистрёпанными краями.

— А что это? — по-турецки устроилась я рядом, осторожно взяв в руки одну из коробок.

— Это мои игры, — распрямился Блейз. — У меня их очень много, потому что я собираю их с самого детства в надежде, что кто-нибудь… В общем, я очень люблю играть со своим друзьями. Правда, в последний раз Малфой по неосторожности, не иначе, умудрился испортить пару карточек… Так что теперь я более внимателен.

— Послушай, а что он имел в виду? Я так и не поняла. В смысле, на вид пирожные были совсем обычными.

— А, — уклончиво нагнулся Блейз над сундуком, — у меня аллергия на орехи, и на свадьбе матери я случайно съел одно такое. Пришлось целителя вызывать. Я даже не знаю, как они там оказались. Мама, наверное, в предпраздничной лихорадке просто не обратила внимания… Хотя могла бы уже и привыкнуть.

— М-м, — сомкнутыми губами протянула я.

— Она и вправду выходит замуж в седьмой раз, а мой отец умер уже очень давно. И я тебе это рассказываю, потому что не хочу, чтобы в гостиной тебе наговорили Мерлин знает что. А сплетни, спасибо Малфою, будут.

— Угу, — кивнула я, чувствуя себя ужасно странно и смущенно. Не зная, как реагировать на этот внезапный душевный разговор и куда деть руки, я сочла за лучшее вцепиться в одну из коробок. «Так значит, его отец давно умер. Это, конечно, не то же самое, что не иметь родителей, но…»

— Можно я взгляну? — спросила я, чтобы прервать поток своих мыслей.

— Только осторожно.

— Осторожность — моё второе имя, — заверила я. — Такие яркие. Это нужно захватить замок, да?

— Да. Тебе нравится? — оживился Блейз, снова выпрямившись и задев макушкой крышку сундука. — Может, сыграем?

— Я с радостью! Но после того, как ты найдёшь мои конспекты.

— Ах да.

Спустя полчаса ругани, перекладывания кучи вещей с одного места в другое и двух призывов Мордреда к колдовству пергаменты были найдены, внезапно для Блейза, в письменном столе. И мы принялись играть в «Освобождение королевства». Расчерченное на цветные клеточки поле и куча карточек с персонажами и цветными кружками в уголках. Каждый ход — сражение. Не смотря на то, что игры были детской забавой, а моё эссе по истории не было дописано, я увлеклась очень сильно. Не желая даже в мыслях признавать, что мне попросту не хватило игр в детстве, я решила для себя, что даже простые игры и сказки, о которых мы заговорили, тоже важная часть магического мира. «Так что я не играю, а собираю информацию. Так-то». Блейз уже собирался одолжить мне сказки Барда Бидля, как нас прервал стук в дверь, а вслед за этим в комнату ворвался нахохлившийся как воробей Тео.

— Хватит тут хандрить! — с порога заявил он. — Возвращайся в гостиную и не слушай этого… О, вы играете?

— Я как раз выигрываю, — улыбнулся Блейз, укладываясь на полу и подпирая рукой подбородок. — Хочешь с нами?

— А тебя не…

— Нет, не интересует. Так что на счёт игры?

— Тогда давайте заново.

За игрой, сражениями и уплетанием сладостей время летело незаметно, стрелки, будто специально заколдованные, так и летели к полуночи. Но расходиться совсем не хотелось. Несмотря на весь беспорядок, в комнате у Блейза было очень уютно, как-то по-домашнему приветливо. Ворс ковра казался невероятно мягким, а подушки так и просили обнять. Даже тусклые лампы горели в этой комнате теплее. Я была не единственной, кто наблюдал за часами. Тео то и дело поглядывал на циферблат, и в эти моменты лицо его выражало смесь волнения и сожаления. Впрочем, стоило Блейзу повернуться, как эта мучительная гримаса исчезала, как по взмаху волшебной палочки. Наконец, вдоволь наигравшись и наговорившись, Блейз засопел прямо на полу.

— Убери одеяло, пожалуйста, — попросил Тео, ухватив друга и пытаясь дотащить его до кровати.

— Надо ботинки с него снять, — предложила я, убавляя свет лампы и одновременно с этим разглядывая плакат над кроватью. Наверное, сегодня в гостиной он слушал именно эту группу.

— Он тебе говорил что-нибудь о себе? — ухватил меня за запястье Тео, напустив на себя суровый вид и даже — я делала вид, что не заметила — встав на носочки, чтобы казаться выше и солидней.

— Он просто не хотел, чтобы в гостиной я услышала дополненные версии, как про Эйвери и Шаффик.

За следующие две недели погода за стенами замка заметно испортилась. Колючий мелкий дождь лил, казалось, не собираясь останавливаться, всё чаще и чаще над замком начали сгущаться туманы, а солнце практически перестало показываться на небосводе. И хотя план мести был почти готов, а зелье в котле постепенно варилось, война набирала обороты. Ведь если бы мы не предприняли никаких действий, сразу стало бы ясно: что-то задумали. Ученики Гриффиндора и Слизерина теперь постоянно оказывались в неприятных ситуациях с попеременным успехом. Студенты вражеского Дома вполне могли явиться на завтрак, украшенные птичьими перьями, мы могли усесться на замаскированные кнопки, на уроках ученики страдали от липких парт, исчезающих записей и пергаментов, перья выскальзывали прямо из рук. Мантии могли быть испорчены чесоточным порошком при чём только в одном месте, из-за чего спокойно сидеть было практически невозможно. То одни, то другие подбрасывали Пивзу идеи новых частушек, и он долго не отставал от своих жертв, громко скандируя им в след обидные стишки. Другие Дома тоже страдали от случайного колдовства и в итоге стали избегать и тех, и других. Так мне стало ясно, что иногда может прилететь и от союзника.

Зелья взрывались от подброшенных хлопушек, мантии загорались, ремешки сумок рвались, и все содержимое вываливалось на пол, вещи или домашние задания при этом могли пропасть, а найтись подвешенными где-нибудь на верхушке дерева или крыши, или ещё в каких труднодоступных местах. Студенты стали разбиваться на небольшие группки, игравшие одна против другой. У нашей компании тоже было собственное сражение против гриффиндорцев первого курса.

Малфой отвечал за выведение противника из душевного равновесия, с чем успешно справлялся, Паркинсон занималась сплетнями, называя свою деятельность сбором информации. Молчаливая Милли оказалась как нельзя кстати очень наблюдательной. Блейз выступал генератором идей возмездия, а Тео его предохранителем, останавливая от осуществления чересчур безумных планов. Крэбб и Гойл незаметно стали нашими общими телохранителями, а я… А я была исполнителем большинства задумок. В основном потому, что чары давались мне куда проще, чем остальным, я видела направленные атаки и чаще всего помогала всем увернуться, видела зачарованные предметы, о чём и предупреждала. Проще говоря, была весьма ценной коллегой. Это пришлось признать даже Паркинсон. После того, как я по просьбе Малфоя приклеила к парте галлеон, и Уизли весь урок безуспешно пытался его отодрать, и с Паркинсон, и с Малфоем был установлен хлипкий мирный договор, который, впрочем, рушился, стоило переступить порог подземелий.

Так, например, из сплетен гостиной я узнала, что миссис Забини — та ещё не простая женщина. И ладно бы она просто была замужем семь раз, так все её мужья умирали таинственной смертью, оставляя ей наследство. Обвинить миссис Забини было довольно трудно, но наблюдательные слизеринцы, то есть их родители, знали правду. Шестой муж талантливой и изобретательной женщины умер от язвы и кровотечения в желудке, которое даже опытным целителям устранить не удалось. Казалось бы, трагичная случайность. Но у почившего мистера Забини имелась собака, которая не отходила от хозяина. И вот она лизнула его кровь. И за два дня померла с точно такими же симптомами. Совпадение? Никто так не думал. Другой муж упал с лестницы и мгновенно свернул себе шею. Ещё один погиб от удушья, задохнувшись пыльцой какого-то растения. Блейз слушал это всё с отстранённо-обречённым видом, будто наблюдая за назойливо мельтешащими перед глазами мухами, которые ему наскучили.

По-настоящему жарко стало, когда острые языки добрались до Нотта, отец которого, как говорили, имел весьма солидный список увлечений. Но каких именно узнать так и не удалось: Флинт, снова ворвавшись в гостиную, доложил, что лично видел, как Вуд тренировал Поттера и тот, к сожалению, был весьма хорош в воздухе. После этого все мгновенно вернулись к бойкотированию Малфоя. Квиддичная команда и запасные игроки теперь тренировались даже в дождь, умудряясь вернуться полностью сухими.

Несмотря на всё это безобразие, школьная жизнь текла своим чередом. Занятия продолжались, огромная библиотека штурмовалась, и длинные свитки пергаментов были исписаны эссе на самые разные темы. У меня почти не было свободного времени. После уроков я упрямо тренировалась в заброшенных классах, не рискуя разнести свою прекрасную комнату, и старалась больше читать о волшебных палочках. Потому что осиновая и виноградная колдовали по-разному. Так, например, виноградной лучше удавались трансфигурация и бытовые чары, а вот осиновая была незаменима на защите от тёмных искусств. Честно говоря, я подозревала, что сами эти искусства она освоила бы на ура, потому как всевозможные порчи и проклятия в её исполнении имели лучший, а главное, более длительный эффект. Всё дело, оказывается, было и в самой древесине, и в сердцевине. Сама осина уже давала предрасположение к боевой магии, а сердечная жила дракона была способна на самые яркие заклинания и имела тенденцию к более быстрому обучению, чем все остальные. Благодаря книгам я поняла, почему Блейзу те же самые проклятия практически не удавались: волос единорога более хорош для исцеления, нежели для порчи.

— А вот в Америке для сердцевины используют волос вампуса или шерсть ругару, перья птицы-грома или рог рогатого змея. Представляете! — делилась я с ребятами в гостиной, пока они писали домашние задания. — Почему так? Я от Олливандера о таких составляющих не слышала.

— Может, потому что все эти животные обитают в Америке? — предположил Тео, случайно поставив на пергаменте жирную кляксу и удалив её взмахом палочки.

— Не скажи, — обстоятельно потянулся Блейз, разминая шею. — У Слизерина, говорят, в палочке тоже был рог какой-то змеи.

— Да ну?!

— Так говорят.

— А почему тогда Олливандер использует только эти три?

— Наверное, они наиболее эффективны, — покивал Тео своему учебнику.

— Но почему?

— А я почём знаю! — вспылил Тео. — Извини. Может, тебе лучше спросить у самого Олливандера?

— Шутишь! В Косой переулок только летом. Мы даже в Хогсмид не идём, — вздохнула я, завистливо поглядев на старшекурсников. — Глупое правило. Нам же не пять лет, чтобы мы там потерялись!

— Согласен! — поддержал Блейз. — Я так много слышал о «Сладком королевстве». Эх.

— Ты пиши, — поддел его локтём Тео, — мне тоже книга нужна. В библиотеке прямо-таки какое-то нашествие. Всё разобрали, хоть вой.

На этом беседа немного затихла. Я была погружена в свои проблемы. У меня заканчивались средства ухода, даже простое мыло подходило к концу. Собираясь в школу я была уверена, что где-то поблизости были магазины с волшебным мылом. «А раз так, зачем брать с собой магловское?», — высокомерно решила я тогда. Но как быть, если нас не выпускали? Конечно, можно было попросить старшекурсниц купить мне то, что требовалось. Но я не была уверена, что мне хватит денег, а признаться в этом было смерти подобно. Тем более, мои денежные запасы только начали пополняться. Крэббу и Гойлу, видимо, так понравилось получать похвалу и подарки от родителей, что на простых контрольных они решили не останавливаться. И теперь я выполняла за них домашние работы, но так, чтобы за них можно было поставить только «Выше ожидаемого». Конечно, преступным альтруизмом я при этом не страдала.

— Послушай, Трис, а ты в чём собираешься пойти на Хэллоуин? — отодвинул от себя книгу Блейз.

— На Хэллоуин? — повторила я, поджав под себя ноги. Это было ещё одной проблемой. Где взять костюм? — Почему волшебники вообще празднуют его? Это же магловский праздник.

— Вовсе нет, это наш праздник. Просто маглы его почему-то тоже отмечают.

— Да? — удивилась я, довольная тем, что мы отдалились от темы нарядов. — А что он значит в волшебном мире?

— О, всё очень просто, — ещё раз потянулся Блейз. — Древние волшебники делили год на две части — зиму и лето. Тридцать первое октября считалось у них последним днём уходящего года. Считалось, что с этого дня начиналась зима. А ещё в эту ночь проводились всякие ритуалы и…

— Ритуалы? — оживилась я. — Что за ритуалы?

— Да ничего особенного, — опустил он глаза в учебник. — Просто надевали звериные шкуры, танцевали у костра. Вносили в дом этот священный огонь. Приносили в жертву животных. Что-то такое.

— Зачем?

— Сейчас такого не проводится, — холодно и невозмутимо проигнорировал вопрос Тео. — А шкуры звериные надевали в соответствии с гербом своего рода. Это что-то вроде тотемизма, но сейчас этого почти нет. Точно тебе говорю.

— А, гербы, — понятливо кивнула я, теряя интерес к теме.

Давно уже заметила, что у каждого рода имеелся свой отличительный герб. Так, например, у Розье это был скорпион, у Эйвери — дракон, а у Ноттов — волк. Забини советовали сменить осьминога на богомола. В основном гербы изображали хищников или больших и могущественных зверей. Ведь кто возьмёт кролика, как символ семьи. Традиция эта, было ясно, очень старая. Хотя бы потому, что даже у Основателей были свои гербы, уменьшенные изображения которых мы носили на мантиях. Чужие гербы не заметить было невозможно. Их выставляли напоказ, рисовали в углу пергаментов, носили запонки, ожерелья, кольца и броши с их изображениями. Даже вышивали на сумках. Конечно же, у многих учеников, даже чистокровных, сумки были абсолютно обыкновенными. Чистыми. Но на Слизерине я такая была одна.

— Так как ты хочешь пойти? Страшной или красивой?

— Красивой, — выпалила я. — Страшной я хожу обычно.

— Смешно. А кого будешь изображать?

— Не знаю. Почему нужно кого-то изображать? Ты же сказал, это дань уходящему году и нарядиться нужно в символ рода. Тогда почему Розье решил Мерлином обрядиться?

— Ты путаешь Самайн и Хэллоуин.

— Самайн?

— То, про что мы тебе говорили, это Самайн. Я не помню, почему его переименовали в день всех святых. А Хэллоуин именно как магловский Хэллоуин мы празднуем последние лет…

— Дай угадаю, — выставила я руки вперёд. — Последние лет десять.

— Да-да. Вся эта терпимость и уважение к маглам, — загибал пальцы Блейз, глядя на потолок, будто читал с него, — принятие… маглорожденных или полукровок, которые выросли у маглов. Что нужно помочь им ада… птира… хм…

— Адаптироваться к нашему миру, — помог Тео, — и что от нас не убудет, если попразднуем вместе с ними. Конечно, после минувшей войны сопротивляться каким-то нарядам никто не стал.

— Но слизеринцы всё равно празднуют по-своему, не полностью подчиняясь, хоть и тихо. Просто нужно нарядиться в героя сказки или песни там, или сказания. Конечно, обязательно волшебного и всё-такое.

— Хорошо, что ты мне это сказал, а то я хотела просто одеться, как магла.

— Как магла?

— Понимаешь, маглы наряжаются во всяких монстров, потому что считают, что в эту ночь открываются какие-то там двери в потусторонний мир и что нечисть выходит наружу. И вот, чтобы защититься от монстров, они тоже наряжаются монстрами, чтобы их приняли за своих и не тронули.

— Ого. И они думают, это сработало бы?

— Ну да. Хотя по большей части Хэллоуин — это просто сбор сладостей, праздничный стол и возможность нарядиться. Но истоки праздника у маглов такие. Вот я и думала, что если нужно именно напугать, то я оденусь маглой. Потому что, что для слизеринцев может быть хуже и страшнее, чем маглы! Логично же. Жаль, а такая идея пропала. И денег не нужно было тратить.

— Вот я о костюме и хотел с тобой поговорить… Эй!

— Ты всё равно не пишешь! — оправдался Тео, выхватив книгу из-под локтя Блейза. Эйвери, которому было поручено наблюдать за нами, якобы грозно глянул, вернувшись к чтению.

К вечному надзору, явному и скрытому, который был одной из особенностей обучения на Слизерине, за прошедшее время я почти привыкла. Как и говорилось в начале, старшие ученики помогали младшим. Иногда даже насильно. Именно поэтому первые два часа после ужина в гостиной были посвящены учёбе к большому неудовольствию Блейза. Старшие курсы-то могли уходить, а мы нет. Мы же, как нас назвал в прошлый раз Розье, малышня, за которой нужен глаз да глаз. Особенно после Запретного леса. И вот, каждый день в надсмотрщики выбирался один из учеников четвертого или шестого курсов. Пятые и седьмые были заняты подготовкой к своим страшным экзаменам, второй и третий курсы сами ещё знали слишком мало. Кто-то говорил, что помощь первокурсникам, возглавление секций или личный помощник профессора — это привилегия. Кто-то, что это изощрённое наказание. Эйвери относился ко вторым. Поэтому он удобно устроился на диване рядом с нашим столиком и делал вид, что читал какой-то страшно серьёзный на вид фолиант. Но почему-то на перевёрнутых страницах вместо всяких схем летали метлы, а сам Эйвери то и дело черкал на пергаменте цифры, недовольно хмурясь.

— И угораздило же Патил достать Квирелла! — недовольно бурчал Тео. — Феникс и феникс, но нет же! А вот в египетской мифологии, а вот в славянской, а вот в индийской… А вот чем отличается… А вот теперь мы пишем ещё одно эссе.

— Какое эссе? — насторожилась я, прищурив глаза.

— Да будет тебе какое! Сама-то уже, наверное, настрочила и на себя, и на Крэбба с Гойлом. Дались они тебе.

— Это моя работа, — жёстко отчеканила я. — Но я не слышала ни про какое эссе!

— Странно.

— Верно, я же писала для Гойла о свойствах клобука монаха! Потому что задание уже сделала, а у Квирелла ничего особенно интересного не бывает. Так когда говоришь, сдавать?

— Вообще завтра.

— Вот прямо завтра?!

— Защита-то завтра!

— И что делать? — вцепилась я руками в волосы и их зелёный цвет сейчас очень раздражал. — Я же не успею!

— Спокойно, — ровно проговорил Тео без тени беспокойства. — Завтра сходишь в библиотеку с утра и напишешь. Как раз первым уроком история, Бинсу вообще всё равно, чем мы заняты.

— Думаешь, реально написать три эссе за полтора часа? — оживилась я.

— Дались тебе эти пиявки! — вознегодовал друг.

— Мне за это платят! Понимаешь или нет! — воскликнула я, устав объяснять одно и то же. «Не понимает он ничего. Меня вообще никто не способен понять». — Но ничего, если я проберусь в библиотеку прямо сейчас…

— Филч, — напомнил Тео.

— Обойдётся, — махнула рукой я.

— Сегодня коридоры патрулирует Снейп, — заметил Блейз.

— М-м… Я не попадусь.

— Так, — спохватился Эйвери. — Кто тут куда собрался и зачем? Что случилось?

— Мне нужно писать эссе, а книги нет, и библиотека закрыта, а сдавать завтра!

— Так вон же у вас книга, — указал Эйвери пальцем на стол.

— Это не моя, — процедила я, лихорадочно ища выход. — Или поделитесь?

— Прости, — придвинул Тео книгу к себе с довольно жалостливым видом. — Но тут всего одна страница, и мы сами-то поделили её на двоих.

— Мы её поделили? — удивился Блейз.

— Да, — раздражённо выдохнул Тео. — Ты что, всё списал?

— Ты же сам приговаривал: пиши да пиши!

— Нужно подумать, как проникнуть в библиотеку, — решила я, по-турецки сев на полу. Благо, юбка это пока позволяла.

— Никаких проникновений из-за жалкого эссе! — прихлопнул по ноге Эйвери, подтянувшись поближе и устроившись на самом краю дивана.

— Но…

— А тема какая?

— Как отличить феникса от других птиц.

— Так это же очень просто. Я помогу тебе, — понизив голос, пообещал он, покровительно смотря сверху вниз. — Я же старшекурсник. Но учти, я дам тебе эксклюзивные знания.

— Эксклюзивные знания, — заворожено повторила я, медленно потянувшись вперёд.

— Да. Такие в библиотечных книгах ты не найдёшь, — доверительно продолжал он, склонившись ещё ниже так, что я смогла уловить запах парфюма.

— А нам поможешь? — с надеждой попросил Тео.

— А вам нет, — решительно заявил Эйвери к моей немалой радости.— Сами разбирайтесь с книгой, переписывайте. А всё потому, Нотт, что с друзьями нужно делиться.

— Именно поэтому ты никому не одалживаешь свою метлу?

— Оставим в покое моё тёмное прошлое, — улыбнулся тот. — И займёмся Наукой. Свенсон, пиши, — буквально приказал он, важно пригладив лацканы сюртука.

— Да! — резко развернулась я, разглаживая пергамент.

— Пиши. Как отличить птицу феникс от всех прочих птиц.

—… прочих птиц, — старательно выводила я на пергаменте, невероятно довольная, что всё так обернулось.

— Заклинание, — продолжал Эйвери, постукивая по бедру сплетенными пальцами. — Авада Кедавра.

— Авада Кедавра, — повторила я под глубокий вдох Тео.

— Цвет: изумрудно-зелёный. Если птица оживёт — феникс. Если нет — не феникс. Всё.

— Всё? — изумилась я. — Погоди-ка… Погоди, это что, птицу нужно убить? — резко оттолкнула я и пергамент, и перо с чернильницей, вспомнив и Мэтта, и всё, что с ним связано.

— Ты просила способ, я тебе дал способ. И логичный же! О гуманности никто не говорил. Кстати говоря, для чистоты эксперимента можно и проверить. К примеру, на фениксе Дамблдора. А что?

— Да иди ты к чёрту, Эйвери! — подскочила я под его хохот. — Только время потеряла и пергамент испортила!

— Вот я так и знал, что помогать первокурсникам себе дороже!

— Игроки к полю! — громогласно призвал Монтегю. Значит, и время на уроки тоже вышло.

— Мне безусловно приятна ваша компания, — чуть склонил голову коварный старшекурсник, — но, как слышите, я вынужден удалиться. Мне пора.

— Болван! — буркнула я, скатывая пергамент. Я была ужасно зла. Ведь пергаменты, как и мантии, у меня тоже наперечёт! Смешно ему! Ко всему прочему, эта манера прощаться болезненно напомнила мне Майка. Почему болезненно? Я и сама не знала, запутавшись в воспоминаниях, ассоциациях и чувствах, что они вызывали. Даже моя и без того хлипкая магическая стенка пошла мелкими трещинами, грозясь разлететься и затопить меня чужими эмоциями. В тот вечер я сочла за лучшее уйти заниматься в свою комнату.

На следующее утро я стояла у двери в библиотеку ещё раньше, чем она открылась. Мадам Пинс почему-то сочла это подозрительным. Ещё долгих минут двадцать мы разбирались с моей читательской карточкой. К сожалению, книг по необходимой теме почти не осталось. Пришлось брать те, где могли быть хоть какие-то упоминания. Не больше десяти книг у одного ученика. До безобразия мало! Ведь волшебный мир так необъятен и загадочен. Наконец, мадам Пинс удалилась по своим библиотекарским делам, а я, взяв в руки учебники, сделала пару шагов к выходу, размышляя о чарах левитации, которые мы должны были изучить в конце месяца. То есть, я-то, конечно, уже начала, но… Мои размышления были прерваны самым наглым образом: с громким охом в меня кто-то врезался. Книги, взлетев вверх, раскрылись и шмякнулись на пол с громким стуком, смяв старые потрёпанные страницы. Одна ощутимо приземлилась прямо на мою голень.

— Грейнджер! — вспылила я. — Смотри куда идёшь!

— Извини!

— КНИГИ! — истерично воскликнула мадам Пинс откуда-то из-за стеллажей. Наши с Грейнджер взгляды встретились. В её глазах, как и в моих, от страха проносилась вся жизнь.

— Скорее, скорее, — приговаривала я, собирая книги и не особенно разбираясь, где чья. — Не то она запретит нам приходить!

— А она может? — возмутилась Грейнджер, кое-как устроив учебники на сгибе локтя.

— Она всё может!

Далее мы бежали, куда глаза глядят, а именно на пятый этаж, в самый конец коридора. Умостив драгоценную ношу на широком подоконнике, обе прислонились к стене, согнувшись пополам и тяжело вдыхая по-утреннему свежий колючий воздух. На мгновение я затревожилась, что нас кто-то увидит вместе. Всё же, наши факультеты враждуют, а Паркинсон об меня весь язык счешет.

— Надо их разобрать, — предложила я, преодолев внезапно начавшееся головокружение.

— О, «Самые редкие магические ингредиенты»! — взяла в руки Грейнджер зелёную книжицу. — Это для зелий?

— Да, — без раздумий солгала я. «И при чём тут фениксы, интересно знать». — Грейнджер, это у тебя учебники для эссе по защите? О фениксах?

— Да, я как раз собиралась сдать. Но лучше вечером. Или завтра. Да, завтра.

— Послушай, — затеребила я пальцами пуговицу на мантии. — А можно я их возьму, а вечером верну?

— Зачем? — с подозрением прищурилась Грейнджер. Я старалась придать лицу самый покорный просительный вид. От этих книг ведь зависела моя работа. — Хочешь их куда-то запрятать, да?

— Да что ты! — выставила я руки вперёд. И старалась не вспоминать, как Лонгботтом не позднее, чем вчера, лазил за своей напоминалкой. Малфой всё-таки закинул её на дерево. Не без моей помощи, да, но сейчас не об этом! — Просто я написала эссе и книги уже сдала, а буквально вчера вечером кто-то сжёг мои пергаменты!

— Прямо сжёг! — ахнула Грейнджер, от возмущения открыв рот.

— Да! — закивала я головой. — Все! И даже, ты только представь себе, — понизила я голос, будто собираясь рассказать секрет, — пострадала даже парочка моих собственных учебников!

— Какой ужас! Это настоящий вандализм! И вот к чему приводит это глупое противостояние!

— Именно! — хлопнула я в ладоши, предчувствуя победу. — Я знаю, Грейнджер, что мы учимся на разных, и даже враждебных, факультетах, но я заметила, что ты не участвуешь во всех этих глупостях, которые только отвлекают нас от учёбы. И ещё ты очень бережно относишься к книгам и знаниям. Поэтому, только ты одна и можешь меня понять. Мне очень нужно переписать это эссе. Одолжи мне книги. А вечером я их верну. Клянусь Годриком Гриффиндором!

Выпалила я одну из самых часто употребляемых в гостиной фраз. И тут же об этом пожалела, досадливо закрыв глаза. Ведь клятва эта обычно применялась в насмешливой интонации, когда явно хотели показать, что слово своё не сдержат. Но, должно быть, именно от того, что досада отчетливо проступала на моём лице, в чуть приоткрытых губах и жалобно сдвинутых бровях, моего плеча легко коснулась чужая ладошка.

— Конечно, я одолжу тебе книги, — мягко улыбнулась Грейнджер.

— Спасибо, спасибо, спасибо! — развела я руки в стороны, устремив радостный взгляд в потолок. — Я только не знаю, как тебе потом их отдать. Понимаешь, я боюсь… Боюсь, что если приду ко входу к вашей гостиной, то у тебя будут проблемы. И у меня тоже. А вдруг… Вдруг они захотят пошутить, и меня подожгут вместо пергаментов?!

— Не переживай! — с готовностью пришла на помощь Грейнджер, так и не убрав руку с моего плеча, пока я обнимала сама себя. То ли знатно переигрывая, то ли стараясь отгородиться от чужого прикосновения. — Мы можем завтра встретиться у входа в библиотеку.

— Это гениальное решение, — согласилась я, запихивая учебники в и без того пухлую сумку.

— А…

— Да?

— Я тогда тоже возьму у тебя книгу про ингредиенты?

— Да. Да, конечно, бери, — протянула я вперед учебник с золотыми буквами. «Интересно, она его взяла чисто для учёбы или чтобы перестраховаться? Поверила мне или не до конца? А ещё говорят, гриффиндорцы наивные».

Беседа окончилась тем, что я попросту скрылась в туалетной комнате. Грейнджер, конечно, не плохая девчонка, но лучше, чтобы нас не видели вместе. А замок начинал оживать и сбрасывал с себя ленивую сонливость, разнося по широким коридорам неторопливый гул шагов, смеха и разговоров. Всю историю магии я строчила в пергаментах, едва успевая удалить кляксы. К счастью, Крэбб и Гойл не выглядели ни злыми, ни огорченными. По правде говоря, они и сами забыли про домашнюю работу по защите.

— Арг Грязный — предводитель гоблинов во время их восстания в восемнадцатом веке… — монотонно бубнил профессор Бинс.

— О? — тихо спросил Блейз у Тео. Чтобы не уснуть, они играли в висельника на куске пергамента. Ведь слизеринцы не спят на уроках.

— Нет.

— Да что это за слово такое?!

— Аппарекиум, — тихо рассмеялся Тео недогадливости своего друга.

— И что это?

— Заклинание, позволяющее увидеть невидимые чернила, — ответила я, заглядывая к ним в надписи. Человечек медленно раскачивался в петле.

— Ты закончила! — обрадовался Блейз. — Я хотел с тобой поговорить.

— Угу, но сначала нужно разбудить Крэбба. Мне кажется, он сопит даже сидя. Крэбб, — тихо звала я, стараясь не привлекать внимания. — Крэ-э-э-эбб.

— Крэбб! — пнул Тео ножку стула впереди сидящего сокурсника. — Не спи!

— Да, Винс, не спи! — подключилась Паркинсон, толкнув соседа локтем.

— Так что ты хотел? — повернулась я к Блейзу, сняв с себя ношу чужих домашних заданий.

— Ты выбрала костюм или нет?!

— Нет! И я вообще не очень хочу идти.

— Почему это? Тридцать первое октября это важно.

— Ты только вчера сказал, что по-настоящему его никто не празднует.

— Да дело не в празднике, а в…

— Да тихо ты! — шикнул Тео. Но его голос был заглушён весёлым звонком, звавшим всех выйти на перемену.

Выяснить, в чём же дело, по дороге к классу защиты тоже не удалось: все с увлечением наблюдали бой каких-то третьекурсников. Ученики разделились на две группы и каждая громкими выкриками поддерживала одного из маленьких дуэлянтов. Уже только от этого мне стало некомфортно. Мне хотелось сбежать, немедленно убраться подальше, прихватив друзей, но они сосредоточенно следили за поединком, поэтому я, втянув голову в плечи и засунув руки глубоко в карманы, удерживала себя на месте. Возле окна, подставив затылок ленивым солнечным лучам, стоял Тео, но на его месте мне привиделся мальчик с растрёпанными волосами и чумазой щёчкой. Крики поддержки зазвучали громче, и моё сердце забилось сильнее и быстрее. Я сделала маленький шажок назад. Лучи заклинаний столкнулись, раскрасив всё в нестерпимо оранжевый цвет. В воздухе запахло подпаленной тканью. Больше не в силах терпеть, ухватив Тео за широкий рукав мантии, я побежала вперёд уверенная, что пол под ногами разрушится в любую секунду.

А в следующий момент я стояла за углом и, согнувшись напополам и прижав руки к груди, мучительно пыталась глотнуть воздуха, но по ощущениям я вдыхала пыль. Провела рукой по лицу и, увидев на ней кровавые порезы, отшатнулась. Если бы Тео не успел подхватить меня, я бы упала на пол. Посмотрела на него и губы дрогнули, но из горла не вырвалось ни звука. Черты лица друга странно плыли, становясь более детскими, рубашка и брюки сменились на грязные джинсы и рваную футболку. Он протянул ко мне руку, но и на ней я увидела глубокие порезы. Несколько капель густой крови упали на пол с таким звуком, будто рядом разорвался снаряд. Вздрогнув, я крепко зажмурилась и вся сжалась уверенная, что всё кончено.

— Пойдём в больничное крыло, Трис, это совсем рядом, — мягко, но настойчиво уговаривал Тео, легонько поглаживая мои плечи. Звук его голоса заставил открыть глаза. Наваждение пропало, передо мной стоял друг, взволнованно всматривавшийся в моё лицо. Вот только я не помнила его имени. Оно крутилось на языке, казалось, что вот ещё чуть-чуть и я вспомню, но оно ускользало. Я только знала, что в нём три буквы.

— Как тебя зовут? — хрипло спросила я, пальцами поглаживая горло.

— Тео, — нахмурился он.

— Тео, — повторила я. «Нет, тут что-то не то. Имя звучало не так. Не так. Хотя, кажется, «е» в нём всё же была».

— Пойдём, пойдём, — приговаривал он, стараясь меня поднять. — А вы что смотрите? — холодно глянул он на начавших толпиться вокруг учеников. — Никогда не видели, как человек может упасть в коридоре от недосыпания?

Так, спокойными уговорами Тео довёл меня до Больничного крыла, где мадам Помфри при помощи успокоительного зелья вернула мне способность мыслить здраво. С ней же вернулся и мучительный стыд за необъяснимую, ничем не обоснованную трусость. Весь последующий день я старалась избегать и мыслей о произошедшем, и взгляда Тео, и разговоров на эту тему.

Успешно вручённое профессору Квиреллу эссе поубавило тревожности, но мне хотелось отгородиться от всех и вся. Теперь уже совершенно добровольно я в одиночестве сидела за самой последней партой и наблюдала, как немилосердный октябрьский ветер обрывал с деревьев пожелтевшие листья, унося их к холодным водам Чёрного озера. Из трубы домика лесничего валил тёмный дымок, закручиваясь в причудливые фигуры. А сам Хагрид заботливо поливал аномально большие тыквы, то и дело окликал своего большого пса, то гонявшегося за листьями, то катавшегося по пожухлой траве. Вид обыденной умиротворённой повседневности чужой жизни принёс бы покой и мне самой, если бы Запретный лес с его корявыми стволами толстых деревьев и изогнутыми, почти голыми ветвями не выглядел так устрашающе и опасно. «Интересно, кто всё-таки в нём обитает? — то и дело мысленно переносилась я в ту ночь, снова переживая парализующий ужас. — Кто же это был?»

Как водится, додумать мне не дали.

— Да нет у меня лишних денег на костюм, который я одену только раз! — не выдержала я.

— Тебе и не нужно ничего покупать. Я всё придумал! Мы оденемся, как герои песни и пойдём в паре! Мы точно будем выделяться! А костюм с меня.

— Нет, — снова отвернулась я к окну.

— Но почему? — вполне искренне обиделся Блейз, нахмурив брови и чуть втянув голову в плечи.

— Я буду чувствовать себя обязанной.

— Ах, как от Малфоя принять украшение, так это хорошо, а как от меня всего-навсего костюм, так сразу обязанной!

— Это была благодарность!

— А это подарок!

— Но мне нечего подарить тебе в ответ, — очень нехотя призналась я, поджав тонкие губы, всё ещё избегая чужого взгляда.

— Тогда так: ты соглашаешься идти со мной, это и будет твой подарок.

— Нет.

— Да почему?!

— Потому что подарки не равнозначны по цене и затрачиваемым уси…

— Зачем всё так усложнять? Подарок должен приносить радость, вот и всё. Тебе приятно и мне приятно, и какая разница, кто сколько потратил?! Да брось, соглашайся, — убеждал Блейз в ответ на моё невразумительное мычание.

— А почему именно я? — сложила я руки на груди, сощурив глаза. — Почему, например, не Милли?

— Потому что есть определённый образ, — наклонился вперёд Блейз, балансируя на задних ножках стула. — Валет и Дама. По сюжету Дама убивает Валета, а Милли для хотя бы изображения этого слишком добрая.

— А я, значит, достаточно злая?!

— У тебя за спиной бита, и сейчас я в этом не сомневаюсь.

— Да ну тебя.

— Всё будет здорово. У меня костюм готов, в конце концов! А без Дамы как я пойду? И кем тогда мне наряжаться?

— Дементором, — буркнул Тео. — Ты пока говорил, всю душу из меня выпил. Свенсон, будь другом, согласись с ним, пока я не умер.

— Шантаж, — заключила я, скользнув взглядом по его затылку.

— Просьба о помощи! — запротестовал Тео.

— Дементорами идут Крэбб и Гойл.

— Слегка перекормленные дементоры, — ляпнула я, заглядевшись на полёт одного особенно красивого красного листика.

— Дементором не интересно. Балахон напялил и всё, — фыркнул Блейз. — Нет, быть дементором скучно.

— Скажи это дементорам, — напряг плечи Тео и заинтересовался написанным на доске.

— Ладно-ладно, я согласна! — всплеснула я руками, потому что Блейз уже было открыл рот для новой атаки. — Как ты собираешься его купить?

— Сошьём на заказ. И не делай такие глаза! Это моё дело. Осталось только решить с фасоном. Я знаю кое-кого, кто здорово рисует.

Того, кто здорово рисует, Блейз настиг прямо в холле около Большого зала, когда все студенты с сытой ленцой расходились по своим делам. К моему облегчению художником оказался всего-навсего второкурсник с нашего Дома — Реган Мальсибер. Погружённая в задумчивость, я отметила только, что у него большие синие глаза и он очень молчалив. Какое-то время всё было спокойно. Мальсибер рисовал на моём испорченном пергаменте, потому что нужно же его использовать хоть как-то, Блейз не замолкая пояснял, что конкретно нужно, я оценивающим взглядом рассматривала огромные песочные часы, в которых сам песок заменяли драгоценные камни. «Каждый размером с мою ладонь. Интересно, эти часы можно разбить?» Тут по лестнице стала спускаться миссис Норрис, и я сочла за лучшее не привлекать её внимания. Честное слово, эта кошка прямо как человек. Обернувшись к ребятам, я похолодела.

— Мальсибер, подними, пожалуйста, этот пергамент повыше, — максимально распрямила я спину, снова находясь на грани истерики, но надеясь на лучшее.

— Тебе не нравится? — удивился тот, развернув рисунок.

— Дело не в этом, — комкала я пальцами ткань мантии. — Просто переверни.

Я вчиталась в строчки и почувствовала, как кровь отлила от лица. И так и продолжала стоять с закрытыми глазами, молясь, чтобы всё было просто сном.

— Да что с тобой?

— Это моё эссе по защите, — прошептала я подёргивающимися губами. — Значит, Квиреллу я сдала то, которое мне Эйвери диктовал. Понимаешь? Он его уже прочитал, потому что и читать там особенно нечего, а это же Квирелл, он и тени своей боится. Представляешь, какая это проблема сейчас? Зуб даю, с меня сотню баллов снимут, а что гриффиндорцы будут говорить, если прознают, а в нашей гостиной…

— Ничего не станут, — поднялся Блейз, мигом оценив серьёзность возможного ущерба. — Ты же видела, сколько у него пергаментов было? А мы сдавали первыми, как всегда. Вряд ли он успел прочесть, он же тоже был на обеде. Просто скажи ему, что перепутала, и сдай нужное.

— С картинкой? — воскликнула я.

— Её удалить можно.

— Но я уже закончил! — запротестовал Мальсибер.

— Поверь, потеря рисунка сейчас не самое страшное.

— Что ты там такого написала?

— Что феникса Дамблдора можно убить Авадой Кедаврой.

Дальнейших пояснений не потребовалось, рисунок с пергамента был удалён мгновенно, а в следующий момент мы бежали к кабинету защиты, как кегли отталкивая с пути идущих на встречу учеников. Мальсибер почему-то увязался с нами, и я сразу увидела в этом недобрый знак. Я была уверена, что он хотел пронаблюдать за моим провалом, чтобы затем рассказать всем. Я не смогла прочесть в его глазах ни искреннего сопереживания, делавшего эти глаза ещё более большими и синими, ни робкого желания помочь, ни открытой дружелюбности. Я видела только мальчишку, который мог навредить и выглядевшего при этом крайне глупо. О, как всё это раздражало.

По пути я узнала, что Авада Кедавра не просто убивающее проклятье, а заклинание запрещённое Министерством магии. С одной стороны, даже авроры не имели права его применять, а с другой, это было основное заклинание Пожирателей смерти. Всё сразу стало совсем плохо. Я грозилась разорвать Эйвери пополам. В конце концов, один раз я так и сделала.

Немало потрёпанная, с порозовевшими щеками и огромными глазами я ворвалась в кабинет. Сказать, что профессор Квирелл не ожидал увидеть в своём классе студента во внеурочное время, значит, вообще ничего не сказать. Стоя перед зеркалом, он разматывал свой тюрбан. Но при резком звуке затравленно обернулся и с громким ругательством стал хаотично наматывать тряпку на голову, будто его застали на месте преступления. Чесноком от него несло так, будто тюрбан скрывал в себе целый запас этих головок.

Наконец, усевшись на стул и силясь придать себе спокойный вид, кажется, едва понимая просьбу, трясущимися пальцами он стал бесцельно перебирать пергаменты, потому что именно о них я и бормотала. Я умоляла его просто взять работу и отдать прежнюю, но он всё перебирал и перебирал длинные жёлтые листы. И, естественно, нашёл нужный. На мгновение лицо его застыло. Я закрыла глаза. Всё. Всё пропало.

— Ми-исс Свенсон, вы у-уверены, что именно вы напи-и-исали это?

— Я всё объясню, — отвечала я, не размыкая глаз. «Да, бойкотировать меня будут ещё похлеще Малфоя».

— Авада Кедавра? — неожиданно громко, будто для всей аудитории, и, как мне казалось, возмущённо, перечитывал профессор, будто не мог поверить в написанное. — Если оживёт — феникс, если нет — не феникс.

— Сэр, — сдавленно начала я, совершенно не представляя, как объясниться. И как переложить вину так, чтобы уже меня в гостиной не приложили сегодня же.

— Самое лаконичное объяснение в моей жизни! — громко, уверенно и, главное, внезапно выдал Квирелл, как-то разом излечившись от заикания. — Двадцать баллов Слизерину.

— Сэр?

— Свенсон?

— Вы не шутите? — распахнула я глаза, всем видом выражая надежду.

— Нет.

— Правда?

— Безусловно.

— И двадцать баллов?!

— И-и-идите-идите, ми-исс Свенсон, — приговаривал профессор, подталкивая меня в спину.

Наконец, почти выпихнув обезумевшую от счастья меня за порог, он с шумом захлопнул дверь. А там ждали два онемевших сокурсника, сверля меня одинаково вопросительными взглядами. Сцена была бы немой, если бы Квирелл за дверью не хохотал в лучших традициях фильмов ужасов.

— Что там произошло? — бросил Блейз на дверь тревожный взгляд.

— Он дал мне двадцать баллов, — всё ещё вне себя от радости и облегчения прошептала я, чувствуя, как губы сами собой расползлись в улыбке. — Двадцать баллов!

Захлопав в ладоши и подпрыгивая на месте, всё повторяла и повторяла эту фразу, с каждым разом всё больше веря в услышанное. Чувствуя, что меня сейчас прямо-таки разорвёт на куски от облегчения, я бросилась на шею сокурсникам и, ухватив их за локти, вприпрыжку направилась в сторону подземелий. Пару часов спустя Эйвери не поленился отметить, что в этом счастливом исходе есть доля его заслуги.

А ещё через час гостиную сотряс радостный вопль Дарена Стаффорда. На кухне, когда домовики заполняли бумаги, каким-то образом он узнал, что для празднования Хэллоуина в школу заказано целых пятьсот бутылочек сливочного пива. Их должны были привезти как раз тридцатого числа. Узнать, какие именно ящики предназначены для вражеского стола, открыть бутылки, подлить в них достаточно оборотного зелья и снова закупорить — дело техники! Часть старшекурсников мгновенно утекла в совятню, требовать от родителей шкуры бумслангов, другая часть полетела проверять бурлящую в котле основу оборотного зелья. Всё шло настолько хорошо, что нас даже пустили на него поглазеть. Больше всего варево походило на бесполезную жижу, но старшекурсники уверяли, что всё изменится.

Всё шло по плану.

Оставшиеся дни октября промелькнули как-то незаметно. Учёба, домашние задания, галлеоны, мелкие и крупные пакости, ссоры, самостоятельное чтение книг, подначки и заработанные баллы. Книги Грейнджер я, как и обещала, вернула в библиотеку, но продолжать общение не решилась, вернувшись к молчаливому соперничеству, чем немало её опечалила. Это было заметно по обиженным взглядам, по попыткам подойти и пообщаться, которые с каждым неудачным разом сходили на нет, пока не прекратились вовсе. И в моей душе шевельнулось что-то очень похожее на вину и сожаление. Шевельнулось и сразу пропало. Я обещала книгами поменяться, а не дружить. Тем более, что от этой дружбы, какой бы приятной она на самом деле ни была, ожидалось больше проблем, чем пользы. Да и в любом случае, после трюка с оборотным зельем, сомнительно, что Грейнджер продолжила бы общение. А раз исход ясен заранее, то и беспокоиться бессмысленно.

Свободными вечерами устоявшейся троицей, которая состояла из Тео, Блейза и меня, мы бродили по вечерним коридорам замка, исследовали кабинеты, пытались угадать пароли к дверям и отыскать тайные ходы. Все в школе знали, что они есть, но на карте их не было. Должно быть, их мы должны были открыть самостоятельно. Но пока что всё было безрезультатно.

Правда, один таинственный вход я всё же нашла, но не могла ни с кем поделиться. По той простой причине, что кроме меня увидеть его никто не мог. Один из тёмных коридоров подземелий заканчивался стеной. На вид самой обычной холодной чёрной стеной. Только вот она была оплетена изумрудной сетью магических чар. Сами нити тоже не были обыкновенными, складываясь воедино из каких-то мудрёных символов. Тонкие, упругие и плотные, словно бесконечная зелёная паутина, сверху донизу они оплетали стену. Пробиться через эту защиту было невозможно. Никакие отпирающие чары не работали. Поджигательные тоже. После применения взрывных меня вообще отбросило к самой арке коридора, и приземление, честно признаться, было болезненным. На пару минут показалось, что я даже забыла, как дышать. Оставалось только наблюдать. И тщательный осмотр принёс свои плоды! Почти в самом центре имелся небольшой вырез шестиугольной формы. Если я не ошибалась, то к стене нужно было что-то приложить! Довольная собственной догадливостью я закружилась на месте, но через секунду остановилась.

«А что приложить-то?»

Поскольку приложить было нечего, я просто продолжала ошиваться у стены, рисуя себе невероятные картины. «Быть может, там секретная лаборатория или библиотека? Или легендарная Выручай-комната?» Говоря по правде, я была согласна и на просто заброшенный чулан, лишь бы разгадать эту тайну, но свободного времени почти не было.

Помня свой успех в прошлый раз, ребята, за исключением Паркинсон, попросили о тренировках или о дополнительных занятиях, и в результате я оказалась завалена благодарственными шоколадными лягушками. Слизеринцы же ничего не делали за простое спасибо. Может быть, в редких исключениях, но на тот момент мы не дошли до такого уровня отношений. Крэбб и Гойл снова предложили нечестную игру, пополнив мои карманы. За помощь у Милли я попросила те самые средства ухода. Самые необходимые, на её вкус. В итоге осталась при своих деньгах.

Тридцать первого октября настроение моё было на самой вершине. С самого утра я приняла ванну с какой-то мудрёной солью и даже почувствовала себя настоящей принцессой. В шкафу ждал своего часа готовый костюм пиковой дамы, а на столе блестел нож — необходимый атрибут образа. Я считала себя самой хитрой, безопасно обеспеченной, очень умной и даже чуточку популярной. А вечером намеревалась стать ещё и привлекательной.

Зайдя в круглую аудиторию, в которой профессор Флитвик собирался преподать нам очередной захватывающий урок чар, я ощущала себя полной хозяйкой своей жизни и впервые за долгое время была абсолютно счастлива. Удачная левитация лёгкого пушистого пёрышка только усилила бурлящие во мне эмоции, а моя маленькая лекция-ответ о том, чем Вингардиум левиоса отличалось от всех видов заклинания Локомотор, вознесла меня до небес. К тому же, слизеринцы уже как неделю сняли свой траур по умершему родственнику, и я перестала в буквальном смысле быть белой вороной. Волосы постепенно возвращались к своему природному цвету. С широкой улыбкой глядя на всех остальных, не в силах сидеть просто так, я позволила себе болтать ногами под столом настолько, насколько это было прилично для одиннадцати лет.

— Уизли, конечно, идиот, — высказывал Малфой своё мнение, когда мы всей группой прогуливались по внутреннему двору, — но в этот раз он был прав. Грейнджер самая настоящая выскочка!

— А зубы у неё какие — просто ужас, — присоединилась Паркинсон. — Она мне напоминает огромного бобра. К тому же спина у неё кривая.

— Но заклинание она исполнила верно, — заметил Тео, но не нашёл поддержки.

— Толку-то, — поправила чёлку Паркинсон, и на изящном пальчике насмешливо блеснул фиолетовый камень в серебряном обрамлении. — Колдовать она может, а вот пользоваться магией — нет. Достаточно взглянуть на её сутулую спину. Это всё из-за её огромной сумки, которую она носит на одном плече. Нет бы заколдовать её и носить спокойно, но нет. Маглы. Что с них взять.

Высказывание Паркинсон оглушило, как внезапная пощёчина. Будто меня грохнули с небес на землю. Моя сумка тоже была тяжёлой, и облегчить её вес чарами я даже и не подумала, хотя необходимое заклинание знала. Просто тяжёлые сумки были чем-то обыденным, привычным. Мне и в голову не пришло как-то это изменить. Буйные краски осеннего золота разом растеряли свою привлекательность. Тут мимо нас быстрым шагом пролетела Грейнджер, рукой вытирая покрасневшее лицо. И мне стало совсем паршиво. С тех пор, как стала ближе общаться с сокурсниками, в моей душе пробудилась излишняя сентиментальность. Я стала обращать внимание на вещи, которые ранее не имели ровно никакого значения. Просто потому что стремилась как можно больше узнать о людях, окружавших меня, наблюдала за их поведением и реакцией, а иногда и ставила себя на их место, чтобы лучше понять. Соответственно, и сама начинала к ним что-то испытывать.

И считала эти привязанности лишними, не вписывающимися в план. И вообще была уверена, что друзей у меня быть не должно. Я уже не помнила, почему именно так решила, но не хотела что-то менять.

Теперь это было сложнее.

Погрузившись в свои мысли и рассуждения о том, кто такие друзья, почему вообще люди дружат, и всегда ли они делают это из выгоды, мерным шагом я шла в туалет на третьем этаже. Именно туда, потому что в него практически никто не ходил. Из-за Миртл. Сама девочка-привидение редко появлялась в туалете. Теперь она всё чаще осматривала квиддичное поле, должно быть, прикидывала, как будет там кружить с не менее призрачным Эйвери.

По привычке тихо отворила дверь. Надо отметить, что зря я опасалась средневековых туалетов, наши были вполне себе современными. Конечно, их устанавливали не сами Основатели, а некий Корвин Гонт, который учился в Хогвартсе и после оборудовал в школе систему сантехники. Даже эти простые комнаты были довольно красивы, поражали и окна под потолком с причудливой резьбой на камне, и массивные умывальники, стоявшие кругом, и зеркала над каждым из них. Задумавшись об убранстве уборных комнат, я не сразу услышала робкие всхлипы. А когда услышала, так и замерла. Переживание момента слабости, момента, когда ты совершенно открыт и безоружен, по собственным меркам было делом крайне личным. И меня охватило ощущение неловкости, будто я вторглась на чужую территорию, где меня не ждали. Где я была совершенно лишней. Решив удалиться, как можно тише я развернулась к выходу, но в этот же самый момент из одной из кабинок с громким шмыгом вышла Грейнджер. И замерла, сосредоточив на мне воинственный взгляд блестящих карих глаз. Чёрт знает почему я почувствовала себя не только виноватой, но и обиженной. И злой. Сама-то я ей ничего не сделала. Если не считать отталкивания после того, как приняла её помощь. И посчитала, что уйти теперь будет не только жестоко, но и невозможно.

— Уизли просто идиот, — спокойно, но чётко сказала я, протянув вперёд носовой платок.— Не обращай внимания на него.

С пару мгновений она не делала абсолютно ничего, а я замерла в предвкушающем напряжении, чувствуя себя дрессировщиком. Или кем-то вроде того. Несмелое движение, платок в её руках. И вот она уже сидит на полу, прислонившись спиной к двери кабинки. Не зная, что говорить и что делать, я просто устроилась рядом, обняв колени руками. И старалась не смотреть в сторону умывальников, где не так давно сидела точно так же, но в совершенно обратной ситуации.

— Это не только из-за Рона, — наконец хрипло ответила Грейнджер, перебирая пальцами носовой платок. — Со мной вообще практически никто не общается.

— Значит, они все идиоты, — просто заключила я. — Зачем ты вообще это делаешь — стремишься им помогать? — спросила я хотя бы для того, чтобы понять, что руководит её действиями. Со мной-то всё было ясно.

— Я хочу им помочь, — простодушно высказалась Грейнджер, не заметив мой изумлённый взгляд. И она ни капли не приврала, я бы это точно почувствовала. А такое простое искреннее желание было мне в новинку. Потому что я так не поступала никогда.

— Зачем? — не смогла я найти логичного объяснения.

— Ну-у-у… Тогда бы мы смогли выиграть кубок.

— Серьёзно? — сжала колени я, размышляя, уж не проводится ли на Гриффиндоре такая же сумасшедшая агитация, как у нас. — Мы же совсем недавно приехали, откуда такая любовь к факультету?

— Это даже не любовь к факультету. Просто мы бы стали сплочённее, узнали бы друг друга и тогда бы…

— Что?

— Мы бы подружились! — всхлипнула она, уронив лицо в ладони.

— Так уж важно с ними дружить? — легонько толкнула я её плечом. — Зачем тебе это нужно?

— Все хотят дружить, — пробубнила Грейнджер своим коленям.

— Но причины могут быть разными.

— Разве для дружбы есть именно причины?

— Причина есть у всего.

— Потому что… Это приятно.

— Кому?

— Мне.

— Думаешь? В смысле, разве сейчас тебе приятно? — но я спросила явно что-то не то, потому что Грейнджер зарыдала ещё пуще прежнего. Не зная, что делать, я приобняла эти трясущиеся плечи, чувствуя себя крайне странно. Чужеродно. — Да будет тебе.

— Я просто хочу, чтобы меня любили!

Неизвестно, сколько времени Грейнджер изливала мне душу. Я открыла, что иногда человеку не нужно что-то говорить, а просто нужно быть рядом и слушать, не перебивая. Грейнджер говорила много, говорила взахлёб и страстно, не в силах сдерживать всё, что наболело. Не в силах скрывать застарелые детские обиды. Просто потому что родители с самого детства говорили, что любят только хороших девочек. И она честно-честно хорошо себя вела, отлично училась и не доставляла проблем. Всегда слушалась, помогала маме и улыбалась. Но почему-то особой любви всё равно не чувствовала. Знала, что родители любят, но не слышала этого. Только догадывалась. Зато за любую мало-мальски сниженную успеваемость слышала укоры. Ведь успеха в жизни добиваются только лучшие во всем. И решила найти любовь и одобрение на стороне такой вот помощью, не озаботившись вопросом, а нуждались ли окружающие в этой самой помощи. Просто она не смогла заставить их в ней нуждаться. В старой школе у неё ничего не вышло, и вот с большими надеждами она приехала в Хогвартс! Но так и не заметила никаких изменений.

Я молчала до того момента, пока она сама не попросила высказать своё мнение.

— Знаешь, может быть, стоит попробовать как-то по-другому? — предложила я, когда Грейнджер уже немного успокоилась и стала всхлипывать тише и реже. — То есть если старая стратегия не сработала, это просто значит, что её нужно изменить. Знаешь, лучше помогай, когда тебя об этом попросят, а так они думают, что ты просто хвастаешь, лезешь не в своё дело и умничаешь.

— Я не умничаю!

— Попробуй поговорить с ними не только об учёбе, — спокойно продолжала я. — Ну, спроси там, где они живут, с кем живут, есть ли у них питомцы, чем увлекаются.

— Да знаю я, чем они увлекаются! У всех один квиддич на уме!

— Ну тогда придумай что-то ещё, всем приятно говорить о себе, просто не навязывай им своё мнение, — я помолчала немного, давая ей осмыслить совет. — А что, совсем никто не разговаривает с тобой?

— Иногда только Перси, но его тоже не очень-то любят, потому что он всегда препятствует Фреду и Джорджу в их шутках.

— И что, никому нет дела? То есть никто не следит за отношениями на факультете, не помогает, м-м, адаптироваться? — вспомнила я умное слово, услышанное от Тео. — А ваш декан? Что говорит она?

— Н-ничего, я не рассказывала.

— А то она сама не видит.

— У неё и без меня хватает дел.

— Да, как странно у вас все устроено, — поразилась я, упершись макушкой в деревянную дверь.

— А у вас разве как-то иначе?

— Да, когда мы пришли, нам сказали, что мы теперь все — одна большая семья и что это неизменно. Что можем обращаться к старостам и к старшим, если что не так. А в конце месяца приходит декан и самолично всех чихвостит или наоборот. Со мной даже беседу провёл, хорошо ли мне тут.

— Снейп? — удивленно икнула она.

— Профессор Снейп, Грейнджер. Вовсе он не такой монстр, каким предстаёт в классе. И да, провёл. Я же из приюта, он, видно, беспокоился, что какие-либо предрассудки не дадут мне здесь спокойно жить. В общем, нельзя сказать, что он сильно ошибся, но его помощь была очень кстати.

— Так… Так это правда? — видя моё непонимание, она поспешно добавила: — Что ты из приюта? Рон говорил, что ты чистокровная и приехала, наверное, откуда-то из-за границы. И что вы с Малфоем поэтому так спелись.

— Ах, ну если Уизли так говорит, то конечно, это непреложная истина! А я-то была уверена, что сплетни — удел нашей гостиной.

— Я не хотела тебя обидеть! — обеими руками вцепилась она в мой локоть, боясь, что единственный человек, который её выслушал, уйдёт.

— Ладно, забыли. Мы с Малфоем, как ты говоришь, спелись, под натиском общего врага. А так да, это правда, — я махнула рукой, — из приюта. И знаешь, у меня до Хогвартса тоже не было друзей.

— У тебя? Но ты такая общительная. Вечно с кем-то разговариваешь. Одна никогда не ходишь. Мне казалось, ты такая… популярная.

— Так меня ещё никогда не оскорбляли! — не совсем весело рассмеялась я своему умению производить нужное, но далёкое от правды, впечатление. — Это здесь, а там дети боялись моих способностей, избегали и не любили меня. Я отвечала им полной взаимностью. И вообще поначалу ребята относились ко мне настороженно, это уж потом, после «зелёных волос» мы сплотились. Если на Гриффиндоре тебе так плохо, может, есть возможность перевестись?

— В «Истории Хогвартса» я читала, — почувствовав себя в своей стихии, Грейнджер оживилась, распрямив плечи, — что иногда такое бывало. Когда менялся статус ученика. Например, когда он менял фамилию. Фактически в списке учеников он больше не числился, поэтому должен был пройти перераспределение, как новенький. Но обычно все попадали туда, где и учились раньше. А так вердикт Шляпы окончательный. Надо было сразу идти на Райвенкло.

— Я тоже хотела сначала идти на Райвенкло!

— Неужели?

— Да! Да! — подвинулась я поближе. — Но в поезде я познакомилась с ребятами, а они хотели в Слизерин, а больше я никого не знала. Потом Шляпа мне сказала, что я могу присоединиться к ним. Правда, перед этим она советовала мне Гриффиндор, но я отказалась, — не без выгоды прибавила я. — Но послушав тебя сейчас, я уверена, что поступила правильно. Послушай, я давно хотела узнать, но спросить было не у кого, и раз уж мы говорим об отличиях на факультетах: правда, что вы все живёте в одной комнате?

— Вчетвером. Вы разве не так?

— Нет! У нас у каждого своя. Если бы я жила в одной комнате с Паркинсон, то давно бы рехнулась или просто убила бы её! — горячо воскликнула я и тут же замолчала, так и не закрыв рот.

Убила. Вот так просто я это сказала и не ощутила ничего. Никакого барьера. Конечно, многие люди говорят такое в пылу гнева, преувеличивая и желая показать насколько же они злы. Но это не всерьёз. У меня было иначе. «Если бы была возможность, я бы смогла снова? Смогла бы?»

— Это не нормально.

— Действительно! — пылко согласилась Грейнджер, и я вздрогнула всем телом уверенная, что она подслушала мои мысли. — Почему это вы живёте все по отдельности? Мои соседки просто невыносимы! Вечно разговоры, разговоры, разговоры. Никакой возможности спокойно почитать. А в гостиной ещё хуже, там вообще вечный хаос.

— Это ещё что, вот в приюте у меня была взрослая соседка, так она тоже вечно кого-то приводила, отправляя меня погулять. А если уж она думала, что я спала… Даже говорить об этом не хочу. Гм-м... Кстати говоря, в гостиной у нас тоже распорядок: первые два часа после ужина все занимаются уроками. Кто не хочет — уходит и не мешает другим.

— Безобразие! Несправедливость! — возмущалась Грейнджер, отчаянно жестикулируя рукой. И от её негодования мне становилось чуточку легче. Пусть сокурсники те ещё мутные личности, пусть остальные похожи на фанатичных сектантов, пусть всё пропитано сплетнями и интригами, зато условия жизни самые-самые. Наверное, в этом и был весь Слизерин.

— Ты пойдёшь на вечеринку? — поинтересовалась я, чтобы заполнить неловкую паузу.

— Наверное, нет. У меня лицо красное и, честно говоря, нет желая веселиться.

— Это если тереть глаза. А если умыться и подождать, пока всё высохнет, то и вид будет нормальный, — неуверенно посоветовала я. «Ведь сегодня же важный день. День мести! С другой стороны, мести кому? Сама Грейнджер не сделала нам ровным счётом ничего. Нам. Сделала — не сделала. С каких пор меня стали волновать подобные мелочи?» — я раздражённо потёрла переносицу.

— Мне пора уже, а то ребята будут искать, — устало поднялась я. — Ты идешь?

— Я тут ещё посижу. В нашей гостиной слишком шумно.

Так больше ничего и не сказав, не попрощавшись и не дав надежды на ещё одну встречу, я просто ушла, понуро опустив голову. Всё то время, пока мои шаги гулким эхом разносились по просторным арочным коридорам, залитыми алым светом заходящего солнца, я рассуждала о вопросах искренности, дружбы, помощи и сострадания. Я думала о том, почему Лонгботтом, упавший с метлы, не вызвал у меня никакого сочувствия, но зато Блейза, который на гербологии оцарапал руку, я утащила в больничное крыло. Почему замкнутая Миллисента, у которой на лицо были проблемы с общением, не вызывала у меня желания помочь. Но зато я добрых два часа просидела с плачущей Грейнджер. Меня вдруг взволновали вопросы, почему я чувствую именно так, как чувствую. Почему не иначе? А если стану поступать иначе, может, всё будет по-другому? Почему вокруг мне видятся только зависть и желание использовать, хотя вот же есть вполне искренняя Грейнджер. Майк как-то сказал, что «если вокруг воняет, нужно принюхаться. Возможно, это от тебя». В восемь лет я не слишком поняла его, но сейчас мне будто открылась новая дверь. Нелегко признать перед самим собой, что как человек ты не очень. Хотя бы потому, что сам прекрасно знаешь мотивы своих поступков. Всех прочих можно обвинить в непонимании. А себя нет.

Полностью погружённая в себя, я остановилась в самом центре коридора, приложив руку к заболевшей груди и подставив лицо немилосердному октябрьскому ветру. Убеждала, что глаза слезятся именно из-за него, и одновременно с этим злясь на себя саму. «Почему Грейнджер может позволить себе заплакать, а я нет? Кто запретил мне это? Почему я себе этого не разрешаю? Почему мне так страшно и стыдно?» Ноги в узких чёрных ботиночках будто бы намертво вросли в пол, однако я испытывала огромное желание убежать куда-нибудь. К кому-нибудь. Кто всё решит, кто всё объяснит. Кто, чёрт возьми, просто обнимет или хотя бы выслушает.

В следующий момент я нашла себя стоящей перед массивной чёрной дверью профессора Снейпа. Пожалуй, он был единственным взрослым, проявлявшим ко мне интерес и заботу. Человеком, кто хвалил и беспокоился. И пусть он делал это только в силу своих обязанностей, но делал. Больше не было никого. Однако, я так и не постучала. Стояла, водила по двери тонкой рукой, неистово желая, чтобы он вышел сам. А постучать не решалась. «Как я всё объясню? Скажу, что мне плохо? Скажу, что хочу, чтобы меня любили? Бред».

Повернувшись, я медленно и устало зашагала обратно, вдоль каменной стены. Наверное, точно так же Грейнджер не пожаловалась МакГонагалл. Потому что стыдно, потому что не можешь найти слов. И ужасно странно, что я хотела в целом того же, что и Грейнджер. «Быть может, не такие уж мы и разные? Почему, чёрт возьми, с этой гриффиндоркой у меня больше общего, чем со всеми слизеринцами вместе взятыми? И хотят ли они того же, чего и мы?»

— Я тебя заждался! — воскликнул Блейз, когда я вся бледная вошла в гостиную.

— Ты меня ждал? — с яркой надеждой и таким же неверием спросила я.

— Я тебя обыскался! — схватил он меня за руку, утаскивая в сторону подземных галерей.

— Нам сюда нельзя, — с трудом осознавая происходящее, повторила я правило, звучавшее в гостиной десятки раз.

— Сегодня же собрание.

— У них каждый день собрание.

— Да не собрание, а собрание, — сказал он так, будто объяснял прописную истину. А мне не хотелось знать ни о каких собраниях. Я просто хотела уткнуться в чьё-то плечо и высказаться. — Не собрание старост. Я что, забыл тебе сказать?

— М-м?

— Тридцать первое октября, — остановился он, так и не убрав тёплую руку с моего запястья.

— Хэллоуин.

— Да какой, к Мордреду, Хэллоуин! День памяти. Сегодня же пал Тёмный лорд. У многих погибли члены семьи. Те, что были Пожирателями. Другие в Азкабане, что равнозначно. День памяти, день траура, — нахмурив брови, быстро нашёптывал он.

— И ты думаешь, мне стоит в этот день попадаться им на глаза? — вздохнула я. — Я ведь не принадлежу ни к какому роду. И у меня никто не погиб. По крайней мере, я об этом не знаю.

— Дело не в этом, — снова зашагал вперёд Блейз, минуя одну за другой закрытые двери. — У многих никто не погиб, но собираются все. В знак уважения. В знак солидарности с идеалами Тёмного лорда. В знак уважения к чистокровным традициям.

— А ты сам солидарен с этими идеалами?

— Ради Мерлина, давай не сейчас и не здесь. Я просто не хочу, чтобы потом меня в гостиной разорвали или сбросили с башни. Что? — спросил он на мои приподнявшиеся брови. — Думаешь, такого не было никогда-никогда? Так же радикально ты настроен или нет, а придти должен. Это хотя бы значит, что не оспариваешь.

Решив, что в таком раздраенном состоянии рассуждать об идеалах Тёмного лорда — это слишком сложно, вялым взглядом я обвела галерею, которая представляла из себя длинный узкий коридор с множеством дверей. На первый взгляд то были обычные двери. Если бы за ними не скрывались необычные для школы помещения. Так, просто по рассказам старших курсов, где-то здесь было самое настоящее казино, где проигрывались и приобретались большие деньги, мётлы, украшения, домовики, а в тяжёлых случаях — целые дома. Правда, открыто оно было только для старших курсов. Остальные набивали руку в гостиной. Где-то здесь была «комната отдыха», заваленная мягкими подушками, гладкими коврами и гобеленами, покрывавшими стены. Там в воздухе всегда клубился разноцветный дым. Можно просто сказать, самое безобидное, что здесь происходило, так это выкуривание сигар. Я узнала только одну дверь. Ту, за которой совсем ещё недавно варилось оборотное зелье.

Комната, которая являлась пунктом нашего назначения, была достаточно большой, и при одном взгляде на неё было ясно: тут творилось что-то запрещённое. Длинный стол, на котором стояли только серебряные кубки с красной жидкостью, люди с надвинутыми на головы капюшонами неторопливо ходили туда-сюда в неярком свете канделябров, выполненных в виде черепов и змей. Главное висело на стене, противоположной входу. Это было самое настоящее знамя: чёрная метка на зелёном фоне. Но и это было ещё терпимо.

С магией почти всех сокурсников происходило что-то совершенно аномальное. Её вдруг стало заметно больше. Если раньше магическая энергия просто закручивалась вокруг ядра, создавая вокруг человека цветное поле, то теперь тела были наполнены магией буквально до краёв! Для меня комната больше походила бы на чудное цветопредставление, если бы воздух не был так напряжён и тяжёл. В горле стало совсем сухо. А со мной всё было ровно так же, как и всегда. Бордовые нити и расколотое ядро.

Последовав примеру Блейза и тоже скрыв голову просторным капюшоном мантии, я уныло думала о том, что когда ехала в школу, вроде бы давала себе слово завязать с преступной деятельностью и не попадать в дурные компании.

«Однако, здравствуйте».

Система иерархии тоже нарушилась. Неразлучные Розье и Эйвери, которые, как и обычно, расположились где-то у изголовья стола, меня не удивили. А вот то, что МакНейр сейчас был дальше, даже не в середине, было странно. Мальсибера рядом с ними я просто отметила. А вот Тео, тоже стоявший рядом, засунув руки в карманы мантии, стал для меня сюрпризом.

— Что он там делает? — с тихим удивлением спросила я, когда Блейз увёл меня в один из углов.

— Его отец участвовал в нападении на Пруэттов. Я же говорил тебе.

— А Малфой почему где-то в середине? Хотя нет, ближе к началу.

— Потому что его отец сказал на суде, что был под заклятием подвластия. Он, конечно, сейчас уверяет, что это было мерой необходимости, и всеми силами отравляет жизнь маглорожденным и им сочувствующим. Но это не то, что сесть в Азкабан. С другой стороны, по линии матери Малфой потомок Блэков, а его тётя, Беллатрикс Блэк, как раз-таки и наколдовала то Адское пламя, которое сожгло почти всех авроров в Косом переулке. При этом, конечно, огонь захватил и некоторых Пожирателей, но всё же. К тому же Блэки — род, хоть и почти угасший, но всё ещё уважаемый, а их наследство ещё не разделено, и, кто будет их наследником, не ясно. Не спрашивай, подробностей этого дележа я не знаю. Зато все понимают, что пойти против Блэков — то же самое, что пойти войной на короля. Тут так или иначе все с ними хоть как-то связаны родственными узами. Но Малфой ближе всех.

— А МакНейра почему отделили от неразлучной троицы?

— Так его отец тоже оправдался, чтобы в Азкабан не сесть.

— Понятно, — кивнула я, решив для ясности как-нибудь поглядеть на родословные, а не только на гербы. — А Паркинсон почему по традиции не утюжит его мантию руками? И где профессор Снейп?

— А её отец с Пожирателями вообще никак не связан. Он, конечно, убеждает, что оказывал финансовую помощь. Но это не точно. А Снейпа тут нет. Он, конечно, очень нас защищает и помогает, и метка у него есть. Но от Азкабана его спас Дамблдор, так что…

— Да ну?

— Так и есть.

— Ты же говорил, что его очень уважают.

— Понимаешь, Снейп, как декан — это одно, а как Пожиратель смерти — совсем другое.

— Как маглы и магловские технологии?

— Да. О, пора к столу.

— Что мы там будем делать? — с тревогой заозиралась я, ища глазами жертвенный алтарь или что-то вроде того. Атмосфера в воздухе витала такая, будто все собирались провести обряд самосожжения.

— Будем слушать речь и пить за идеалы. Как думаешь, это вино? — но я не имела возможности ответить, потому что все как по единой команде подошли к столу. Место главы подчёркнуто пустовало. Мне показалось, что пить мы собирались самое обычное восстанавливающее зелье. И тут они громыхнули, как один человек.

«Тем, кто принял этот бой,

Чья жизнь была игрой без правил.

Тем, кто, в небо взяв разгон,

Судьбу свою на кон поставил.

Этот текст посвящается им,

Кто оставил на память другим

Свой полёт через тернии к звёздам.

Этот текст посвящается всем,

Тем, кто понял в свои двадцать семь —

Возвращаться уже слишком поздно.

Этим героям!

Этим изгоям!

Вечно живым,

Дерзким и молодым!

Слава героям, ломавшим схемы!

Слава изгоям внутри системы!

Слава всем им, кто пошёл до конца,

Кто погиб молодым, но остался жить в сердцах!»

— Это, пожалуй, было самое странное, что я слышала в жизни, — сделав усилие над собой, призналась я Блейзу, но только после того, как галерея фанатов Тёмного лорда осталась позади. — Почему двадцать семь?

— М-м, потому что многим погибшим было по двадцать семь лет, кажется.

— А…

— Сделай одолжение, не расспрашивай об этом сегодня, хорошо? Тео болезненно воспринимает эту тему, — попросил Блейз, и я примирительно подняла руки.

Большой зал поражал своим праздничным убранством. Казалось, именно сегодня Запретный лес решил раскинуть свои корни и пронзил стены древнего замка, покрыв их пожухлой листвой, ветвями и мхом. С подоконников всех окон и даже с потолка внимательно наблюдали за происходящим исполинские оранжевые тыквы, а звёздный потолок зачаровывал своей красотой. Взглянув на стол, можно было заподозрить, что попал на праздник каннибалов или любителей особой экзотики. Печенья в виде отрубленных пальцев, мармеладные дождевые черви, пирожные с могилками, леденцы, замаскированные под пауков или летучих мышей, маринованные груши-привидения, пирог-мумия. Над головами учеников то и дело пролетали летучие мыши, а перед столами на возвышении пели и танцевали живые на вид скелеты.

К сожалению, всё это оставило меня практически равнодушной. Мысли мои снова вернулись к переоценке собственной жизни, поступков и принципов. Сидя на скамейке, вновь и вновь я спорила сама с собой, приводя доводы, доказательства и опровержения. Грейнджер в зале не появилась. По залу ходил слух, что она так и продолжала плакать в женском туалете. Это привело меня к неожиданной мысли, что даже в полной, обеспеченной и счастливой на вид семье ты всё равно можешь быть не счастлив. И редкие жалобы сокурсников, их оговорки предстали теперь в совершенно неожиданном новом свете. Мой внутренний мир переворачивался с ног на голову.

Малфой, сидевший прямо передо мной, жаловался, традиционно, на Поттера. Но в весьма необычной форме. Бедный Малфой не спал всю ночь, придумывая обидные подколки, реплики и фразы по поводу погибших родителей Поттера, а тот выглядел довольным жизнью, а не скорбящим. После этого есть тыквенный пирог мне совсем расхотелось. Паркинсон, правда, заметила, что веселье Поттера в такой день подтверждало правоту профессора Снейпа по поводу жадности до славы. Одновременно с этим в моей душе родилась надежда, что, может, мои родители от меня вовсе не избавились. Может, они попросту умерли в бою, а меня каким-то образом вынесло к маглам. Мысль, хоть и мрачная, но приятная.

Чем дольше я сидела за столом, тем больше мной овладевало глухое раздражение. Я остро нуждалась в уединении, но Малфой проявлял ко мне какой-то нездоровый интерес. Ничего не говорил. Смотрел. Изучающе так. С подозрением. Естественно, я начала искать причину в себе. Но не находила её ни в чёрных гладких волосах, ни в подкрученных ресницах, ни в идеально сшитом платье, длинною чуть ниже коленей. Быть может, всё дело было в корсете. Ну, или в ноже, которым я по просьбе Блейза периодически размахивала в воздухе под музыкальный аккомпанемент... Друга?

В любом случае, действие это удовольствия не доставляло, но Блейз то просил оправдать его окровавленный костюм короткими сценками, то тянул к старшекурсникам с колдокамерой. Это добивало меня окончательно. Один раз я уже помахала нитями-лезвиями, спасибо. Вспомнив об аномалиях с магической энергией, развернулась в пол оборота, чтобы поглядеть происходило ли нечто подобное с кем-то ещё. С десяток райвенкловцев, совсем мало хаффлпаффцев, ни одного гриффиндорца. Передо мной явно предстала тайна, но разгадывать её сил не было совершенно. От всех своих раздумий и терзаний я чувствовала себя едва ли лучше выжатого лимона.

Громкая музыка, всё это время бившая по ушам, наконец, смолкла, и я благодарно потёрла виски. Директор Дамблдор, покинув трон-кресло, весьма миролюбиво, в своей особенной манере, поздравил всех с праздником, призвав выпить сливочного пива. Я буквально почувствовала, как по нашему столу пролетел вихрь волнения и ожидания.

И поняла, в чём была причина всех сегодняшних терзаний. «Барьер. Да я же просто забыла выставить барьер. Тогда, все эти мысли о любви и дружбе ко мне вообще отношения не имели?»

Послышался первый крик с противоположного конца зала. Второй, третий. Что чувствует человек, когда его тело внезапно и сильно изменяется прямо на глазах? Ужас. Вот и весь зал для меня стал похож на океан ужаса. В попытке отгородиться от всего на свете, я прижала руки к ушам и нагнулась над столом. Но всё равно прекрасно слышала единый весёлый смех. И ощутила такое облегчение, будто с плеч валун сняли.

Видоизменялись гриффиндорцы по-разному. У кого-то просто отросли длинные серые уши, у других хвост. Хуже было тем, у кого руки, или ноги, или и то, и другое, заменились самыми настоящими копытами. Самыми страшными и одновременно смешными в этом цирке уродов стали те, у кого появилась ослиная морда. Они даже говорить не могли. От стен эхом отражалось отчаянное блеянье. Зал осветила вспышка колдокамеры. Ещё одна. И ещё.

Не до конца ещё поняв, в чём дело, гриффиндорцы встали на ноги и копыта единым фронтом.

Плотная толпа молодых мужчин в джинсах, рубахах и куртках перегородила автомагистраль, ведущую к металлургическому заводу.

Слизеринцы, готовые к атаке и защите в любую секунду, поднялись тоже. Чем безбожно выдавали себя.

Напротив них с иголочки одетые бобби в чёрной униформе.

Выкрики, обвинения, попытки освободить дорогу, чтобы пробраться к обидчикам.

Обе стороны не двигаются, напряжённо сохраняя дистанцию, внимательно присматриваясь перед схваткой к противнику.

Точно неизвестно, закончился ли бы праздник дуэлями и мордобоем или нет, поскольку в зал, как безумный пророк, ворвался профессор Квирелл, заявив, что в подземелья пробрался самый настоящий тролль. Личные разборки немедленно было решено отложить до лучших времён. С громким криками паники все стали пробиваться к выходу, сражаясь за право убраться восвояси первым, не стесняясь даже затоптать упавшего в обморок профессора, пройдясь по нему ногами.

Бастующие не желают сдавать позиций, бобби продолжают давить. Слышны громкие крики и ругань, всюду вспыхивают многочисленные потасовки.

С каждым мгновением крики становились всё громче, сливаясь в единый гомон. Вместо ароматного запаха свежей выпечки нос наполнили пыль и гарь. Обычно желтоватые стены замка стали темнеть, пока совсем не почернели. Свет сотен свечей играл на стенах и мне показалось, что по ним потекло что-то красное, вязкое, густое. Тео, пробегая мимо окна, оглянулся назад.

Напротив окна стоит растрёпанный мальчик с чумазой щёчкой.

Неосторожным движением кто-то пробегавший совсем рядом задел меня, и я уставилась в потолок. Серо-чёрный, весь покрытый трещинами, он уже начал крошиться. Пара пылинок упала на моё лицо, а кусок побольше собирался обвалился там, куда как раз бежал Тео. Я знала, что ещё немного, и он его раздавит. Разрывая глотку, из горла вырвался крик, одним движением я отшвырнула тех, кто мешал мне успеть. Поскользнувшись, кто-то ухватился за стол, золотой кубок упал на пол, расплескав вокруг оранжевую жидкость.

В окно одного из зданий летит бутылка зажигательной смеси.

Схватив опешившего Тео за руку, я побежала вперёд, намеренная на этот раз выбраться, но наткнулась на огромную оранжевую тыкву. Яркий свет вставленной в неё свечи больно резанул по глазам.

Яркий свет летящего предмета больно слепит глаза.

Всё вокруг заволокло густым золотистым туманом, похожим на крылья огромной птицы. Но плечом я чувствовала тепло чужого тела, и, обнадёжинная этим, бессильно повалилась на пол.

Зима бережно укрыла покрывалом белого снега некогда цветные поляны, нарядила деревья в белые шубки и сковала льдом воды Чёрного озера, холодными ветрами остужала воздух, пощипывала за нос и щёки незадачливых студентов Хогвартса. Дни всё меньше радовали скупым солнечным светом, а ночи, напротив, становились всё длинней, темней и морозней. Всё реже слышался весёлый щебет птиц, но чаще хрустел снег под ногами.

Для меня начало декабря означало окончание лечебного курса зельями. После Хэллоуина я ещё неделю лежала в больничном крыле, куда меня удалось доставить не сразу. Золотое свечение отнюдь не привиделось. Оно и в самом деле опутало меня, как большая светящаяся сфера, захватив Тео в придачу. Как в последующем рассказывал профессор Снейп, купол пробить было довольно трудно. С каждой попыткой защита всё усиливалась. Я, тем временем, была без сознания.

Придя в себя уже в больничном крыле, под действием успокоительного зелья, я здраво рассудила, что лучше рассказать всё о тех странных картинках, которые мне привиделись, и о том неконтролируемом желании сбежать подальше. Неизвестно почему, но последнее откровение вызвало определённое волнение среди профессоров и мадам Помфри. Диагностика не дала особенных результатов, хотя я так и не поняла, что именно хотели найти декан и директор. В конце концов, всё объяснилось стихийным выбросом магии. Конечно, к одиннадцати годам магия моя уже должна была стать стабильной, но даже в этом возрасте могли наблюдаться стихийные выбросы. Сама себе я объяснила всё ещё проще. «Магии у слизеринцев прибавилось? Да. Тогда, быть может, её прибавилось и у меня, а раз моё магическое ядро расколотое, то произошло то, что произошло. Правда, до поступления в школу такого никогда не было, но, наверное, всё дело в том, что раньше я жила в мире маглов, вдали от волшебства».

Это объяснение устраивало меня почти полностью.

А вот вспыхивающие в голове картинки — нет. Под действием расспросов мадам Помфри я созналась, что не помнила определённый кусок своей жизни. И у неё тут же возникла какая-то теория. Для того чтобы её проверить, она обратилась к профессору Снейпу, который при помощи легилименции должен был вскрыть мою память. Как оказалось, эта область магии была запрещена Министерством и пользоваться ею могли лишь авроры для допросов преступников или целители. Декану и мадам Помфри пришлось обращаться с просьбой в Больницу Святого Мунго, и, спустя пару дней, разрешение дали.

Проникнуть в мою память профессору не удалось сразу по нескольким причинам. Во-первых, он сам был довольно аккуратен в работе, стараясь не повредить мой мозг. Во-вторых, я сама продолжала отбивать его осторожные атаки, боясь, как бы он не увидел всё связанное с Мэттом. В-третьих, в тех редких случаях, когда профессору всё же удавалось проникнуть в моё сознание, сама по себе активировалась золотистая магия и отбивала фиолетовые профессорские нити.

Поэтому лечили меня чисто зельями. В основном успокоительными. После них я действительно не тревожилась, не злилась и не раздражалась. Не радовалась и не смеялась. Заподозрив что-то неладное, я втайне перестала их принимать. Поэтому все предыдущие рассуждения о любви и доверии отбросила от себя, как человек отпинывает летящий в него футбольный мяч. И вообще не понимала, как это на меня напала такая глупость.

Болеть в больничном крыле из-за госпитализированных в него изувеченных гриффиндорцев было трудно, но увлекательно. Ещё и потому, что Блейз и Тео приходили ко мне практически каждый день. Но вопросов не задавали, вероятно, мадам Помфри запретила им меня беспокоить. Приходили по собственному желанию, и я не видела, чем бы это могло быть выгодно лично для них. Как и в случае с Грейнджер эта искренность тронула меня до глубины души. Иногда ребята приносили с собой игры, но чаще школьные новости, интересные истории и домашние задания.

Иногда я делала их втихомолку от мадам Помфри. Болезнь болезнью, а отстать от учёбы нельзя. Даже если профессора разрешили мне не писать эссе. То-то они были удивлены. Конечно, делалось это не только ради оценок, а с определённым расчётом. За такое рвение к знаниям, которое редко можно встретить среди учеников, особенно среди слизеринцев, считавших волшебство чем-то само собой разумеющимся, профессора определённо мне симпатизировали. А образ одинокой сироты помогал в этом. И, конечно, моя неизвестная внезапная болезнь. Ещё какое-то время со мной носились, как с хрустальной вазой, хваля уже за то, что пришла на урок и взмахнула палочкой. В свою очередь всё это приносило баллы факультету, а они — поощрение от старшекурсников.

Когда мадам Помфри отпустила на свободу, я чувствовала тревогу и страх, хотя и старалась это скрыть. Боялась, что слизеринцы засмеют за слабость. Если они и делали это, то за спиной. Или же их попросту куда больше волновали гриффиндорцы в ином обличье.

Ослиными ушами, хвостами, копытами и мычанием гриффиндорцы радовали ещё две с половиной недели. Ясное дело, обвинили наш факультет, хотя никаких доказательств найти не удалось. Почта чиста, ингредиенты не пропадали. А отлегилиментить весь факультет нельзя. Хотя, конечно, все прекрасно догадались, чьих рук дело. Отношения между деканами резко испортились, Снейп и МакГонагалл, кажется, и вовсе не разговаривали. Но он яростно нас защищал, постоянно припоминая свои зелёные волосы.

Ребята говорили, Дамблдор за это вредительство чужому здоровью ругался очень сильно и зачитал внушительную многословную речь. Но баллы без доказательств снять никто не смог. Поэтому директор вообще запретил добавлять и снимать баллы, раз один факультет целиком выбыл из соревнования. Ещё одна такая выходка грозила разбирательством и исключением. Угроза заметно остудила мстительные порывы, поэтому боевые действия очень быстро прекратились, хотя белый флаг не бросил никто.

К тому же, в конце декабря должна была состояться сдача общих проектов. Это было обязанностью всех студентов, от третьего до седьмого курсов. Нужно было взять любую тему по каждому предмету и подготовить её вместе со студентами других факультетов. Это обязательное условие. Как рассказал мне Тео, проекты — совсем свежее новшество, года три назад его ввёл профессор Флитвик ради сплочения студентов и, как объяснял сам профессор, чтобы подготовить учеников к дальнейшей жизни и развить навык коммуникабельности. Скрепя сердце слизеринцы и гриффиндорцы готовились вместе. Впрочем, были и непримиримые бойцы. Например, такие, как Розье и близнецы Уизли, которые напрочь отказались срабатываться.

Довольно продолжительное время обсуждалось проникновение тролля в замок. Само по себе событие шокирующее. Совет попечителей заинтересовался безопасностью школы. Но так и не предъявил ничего толкового. Вслед за этим произошло ещё одно интересное происшествие. Поттер чуть не убился на квиддичном матче, на который я не пошла. Просто попросила мадам Помфри положить меня в больничное крыло, что она сделала с большой готовностью, ещё раз проведя полную диагностику организма. Вероятно, её диагностика и диагностика директора в корне отличались, либо же они были направлены на поиски чего-то совсем разного. Я ещё на неделю загремела в лазарет. Как оказалось, делила своё тело с некими паразитами, в этом крылась основная причина моей вечной худобы. Мадам Помфри очень ругалась, что школа перед приёмом учеников не запрашивала никаких медицинских документов или не учреждала проверки здоровья всех студентов. Даже вспоминать об этом не хотелось.

За это время мой подпольный бизнес совсем загнулся, ведь пока я лечилась, некому было писать домашние задания за Крэбба и Гойла. Не получив от родителей выговоров, они пришли к выводу, что хорошая учёба не даёт им каких-то особенных привилегий. А значит, нет смысла тратить деньги. И теперь мысли о возвращении к своему старому ремеслу с каждым днём одолевали всё больше и больше.

Тео и Блейз, не посвящённые в подробности моей болячки, снова стали захаживать ко мне. Как-то раз принесли с собой снимки матча, так что я изошла завистливой слюной, такое это было на вид захватывающее зрелище! Именно с тех пор я загорелась идеей побороть страх толпы и теперь уже намеренно большую часть времени проводила среди как можно большего количества людей.

Это было довольно сложно и не только потому, что перебороть страх нелегко. У меня творилось что-то не то с головой. В сознании продолжали вспыхивать картинки, причём без видимых на то причин. В Большом зале, в коридорах или во время прогулок по двору замка, но никогда на уроках или на территории подземелий. Это привело к выводу, что меня наглым образом легилиментят! Золотая магия всё ещё работала как надо, но у меня всё чаще болела голова. Болела так, что мне хотелось найти обидчика, подвесить его за ноги и вырвать внутренности! Сделать это было невозможно: магия нападавшего не имела цвета. Либо он каким-то образом её прятал. А моя тщательно выстроенная стена от чужих эмоций была для этого неизвестного пустым звуком. Она для него вообще будто и не существовала. Профессор Снейп пообещал донести мои подозрения до директора, но перемен не произошло. В результате, я перестала чувствовать себя в безопасности и ходила всё время оглядываясь в ожидании нападения.

А неутомимое время всё шло своей чередой, приближая Рождественские каникулы. Подавляющее число слизеринцев планировало покинуть подземелья, чему я была очень рада. Ведь можно было привольно сидеть у камина. Остаться планировали только несколько учеников с пятого и седьмого курсов, не желавшие прерывать подготовку к экзаменам, и Блейз. Впрочем, он собирался уехать в середине каникул. Его мать с отчимом как раз должны были вернуться домой с какого-то путешествия. Всё свободное время я планировала бросить на изучение магического мира, самой магии и волшебных палочек.

За прошедшее время я окончательно укрепилась в мысли, что Малфой — напыщенный идиот. Он продолжал цепляться к Уизли по поводу денег и к Поттеру по причине умерших родителей. И искренне не понимал, почему меня так раздражали эти темы. До двух гриффиндорцев мне не было особенного дела. Говоря по правде, я их недолюбливала. После нападения тролля, Грейнджер очень с ними сдружилась. Мало того, что они её спасли, так остались единственными избежавшими превращения. Малфой был глубоко разочарован. Сама я, конечно, не планировала продолжать общение с Грейнджер, но всё равно было как-то необъяснимо досадно.

В то же самое время со стороны могло показаться, что с Малфоем мы довольно дружны. Я действительно с ним много общалась. Чисто чтобы довести Паркинсон до белого каления. А началось всё с их ссоры. Пока я в больничном крыле пыталась восстановить все виды здоровья, на факультете Малфоя продолжали недолюбливать. Особенно после того, как гриффиндорцы выиграли матч. Что Малфоя очень задевало. Паркинсон, то и дело встававшая на его защиту, задевала ещё больше. В конце концов, он, заявив, что не пятилетний сопляк, которому нужно вытирать слюни, перестал с ней разговаривать. Это неожиданное откровение состоялось прямо в одном из коридоров школы. Мимо нас как раз очень удачно проходили Уизли с Поттером и Грейнджер. Первого я случайно задела плечом, повернув всё так, что ударили меня. Держась за плечо, я демонстрировала, что ударили больно. Малфой, мгновенно углядев в этом возможность, ввязался в перепалку. И вышел из неё победителем. Заклинание Уизли не случайно улетело в окно. Я была красноречиво благодарна, и с тех пор Малфой чувствовал себя настоящим защитником. Кулон-каплю я так и не сняла, и Малфой закономерно решил, что покорил девичье сердце и никак не меньше. Я не стремилась развеять иллюзий. Естественно, ему больше по душе было проводить время с покладистой мной. Естественно, Паркинсон не могла это так оставить. При этом она ещё и дурой не была и в итоге заподозрила, что изначальная моя помощь, после которой всем резко удались заклинания, была не простым стечением обстоятельств. К счастью, в то, что магию можно контролировать таким вот образом, никто не верил.

Самым ожидаемым событием декабря помимо, конечно, Рождества и каникул, стал предстоящий матч Райвенкло-Хаффлпафф.

Меня разрывали два противоречивых желания. С одной стороны, страшно хотелось идти, а с другой, — страшно не хотелось! В итоге я решила, что одна со своим страхом просто не справлюсь. И частично рассказала о своей проблеме Тео. За прошедшее время мы сблизились настолько, насколько я вообще была способна доверять. Мы проводили вместе с ним и Блейзом довольно много времени, сидя вместе на уроках, кропотливо выполняя домашние задания и дружно изучая коридоры и кабинеты замка. И, в конце-то концов, о моём странном поведении в коридоре он так никому и не рассказал, иначе меня бы уже засмеяли. Разве что, он мог поделиться с Блейзом, но тот тоже не досаждал вопросами.

К тому же я находила их довольно приятными ребятами. Нотт был вечно серьёзен, задумчив и напряжен, но с ним всегда можно было поговорить. Более того ещё ни разу я не замечала, чтобы он сплетничал. Бывало, конечно, что мы обсуждали кого-то, но не зло. Это было совсем не то же самое, что общаться с Малфоем. Лёгкий и весёлый Забини в злословии тоже замечен не был, и уровень моего доверия к ним рос.

Поэтому на стадионе я уселась рядом с Тео, крепко вцепившись ему в руку, то и дело дёргаясь от громких звуков, которых было в достатке. Тео боль переносил стоически, почти не меняясь в лице. Иногда мне всё же начинало мерещиться что-то странное, но близость Тео волшебным образом успокаивала. После того, как все успешно исполнили согревающие чары, мы заняли верхнюю площадку, откуда было легче и незаметнее уйти, если вдруг меня накрыл бы приступ паники. Кроме того, овальное поле было видно, как на ладони. Когда началась игра, я почти полностью забыла о своём страхе толпы, теперь уже боясь то бладжеров, то летавших с бешеной скоростью игроков. Зрелище действительно захватывало дух, хотя разобрать, кто где летал, можно было только по цветам мантий. Благо Блейз поделился омниноклем.

После этого я чувствовала себя настоящим героем и страшно собой гордилась! Хотя и оставила на руке Тео фиолетовые синяки. А через неделю настроение снова испортилось. На Рождество принято дарить подарки учителям, а на них нужно скинуться. К тому же, девятого января ещё и день рождения декана. То ли учителей много, то ли слизеринцы решили отличиться и подарить нечто экстравагантное, но на эти сборы ушли практически все мои денежные припасы. Чтобы не отличиться и не вызывать лишний раз насмешек, деньги я сдала с таким видом, будто у меня целый сундук галлеонов. Мол, подавитесь и распишитесь. А душа кричала, планы рушились, надежды таяли, как снег на ладони.

Острый взгляд сам собою зацепился за сиротливо лежащий на низком столике золотой браслет. Если такой продать, я могла бы жить безбедно целый год, да ещё накупить кучу книг! А тут его бросили, прямо перед глазами, как ненужную вещь. Я была уверена, что будь я хоть самой богатой в мире, никогда бы не разрешила себе подобной безответственности. И раз он никому не нужен… Браслет оказался собственностью Фоули, но искала она его не слишком старательно. Просто как-то спросила, не видел ли его кто. Никто не видел, и она, кокетливо посетовав на свою забывчивость, попросила у Розье новый. Безнаказанность, как известно, рождает беззаконие, и я решила продолжить, намереваясь всё выгодно продать в магловском мире. Я же ещё и Касперу была должна.

Праздник приближался, и сплетни в гостиной сменились на чаяния и надежды, посвящённые ожиданиям подарков или же на обсуждения празднования в кругу семьи. От этой уютной атмосферы я как обычно чувствовала себя отрезанной, даже стала вспоминать приют с низкой ёлочкой, самодельными бумажными украшениями, хороводом и песнями. В Санта Клауса я, кажется, не верила никогда, а весь праздник сводился к тому, чтобы урвать что-то получше. Как-то я смогла отвоевать у Эми скакалку, а летом выгодно сменяла её на почти новую заколку. Помню, Элис тогда меня похвалила. Воспоминания о бывшей соседке отдались грустью. Хоть мы проводили вместе мало времени, мне казалось, так, как она, меня никто не понимал. Вот ей ничего не нужно было объяснять. В конце концов, я довела сентиментальность до того, что отправила ей и Майку красивое боа и портсигар. Позаимствованные, конечно. Профессор Снейп обещал отправить тщательно запакованные подарки магловской почтой. С моего же ложного адреса. В тот же вечер жаба жадности начала душить упрёками об излишней чувствительности, но гордость оказалась сильнее. Не просить же, в самом деле, профессора вернуть мне вещи. Стыд какой.

Я была крайне недовольна и собой, и отсутствием нормальных денег на руках. И это было хорошо видно по нахмуренному лицу, опущенной голове, напряжённо выпрямленной спине и по сцепленным в замок пальцам. Паркинсон не упускала случая проехаться по этой теме, и чем больше это меня не трогало, тем больше она старалась, что, конечно, надоедало окружающим.

Развлекалась я тем, что представляла её висящей на люстре, и это заметно поднимало настроение. Подобные мысли всё чаще посещали мою голову, из раза в раз приобретая красочность и кровавость. В особо раздражающих ситуациях я строила планы убийства. Сначала не всерьёз, а потом… А потом оказалось, что избавиться от Паркинсон раз и навсегда довольно просто. Всего-то нужно было написать записку почерком Малфоя, выманить сокурсницу куда-нибудь на лестничную площадку и толкнуть на движущуюся лестницу. Конечно, помня, как чувствовала себя после случая с Мэттом, я не собиралась делать ничего подобного. Просто нравилось так думать. И сама мысль, что есть такая возможность, давала ощущение власти над чужой жизнью. Придавала уверенности движениям и взгляду. Поэтому споры с Паркинсон враз потеряли для меня значение. В моменты ссор я просто продолжала строить планы, молча глядя на обидчицу. Вероятно, глаза человека, который только угрожал убийством и человека, который уже его совершил однажды — отличались. В любом случае Паркинсон быстро смолкала.

И вот, наконец, к моему немалому облегчению, все разъехались. Ученикам, остававшимся на каникулы, было разрешено проводить друзей аж до поезда! Таким образом, мы с Блейзом увидели зимний Хогсмид, больше похожий на волшебную рождественскую открытку. Правда, без омрачений не обошлось. Малфой всю дорогу возмущался, что из-за маглорожденных и полукровок он вынужден трястись в экспрессе, вместо того чтобы добраться до дома по каминной сети.

Начались свободные дни, заполненные играми в снежки, лепкой снеговиков и катанием с огромных сугробов. Запретный лес будто снова пробрался в замок, за одну ночь вырастив в Большом зале двенадцать пушистых лесных красавиц, заботливо украшенных шарами и игрушками. В довершение картины с мерцающего звёздами зачарованного потолка падал самый настоящий на вид снег. Правда, даже до голов учеников он не долетал и никаких неудобств не причинял. Поскольку по домам разъехалась подавляющая часть студентов, в Большом зале мы сидели за одним столом, вместе с преподавателями. Всякий раз я старалась сесть поближе к ним, поскольку это сводило на нет риск с кем-то поругаться. И позволяло подслушать интереснейшие дискуссии и разговоры взрослых магов. Впрочем, все единодушно старались держаться подальше от профессора Квирелла: от него невыносимо разило чесноком. Но сказать об этом бедному профессору, вероятно, стеснялись.

Хрустящее морозом утро Рождества повергло меня в самый настоящий шок. Три подарка! Мне! И Тео, и Милли, и Блейз презентовали по коробке шоколадных лягушек. Подарок простой, но самый лучший на свете! Увы, попробовать их мне так и не довелось. Чтобы не выглядеть неблагодарной, я передарила коробки ребятам, нацарав поздравления на пергаментах. Таким образом, у меня остались только цветные картинки с пожеланиями. Прижимая свёртки к груди, очень медленно я шла к декану, чтобы отправить нежданные подарки. Снейп, открыв дверь в наспех накинутом чёрном халате, моей просьбе не очень обрадовался. Но коробки взял. Вернувшись в гостиную, я сняла с пушистой ёлки игрушку в виде больших часов с кукушкой, обещая самой себе потом их вернуть. Так и в мою скромную комнату пробрался праздник.

Весь день усиленно старалась не печалиться. Я смеялась, убегала от снежных снарядов Блейза и кутала нос в колючий шарф, но чувство было такое, будто у меня из рук вырвали сумку, полную денег. Но весёлый смех друга, обступающие со всех сторон деревья, от высоты которых кружилась голова, высокое безоблачное небо и искрящийся липкий снег в руках заставили забыть о печали. Выстроив из снега самый настоящий замок, с башенками и стеной, мы раскрасневшиеся, но счастливые вернулись в замок, по дороге выпуская изо рта облачка серебристого пара.

Большой зал поражал своим праздничным великолепием и манящими сладкими ароматами. После уличной зимней свежести кружилась голова, а огоньки сотен парящих в воздухе свечей расплывались перед глазами. Их блики плясали свой затейливый танец на стенах зала, отражаясь в огромных арочных окнах, за которыми большими белыми хлопьями падал снег. В этот раз против всех правил мы пришли самыми последними и наши шаги эхом отдавались от стен, смешиваясь с чужим смехом и поздравлениями. Ухватив за запястье, Блейз вёл меня вперёд, к празднику, свету и веселью, и в груди у меня разливалось приятное тепло. Без подарков я всё же не осталась. Они выпадали из разноцветных хлопушек, от которых валил искрящийся фиолетовый дымок, и я стала счастливой обладательницей пяти никогда не лопающихся шаров и набора жвачек с подвижными наклейками. Разомлевшая от тепла и сытости, лениво подперев подбородок кулачком и сонно наблюдая, как профессор Дамблдор надевал на голову шляпу с золотыми звёздами, я раздумывала, как ещё смогу украсить свою комнату.

В висках резко кольнуло, и перед внутренним взором на долю секунды вырисовалась серая стена. Поле с цветами. Окно с решётками. Оживлённая улица. Золотая магия поднялась вверх, и картинки исчезли, но боль никуда не делась. Указательными пальцами я старательно растирала занывшие виски.

— Трис, тебе плохо? — раздался совсем рядом обеспокоенный голос Блейза, вперемешку с громкими песнями.

— Голова заболела. Сейчас пройдёт, — успокаивала я сама себя, зажмурив глаза. А внутри просто распирало от чего-то. В ушах загудело, к горлу подступил противный липкий ком. Шляпа с монетами на земле. Комната с голыми стенами. Маленькая девочка на коленях. Мальчик с чумазой щечкой.

— У тебя же кровь из носа идёт!

— Сейчас пройдёт, — уверяла я. Гул усилился, а затем раздался страшный треск, который слышала только я одна.

Детские голоса вперемешку с криками нянечек. Бесконечный бешеный говор и шум. Это невыносимо. Мне четыре года, а рядом непримечательная серая коробка, тусклая и пыльная, звавшаяся в Шеффилде приютом Джулиана Брукса, окруженная острыми зубьями кованного забора, посреди которого возвышались массивные и вечно скрипящие ворота. Мир вокруг уныл и безжизнен — только высохшая мёртвая трава и мутное небо. А мне хочется красок и цвета. И потихоньку они начинают проявляться. Земля подо мной наполняется тысячами оттенков, и я могу часами стоять и глядеть на них. Я не играю с другими детьми и не требую внимания воспитателей. У меня есть свой секрет. А нити тянутся ко мне, и я с радостью подхватываю их, переплетая в узоры, и скучный дворик вокруг заполняется диковинными растениями, а воздух наполняется чарующим цветочным ароматом. И все так хорошо вокруг. Ко мне подходит кто-то взрослый, серый и неинтересный, мне жаль его, и я хочу поделиться с ним своими красками, но человек кричит.

Не разбирая дороги бегу вперёд. Улицы заполнены огромными машинами, выпускающими неприятный чёрный дым, и высокими хмурыми людьми. В красивых костюмах они идут, практически неразличимые друг от друга. Быстро шагают по улицам, не глядя по сторонам, молчаливые, как привидения, и только гул машин нарушает тишину. Сижу в какой-то подворотне, испуганно обняв коленки и опустив голову. Короткие волосы с двух сторон обрамляют лицо. Мне грустно и страшно, потому что я не помню, как вернуться назад. А ещё я хочу есть. Совсем недавно булочник прогнал меня из магазина. Я даже не вошла в него, просто смотрела на пончики в окно, сквозь прутья толстой решётки. Уже зажглись фонари, когда за угол свернула маленькая фигурка. Светлые взлохмаченные волосы, большие голубые глаза, перепачканное лицо. Мальчик вызывает доверие хотя бы тем, что как и я маленького роста, ведь весь день я чувствовала себя лилипутом, попавшим в страну злых великанов.

У мальчика есть булка, мягкая, ещё тёплая и ароматная, со сладкой присыпкой сверху. Он отдаёт мне четверть, и сам съедает ровно столько же, завернув оставшуюся половину в газету и спрятав лакомство в карман. А мне хочется обнять весь мир.

Мальчик представляется Беном. Этого мне достаточно, чтобы рассказать о своём несчастье. Бен в свою очередь признаётся, что вместе с сестрой сбежал от родителей две недели назад. И предлагает уйти с ним. Взявшись за руки, мы украдкой перебегаем по вечерним улицам Шеффилда. Сворачиваем то на одну боковую улицу, то на другую. Я совершенно не имею представления, где мы. По дороге мой новый друг рассказывает, что одному, да ещё и с сестрой очень трудно, поэтому он хочет присоединиться к взрослым мальчикам, которые так же, как и он, живут на улице. Вернее, где-то в подвале. У шестилетнего Бена и на новую компанию, и на новое жильё большие и светлые планы.

Которые рушатся сразу же, едва мы спускаемся в люк. Ещё больше я хочу вернуться обратно в приют, но поздно: у самой железной лестницы садится взрослый мальчик, никого не пуская наверх. Ночью никуда не разрешается выходить, иначе тёплое местечко попытаются отобрать взрослые бродяги. Ведь здесь, помимо толстых тёплых труб, каким-то образом подключён старый телевизор, электроплита и даже обустроен самодельный душ. Который не исключает ни насекомых, ползающих по стенам, ни отвратительного запаха, ни мух, летающих над бутербродами с маслом. Несмотря на урчащий живот, я не могу к ним притронуться. А половину булки Бен украдкой отдаёт младшей сестре.

Быстро понимаем, что самый главный и самый старший — парень в синей кофте — Такер. Главная цель его жизни — стать настоящим взрослым бандитом. Я оказываюсь самой младшей, потом пятилетняя Эми и сам Бен. Что нужно взрослым ребятам, я не могу предположить. Но очень страшно. С уверенностью, которая доступна только ребёнку, я убеждена, что солнца больше не увидеть. Хочется немедля вернуться наверх, подальше от этого пыльного затхлого воздуха, подальше от насекомых и громких непонятных выкриков. Делаю пару вдохов и выражаю просьбу вслух. В банде жёсткая дисциплина, которая исключает любое неповиновение, и Такер залепил мне звонкую оплеуху. Весь вечер я жмусь к Бену и Эми, просто потому что знаю только их.

Наверху стали слышны громкие удары и выкрики. С подвала кричат тоже, и я только плотнее жмусь к Бену, переплетая свои руки с тонкими ручонками Эми. Все вместе мы стараемся быть как можно незаметней. От страха в глазах плывёт, и я вижу всё происходящее, словно через красное стекло. Подвал отвоёван, взрослые ребята собираются в круг, и по подвалу разносится резкий, неприятный запах. Так же пахло, когда я разлила на стол целую бутыль с клеем, но сейчас никаких бумаг нигде не заметила. Бен запрещает мне подходить.

Спать невозможно. За руки и ноги то и дело кто-то кусает. Стараясь даже не думать, кто это может быть, я прижимаюсь к другу, чувствуя его тёплый бок рядом. И молюсь, чтобы эта ночь кончилась поскорее. Но вот на пальцах чувствую несколько мелких колючих точек. К ужасу, точки быстро двигаются, поднимаясь вверх. Мной немедля овладевает паника. С громким криком я бью по руке, пока точки не исчезают. Вслед за этим узнаю, что значит ловить ртом воздух, когда ударили под дых. Сказать, кто это сделал нельзя, но это точно чья-то быстрая привыкшая к пинкам нога.

Утром я с трудом верю, что мы вышли на поверхность. Перед этим Такер раздаёт нам задания, но я не хочу ничего делать, намереваясь во что бы то ни стало вернуться в приют, к миссис Хоуп. Бен просит обождать. Ему и Эми дают разные указания, и друг не хочет отпускать сестру совсем одну. Ведь она совсем маленькая и потеряется, а так с ней буду хотя бы я. Я же пытаюсь утащить его обратно в приют, но он сопротивляется. Боится, что его вернут к родителям или ещё хуже: отдадут неизвестным людям, разлучив с сестрой. Твердит только, что Эми уже давно болеет, а в подвале хотя бы тепло. И я осталась.

Ночи мы проводим в подвале, а днём Такер выдаёт шляпу с большими полями, и выпускает самых младших попрошайничать. Всеми доступными способами. Петь, танцевать, просто клянчить. По понедельникам подают неохотно, по пятницам прибыль самая большая. Пересилить себя и есть в подвале не могу, с огромным риском покупаю еду себе и кашляющей Эми. Такер не разрешает оставлять себе даже мелочь, досконально проверяя после возвращения. Не разрешает заходить в магазины «на работе». Еду приходится почти заглатывать, забывая о вкусе.

Каждый день делится на две половины. Время, заполненное улицами, пением и попрошайничеством — хорошее и светлое время. Дневное. И время ночное, приносящее с собой запах клея и крики. Мне казалось, что каждый день я живу в двух разных мирах.

В какое-то утро улицы выглядят совсем иначе. Перевёрнутые машины, выбитые в домах окна, вывороченные телеграфные столбы. Сразу ясно, что происходит нечто страшное. Следующие несколько дней взрослые ребята только и говорят о каком-то мятеже и что теперь рашерам будет не до беспризорников и мародёров.

Целую неделю мы живём в квартире, и вопрос, куда делись хозяева, даже не звучит вслух. Я просто радуюсь, что никто не кусает мои руки и ноги, ведь на них уже есть мелкие белые шрамы. То от ожогов, то от драк, в которые так или иначе приходится вступать с другими попрошайками, то от укусов клопов.

В углу кучей навалены одеяла и ещё какие-то тряпки, на которых мы сидим втроём. Эми стала кашлять сильней и надрывней. Сидеть ей больно, и она укладывает голову на мои колени, я глажу рукой её чёрные спутанные волосы. Пытаюсь наполнить её тело своими красками. Эми говорит, что со мной всегда чувствует себя лучше. Со стороны взрослых доносится взрыв хохота, что пугает девочку в моих руках. Она снова кашляет, и Такер загорается желанием её вылечить, обещая, что она сразу забудет о боли. Что хуже уже не будет. Шатаясь из стороны в сторону, он со шприцем приблизился к нам. Бен кричит, что лечить сестру не нужно. И сразу же получает за это. Удар, ещё. Взгромоздив Эми на плечи, я перелезаю через обшарпанный подоконник. А Бен, если хочет, пусть остаётся.

Он находит нас через пару часов за мусорными баками, за домом. Эми всегда быстро устаёт, а у меня нет сил её нести. Всю ночь то и дело замираем от ужаса, что чих, кашель Эми или просто громкий вздох могут нас выдать. Мы остаёмся втроём. По-прежнему лазаем в квартиры и магазины в поисках еды. В аптеки — в поисках лекарства. Эми почему-то стало хуже. Мы спим, где придётся, избегая людных мест. Уходим поодиночке, чтобы кто-то всегда был с Эми. Её кожа стала совсем горячей и бледной, по лбу струйками стекают капли пота, но она слабым голосом уверенно говорит, что чувствует себя лучше, хотя после последнего приступа кашля на пальцах осталось несколько красных капель. С трудом мне удаётся переспорить Бена, что нужно идти в больницу. Всем нам. А утром, как бы мы ни старались, как бы не тормошили и не звали, Эми не просыпается. Бен сам несёт её к окраине города, сам копает землю и сам засыпает её обратно. Я стараюсь помочь и чувствую, как песок набивается в ботинки и больно колет ступни. Бен делает крест из веток. И говорит, что больше никуда не пойдёт. А я не хочу, чтобы он не проснулся тоже.

Боязливо озираясь, я плетусь в город. Где-то между опустевшими зданиями и голыми деревьями нахожу большую куртку и уношу это сокровище с собой. Не могу упросить Бена закутаться посильнее, он даже не хочет вставать с земли. Укрываю, когда слышу, что он совсем выдохся и уснул. Всю ночь не смыкаю глаз и всё жду, что Эми явится, хоть в каком-нибудь виде и скажет, чем мы её обидели, что она ушла. И не захотела вернуться.

Бен так и не хочет уходить. Отказывается от еды, которую мне удаётся достать с таким трудом. Только уговариваю поесть поскорее, пока хлеб совсем не затвердел. Друг даже не поворачивается. Его кожа тоже совсем горячая, и я начинаю плакать безудержно и навзрыд, кричу и бью руками по холодной земле. Сердце вот-вот вырвется из груди. Ведь Бен уйдёт тоже, а я останусь одна, и некому будет меня закопать. А раз так, я с ними быть не смогу. Я останусь совсем-совсем одна. Утром Бен, свернув незатейливый спальный мешок, хмуро соглашается уйти.

И с тех пор не отходит от меня ни на шаг. Мы делим напополам еду. И спим всё в той же куртке, забираясь в заброшенные на вид здания. Пару раз видим Такера и его друзей, но всегда убегаем. Мы привыкли друг к другу, и возвращаться в подвал совсем не хотим.

С каждым днём на улице становится всё теплее. Солнце ласково пригревает землю, а на деревьях распускаются яркие зелёные листья. Мне нравится срывать самые красивые и оставлять у себя, но они быстро сохнут и портятся. Город выглядит всё страшнее и разгромленней. Бен говорит, что мы как два волка, охотящихся в лесу. И что всегда будем вместе. Очередной дом, в котором решили заночевать, разорён и покинут, как и большинство многоэтажек, мимо которых мы обычно ходили. Внутри только груды кирпичей и звёзды, мягко светящие в голое окно.

Рано утром Бен по привычке растирает глаза, марая щёку грязной рукой. Уже привыкнув к громким звукам, крикам и выстрелам, мы мгновенно приникаем к окну, чтобы поглядеть за новым сражением, как за занятной игрой.

Безоблачное голубое небо летнего дня, высокое яркое солнце палит нещадно. Плотная толпа молодых мужчин в рубахах и джинсах перекрыла автомагистраль, ведущую к металлургическому заводу. Бунтовщики возвели не просто пикеты, а настоящую линию обороны. Использовалось всё: перевёрнутые автомобили, выдернутые из земли телеграфные столбы и деревья, металлические решётки. Против конной полиции натянули проволочные заграждения. Рабочие вооружились большими камнями, картофелем, утыканным острыми гвоздями и бутылками с зажигательной смесью.

Противостояли рабочим простые бобби в чёрной униформе. Конечно, прошедшие специальную подготовку и снабжённые дубинками, брандспойтами с водой и гранатами со слезоточивым газом.

Обе стороны не двигаются, напряжённо сохраняя дистанцию, внимательно присматриваясь перед схваткой к противнику. Бобби атакуют первыми, стараясь прорваться к воротам завода. Бастующие не желают сдавать позиций, бобби продолжают давить. Слышны громкие крики и ругань, вспыхивают многочисленные потасовки. В окно одного из зданий летит бутылка зажигательной смеси.

Бен оборачивается, но не успевает даже двинуться с места. Всё пространство вокруг окрашивается ярким оранжевым светом. Я чувствую, что падаю вниз и кричу. Душный воздух обволакивает, как в тяжёлом сне. А сверху летит огромная серая плита — кусок потолка. С ужасом смотрю, как она разбивается о золотое свечение, опутавшее моё тело со всех сторон. И ищу Бена. Царапая руки об острые камни, лезу вверх, скатываюсь и начинаю заново. И всё время зову друга, но он молчит. Я умоляю его перестать так шутить. А потом вниз скатывается ещё одна плита, вымазанная красной краской. И я вижу своего друга. Половину своего друга. Кричу и падаю. Не справилась. Не уберегла. Не смогла. Почему этот купол не накрыл и его? Никогда не хочу помнить об этом!

* * *

Открыв глаза, я совершенно не понимала, где находилась. Ряды узких коек, застеленных белыми покрывалами, высокий сводчатый потолок, в арочные окна мягко светили звёзды, а в воздухе витал запах свежести и чистоты. Белые широкие ширмы, рядом с кроватью маленький столик с выстроенными в ряд узкогорлыми склянками. Опознав больничное крыло, я обессилено упала обратно на кровать, закрыв руками лицо. Так вот, значит, что скрывала моя память. Точно. Ведь изначально я жила в Шэффилде. Потом мой побег и восстание рабочего класса.

А потом меня нашли в этих руинах, маленькую и ничего не помнящую. И отправили, конечно, в госпиталь. Калейдоскопом перед глазами проносились картинки воспоминаний о больнице, работе и посиделках с доктором Грэхэмом. Его подарок и переезд в Сандаун.

Приют был очень не похож на больницу. Ни внешним видом, ни распорядком. И мне сразу там не понравилось. Дом нуждался в ремонте, по узким коридорам гуляли сквозняки, старые оконные рамы не прибавляли тепла, но меня это мало волновало. Целыми днями я торчала у окна, ожидая, когда же мой доктор придёт исполнить обещание. Шли дни, недели и месяцы, но я продолжала верить, что вот именно сегодня он появится из-за угла и заберёт меня обратно. А он всё не возвращался, и мне было легче поверить в то, что он умер от алкоголя, чем в то, что солгал. Даже думать об этом было невыносимо. И я не думала.

Хоть Сандаун практически и не принимал участия в восстании, однако, карточная система выдачи провизии была введена и здесь. Само собой её было мало. Нас кормили кашей три раза в день и поили несладким чаем. Иногда выдавался хлеб с маслом. Хлеб оказывался либо сырым, либо черствым, а масло мазалось максимально возможным тонким слоем. Но мне он казался безумно вкусным. На всех не хватало, часто мы отбирали еду друг у друга. Отбирать следовало вообще всё. Одежду, кровать, яркую вещицу, воздух.

Отношения с детьми у меня не заладились. Поначалу я пыталась с ними дружить и часами могла пересказывать мифы и легенды о богах, которые услышала от доброго доктора. В такие моменты казалось, что я снова рядом с близким человеком. Долго это не продлилось. Откуда же я могла знать отличия мифов древней Греции от Англиканской церкви? Миссис Хаббард была уверена, что каждый приличный и воспитанный ребёнок об этих различиях знать должен. Поскольку сжигать людей на кострах за веру в многобожие запрещено законом, директриса ограничилась тем, что повязала на мой высокий лоб повязку с надписью «Язычница». Что это означало было не ясно, но всё равно обидно. Едва только повязку можно было снять, как я бросила эту тряпку в камин. Так я узнала, что трость миссис Хаббард бьёт больно и оставляет на руках долго не заживающие полосы.

С того дня дети в приюте смотрели на меня с подозрением. Я отвечала точно тем же, искренне веря, что окружена идиотами. Ведь я не сделала ничего плохого. Мисс Стиллс советовала почаще улыбаться, чтобы дети охотнее играли со мной. В её голове, должно быть, не укладывалось, что сама я играть с другими детьми уже совершенно не желала. Я чувствовала себя намного старше них. Они не видели контуженных и умирающих, не слышали громких выстрелов оружия, не работали, поэтому я находила их довольно наивными и вполне безобидными, но неинтересными. Не участвовала в общих играх и беседах, не делилась редкими игрушками. И постоянно чувствовала себя отколотой от мира, который казался слишком ярким, слишком громким, слишком удушающим. И старалась заменить любое общение мирами из книг. К тому же, люди вокруг всё ещё были серыми, а я нет. Это только укрепляло в мысли, что я здесь самая особенная. А раз особенная, то не нуждаюсь в их дружбе и одобрении.

В общих комнатах, отдельно для мальчиков и девочек, было холодно. Дети часто собирались на одной кровати, устраивая тёплый кокон из одеял. Я не присоединялась к ним, но уже по другой причине. Часто кто-то из них, следуя примеру старших ребят, выбирался покурить через окно. Но резкий раздражающий запах впитывался в одежду и волосы. И я предпочла спать в холоде и одиночестве, но чистая. Да и физическая близость была мне неприятна.

Добровольно лишив себя возможности общаться, всё свободное время я проводила за книгами. Прошёл год, и с блестящими от нетерпения и жажды знаний глазами, я в первый раз вошла в учебный класс. Занятия не вызывали больших проблем, уроки запоминались быстро и легко. Ведь доктор Грэхэм мог придти в любой момент, а в душе горело желание показать, в какую прилежную ученицу я превратилась. В восемь лет я окончательно решила, что стану врачом. Как доктор Грэхэм. Из взрослых учебников, которые украдкой таскала в библиотеке, было ничего не ясно. А все имевшиеся детские энциклопедии о строении организма я перечитала. Но было ощущение, что в них чего-то не объяснили. Да и картинки имели мало общего с тем, что я видела ранее. Так и не найдя подходящей литературы, я хотела провести операцию на лягушке, но разрезать её не хватило духу. Зверушка грустно смотрела своими глупыми маленькими глазками, будто знала, что именно я хотела сделать. И я глупо разревелась, толком не понимая, от чего именно.

За вечную отчужденность и погружённость в размышления я стала изгоем окончательно. А сиротам требовались хоть какие-то забавы. В забаву пытались превратить меня. Весьма неудачно. Я знала, что если позволю им хоть одно издевательство, то битой буду ходить до самого выпуска. А потому научилась выжидать, наблюдать, бесшумно двигаться и красться. Именно тогда я начала особенно остро ощущать чужеродные эмоции и порывы.

Но полностью избегать детей и ссор не удавалось. Кровать могла оказаться залитой водой, вещи могли утащить из комнаты, книги падали с парты, тетради «случайно» рвались. Я возненавидела их так, как только может ненавидеть человек в девять лет. И стала учиться контролировать свои бордовые нити. Иногда мне было достаточно просто погрузить нить в предмет или тело. И с ним обязательно что-то да происходило. Мои незадачливые противники падали с лестниц, обжигались супом, покрывались бородавками или резались о внезапно разбившуюся посуду. Связать это со мной было никак нельзя, я всегда находилась рядом с кем-то из учителей.

Однако, дети быстро установили, что несчастные случаи происходили только с моими обидчиками, но доказать ничего не могли и в итоге просто оставили меня в покое. Я тоже не трогала их просто так. До того момента, как Сэм в пылу ссоры не воскликнул, что никакой доктор за мной не придёт. Я давно это подозревала, но не желала даже произносить вслух. Ногу дерзкого мальчишки тут же свело судорогой, а меня, погружённую в угрюмые мысли, его вопли совсем не тронули. Ночью, передумав всё на свете, в бессильной ярости я разорвала куклу на несколько частей. Ожесточённо бросила тряпочки на пол, будто само прикосновение к ним могло замарать. Как же я ненавидела доктора в ту ночь! Как гнусно он поступил! А я ещё позволяла ему себя успокаивать. И даже скучала и надеялась! Всё это глупости. Глупости, а доктор низкий, лживый и презренный человек. Я ненавидела его, а вместе с ним и целый мир. Утром, конечно, пожалела о своём поступке и кое-как сшила куклу. Но теперь на тканевых шее, ручках и ножках виднелись белые грубые швы, из-под которых клочками торчала вата. Я чувствовала себя точно так же. Но запретила себе плакать.

Ещё через год нас повезли в Лондон, погулять в парке. В обычном парке. Но мы радовались любой смене обстановки. Городские жители косились на сирот неприязненно. Как на мусор под ногами. И на меня тоже. Это раздражало. А больше бесило то, что меня принимают за одну из них. Я считала себя сильнее, умнее приютских детей и достойной большего, если не лучшего. И дала слово самой себе, что сделаю что угодно, но деньги у меня будут. Потому что внешний вид решал многое. И деньги тоже. А мои эксперименты с нитями окружающего продвигались. Со временем мне удавалось не только расколачивать, но и передвигать предметы.

Осенним днем я бродила по городу, заглядывая в магазины и кафе просто, чтобы поглазеть. В одном из них на столике увидела кошелёк. Синий, красивый и такой одинокий. Ничей. Не рискнув подходить к нему, просто приманила к себе. И покинула магазин под вопли вбежавшей женщины, заявляющей о своей пропаже. Виноватой я себя не чувствовала, она его потеряла, я его нашла. Всё. В кошельке оказалось немного денег, но для меня целое богатство. Все их я спустила в фургоне с закусками, и мной овладело желание ужинать так каждый день. С тех пор я бродила по городу, выискивая потерянные вещи. Их было немного, и я переключилась на выманивание торчащих из карманов кошельков у рассеянных граждан. Совесть меня не беспокоила. Сначала еда, нравственность потом. Украшения и другие вещи никогда не трогала, их было негде сбыть. До поры.

В приюте же заметили мои редкие хорошие вещи и заинтересовались. Старшие. Всем лет по четырнадцать-пятнадцать. Даже учитывая мои таланты, они были значительно больше. И сильнее. Компания подловила меня в тёмном коридоре. Руки Джеймса обвили, как стальные тиски. Я извивалась, как зверек, пойманный в силки, но тщетно. Меня быстро успокоили. Особенно болел живот. Карманы опустели. И если я хотела «оставаться целой», то должна была принести ещё, иначе «никакие лекарства не помогут». Намек был ясен. В медпункте я провалялась три дня.

Это было, как гром среди ясного неба. До этого от легкости избегания расправ и удачных «делишек», я считала себя неуязвимой. Почему не воспользовалась нитями? Потому что не так давно миссис Хаббард начала водить меня, одну меня, в местную церквушку. И вот такое прямое и необъяснимое нападение окончательно бы убедило её в моей бесноватости. Приют, конечно, мне ничуть не нравился, но быть запертой ещё где-то — страшнее.

Однако работать на эту, да и любую другую, банду я не желала. И делиться выручкой тоже. С этим нужно было то-то делать. Демонстративное. Что-то такое, то бы больше никто не полез. Нападать первой на заведомо более сильного противника глупо. Но приобрести складной ножик было не лишним. Случай представился во дворе. Снова неожиданное нападение, снова тиски, только вот теперь я ударила Джеймса в пах. Тиски ослабли, и я выкрутилась, а замахнувшийся Дерелл попал своим кулаком по Джеймсу. И взбесился больше. Вокруг уже собирались привлеченные шумом воспитанники, но никто не вмешивался. Дерелла побаивались все. Я резко оказалась на земле, и пару мгновений не могла вдохнуть. Сверху давил вес чужого тела. Снова удары, снова лицо. Тяжелая рука на шее. Крик «бей» со всех сторон. Мне казалось, что они кричали «убей, убей, убей». До заветного кармана не дотянуться, пришлось быстро приманить нож, в глазах темнело. Удар и чужой крик. Попала в руку. Повернула нож и вытащила. Снова удар и поворот. И снова. И снова. Я уже не контролировала себя. Очнулась только в участке, где меня поставили на учёт и осмотрел местный психолог. Был вынесен вердикт, что я действовала в состоянии аффекта. Однако миссис Хаббард, связав творившееся в приюте «мракобесие» со мной, настояла на осмотре специалиста. Психиатра можно было вызвать только из большого города, и ждать пришлось бы не меньше месяца. Это никого не остановило.

Пока Дерелл отлёживался в больнице, я боялась. Действительно боялась до дрожи в коленках, до холодного пота на ладонях и пересохшего горла, что новая шайка главарей, которая непременно объявится, решит продемонстрировать свою силу на мне. Липкий страх пожирал изнутри, и я стала настоящим параноиком, ожидая мести и стремилась проводить как можно больше времени за пределами чёртового дома. Во время одной из таких прогулок ко мне подошёл парень, примечательный разве что высоким ростом и плавными размеренными движениями. Я решила, что на вид ему лет восемнадцать.

— Здравствуй, Трис.

— С незнакомцами говорить нельзя, — угрюмо повторила я фразу мисс Мэри.

— Меня зовут Мэтт, теперь мы знакомы. А я наслышан о тебе.

— От кого?

— От друзей из приюта. Они смогли поведать мне много интересного, — с маслянистой улыбкой пояснил он. — Поговаривают, что у тебя появились деньги. Хорошие вещи и…

— Я работаю, — попыталась вывернуться я, погружаясь в ощущение, что с каждым словом, проваливаюсь в болото. Все глубже и глубже.

— Я знаю, как ты работаешь. У меня широкая уличная агентура. У тебя ловкие руки, раз ты ещё не попалась.

— Что ты от меня хочешь? — резко остановилась я. Он встал напротив, засунув руки в карманы чёрной широкой куртки.

— Сущий пустяк. Предложить работу, — лукаво блеснул он глазами. Работа была ровно той же самой, только часть денег я должна была отдавать Мэтту и неизвестному Касперу. Ведь эти улицы его территория, на которую меня не звали.

— Сколько?

— Чудно. Сразу бы так. А цена… ты ведь не хочешь, чтобы приехал настоящий психиатр? Может приехать специалист от меня.

— Ты предлагаешь работать мне всё время только из-за одной услуги?

— Деньги, что найдешь — твои. Если найдешь, куда сбывать вещи — хорошо. Не найдешь или попадешься — твои проблемы. Как бонус, Дерелл не будет тебе мстить. Мы ведь не хотим, чтобы твои ловкие пальцы пострадали, правда? — масляно улыбнулся он.

— Почему я?

— Я умею ценить людей с талантами, подобными твоему. Ты получаешь свою прибыль, я — свою. Выполнишь работу — хорошо, не выполнишь — заплатишь.

— Сначала врач, — смотря исподлобья, буркнула я.

«Врач» от Мэтта приехал через два дня и никаких психических расстройств не обнаружил. Миссис Хаббард была озадачена. Дерелл и вправду ничего мне не сделал, но продолжал молчаливо наблюдать, поджидая ошибку. А по ночам, в заброшенном здании, Мэтт, недовольно бурча, уже учил пользоваться отмычками. На той же заброшке я познакомилась с Майком, а потом в комнату подселили Элис. Потому что Кэтти, прежняя соседка, жаловалась, что я давлю на неё. Сущий вздор, я с ней даже не разговаривала!

Вот уже меня «повысили в должности» и первое время я прекрасно справлялась. Ведь поднять раму окна или открыть замок двери не вызывало сложностей. Опасаясь слежки агентуры Мэтта, я носила с собой абсолютно бесполезные отмычки и инструменты. Работала в перчатках. Заказанные вещи отыскать было не трудно, деньги находились не всегда и в разных количествах, но мне нравилось. Казалось, жизнь наладилась. И я загордилась.

После проваленного задания я, в порыве злости на всех вокруг, поссорилась с Мэттом, предъявив ему обвинение в том, что он не предупредил меня о сигнализации и не научил её отключать. А больше всего я была зла на себя. Так опростоволоситься!

Из-за разыгранного спектакля и стычки с Мэттом, в приют я вернулась позже, чем разрешалось. Хуже того, меня привел рашер. Он доложил миссис Хаббард, что заметил меня гуляющей на улице с подозрительными парнями. Благо, хоть сами парни успели уйти. Опасаясь кого-то сдать и отхватить за это и не доверяя ни рашеру, ни миссис Хаббард, я решительно отрицала свою связь с криминальными личностями. Но когда мне удавалось убедить миссис Хаббард? С тех пор она установила за мной жёсткий контроль, по обыкновению желая только добра. И зачитала лекцию о том, как опасно проводить время с взрослыми плохими ребятами. Лекция имела прямо противоположный эффект, так как к добрым людям я себя не причисляла. Более того, считала это синонимом недалёкости, неразумности.

А на следующее утро в приют снова приехали полисмены, но уже по-другому поводу. Обнаружились неоплаченные счета за свет, воду, газ. Неполноценное питание и неподобающие условия для жизни. Судя по бледному лицу директрисы, штраф вышел приличный. Если бы миссис Хаббард могла меня убить, она бы это сделала. Всё время я проводила в комнате под замком, а один раз мне передали через приютских детей «привет» от моих «друзей».

Так как я уже жила с Элис, то в одну из ночей выбралась из дома по пожарной трубе. И сам побег, и блуждания по улицам заняли много времени — на собрание на заброшке я не успела. Но зато смогла застать Мэтта выходящим из местного паба. За разговором мы углубились вглубь района. Окна здесь не освещались светом, а некоторые и вовсе были выбиты. Дорога была грязной и неровной. Вдалеке слышался шум подвыпившей компании.

— Дом был с сюрпризом. Ты специально меня туда отправил.

— Больше делать мне нечего.

— Врёшь же. Так зачем?

— Будет хорошим уроком для твоей скромности. Хотя я верил в твою ловкость и не прогадал. Но у тебя есть и более важные проблемы. Заказ не выполнен. А мы не любим пустых болтунов.

— Ты думаешь, что после произошедшего я пойду ещё раз? Ты спятил, Мэтт.

— Наводка была, а вещей нет. Тебе придется платить. Мы договаривались, помнишь?

— У меня нет таких денег, тебе это известно.

— Меня это не волнует, Трис. Это жизнь. Жалость и милосердие нужно оставлять за пределами улиц.

Он завел руки за спину и за распахнутой курткой показался чёрный металлический блеск. Пистолет. И внезапно на голову свалилось осознание, что я живой человек из плоти и крови. Чувствую, дышу, живу. И что все эти вещи чертовски нравятся. И вдруг оказалось, что все это может прерваться в один единственный момент.

— К тому же, мы слышали, что в приют зачастили рашеры. Один даже привёл тебя.

— Случайность. Я не говорила ничего, — севшим голосом прошептала я, не сводя глаз с оружия.

— Нравится? — спросил Мэтт, постукивая пальцами по пистолету. — Только вчера приобрёл. Кстати, я могу помочь тебе. Долг ты можешь отработать.

После мне всё стало ясно окончательно. Идиотка. Простофиля! Такая простая схема. Взять талантливого самоуверенного человека, которому нечего терять, заступиться тоже некому, проверить его в паре заказов и надуть, дав заведомо невыполнимый. Контрольный экзамен, так сказать. А у Мэтта была двойная выгода. Он и подставил меня, не виноват же, что я выкрутилась, и приобретал бесплатную рабочую силу. А я так глупо попалась. Позволила себя использовать. Самоуверенная. Неуязвимая. Где я теперь оказалась?! От Мэтта не отвертишься.

—А если откажусь? — тоскливо спросила я, глядя то на его руку на чёрной рукоятке пистолета, то на тлеющую сигарету.

— Уверена в этом? — затушил он окурок о землю. — Денег нет, работать не хочешь. Знаешь слишком много. И слишком многих. Так ведь и необходимость в твоём существовании может исчезнуть.

Я посмотрела на свой багряный пульсирующий в районе солнечного сплетения шар, и осознала, что способ избавиться от Мэтта прямо передо мной.

—Трис? — позвал он, но я уже не слышала. Из магического ядра вырвались две широкие острые ленты.

— Это жизнь, Мэтт. Жалость и милосердие нужно оставлять за пределами улиц.

Голубые глаза неподвижно уставились на круглый лунный диск. Кровь алой лужей растекалась под телом, приближаясь к ногам.

Затем страхи, газеты, размышления, снова газеты и снова страхи, визит МакГонагалл и новая надежда. Хогвартс был сказкой, о которой я так мечтала, читая книги. И я позволила себе, то, чего у меня не было ранее. Детство. Обычное детство, наполненное друзьями, шалостями и играми. И до сегодняшнего дня все было хорошо. Пока я не вспомнила обо всем этом. Теперь же, обладая своей полной памятью, вражда с Гриффиндором казалась мне мелочью, перепалки с Уизли — играми в песочнице, потеря баллов — просто ерундой. Всё познается в сравнении.

Волшебный мир давал возможность начать жизнь с чистого листа. Без травли и угроз для жизни. Без шаек и воровства. Без убийств. Но в новую жизнь я всё равно тянула старые привычки.

Полностью погрузившись в воспоминания и размышления, я почти не двигалась на кровати, смотрела в одну точку на потолке. И не заметила, как настало торжественное молчаливое утро. Скрипнула дверь, и я мгновенно закрыла глаза, решив притвориться спящей. Просто не нашла сил ответить хоть на один вопрос. Если бы сейчас кто-нибудь проявил ко мне долю заботы, я бы разревелась и разоткровенничалась. Я знала, как это работает. Ты позволяешь себе маленькую слабость, жалея себя, а через миг уже рыдаешь. Нет. Никто не должен знать.

Но в голову не пришло, что мой секрет уже не только мой.

Ближе к обеду притворяться спящей стало попросту невозможно. Приняв порцию зелья и выслушав сетования мадам Помфри, я погрузилась в свои мрачные мысли. Которые ни к чему не вели. Раз за разом я вспоминала то одно, то другое, но не могла сделать каких-то конкретных выводов. Только заметила, что золотистая магия пропала. Я стала обычной одноцветной волшебницей. Вероятно, этот купол просто удерживал неприятные болезненные воспоминания. Но эмоции и страхи оставались. Наверное, именно поэтому я запрещала себе иметь друзей. Боялась их снова потерять, не уберечь, не защитить. Но ведь и одной очень тоскливо, больно и сложно. Быть может, можно попробовать? Меня не покидало чувство, что мир мой рушится и выстраивается заново. А ещё мучил вопрос: «кто?»

Кто проник в мою память?

В самый разгар моих внутренних решений, широко распахнув дверь лазарета, вошёл профессор Снейп. Его визит только усилил мою тревогу. Декан осведомился о моём здоровье у медиковедьмы, но, кажется, её ответу не доверял. Так как остался, желая всё проверить лично.

— Как вы себя чувствуете, мисс Свенсон? — устроился он на стуле возле моей кровати.

— Голова болит, сэр, — честно призналась я.

— Это обычная реакция на восстановившуюся память, — не меняясь в лице пояснил Снейп, и я будто разом ухнула вниз.

— Это были вы, — неверяще прошептала я, до побелевших пальцев стиснув в кулаках простынь. — Значит, вы всё знаете.

— Знаю, но не всё, — задумчиво ответил он, проводя пальцем по тонким губам. — И нет, не я. Я не единственный легилимент в школе.

— Да кому это ещё было нужно!

— Мисс Свенсон, сбавьте тон. Вашу память восстановил профессор Дамблдор.

— Дамблдор?!

— Профессор Дамблдор, — поправил декан. — Он был крайне заинтересован обстоятельствами Хэллоуина и тем, что я не смог проникнуть в вашу память.

— Но... Ведь для этого требуется разрешение Министерства магии! — горячо воскликнула, и тут же закрыла рот ладошкой. Кто я в сравнении с директором, чтобы обвинить его в незаконных действиях?! Хотя, если один мой друг напишет об этом своему отцу...

— Разрешение на вторжение в ваш разум школа, как вы помните, получила, — не меняясь в лице развеял мои планы декан.

— Я думала, вы всё списали на магический выброс. Сэр.

— Так и есть, и, если вы успокоитесь, я смогу всё прояснить. Итак, — заговорил он только тогда, когда я выпрямила спину и сжала челюсти, давая понять, что готова слушать, — нестабильная магия к одиннадцати годам — это довольно странно. К тому же, в тот вечер в замок проник тролль. Вы потеряли сознание. И ещё я знал, что на факультете к вам относятся крайне неоднозначно. Я решил, что вы стали жертвой чьей-то злой шутки, — очень медленно пояснял профессор, будто взвешивая каждое слово.

— Я ничего не делала!

— Это я знаю. Но при определённом заклятии вы бы и не могли помнить, что делали. Так уж оно устроено. Его следов нам обнаружить не удалось, а ваша тщательно охраняемая память наводила на подозрения. Мы хотели найти виновного и оградить вас.

— А нельзя было сразу сказать всё это, а не бить меня в коридорах и дворах? — взорвалась я, всплеснув руками.

— Это бы привлекло ненужное внимание и поставило вас под удар.

— Думаете, старшекурсники Слизерина страшные настолько?

— К тому же, — продолжал профессор, игнорируя мой вопрос, — вы не дали решить всё мирно. Должен признать, я хорошо обучил вас защищать разум.

— Меня магия защищала, — досадливо ответила я, переведя взгляд на свои крепко сцепленные пальцы. Целая смесь чувств бушевала внутри! Была ли я благодарна за восстановленную память? «Чёрта с два! Я и без неё неплохо жила! И не просто так я хотела всё забыть! А директора с этим его причинённым добром нужно просто разорвать напополам. Кто его просил?! Оградить они меня хотели, как же! От кого? От волшебников недоучек? Не настолько уж слизеринцы и умом тронувшиеся. Надеюсь. И не так уж плохо ко мне относятся. Вроде бы. Глупости! Сейчас главное не это», — мне нужно будет собрать вещи к тому моменту, как экспресс привезёт учеников обратно или вы доставите меня в приют сегодня? Или меня посадят в Азкабан?

— Собираетесь покинуть школу?

— Сэр.

— Вопрос о вашем будущем остаётся открытым, — медленно ответил декан, проводя пальцами по губам. — Что же до Азкабана, то это не то место, куда вам следует стремиться.

— Мне ничего не будет? — ахнула я.

— Этого я не говорил. Как я уже сказал, профессор Дамблдор просветил меня только по поводу самых главных вещей. Да, про случившееся с вашим другом нам известно. В остальном же, я хотел, чтобы вы сами мне всё рассказали.

— Я не знаю, с чего начать, — совершенно растерялась я и от его просьбы, и от доверительного тона, которым она была высказана.

— Начните с начала.

Прежде чем изложить печальную, по моему мнению, повесть моей жизни, я крепко призадумалась и замолчала. Мне столько хотелось сказать! Но так же не хотелось терять и его интереса, который в моем маленьком равнодушном мире был на вес золота. Мне жутко не хотелось врать, и это было давно забытое желание. Поэтому я решила по возможности говорить правдиво, не приукрашивая и не привнося в рассказ своих эмоций или гневных выкриков. Я старалась понятно объяснить свои поступки и реакции, которые они вызвали. Таким образом, рассказ мой вышел более простым и сдержанным, но зато произвел более сильное впечатление. Я видела, что профессор слушает меня внимательно. Пару раз он даже нахмурился, но не перебивал, а мне было жизненно важно получить реакцию на это душевное излияние. Не слишком часто я сознавалась в искренности своих мыслей, а потому боялась быть непонятой, отвергнутой. И все же, сколько новых чувств пробудил во мне этот разговор! Ведь профессор старался разобраться в произошедшем! Он готов был выслушать меня! И уже только за это я была признательна. Как-то так само собой получилось, что я замолчала. И профессор тоже как-то незаметно оказался рядом. А в следующий момент я уткнулась носом в его мантию, почувствовав на плече уверенную спокойную руку. Я не планировала всхлипывать, просто стало очень тяжело, а день оказался щедрым на события.

— Так меня выгонят из школы? — пробубнила я в профессорский сюртук.

— Нет.

— Почему? — внимательно посмотрела я в лицо профессору, стараясь поймать его на обмане.

— Вы этого так хотите?

— Нет, сэр! Но это странно.

— В истории магического мира уже был эпизод, когда юного, талантливого, но склонного к… молодого человека с определённым складом характера и взглядами на жизнь исключили из школы. Изгнали из сообщества. И только сильнее развязали ему руки.

— И этим волшебником был Тёмный лорд? — едва скрывая смешок, спросила я. Чуть что, сразу Тёмный лорд везде.

— Мне ничего неизвестно об обучении Тёмного лорда, — ответил профессор, и из его голоса сразу исчезли спокойствие и мягкость. Ладонь на моём плече сжалась, и я болезненно поморщилась. — Тот тёмный маг не имеет отношения к нашей стране.

— Я могу учиться дальше?

— Да.

— Да! — всплеснула я руками и повалилась на спину, будто из моего тела исчезли все кости.

— Я ещё не закончил.

— Простите, сэр! Я что-то должна сделать?

— Сами не догадываетесь?

— М-м-м. У-у.

— Браслет мисс Фоули, — загнул один палец профессор, а я обречённо закрыла глаза, — цепочка мисс Гловер, часы мистера Сигманда, запонки мистера МакФейла, портсигар… мистера Эвермонда, боа мисс Эвермонд, кольцо мисс Делмар. Вы должны их вернуть.

— Да, сэр. То есть нет, сэр.

— Свенсон.

— Боа и портсигар уже не у меня.

— Где?

— Я их отправила почтой.

— Которую отправлял я?

— Да, сэр.

— Прекрасно, — прихлопнул рукой по колену декан, — просто потрясающе. Мы придумаем, как это исправить, а пока вы вернёте все вещи.

— Да, сэр, — повторила я, буравя взглядом свои коленки.

— И принесёте извинения.

— Извинения? — завопила я, глядя на декана округлившимися от ужаса глазами.

— Да, — не терпящим возражений тоном ответил профессор. — Или вы считаете себя выше извинений?

— Они же сожрут меня, — побелевшими губами выдохнула я, подтянув одеяло к груди.

— Преступление и наказание. Профессор Дамблдор, и в этом я с ним солидарен, хотел напомнить вам, что в Хогвартсе воровства не терпят.

— Да, сэр. Но можно без извинений? Честное слово, мне и так плохо.

— Извинения должны быть.

— Да, сэр, — уткнулась я лбом в колени, мысленно прощаясь с репутацией, друзьями, новыми мантиями, едой и, главное, книгами.

— Свенсон, — и на мои плечи легли две крепких уверенных руки, — все люди совершают ошибки. Все они имеют последствия. Незаметные и глобальные. Я ведь только прошу принести извинения, а не извиняться всю жизнь.

— На Слизерине одно другому созвучно, — вздохнула я.

После этого мне кусок в горло не лез. Объяснить это мадам Помфри оказалось делом невозможным. Вдобавок ко всему прочему декан оповестил её, что восстановленные воспоминания были довольно болезненными. Вместе они решили, что мне необходим психолог. Психолог! Из Мунго! В ответ я красноречиво завыла и накрылась одеялом. Увещевания Снейпа были тщетны. Он обещал, что никто кроме них троих, включая работника Мунго, об этом не узнает. Как же! Знаю я, как здесь сплетни разносятся.

Ночью, когда мадам Помфри уже ушла спать, я продолжала лежать на кровати, думая обо всём разом. Сколько же противоречивых чувств полыхало в душе в ту ночь! Извинения! Я просто не представляла, как это сделать, а потому старалась сосредоточиться на чём-то попроще. И обречённо рассмеялась холодному потолку. Признать перед всеми, что воровка. Проще только прыгнуть с башни. А после кто-нибудь обязательно увидит специалиста из Мунго. Назовут ненормальной и причины не спросят. От одних только мыслей всё внутри сжималось и замирало. Сжатый кулачок гулко упал на белоснежную подушку. Перед глазами то и дело вставал Каспер и мой выросший долг. И во всём этом был виноват директор. Что ему стоило не лезть не в своё дело и оставить меня в покое?!

Не в силах выносить безделье и одновременно не имея возможности ничего предпринять, я закружила по палате, игнорируя и босые ноги, и тонкую пижамку. Чем больше я думала, тем сильнее по привычке выпрямляла спину, пытаясь выразить протест хоть так. Со стороны могло показаться, что кто-то невидимый забавы ради швыряет замотанную в тряпку кочергу с одного конца палаты в другой. Когда солнце только-только появилось из-за горизонта, раскрасив небо в нежно-розовый цвет, я смогла взять себя в руки и привести мысли в относительный порядок. У меня даже появились некоторые планы спасения. Вот только... где взять решимости, чтобы их осуществить? Я была уверена, в школе меня оставили только для того, чтобы следить. Перспектива жизни под постоянным надзором угнетала более всего прочего. Тяжело вздохнув, я решительно улеглась обратно, от чего кровать пронзительно скрипнула.

Меньше чем за сутки я пережила самые травмирующие моменты своей недолгой жизни и теперь чувствовала себя опустошенной. Ноги плохо слушались, пальцы подрагивали, а в голове, застилая реальность, то и дело вспыхивали воспоминания. Нельзя просто так содрать с памяти блок и надеяться, что всё будет хорошо. Повреждённые блоком нити воспоминаний в голове задели и другие, и теперь они тоже были изодранными. Хорошо, что цвет магии нельзя видеть в отражении, иначе я бы пришла в ужас. Хотя, нет, даже жаль, я бы сама их восстановила. Мало того, что ядро в груди осталось расколотым, так теперь нити внутри головы перепутались, обвисли и представляли собой жалкое зрелище. Будто их пожевала собака, а потом выплюнула, как старый надоевший мяч. Но всё же они повредились не до конца, их ещё можно было соединить магией. Конечно, можно было бы обойтись и без целителя из Мунго, прими я помощь Дамблдора. Ведь он прекрасно видел и цвета, и нити. Он всё видел. И даже предлагал мне помочь. Но помня, чем это обернулось в прошлый раз, я не очень вежливо отказалась. Может, даже зря. В любом случае настаивать он не стал.

Именно повреждённые обрывки воспоминаний вспыхивали перед мысленным взором часто, хаотично, внезапно и совершенно мне не подчинялись. И чувства возвращались. Ночью я ощущала себя недовольным приютом шестилетним ребёнком, а минут пятнадцать назад мысленно снова поругалась с Паркинсон. И, конечно же, моя слабоконтролируемая магия реагировала на всё это. Только за вчерашний день из-за постоянных магических выбросов мадам Помфри лишилась двенадцати склянок. Все они стояли на моём прикроватном столике, а теперь их осколки в оранжевых лучах свеч блестели в мусорном ведре. Голова раскалывалась, хотелось отдать все блага мира, лишь бы лечь хоть на голый пол, растянуться во весь рост, и спать… Спать и ни о чём не думать.

Но нужно было стряхнуть с себя сонливость. Ради собственной безопасности, здоровья и будущего я уговаривала себя побороть усталость, продержаться хотя бы один день. А там ещё один и ещё.

Вдобавок к этому против воли все подробности моей жизни знали два человека, и перед ними я чувствовала себя безоружной и потерянной. Всё равно, что пройтись по улице без одежды. А сегодня мне предстояло открыться ещё одному незнакомцу, что не радовало. Вообще ничего не радовало. И Дамблдор, и Снейп, и мадам Помфри были убеждены, что мне требуется помощь специалиста, а меня передёргивало при одном упоминании этого слова. Ещё до встречи я не доверяла будущему целителю. Казалось, ему будет достаточно одного взгляда, чтобы узнать всё. Внутренне я содрогалась, мужественно вцепившись в изножие кровати. Снейп говорил, что мне ничего не угрожает, ведь целители обязаны соблюдать врачебную тайну. К тому же, по законам магической Британии, отправить меня в Азкабан не могли, ведь минимальный возраст уголовной ответственности — пятнадцать лет [1]. Я уже облегчённо выдохнула, как Дамблдор, будучи верховным магом Визенгамота, взглянув из под очков-половинок, заметил, что в случае разбирательства это дело просто передадут в магловский суд, раз уж убила я магла и в мире маглов. И у меня началась истерика, ведь по магловскому законодательству могли привлечь и в десять лет [2]. Приговор выносился в зависимости от состава преступления, но за убийство меня явно отправили бы в исправительное учреждение. К тому же, один раз рашерам я уже попадалась. О возвращении в приют можно было забыть — за Мэтта Майк бы меня на куски порвал. О Хогвартсе, как и о жизни в волшебном сообществе в целом, вообще можно было больше не мечтать. И я согласилась на лечение.

С ним тоже возникли небольшие проблемы. У целителей Святого Мунго плотный график и прийти ко мне никто не мог. И раз уж я могу передвигать ногами, и вполне вменяема, если не учитывать приступы воспоминаний, то в состоянии дойти сама. Верхней одежды у меня не было. Только зимняя мантия, но добраться в Мунго можно было только с магловской улицы, где я бы смотрелась странно [3]. В приюте нам выдавали одежду на сезон, после её требовалось вернуть, и я, не желая расхаживать по новой школе в старых обносках, убедила мисс Мэри, что купила всё необходимое. В Косом переулке пожалела денег и раскошелилась только на плащ и ботинки. А потом узнала о согревающих чарах и просто очень часто ими пользовалась. Это был выход, но теперь он привёл в тупик. Где взять одежду, я не имела понятия и с чистой совестью свалила этот вопрос на директора. Раз уж ему так хотелось упрятать меня в лечебницу. Увы, он нашёл мне вещи. Раньше они, судя по внешнему виду, принадлежали какой-то девочке. Джинсы пришлись впору, а вот красный свитер с большой золотистой буквой «Д» посередине был малость растянут. Куртка вообще имела розовый цвет с белой оторочкой, что раздражало более всего. Я была уверена, что похожа на злую зефирку. Конечно, высказываться об этом я не стала и вежливо всех поблагодарила. Настолько, насколько могла. Только опасалась, что Снейпу будет неприятно смотреть на меня в гриффиндорских цветах.

Как оказалось, я зря беспокоилась. Снейп со мной просто не пошёл. Он меня даже не видел. Был занят в своей драгоценной лаборатории. Только посоветовал контролировать свои эмоции. Дамблдору в голову пришла замечательная идея отправить со мной профессора Чарити Бербидж, ведь она преподавала магловедение. Профессор оказалась молодой дружелюбной женщиной с приятной улыбкой и россыпью золотистых волос. Она даже хотела взять меня за руку, но я притворилась, что не видела. Будь это рука Снейпа, я бы тут же вцепилась в неё. А эту женщину я не знала.

Мы вышли, когда над замком ещё висела чёрная гнетущая мгла, а полная луна серебрила наметённые за ночь сугробы. Казалось, мы плыли по звёздам. Спящий зимний лес слал навстречу смоляные ароматы деревьев и хвои, тишину нарушал лишь звонкий хруст снега. Хмуро разглядывая искрящийся под ногами покров и засунув руки в карманы, я старалась поглубже вдохнуть колючий морозный воздух, а вместе с ним спокойствие и безмятежность профессора Бербидж, которые она излучала. Спокойствие и уверенность — это то, чего тогда мне очень не хватало. Но я добилась лишь приступа тошноты. В таком раздрае я не могла впитывать чужие эмоции и варилась в котле собственных злости и страха. Ворота замка скрипнули протяжно и печально. Уткнувшись носом в слизеринский шарф, я обернулась на замок. За всего лишь полгода я успела полюбить Хогвартс, покидать его не хотелось, а при мысли, что я не смогу больше вернуться, лёгкие покрывались корочкой льда, как и тонкие ветви деревьев. Именно сегодня, в чёрных проёмах окон замерла такая невыносимая тоска, что хотелось бежать без оглядки. Закрывшиеся ворота громко лязгнули, и было что-то жуткое в этом звуке.

— Вы раньше аппарировали, мисс Свенсон? Знаете, что это такое? — тонкая рука в голубой перчатке легко коснулась моего плеча.

— Да. С профессором Снейпом, когда ходила в Косой переулок, — глухо ответила я в шарф, и глаза обожгло не то морозным воздухом, не то обидой.

— Значит, вы знаете, что нужно делать, — обрадовалась профессор, и я нехотя сжала её пальцы.

Ощутив под ногами землю, я тут же прижала руку ко рту и стиснула зубы. В горле мучительно нарастал склизкий ком, на языке чувствовался привкус недавно съеденного завтрака. Профессор Бербидж обеспокоенно вгляделась в мои глаза и снова протянула руку. От её беспокойства сводило зубы.

— Я в порядке. Всё хорошо, — запрокинув голову и сделав глубокий вдох, сказала я. Скорее себе самой, чем профессору. — Нам далеко идти?

— Совсем близко, — профессор, не зная, куда деть свою руку, от которой я снова увернулась, указала ею на широкую улицу, в подворотню которой мы перенеслись. — Нам туда.

То была совершенно обыкновенная магловская улица, сплошь застроенная магазинами и заполненная покупателями, непрерывно болтавшими и бежавшими по своим делам. Праздничные украшения ещё не сняли, ветер трепал разноцветные гирлянды и венки. В воздухе витала неразбериха запахов: тонкий флёр женских духов смешивался с ароматом свежей выпечки, запах шоколада соперничал с ярким запахом мандаринов. Меня снова затошнило, а перед глазами ярко полыхнул образ приютской низенькой ёлки, увешанной самодельными бумажными гирляндами. Я остановилась и схватилась за голову, не видя перед собой дороги. Почувствовала, как с одной стороны кто-то толкнул, а с другой — прижал к себе. Хотелось закричать во всё горло и попросить оставить в покое. Я согласна была даже молить об этом. Но нельзя. Никак нельзя привлекать внимание и нарушить ещё один закон. Глупый, глупый закон.

— А почему вход в Мунго только со стороны маглов? — я хотела отвлечься и вынырнуть из воспоминания, отмести его от себя, как шелуху, но вместо громкого вопроса вышло лишь бормотание.

— Для больницы было нелегко найти подходящее место, — с готовностью отозвалась профессор Бербидж, так и не убрав руку с моего капюшона. Мне хотелось взбрыкнуть, подобно лошади. Но я продолжала терпеть. Только до больницы добраться. — Разместить больницу как Министерство, то есть под землёй, нельзя, а…

— А Министерство под землёй? — вытащила я нос из шарфа.

— Да, а Мунго…

— А как же там люди работают?

— Окна Министерства Магии заколдованы таким образом, что отображают разные пейзажи или места. Поля, леса, улицы. Они даже могут менять погоду за окном в зависимости от времени года.

— Вот здорово! — я сразу же ощутила зависть, ведь мы тоже жили в подземельях, но изо дня в день были вынуждены любоваться на озёрные воды и их обитателей. Подводный мир это, конечно, очень интересно, необычно и увлекально, но иногда, совсем изредка, хочется видеть и солнце.

— Так вот, — слегка прокашлялась профессор, — в Косом переулке для больницы недостаточно места, но здесь удалось приобрести здание, чтобы волшебники могли незаметно смешаться с толпой.

Если бы у меня, подобно кошке, были большие длинные уши, я бы тут же их навострила и завертела головой в поисках добычи. Но ничто вокруг не выдавало признаков волшебной лечебницы.

— Но разве это не неудобно? То есть, а если человек серьёзно ранен или истекает кровью или не может сам дойти, то как он сделает это здесь? — я широко обвела улицу рукой и посмотрела на профессора, на миг уловив замешательство в голубых глазах. — Ведь это же ещё нужно маскироваться, а в случае с человеческой жизнью дорога каждая секунда. Мне так доктор говорил. Почему нельзя добраться по каминной сети или, как это, аппарировать прямо в больницу?

— Такое расположение, — вздохнула профессор, — может быть и не для всех удобно, но другого места пока нет. А каминная сеть, как и аппарация, могут быть опасны для раненого волшебника.

— Нам бы они пригодились.

— Пригодились бы, но для их создания пока что нет достаточного финансирования, хотя…

— А, финансирование, — насупилась я, потому что и доктор Грэхэм, и миссис Хаббард постоянно жаловались на недостаток финансирования, бюрократические проволочки и комиссионные проверки.

— Хотя больница существует уже более трёхсот лет, — как ни в чём не бывало продолжила профессор. В отличие от Снейпа и Дамблдора она будто не обращала внимания на то, что я её прерывала. Может быть оттого, что она была моложе их.

— Трёхсот лет? И за это время не смогли построить каминной сети?

— Ну, — задумчиво протянула профессор и тут же выпрямила спину, — Министерство магии было основано позже и…

— А когда оно было основано? И когда больница? И почему Мунго?

— Министерство магии основано в тысяча семьсот седьмом году, а больница — в тысяча шестьсот тридцатом великим целителем, Мунго Бонамом, и названа его именем [4].

— Понятно. И что же, все-все-все ходят сюда лечиться? И даже Малфои?

— И даже они. — Закрыв глаза, посреди этой улицы я представила с иголочки одетых Драко и его отца с перекошенными лицами, и злорадно улыбнулась.

Так, за познавательным разговором, который хоть немного отвлекал от головной боли, я и не заметила, как мы приблизились к старому на вид универмагу с вывеской «Закрыто на ремонт». А в ремонте это запущенное здание явно нуждалось. В его витрине одиноко стоял полураздетый манекен с синими ресницами и съехавшим набок париком. Абсолютно непримечательное на вид здание. Если бы витрина не была облеплена двумя разноцветными покровами чар. Одно из заклинаний, золотистое, полукруглое и непрерывно движущееся будто по кругу я сразу узнала. Точно такие же маглоотталкивающие чары я видела на входе в «Дырявый котёл», а затем и на вокзале Кингс-Кросс. А вот второе было как бы плоским, будто намертво прилипшим к витрине и цвет имело грязно-голубой. Уже не сомневаясь, что мы пришли, я раздумывала над действием этой «плёнки», как я тогда её назвала, а профессор Бербидж наклонилась вплотную к покрытому льдистыми узорами стеклу.

— Мандрагора, — тихо сказала она. — Нам на приём.

Я ожидала, что нас сейчас покроет этой плёнкой или ещё как-то затянет внутрь, но ничего подобного не произошло, манекен слегка склонил голову и поманил нас пальцем. Я в ужасе оглянулась на улицу. Люди шли, как ни в чём не бывало, грохотали автобусы, где-то вдали играла весёлая праздничная мелодия, да неподалёку пробежала кошка. Никто не обращал ни малейшего внимания на оживший манекен. И тут в глазах у меня снова полыхнуло красная нить воспоминаний, и я закрыла лицо руками.

Из-за угла выплыли они. У того, что шагал посередине, было красивое насмешливое лицо человека, привыкшего, что нет в мире того, чего он не сможет получить. В дорогой чёрной куртке и добротных ботинках на толстой подошве он возвышался над двумя другими парнями. Один из них масляно улыбался, как кот, укравший сметану, второй, с растрёпанными русыми волосами, прихрамывал на одну ногу. Рядом с ними он казался оборванцем или драным уличным котом. Так оно и было. Вслед за ними из-за угла раздались недовольные вопли, а потом выбежала и она. В короткой не по погоде юбке, с перламутровыми губами и густым слоем теней на глазах.

Каспер. Мэтт. Майк. Элис.

Перед моим мысленным взором они стояли, словно живые, из плоти и крови, словно не было никаких долгих месяцев, никакого Хогвартса и никакого волшебства. Словно мне приснилась другая жизнь, а теперь я вернулась обратно. Каждое их движение, каждый взмах руки отдавались громовым ударом сердца в висках. Все звуки пропали, ладони покрылись противным липким потом. Майк смеялся и делился с Каспером подробностями своей удачной проделки. Если у него не было никаких заданий от Каспера, он любил ходить по городу и играть с прохожими в напёрстки или угадайку [5] . «Рука быстрее глаза», — так он всегда говорил. На заброшке я никогда с ним не играла, знала, какой он мошенник. Но обожала наблюдать. Меня восхищала его ловкость, его уверенность, быстрота его пальцев. Он с лёгкостью прятал в рукаве пиковую даму и шарик. Никогда не проигрывал, быстро бегал и не сдавал своих. За это и ценился. Элис ткнула пальцем в угол противоположной улицы и одновременно с этим достала из кармана маленький прозрачный пакетик с цветными таблетками. Каспер поинтересовался, много ли она успела толкнуть за сегодня, и она рассеянно пожала плечами. Бывало и больше. Каспер недовольно нахмурился и сказал, что пора «прижать всех к ногтю» — любимое его выражение.

— Мисс Свенсон? Мисс? — услышала я и поняла, что это голос не одного из них. Облегчённо опустилась на колени и выпученными глазами поглядела на снег. Их ужасно жгло.

— …вам плохо? — профессор вцепилась в мои плечи.

— Да, теперь мне плохо, — сказала я и больше не смогла удерживать свой завтрак. В горле ужасно жгло, грудь разрывалась от болезненных ударов, и воздуха не хватало. Стиснув зубы и обняв руками живот, я начала заваливаться вперёд. Единственное, чего хотела, это упасть в холодный снег и остаться там.

Но профессор Бербидж явно не собиралась меня там оставлять, ловко подхватив и поставив на колени, а затем и на ноги. Пару раз взмахнула палочкой. Я вяло шла за ней, чувствуя, что в ботинки набился снег и теперь он противно хлюпал внутри. Перед мысленным взором поплыли картинки других воспоминаний. Мэтт когда-то был правой рукой Каспера, а теперь на это место усиленно набивался Дерелл. Как быстро можно заменить человека. Как шестерёнку в механизме, ведь он всегда должен работать. Никаких поломок. Скорее всего, именно Каспер, обожавший огнестрел, дал Мэтту тот злосчастный пистолет. А он так не вовремя похвастался своей новой игрушкой. У Майка в переднем кармане джинсов лежал складной нож, он никогда с ним не расставался. Небольшой, с блестящим остриём и приятно холодивший руку. Я точно знала, какой он, Майк в пьяном припадке доброты учил им пользоваться. Он быстро складывал его, рассекал воздух, делал выпады и без промаха метал его в мишень. Остриё мягко входило в сухое дерево, как в податливую плоть. Майк никогда не промахивался. Настолько, что Элис забавы ради положила яблоко себе на голову. И Майк, под дружное улюлюканье, замахнулся и попал в него, пробил насквозь. Элис верещала, а на её тёмные волосы, как свежая кровь, тёк сладкий яблочный сок. Я рассеянно потёрла рукой лоб. Уверена, знай Майк подробности убийства Мэтта, на месте яблока была бы моя голова.

А в следующий момент перед глазами мелькнула «плёнка» магических чар. Я будто всем телом ушла под воду и тут же вынырнула. «Больница магических болезней и травм Святого Мунго», — огромные бледно-зелёные буквы громоздились над столом справок.

— Третий этаж, — скучающим тоном сказала пухлая блондинка, едва взглянув на волшебника с золотистыми волдырями на коже.

— Посидите пока здесь, — торопливо подтолкнула меня профессор Бербидж к рядам шатких деревянных стульев.

Я медленно шла к ним, осоловевшая от собственного жадного интереса. Мысли о старых знакомых выветрились из головы, как странный пьяный сон. Раньше для меня существовали болезни вроде гриппа, ветрянки и пневмонии, а при упоминании ран перед мысленным взором возникали оторванные конечности. Но чтобы у человека из спины росла рука? Такое мне даже не снилось. Я так засмотрелась на эту руку, что не заметила, как подошла к стулу и ударилась об него коленями. Усаживаясь, я думала о том, что здорово было бы иметь дополнительную пару рук, ведь можно делать в два раза больше дел! «Как же он отрастил её? Это больно? А больно ли её удалять? Будут резать?»

— Первый этаж, — услышала я голос пухлой блондинки. Перед столом парил человек с обречённым спокойствием на лице. Вместо ног из-под мантии шёл густой чёрный дым. Услышав вердикт, он полетел в сторону закрытых двойных дверей рядом со стойкой. Повернув голову, я открыла рот. Рядом сидело нечто, смахивавшее одновременно на человека и голубя.

— Курлык, — щёлкнуло оно клювом и приветственно махнуло рукой.

— Э-э… И тебе курлык, — промямлила я. Птица, пол которой я так и не смогла определить, хотела, видимо, курлыкнуть ещё что-то, но меня схватили за локоть с другой стороны.

— Нужно зелье? — мужчина с обвисшими щеками, лихорадочно поблёскивая глазами, наклонился прямо к моему носу.

— Нет, не нужно, — отпрянула я и тут же услышала недовольное курлыканье за спиной.

— Мне нужно, чтобы меня выпили, понимаешь? — он вцепился ещё крепче.

— Сэр, — послышалось над нами. — Сэр, идёмте со мной.

— Я не сэр! Я зелье! Я восстанавливающее зелье! И у меня истекает срок годности! Нужно, чтобы меня кто-нибудь выпил!

— Конечно-конечно, — согласно закивал целитель. На его лиловом халате я разглядела скрещённые волшебную палочку и кость. — У нас как раз есть пациент, нуждающийся в восстанавливающем зелье.

— Скорее-скорее! — завопил мужчина. — Я ведь порчусь!

Не дослушав, он побежал к двойным дверям, а за ним и два других целителя.

— Обратное срабатывание волшебной палочки, — скучающе пояснил целитель на мой обалдевший взгляд. — Такое бывает.

— И его что действительно выпьют? — не удержалась я.

— Зачем же. Скажут, что нужно добавить пару ингредиентов, под их видом дадут пару зелий. Через три дня будет, как новенький. Что у вас? — из глубокого кармана халата, гораздо глубже, чем казалось на первый взгляд, он достал широкий блокнот с отрывными листами и занёс над ним перо. А следом за ним из кармана появилась и маленькая чернильница, зависшая в воздухе рядом с блокнотом.

— У меня? — опешила я, всё ещё глядя на очередь. У одного из волшебников кожа была всех цветов радуги, другой с мученическим выражением лица сжимал посиневшую руку. — У-у-у меня проблемы с памятью. Да. Проблемы с памятью.

— Проблемы появились после употребления зелья, вдыхания зельевых паров, нанесения мази, в результате заклинания, после укуса животного или насекомого?

— После легилеменции.

— Легилеменции? — удивился мужчина и нахмурился. — Проблемы какого характера? Вы не помните определённый момент жизни, путаетесь в воспоминаниях, не можете отличить, какие из них настоящие, а какие вымышленные?

— Они просто возникают хаотично и сами по себе проходят. Иногда я не могу вспомнить их порядок.

— Сопутствующие проблемы, вроде сыпи, рвоты, чесотки?

— Нет, сэр. Вроде бы, нет.

— Дополнительные жалобы?

— Дополнительные?

— Внезапные желания разрыдаться, рассмеяться, чувство страха или, наоборот, самоуверенности, потеря ориентации?

— А-а. Да, бывает. Всё это после того, как э-э мне в голову приходит воспоминание, — сказала я и поджала губы недовольная тем, что не могла толково объяснить, что со мной. — От самого воспоминания зависит, в общем.

— Хорошо, — покивал он головой записям в блокноте.

— Вы помните, как вас зовут?

— Беатрис Свенсон, сэр.

— Вы пришли одна? — спросил он и оглядел меня с головы до ног, словно я прятала сопровождавших в кармане.

— С профессором.

— Вы учитесь в Хогвартсе?

— Да, сэр.

— Сколько вам лет?

— Одиннадцать, сэр.

— Ранее у вас бывали проблемы с памятью?

— Да, сэр.

— Какие?

— Я не помнила определённый кусок своей жизни, а после легилеменции вспомнила и… Вот.

— Хорошо. У вас в семье есть болезни, связанные с потерей памяти? У родителей, бабушек, дедушек, кузенов и так далее.

— У меня нет семьи, сэр, — зло сказала я, недовольная и этим фактом, и вопросом.

— Вы сирота?

— Да, — я отвернулась.

— Вы маглорожденная?

— Я учусь на Слизерине, — отрезала я. Ход беседы был крайне неприятен, хотя целитель задавал стандартные вопросы для сбора анамнеза [6].

— Чем вы болели в детстве?

— М-м, гриппом?

— Грибом?

— Простудой, я имела в виду. А так больше ничем.

— Травмы головы?

— Не знаю, вроде, нет. Не уверена. Падение с высоты считается травмой?

— Хорошо, я передам всё это в нужное отделение, — одним движением он вырвал из блокнота лист, взмахнул над ним палочкой и лист превратился в бумажную птичку, тут же упорхнувшую в сторону двойных дверей.

— Так, что у вас?

— Курлык, — получеловек-полуголубь развёл руки в стороны. Я всё ещё не могла понять мужчина это или женщина.

На место человека-зелья села женщина и раскрыла «Ежедневный пророк». Самая обыкновенная на вид волшебница в простой мантии и с золотистыми локонами, собранными в высокую прическу. Но так казалось только на первый взгляд. Эта самая прическа подрагивала, а из носа женщины шёл тонкой струйкой белый пар, как из закипевшего чайника. Это снова вернуло меня к мыслям о дополнительных руках и превращении в полуживотных. Мне было ужасно интересно, можно ли как-нибудь отрастить крылья? И могут ли волшебники летать без метлы? Можно ли применить к себе Вингардиум Левиосу? А если нет, то почему? А дышать под водой? Можно ли как-то контролировать такие обращения? От чего это бывает? От зелий, от чар, после неудачной трансфигурации? Думать обо всём этом было настолько захватывающе, что я даже уговорила сама себя на парочку экспериментов. Передёрнув острыми плечами, я убедила себя, что эксперименты будут самыми безобидными. И только когда разберусь с проблемами. Мысль перебивала одна другую, воображение рисовало невероятные картины, и я больше не могла сидеть на месте. Порассматривала портрет Дайлис Дервент, целителя Мунго и директора Хогвартса. Поняла, что не знала, как назначался директор школы. Может быть, его избирало Министерство? Или совет школы? Была ли в этом роль Попечительского совета? Тут я снова вспомнила о Малфоях и ушла в другую сторону. Почитала магический указатель больницы, испытывая одновременно и восторженный интерес и сжигающую изнутри злость. Я столько всего не знала о волшебном мире! Столько болезней! И больница, и волшебники в очереди произвели на меня тогда сильное впечатление, и моё желание в будущем стать врачом окрепло. Это было знакомое желание, и оно придало сил. Но тут перед глазами встал доктор Грэхэм, кукла и гостиная Мейсонов, в которой я так не по-детски играла в прятки. После у меня снова разболелась голова, и я сочла лучшим вернуться на место. Исподлобья рассматривала волшебников в очереди и разгадывала возможные причины их диковинного вида, пальцами вцепившись в свой слизеринский шарф, будто в единственную ниточку, связывавшую с нормальной жизнью. Больше я никуда не ходила, пока профессор Бербидж не позвала. Следуя указанию пухлой блондинки, мы стали подниматься на пятый этаж, а я получила возможность узнать, что же скрыто за этими двойными дверями.

Больницы волшебников очень отличались от больниц маглов. Здесь не было того, к чему я привыкла, и уровень моего интереса всё рос. Не было ни столиков с инструментами, ни больших пикающих приборов, ни каталок в коридоре. Даже чисто больничная чистота пахла иначе. Под потолком плавали хрустальные шары, полные свечей, а между ними туда-сюда сновали разноцветные бумажные птички. Летали они с разной скоростью: фиолетовые порхали медленно и отвлечённо, будто не имели особой важности, а вот красные проносились с бешеной скоростью. Я даже испугалась, что они горят. Стены были увешаны портретами волшебников, и все они переговаривались друг с другом, переходили из рамы в раму, обсуждая, кто поступивших пациентов, кто проблемы современной колдомедицины, кто недавние открытия в области зелий, гербологии или чар. Некоторые из них ставили диагнозы проходившим мимо волшебникам прямо на ходу. Некоторые, переходя из рамы в раму, настойчиво советовали лечение. В дальнем конце коридора целитель в лимонной мантии ругался с каким-то портретом, то и дело поднося к золотистой раме толстенный исписанный блокнот. Мне ужасно хотелось знать, что это за люди и чем они заслужили такую честь, что здесь висят их портреты? В том, что это большая честь, я не сомневалась. И я ещё больше загорелась идеей стать целителем. Ход моих мыслей был прерван появлением Розье. Он хмуро переговаривался с каким-то волшебником, а я, чтобы меня не было видно, спряталась за профессора Бербидж. И только через несколько секунд поняла, что для Розье этот человек слишком взрослый, заметила седину в светлых, будто выжженных солнцем, волосах, что они значительно длиннее и собраны в низкий хвост, морщинки в уголках прищуренных глаз. И голос его был грубее, резче и ниже. И самое главное, волшебник был нарисованным. Мне стало ужасно стыдно за свою трусость и пугливость. Щёки залило болезненной краской, я усиленно притворялась, что просто оступилась. А сама украдкой рассматривала портрет. «Натаниэль Розье», — гласила табличка под золотистой рамой, — «специалист по ядам. Главный целитель (1960 — 1962 гг)».

«Хм, интересно, почему так мало занимал пост? Натаниэль… Какое знакомое имя. Почти как Натан. Или это сокращенно? Очень может быть. Розье и Эйвери же — родственники по Блэкам. Или по МакМилланам или МакФейлам. Не помню. К чёрту их», — я раздражённо потёрла виски. Мне было трудно запомнить родословные, а ещё труднее — в них разобраться. Я видела пользу в знаниях о волшебных палочках, истории, зельях или медицине, но родословные… Тогда это казалось очень глупым. Но я упорно пыталась выучить чужие семейные истории, ведь на них строилась вся слизеринская иерархия. Мне было трудно понять, как можно уважать кого-то только за фамилию. А ещё я втайне надеялась каким-то невероятным образом найти сведения о своих родителях. И я нашла их. И не только о них. Жаль, я тогда не знала об этом и пролистывала пыльные страницы с родословными нитями. Спутанными настолько сильно, будто котёнок игрался клубками, перепутав их все.

При виде таблички «Недуги от заклятий» я снова вздрогнула, и пока мы шли по коридору отделения, мысленно убеждала себя, что со мной всё в порядке, нет у меня никаких недугов, я не останусь здесь надолго. Очень хотелось обхватить себя руками, но я сдерживалась и старалась придать лицу спокойное незаинтересованное выражение, чтобы не произвести впечатления сумасшедшей. От этого стало грустно. «Почему я вечно должна убеждать всех, что нормальная?!»

— Беатрис Свенсон, верно? — приветливо улыбнулась волшебница с добродушным выражением лица, и я, больно сглотнув, кивнула. Больше походило на короткую судорогу. — Вам сюда.

— Тогда я оставлю вас и передам директору, что вы благополучно добрались, — кивнула профессор Бербидж и перекинулась с целительницей ещё парой незначительных фраз. Из ближайшей палаты раздались стоны, я вплотную подошла к целительнице. «Как они не боятся оставлять двери открытыми?»

— Можете отдать мне верхнюю одежду, — целительница протянула руку, и я только тогда заметила, что так и не сняла пуховик.

Раздевшись, я в замешательстве присела на самую крайнюю койку. Солнечные лучи пробивались сквозь испещрённое ледяными узорами окно, делая свет невыносимо ярким. Я была уверена, что меня положат в отдельную палату, а не общую. Я раздражённо поджала губы, мне не хотелось круглосуточно быть рядом с кем-то ещё. Может быть, потому, что уже успела привыкнуть к личному пространству своей комнаты в подземельях, а палата рядами узких коек слишком напоминала приют. К тому же я не представляла, как буду лечиться, впитывая эмоции других больных. Переодеваясь в больничную пижаму, я украдкой разглядывала палату, пока миссис Браун — целительница — перестилала кровать. Судя по всему, в этих палатах пребывали на длительном лечении. Через три кровати от меня спал мужчина, стена над ним пестрела колдографиями. Напротив него читала детскую книгу грузная женщина с тяжёлым подбородком, её прикроватный столик ломился от сладостей и открыток. А на моём скромно примостился старый рюкзачок. Я не знала, что можно брать с собой, поэтому взяла только пару книг, пергаментов и перьев. Когда я собиралась, мадам Помфри недовольно качала головой, нельзя перенапрягаться. А я не знала, чем ещё можно себя занять, кроме уроков. Очень-очень захотелось обратно в Хогвартс. Там тоже одна общая палата, но было спокойнее и уютнее.

Осторожно устроившись на кровати, я принялась вертеть в руках свой шарф, который так и не согласилась отдать. Сложила в несколько раз, протянула четверть между сложенными вместе большим и указательным пальцами — это голова. Осторожно потянула другой рукой с двух сторон — похоже на руки, а оставшийся низ — юбка длинного платья. Раньше, когда было особенно плохо и хотелось поговорить, но было не с кем, я разговаривала со своей куклой. Она всё хранила, всё слышала, всё понимала. А теперь она слушала глупости Мэгги Мейсон. Игрушка из шарфа не особенно помогла. Пальцы подрагивали, я не знала, как вести себя с врачом, что ему говорить. А ещё испытывала ужасную неловкость и страх. Никогда прежде я не спала в одной комнате со взрослыми людьми. Тем более, с мужчиной. А если мне нужно будет переодеться? Ширма не выглядела особенной преградой. Пару раз я засыпала на заброшке рядом с Майком, не говоря уже о том, сколько раз он ночевал в нашей с Элис комнате. Но это Майк, он свой. «А вдруг меня ночью придушат подушкой? Мало ли, что с ними». Как можно незаметнее достав из рюкзака осиновую палочку, потому что она была белой и на фоне простыней менее заметной, я положила её совсем рядом с собой. И сразу стало значительно спокойнее. Распустив волосы и свесив их по обеим сторонам лица, я постаралась сосредоточиться на своих мыслях и глубоко дышать. Но всё равно плохо получалось.

Мужчина захрапел. Из дальнего угла палаты доносились приглушенные голоса. Я решила, что нужно как можно скорее выучить заглушающие чары. И чары щита. Правда, я слышала, что их изучают только на четвёртом курсе, но попробовать стоило. Ширма в дальнем углу отъехала в сторону, и мои мысли снова прервались. Чисто по привычке я распрямила спину и ноги, сложила руки на коленях. Из-за ширмы вышла женщина. Первое слово, которое приходило в голову при её виде: внушительная. В длинном зелёном платье с потрёпанной лисой и остроконечной шляпой на седых волосах. Саму шляпу украшал грифон, именно он больше всего привлекал внимание и придавал даме устрашающий вид. Сложив руки одна на другую, она держалась гордо и величественно, уверенно шла вперёд, не глядя по сторонам. Круглолицый мальчик рядом с ней казался маленьким и незначительным. Неудивительно, что я его не заметила, решив, что пожилая леди и есть мой будущий врач. Но вот он, потупив глаза в пол, встал рядом с ней, и в груди у меня похолодело. Я очень плохо была знакома с Лонгботтомом. Почти не слышала его на уроках и знала только, что с зельями у него точно не срослось. Взгляд мой метнулся к людям за его спиной, но я тут же отвернулась. Мне показалось, что разглядывать их крайне не вежливо, особенно в присутствии грозной леди. Не было на Слизерине такого человека, который не знал бы о Беллатрикс Блэк — одной из самых преданных сторонниц Тёмного лорда. Который не знал бы о том, как она спалила пристань в Косом переулке или о том, как довела двух авроров до безумия. Не нужно было быть гением, чтобы понять, я делила палату с Фрэнком и Алисой Лонгботтом, двумя героями прошедшей войны. Мне захотелось завыть, я посмотрела в потолок. «Кто его знает, как часто Лонгботтом навещает родителей? Вдруг он теперь каждый день будет сюда ходить? Мне что, постоянно прятаться? Ещё расскажет кому-нибудь где, а главное в каком отделении я лечилась! Твою мать. Где моя удача?! Может, под одеяло лечь?» Но поздно, наши взгляды уже встретились. Я с вызовом глянула на Лонгботтома, пытаясь запугать его хоть взглядом. Он от неожиданности замер. Наш немой разговор был прерван появившейся за его спиной женщиной. Низкого роста, с седыми прядями в тёмных волосах, тонкая и худая она была больше похожа на призрака, чем на человека. Глаза на исхудалом лице казались неестественно большими, пустыми.

— Алиса, что случилось, дорогая? — хорошо поставленным ровным голосом спросила пожилая леди. Но в нём не чувствовалось ни теплоты, ни материнской заботы, скорее снисхождение. Женщина, тем временем, уронила в ладонь Лонгботтома обёртку от шоколадной лягушки. — Это замечательно, дорогая. Невилл, идём, на выходе есть урна.

Но Лонгботтом, вероятно, не собирался выкидывать такой подарок, осторожно спрятав обёртку в карман джинсов. Я очень жалела, что у меня не было книги, в которую можно было бы уткнуть свой любопытный нос. Мы снова глянули друг на друга, но теперь вызов был в его глазах. Вызов и что-то ещё. Чтобы избежать приветствий, я принялась ковырять пальцем эмблему на шарфе, испытывая смешанные чувства. К детям, имевшим родителей, я испытывала острую неприязнь, но… Но у Лонгботтома их, получалось, тоже не было. Хотя, с другой стороны, у него была бабушка, а значит, всё равно, что семья. Они прошли мимо, а меня вдруг осенило: Лонгботтом тоже боялся! Что я расскажу о том, в каком состоянии его родители. Лицо обдало жаром, руки сами собой сжались в кулаки, прикушенная губа чуть заболела. Мне хотелось его ударить! Ведь вот они! Здесь! И он знал о них! Да, безумные, но он знал их, знал, что с ними случилось, мог придти к ним, прикоснуться к ним! О, как бы я желала хоть раз прикоснуться к своей матери, почувствовать её руки! Иметь хоть одно доказательство, что она существовала, любила меня или ненавидела. Я ничего не знала, терялась в собственных домыслах, и порою это было невыносимо. А ему стыдно! Я не могла понять, что видеть больного родственника, который тебя не узнаёт, иногда гораздо хуже, чем не видеть его совсем. Я была согласна на любую правду, лишь бы знать точно. Пусть даже правда эта заключалась бы в конфетной обёртке. Увы, моя мать ничего не могла мне дать.

Я упорно смотрела в пустую стену перед собой, стиснув колени, не особенно обращая внимание на Алису Лонгботтом. Она медленно шла по палате без какой-то особенной цели и беззвучно напевала под нос.

«У меня даже одеяльца нет, в котором меня нашли. Даже не помню, как оно выглядело. Его отдали детям, потому что, видите ли, маленьким нужнее. А ведь это единственное, что было! Вечно. Вечно у меня ничерта нет!»

От злости я со всей силы ударила по железному основанию кровати, и лицо моё перекосилось от злости и боли. Сразу же за этим раздался женский крик. Пробежав через всю палату и закрыв голову худыми руками, Алиса Лонгботтом упала на пол за своей кроватью и закричала долго, громко, пронзительно. Вдобавок ко всему мне стало страшно, а она всё никак не смолкала, ритмично ударяясь лбом о ножку кровати. Будто она хотела поскорее потерять сознание. На лбу появилась красная полоса. Следом раздался мужской крик, короткий и хриплый. Сильно и протяжно заскрипела кровать, будто кто-то бил по ней ногами. В палату вбежали сразу несколько целителей, следом за ними встревоженная леди и Лонгботтом. Мужчина на кровати проснулся и сонно заозирался по сторонам, а женщина закрыла голову книгой, как крышей домика.

Всё ещё бьющуюся обо всё что можно женщину уложили на кровать, удерживая её руки и ноги. Даже издалека мне было видно, как посерел Лонгботтом. Я тоже сидела, не шевелясь, не в силах оторвать взгляд и молилась, чтобы женщина с книгой ничего никому не сказала. Ведь это из-за меня миссис Лонгботтом стало плохо, это я её напугала. Я была уверена, это станет отличным поводом выгнать меня из школы. Стоны перешли в хрипы, было слышно, как она глотала ртом воздух, как вертела головой туда-сюда, как взгляд её перебегал с одного лица на другое. А потом в глазах снова блеснул страх и раздался крик громче прежнего.

— Всё хорошо, всё хорошо, — приговаривал пожилой целитель, гладя обезумевшую по голове и пытаясь влить ей в рот зелье. — Всё уже кончилось. Всё сейчас пройдёт.

Было плохо видно, но мне показалось, что она заплакала. На соседней с ней кровати хрипы тоже стихли.

— Миссис Лонгботтом, — с другой стороны молодой высокий целитель даже не решался подойти к грозной леди. Мужчину, лежавшего на кровати, было не видно, но она гладила его по руке и молчала. Я помнила по родословным, что это её сын. — Миссис Лонгботтом я прошу вас…

— Я никуда не уйду, — с нотками стали в голосе ответила она, продолжая гладить сына по руке. — Я здесь, здесь.

Палату оглушил громкий скрип кровати: Невилла перестали держать ноги и все сразу бросились к нему. Минут десять длились разговоры, из которых удалось услышать, что у обоих больных внезапно случился рецидив. Невилл лежал на кровати без кровинки в лице, над ним хлопотала миссис Браун, протягивая ему точно такой же флакон с зельем, которое раньше дали его родителям. При виде целительницы он побледнел ещё сильнее, и только тогда я вспомнила, что на нашем курсе была какая-то Браун. Та светловолосая девчонка с бантом, что на защите вечно просила открыть окно. Браун и её лучшая подружка Патил слыли самыми любопытными гриффиндорскими сплетницами. Оставалось надеяться, что Браун это качество переняла не от матери.

Я сидела на своём месте, сжавшись в комок. И не представляла, как теперь здесь усну, как вообще останусь и почему Лонгботтомов нельзя перевести в изолятор. Я не знала, что лечение в Мунго, особенно длительное, влетало в немалую сумму. А личная палата так тем более. Конечно, аврорам, пострадавшим на службе, положены льготы, но… Но они не могли покрыть всё. Тем более, во время нападения Лонгботтомы были дома, а не на службе. Моё-то лечение оплачивал фонд школы. Раз уж плохо мне стало по вине директора. И только тогда я подумала, что Люциус Малфой, являясь главой Попечительского совета и одним из спонсоров этого фонда, уже обо всём знал. И о больнице, и об отделении… Должен же он знать, на что шли его деньги. Я не удержалась и застонала, откинувшись на подушку. Раз знал мистер Малфой, то и его обожаемый сынок, конечно, тоже. Раз знал Драко, то знала и Паркинсон. А раз знала Паркинсон, знал и весь Слизерин. Возможно даже, не только он. «Может, ещё не поздно вернуться в приют? Ага, там я деньги должна. Тут — сумасшедшая. А ещё эти проклятые извинения и возврат вещей. Они меня убьют. Вот точно. Что там говорил Блейз, что кого-то когда-то сбросили с Астрономической башни? Вот. Вот и меня тоже сбросят. Чёрт. Чёрт. Чёрт!»

— Так, кто здесь у нас? Мисс Свенсон, верно? — от неожиданности я вздрогнула всем телом. Когда открыла глаза, в палате уже не было ни Лонгботтома, ни его бабушки, ни целителей. Дальние углы палаты скрыты ширмами от посторонних глаз. Женщина с грузным подбородком уже не читала книгу, вместо этого разглядывала поздравительные открытки, одно за другим отправляя в рот цветные драже. Я снова перевела взгляд на целителя. То был высокий мужчина, обладавший мягкими чертами лица и пронзительными карими глазами. Но больше всего внимания привлекли его волосы. Очень густые, чёрные, немного вьющиеся. Будь они длиннее, и он был бы похож на льва. Пальцами я вцепилась в колени и закрыла глаза, чтобы отогнать наваждение.

— Да, это я, — каждое слово давалось с трудом. Целитель улыбнулся этому простому ответу, а мне внезапно захотелось выбросить его в окно. Чтобы он больше не улыбался. Ничего не спрашивал. И вообще оставил меня в покое.

— Отлично! А я — мистер Дэвис. Итак, вы путаетесь в воспоминаниях после неудачного сеанса легилименции… Они не опасны, — уже тише и серьёзней добавил он, проследив за моим взглядом.

— Такое часто бывает?

— Впервые за последние восемь лет. Итак, чтобы упорядочить ваши воспоминания, сначала вы запишите на бумаге те, которые возникают чаще всего. Если нужно, мы обговорим их, проживём заново, а затем, под действием чар, вы сами расставите их по местам. Чем быстрее мы это сделаем, тем скорее вы почувствуете себя лучше. Да, работы нам предстоит много, — кивнул мистер Дэвис, а я обхватила себя руками не представляя, как буду рассказывать ему о Мэтте и ещё раз переживать всё это. Глупое я наивное создание. Дамблдор, конечно, исключительно, чтобы ускорить моё лечение, уже и так всё ему про меня рассказал.

— Вы тоже будете залазить мне в голову? — устало спросила я.

— Нет. Ни в коем случае. Легилименция вообще не является лечением.

— У меня ужасно болит голова, — закрыла я глаза. То, что сказал мистер Дэвис, немного успокоило, но доверять ему, тем более в таком состоянии, не хотелось.

— Хорошо. Миссис Браун принесёт вам необходимые зелья, а пока мы…

— Что за зелья? — напряглась я, помня, как однажды в больничном крыле выпила их столько, что вообще перестала испытывать эмоции. Лучше ходить с больной головой, чем стать овощем. Взгляд мой сам по себе снова потянулся к ширмам.

— Зелья восстанавливающего и укрепляющего эффекта. Благотворно влияют на нервную систему. Итак, а мы с вами пока можем познакомиться, — улыбнулся он, а я промолчала, глядя на ширмы. Мне снова захотелось выкинуть его в окно.

Я лениво посмотрела на нити своей магии. Её состояние не радовало. В последнее время магия перестала мне подчиняться. Я всё видела по-прежнему, всё делала правильно, но ничего не получалось. Кроме стихийных выбросов. Тео как-то обмолвился, что магия маленького волшебника формируется благодаря близости родителей. Которых у меня не было. Мы быстро пришли к правильному выводу, что странности со мной происходили именно поэтому. Но больше Тео объяснять ничего не стал и вообще вид имел весьма смущённый, будто он проболтался о том, о чём не должен был. Сейчас я вдруг подумала, что и у Лонгботтома, и у Поттера тоже не было родителей, но с их магией всё было в порядке. Конечно, будучи немного старше меня, они провели с ними чуть больше времени, чем я, но всё же… У меня не было ответов и снова голова заныла сильнее. Как бы ни хотелось, а додуматься до чего-то я бы просто не смогла: не хватало знаний. Ведь формирование магического ядра — это такой сложный и уникальный процесс! А сбои в его формировании ещё более уникальны! Я, например, всё вокруг разносила, у Лонгботтома же магия наоборот была очень статичной и спокойной. Её не доставало. Но с другой стороны, зато он не убивал людей и жил с чистой совестью. А Поттер… Что ж, Поттер — это просто особенный экземпляр. Но обо всём этом мне только предстояло узнать, а пока же я мечтала, чтобы моя голова взорвалась. Я сидела в закрытой позе, отвернувшись в сторону, и явно не желала поддерживать беседу. Но это не останавливало мистера Дэвиса. Ох, как же всё-таки хорошо, что я не знала родословных. Не знала, что и у мистера Дэвиса в Хогвартсе учились двое сыновей.

— Вы когда-нибудь слышали об ассоциативных тестах?

— Каких тестах? — резко сдвинула я брови. Само слово тест мне не нравилось, я сразу чувствовала себя подопытной. Только я сама могла проводить над собой эксперименты.

— Ассоциативных, то есть построенных на ассоциациях. Я буду просить вас представить те или иные вещи, места, а вы просто опишете мне их.

— И всё?

— И всё, — улыбнулся он.

— А как же мне это поможет?

— Упорядочить воспоминания это не поможет, но зато вы отвлечётесь от них.

— И мне не нужно будет о себе ничего рассказывать? — оживилась я.

— Нет, только описывать, — тут мистер Дэвис немного покривил душой. Но я увидела прекрасную возможность побыстрее отделаться от разговора и обдумать своё нынешнее положение.

— Тогда давайте попробуем.

— Но только есть одно условие, мисс Свенсон, — он доверительно наклонился вперёд, понизив голос. — Вы должны говорить то, что первым придет в голову, никак не меняя картины, возникшей в вашей голове. Иначе толку не будет.

— Хорошо, сэр, — поёрзала я на кровати. Будь у меня варианты ответов, я бы мигом вычислила из них наиболее «приемлемый». Но здесь… Передёрнув плечами, стараясь отбросить страх и сомнения, я решила говорить правду, как бы трудно это не было. Чтобы не сделать себе ещё хуже.

— Итак, — снова улыбнулся он и достал из кармана мантии блокнот. Из этого же кармана тут же выпорхнули миниатюрная чернильница и перо, которое принялось строчить в блокноте само по себе.

— Что это?

— Это? Это прытко пишущее перо. Оно будет вести записи, ведь я могу не успеть записать всё.

— Здорово. Тоже такое хочу. На уроках Бинса пригодилось бы.

— У Бинса, да, — хохотнул мистер Дэвис, и я почувствовала к нему крохи расположения. Он тоже знал, как скучно у Бинса.

— Закройте глаза и представьте себе, что вы идёте по лесу. Там темно или светло? Много ли деревьев? Какая там погода? Есть ли животные? Вы одна там, мисс Свенсон?

— Я не могу, сэр.

— Почему?

— Ваше перо скрипит, а мужчина недалеко от нас громко сопит.

— Хорошо, — он взмахнул палочкой, и ширма тот час задёрнулась, подсвечиваясь голубым сиянием. С пером произошло то же самое и все раздражающие звуки пропали. — Итак, вы идёте по лесу. Опишите его.

Я закрыла глаза и изо всех сил постаралась представить всё как можно подробней. Если бы я знала, что мои ответы дадут ему намного больше, чем простой рассказ о жизни, я бы точно отказалась. Но описывание предметов было для меня делом привычным, и я не увидела ничего страшного. Ассоциации позволяли многое узнать о человеке, даже то, что он порою и сам о себе не знал. Или просто не осознавал. Лес, например, символизировал детство и мир вокруг, а деревья — людей.

— М-м, здесь темно, пасмурно, небо затянуто облаками, из-за них едва-едва пробиваются лунные лучи, а по земле стелется туман. Деревья с толстыми стволами и корявыми ветками. Но они гибкие. То есть если ветер подует, он их не сломает. Но сейчас ветра нет.

— Они стоят близко друг к другу?

— Очень близко. Так, что лес кажется непроглядным, хотя на ветках нет ни листочка. По такому лесу трудно идти. Вдали слышно какие-то звуки, уханье, копошение. Но никого не видно.

— Вам хочется идти в этот лес? Вам там комфортно?

— Нет. И я хочу уйти назад. Но не могу. Лес он… Он как бы круглый, а я на самой окраине этого круга. Сзади густой серый туман, там ещё страшнее. Мне кажется, там ничего нет. Или там пропасть. Поэтому я стою на месте.

— Вы одна там?

— Конечно, — я удивлённо приподняла брови. — Кто бы там со мной мог быть.

— Представьте, что вы всё же идёте дальше и…

— Вперёд идти трудно. Этот лес он… Как будто живой. Как будто он не хочет, чтобы я была здесь. Корявые ветки, как когти, постоянно цепляются за мою мантию и волосы, царапают лицо, ноги запинаются о корни или проваливаются в ямки. Они будто специально возникают под ногами. Под деревьями растут кустарники с шипами, их постоянно нужно обходить, перепрыгивать через камни. На мантию липнут грязные листья, трава и грязь. Ботинки безнадёжно испорчены. Тропинку почти не видно, она змеится, сворачивает то туда, то сюда.

— В лесу вы находите ключ, — продолжал мистер Дэвис, решив узнать о моём отношении к жизненным возможностям и поворотам.

— Ключ?

— Ключ. Какой он?

— Золотой, конечно! И он висит на ветке одного из деревьев. Я… Я хочу его взять, на вид он очень ценный. Его конец украшен большими зелёными камнями, они так красиво переливаются. Как будто зачаровывают. Мне очень хочется этот ключ, но я боюсь его взять, вдруг это ловушка? Он здесь смотрится странно и неуместно.

— Вы пройдёте мимо или всё же возьмёте его?

Над ответом я долго думала. В воображении я ходила кругами вокруг ветки с ключом, а он медленно покачивался туда-сюда, словно приманивая.

— Я беру с земли палку и пытаюсь сбить ключ с ветки. Так хотя бы достанется ветке, а не моей руке. Мне приходится прыгать, чтобы достать его. Он падает. Ничего не происходит, на меня никто не набросился. Ключ холодный, влажный от листьев, но блестит по-прежнему. Приятно оттягивает руку.

— Хорошо. Вы возьмёте его с собой?

— Конечно! Вдруг удастся выгодно продать, — сказала я и тут же осеклась. — То есть ведь за этим лесом должно что-то быть, так? Наверное, там город. А в городе надо на что-то жить, а для этого нужны деньги.

— Вдруг вы замечаете медведя. Какой он?

— Он… Он просто огромный. И очень злой. У него… Яркие голубые глаза, большие зубы и огромные когти. Он стоит на двух лапах, рычит и скалится.

— Как вы ведёте себя?

— Я? Я пытаюсь убежать, но… Но он догоняет и замахивается лапой и… Всё.

— Представим, что вы идёте дальше.

— Я не могу идти дальше, сэр, меня медведь сожрал. Я пыталась убежать, но он толкнул меня лапой, да так сильно, что и тучи, и деревья, и земля — всё смешалось в одно. В ушах грохот. Он придавил меня лапой, и из горла хлынула горячая кровь. Я не могу высвободиться, он давит, душит, раздирает, пригвождает к этой грязи. Я… слышу хруст своих костей. Я отплёвываюсь, пытаюсь отстранить его руками, но натыкаюсь на острые зубы. Пальцы горят. Вся земля в крови, я не шевелюсь, он рвёт зубами мой живот и эти… чавкающие звуки стоят на весь лес. Больно. Больно и… Ничего. Больше совсем ничего, — я отвернулась и уткнулась носом в подушку. — Я очень устала, сэр. Правда.

— Тогда мы продолжим завтра, — вздохнул он, и перо остановилось.

— Хорошо, сэр.

День тянулся бесконечно медленно, особенно за дурными мыслями. Картины собственной смерти мешались с воспоминаниями, и я уже плохо понимала, что выдуманное, а что настоящее. Может быть, меня рвал вовсе не медведь, а узнавший правду Майк? А когти, это никакие не когти, а его нож? Вечером, после приёма зелий, стало немного лечге, голова почти прошла и ко мне возвращалась способность мыслить. Я даже немного пожалела, что не приступила к лечению прямо сегодня. Лежала и корила себя за слабость, лень и неспособность пересилить свои желания.

Ко всему прочему, я боялась лишний раз шелохнуться и вновь потревожить Лонгботтомов. Одновременно с этим очень жалела, что не разглядела их получше. Что случается с магическим ядром после пыток? И как выглядят их нити памяти? Похожи ли они на мои? Свернувшись калачиком, я укрылась одеялом до самого носа. Глаза горели, веки смыкались, я щипала себя то за руку, то за ногу, боясь уснуть и снова встретиться с медведем. Сжимала в руке волшебную палочку и не отводила взгляда от задвинутых ширм.

Свечи погасили.

Спать было страшно, и мне вдруг пришла в голову мысль: а в скольких местах я уже засыпала? И где мне было комфортно, уютно, спокойно? И сколько же их было: больницы, приюты, просто лестницы, заброшки, скамейки в парке, школа... Где-то ночевала часто, а где-то всего одну ночь. Прокручивая воспоминания, я насчитала пятьдесят семь. А потом уснула.

Над головой шумит дождь, ослепительно сверкают молнии, раскатисто грохочет гром. Туман вьётся меж толстых стволов деревьев. Острые ветки перечёркивают серое небо. Холод сковывает движения, лишая сил. Ноги утопают во влажной земле, на мантию налипла грязь. Сердце стучит у самого горла. Изо рта коротко вырывается белый пар, слышно только собственное прерывистое дыхание. Нельзя останавливаться, нельзя медлить. Я бегу вперёд, но знаю — бесполезно. Он найдёт меня. Гибкие ветки овивают ноги. Рывок. Резкое падение. Лицом прямо в мокрые, пахнущие гнилью, листья. Рёбрами чувствую каждый камень, выпирающий из земли. И ни за один не могу ухватиться потными руками. Под ногти забивается грязь. Упругие ветки тянут назад. Прямо к его когтистым лапам. Делаю ещё одну попытку подняться и убежать, но ветки насмешливо переворачивают на спину. Мокрые волосы липнут к лицу. В нос ударяет вонь мокрой шерсти и крови. Больше нет стука сердца, нет шумного дыхания, только оглушающий медвежий вой. В яркой вспышке молнии блестят длинные клыки, свет отражается от острых когтей. Я не могу оторвать взгляд от его пасти, не могу пошевелиться. И защититься тоже не могу: нет магии. Я пустая, обычная. Серая. Он разевает кроваво-красную пасть — единственное яркое пятно в ночном мраке. Замахивается лапой, и я знаю: от смерти отделяет всего один удар сердца. И я кричу. Тонким, слабым, отвратительно высоким голосом кричу только одно слово. То, которое раньше не позволяла себе произносить вслух:

— Мама!

Пасть приближается, и весь мир на миг окрашивается красным.

* * *

Вокруг темнота. У меня есть тело, я чувствую его. Но не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Нос словно набит ватой, и от этого больно дышать. Воздух слишком горячий. Кожу на руках противно тянет. Я ничего не вижу, но слышу, как совсем рядом что-то гудит. Гудит и часто пикает. И запах. Пахнет сыростью.

— Тебе нужно поспать, — голос звучит устало и немного раздражённо. Низкий и хрипловатый. Мужской. От неожиданности я хочу вздрогнуть, но не могу.

— Я не могу сейчас спать, — отвечает другой голос. Громкий и нервный. Женский. Звучит ближе. — Пока я буду спать, она может умереть. Она такая маленькая, — тихо и взволнованно продолжает женщина. Моей руки касается что-то мягкое и тёплое.

— Неудивительно. Почему ты родила раньше?

— Потому что оглушающие чары! — восклицает женщина, продолжая поглаживать, кажется, мои пальцы.

— Ты ходила без охраны?

— Где бы я её взяла?

— А разве…

— Разве! — жестко отвечает женщина. — Зачем ты пришёл?

— К тебе.

— Ко мне? — взвизгивает женщина, убирая пальцы с моей руки. — Хочешь взять у неё кровь для ритуала? Убирайся к смеркутам [1], она слишком слаба для этого.

— Мне не нужна кровь.

— Надеешься, что я оставлю её? Протего!

— Я не собираюсь её у тебя забирать. И убери щит. Эта, с позволения сказать, квартира слишком мала для таких чар. Снесёшь стену.

— Тогда что тебе нужно?

— Послушай, — повышает голос мужчина и на какое-то время смолкает. — Давай так, если это мой ребёнок, собирайся и поедем ко мне.

— А если не твой?

— Собирайся и поедем ко мне.

— В тебя что, Круциатусом попали?

— У меня родителей убили пять дней назад. Ты знала? — неожиданно громко заявляет мужчина.

— Нет, не знала, — тише и мягче отвечает женщина. — Мне жаль.

— Жаль… Мы поругались и несколько месяцев не разговаривали. И уже не поговорим. Мой брат на новом задании, и с ним мы тоже пару месяцев не говорили. Может быть, его уже нет.

— Как ты можешь так говорить! Конечно же, он жив! А что за задание? Я в последнее время… Немного не в курсе.

— Он в лесу, у оборотней, — спокойно, почти равнодушно роняет мужчина. Ответом ему служит тихий стон. — Я о том же. Так что, знаешь, неважно, чей это ребёнок. Это просто… ребёнок. Маленькое безобидное существо. Что она может? Испачкать мне мантию? Тем более, это девочка. Никто не узнает. Даже она сама, — тихо, но уверенно продолжает он, не получая ответа. Затем его голос звучит ближе: — Поедем! У тебя будет широкая кровать под шёлковым балдахином, а у неё — просторная колыбелька. На полу — цветы и кора паффоподов [2]. Домовики будут сновать туда-сюда и путаться под ногами. Ну, что скажешь?

— Не знаю, — неуверенно отвечает женщина. — Ты сможешь… Забыть, что я сделала?

— Не хочу об этом вспоминать, — жёстко обрывает мужчина. — Хочу, чтобы между нами исчезли разногласия, что были раньше. Иди сюда.

Какое-то время они молчат, слышно только шуршание мантий, гудение и пиканье артефакта. Быстрое и ритмичное, словно биение маленького сердца… Моего? Руки снова касаются. Пальцы женщины мягкие и нежные, а ладонь мужчины — непривычно горячая и грубая. В нос ощутимо бьёт запах табака. Их голоса звучат совсем близко:

— Как же мы поедем? — голос женщины спокойнее и увереннее. — Аппарировать нельзя, у неё было кровоизлияние [3]. По камину тоже: заденем какую-нибудь трубу.

— Сейчас они отслеживаются.

— Тем более. Портал тоже не годится: хуже аппарации.

— Я закажу карету. Закрытую и тёплую. Усадим туда Миллера на всякий случай. Ты и не заметишь, как кони [4] вас довезут. Хочешь?

— Хочу. Только… Побудь здесь ещё немного. Я скучала, — тихо просит женщина, будто стыдясь произносить это вслух. Или боясь, что их подслушают. — Я со всеми переругалась.

— Ты это умеешь, — хмыкает мужчина. — Я знаю. Поэтому и помчался искать тебя, когда узнал о нападении. Я думал, мы больше не увидимся. И всё вдруг стало каким-то… Несущественным. Знаешь, известие, что ты жива и родила ребёнка, — единственное, что принесло мне счастье за последнее время, — теперь они говорят совсем тихо, а у меня внезапно щемит в груди. Хочу повернуть голову и увидеть их хоть на мгновение, но не могу.

— Послушай, — неуверенно начинает мужчина, — а ты точно уверена, что это девочка?

— Я, по-твоему, не знаю, кого родила?!

— Просто она больше похожа на мальчика. И на твою тётку, кстати. Хорошо-хорошо! — восклицает он после небольшой паузы. — Только не смотри на меня так. Как ты назвала её?

— Пока никак, — вздыхает женщина. — Не хочу следовать их традиции. Хочу, чтобы её имя что-то значило. Что-то особенное.

— Правильно. Подумай об этом. А я поищу карету.

В комнате снова тихо. Мелодично пикает артефакт.

— Приносящее счастье. Родилась там, где пролилась кровь, — говорит женщина, гладя меня по лицу. — От души надеюсь, что ты будешь похожа на нас.

* * *

Я распахнула глаза и резко села на кровати, протянув вперёд руку, но увидела только белую стену палаты. Воющий ветер с силой ударил в окно, и оно дрогнуло. Коротко звякнули упавшие льдинки. Никаких людей рядом не было. Никакого писка. Только мужское похрапывание. Я посмотрела на свою руку, потрогала ноги. Моё тело. Закрыла лицо руками.

Сотни догадок роем вились в голове, я разрывалась между ними. Верить в то, что я слышала голоса родителей, так хотелось! Так страшно было обмануться. Я вцепилась в волосы: боялась, что начала сходить с ума, теперь уже по-настоящему. Ведь даже в магическом мире слышать голоса — плохой признак. Но ведь и в приюте я какое-то время считала себя сумасшедшей! «Может ли быть, что из-за легилименции Дамблдора пробудились такие… Старые воспоминания?» Страшно хотелось поговорить с кем-нибудь, поделиться! С тем, кто поймёт, кто объяснит. Сердце как сумасшедшее билось о грудную клетку. Хотелось вырвать его, чтобы просто перестало болеть. В одиннадцать лет, несмотря на госпиталь, я продолжала верить, что эмоции сокрыты именно в нём. Застарелые раны, которые я прятала глубоко внутри, снова заныли.

Трясущимися руками натянула одеяло на голову и улеглась обратно, решив никому ничего не рассказывать. Запрут навечно. Но мысленно продолжала звать их, надеясь услышать снова, убедиться, что мне не приснилось. Раз за разом я прокручивала в голове разговор. До меня не сразу дошло, что мужчина — не мой отец. Что он просто любил мою мать. Любил так, что готов был полюбить и меня. И она… Тоже меня любила. «Мама меня любила», — вновь и вновь повторяла я себе. Когтистая лапа царапнула горло, но слёзы не шли. Я так давно запретила себе плакать, что просто не могла. Только изо рта вырывались полузадушенные всхлипы. Я плотнее прижимала к лицу куклу-шарф, чтобы никто не услышал. «А Блейз, выходит, был прав, ведь «беатус» значит «приносящая счастье». Имя мне дали не просто так. Не просто так. А второе? Что значит второе? Что она имела ввиду? «Родилась там, где пролилась кровь…» Что-то такое я уже слышала. Но где? Наверное, в школе. Да-да, точно, мне запомнилось про пролитую кровь. Как там было? «Символизирует смерть, растёт там, где проливалась кровь, либо на кладбищах, защищая мертвецов от животных своей ядовитостью, либо вдоль троп, по которым души людей идут в мир иной». Растёт… Цветок… Ликорис! Да! Точно Ликорис! Имя в честь цветка? Почему бы и нет! Беатрис Ликорис…Кто? Кто?! Ладно, подумаю позже. Ах, и что им мешало хоть раз назвать друг друга по имени? Я бы хоть могла искать! — кричала я и тут же до боли впилась пальцами в ладони. Было стыдно. Как можно их хоть в чём-то обвинять! — Наверное, они были так близки, что имена им не требовались. Но что же она такого сделала? Чем боялась его обидеть? — и в голове мелькнула страшная догадка. Воющий ветер с силой громыхнул о стёкла. — Нет. Нет-нет-нет. Всё было не так, — убеждала я себя. — Если это был не мой отец, значит… Им был кто-то другой. Но кто? Что за сволочь посмела бросить мою мать, да ещё с ребёнком? Да ещё в разгар войны!» Наверное, именно в ту ночь я начала слепо любить мать и недолюбливать отца. Ещё до того, как поговорила с ним. Печально. Первое впечатление, как известно, очень сильное. О том, что с ними случилось дальше, я старалась не думать. «Может, на них напали и убили? Или они сошли с ума и в Мунго?! Или… Или он её предал, убил, а меня вышвырнул к маглам. Как-то не логично. Не хочу. Позже. Подумаю об этом позже. Интересно, они были чистокровными или нет? Наверное, да! Раз говорили о каких-то смеркутах и паффоподах. Надо почитать об этом. Хотя, они могли узнать это в школе или ещё где-то. Квартира... Чистокровные разве живут в квартирах? Вряд ли. А вот маглорожденные и полукровки — да. Тео говорил, что в мире маглов есть такой квартал... Ладно, это тоже не так уж важно. Что за Круциатус, интересно? И почему так важно, что я девочка? Что значит это «тем более»? Ладно, разберёмся».

— Разберёмся же, да? — шепотом спросила я у самодельной полосатой куклы.

Я снова прокручивала в голове разговор, боясь забыть малейшую деталь, ведь всё в нём было важно. Даже хотела встать и сделать записи у окна. Но когда это мне удавалось подумать в одиночестве? Дверь палаты резко распахнулась. Я плотнее закуталась в одеяло и напряжённо замерла.

— Пусть Дэвис посмотрит его, когда вернётся, — раздражённо скомандовал мужской голос. — Стандартные зелья не сработали, он всё ещё считает себя зельем.

— Думаешь, тёмная магия? — спросил другой мужской голос. Помоложе. Я рискнула приоткрыть глаза. Носилки в воздухе. Трое мужчин стояли около соседней кровати. Тёплый свет коридорных ламп играл на подолах их мантий.

— Может быть. В любом случае, это что-то посложнее зелья слабоумия и морочных чар.

— Эх, жаль у Локхарта в книгах ничего об этом нет, — печально прошептал третий целитель.

— Если он начнёт печатать ещё и колдомедицинские энциклопедии, — зло прошипел первый, по голосу самый взрослый, — я уволюсь.

— Зря вы так, целитель Миллер. Локхарт — великий человек! Он…

— …тот ещё шарлатан. И хватит об этом.

Я чуть не упала с кровати. «Миллер! Он сказал Миллер! И Мужчина говорил о Миллере… Мне не приснилось! — от радости я готова была завизжать и прыгнуть им на шеи. — Интересно, он помнит меня? Надеюсь».

— Я испаряюсь, испаряюсь, — зашептал мужчина на кровати, обхватив себя руками.

— Спокойно, спокойно, — похлопал его по плечу, судя по голосу, Миллер, — мистер… Кто он?

— В рот мне селезёнку!

— Тише ты, Харрис!

— Это Паркинсон! — громким шёпотом продолжал Харрис и все трое замолчали.

— Не может быть, — засомневался Миллер. — Будь это Персей Паркинсон, здесь бы уже вопила его жена.

— Доставили из Министерства… — растерянно читал Харрис с блокнота.

— Харрис, почему сразу не сказал?

— Вы сами-то, Миллер, всегда читаете больничные листы?

— Для тебя целитель Миллер.

— В отдельную палату его? — подал голос второй. — Палата Найтингейл свободна. [6]

— Нет, — после небольшой паузы тяжело ответил Миллер. — Пусть сначала оплатят. Он уже спит, можем идти.

— Вы не боитесь, что будет скандал?

— Харрис, сегодня выходит репортаж Скиттер. Хуже этого быть ничего не может. И второе, это же Элоиза Паркинсон. Эта женщина сама ходячий скандал. Пусть у неё хоть повод будет.

Они ушли, а я широко распахнутыми глазами рассматривала мужчину напротив. Грузный — это первое, что приходило в голову. Тёмные короткие волосы торчали во все стороны, что придавало мистеру Паркинсону сходство с перекормленным ежом. Рыхлая кожа в освещении коридорных ламп блестела от пота, маленькие глазки плотно закрыты, а губами он беспрестанно что-то шептал. Его никак нельзя было назвать красивым, но я не могла оторвать от него взгляд.

«Паркинсон. Паркинсон. Паркинсон! Только Паркинсонов мне тут и не хватало!»

Обхватив себя руками и пальцами вцепившись в шарф, я стала спешно думать, как же перевестись в отдельную палату. Встречи с Паркинсон и её мамашей — я была уверена в том — без последствий не пережить. Взгляд мой наткнулся на Алису Лонгботтом, возившуюся на своей кровати. «Переведут ли меня в изолятор, если я причиню ей вред? Могут. Изолятор, конечно, звучит плохо, но лучше, чем чёртова Паркинсон. Конечно, причинять вред больному человеку не хорошо, но… Кто защитит меня от Паркинсон?» Мысль, что обо всём этом можно просто рассказать колдоведьме Браун или целителю Дэвису, а уж они пойдут мне на встречу и спрячут на время, мне в голову не пришла. Как это можно обойтись без жертв?

Я вертелась на кровати и не знала, что делать. Что делать? Провоцировать миссис Лонгботтом на истерику или нет? «Если она на меня кинется, так даже лучше, я пострадаю, и меня же ещё и пожалеют. Я гений! Хотя, её саму могут перевести в изолятор на время, а меня оставят здесь. Я дура». В конце концов, я начала ловить себя на мыслях, что я зелье, что тело моё тает, что ингредиенты внутри меня гниют, и вообще я испаряюсь! Потом вспомнила, что опять забыла выставить щит против эмоций и вылетела из палаты, как кипятком ошпаренная. Не хватало ещё сойти с ума вместе с Паркинсоном! Не для того меня мать спасала!

К счастью, в коридоре никого не было, только на скамье кое-как спал мужчина. К стене над ним был прилеплен листок: «разбудить в 6:15». Слева же стоял стол колдоведьмы. Пост пустовал, но чуть дальше я увидела открытую дверь.

— Да где же эта карточка? — услышала я приглушённый голос миссис Браун и поспешила спрятаться за дверью. В коридоре послышались частые лёгкие шажки.

— Целитель Миллер, — позвала женщина. — Целитель Миллер!

«Миллер?! » — встрепенулась я и выглянула из-за двери.

— Ну что ещё? — сонно отозвался тот, оторвав руку от глаз.

— Миссис Вилсон из палаты Тейлор не может уснуть.

— А стажёр не может этим заняться? Харрис что уже ушёл?

— Она требует вас. Просит увеличить ей дозу зелья сна без сновидений. Говорит, перед пробуждением ей снятся кошмары. Дать?

— Нет. Нам ещё комы сегодня только и не хватало.

— Целитель Миллер!

— Что?!

— Шесть пятнадцать, — кивнула она на листок.

— Уже? — ни к кому в особенности не обращаясь, спросил он, поднимаясь со скамьи. — Я и не заметил. Ночью кого-нибудь доставляли?

— В палате Турпин мальчик, проглотивший инородное тело, — стала зачитывать колдоведьма, — в Дервент мужчина с кишечной непроходимостью, в Айзека магл с откушенными пальцами.

— Магл?

— Кто-то опять балуется кусачими ключами. В приёмной эльф с перебинтованными пальцами.

— Так отправьте его в лекарскую эльфов.

— Не можем найти хозяина, а без приказа он отказывается уходить: бьётся головой о стену.

— А что с пальцами?

— Прижгли печной дверцей.

— Изверги.

— Говорит, это он сам. В наказание.

Так, переговариваясь о пациентах, они вышли из отделения, а я, притаившись то за дверью палаты, то за скамьёй, следовала за ними, боясь упустить Миллера из виду. Ведь только он мог привести меня к родителям! Но в коридоре никого не оказалось. Целители будто в воздухе растворились. Омрачённая этим, я ударила себя по ногам. «Буфет», — гласила надпись слева, а большая красная стрелка указывала на шестой этаж.

* * *

— Он пролежал в Мунго две недели, мисс Скиттер,— делился женский голос из радиоприёмника, — а заплатили мы за это семьдесят галлеонов. Я хочу знать, когда целители перестанут вытягивать из нас деньги.

— Ещё бы мы из них что-то видели, — заявил приёмнику растрёпанный парень, лениво подкладывая под голову книгу.

— В последнее время стоимость колдомедицинских услуг неуклонно растёт, — с готовностью согласилась Скиттер.

— А то стоимость на артефакты и зелья падает, — зевнул другой парень, переворачивая страницу толстенной книги. Самыми примечательными на нём были магловские кроссовки.

— Это безобразие! — воскликнула женщина. — Целителям должно быть стыдно!

— Уверена, в душе многим из них стыдно, — согласилась Скиттер.

— Десять раз, — бросила девушка рядом с парнями. Мысленно я прозвала её блондинкой за копну светлых волос.

— Ребята, может, хватит спорить с радио? — шикнула вторая девушка, раздражённо поправляя круглые очки. Они интересовали меня больше всего. «Неужели волшебники не могут восстанавливать зрение?»

— Они давали клятву Диппократа! — воскликнуло радио.

— Гиппократа! — поправила та же девушка. «Гиппократ как-то связан с волшебниками? Хотя, почему нет. Нужно почитать. Не забыть бы»

— И кто из нас спорит с радио, Карен?

Карен раздражённо фыркнула и снова поправила очки. Все четверо сидели за круглым столом, заваленным книгами. Я пристроилась рядом, ведь у них было радио, а значит, хоть какая-то связь с внешним миром. Тогда я с интересом разглядывала их, а сейчас достаточно одного взгляда, чтобы понять — это были студенты-стажёры. Их выдавали плотно набитые сумки рядом со стульями, горы книг, показательно наглаженные мантии и взволнованно-изучающий взгляд.

Я была ужасно расстроена тем, что не нашла Миллера в буфете. И даже собиралась спуститься обратно, но поняла, что просто не знала, куда идти. Боясь потеряться, решила засесть в буфете: обедает же этот Миллер, в конце концов! Потом даже обрадовалась: есть время всё обдумать. Нельзя же просто подойти и сказать: «знаете, вы меня в детстве спасли, мне родители нашептали. Кстати, прямо в моей голове». С таким подходом меня бы точно закрыли прочно и надолго. Но ничего другого в голову не шло. Омрачённая этим, я вглядывалась в ледяную вязь окон, попутно выстраивая вокруг защиту от чужих эмоций. Снейп советовал очищать разум, но это было решительно невозможно. Он говорил о защите сознания, но мне на ум приходил только щит. Который я и старалась соткать из нитей. Получалось плохо: передо мной плыло нечто отдалённо напоминавшее круг и тонкое, как корочка льда. Но лучше, чем совсем ничего. Радио, меж тем, продолжало трещать, обещая снегопад и бурю. Диктор уговаривал отказаться от прогулок и аппарации, советуя пользоваться каминной сетью. А так же призывал поберечь сов.

— Мы прерываем выпуск в связи с экстренными событиями. Сегодня в шесть пятнадцать взорвался ломбард в Лютном переулке. Огонь перекинулся на соседние здания. Причину пожара выяснить пока не удалось. В результате двенадцать человек ранены, двое погибли на месте.

— Надо идти, — встрепенулся Патлатый.

— Куда идти? — осадила его Блондинка.

— Ты же слышала. Сейчас их всех доставят сюда, нужно предупредить целителей.

— Миллер сказал нам сидеть здесь и читать, — гнула своё Блондинка, пока остальные отодвигали стулья. Я оживилась: «Миллер? Они его знают?»

— Он про нас до самого вечера может и не вспомнить, — огрызнулся Патлатый.

— Сказал сидеть, значит, надо сидеть, — настаивала Блондинка.

— Ты просто боишься мантию замарать.

— А ты хочешь выслужиться!

— Просто мне не всё равно.

— Идём, Лиз, ты же не будешь писать в отчёте о том, как книги читала. А просто переписать журналы колдоведьм Миллер нам не даст, — заявила Карен и взяла под руку парня в кроссовках. — Я слышала, он очень строгий.

Спешным шагом, заглядывая то в одно, то в другое отделение, стажёры спускались вниз, а я незаметно семенила за ними, лелея надежду найти Миллера. Что делать дальше, я всё ещё не знала и решила действовать по обстоятельствам. Прерывисто дышала, холодные пальцы чуть тряслись, но чувствовала я себя отлично. Волнение и азарт, предвкушение новой игры и разгадки тайны наполняли силами.

По первому этажу разносился громкий мужской голос, раздававший указания. Я узнала его и воспряла духом. Миллер оказался высоким худым мужчиной. Самым примечательным в нём был шрам, тянувшийся от середины лба через нос к правой щеке. Миллера, как впрочем и всех остальных, шрам интересовал мало, он был чем-то самим собой разумеющимся. А мне только предстояло узнать его историю, неразрывно связанную с моей.

Едва только стажёры рассказали о случившемся в Лютном, как все вокруг сразу засуетились. Туда-сюда в ожидании пострадавших залетали носилки, под потолком кружили стайки бумажных записок, Миллер требовал заранее вызвать «диагностов», которых «как всегда не допросишься». Запахло моющими средствами и мокрым кафелем. Дело нашлось и стажёрам. Они то растворялись в воздухе, то снова появлялись, но уже с зельями в руках. Дайлис Дервент раздавала указания, чем бесила Миллера: шрам на его лице стал совсем красным. Пожалуй, в магических портретах есть минус: твой начальник может быть мёртв уже триста лет, а слушаешь ты его до сих пор. Его и ещё двух-трёх таких же, которые умерли немного позже. Но ты должен заткнуть и подчинить и их, и весь остальной персонал. Быть целителем трудно. Мунго готовился к приёму больных, а мне стало совсем хорошо. Магловская больница или волшебная, а атмосфера важности и неотложности, хаоса и сотрудничества одинакова. Только Грэхэма с трупами не хватало. «Кстати, а где морг?» — подумала я и тут же ойкнула: в меня чуть не врезалась тяжёлая круглая тарелка, летевшая на первый этаж. Чтобы не пораниться, но и не потерять Миллера из виду, я решила затеряться в этой суматохе и осторожно пристроилась на стульях в приёмном покое.

Оттуда открывался отличный обзор и на отделение первого этажа, куда ушёл Миллер; и на лестницу, откуда могли придти Дэвис или Браун в поисках меня; и на главный вход, откуда должны были внести пострадавших, что само по себе было любопытно. К тому же, на стульях сидело существо. Маленькое, с землистого цвета кожей, абсолютно лысое и с огромными зелёными глазами. Длинные костлявые пальцы были перевязаны грязными лоскутами, на которых запеклась кровь. Я сразу поняла, что этот тот самый домовой эльф, о котором говорил Миллер. Домовой эльф, о которых мне рассказывал Снейп. Сердце царапнуло и интерес к домовику поугас. Ах, если бы только я знала о магическом мире хоть немного больше, я бы ни за что не отвернулась от Добби! Ведь то, что домовик Малфоев появился в Мунго в ту же ночь, когда доставили Паркинсона, не могло быть простым совпадением. Я внимательно рассматривала «вход», ранее показавшийся пленкой. Сейчас же было впечатление, что кто-то размазал по стене желе. Причем аккуратно так размазал, ровным прямоугольником. «А я даже щит ровным сделать не могу, неумеха, бездарь, никчёмная».

Желе пошло волнами, складывалось впечатление, что оно сейчас стечёт на пол. На секунду всё замерло. Ноги обдало морозным воздухом, несколько снежинок заблестели в свете ламп. Я ожидала увидеть что угодно: оторванные конечности, кровищу, кишки наружу… Но вместо этого в комнату ворвалась невообразимо худая женщина в потрясающе красивой мантии с блестящей меховой оторочкой. Острым взглядом женщина оглядела присутствующих и сразу подлетела к целителю. Домовик рядом со мной пригнулся и поднял огромные уши. Я тоже спряталась за спинкой стула. Интуитивно. Миссис Паркинсон вряд ли узнала бы меня, ведь Панси, прежде чем отправить домой колдографии с Хэллоуина, отрезала меня с них, как недостойную. Ей, видите ли, не хотелось омрачать свои воспоминания моим лицом.

— Почему никто не сказал мне, что мой муж в больнице! — зло поблёскивая глазами, зашипела миссис Паркинсон. — Почему его ещё не вылечили? Где он? Что с ним? — продолжала она, а я с удивлением узнала её голос. Та самая женщина, что давала интервью Скиттер.

Замолчала она ровно на то время, пока целитель, по голосу мне показалось, что это Харрис, объяснял, что мистер Паркинсон был доставлен в крайне тяжелом состоянии и сейчас находится в…

— Общей палате? В общей? Как вы могли положить его в общую палату!

— Таков порядок, — сдержанно отвечал Харрис.

— Я требую отдельную!

— Прежде вам нужно заплатить и оформить…

— Вы прекрасно знаете, что я могу себе это позволить! Когда он встанет на ноги?

— Пока мы не можем сказать конкретно…

— Вы что же, не помогли ему? Целители вы или кто?

— Требуется провести ряд анализов...

— Так проводите!

— Результаты будут готовы через час.

— Он должен поправиться как можно скорее, ведь скоро выборы в Визенгамот.

— Мы делаем всё возможное, но не можем обещать быстрого выздоровления. Повреждение мозга это ведь не укус лукотруса.

— Постарайтесь напрячь свои куриные мозги и работайте быстрее!

Харрис, окончательно потеряв терпение, уже открыл было рот, чтобы высказать всё, что он думал и о семействе Паркинсон, и о Визенгамоте, а думал он много чего интересного, а местами подсудного, как «желе» снова задрожало:

— Помогите! У него ожоги! — закричал красный с мороза мужчина, таща на плечах другого. Кожа на его лице вздулась и обуглилась, а помещение заполнил запах горелого мяса. Следом за ними ввалились ещё несколько человек. Залетали носилки, разом поднялся гомон из вопросов, указаний и назначений. Харрис, не желая более тратить времени, пихнул вперёд стажёра в кроссовках. Тот, побелев как снег, повёл миссис Паркинсон на пятый этаж. Я выдохнула.

— Сэр! Сэр, как ваша фамилия! — пыталась добиться колдоведьма от вновь поступившего. Мужчина на носилках жалобно хрипел и лопотал на незнакомом языке, прижимая руку к окровавленной голове. Тёплый красный халат висел жалкими горелыми лоскутами, а белая ночная сорочка пропиталась грязью, гарью и известью. Из тонких порезов на ногах каплями текла кровь, будто мужчину волокли по камням. — Как вас зовут? Кто-нибудь понимает по-итальянски?!

— Забини, — прохрипел мужчина, а моё любопытство перестало быть праздным. «Это не дядя ли Блейза? Точно он! Ведь взорвался ломбард!» Мужчину вырвало, и по бледно-зелёной мантии колдоведьмы растеклось тёмное пятно. Будто кофе.

— Потом! Потом! — кричал целитель, левитируя носилки вперёд.

После этого я не могла оставаться на месте. Ведь в опасности был дядя моего друга! Сердце болезненно сжалось, и захотелось сделать что-то полезное, как-то помочь, хотя бы подносить зелья или артефакты. Но всё, что я могла, это прижиматься к стенам. «Не путайся у врачей под ногами», — было первым правилом жизни в больнице.

Люди всё поступали, поэтому прошмыгнуть по коридору было не сложно. Птицы под потолком носились с бешеной скоростью, некоторые из них таскали маленькие контейнеры. Разные цвета мантий целителей слились в одну кашу. В коридоре смешались стоны, выкрики и сирены артефактов. Перед глазами то и дело мелькали синие искры стерилизующих чар.

Наконец, я нашла нужную палату и с замершим сердцем вцепилась пальцами в косяк, даже не чувствуя, из чего он. Пойти дальше не решалась: вместо дверей тянулись голубоватые чары. Магия переливалась, и казалось, что на входе висела атласная ткань. Я обернулась. Такие «ткани» были на всех палатах. Но на некоторых цвет чар был зелёным. Это значило, что у пациента нет опасного для жизни состояния, целители заняты чем-то относительно простым. Жёлтые — посложнее, голубые — работают диагносты, красные — идёт операция. Белые — можно везти в другое отделение.

— Вызови патологоанатомов! — услышала я над головой, и сердце ушло в пятки. Целительница взмахнула палочкой и цвет «ткани» на одной из палат сменился на чёрный. — Ещё двое умерли по дороге сюда.

Рядом с мистером Забини суетилось два целителя. Один из них, в синей мантии, напряжено выводил над телом сложные завитки чар. Из-за «ткани» ничего не было слышно, и я, опасливо дотронувшись до неё кончиками пальцев и ничего не почувствовав, шагнула вперёд.

— Ты можешь быстрее?! — нервно воскликнул целитель в зелёной мантии. Я юркнула за носилки, надеясь на фоне светлых стен остаться незамеченной.

— Всё плохо, — огрызнулся в синей. Тот, что в зелёной, дотронулся до живота мистера Забини. Руки целителя были покрыты белыми чарами, словно перчатками. Он то поглаживал живот, то по-особенному постукивал по нему пальцами, то и дело хмурясь. Изо рта мистера Забини вырвался громкий стон.

— Хватит уже! — рявкнул в синей. — Я почти закончил.

— Пить, — слабо прошептал мистер Забини. — Пить…

— Нельзя, — как могла ласково ответила колдоведьма, держа наготове две склянки с зельями. Палочкой она левитировала вверх ту самую «тарелку», что чуть не прибила меня в приёмном покое, и палату залил яркий свет.

— Потише, — попросил в зелёной. Свет стал приглушённее.

Целитель в синем защёлкнул на руке мистера Забини какой-то браслет, взмахнул палочкой, и я чуть не ахнула. Из браслета вылетел луч, по цвету похожий на обыкновенный пергамент, превратившийся в самое настоящее табло! На нём сменяли друг друга какие-то цифры, линии, одна из которых заставляла вспомнить кардиограмму. Затем отобразился схематичный человек! Руки, ноги, голова и живот горели красным пульсирующим цветом. Цифры продолжали скакать.

— Нужна диагностика! — крикнула женщина, заглянув в палату лишь наполовину.

— Мне теперь разорваться?! — воскликнул в синем, но женщина уже ушла. — Хоть бы сказала в чью палату, я же мысли не читаю.

— По цвету найдите, — посоветовала колдоведьма.

В следующую секунду в палату влетел ещё один целитель, тоже в зелёном. А тот, что был в синем — вышел. И одновременно с этим цвет «ткани» на входе сменился на красный.

Новый целитель, мысленно я назвала его Вторым, взмахнул палочкой. С неё сорвались искры, опутавшие его руки от кончиков пальцев до запястий. То же самое он проделал с носом и ртом. Глянул на табло и, видимо, сразу всё понял, но что конкретно, мне тогда было неясно: работали они в полнейшей тишине, прекрасно исполняя невербальные чары. Колдоведьма перелила в прозрачный цилиндр оранжевое зелье и плотно приложила его к шее мистера Забини. Тот завозился, а зелье начало исчезать! «Это шприц такой? Но где же игла?!» В следующую секунду я забыла об этих вопросах. Целитель приложил к шее мистера Забини палочку и повёл ею вверх, смотря на табло. На нём отображалось то же самое! «Неужели, можно управлять жидкостью? Но как? — удивлялась я. — Тоже так хочу!» Палочка, тем временем, медленно скользила по волосам мистера Забини. Наклон, и зелье стало расползаться во все стороны. Мистер Забини жалобно застонал, но красный цвет головы на табло медленно светлел, превращаясь в желтый. Первый, тем временем, что-то колдовал над животом, то и дело прикладывая к коже палочку, то сильнее, то слабее, будто искал нужное место. Было плохо видно, а двигаться я не решалась, но казалось, мистер Забини дышал только одной половиной живота.

— Я пока займусь ногами, — сказал Второй, махнув рукой колдоведьме. Первый только кивнул, продолжая тыкать палочкой в живот. Мистер Забини сдавленно охнул.

— Ещё немного.

— Он был один, — прошептал мистер Забини, но никто не повернул головы. Колдоведьма приложила цилиндр с зельем к ноге, Второй снова вёл палочкой жидкость. — Он хотел денег.

И снова никто не обернулся. Не то чтобы мистера Забини никто не слышал, но всё же извлечь кровь из брюшной полости — задача не из легких. На лбу у Первого выступила испарина. Наконец, найдя нужное место, он резко надавил палочкой на живот, напряжённо глядя на табло. Красный цвет медленно исчезал. Колдоведьма промочила марлей лоб Первого.

— Где разрыв? — поинтересовался Второй, не отрывая взгляда от ноги, медленно «ведя» зелье.

— Антральный отдел, — хрипло ответил Первый. — Сейчас.

Он опускал палочку медленно и осторожно, будто склеивая два листа бумаги в один. Наконец, закончил и шумно вдохнул, а мистер Забини задышал, как и положено, всем животом.

— Ты скоро? — повеселевшим голосом спросил Первый.

— Только руки остались, — так же оптимистично ответил Второй. — Возьмёшь левую? Оскольчатый в локтевой со смещением.

— Угу, вижу. Наверное, проще отрастить новые кости. Ну-ну, мистер Забини, не волнуйтесь. Это нестрашно, всего сутки. Костерост, — ответил Первый, кивнув колдоведьме. Та взяла ещё один цилиндр. Я снова могла наблюдать за контролем жидкости в чужом теле. «Это и с водой так можно? А с кровью?!»

— Кости удалены вместе с осколками, — посмотрел Первый на табло, после взмаха палочкой.

— Он был весь в чёрном, — хрипло продолжал мистер Забини. — Он был в маске, — слабо вертел он головой, будто пытаясь избавиться от этого образа. — Только… Только прорези для глаз.

На несколько мгновений все остановились и переглянулись. Колдоведьма опустила глаза, Второй коротко передёрнул плечами. Только Первый продолжал сохранять относительное хладнокровие, продолжая «вести» зелье в руке. В чёрных плащах не было ничего странного или удивительного, а вот маски носили Пожиратели смерти.

— Позовёте к нему авроров, — коротко бросил Первый, размашисто делая записи в блокноте.

— Вы не могли бы писать разборчивей? — сморщилась колдоведьма, заглядывая через плечо.

— Конечно, — буркнул Первый. — Целое отделение пострадавших, а не заняться ли мне каллиграфией?! Что они, сами не знают, какие зелья назначают при сотрясении и в послеоперационный период? Не совсем идиоты же.

— К слову об идиотах, — подал голос Второй, палочкой убирая маску и перчатки. — Где все стажёры? Опять в буфете спят?

— Миллер их, наверное, затолкал к другим. Эти вроде лучше предыдущих.

— Есть надежда, да? — улыбнулся Второй.

— Сейчас найдём их и проверим, — ответил Первый, сменив цвет «ткани» с красного на белый. Когда они вышли, я тихо сползла вниз по стене, обескураженная увиденным. Тело болело, глаза закрывались, я облегчённо выдохнула. Будто сама только что жизнь спасла!

— Кто здесь? — испугался мистер Забини. — Кто здесь?

Он стал вертеть головой туда-сюда, цифры на табло начали сменять друг друга, линии заскакали, выдавая то высокие пики, то ямки. Я сочла за лучшее убраться подобру-поздорову и пережить всё это где-нибудь в более спокойном месте. Я ведь ещё хотела найти Миллера! После тишины палаты, в коридоре, я сразу же оглохла. Конечно, раненым в Косом переулке уже успели помочь, но поступали другие, ведь больница всего одна. Мимо меня на носилках пролеветировали мужчину. Белая рубашка покрылась красными пятнами, а на оголенной груди и руке зияли рваные раны. За носилками семенила миниатюрная женщина. Она прижимала к груди худые руки, пытаясь сдержать рыдания, но лицо её всё равно было мокрым.

— Я ведь просила тебя не аппарировать в такую погоду, Чарльз! — кричала она в след мужчине. — Я тебе говорила!

Но мужчину уже занесли в палату. В толпе я заметила несколько рыжих макушек и поспешила прильнуть к стене. Очень хотелось вернуться обратно и выяснить, убралась ли из палаты чета Паркинсонов. А постоянная необходимость прятаться начинала раздражать. Будто я преступник какой! Но спрятаться было необходимо. «Сначала Паркинсоны, теперь Уизли… Прямо не больница, а место встречи студентов Хогвартса». Тем временем на носилках головой вперёд летел Перси Уизли. Его бы я не спутала ни с кем другим, ведь он староста. Запомнился ещё тем, что в гостиной о нём отзывались более-менее сносно, чем о других гриффиндорцах. Белый, как снег, покрытый испариной, он тяжело и прерывисто дышал. Я застыла, когда увидела его ноги: мокрые рваные джинсы пронзали кривые желтоватые кости, облепленные кровью и грязью.

— Они меня убьют, — шептал Перси, закрывая лицо. — Точно убьют…

— Не глупи, мальчик! — прикрикнул на него целитель. — Твои родители счастливы, что ты вообще выжил! Упасть с такой высоты!

— Не родители, — слабо ответил Перси, сжав пальцами ногу и тут же отняв от неё руки. От резкой боли он начал глотать ртом воздух, а губы совсем побелели. — Братья… Это была наша единственная метла…

«Додразнились, значит, — поняла я, взглядом провожая стонущего Перси. — Да какое мне дело! Что это я, в самом деле. Зато будет, чем подколоть Рона при случае. Вот! Хоть что-то полезное. А теперь пора убираться отсю…»

В один миг мир перестал существовать. Суета вокруг превратилась в неразличимый гул. Всё смазалось, четким оставался лишь один человек. Чётким до боли в груди. Было ощущение, что я резко провалилась в свой кошмар, а на меня снова надвигался медведь. Только образ он имел вполне человеческий. Мужчина в длинной широкой мантии, в шляпу вставлено самое настоящее перо. «Это тот самый, — попятилась назад я, не замечая во что и в кого врезалась, — который был в нашей газете. Который расследовал убийство Мэтта! Дамблдор! Солгал! Сдал! Гад!»

Сердце застучало в самой голове, с силой ударяясь о виски. Заставляя думать, делать, двигаться. Стянув халат у самого горла, я резко развернулась и побежала вперёд, не различая дороги. Лишь бы он меня не нашёл! Пробегая мимо палат, я в спешке пыталась сообразить, что теперь делать. Где спрятаться? К кому бежать? Как обычно, было не к кому. Краем глаза заметила чёрную «ткань», резко затормозила и чуть не поскользнулась на полу. В голове так некстати всплыл образ доктора Грэхэма и наше прощание. Кукла, пылящаяся на полке Эммы Мейсон… Усилием воли отогнала от себя мысли, для которых не было времени. «В палате с трупом меня никто искать не будет». Забежала и прильнула спиной к холодной стене. Тишину палаты нарушил мой громкий выдох.

Открыв глаза, враз забыла об авроре и преследовании. В палате было очень тихо, по углам клубился мрак и «тарелка» под потолком светила робким дрожащим светом. А в самом центре в воздухе висели носилки. На них лежал кто-то. Кто-то большой и прикрытый простынёй, из-под которой безжизненно свисала пухлая рука. Но это было не самым страшным. Человек истекал кровью. Даже у Мэтта я такого не видела. Что там у Мэтта, даже в плохом кино. Простынь сплошь покрылась красным, на пол багровыми ошмётками стекала кровь. Создавалось впечатление, что под простынёй не тело, а огромный кусок мяса, который безжалостно пропускал через мясорубку какой-то садист. Но ни звука. Под носилками не было лужи крови, и текла она так быстро, будто у умершего вместо тонких сосудов были целые шланги.

Дрожащими пальцами я заскользила руками по стене, пытаясь нащупать выход. Боялась хоть на секунду оторвать взгляд от тела. Даже просто зажмуриться. Вдруг этот садист под простынёй услышит и набросится? Плитка под ногой скрипнула, и я в ужасе бросилась прочь, врезавшись в стену коридора. Потная и бледная, я обернулась назад, но никто за мной не гнался. «А вдруг это какой-то псих? Тот, что напал на дядю Блейза?!» Захотелось орать во всё горло, вцепиться в чей-нибудь рукав и разреветься. Предупредить. Колени дрогнули и подогнулись, а высокие целители в мантиях были так похожи на врачей из моего детства. Тех самых, что посмеялись над восстанием мертвецов. И мной овладели такие бессилие и тоска, что не было сил даже отлипнуть от стены. Я закрыла глаза, чувствуя, как щека больно подёргивалась. Целители продолжали бегать туда-сюда. Я наблюдала за ними обречённо и безжизненно. «Не ждите помощи!» — настойчиво прозвучал в голове голос миссис Хаббард. Жесткий, холодный, как и всегда. Я прижалась лбом к стене, слыша только собственное рваное дыхание. И чувствовала себя такой усталой, что готова была помереть от лап «Палатного Потрошителя» прямо там. Щит от эмоций таял на глазах, а я думала о том, что и Грэхэма когда-то приняла за демона. Очень медленно обернулась на палату, «ткань» была похожа на вход в другой мир. Медленно перебирая ногами, будто немощная старуха, а не маленькая девочка, я побрела вперёд. Мимо всё так же пролетали раненые, над головой носились записки, но я потеряла к ним всякий интерес. «Вход в другой мир… Бред же. Может, и нет никакого другого мира. Это просто труп. Просто мёртвое тело. А ты испугалась, как пятилетка. Будто никогда их не видела. Будто не ты подкрадывалась к умирающим, чтобы застать Танатоса за работой. В детстве ты была смелее, — ругала я себя, угрюмо смотря вперёд, опираясь рукой о стену. Не было сил даже на то, чтобы смахнуть крупные капли пота, катившиеся на глаза. — Иди. Где ещё ты увидишь умирающих волшебников? Разве это неинтересно? — я остановилась перед другой палатой, занавешенной чёрной «тканью». — Ты подумаешь об этом позже. Позже, как и всегда. А сейчас просто нужно узнать. Просто сделать шаг. Одно движение. Давай. Не трусь. Чего ты вообще сможешь добиться в жизни, если боишься всего на свете?! Иди. Иди. Иди!» Но не было сил. Плечи опустились, словно на шею повязали камень всего пережитого. Ища облегчения, я сняла халат, но не помогло. Слабо сжала ворот дрожащими пальцами, не удосужившись даже поднять. Просто осознавала, что он будет грязным, но в душе ничего не отозвалось. Шагнула вперёд, и халат, словно послушная змея, пополз следом.

Палата как две капли воды была похожа на предыдущую. Та же пустая тишина, та же «тарелка», слабо разгонявшая мрак, носилки, застывшие в воздухе. И те же ручьи крови. Зелёной. Ноги разъехались в разные стороны, коленями я больно ударилась о кафельный пол, но глаза продолжали смотреть вперёд. По щекам скатывались крупные слёзы, я открывала и закрывала рот, чувствуя их солёный привкус.

— Да что это… Что это за дурдом?! — прохрипела я. — Что это, мать вашу, что?!

Била я кулачками по полу, но никто не отвечал. Даже маньяк под простынёй не шевелился. Я опёрлась руками о пол. Несколько слезинок тихо ударились о него.

— Что? И почему зелёная?

Спрашивала я у пустоты. Прекрасно зная, что способ узнать только один. Нужно было сделать всего несколько простых движений. И я снова завела мысленный диалог, уговаривая двинутьтся вперёд. Я должна была убедиться, что не сошла с ума, что мне не казалось. Очень осторожно, готовая в любой момент отпрыгнуть, я поползла вперёд. Зелёная кровь продолжала течь, но не собиралась в лужу, а будто уходила ещё ниже. Куда-то под землю. Руки дрожали настолько сильно, что пришлось опереться на локоть, а затем и вовсе лечь на пол. Дрожащие пальцы прикоснулись к крови, и их слегка закололо. Но я не почувствовала ни тепла, ни слизи. Ничего. Будто провела рукой по воздуху. Подняла голову вверх, но мертвец не подавал признаков жизни. Протянула пальцы ещё раз, уговаривая себя подержать их подольше. Подсунула под поток всю руку. Тут же хрипло заорала и резко отползла назад, не сводя глаз с ладони.

— Уйди! — надсадно закричала я, прыгая и тряся рукой в воздухе. — Отстань! Отстань!

Но ни капли зелёной крови не капнуло на пол. Наоборот, она впитывалась в мои пальцы, как в губку! Я с ужасом наблюдала за этим. Зелёное нечто пропитало кожу, и ладонь обожгло, словно я опустила её в кипящую воду. Поднималось по руке, жар полз дальше. К локтю. А я могла выдать только жалкие рваные всхлипы. Когда «оно» достигло плеча, стало тяжело дышать. Вместо воздуха остался пар, опалявший легкие. Я закашлялась, а оно скользнуло вниз. К ключицам. Наступало, глотало целиком, и я поняла, что в этот раз не спасусь. Опустилось к ядру в центре груди. Я забилась в угол, пытаясь пройти сквозь стену. В глазах темнело, тело дрожало, от страха я начинала терять сознание, едва различая происходившее сквозь пелену слёз. Последними словами ругала свои любопытство и неосторожность. Вещество добралось до ядра. Раскинув в стороны руки, как два крюка, я выгнулась в спине и замерла. Даже самое маленькое движение приносило боль. Не шевельнуться. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. В груди жгло, и казалось, у меня остановилось сердце. А потом громко и сильно стукнуло один раз. Ещё один. И ещё. Я снова могла дышать и рухнула в угол, как мешок картошки. Голова кружилась, не было сил пошевелиться и посмотреть, что со мной стало. В голове так не вовремя всплыл образ плаксы Миртл. Но я чувствовала, что дышала, прохладный пол под щекой и, наконец, наклонила голову, немного приоткрыв глаза. Всё было до безобразия в порядке. Расколотое багровое ядро и никаких зелёных сгустков. Ни боли, ни жара. Ничего.

Свернулась калачиком и зажала ладошкой рот, пытаясь подавить тошноту. Уставшая и испуганная, я не находила сил подняться и уйти, поэтому просто открыла глаза. С мёртвого тела продолжали спадать зелёные лоскуты. Воспалённый ум заработал. Я пыталась вспомнить всё, что успела узнать о магии.

Вспоминала все свои записи на кусках пергаментов о том, что у волшебников вокруг такая разная магия. Что её можно передавать друг другу. Много раз в школе я видела, как мои друзья на эмоциях что-то восклицали и от их потока отделялся кусочек. Так же, как у меня в приюте. У кого-то отделившаяся магия была похожа на каплю, у кого-то на камушек, а у других на нечто расплывчатое, как газ. Много раз наблюдала, как эти «кусочки» присоединялись к другим волшебникам. И сама не брезговала их ловить. Ведь после заклинаний моя магия назад не возвращалась. И я боялась, что когда-нибудь она просто кончится, а тут такой способ восполнения. В этой логической цепочке были пробелы, ведь никогда не было такого, чтобы волшебник вдруг стал сквибом. Значит, были и другие способы восполнить силы. Но о них я не знала и додуматься никак бы не смогла. Поэтому продолжала «кусочничать». Но никогда раньше не было так больно. Мне оставалось подумать ещё немного, просто сложить дважды два. Но я никак не могла. То ли была слишком уставшей, то ли просто переоценивала свой интеллект. Магия, отданная на эмоциях, отдавалась добровольно. А с мёртвым телом — нет. Она стремилась вернуться обратно. Туда, откуда она взялась. А я помешала этому. И заплатила.

Всё это мне предстояло узнать в скором времени, а тогда я знала только то, что нужно бежать подальше, пока «неизвестная зелёная штука» не убила. Во взрослой жизни мне часто говорили, что я проявляла незаурядные способности и живой ум ещё в школе. Я же считаю, что не зря меня не взяли в Райвенкло, ох, не зря. Только идиот сбежит от источника силы.

По коридору продолжали носить раненых, некоторых левитировали в другие отделения. Забыв и об авроре, и обо всем на свете, я побежала к выходу, желая просто побыть в одиночестве, чтобы никто не трогал. И даже Паркинсоны не могли бы меня остановить. И только в приёмном отделении, чуть не врезавшись в очередь к привет-ведьме, я остановилась отдышаться.

— Моя жена рожает! — заорал вбежавший мужчина с женщиной на руках. Я почувствовала себя сдувшимся шариком и начала сползать на пол, решив, что в этот раз точно чокнулась. Мужчина как две капли воды был похож на Тео. То же бледное узкое лицо, русые волосы, тонкие губы, карие глаза. Только выглядел лет на сорок старше. Я даже подумала, что из-за зелёной штуки переместилась в будущее и страшно испугалась. Куда я делась в своём времени? Потом взглядом наткнулась на четырёх стажёров из буфета и выдохнула.

Пока я как очень неприглядная статуя стояла у стены, женщину уложили на носилки. Очень бледная, с выпирающими косточками на руках и ногах, она беспрерывно кричала и хваталась за живот. Мокрые волосы налипли на лицо и шею, стекавшие по лицу слезинки терялись в них. Неожиданно она подняла руку и ухватилась за мантию целителя.

— Он. Должен. Выжить. Должен! — подтащила она к себе целителя с силой, которую трудно было ожидать в таком хлипком теле.

— И с вами, и с ребёнком всё будет в порядке, — уверяла бежавшая рядом колдоведьма. От магии женщины отделился кусочек, как упавший с дерева осенний лист. Сверкнул тёмным золотом в свете ламп и словно под заклинанием завис в воздухе. К такому зрелищу я была привычна, а потому скорее по привычке, чем разумно, протянула к нему свою нить. Листочек мгновенно стал красным, нить вернулась обратно. А мне внезапно стало очень страшно. Неожиданно для себя самой я заинтересовалась судьбой ребёнка. Щит от эмоций пал давным-давно.

— И чтобы это был мальчик! — закричал вслед мужчина, я вздрогнула. Привыкший повелевать домовиками и, воспринимая всех вокруг слугами, он не особенно заботился о громкости голоса и тоне. — Пусть хоть один будет достойным.

— Мистер Нотт, — подбежала к нему колдоведьма, — по нашим записям роды должны были начаться только через месяц. Что слу…

— А я по чём знаю? — взревел мистер Нотт. — Выяснять это — ваша работа!

— Но…

— На что вы намекаете? — прищурился мистер Нотт, сделав стремительный шаг вперёд. Всего один, но казалось, он заполнил собой всё пространство. А к тому страху, что я испытывала, добавился ещё один, только совсем другой. Не вышибающий воздух из лёгких, но сжимающий сердце. То был страх разоблачения, из которого рождалась злость.

— Н-но ведь беременность протекала нормально…

— Хотите сказать, я что-то сделал?

— Н-нет…

— Тогда что?!

— Я-я… Отнесу записи целителям.

— Наконец-то! Первые разумные слова, что я от вас услышал. Что вы встали, как вкопанная? — надвигался мистер Нотт, а я подумала, что у Тео никогда не видела такого злого лица. И глаза у него другие. — И чтобы был мальчик! Обязательно мальчик!

Громыхал он, шагая за колдоведьмой, отшвырнув меня рукой с дороги легко и просто, как брошенный ветром осенний лист. Медленно, будто к ногам привязаны камни, я поднималась по лестнице, то и дело повторяя, что нужно спрятаться, нужно держаться от людей подальше. Очистить разум. А в голове набатом било: «Ребёнок. Ребёнок. Ребёнок». Не выдержав, я пулей слетела вниз и оказалась в уже привычном коридоре.

Нужную палату я нашла быстро, но замешкалась: соседняя была занавешена чёрной «тканью», что навело на мысли о жизни и смерти. Тряхнув головой, я решила подумать позже ещё и об этом и так решительно шагнула вперёд, будто собираясь ломиться сквозь кирпичную стену. К счастью, мои душевные терзания на лестнице длились достаточно долго и основное я пропустила.

Взглядом сразу же упёрлась в мучащуюся измотанную женщину на носилках и согнутые спины целителей в голубых мантиях. А за ними, беспомощно разведя руки в стороны, стояла Карен, явно не зная, куда себя деть. Я ощущала нечто подобное, а потому заплетающимися ногами попятилась к стене. Никогда не любила животных и детей. В приюте особенно. И первые, и вторые означали лишний шум, лишнюю грязь и лишний рот. Вдобавок, они отнимали у меня внимание мисс Мэри, которое и так можно было собирать по крупицам. Но тогда сердце взволнованно трепетало, ведь это не просто какой-то ребёнок, а аж целая сестра Тео!

— Кокон, несите кокон, живо! — гаркнул целитель. — Почему его ещё никто не подготовил?

— Я сейчас! — взвизгнула Карен и тут же вылетела из палаты.

— Тот, что для недоношенных!

— А мы-то думали есть надежда, — нервно рассмеялся другой целитель, и я неожиданно узнала его. Тот самый, что оперировал дядю Блейза. — Ну же, миссис Нотт, ещё немного.

От страха и волнения я не знала, куда себя деть. Страшно хотелось посмотреть и страшно не хотелось! И всё же, то сжимая ворот халата, то наступая ногой на ногу, я заставляла себя стоять на месте. Мне отчего-то казалось важным узнать всё раньше Тео, будто так я могла ему больше помочь. А ещё твердила себе, что должна быть готова к будущей работе, иначе, какой с меня целитель? И, конечно, очень хотелось ещё раз увидеть, как волшебники контролируют зелья. Тут я вспомнила мертвеца со странной кровью, и меня затошнило.

— Нашла! — закричала раскрасневшаяся Карен, чуть не врезавшись в спины целителям. Я была немного разочарована. Таинственный кокон выглядел, как обычная белая люлька. Разве что, как и носилки, она парила в воздухе сама по себе.

— Запускайте! — скомандовал целитель, в то же самое время помогая хрупким плечикам младенца вырваться из материнской утробы. Миссис Нотт что-то тихо и бессвязно зашептала.

— Девочка, это девочка, — взволнованно ответила колдоведьма, выводя палочкой завитки. Карен снова выскочила из палаты.

— Я хочу её увидеть, — обессилено раскинув руки в стороны, попросила миссис Нотт. — Почему она не кричит?

— Быстрее-быстрее, — разматывая петли пуповины вокруг шеи и тела ребёнка, подгонял всех целитель. Он резко взмахнул палочкой в один миг разрезав пуповину, отделив младенца от измученной матери. Когда он чуть развернулся, у меня перехватило дыхание: с синей головкой и розовым телом ребёнок не кричал, не бил ручками и ножками и вообще не подавал признаков жизни. Я закусила губу, кинув взгляд на спасительный выход. Такие новости сообщать Тео не хотелось вовсе. Лучше ему вообще не знать, что я это видела. По коридору эхом прокатилось недовольное: «Девочка!», и я решила остаться в палате.

Все столпились над ребёнком, на тоненькой ручке щёлкнул браслет. Из него выскочило уже знакомое табло, но я снова ничего не понимала. Целители не переговаривались, не кричали и не отдавали команд, тишину палаты нарушали только всхлипы миссис Нотт и взмахи волшебных палочек. Быстрые. Резкие. Чёткие. Никто никому не мешал, но каждый точно знал, что ему делать. Затаив дыхание, я наблюдала за ними с приоткрытым ртом, боясь пошевелиться, нарушить эту идиллию. Казалось, ещё чуть-чуть, и мои ноги оторвались бы от пола, настолько одухотворённой я себя тогда чувствовала. Будто прикоснулась к чему-то действительно прекрасному!

Люлька завибрировала, загудела, на глаза навернулись слёзы. Пальцы сильно сжали ворот халата, ткань больно врезалась в кожу, но я не замечала ничего вокруг. Ни крика ребёнка, ни одобрительного возгласа целителей. Только гудение. Знакомое до боли. Точно такое же, как в воспоминаниях о родителях. На всю палату раздался громкий частый писк — биение маленького сердечка. Такое же быстрое и неровное, как когда-то моё. Перед глазами всё поплыло. Я вдруг увидела очертания людей, но такие слабые и размытые, будто те были сотканы из дыма. Моргнула, и они пропали. Крепко зажмурилась и резко распахнула глаза, а вместо палатной стены — широкое окно. Женщина распахивает шторы. Сощуриваюсь, хочу разглядеть её, но слышу только голос:

«Лилась любовь рекой

Летал сниджет за тобой»

Подняла голову. Свет «тарелки» больно ударил в глаза, будто я резко посмотрела на солнце. Приятный голос зазвучал ближе и громче:

«Далеко-далеко, и ты со мной»

И мне вдруг стало так хорошо и легко. Я чувствовала, как дрогнули колени, как подкосились ноги. Но вместо удара о пол будто поймали чьи-то осторожные руки:

«Не бойся, эта ночь

полна самых сладких снов»

В нос ударил аромат сладких духов и глаженного белья:

«А мамина любовь рядом с тобой»

Лба осторожно коснулись мягкие губы:

«Спи, моё солнышко

Спи, там за облачком дремлют наши звёздочки

Пока ты в маминых руках

Спи, через много лет сына доверишь мне

И уснёшь как маленькая пока он в маминых руках

Спи, спи…»

Все мысли, все тревоги улетели, словно стайка цветных бабочек. Впервые я чувствовала себя абсолютно счастливой.

1. Смеркут — опасное редкое животное, похож на чёрный плащ. Обычно душит своих спящих жертв и съедет, не оставив следа.

2. Паффоподы — растение с розовыми стручками, полными бобов. При ударе о землю оно рассыплется на разноцветные цветы.

3. Кровоизлияние в мозг у новорожденных возникает при стремительных родах. Образовавшаяся гематома сдавливает жизненно важные центры мозга.

4. Имеются ввиду крылатые кони наподобие тех, что везли школьную карету Шармбатона.

5. Флоренс Найтингейл — основоположница сестринского дела.

Снова темнота, снова не могу шевелиться. Но сейчас дышать легче, кожу не тянет, а вокруг ничего не пикает. И очень тепло. Окружённая со всех сторон чем-то мягким и тёплым я чувствую себя завёрнутой в кокон. Но от этого так спокойно и защищено. На мгновение мне стало грустно: родители ожидали, что из этого кокона вырастет прекрасная бабочка, а получилась я. Чувствую, как дёргаю ножкой, как вытягиваются руки, открываются глаза… Сердце готово выскочить из груди. Неужели я сейчас увижу родителей? Дом? Увы, зрение младенцев значительно хуже, чем у взрослых, а потому я увидела только два размытых чёрных пятна.

— Она открыла глаза! — воскликнуло одно из пятен. Не тот мужчина, что был прежде. Этот голос звучал моложе, выше и беззаботнее.

— И? — удивилась мама.

— Она гений! — воскликнул мужчина. — Она опережает развитие!

— Ты что с Ивы свалился? [1]

— А что такое?

— Как связаны открытые глаза и гениальность?

— А разве дети глаза открывают не через месяц после рождения?

— Это же ребёнок, а не котёнок.

— Да я как будто так много детей видел!

— Ладно, — наклонившись ко мне, вздохнула мама. В воспоминании я ничего особенного не испытывала. Снова потянулась, провела ручкой по лицу. Но настоящая я — одиннадцатилетняя — забыла, как дышать. Мама была совсем близко, и я поняла, что у неё чёрные волосы. Точно такие, как у меня. Нос приятно защекотало чем-то сладким. Одеяло исчезло, но вместо него появились руки. Тёплые и бережные. Мне хотелось остаться в этом воспоминании навсегда. — Хочешь подержать её?

—Я? — удивился мужчина. Голос его стал звучать чуть тише, будто он отступил назад. — Я боюсь. Она какая-то… Очень маленькая. Вдруг я её сломаю.

— Это я тебя сломаю, — резко ответила мама. На пару мгновений я почувствовала лёгкий ветерок на лице. Видимо, она подошла к нему в пару шагов. — И вообще, ты — опекун. Вот и поучись управляться со своей подопечной. Только осторожнее голову.

— Ага, — напряжённо выговорил мужчина, просунув руки мне под шею и тело. Я очень старалась, но так и не смогла разглядеть его лицо. От него пахло свежим пергаментом, чернилами и выпечкой. — Пока всё хорошо. Да. Смотри, я справляюсь.

Какое-то время ничего не происходило, мужчина не очень умело стал качать меня на руках. Я попыталась разглядеть комнату, но и она была размытой. Единственное, что о ней можно сказать: светлая.

— Ты не передумал? — голос мамы прозвучал мягче и ближе. Буквально через секунду она снова стояла рядом. Трудно сказать, на кого из нас она смотрела.— Будешь опекуном?

— С чего бы я передумал?

— Вдруг… Вдруг ты ещё захочешь завести собственную семью? — сбивчиво сказала мама, будто тема была ей не очень приятна.

— Послушай, двадцать лет я желаю, чтобы моя фамилия сдохла с моим отцом. Но прямо сейчас передумал. Ага.

— Я просто волнуюсь, — отчеканила мама, отойдя к чему-то светлому. Вероятно, к окну.

— А ты не волнуйся. Ты лучше представь, какое приданое у неё будет с учётом моего состояния! О-о-о-о, я жду того момента, когда все наши передерутся за неё. — «Состояние? Это он о деньгах? Конечно! Деньги? Где мои деньги?! И где опекун?» Дальше я слушала с утроенным вниманием. — Так когда мы проведём ритуал?

— Если ты готов, то хоть сегодня.

— Отлично!

Дверь комнаты с громким свистом отворилась, и меня тут же быстро прижали к себе. Запах чернил стал нестерпимым, и я чихнула.

— Протего! — выкрикнул Опекун. Я решила называть его именно так.

— А, ты уже здесь, крыса канцелярская! — воскликнул мужской голос. Тот самый, что был в прошлом воспоминании. Обращение показалось мне оскорбительным, и внутренне я вся напряглась. На деле же я увлечённо жевала царапник. Вопреки всем ожиданиям, мужчины громко рассмеялись, а после и обнялись. К запаху чернил примешался табак. — И смотрите, кого я к вам привёл!

В комнату вошёл ещё кто-то, но он не подавал голоса, а разглядеть я никак не могла. Громкие возгласы красноречиво говорили, что этому кому-то были рады.

— … даже не сказал, что вернулся! Случайно на улице столкнулись!

— Я как раз хотел разыскать тебя, — смущённо ответил новый мужской голос. Тихий и неуверенный.

— Да как же! — воскликнул Мужчина и, судя по звукам, хлопнул Робкого по спине. — К девушке ты шёл! Ладно-ладно, я всё понимаю. А знаете, что я узнал по дороге? Я стану дядей!

— Да я же сам сказать хотел! — протестовал Робкий, но под градом восклицаний и поздравлений был не особенно услышан.

Мама к этому празднику присоединиться не спешила. То ли боялась, что громкие звуки могли меня напугать, то ли радовалась, что вовремя нашла опекуна. На самом же деле совсем другое привлекло её внимание.

— Отряд авроров так и должен идти к нашему дому? — спокойно и холодно спросила мама, но в голосе чувствовалось напряжение.

— Отряд авроров? — встрепенулся Опекун.

— Это не к нам, — уверенно заявил Мужчина. — Им и в голову не придёт искать нас здесь.

— Говорила я тебе, давай переедем в Годрикову впадину. Так нет же! — ворчала мама.

— В Годрикову! — выплюнул Мужчина. Я чихнула, и все разом притихли. — Мы посмотрим что там, а вы оставайтесь с Трикси.

После этой команды хлопнула дверь, и комната погрузилась в гнетущую тишину. Я усиленно пыталась разглядеть хоть что-нибудь, но не выходило. И так же усиленно запоминала ощущения, когда тебя качают на руках. Вдалеке что-то бабахнуло.

— Может, тебе с ней аппарировать? — нервно предложил Опекун.

— Куда? — зло бросила мама. — Да и слишком маленькая она и для аппарации, и для портала. А выйдем — засада. Присмотри за ней. Я спущусь вниз.

— Я?! Может, лучше наоборот?

— Мы, конечно, друзья, — рассмеялась мама, — но боевой маг из тебя, как из лукотруса. [2]

— У меня двенадцать СОВ! — обиженно крикнул опекун, но его уже никто не слышал.

Ещё один хлопок двери, снова гнетущая тишина. Опекун явно нервничал, качая меня сильнее, чем нужно. Он кружил по комнате в раздумьях, не зная, что предпринять. Подсовывал мне то красный кубик — я думаю, это был он — то гремел погремушкой, то вертел рукой перед моим лицом, но без толку. Я все ещё слюнявила царапку. За дверью бабахнуло ещё пару раз, стали слышны выкрики. Теперь по комнате он носился, не в силах сосредоточиться на чём-либо. Я требовательно закричала, когда он слишком сильно сжал мою руку. Пару мгновений он смотрел на меня, а потом опустил в кроватку, кое-как замотав в одеяло. Я решила, что в то самое. С именем.

— Трикси, — судя по голосу, он наклонился. Увы, я на него не смотрела.— Малышка, послушай, мы пойдём и… И дадим жару нехорошим дядям и тётям, — взмахивая палочкой, он говорил сбивчиво и рвано, со странным присвистом. Было слышно, как он глотал воздух, будто облизывая губы. — А потом вернёмся. А ты подожди нас. Ты же подождёшь? Конечно, подождёшь, ты же нас любишь. А мы любим тебя. Все. Вот. А чтобы тебе не было скучно:

Закончив с чарами, он сунул мне что-то в руки. Полилась красивая музыка. Я зевнула. Веки потяжелели, и глаза медленно закрылись.

— Поспи, во сне время идёт быстрее, — нервно рассмеялся он. — Мы скоро придём. Обязательно.

Жаль, что это обещание он выполнил только через четырнадцать лет.

* * *

— Мисс Свенсон, — я почувствовала, как кто-то настойчиво тормошил меня за плечо. Но отмахнулась, не желая покидать чудо-воспоминание, где меня все любили. — Мисс Свенсон, мисс Свенсон, мисс Свенсон.

— Ну что? — не открывая глаз, заорала я, махнув рукой. Тут же за спиной раздался женский крик. Я села и обернулась так резко, что шею свело. Рядом с кроватью стояла миссис Браун со склянками зелий в одной руке и догорающим блокнотом в другой.

— Опять эти стажёры что-то намудрили! — выругалась она, взволнованно оглянувшись на кровати Лонгботтомов. Но ничего. Я никак не могла понять, где находилась. — Пора принимать зелья. И никуда не ходите, целитель Дэвис скоро придёт.

Всё ещё не особенно понимая, где я, я сочла за лучшее лечь на кровать и продолжить спать. В груди щемило и горело, казалось, ещё чуть-чуть, и я вернусь обратно, но не выходило. Из коридора доносились какие-то восклицания: это миссис Браун выгоняла стажёров из отделения. Пытаясь улечься поудобнее, я засунула руку под подушку, но наткнулась на что-то тонкое и сухое.

Под подушкой притаились исписанные обрывки пергаментов. Я не помнила, когда писала, но почерк был точно мой. Видимо, ночью я просыпалась несколько раз и в панике записывала всё подряд, поэтому записи были небрежными, отрывочными и больше напоминали записки сумасшедшего. Я схватилась за голову. Мистер Забини, управление зельем, зелёная кровь, труп, Перси Уизли, чета Ноттов — вчерашний день проносился перед глазами, словно на перемотке. «Это что, было на самом деле? Ой, а где Миллер?» Я огляделась по сторонам, но, конечно, ни Миллера, ни какого-то другого целителя рядом не было. Только Алиса Лонгботтом как привидение плыла по палате, что-то напевая под нос.

Я снова легла, игнорируя зелья. Я не была уверена, что мне вообще стоило лечиться. Ведь тогда я не смогла бы слышать родителей! А вдруг в следующий раз они бы назвали имена, фамилии! Но перспектива рехнуться тоже не привлекала. А как же учёба? А как же деньги моего Опекуна? Решив, что немного полечиться всё же полезно, я черканула в пергаменте, что стоит расспросить ребят про опекунов и ритуалы. И в этот раз дожать их. Окинув взглядом куски пергамента, приписала, что нужно купить дневник. Хранить всё в одном месте. А потом записала и разговор. На бумаге слова Опекуна смотрелись до обидного короткими. Я успокаивалась тем, что он просто очень торопился и ему было не до лирических отступлений.

Внутри прямо-таки распирало от счастья. Ведь меня любили — теперь это неоспоримо — любили столько людей! Аж целых четверо! Обещание, пусть и невыполненное, не желало выходить из головы. Мне не хватало слов, чтобы выразить чувства вслух, а потому я закружилась на месте, имитируя танец. Танцевать я не умела, поэтому просто пыталась повторить движения, подсмотренные в фильмах. Меня даже не смущало, что ночью меня переодели в свежую сорочку. Я и не заметила, как к окну подплыла Алиса Лонгботтом. Танца показалось мало, и я решила ещё и запеть. Пела я не так чтобы очень. Мисс Мэри говорила. Кровь из ушей, конечно, ни у кого не шла, но и удовольствия особенного мой голос не доставлял.

— Голос твой, рук тепло

Будто бы сновиденье.

Стёрлось всё, уплыло,

Мне оставив лишь тени.

Дом родной, был ли ты?

В колыбели качалась?

Образы и черты

Через сны обретались. [3]

В очередной раз покружившись, я присела в неумелом книксене. В больничной сорочке это смотрелось нелепо, но мило. Музыка звучала в голове, и, стараясь выдержать необходимую паузу, я смолкла, подняла лицо и встретилась взглядом с Алисой Лонгботтом. Та рассматривала меня, как нечто чудное. Она не двигалась, и я тоже замерла. Ощущение праздника таяло, ноги начали затекать. Она приложила руку к окну, едва касаясь стекла пальцами. И тут произошло нечто невероятное! Голубоватая магия, словно тонкие водные ручейки, заструилась по пальцам, перетекая на стекло. И лёд на нём, словно подчиняясь, задвигался, стал расползаться в красивую снежинку. Так я впервые увидела «распылившуюся» магию. Колдовать можно было различными способами, и до этого я немного обучилась только «нитям» — самому простому.

Буря эмоций заворочалась в душе. Я не одна могла колдовать без палочки! Жаль, Алиса ничего не могла мне рассказать. Я то открывала, то закрывала рот, а на окне появилась вторая снежинка. Вдруг всё прекратилось. Облизав губы, я тихо и медленно продолжила:

— Счастья тихого мотылёк

Память крыльями тронул.

И тут же в узорах появилось нечто, похожее на бабочку. «Да она же разумна! Она понимает, о чём я!»

— Там в окошке так далёк

Свет родного дома.

Пальцы на стекле дрогнули, лёд начал подтаивать, поплыл и стал складываться в квадрат, внутри ещё один поменьше, вверху треугольник… «Да это же дом!»

— Верю, мне будет срок

Счастья в руках знакомых.

Я как сидела в полуприсяди, так и осталась. Алиса тоже замерла, и я боялась её спугнуть. Её голова клонилась к правому плечу и мелко тряслась, будто её непрерывно били током, а огромные глаза на худом бледном лице смотрели безумно и тоскливо. Даже обречённо. Она не отрывала взгляда от своей руки, а я — от неё. Я засмотрелась на её ядро. Нежно голубое, яркое, почти такое же, как лёд на окнах. Как волшебный хрустальный шар. Который небрежно уронили на пол. В реальности такой шар непременно бы разбился на тысячи мелких осколков, но ядро нельзя разбить просто так, и потому эти осколки удерживались чистой магией. К тому же, этот битый шар в самом центре был проколот насквозь, будто в него попали стальным тросом. Но и это было не самым интересным. Не все магические нити тянулись к ядру. Некоторые были серыми и безжизненно повисли. Словно обескровленные сосуды. Часть из них имела чёткие и ровные края, другие же висели клочьями, словно их псы пожевали. А в голове… Все нити смешались, будто котёнок поигрался пряжей. Это были даже не нити, а какие-то ошмётки, едва-едва соединённые между собой. Затянутые узлами, они не двигались. Вероятно, поэтому и память у Алисы «не работала». Но она всё ещё оставалась волшебницей.

На трясущихся ногах, я встала прямо и приложила дрожавшую руку к окну. Попыталась повторить то, что делала Алиса, вот только ничего не получилось. Вместо облака магии из пальца вытекла тонкая нить. И я никак не могла понять, как её изменить. Алиса, стоя напротив, сделала то же самое. На окне появился схематичный человечек. Ещё один повыше. И между ними совсем маленький. Папа, мама, ребёнок.

Я снова запела, на ватных ногах двигаясь вперёд. Не очень понимала, почему именно пение производило на Алису такой «усыпляющий» эффект. Главное, что наши руки оказались рядом. Я смотрела на неё и на руки, на неё и на руки. Наконец, она поняла меня, снова выпустив магию в лёд. У меня опять получилась только нить. Такие полезные когда-то… В тот момент я их возненавидела. Худая женская рука легла поверх моей, Алиса стояла за спиной. Мне было немного страшно, но интерес и желание колдовать перевесили страх. Она водила моей рукой из стороны в сторону, будто пытаясь размыть контуры нити. Но бесполезно. Нить волнилась, как ленточка. И когда я уже почти отчаялась, мою руку закололо маленькими иголками. Не больно, но неприятно. Моя красная нить вдруг посветлела, смешиваясь с голубыми ручьями. И начала медленно расплываться. Так я узнала, что магию можно не только передавать друг другу, но и смешивать. Вторую руку Алиса тоже приложила к стеклу, прикасаясь к моей магии с другой стороны, не давая нити утечь слишком далеко. Меня осенило. Ведь она должна видеть то, чему придаёт форму! Видеть цвет. За биением собственного сердца я перестала слышать всё вокруг. Я не сумасшедшая! Я не одна видела цвета! И тут же эта радость омрачилась. «Кто может видеть цвет? Правильно! Беатрис и психи! Психи и Беатрис! Эге-ге-гей! Ни одного нормального дня!» От волнения я раскраснелась, на лице проступил иступлённый восторг. Я посмотрела вверх. Очень уж мне хотелось разделить радость с такой же видящей, хоть и безумной. Мне не стоило этого делать. Алиса, едва только увидев эту улыбку, тут же отпрянула. Голова её затряслась сильнее обычного, а на мою протянутую руку, на попытку вернуть, она убежала к своей кровати, крепко обхватив плечи руками. И даже песня не могла её вернуть.

В тот раз у меня так ничего и не получилось. На пергаменте появился новый пункт: узнать о чарах управления жидкостями. Ведь и целители умели делать то же самое. Но палочками.

Оказалось, что все эти рисунки на окне заняли около часа. Не успела я придти в себя, как в палату вернулась миссис Браун, да не одна, а с Дэвисом и Миллером! К сожалению, последний направился к Логнботтомам, а не ко мне. Лишь только сухо кивнул в знак вежливого приветствия. Обняв колени, я сидела на кровати, как сжатая пружина, не сводя с Миллера жадного взгляда. От остальных это не укрылось.

— А правда, что целитель Миллер детей спасал во время магической войны? — выпалила я на расспросы Браун, когда Миллер ушёл.

— Кто вам это сказал? — ахнула она, так сильно сжав блокнот, что даже пальцы побелели.

— А я… Я… Я… Я у-у-услышала, как об этом портреты говорили. Какой-то Розье. Вроде бы, — ответила я и прикрыла глаза. Это первый портрет, который пришёл мне в голову.

— Ясно, — отвернулась миссис Браун, а я на миг провалилась в прошлое. Мэри точно так же произносила «ясно». Обычно это означало, что кто-то будет наказан. — Долг целителя…

— …помогать всем без исключений, — задорно подхватил подошедший мистер Дэвис. Миссис Браун молча поджала губы, а я решила больше не нарываться. Мистер Дэвис предложил мне продолжить «нашу вчерашнюю прогулку по лесу». [4] Выпив ещё одно зелье, я согласилась. Если бы я знала о его свойствах, то немедленно бы выплюнула.

Как и вчера, в лесу было темно, сыро и холодно, лунные лучи терялись в острых ветвях деревьев, не достигая земли. Но на этот раз на ветвях росли листья. О чём я честно поведала мистеру Дэвису.

— Что это за деревья? — дружелюбно поинтересовался он. Я улыбнулась. Чудно было слышать его голос в этом лесу.

— Я думаю, это тисы и осины. Острые кроны тисов стремятся вверх, а листья осины дрожат даже от самого незначительного ветерка. Знаете, почему?

— Нет.

— Это потому что, — важно пояснила я, задрав вверх указательный палец, — их листовые пластины крепятся к длинному тонкому черенку, а с боков он сильно сплющенный и плоский. Поэтому он очень легко изгибается. Вы знаете, у меня ведь палочка из осины. А вторая из виноградной лозы.

— У вас две палочки?

— Да, сэр.

— Почему?

— На всякий случай.

Я была страшно собой довольна, хоть где-то мне пригодились магловские знания. На уроках гербологии они были бесполезны. Листья дрожали на ветру, рождая у меня тревожные чувства. Я ступала медленно и осторожно, боясь оступиться на влажной земле.

— В этом лесу есть животные?

— Какие-то неведомые хищники. Ах да, и ещё медведь. Вот, кстати, и он.

Сказала я и на миг задержала взгляд на ярко голубых глазах медведя. В голове пролетела мысль, что такие глаза у Дамблдора. Такие же были у Мэтта. В этот раз я не собиралась легко сдаваться. Я знала, что в реальности медведь всё же разодрал бы меня в клочья, но…

— Это ведь воображение, значит, я могу поступить, как хочу? — решительно спросила я, глубоко дыша. «Зря меня, что ли, мать спасала?»

— Да, — спокойно ответил мистер Дэвис, чему я страшно обрадовалась.

Участь медведя была незавидной. Он снова повалил меня на землю, снова разинул свою пасть. В которую я сунула острую ветку. Я уцепилась за его уши и ногами оттолкнулась от пасти, с воем прыгнув вверх. Громкий лязг клыков, царапина на ботинке. Слепая злоба переполнила тело живительной силой, заставив кровь вскипеть в жилах. Быстро крутанувшись в воздухе, обхватив ногами широкую шею, я уселась на неё, так и не отпустив уши.

Пальцы мгновенно скользнули вниз. Медведь оглушительно взвыл, заметался, взметнул вверх когтистые лапы, но не мог меня достать. С упоительным чувством мести я давила на тёплые, мягкие, жидкие глаза. По пальцам и шерсти стекала вязкая жижа, а я всё не могла остановиться. И спрыгнула только когда пальцы вошли в глазницу до основания. Я дышала часто и с придыханием, лицо исказилось ликующей радостью.

Медведь метался из стороны в сторону, ревел, драл когтями листья, ломал ветки и ударялся головой о стволы деревьев. Но я была далеко: забравшись высоко, я ловко перепрыгивала с ветки на ветку, сбросив свою изодранную в клочья мантию. Вой за спиной, словно чарующая музыка, ласкал уши. Пальцы приятно горели от крови. Я смотрела на неё, и в душе рождались ликование, гордость, восторг. Мне не хотелось её вытирать: кровь была доказательством моей победы. Моего превосходства. Неповторимые оттенки красного в лунных лучах. У меня появилось непреодолимое желание попробовать её на вкус. Очень медленно, с внутренним трепетом я поднесла пальцы к губам. Рот наполнился густой слюной, на языке ощущался солоноватый привкус.

К своему ужасу, всё это я рассказала Дэвису.

— Ну… — скривилась я на его вопросы, — конечно, можно было просто убежать. Или бросить ему кусок мяса, если бы оно у меня было, но… Но тогда бы он остался жив, верно? А значит, и опасность осталась бы. А зачем оно? От врагов надо избавляться раз и навсегда. Пусть он сдохнет там от боли и ран.

Пальцы сильно сжали колени. Я была зла на себя за то, что всё разболтала в подробностях, что забылась. И зла на Дэвиса за то, что не дал насладиться моментом. Тест продолжался. Дэвис сказал, что я иду дальше, а я оглядела себя. Чёрная рубаха, кожаная жилетка и такие же штаны, высокие ботинки со шнуровкой. Такой наряд я видела не то в журнале, не то в фильме и решила позволить его себе хотя бы в мыслях.

Рассветные лучи озарили верхушки деревьев, борясь с густыми ночными сумерками и, казалось, что лес вот-вот загорится. Языки рассветного пламени стелились меж деревьев, осветив траву с серебряными капельками росы, сухую землю с причудливой вязью трещин, дрожащие осиновые листья и острые иглы тисов. Воздух наполнился густым смолистым запахом жизни, хвои, трав и грибов. Если бы от меня не несло потом и кровью, а колкие крики притаившихся в густой листве птиц не нарушали тишину, лес выглядел бы вполне дружелюбно. Я провела рукой по шершавому стволу, оставив на нём четыре красных полосы.

Далее мне встретился родник — символ готовности идти навстречу любви. От чистой прозрачной воды, бившей из под плоского камня, веяло свежестью и прохладой. Такая чистота показалась мне подозрительной, пить я не стала. Побоялась, что родник отравлен. Лучше испытывать жажду, чем быть мёртвой.

Забор — символ преград. Его серебренные прутья под солнечными лучами блестели так сильно, что слепило глаза, шпили уходили высоко в небо и был он настолько длинным, что не было видно конца и края. Я ходила туда-сюда, оглядываясь по сторонам в поисках ворот, хотя в душе не надеялась их найти. Ведь ключ, что я нашла в самом начале путешествия, был золотым. С забором я билась долго. Мои потные руки скользили по прутьям, не давая перелезть. Подкоп тоже не помог, казалось, забор был бесконечным во все стороны. Я пыталась сломать прутья камнем, но тот рассыпался от удара. Я пнула его ногой, но только причинила себе боль. В конце концов, обложила всем доступным матерным арсеналом и забор, и его создателя. Ну кто строит заборы посреди леса? Я пыталась прожечь его взглядом. И в итоге, решив, что я достаточно тощая, а в данный момент это достоинство, я полезла напролом между прутьев. Забор, не желая меня пропускать, будто ожил, болезненно сдавив рёбра. И всё же, грохнувшись на землю, тяжело дыша и отплёвываясь, я пролезла.

В небольшом холмике была вырыта нора — символ скрытой опасности. Я неотрывно на неё смотрела, ходя туда-сюда. Мистер Дэвис спросил, не любопытно ли мне, кто живёт в этой норе, не хочу ли я засунуть туда руку. А мне было очень любопытно! Вдруг там клад! Или просто что-то очень интересное. А с другой стороны, там мог притаиться зверёк с острыми зубами. Или большой зверь, который оттяпает руку. Это так забавно, наблюдать за воспоминаниями двадцатилетней давности. И за этим тестом. А за этой норой особенно, ведь в будущем я таки лишилась обеих рук, потому что не избавилась от привычки совать их куда попало. Голова дементора явно не подходящее место! Натан долго был передо мной в долгу за своё спасение. Зато после мои новые руки стали даже лучше. Слава колдомедецине и тёмной магии!

Но в моём воображении обошлось без последствий: в норе никого не было. Но зато было немного съестных припасов, в которых я очень сильно нуждалась. И я сложила их в небольшой мешочек, который висел у меня на поясе. Раньше я его не замечала.

Мистер Дэвис под предлогом наступившего обеда прервал тест, оставив меня в спасительном одиночестве. Я ела жадно, но не понимала что, я даже не почувствовала вкус, мыслями продолжая гулять по лесу. Не имея возможности идти дальше без указок Дэвиса, я вернулась к дохлому медведю. Вместо глаз на морде красовались две чёрные кляксы. Я кружила вокруг, очень жалея, что у меня не было какого-нибудь оружия. Такое добро пропадало! Шкура, когти, клыки. Органы, в конце концов. Мысленно я стала привыкать к лесу, строя планы на будущее. Магии не было, но если набрать травы и поживиться медведем, то можно заняться зельями. Я думала о том, из чего бы построить дом или шалаш, когда в палату вошли Лонгботтомы. Те, что оставались здоровыми. Алиса снова отправилась гулять по палате, встав рядом с изрисованным окном. Видимо, она хотела показать Невиллу домик и семью рядом с ним. Должно быть, так она показывала свою любовь и привязанность. Жаль, Невилл окну особого значения не придал и ничего не понял, а Алиса не могла его ткнуть носом.

Мне стало очень досадно. В голове сразу мелькнули мысли о родителях, о просьбе дождаться… Оставаться в палате я больше не могла. И, натянув красный свитер, тот самый, что дал Дамблдор, я отправилась на прогулку. В надежде, что Тео или Блейз пришли навестить родственников, я спустилась на первый этаж. К сожалению, там их не было, только Перси Уизли на здоровых ногах покидал больницу вместе с матерью. Я мигом поднялась обратно. На четвёртом этаже мне встретились студенты-стажёры. Они обедали, стоя в углу.

— Ну и скандал же вчера был! — воскликнул Патлатый. — Я думал, она всё отделение разнесёт!

— И что там в итоге? Он так и считает себя зельем? — спросил Кроссовки.

«Ага, это они о Паркинсоне», — поняла я и замедлилась.

— Ага, требует его выпить.

— Ну, есть один способ его выпить, — засмеялся Кроссовки. — Через горлышко. Узкое такое, но нужна его жена!

Когда я вернулась, Лонгботтомов уже не было. Как и портрета Натаниэля Розье в коридоре. Решив, что он слишком много болтает, его перевесили куда подальше. М-да. Бедный мой дедуля.

К тому моменту, когда вернулся Дэвис и дал мне новое зелье, я уже выдрала у медведя клык. Мне и усилий особых не понадобилось.

— Он пока бился обо всё подряд, все зубы себе выбил! Нужно было только дёрнуть посильнее.

— По пути вы встречаете карлика. Как вы к нему отнесётесь?

— А что он делает?

— Он бежит за вами, дергаёт за рукав, привлекает ваше внимание, просит по…

— Я посильнее пнула его, да так, чтобы он улетел! Дергать он меня ещё будет! — честно заявила я и тут же зажала рот рукой, потому что хотела сказать об этом карлике ещё очень много. Даже слишком.

— Вам плохо, мисс Свенсон?

— Я… Должна была сказать не это.

— Но вы сказали то, что думали.

— Я должна была почувствовать по-другому. Это неправильно. Я должна была остановиться и помочь ему. Его нельзя было бить.

— Вам стыдно от того, что вы причинили боль другому существу?

Я больно укусила собственный язык, но «нет» всё равно вырвалось.

— Вам жаль его?

— Нет.

— Почему? Разве карлик был угрозой?

— Нет, не был. Он раздражал меня и… У него был дурацкий красный колпак. Мне просто всё равно.

— Совсем?

— Да, — ответила я и тут же подскочила на кровати. — Да что это такое? Почему я отвечаю так?!

— Вы дали честные ответы, мисс Свенсон. Пожалуйста, успокойтесь, и мы продолжим.

— Я хотела ответить другое!

— Вы хотели солгать? Вы часто врёте, мисс Свенсон?

— Да и да, — выпалила я и заскулила, не понимая, что происходит. Дэвис задавал вопросы очень быстро, будто из автомата стрелял.

— Вам стыдно за это?

— Нет.

— Почему?

— Не я виновата, что болваны верят в ложь!

— Вы часто нарушаете закон?

— Да.

— Что вы испытаете, если человеку рядом с вами будет больно?

— Интерес!

— А жалость?

— Нет!

— Вы любите кого-нибудь?

— Себя!

— У вас есть друзья? — продолжал тараторить он, подавшись вперёд. Я ответила не сразу. По всему телу разлилась острая боль, правда из меня выжималась, как вода из скрученной тряпки.

— Вроде того. Да, наверное, друзья.

— Если бы один из них был на месте карлика, вы бы ударили?

— Нет.

— Почему?

— Потому что они мои.

— Что вы испытываете к окружающим людям? Любовь? Расположение? Сочувствие?

— Ничего. Мне наплевать. Нет, нет и нет.

— Вы пользуетесь людьми, чтобы получить желаемое?

— Да.

— Как часто?

— Всегда.

— Были случаи, когда вы всё же чувствовали что-то к людям?

— Да.

— Как?

— Если ставила себя на их место.

Всё это время я стояла, вцепившись пальцами в изголовье кровати. Паника нарастала, но проигнорировать вопросы Дэвиса не получалось. Я ловила ртом воздух, а взгляд метался от ширмы к окну, но остановился на волшебной палочке Дэвиса. Не найдя решения, я со всей силы ударилась головой о кровать, чтобы больше ничего не отвечать. Конечно, этого Дэвис допустить никак не мог.

В следующее мгновение мне вдруг стало легко и хорошо, будто я спала на огромном мягком облаке. «Вы успокоитесь, — прозвучал приятный голос в голове. — Вы не будете испытывать паники из-за ваших ответов. Всё хорошо. Вы будете доверять целителям и выполнять все назначения. Вы успокоитесь, мы залечим вашу рану и продолжим. Сядьте на кровать».

И я послушно села. Казалось, повиноваться — это правильно. Нормально. Прошло много лет, а я до сих пор считаю, что применять Империус к ребёнку было низко. Такого себе даже Тёмный лорд не позволял! Насколько я знаю. Конечно, Непростительные заклятия изначально и были медицинскими, это уж потом кое-кто превратил их в оружие. Но всё же.

— Как вы себя чувствуете, мисс Свенсон?

— Всё хорошо, — с блаженной улыбкой ответила я.

«Вы забудете свои ответы о карлике. И все те ответы, что были после. Вы вообще не встречали карлика».

— Мы можем продолжать, мисс Свенсон?

— А? Что? Я разве молчала? — огляделась я по сторонам. Всё было хорошо. Как и указывал Дэвис. Только сердце бешено колотилось в груди, и на душе было смутно тревожно.

— Вы, верно, задумались и замолчали, — добродушно улыбнулся Дэвис. — Мы можем продолжить?

— Да, сэр, конечно, сэр, — улыбнулась я, совершенно не помня о том, как сдала себя с потрохами. Карлик был символом милосердия. И оно у меня отсутствовало.

— Вы идёте по лесу и видите дом. Какой это дом?

— Заброшенный, — мгновенно ответила я. Возможно, Дэвис немного удивился, поскольку дом символизировал меня саму. — Маленький.

Дом стоял на поляне, окружённый лесом ровным кругом. К нему вела тонкая, едва заметная тропинка, вся поросшая сухой травой. Сухие виноградные ветки царапали доски, а в окнах застыла беспроглядная темнота. Казалось, погляди в них подольше, и тебя затянет в бездну.

— В нём два этажа, — зачем-то добавила я, — крыша покосилась. И в ней дыры. Короче, крыша протекает.

— А есть у этого дома ещё что-то?

— Ещё? Есть дверь. Она сливается со стенами, я её даже не сразу заметила. Болтается на одной петле.

Я услышала, как заскрипело перо. Двери показывали готовность общаться. Моя говорила о том, что общаться я не хотела, но была вынуждена. И затерянная тропинка, и высокое крыльцо — всё говорило о проблемах в установлении отношений.

— Вы заходите внутрь. Вам приятно в доме?

— Да, приятно. Всё здесь крепкое. Надёжное. Но при этом какое-то… Грубое. Не то чтобы некрасивое, но… Словом неизящное. Ну и ладно. Здесь тихо. Не тепло и не холодно. Просто приятно. Даже как-то… Таинственно? Брошенный дом это как брошенный человек. У него есть своя история, он хранит воспоминания. И мне это интересно. Снаружи дом выглядел тёмным и мрачным. Хотя внутрь пробивается солнечный свет. Сквозь доски на окнах.

— На окнах доски?

— Да, — кивнула я, и Дэвис приписал мне скрытность.

— Какое место в доме самое приятное?

— Гостиная. Там светлее всего. Там есть камин, который не чистили и не зажигали очень давно. Там есть кресла, диваны, столики… Я прикасаюсь к ним, пальцы серые от пыли. Дом заброшен давно. Обивка на мебели изорвана, перья на полу. Такие белые, как… Как кусочки свежего снега на уже грязном снегу. Хм.

— Будто в доме кто-то хозяйничал? Пытался поживиться?

— Да. Наверное, да. А может… Может, и сами хозяева прятали там что-то важное. Что-то, что они хотели увезти с собой. Мебель хоть и не очень красивая, но была удобной. Люди, которые хотели жить здесь, любили комфорт. Они всё обустроили, а потом, почему-то, ушли. Неизвестно куда. Посреди комнаты обвалившаяся балка. У стены шкаф. Я открываю его в надежде что-то найти, обшариваю каждую полку, но там пусто. Я иду, и из ковра выбиваются небольшие облачка пыли. Паркет усыпан мелкими осколками ваз. Как подснежники на земле. В коридоре холодно и гуляет сквозняк, как.. — я поморщилась.

— Да?

— Как в приюте. На втором этаже совсем темно. Там спальня и детская. Я не хочу туда идти.

— Почему?

— Мне больно. И страшно. Я не пойду туда.

— Хорошо, — согласился Дэвис. Очевидно, боялся применить Империус второй раз. Хотя целителям и аврорам было разрешено использовать Непростительные, злоупотреблять ими не следовало. — Вы поднимаетесь на чердак.

— Нет. Я не хочу идти на второй этаж.

— На чердак ведёт другая лестница, — выкрутился Дэвис. — Вам там нравится?

— О да! Тут светло и чисто. Много сундуков. Много шкафов с книгами и пергаментами. Всё аккуратно разложено. Заметно чище, чем внизу. В углу уютное кресло-качалка, плед, маленький столик. Мы можем остаться здесь?

— Увы, нам нужно идти дальше. А где самое неприятное место в доме?

— Коридор у входа.

— Потому что там много обуви и вещей? Грязь с улицы? Понятно. Вы выхо…

— Нет, — отрезала я и почувствовала, как быстро забилось сердце. Ветер завывал в проёмы досок. — Там дверь. Железная дверь. На ней много цепей и толстенный замок посередине. Ключ, который я нашла в начале, подойдёт. Хотя замок железный, ржавый и какой-то хлипкий.

— Вы откроете её?

— Нет! Её нельзя открывать! — воскликнула и прижала руки к горлу, шумно и часто вдыхая воздух.

— Почему?

— Там… Там… — блеяла я дрожащим голосом. — Там живёт монстр.

— Какой?

— Я не знаю! Огромный! Злой! Если он вырвется — будет плохо! Он хочет убить. Он хочет, чтобы я открыла. Я это просто знаю. Чувствую. Нельзя.

Перед моим мысленным взором толстая железная дверь задрожала, монстр бился в неё, желая вырваться на свободу. Цепи противно задребезжали, царапая дверь, словно огромные птичьи когти. Удар был столь оглушительным, что я перестала слышать голос Дэвиса, и поэтому ничего ему не говорила: не слышала команд. Вжалась в стену, боясь пошевелиться. По лицу скатились капельки пота. Я стояла и смотрела на замок, как зачарованная. Ключ в кармане похолодел. Я не могла понять своих ощущений. Была уверена, что монстр охотился не на меня. Но в то же время знала: открывать нельзя. Хотя не понимала, почему. Казалось, ещё немного, и я пойму. Совсем чуть-чуть. Очень медленно я подняла вверх руку, но тут Дэвис привёл меня в чувство. И хотя по ледяной вязи окон медленно разливался закат, я выпила ещё одну порцию зелья и продолжила.

— Вы выходите из дома.

— Я запнулась о порог и упала в траву. Грязные от крови и пыли руки измарались в траве.

— Вы видите коня. Какой это конь?

Пожалуй, мои ответы удивили Дэвиса больше всего остального. Даже больше признания, что я вполне способна контролировать свою натуру, заперев её под замком.

— О-о-о! — протянула я, подавившись слюной от восхищения. — Большой мощный конь! Весь чёрный! Очень сильный и с длинной гривой. Я так и продолжаю стоять на четвереньках. Не двигаюсь. Он больше меня раз в десять!

— На нём есть седло?

— Нет, что вы! Он никому не принадлежит и никому не подчиняется! Он бьёт копытами, встаёт на дыбы. Фыркает. Брыкается. Он может размозжить мне голову одним ударом. Он тако-о-о-ой сильный. Дух захватывает.

— Вы убежите от него?

— Нет, конечно! Он… Он так странно приподнимается… Дёргает передним копытом… Мне кажется, ему больно. Может, в копыте застрял камень?

— Вы хотите помочь ему? — громко спросил Дэвис, и в голосе его звучало неприкрытое изумление.

— Да. Больно видеть такое сильное создание таким… Страдающим. Тем более, помочь ему несложно. Очень медленно, неотрывно смотря ему в глаза — они, кстати, полностью белые — я встаю прямо. Трава щекочет ноги. Откуда ни возьмись набежали тучи, подул холодный ветер. Но грома нет. В воздухе запахло дождём, а трава вдруг стала ярко-зелёной. Такой зелёной, как, как… Как слизеринский зелёный. Так же медленно подхожу к нему, замирая, когда он фырчит или лягается. Опускаюсь на колени. Протягиваю руки к копыту. Он громко принюхивается, а у меня сердце стучит на весь лес. Наконец, я могу всё рассмотреть. И оказываюсь права. Камень быстро выскочил. Конь опять забил копытами, и я пригнулась, закрыв глаза.

— Он мог убить вас.

— Конечно, мог! Я же вторглась в его лес!

— Вторглись?

— Ну, да! Он здесь хозяин, он повелитель этого леса. А я гостья.

— И он никак не отблагодарил вас?

— Он меня не убил, хотя мог, это и есть благодарность! — улыбнулась я. — Я достаю из сумки маленькую морковку. Ну ту, что в норе нашла. Протягиваю ему на дрожащих руках.

— Он голоден?

— Я не знаю. Мне просто хочется что-то делать для него.

— Почему?

— Ну потому что… Потому что… Это же очень важный конь, и к нему нельзя подойти просто так. А если у меня есть связь с кем-то важным, то я и сама как бы становлюсь важнее, так?

— Вы боитесь его?

— И да, и нет. Он может разбить мне голову, лягнуть, укусить, но момент, когда он принимает эту морковку, когда моих ладоней касаются мягкие губы… Это волшебно! Ради этого стоило пересилить страх. Он ускакал куда-то в чащу. Я слышу какой-то хруст. Кажется, он раздавил кого-то… Мелькнуло что-то красное, похожее на колпак… Колпак, — я нахмурилась и потёрла лоб, но мысль никак не приходила.

— Вы уверены, что всё так и было? — громко и резко прервал Дэвис, боясь, что я вспомню про Карлика.

— Да, сэр! — снова улыбнулась я.

— Вам жаль, что он вас бросил?

— Он не бросил! — насупилась я. — Просто у него есть более важные дела, чем торчать рядом с маленькой слабой девчонкой возле какой-то развалины! Морковку же он принял, значит, вернётся.

Дэвис, должно быть, был очень удивлён, ведь конь символизировал идеального спутника жизни. Выходило, что мой идеальный мужчина должен был быть силён, умён, жесток и властен, и за это я могла бы простить ему даже угрозу своей жизни. Тогда мне действительно хотелось найти кого-то уникального, совершенно неповторимого. М-да. Сейчас бы хоть одного нормального найти.

— Вы идёте дальше и видите нескольких лошадей, — Дэвис решил предпринять вторую попытку, надеясь, что я всё же выберу кого-то нормального.

— Нет ни одного чёрного. Они просто стоят и пьют воду. Такие спокойные и такие скучные. На них тоже нет сёдел. Но есть эти… Как их… На мордах которые…

— Упряжь?

— Да!

— Вы возьмёте одного?

— Зачем одного? Я возьму всех! А что? — удивилась я на смех Дэвиса. — Ну они всё равно ничьи, а мне пригодится. Вдруг один умрёт, так я на другого пересяду… И, кстати, родник нужно проверить на отраву. Вот пусть один попьёт, а я посмотрю, отравлен родник или нет.

— Вам их не жалко?

— А должно быть? Их же много.

— Хорошо, — вздохнул Дэвис, — вы выходите к обрыву и видите море. Какое это море?

— Спокойное. Но небо затянуто низкими облаками, волны громко разбиваются о скалы.

— Вдалеке летают чайки…

— Нет здесь никаких чаек. Я просто… Не могу себе их представить. Нет.

— Хорошо, — легко согласился Дэвис, ведь чайки символизировали родственников, и с этим было всё понятно. Он решил спросить про мечту: — Вдалеке вы видите корабль. Опишите его.

— Огромный корабль с красными парусами гордо рассекает волны. Это военный корабль, там есть пушки.

— Для нападения?

— И это тоже. Но и для защиты. Корабль везёт ценные книги, новые знания. Я уверена, что ими забит весь трюм! Ещё там много всякой разной еды. Наверное, есть ещё что-то ценное. И там совсем нет людей.

— Почему?

— Потому что я этого не хочу. Они мне помешают общаться с конём. Это только мой лес. То есть, его лес. Наш лес! Вы знаете, мне кажется, что этот конь на самом деле анимаг.

— А как он выглядит?

— Я не знаю, мне трудно его рассмотреть. Он весь в чёрном. В мантии. Он очень высокий. Такой высокий, что я задираю голову и не вижу его лица. Его силуэт тоже чёрный. Он стоит напротив солнца. Я вижу только его руки. Они чистые. Пальцы тонкие. Такими удобно резать ингредиенты, отмеривать их количество, отсыпать порошки. От него пахнет травой и дымом. Он медленно идёт вперед. Деревья перед ним будто расступаются, уступая дорогу. Трава стелется под ногами, как ковер. В кустах какое-то копошение. Выходят звери, они кланяются. Белый заяц и два толстых бобра. Маленькая вёрткая ласка. Огромная рысь приветственно рычит. Птицы садятся на ветки, склоняя головы и расправляя крылья. И маленький пугливый воробушек, и огромный сокол. А ещё выползают змеи.

— Змеи? Они угрожают ему?

— Нет, он же хозяин всего леса, — раздражённо повторила я. — Просто всё в лесу такое зелёное, как на Слизерине, и сразу в голову приходят змеи. Змеи и змеи! Мне не мешают.

— А где вы?

— Я? Я прячусь за деревом. Мне стоило спрятаться за осиной, но я стою за тисом. Тут всюду иголки. Он меня не видит. А я не буду выходить.

— Почему?

— Потому что мне тоже придётся кланяться, а я не очень хочу.

— Но ведь когда вы помогали ему, вы это сделали.

— Это другое. Он всё в этом лесу, а я никто, — грустно заключила я.

— Вы боитесь, что он накажет вас за убитого медведя?

— Нет. Я просто была сильнее. Вчера он меня сожрал, сегодня я его убила. Всё честно. Я ухожу в дом и сижу там в темноте. Кроме меня туда никто не может войти.

На этой грустной ноте мы, наконец, закончили тест, и мистер Дэвис приступил к лечению. Мне было так грустно, что даже не хотелось вникать в особенности чар, которые он ко мне применял. Пару раз у меня чесалась голова, но это всё. Мыслями я продолжала ходить по воображаемому лесу, чувствуя, что упустила что-то важное. Я блуждала в тумане и никак не могла вспомнить что же. Свет в палате погасили, а на лес опустилась ночь. Тихая ясная и лунная. Ветви деревьев больше не пытались задеть, словно зная, что хозяин леса был благосклонен ко мне. Никто не нападал, даже птицы не ухали. Только осиновые листья продолжали тревожно дрожать. Мало помалу я засыпала. В лесу забили барабаны. Сначала тихо, но чем ближе я подходила к дому, тем громче они звучали. Торжественно, будто предвещая что-то важное. Я чувствовала себя увереннее, словно нашла нужную дорогу. Ключ в кармане снова похолодел. Зашла в дом. Птица больше не билась в дверь, цепи не дрожали. А мне не было страшно. Ключ легко повернулся в замке, словно только и ждал этого момента. Дверь беззвучно распахнулась сама, открыв путь к массивной деревянной лестнице.

Внизу было темно, но совсем не так, как в лесу. Мрак в подвале словно был живым, подвижным, шелестевшим, казалось, я даже улавливала его движения. Я ступила на первую ступеньку, и в нос ударил сильный запах гнили. Спустилась дальше, и всё тело обдало холодом. Он показался мне знакомым. На последней ступеньке я замерла и вцепилась пальцами в перила. Надо мной возвышалась гигантская птица из старого кошмара. Всё в ней было знакомо: красные от крови когти и перья, красные глаза, красный кончик презрительно искривлённого клюва… Только одно отличие: птица была живой. Я бегло посмотрела по сторонам, ожидая увидеть и яму, и людей-мутантов, но никого не было. Громко звякнули кольца цепей, и только тогда я поняла, что птица была прикована к стенам, что она не могла передвигать лапами, а клюв её словно в уродливом наморднике. Медленно она расправила крылья, и по залу разнесся шелест. Тихий и приятный, словно разом открыли тысячу пергаментов. Она полностью расправила их, так, что стали видны все пёрышки. Я не могла оторвать от их взгляда. Барабаны застучали сильнее и быстрее, будто прямо в голове, совпадая с биением моего сердца. Сложив крылья, птица укоризненно склонила голову набок, словно это я заковала её в цепи. И мне стало мучительно больно, захотелось разрыдаться. Я чувствовала, что это правда. Я протянула вперёд руку, но птица обиженно клацнула клювом, мол, поглядела, до чего дошло? Вот и убирайся обратно. Я прижала руку к груди. А потом, недолго постояв в нерешительности, сделала осторожный шаг к цепям. Ещё один шаг. Ещё. Птица внимательно за мной наблюдала, не шевелясь. Я прикоснулась к кольцу огромной цепи и дёрнула её изо всех сил. Она поддалась на удивление легко, лопнув, как воздушный шар, и меня обдало таким сильным порывом воздуха, что я отлетела и больно ударилась о стену. Только я хотела пойти вперёд, как птица взмахнула гигантскими крыльями, и меня снова прижало к стене. Я моргнула, а перед глазами уже был огромный острый клюв. Внезапно я вспомнила про медвежью пасть, а потом вдруг поняла, что и магия моя такого же красного цвета. Я посмотрела выше, на чёрную птичью голову.

«Если магия моя, то это… Это что, я? Это я вот такая?»

Птица сощурила красные глаза, словно досадуя на мою недогадливость.

«Нет. Нет, это просто часть меня. Часть меня. А значит…»

Сощурив глаза точно так же, как птица, я протянула руку, коснувшись клюва. Я ожидала, что он будет мокрым и липким от крови, но он оказался гладким и тёплым. И вдруг птица тоже лопнула. Рассыпалась на миллионы мелких-мелких осколков. На мгновение они зависли в воздухе, тихонько, позвякивая, а потом полетели в меня. Я закрыла лицо руками, боясь боли, но мне вдруг стало так хорошо. Будто я поднялась над землёй. Плечи приятно потяжелели, голову окутало что-то теплое и приятное. Я решила, что снова провалилась в воспоминание о родителях и спешно открыла глаза. Но оказалась в гостиной уже знакомого мне дома. Только теперь мебель была целой. Доски на окнах исчезли, заменившись стёклами, пропали щели в стенах. Пыль исчезла, а в углу стояло овальное зеркало. Я нетерпеливо подошла к нему. Старая одежда сменилась на чёрное платье, то самое, что я надевала на Хэллоуин. На плечах плащ из вороньих крыльев, на голове — капюшон с длинным чёрным клювом. И внутри у меня разлилось спокойствие, будто эта одежда была частью меня. Будто раньше у меня не было руки или ноги, а теперь они вдруг вернулись на место. Я удовлетворённо вздохнула.

Моё лицо больше не было худым и болезненным, черты приобрели четкость. Я приподняла подбородок, и взгляд стал холодным и надменным. Вдруг подумала, что похожа на Малфоя. Это было неприятно, и я спешно отошла от зеркала в середину комнаты. Показалось, что тело моё стало сильнее. За окном послышался топот копыт и лошадиное ржание. Сердце моё возликовало. «Вот теперь я могу выйти к нему! Теперь мы равны!»

На втором этаже что-то разбилось, послышались тяжёлые шаги и голоса. Я замерла, так и не дойдя до выхода. Осторожно посмотрела на лестницу на второй этаж. На миг мелькнуло красное пламя свечи, будто кто-то очень быстро пробежал по коридору. Громко затопав ногами по ступеням, я мигом взбежала наверх, уверенная, что сейчас снова услышу родителей. Сердце радостно билось в груди. И меня не смущало, что на втором этаже вообще не было света, даже лунные лучи туда не доходили. На ощупь я искала дверь в детскую, но пол под ногами резко скрипнул, доски проломились, и я упала вниз, ловя руками пустоту. Меня оглушил женский крик.