Дубовые Извещения (гет)

Вечером в среду, за сорок пять минут до назначенного времени сбора гостей, Гермиона Грейнджер ткнула вилкой картофельный вареник и с тихим ужасом наблюдала, как он разваливается в воде, а куски теста, словно бинты, расползаются в стороны. Комок начинки всплыл на поверхность, где теперь и бултыхался. Эти движения показались Гермионе настолько издевательски-весёлыми, что она уничтожила заклинанием и вареники, и кастрюлю — вообще всё.

— Ты об этом пожалеешь. Ты же знаешь, как сильно их любит Гарри.

Гермиона прикусила губу.

— Ага, знаю.

— С тобой всё в порядке?

Она услышала за спиной такие успокаивающе знакомые, слегка шаркающие шаги. Тёплые большие ладони легли на её плечи — и это было мило. Всегда было таковым. Рон был милым парнем.

— Гермиона?

— Хм-м.

— Гермиона.

— Да, что такое?

— Ты в порядке? — он развернул её лицом к себе. Гермиона откинула голову, едва Рон заглянул ей в глаза.

— Да, я в норме, Рон, спасибо, что спросил. Вареники бы всё равно не поспели вовремя.

— Ты сегодня уничтожила уже третью кастрюлю.

— Разве? Что ж, похоже, я выпустила ситуацию из-под контроля.

Рон тепло ей улыбнулся. Его высоченная фигура закрывала собой свет, который образовал вокруг его головы подобие ореола, придавая волосам тёмно-медный оттенок.

— Совсем чуть-чуть, — проговорил он, выписывая большими пальцами круги на её шее.

— Совсем чуть-чуть, — согласилась Гермиона, улыбнувшись в ответ.

Рон взглянул поверх её плеча на шипящее на плите мясо. И, кажется, принял какое-то решение.

— Слушай, почему бы тебе сейчас не пойти и не привести себя в порядок? Я тут за всем прослежу.

— Ой, — удивлённо воскликнула Гермиона. — Тебе не стоит утруждаться. Спасибо, но я всё успею. Артишоки нужно облить трюфельным маслом, и рыба под вишнёвым соусом ещё не…

— Гермиона. Гермиона. Это твой вечер. Ты была самым молодым участником группы, разве нет?

— Кажется, Малфой младше меня.

Рон предпочёл проигнорировать это замечание. Несмотря на то, что Малфой стал одной из ключевых фигур в успехе Зелья, Предсказывающего Смерть, Рон продолжал считать, что его работа сводилась к позиции «прикреплённого пожирательского ублюдка». Эта выдуманная должность оказалась в некотором роде парадоксальна: она была так незначительна, что Малфой, как бы ни старался, никогда бы не смог привнести в работу группы ничего хорошего, и при этом столь важна, что именно Малфой являлся причиной всех задержек и путаницы в их исследовательском процессе. Что бы Гермиона ни рассказывала о проблемах на работе, Рон отвечал неизменным угрюмым бормотанием: «Чёртов Малфой». Согласно его представлениям, все мировые проблемы были результатом простой, несчастливой и безнадёжной аксиомы: «напыщенные ублюдки» вроде Малфоя существовали на этой Земле.

Гермиона ещё не придумала способ сообщить Рону, что она пригласила одного из напыщенных ублюдков на ужин.

— Я горжусь тобой. Все мы. Чёрт побери, я так и не могу осознать это! То есть ты только подумай о последствиях своего открытия! Теперь, когда ты обнаружила, как предсказать…

— На самом деле, это не совсем предсказание. Джинс и Мартерс не особо повлияли на результат, — эти двое были в её группе «специалистами» по прорицаниям.

— …как человек умрёт с… Как ты там сказала? Точность девяносто девять процентов?

— Девяносто девять и девяносто девять сотых, — терпеливо поправила она. Рон окинул её таким покровительственно-гордым взглядом, что Гермиона ощутила необходимость отвести глаза.

— Ну, а я что говорю, — сказал он, кивнув. — А сейчас иди. Уверен, мама простит тебе ужин, не идеальный на сто процентов, но вот что она точно не спустит, так это такой вид.

— Всё так плохо, да?

— Давай скажем, что ты… Ум... — Рон склонил голову, чтобы оглядеть её. — Да, всё так плохо.

Гермиона нахмурилась.

— Ладно, пойду переоденусь. Но, пожалуйста, пожалуйста, не дай рыбе подгореть, ладно? Твоя мама не настолько великодушна.

У Молли Уизли были свои представления о том, как воспитывать семейство и поддерживать порядок в доме, и она не особо поощряла то, что у Гермионы на этот счёт были свои собственные соображения. И если Гермиона не будет начеку, то под материнским влиянием Молли скоро однозначно окажется в бесформенном кардигане, ортопедической обуви, с лопаточкой в руке и как минимум тремя малышами, грызущими её лодыжки в любое время дня и ночи.

Рон одарил её выразительным взглядом.

— Да, — скривилась она. — Тебе надо поработать над изгибом брови. Ты же хочешь продемонстрировать снисходительность, а не мучение от запора.

Рон выдворил её с кухни шлепком по попе.

Гермиона уже собиралась закрыть дверь в спальню, как услышала, что Рон снова зовёт её.

— Да? — откликнулась она, одна её рука была прижата к телу, так как Гермиона пыталась выбраться из своей потной футболки (большая, чёрная, с нарисованными усами, сомбреро и надписью «Грязный Санчес» — Гермиона понятия не имела, откуда у неё эта вещь). Она застыла у дверного проёма в ожидании ответа. Рон что-то произнёс, но его благодушный баритон утонул в лязге, фырканье и бульканье, доносящихся с кухни.

— Повтори, я не расслышала, — крикнула Гермиона.

Рон высунулся из-за угла.

— Я говорил, что забыл сказать тебе, что получил своё вчера.

Гермиона замерла. Сначала его слова были неясны. Неуловимы. Непонятны. Словно неразборчивая писанина на незнакомом языке. Но затем в её мозгу, как она и предполагала, из слогов выкристаллизовался смысл — во всём своём раздражающем значении. Гермиона было подумала притвориться, что не понимает, о чём идёт речь, но время для этого оказалось упущено. Рон знал, что она знает, что именно он имеет в виду.

— О, — тихо произнесла она и поспешила растянуть губы в улыбке, которая исчезла всего секунду спустя. Но Гермиона надеялась, что Рон спишет это на нервы и усталость. Она достаточно часто использовала эту отговорку, ведь так? Нет никаких оснований для того, чтобы в этот раз она не сработала.

— Ты... Ты бы не хотела прочитать его со мной? — рот Рона сложился в мрачную линию, голос прозвучал неожиданно более взросло. Это ему не шло. Но всё же в его вопросе слышалось пульсирующее возбуждение, такое же болезненное, как и сам объект их обсуждения.

— Разумеется, — ответ получился чуть более эмоциональным. Почти что... несдержанным. — Я хочу сказать, если ты этого хочешь. Если не считаешь, что это слишком личный момент.

Рон нахмурился.

— Нет, с чего бы мне так считать?

— Просто… Это такое приватное дело. Понимаешь. Ты не знаешь, что там написано, и, может быть, лучше дать себе время…

— Гермиона, я тебя люблю. Нет ничего, чем бы я не мог с тобой поделиться.

Она ждала, что вот сейчас её щёки окрасятся жарким румянцем, в животе закрутится чувственный водоворот, пальцы начнёт покалывать, а в голове появится всеобъемлющая лёгкость, как случалось всякий раз, когда бывали произнесены эти три слова.

Странно... В этот раз реакция, обязательная в такой ситуации, была больше похожа на спазм.

Она потёрла ковёр большим пальцем ноги и виновато прикусила губу.

— Рон, мне правда надо одеться. Мы посмотрим его позже, ладно?

Черты его лица исказило чувство, которое можно было принять за уязвлённость, но Рон слишком быстро наклонил голову, чтобы Гермиона убедилась в этом наверняка. Когда он поднял на неё глаза, те ярко сверкали, но недавнее выражение исчезло.

— Слушай, что бы там… Что бы там ни было, мы с этим справимся, верно?

Его улыбка вышла просящей. Полной надежды. И не такой уж сияющей. Иногда Гермиона жалела, что соображает настолько быстро, и хотела бы хуже улавливать смысл, прятавшийся в паузах между словами и в неловком прерывистом дыхании. Но опять же, она отлично представляла, что именно имеет в виду Рон.

— Не волнуйся, Рон, мы справимся, — именно эти слова Гермиона твердила ему, когда в тот ужасный год они вдвоём сидели в палатке, и Рон, чью шею стягивала цепочка с медальоном, нуждался в Гермионе, чтобы отчаянно сопротивляться тому ядовитому шёпоту.

И в среду вечером, за тридцать восемь минут до назначенного времени сбора гостей Гермиона снова это повторила. Рон выглядел благодарным. Он исчез в кухне.

Захлопнув за собой дверь, Гермиона продолжила раздеваться. Времени тщательно обдумывать то, что только что произошло, не было. Она любила Рона. На самом деле любила. Это не означало того, что у них не было проблем или чего-то подобного. Но им вместе было здорово.

Она просто — в связи с недавним прорывом и последовавшим из-за этого валом работы — чувствовала себя какой-то полудохлой. Наверняка имелось более подходящее слово, чтобы описать те мириады эмоций, которые медленно и с трудом ворочались в её голове, требуя незамедлительного осмысления, но Гермиона устала и возможно была чуточку раздражена. И ей пришло на ум только такое слово.

Полудохлая.

Чёртовы среды.

* * *

В среду вечером, за двадцать две минуты и шесть секунд до назначенного времени сбора гостей Гермиона Грейнджер — позабывшая о том, что ей надо отправляться в душ, — сидела на кровати и сверлила взглядом толстый кремовый конверт, лежавший на прикроватной тумбочке.

Сверлила.

И сверлила.

И, наконец, взяла его в руки.

На конверте сияло золотом её имя — тиснёные, солидно выглядящие слова, выведенные вычурным почерком, который так нравился Гермионе в юности и который она пыталась копировать. Она обвела указательным пальцем сначала «Г», затем «е», а потом и все буквы вплоть до последней «Р» в её фамилии.

Оно было послано ей в качестве любезности. Все члены исследовательской группы получили такие письма. Начальники заявили: прежде чем зелье станет достоянием общественности, они заслужили возможность воспользоваться им раньше остальных. Так что только члены команды и те, кто добровольно принимал участие в клинических испытаниях — например, Рон, — получили эти послания — Дубовые Извещения.

— Понимаешь, — хихикнула Анджела, уткнувшись в свой кофе и без сомнения чувствуя себя чрезвычайно умной, — потому что именно так ты узнаешь, как отправишься на тот свет.

Сначала Гермиона негодующе фыркала при звуках этого прозвища и категорически отказывалась его употреблять, но потом оно стало ей нравиться всё больше и больше. Она решила, что оно позволяет легче принять идею Зелья-Дать-Дуба, лишает его доли фатализма, который гремел словно звон извечного колокола. С этим дурацким названием — Дубовое Извещение — письмо в её руках казалось скорее безвредной повесткой нежели тем, чем являлось на самом деле, — смертельным приговором.

Гермиона попыталась представить бедолагу, которому выпала ужасная участь рассылать эти письма. Как он выглядел? Была ли у него кожа желтоватого цвета? Почему-то в своём воображении она нарисовала туберкулёзного юнца с шишковатыми запястьями и россыпью фиолетовых пятен возле глаз. Трясущиеся пальцы на пергаменте выводят слова — следствие проблем с кофеином. Склонность к трёхсложным словам, которой он потакал каждый раз, используя внушительные прилагательные и прикасаясь кончиком пера к золотой жидкости в чернильнице. Это был подходящий облик для вестника смерти. Интересно, он ненавидел свою работу?

Или, что вероятнее всего, эти Дубовые Извещения не отправлялись в индивидуальном порядке. Наверняка они рассылались при помощи магии: пятьдесят перьев, выводящие пятьдесят разных писем одновременно. Гермионе понравилась идея с нервным юношей, использовавшим длинные слова, произнести которые он не мог.

Её ноготь скользнул под край конверта, и Гермиону вдруг пронзило дикое желание рвануть бумагу, чтобы наконец развязаться с этим и положить конец пытке.

Образы — отвратительные на грани обыденности — заполнили мозг. Смерть от столкновения с поездом. Смерть от укусов огненных муравьёв. Смерть на распятии. Машина врезается в указательный столб, зазубренный металлический лист пробивает лобовое стекло и впивается ей в сердце. Крепления кондиционера на стене здания разбалтываются, пока она идёт мимо. Коктейль Молотова. Слишком долго длящийся Круциатус. Лезвие, скользящее между её ребер. Горящее здание. Кровь, дым, зелёные вспышки и кровь, кровь, кровь.

На смену им пришли более спокойные видения. Умирание от старости: её бесформенная, укутанная в кашемир фигура незаметно валится на стол; кружка опрокидывается на бок и вокруг неё расползается лужа чая с молоком, дурацкая нитка слюны залепляет губы. Падение на мокром полу в душе, на скользкой плитке в Гринготтсе. В конце концов, существует так много мест, где могут разъехаться старые артритные ноги. Гермиона представила, как её руки едва ли не комично молотят по воздуху, высохший, дряблый рот раскрывается, а мозг работает слишком медленно, чтобы отреагировать.

Или, возможно, она умрёт, подавившись во время завтрака комком из изюма и овсяных отрубей. Мама всегда предупреждала Гермиону об опасности проживания в одиночестве, когда вокруг нет никого, кто бы мог спасти в случае таких вот непостижимых ситуаций. Гермиона вполне ожидаемо ухмылялась и заявляла, что она в состоянии позаботиться о себе самостоятельно, большое спасибо.

Гермиона не знала, что же предпочесть: умереть со всеми сопутствующими атрибутами — кровь, запёкшаяся корка, искажённые мукой лица, драматизм — погибнуть. Или просто неслышно ускользнуть в небытие, не доставляя никому неудобств.

Оба варианта представлялись ей недостойными. Она даже мельком заинтересовалась, не указывает ли наличие предпочтений на что-то глубинно неправильное в её характере.

На самом деле, это не было точной наукой. В обмен на каплю крови Зелье-Дать-Дуба лишь показывало время, дату и место смерти, выдавая несколько слов о том, как именно она произойдёт.

Гермиона взвесила конверт на ладони. Совсем не тяжёлый. Вообще-то, если бы она закрыла глаза, то могла бы запросто убедить себя, что не держит на руке ничего, кроме пустоты. Это казалось таким странным: сидеть, скрестив ноги, на кровати в одном лифчике и трусах и держать в руках информацию, которая сможет упорядочить её жизнь. И более того, эти детали смерти — её смерти, такие значительные, такие невозможные, что их должное осознание представлялось Гермионе отдалённой вероятностью, а не конкретной возможностью — весили столько же, сколько и пакет чипсов.

В голову ударила кровь, и Гермиона внезапно почувствовала себя очень неуверенно, будто она стояла одна посреди последствий ядерного взрыва, горячий воздух пах серой и забивал горло.

Она фыркнула, ведь всё это было очень глупо. И Гермиона в очередной раз смогла вернуть свои мысли в правильное русло.

«Грейнджер, прекрати искать отговорки. Просто открой этот чёртов конверт. Если Малфой смог, то и ты сможешь».

На счёт три.

Раз.

В голове мелькнула мысль: а не требует ли это событие чуть больше торжественности? Может, ей лучше одеться. Притушить свет. Начать обратный отсчёт, как на Новый год. Или ей стоит зажечь сигарету, как это сделал Малфой. Помрачнеть под стать ситуации.

Два.

С этого момента все её действия будут отмечены («Испорчены», — подсказала её внутренняя стерва) знанием о собственной смерти. Выбирать продукты, перемещаться на работу, вешать пальто на вешалку, обустраивать свою лабораторию — всё это она будет делать с определённой неизбывной пассивностью. Интересно, это будет заметно другим? Отразится ли это на её лице? Спросят ли у неё коллеги: она что, нездорова? Что-то сделала со своими волосами?

Два с половиной.

И правда, разве она не этого хотела? Полного контроля? Разве не поэтому Гермиона присоединилась к группе? Не поэтому вгрызалась в исследование, несмотря на появлявшееся в редкие минуты отдыха едва уловимое ноющее чувство внутри, что то, чем они занимаются, неправильно на невыразимом, метафизическом, человеческом уровне?

«Ты же хотела выделиться, ведь так? — саркастично отметил более убедительный, более честный голос в её голове. — Хотела получить признание, я прав? Хотела почувствовать тот изумительный, гудящий в твоих венах трепет открытия, потому что в последнее время это единственный доступный тебе вид возбуждения, ты, занудная кошёлка».

Нет, ответила Гермиона самой себе. Ты хотела улучшить Волшебный мир. Дать людям стойкое ощущение безопасности и благополучия после того, как первая война у них это украла, а вторая вырвала из рук прежде, чем они приучились считать это своим. Дать им душевное спокойствие, чтобы иметь возможность подготовиться. Дать им выбор достойной смерти.

Это был хороший посыл.

Три.

Гермиона надорвала уголок конверта как раз в тот момент, когда Рон что-то уронил на кухне; звук прошёл сквозь стены и врезался ей прямо в бешено колотящееся сердце. Казалось, секунды с ужасающей скоростью текли сквозь пространственно-временной континуум, пока Гермиона сидела, прижав одну руку к сердцу и держа готовый свалиться конверт на ладони второй. Она позволила ему упасть. Чуть ли не отпихнула его. У Гермионы не было ни малейшего представления, почему её руки стали потными, почему во рту было сухо, а язык казался слишком большим, и почему она дышала так, словно только что отошла от разверзнувшейся бездонной пропасти, чья чернота, будто какая-то зараза, вытекала наружу.

Гермиона вскочила с кровати и бросилась в ванную комнату, пытаясь распутать узел из волос и протереть покрытое испариной лицо. Она выглядела ужасно. Пахла ещё хуже. Она наскоро наколдовала очищающее заклинание и поморщилась, едва прохладное дуновение магии коснулось кожи. И лишь напялив на себя одежду, Гермиона поняла, что её новое чёрное платье мало на размер.

* * *

В среду вечером, семь минут и тридцать восемь секунд спустя после назначенного времени сбора гостей, никого не было. Гермиону, сидящую на диване и отсчитывающую движение стрелок на висящих на стене часах, вдруг охватило желание перевернуть все фотографии, на которых была изображена её семья. Она заметалась по гостиной, выполняя задуманное.

* * *

В среду вечером, восемь минут и пятнадцать секунд спустя после назначенного времени сбора гостей, Гермиона подняла все фотографии обратно.

Конечно же, у Малфоя не хватит наглости отпускать злобные комментарии о её маггловской семье во время ужина в её собственном доме.

И какое ей дело, если даже осмелится? Она сможет с этим справиться.

* * *

В среду вечером, восемь минут и пятьдесят три секунды спустя после назначенного времени сбора гостей, Гермиона наложила расширяющие чары на свою гостиную — которая была не столько комнатой, сколько скромным уголком. И потом подумала: а заметит ли это Малфой? Решит ли он, что это вычурно? Скажет ли, что она слишком заморочилась? Он может и промолчать, но определённо станет так думать. И будет делать это так явно, что Гермиона увидит это в каждом его движении.

Поэтому она отменила расширяющие чары.

Но снова перевернула фотографии.

* * *

В среду вечером, семнадцать минут и пятнадцать секунд спустя после назначенного времени сбора гостей, зазвонил дверной звонок и Гермиона замерла на своём месте.

В её воображении она оставалась спокойной и собранной, пока вежливо открывала дверь. В её воображении там стоял он, обрамлённый дверным проёмом, а обои с персиковыми петуниями, покрывающие стены в коридоре, простирались за его спиной.

Звонок снова затрезвонил. Картинка в её голове пошла рябью и рассеялась, чтобы тут же смениться жёстким приступом волнения.

— Иду, иду!

Это был не Драко Малфой. Это были Гарри-и-Джинни, как их все называли в последнее время.

— Проходите, проходите! — радостно улыбаясь друзьям, она почувствовала, как растягиваются пересохшие уголки губ. Гермиона старалась, чтобы на её лице не промелькнула тень разочарования, которое тут же сменилось чувством вины. Кажется, она сегодня часто её испытывала. Вину.

А чего она ожидала? Что Малфой найдёт файл с её данными и выяснит адрес, чтобы иметь возможность поужинать в компании людей, которых он ненавидит?

— Всё в порядке, Гермиона? — Джинни улыбнулась и, мазнув своей щекой по щеке подруги, прошмыгнула в кухню, чтобы поболтать с Роном.

— Прости, мы опоздали… — пробормотал Гарри, его лицо было подозрительно раскрасневшимся. — Понимаешь, Джинни была занята, э-э, одним делом, которое ей надо было сделать в последнюю минуту... ей пришл…

— Пожалуйста, Гарри. Просто… перестань. Я не хочу слушать о каких-либо делах, которыми вы с Джинни занимались в последнюю минуту, ладно?

Гарри ответил ей робкой улыбкой и крепкими, тёплыми, такими поттеровскими объятиями. Гермиона какое-то время не виделась с другом, и было очень здорово наверстать упущенное. Они уселись на диван и разговорились о Зелье, Предсказывающем Смерть, которым Гарри всегда интересовался.

— Лично я бы хотел, чтобы это случилось тихо, — заметил Гарри, почёсывая подбородок. — Например, за городом. И хочу, чтобы меня нашли лишь шесть часов спустя.

— Что? Ты сгниёшь и завоняешь.

— Если я умру зимой — нет. Холод поможет моему трупу сохраниться свежим и красивым.

— Полагаю, это не так уж и странно. Знаешь, я бы могла помочь тебе. Могла бы прикончить тебя в комнате отдыха в доме престарелых где-нибудь в Сомерсете. И знаешь, я бы об этом молчала.

Гарри сморщил нос.

— Мило. Спасибо.

— Ну ты понимаешь, именно для этого и нужны друзья и всё такое прочее, — проговорила Гермиона, вытягивая шею.

— В чём дело? — поинтересовался Гарри, когда она в седьмой раз с момента их прихода выглянула в окно. — Ты ждёшь, что кто-то появится прямо там? И что случилось со всеми этими фотографиями в рамках, которые тут стояли?

— Я… э-э… ну... Ой, фотографии? Ну, я пригласила Драко. Знаешь, Малфоя, — словно наличествовало много других Драко, которых они оба знали. Не тот Драко. Чистокровный. Ты его знаешь. Ухмыляющийся блондин? Волосы ещё вот так, направо? И скалится так широко?

— Ты пригласила Малф…

— Ш-ш-ш, ладно? — она осторожно обвела квартиру глазами, пытаясь понять, может ли их кто-то подслушивать. — Я забыла дать ему адрес и волнуюсь, что он может аппарировать прямо на середину улицы, где его и задавят или что-то в этом духе. Не надо говорить об этом Рону, я почти уверена, что Малфой не объявится.

— А ты… хочешь, чтобы он объявился? — осторожно уточнил Гарри.

— Да. Нет, то есть… А что именно ты хочешь узнать?

— Я хочу узнать, почему ты его вообще пригласила? Ты не можешь меня винить за этот интерес.

Гермиона скрестила руки в защитном жесте.

— Потому что он мой друг — не смотри на меня так. А почему ты так на меня смотришь?

— Ты же в курсе, что твоё бесстрастное выражение лица — полная фигня?

— О, как умно, — фыркнула она. — Честно. Убил одного Тёмного Лорда и вдруг решил, что ты чертовски проницателен? Что, прикончил Волдеморта мощной остротой?

— Ха-ха-ха, — монотонно откликнулся Гарри. — Гермиона, ты с годами становишься всё смешнее. Тебе кто-нибудь об этом говорил? Но серьёзно, ты думаешь, я не понимаю, что ты делаешь? Прекрати увиливать и ответь на мой вопрос.

Гермиона поёрзала и прижала пальцы к висками, растирая кожу, чтобы унять подступающую от стресса головную боль.

— Потому что... потому что он... он не… он нормальный парень, Гарри. Не самый лучший человек на свете, но... И господи, ты должен видеть, как к нему относятся на работе. Сейчас всё не так плохо, не то чтобы они видели, что мы иногда разговариваем, но я не могу… я просто не могу…

— Потому что ты не можешь видеть, как с другим человеком — даже с тем, кто превратил твою жизнь в ад и, возможно, продолжал бы в том же духе, не лишись он всего, что имел, — обращаются словно с куском дерьма.

— Ну, да. В общих чертах. Это такая большая проблема? — тихо спросила она.

Гарри улыбнулся с тенью нежности и смирения.

— Конечно, нет. Ты же ничего не можешь поделать, верно?

— Не особо, — как же Гермиона об этом жалела. Было совсем невесело признавать тот факт, что она не хотела, чтобы другие люди плохо относились к Драко Малфою. — И… Не знаю, следует ли мне тебе об этом говорить, но я видела его сегодня с ДИ.

— ДИ?

— Дубовое Извещение... О, я забыла, что у нас с тобой больше нет общих друзей. Мы в лаборатории называем это Дубовым Извещением. Это была идея Анджелы. И прозвище каким-то образом прижилось. Как бы там ни было, я его с ним видела. Оно лежало открытым на столе, и, похоже, Малфой его прочитал. Я хочу сказать: он заслужил перерыв после того, как узнал, как именно умрёт.

— Дубовые Извещения? — Гарри указательным пальцем подтолкнул очки на переносице и нахмурился. — Это не слишком... безвкусно? Не было бы лучше… Ну не знаю, назвать это Посланием Смерти?

— Да, но привяжется ли такое?

— Это вопрос года. Нет, не соскальзывает с языка. Дурацкое название — слишком церковное. Но погоди, ты действительно считаешь, что приглашение Малфоя в дом, полный гриффиндорцев, это «перерыв»?

— Хорошо, это… справедливое замечание.

Гарри закатил глаза.

— Это отменное замечание.

— Хорошо, отменное замечание. Прекрати закатывать глаза, иначе я в них чем-нибудь ткну. Я просто не подумала об этом с такой точки зрения. Я хотела… Я хотела быть с ним приветливой. Не так уж много людей относятся к нему приветливо, и, мне кажется, это грустно.

— Гермиона, я понял. Правда понял. Я не думаю, что он этого заслуживает. Но… Так ты говоришь, что хочешь, ну не знаю, чтобы он зашёл сюда вальсирующей походкой, но даже предупреждать Рона об этом не надо? Ты вообще Рона знаешь? Того большого парня на кухне с кулаками, рыжими волосами и взрывным темпераментом?

— Малфой никуда не пойдёт вальсирующей походкой, Гарри. Он появится в моём доме и со всем почтением поужинает. Ему просто нужен... нужен шанс. Пожалуйста, пожалуйста, просто постарайся быть милым.

— Но не слишком милым. А то он решит, что мы собрались его укокошить.

— Да.

— Ладно, — просто откликнулся Гарри. Он снова ей улыбнулся. С любым другим это бы создало впечатление снисходительности и покровительственности, и Гермиона вероятно бы отказалась от этой идеи, но у Гарри всё могло получиться. На нём была футболка с изображением группы Led Zeppelin, которую Гермиона подарила ему на день рождения два года назад.

— Спасибо, Гарри.

— Гермиона… я… — Гарри уткнулся языком в щёку, как и всегда, когда в чём-то сомневался. Он осторожно продолжил: — Я надеюсь, что это не очередная твоя идея помощи людям. Домовые эльфы — одно дело, и я не говорю, что ты что-то сделала плохо, но людям не нравится, когда к ним относятся как к благотворительным проектам. Гермиона, Малфой не заслужил, чтобы к нему относились как к дерьму, но он и не заслужил того, чтобы его превращали в… проект.

Гермиона прикусила губу и уткнулась взглядом в колени. Гарри наклонил голову, чтобы заглянуть подруге в лицо.

— Гермиона, это же не так, верно?

Она открыла было рот для ответа. Но, не найдя слов, снова его закрыла. Прежде чем она смогла оправдаться, в дверь позвонили.

— Прости, мне нужно открыть дверь, — Гермиона пожала плечами. Гарри вздохнул.

Через пять минут прибыли все её гости за исключением одного. Молли улыбнулась Гермионе, взяла её руки в свои и проворковала:

— Я так счастлива за тебя, дорогая. За вас обоих.

Гермиона, подготовившаяся к тому, что Молли заговорит совсем о другом, почувствовала, как ледяная улыбка тает на её лице.

— Спасибо, Молли. От всего сердца. Нам потребовалось три года исследований и целый год на то, чтобы миновать бюрократические пре…

— О, я не имею в виду то ужасное зелье, милочка.

— Прошу прощения?

Молли похлопала её по руке и подмигнула.

— Увидишь, Гермиона. Совсем скоро всё увидишь.

* * *

Малфой так и не появился. Ни в восемь тридцать пять. Ни в восемь сорок семь. Ни в девять пятнадцать. Ни даже в десять ноль три, когда Гермиона начала думать, что, наверное, чуть-чуть перебрала с вином.

Она ещё раз наполнила свой бокал и постаралась вникнуть в то, что ей рассказывал Дин Томас о том, как, по его предположению, он должен был склеить ласты. Он ещё не изучил своё ДИ полностью. Придавленное обгрызенным яблоком, оно лежало у него в квартире на каминной полке. Всё, что Дин прочитал, — это лишь место смерти. А потом запаниковал и аппарировал в переулок возле дома Гермионы, при этом едва не расщепившись.

— Говорю тебе, это должно произойти в пятьдесят три, — твёрдо заявил Дин.

— Да, нет, пятьдесят три — это рекрас… прасрас… прекрас... Это отличный возраст для смерти.

— В пятьдесят три. В Мексике, летом. Уверен, это как-то связано с аллергией на арахис. Не слишком почётный способ уйти. Но это случится в Мексике. Так что вот так.

* * *

В среду вечером, семьдесят четыре минуты и восемь секунд спустя после начала ужина, Рональд Уизли опустился на одно колено прямо на глазах у своих друзей и членов семьи и попросил Гермиону сделать его счастливейшим человеком на Земле.

В её голове эта минута наступила раньше. Ещё до того, как всё случилось, она почувствовала влажный жар его руки, тяжесть нетерпеливого взгляда, холод кольца, крутящегося вокруг пальца.

В голове Гермиона билась в экстазе, момент был совершенным, и её губы складывались в дрожащее «да, да, да».

Но в сердце царила тишина.

В среду вечером, ровно семьдесят шесть минут спустя после начала ужина, Гермиона Грейнджер сказала «нет».

Перед уходом Молли окинула её таким страдальческим взглядом, что Гермиона почувствовала себя самой распоследней сволочью.

* * *

Искушение закупиться консервами, фильтрованной водой и, может быть, свечами было велико. Она бы заперлась в своей квартире от всех посетителей на месяц или два, отращивала бы ногти и волосы и чахла. Но это было невыполнимо. Уж точно не в её жилище, где при каждом глотке воздуха нёбо покрывалось жиром.

Глядя на ночное небо за своим окном, на тихую ослепительную россыпь созвездий, раскинувшуюся над всей улицей, Гермиона подумала: как было бы здорово выйти из дома и немного подышать свежим воздухом в этой звёздной темноте.

Так что она натянула футболку с Грязным Санчесом поверх своего слишком тугого платья, схватила тарелку с остатками пудинга, призвала магией ложку и вышла из квартиры в общий коридор. Потому что в минуты сильных душевных треволнений пудинг необходим каждому.

Гермиона не особо представляла, куда именно направлялась, к тому же, похоже, она была гораздо пьянее, чем ей казалось. Ворчливый голосок в её голове — более робкий, но, к сожалению, никуда не девшийся — напомнил, что это небезопасно. И наверняка глупо. И что Гермиона не чувствовала никакого смятения — не в той ситуации, что стала результатом её собственных действий. Но мысль о возвращении в квартиру с заветрившимися остатками празднования заставляла желудок делать сальто.

В узком обшарпанном коридоре не было ничего, кроме стоящего в углу большого горшка с цветком, призванного привнести сюда каплю увядающей радости, но ночной воздух умудрился проникнуть и в это непрезентабельное место. Гермионе нравились ночные запахи. Она добралась до лестничной клетки, решила, что прошла уже достаточно, и уселась на пол.

Стиснув платье возле колена в кулаке, она обнаружила — смятое в кармане и опаляющее кожу таким жаром, что тот постепенно доходил до мозга, — своё Дубовое Извещение.

Гермионе захотелось рассмеяться или заплакать — сделать хоть что-нибудь, лишь бы избавиться от комка размером с кулак, грозившего перекрыть доступ кислорода. Хоть что-нибудь, лишь бы вернуть назад уравновешенность. Всё, что угодно.

Давай попробуем ещё раз, Грейнджер. На счёт три.

Раз.

Два.

Тр…

— Ты уверена, что тебе хочется именно этого, Грейнджер?

На верхней ступени сидел — широко разведя колени и куря так, словно это был последний день на Земле, — Драко Малфой. Выглядел он совсем не так, как в лавке у Гримбакера. Казался самоувереннее. Менее пассивным. Больше походил на придурка. На того человека, которым он был до войны. Бумаги с условиями его испытательного срока были заперты в ящике где-то далеко, и их грозные закорючки не имели силы на её лестнице. Наверное, Малфой думал, что производит на неё впечатление, и это вызывало раздражение.

И что действительно раздражало без меры, так это то, что обнаружившийся сидящим на её лестнице Драко Малфой почему-то оказался единственной понятной штукой за весь этот вечер.

Поэтому она сказала:

— О. Это ты.

Он нахмурился и выпустил из ноздрей дым.

— Милая футболка.

— Ни слова о ней, — проворчала Гермиона, обхватывая себя руками. Прислонившись к стене, она с завистью оглядела его пальто. — Ты… здесь. Не думала, что ты здесь будешь. Но ты здесь.

— Именно такое впечатление создаётся, да?

— Малфой, что ты тут делаешь?

— Ты пригласила меня на ужин.

Она поднесла ладони к лицу и прижала пальцы ко лбу. Когда она снова заговорила, её голос звучал приглушённо:

— Да… Но я забыла дать тебе мой адрес. И вообще я имела в виду, что ты делаешь здесь. На лестничной площадке.

— Я просмотрел твой файл. Не смог аппарировать сквозь твою защиту. И раз уж я всё равно оказался здесь, то решил: вдруг я увижу тебя голой?

Гермиона опустила руки.

— Ты… ты что?

— Я хотел потрахаться, Грейнджер.

— О? — её голос прозвучал на несколько октав выше обычного. Малфой говорил так ровно, что ничто не выдавало того, что он шутил. Гермиона приподняла брови и ради успокоения постаралась смотреть Малфою между глаз. — И… и как ты планировал это осуществить? Связать меня и раздеть?

Едва эти слова слетели с языка, Гермиона почувствовала, как её лицо и грудь налились жаром. Кажется, она плохо контролировала свою речь. Наверняка из-за вина.

Повисла пауза: Малфой поднёс сигарету к губам, и Гермиона не смогла отвести взгляд от его рта. Зубы. Челюсть. Он затянулся с чувственной расслабленностью, затем дёрганым и быстрым движением отвёл сигарету в сторону. Он резко вскинул глаза на Гермиону, и та ощутила, как в животе что-то ёкнуло.

— Оно того не стоит, — проговорил он.

— Как… грубо.

Даже в безрадостном свете висящей над ними лампочки Малфой выглядел дорого. Так дорого, что рядом с ним эта лестница казалась в два раза обшарпанней, чем на самом деле. Гермиона нахмурилась и задумалась: а уж не специально ли он так делает? Может, его высокомерие было столь велико, что могло физически изменять пространство?

Малфой издал сухой, скрипучий звук, который можно было принять за смешок.

— Расслабься, Грейнджер. Я хотел выкурить сигарету. Потом ещё одну. Разве есть для этого место лучше, чем лестница Гермионы Грейнджер, на которой не курят? В этом есть что-то от высшей справедливости, не находишь?

— Раз ты так говоришь, — она закатила глаза и села на одну ступеньку выше. На одну ближе к нему. — Мне, что же, стоит тоже курить на твоей лестнице? Наверное, надо позвонить в твою дверь и убежать. Вот тогда и поймёшь.

— Лестницы для Уизли и развратников.

— Кто же из них я?

Малфой вскинул бровь и одарил Гермиону таким взглядом, что ей захотелось натянуть футболку пониже.

— Я бы сказал, в тебе есть чуть и первого, и второго. Разве Уизли не довёл дело до конца?

— Ты знал, что он собирается делать предложение?

— А ты нет?

— Я предполагала, что такой расклад возможен…

— Подобный расклад возможен? — Драко тихо присвистнул. — Грейнджер, «Ежедневный Пророк» провёл опрос, на кого будут похожи ваши дети. Рыжеволосые или брюнеты? С торчащими зубами или с веснушками? Неприятно…

— Вообще-то, я думаю, что мы расстались. Так что не будет никаких детей: ни рыжеволосых, ни каких-то других, — сухо и высокомерно прервала она. Слова соскользнули с языка прежде, чем Гермиона напомнила самой себе о том, что перед ней Малфой и она ничего не должна ему объяснять. Ей вдруг показалось, что она стоит в аэродинамической трубе, пол кренится под ногами, лёгкие сжимаются. Проговаривание того факта, что они с Роном расстались — четыре года, и расстались, — превращало случившееся в совсем уж невыносимую правду.

Удивительно, но Малфой хранил молчание.

Гермиона подняла тарелку с пудингом и приступила к еде. Это была сырая, неприятно студенистая коричневая субстанция. Гермиона решила не переживать по поводу издаваемых ею чавкающих звуков.

— Хочешь кусочек? — неуверенно предложила она, вспомнив о манерах.

Малфой покосился на тарелку и скривил губы.

— Что это за хрень?

— Не надо вести себя как засранец. Это передержанный пудинг. Я же пригласила тебя на ужин.

— Тащи сюда.

Она встала на ноги и поднялась на три ступени, которые их разделяли, стараясь при этом ничем не выдать своего смущения. У Малфоя и так хватало поводов. Гермиона уселась рядом с ним, и её голая коленка коснулась его обтянутой шерстью ноги, и удивительно, но Малфой не отодвинулся. Даже не дёрнулся.

Хотя, она и не думала никогда, что он может вот так сидеть на ступенях. Или что согласится поужинать с ней. Или будет вести себя немного забавно. Или вообще станет с ней разговаривать. Но сегодня всё и так было как-то странно, и Гермиона решила не задаваться вопросами.

Драко ткнул пудинг пальцем, и тот зловеще закачался. Малфой сунул палец в рот, и Гермиона отвела взгляд.

— Ну… и как?

— Очевидно, что не отравлено.

— О, подожди, я принесу тебе ложку.

Он усмехнулся.

— Что, твоя слюна тоже грязная?

И отправил её ложку в свой рот.

— Не смешно?

— Не… Я… Ты уверен, что должен шутить? Просто… ты же получил сегодня письмо, верно? И ты его прочитал.

Последняя фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение. Которое Малфой проигнорировал.

— Условия моего испытательного срока подразумевают, что я могу выдавать восемь умеренно смешных шуток в день или же десять средних издёвок над Уизли или Поттером.

— Это была шутка?

Малфой поднёс сигарету к губам. Протянул Гермионе ложку.

— Не знаю. А как по-твоему, вышло смешно?

— Не фонтан. Но, наверное, заслуживало вялого смешка, — она отправила в рот кусок пудинга, стараясь сильно не задумываться над тем, что ложка сохранила тепло рта Драко. И вернула её обратно.

Малфой соскрёб с тарелки обуглившуюся сахарную корочку и съел её.

— Ну, вялые смешки позволительны в количестве пятнадцати штук в день, так что готовься, — ещё одна затяжка.

— Здесь нельзя курить, — заметила Гермиона — ведь как ещё ей нужно было реагировать на этот бесстрастный обмен шутками с Драко Малфоем, в этот самый момент поедающим пудинг с её коленки?

— Похоже, ты говоришь это тогда, когда тебе нечего сказать.

— Ну… нельзя же. Я серьёзно. Здесь стоят датчики дыма.

— Отвали, — огрызнулся он. Хотя и не особо эмоционально.

Повисла новая пауза. Этот момент должен был казаться странным. Секунды должны были разбухать вокруг... Да ничего подобного. Гермиона пялилась на небольшой обнажённый участок его ноги, видневшийся между краем ботинка и штаниной. Кожа была такой же бледной, как и представлялось Гермионе. Бледнее.

Вокруг витал аромат ночи, белела лодыжка, а ток крови в ушах Гермионы был подобен отдалённому грохоту барабана.

— Мне было интересно, как долго ты продержишься, — наконец заговорил Малфой, когда она уже привыкла к шуму их звучавшего в унисон дыхания. Голос его был тихим.

— Что?

— С письмом. Как там его называет твоя смешная подружка? Блондинка с титьками?

Гермиона неодобрительно фыркнула.

— Блондинку с титьками зовут Анджела, а письмо называется Дубовое Извещение.

— Она из Гриффиндора? Я делаю такой вывод, исходя из её удивительно креативного подхода к наименованию.

— Мне его открыть?

— Какого хрена ты спрашиваешь меня? Ты хочешь его открыть?

— Я… Я не знаю, — её наряжённые веки казались тяжёлыми, дыхание в горле сбилось. Она посмотрела на Малфоя. — Что говорилось в твоём?

— Говорилось, что мы все умрём, Грейнджер. Ты, я, Уизли, твоя большегрудая подружка. Наше время идёт. Исключений. Нет. И нет никакого значения, как именно это произойдёт.

— Есть, — возразила Гермиона, задетая, что Драко так легко отмахнулся от того, что она сама не могла даже заставить себя осмыслить. — Как это может не иметь значения? Существует огромная разница между принятием своей смертности и пробуждением утром с точным знанием, как именно ты покинешь эту землю! Как кто-то вообще способен жить, зная, что в конкретное время, в конкретном месте он… ну… что ему суждено… словно ты просто убиваешь время…

— Тогда почему оно до сих пор с тобой? — Малфой сверлил её свирепым взглядом, а Гермиона размышляла, было ли у Драко право так злиться. — Зачем ты себя мучаешь? Почему просто не сожгла его? — он попытался схватить конверт, но Гермиона подняла его над головой. Тарелка с пудингом звякнула об пол, никем не замеченная.

— Потому что… Потому что Рон действительно попросил меня выйти за него замуж!

Малфой оставил попытки добраться до письма и, подозрительно прищурившись, уставился на неё. Затем усмехнулся.

— Так вот почему ты хочешь знать, как именно умрёшь? Ты так горюешь по Уизли…

— Нет, заткнись! Заткнись! Закрой рот! — она снова поднялась на ноги и провела тыльной стороной ладони по горящим глазам. — Я ответила «нет», ясно. Я хотела сказать: «Да, Рон. Я люблю тебя, Рон. Конечно, Рон». Хотела поцеловать его и, может быть, даже всплакнуть. Но знаешь, что я сказала?

Гермиона хихикнула. Её голос зазвучал выше, и она сообразила, что сейчас, наверное, смахивает на сумасшедшую.

— Знаешь, что я сказала? Я сказала: «Я не могу. Мне жаль. Это не из-за тебя, а из-за меня». Эти слова буквально сорвались с языка. Перед всей его семьёй.

Она взглянула на Малфоя так, словно хотела проверить, посмеет ли тот засмеяться, но Драко просто смотрел на неё. Весь её запал разом прошёл. Гермиона плюхнулась обратно.

— Господи. Я знаю, что, должно быть, подумал Гарри. Он смотрел на меня так… Я рассказала ему, что пригласила тебя, и он, наверное, решил, что у нас… какие-то страстные отношения.

— Между нами? — презрительно переспросил Малфой.

— Поумерь свой пыл, — смиренно ответила Гермиона. Она… устала. Просто устала.

— Теперь я понимаю, почему Уизли хотел жениться на тебе. Твоя сумасшедшая тяга к контролю свела бы на нет его поразительную глупость. Вы двое могли произвести на свет мало-мальски нормального человека.

Казалось, время между ними растянулось.

— Что? — переспросила Гермиона. Она посмотрела на Малфоя — на его лицо, на котором в той или иной мере всегда читалось угрюмое и сардоническое выражение, — и рассмеялась. Она хохотала до тех пор, пока не решила, что вот-вот заплачет, и как раз тогда слёзы полились у неё из глаз, в боку закололо, а дыхание стало хриплым и рваным. Драко смотрел на неё с глубоким отвращением.

Потому что это было смешно. Потому что это было абсурдно. Потому что никто из её знакомых — да, даже Гарри — не посмел бы шутить о её бывшем парне всего через час после разрыва. Она снова села рядом с Малфоем, положила руки на колени и устроила на них свой подбородок. Она чувствовала на себе взгляд Драко, словно на её шею легла чужая рука.

— Знаешь, он тоже прочитал своё Дубовое Извещение. Рон. Он умрёт в почтенном возрасте ста четырёх лет, окружённый детьми, внуками и правнуками. Никаких сожалений. Именно поэтому он и сделал предложение. Он принял это за знак, что мы должны быть вместе, — нет, не смейся. Он не такой глупый, как ты о нём думаешь. Знаешь… Я бы посчитала это романтичным, будь я младше.

— Это и есть романтично, — Малфой упёрся языком в свою нижнюю губу. Драко часто так делал, интересно, он сам это замечал? — Это слащавое приторное дерьмо, которое питает романтику: все эти предназначения, судьбы и «жили долго и счастливо».

— И это прозвучало совсем не горько, — тихо усмехнулась Гермиона. Малфой не ответил, предпочтя поджать губы и вытолкнуть языком струю дыма.

— Мы были вместе четыре года, ясно. Четыре. Года. Это как… Это как половина стандартного магического образования. Это срок обучения зельеварению. Да вся война длилась меньше четырёх лет, понятно? Четыре года — это больш…

— Если ты хотела выйти за него, почему отказалась? Ничто тебя не держит. Отправляйся к Уизли. Прямо сейчас. Беги, если должна, — протянул он.

— Я не знаю, почему я… почему я сказала «нет».

— Так значит, ты в замешательстве? Тонешь в большом-большом мире и всех этих больших-больших проблемах? Трясёшься от страха при мысли о том, что ты не в состоянии контролировать свою жизнь и перемены в ней? Что ж, твоя членская карточка уже в пути, потому что ты в грёбаном клубе. Он называется род человеческий.

— Ты засранец.

— А ты помешана на контроле.

— Идиот.

— Сучка.

— Блондинчик.

— Подружка Уизли. Ох, прошу прощения... Я хотел сказать, бывшая подружка Уизли.

— Необразованный… лживый… мерзкий… любящий бриошь… курящий на лестнице… бесхребетный… высокомерный... гнус!

Кажется, Малфоя это впечатлило.

— Отличная попытка. Но тебе на заметку, я предпочитаю пумперникель.

— Знаю.

— А-а. Как же я мог забыть? Ты уже выяснила, чем я занимаюсь по утрам? Какой кофе готовлю себе? Куда бегаю днём? В каком ящике храню своё нижнее бельё?

— Я не следила за тобой. Так уж вышло, что я делала покупки у Гримбакера, — выплюнула Гермиона. Затем раздражённо всплеснула руками. — Я думала, что знаю, чего хочу, ясно? Я хотела именно этого. Я стремилась к этому всю свою жизнь. Я хотела эту работу, хотела Рона — а как же иначе? Он хороший, добрый, честный, и он меня любит. Я хотела этого, Малфой. Я столько вложила, и я… Я. Потратила. Время, — последние слова она сопроводила ударами кулака о раскрытую ладонь. — Так почему же я себя чувствую так, словно я… оказалась совсем не там? Почему я чувствую себя…

Её голос жалобно оборвался. Несчастной? Отчасти неудовлетворённой? Испуганной? Гермиона не знала, как закончить предложение, при этом не выставив себя полным нытиком. И она не переставала удивляться тому факту, что Малфой всё ещё был здесь. Выслушивал её сомнения и жалобы на жизненные проблемы. Наверное, дело в вине. Должно быть, в вине.

— С Роном не было… горячо или… или восхитительно. Но это было моё. Он был моим. Что, если мне повезло с ним? Что, если это самые счастливые моменты моей жизни?

— Мир не должен тебе счастья, Грейнджер, — тихо откликнулся Малфой. — Прекрати жить, ожидая, что в каждом углу будут радуги и солнечный свет.

— Да. Верно. Можно подумать, ты что-то знаешь о несчастье. Будто ты…

При взгляде на его лицо она резко осеклась. Потому что он знал. Лучше, чем Гермиона могла себе это представить.

— Прости. Прости, Драко. Я просто… Ты прав. Этот мир ничего нам не должен. Я лишь хотела бы знать… Я просто хотела бы знать, что мне делать, понимаешь? Я хотела бы знать, чего хочу.

— И ты полагаешь, что информация о том, как именно ты умрёшь, тебе в этом поможет.

— Стоит попробовать.

— Ладно, Грейнджер, — Малфой поднялся на ноги. — Твой кризис идентичности — это конечно, здорово, но уверен, мне есть чем ещё заняться.

— Ладно… — протянула Гермиона, вдруг не найдя в себе желания резко ответить. В голове было пусто, она чувствовала себя потерянной, пусть и находилась всего в нескольких футах от собственного дома. Она смотрела, как двигаются плечи Малфоя, пока тот шёл вниз по ступеням прочь от неё.

У подножия лестницы Драко остановился. Он бросил сигарету на пол, придавил её каблуком, и Гермиона уже собиралась отчитать его, но слова замерли в глотке, едва Малфой повернулся. Она решила, что он что-то забыл, и огляделась, пытаясь понять, что именно, но вокруг не было ничего, кроме холодного, холодного пепла, который разносил невидимый ветер.

— Грейнджер, — в тусклом свете его глаза казались бесцветными и прозрачными. Острее, чем когда-либо до этого. Странными.

Малфой откашлялся. У Гермионы появилось ощущение, что он пытается сказать что-то важное.

— Слушай. Прекрати вести себя так... Словно там, в конце, тебя встретит экзаменационная комиссия. Будто они только и ждут, что ты ошибёшься, чтобы поставить большую жирную «Т» тебе на лоб. Знаешь, кто ещё не представляет, чего именно хочет от жизни? Каждый. Человек. Всем плевать на твои экзистенциальные драмы. Ничего особого в них нет. Тебе скучно, значит, поменяй что-нибудь. Просто делай то, что тебе хочется.

— Просто делать то, что мне хочется? — Гермиона фыркнула. — Хочешь сказать... быть спонтанной?

— Чёрт. Грейнджер. Опять эта твоя тяга к определениям, — недовольно отозвался он. — Но хорошо. Разумеется. Хочешь называть это так, тогда будь спонтанной. Преврати это в грёбаную спасительную мантру. Вытатуируй себе это на заднице на латыни, мне плевать, только не заваливай меня вопросами.

Гермиона поднялась на ноги.

— Ты действительно имеешь в виду именно это?

— Да, Грейнджер. Твой голос раздражает. Мне не сдалось слушать, как ты повторяешь мои слова с вопросительной интонацией.

— Я имею в виду, когда ты сказал, просто делать то, что мне хочется.

Малфой не сводил с неё странного взгляда, пока она спускалась к нему. Гермиона остановилась перед ним и была вынуждена снова признать, что Драко был высоким. Так что она поднялась на одну ступеньку. И положила руки ему на грудь. И притянула за лацканы пальто поближе к себе. Теперь они находились примерно на одном уровне.

— Только не говори мне, что собираешься поцеловать меня в качестве доказательства, — проговорил он, в его голосе слышались насмешка и лёгкое веселье.

Гермиона хотела ответить:

— Конечно, нет. С чего вдруг мне хотеть целовать тебя?

Но вообще-то ей не удалось озвучить эту мысль, так как Гермиона слишком быстро наклонилась, слишком жадно вдохнула. Её руки, похоже, двигались против воли быстро вспыхивающего мозга, потому что её ладони оказались на плечах Драко Малфоя — Гермиона нагнула его пониже и прижалась своими губами к его.

Его губы были мягкими? Обветренными? Податливыми? Он замёрз? Он отталкивал её?

Она едва ли могла ответить на это, потому что её сердце колотилось с прицельной точностью, а кровь циркулировала по сюрреалистично малому кругу — предсердие-желудочек-предсердие-желудочек — и потому что её мозг в этот момент был занят какофонией противоречивых мыслей, каждая из которых билась в него с ошеломляющей неотложностью.

Неужели она думала, что ей станет лучше? Потому что нет, не стало. Она и до этого боялась и нервничала, а сейчас чувствовала только ещё бóльшую неуверенность. И Гермиона понятия не имела, было ли это хорошо, плохо или нечто из разряда «О-господи-боже-какой-ужас».

Кроме этого в голове пульсировала неприятная и резкая, словно трубный глас, мысль: ты что делаешь? Что, чёрт возьми, ты творишь?

Всё, чего ей хотелось, это немного устойчивости, немного уравновешенности. Неужели она рассчитывала найти это в Малфое? Потому что он устойчивым не был. И Гермиона отлично это знала. Малфой — это сомнения и притворство, и суждения задним числом, и вечная неуверенность, и нервность, и светлые-светлые глаза, что пробирают до самых костей, и кожа, которая вблизи была такой же совершенной, какой казалась с расстояния в милю, и…

А затем кто-то дёрнул переключатель — грёбаный гигантский переключатель, который погасил все рациональные мысли, отменил все границы, категории и ярлыки, и всю уравновешенность — потому что Малфой начал отвечать на поцелуй.

И тогда Гермиона подумала: «Может быть, я слишком много думаю?»

И перестала думать.

Его губы и вправду оказались и мягкими, и обветренными, и податливыми, но это были всего лишь глупые слова, ничего не значащие ни для неё, ни для него. Его губы просто являлись всем этим. И чем-то гораздо бóльшим. Они были невыносимо тёплые и влажные, пока скользили по её губам, дыхание Малфоя вырывалось в промежутках между поиском рта Гермионы и слиянием с ним. Её глаза были закрыты, а его зубы покусывали её кожу, пока они целовались, целовались и целовались.

Область её осознания сузилась до нерешительно-агрессивных движений его губ, до тепла, исходившего от мужского тела, до коротких выдохов у самого её рта, до дюймов — всего лишь дюймов, — отделявших её грудь от крепости его торса, до четырёх обжигающе холодных точек на её шее: кончики его пальцев прижались к её коже, когда Драко лёгким касанием притянул к себе Гермиону. Голова кружилась при мысли, что кислород циркулирует от неё к нему, от него к ней.

А потом Малфой отстранился и прорычал ей прямо в раскрытый рот:

— Какого чёрта ты творишь?

Она упёрлась руками ему в грудь, оттолкнула, притянула обратно.

Её ответ вышел не менее злобным:

— Не имею ни малейшего понятия.

Издав сердитый звук, он обхватил её ладонью за шею и снова поцеловал. Крепко. Крепче. И она отвечала с не меньшим пылом, пока ей не начало казаться, что голова вот-вот взорвётся от давления.

На вкус Малфой был как мята, хлебный пудинг со слабым привкусом дыма, но Гермиона совершенно ничего не имела против. На вкус он был словно ночной воздух.

Она почувствовала, как его руки обхватили её, — мускулы напряглись и натянулись, пока Драко подтаскивал её к себе. Гермиона решила, что, должно быть, она здорово напилась. Или бредит. Или и то, и другое. Господи, это было восхитительно. Она хотела выжать каждую каплю счастья из… чем бы это ни было.

Их стоны — чувственные и приглушённые — сплелись в воздухе, едва Малфой коснулся её языка своим.

Они оторвались друг от друга резко. Не было никакого замедления: той стадии, когда движения становятся мягче, а накал ослабевает. Вот они целовались — а вот перестали. Наверное, Малфой понимал, что реальность обрушится на них обоих, и вскоре они вспомнят, что она — Гермиона Грейнджер, а он — Драко Малфой, и эти два имени никак не могут соседствовать, а их обладатели однозначно не должны целоваться на плохо освещённой лестнице. Драко отступил на шаг, забрав с собой всё тепло.

Он смотрел на неё странно, почти что робко, и Гермиона сообразила, что знала его либо кипящим от гнева, либо — как сегодня вечером — саркастичным и бесстрастным, но всегда, всегда задиристым. Она понятия не имела, что делать вот с этой его версией, c этим трезвым, суровым, чувствующим некоторую неловкость Драко Малфоем. Этим наполовину раскаявшимся, возможно, смешным парнем, который, конечно же, выглядел так, словно мог оказаться мерзавцем. И ещё каким!

Но с другой стороны, какой подлец проглотит фунт плохо пропечёного рыхлого хлебного пудинга за десять минут?

Нет, решила она. Она никогда не сможет к этому привыкнуть. Не сможет привыкнуть к нему.

— Это было мило, Грейнджер, — проговорил Драко, его голос звучал тихо и хрипло и вроде бы самую малость дрожал.

— Это… э… что? — ответила она. Гермиона старалась не смотреть ему в лицо, на его щёки, которые розовели даже в темноте, на покрасневшие и припухшие губы. Она поднесла пальцы к своим: интересно, её рот выглядит так же? Кончики пальцев покалывало.

— Но скажи мне, — процедил Малфой, не разжимая зубов. Сквозь туман, окутавший её мозг, она не могла разобрать, почему Драко выглядел таким злым. — Это было тем, что ты хотела сделать? Или ты просто пыталась тут что-то доказать? Тебе понравилось целоваться в качестве благотворительности? Я — ещё один проект твоей высокоморальной натуры?

— Что за чушь ты несё…

Его лицо вдруг появилось прямо перед её собственным, и, когда Малфой заговорил, его жаркое дыхание овеяло её щёки.

— Я не против побыть твоим средством от депрессии, Грейнджер, но засунь свои жалость, сострадание и сердобольные подачки куда-нибудь в дру…

— Это не было… Это было не из-за депрессии, — выпалила она. Её голос прозвучал слишком громко для сложившейся ситуации.

Малфой поджал губы, одним резким движением отстранился, отвернулся и сжал пальцами переносицу.

— Могло быть, — пробормотал он так тихо, что за шумом в своей голове Гермиона не должна была его услышать. Но услышала.

— Могло, — согласилась она.

Она потёрла локоть и шаркнула ногой по краю ступени, чтобы заполнить тишину. А потому вдруг почувствовала себя глупо из-за того, что всё ещё стоит на ступени — при этом выглядя в своей дурацкой футболке как ребёнок, — и шагнула вниз.

Драко поднял на неё глаза и оглядел с головы до ног. Гермиона смотрела на него в ответ, не зная, хочется ли ей, чтобы этот момент закончился, или нет. Затем Малфой издал невнятный звук — то ли выдохнул, то ли горько, хрипло и не особо весело усмехнулся — и продолжил спускаться по лестнице. Гермиона села, смущённая и, наверное, немного задетая, и, пока Драко шествовал к выходу, прислушивалась к звуку его шагов, который отражался ото всех стен.

А потом она услышала это: его голос раздался откуда-то этажом ниже, приглушённый, но безошибочно малфоевский.

— Грейнджер, это был худший ужин, на который меня приглашали. Даже чокнутая тетка Белла могла расстараться получше. Ты должна мне ещё один.

В среду вечером, двести пятьдесят три минуты и девятнадцать секунд спустя после назначенного времени сбора гостей, Гермиона Грейнджер постаралась не улыбнуться. На полном серьёзе. Но не смогла справиться с собой, и ей пришлось прикусить губу, чтобы улыбка не растянулась от уха до уха.

— Чёрт возьми, а почему бы и нет? — крикнула она в ответ.

Было забавно, что в то время, когда её команда сделала открытие, позволяющее славным жителям магической Британии взять под контроль свои жизни, Гермиона обнаружила, что неуклонно теряет контроль над своей собственной.

Что было ещё забавнее, похоже, она совсем не переживала по этому поводу.