Гвардии десятник (гет)

Торфинн лизнул палец и потер Метку, как будто надеялся то ли отмыть ее до прежнего цвета, то ли стереть совсем.

Душно пахло новомодным ароматом «Мощь моего Гвардейца» (парни уже переделали в «Мою мочу»). За тряпочной стенкой мадам Малкин курлыкала с клиенткой, Странно, здесь вроде мужская половина. Курлыканье затихло, в углу, где ткань свободно свисает вдоль стены, появился пальчик с красным ногтем, отогнул занавес, и на Торфинна уставился зеленый ведьмовской глаз.

— Могу напрячь пресс, — услужливо предложил он. — Или предпочитаете...

Глаз скрылся, в кабинке захихикали.

— ...бицепс, — закончил Торфинн. — Хотя должен признаться, что впечатлен дерзновенностью вашего замысла.

За тряпкой озадаченно стихли.

— ...Да то же, что и всем, дуреха! — разъяснила намек мадам Малкин.

Торфинн подумал, вот и не придется ночевать в казарме.

Жизнь шла как всегда, а Метка оставалась бледной.

Всё кончилось? Всё-всё, как предрекал Твидовый?!

— Завтра в это время, зеленоглазая, — сказал Торфинн в занавеску, а мадам Малкин попросил отослать покупки в казарму.

Дошел до разгромленной лавки Олливандера. (Говорят, по приказу Лорда. Искали Бузинную палочку... Шпана. Или оккупанты в стране, которая никогда не станет своей). Какой-то находчивый варвар провел в жилых покоях по крайней мере одну ночь, топя камин заготовками для волшебных палочек. Торфинн разгреб заклинанием остывшие уголья, кинул в каменный зев ножку сломанного стула, нашинковал секумсемпрой и поджег.

Картонная гильза с летучим порохом прилипла в кармашке пояса. Пока ковырял потеки герметизирующего воска, понял, зачем в боевой экипировке этот порох, который есть на каждой каминной полке. До полки еще нужно дотянуться... Вытряхнул содержимое гильзы в огонь, назвал адрес: Малфой-мэнор, большой зал приемов. Не съедят же, а информация такова, что лучше узнать ее из первых рук.

Отозвался сам Лорд Малфой и, сразу перехватив инициативу, пожурил «юного впечатлительного камрада» за панику, коей Торфинн не выказывал. Сообщил, как наизусть — видно, что не в первый раз: отбыл повелитель, куда — не докладывал; он, Малфой, предполагает, что на этот раз Лорд вершит свои дела далеко, возможно, в южном полушарии, вот метка и отключилась.

Осанка аристократичная, вид невозмутимый, доброжелательный тон старшего камрада-Гвардейца. Мог бы уверить в своей искренности Визенгамот в полном составе и даже, пожалуй, жену. Только у Визенгамота и у жены родной дядя не выступает с чтением мыслей, оставаясь безнадежнейшим сквибом, неспособным зажечь люмос. Торфинн отметил: руки на груди — защитная поза; уголки рта малоподвижны, как через спазм говорит; упомянув отбывшего с Лордом Петтигрю, рыскнул глазами, что с ним не так? А когда Малфой перевел разговор на трофеи из Лютного, Торфинн уже не сомневался: дурят его по известной схеме — переключение.

Малфой скрывает, что в Британии больше нет Темного Лорда. Ну и пускай его. Лишь бы улицы не бунтовали, пока верхи решают, кто в замке король.* Торфинну важно, что у Малфоя есть время дежурить у камина, а не чемоданы паковать. Значит, у них внутренний переворот, не грозящий Гвардии немедленными карами со стороны светлых.

Странно, что Метка не исчезла совсем, это ж не тату, Лорд наводил ее волшбой. Хотя, может, наколдовал какой-то пигмент. Магического отклика Метка больше не дает, а краситель остался... Не о том думаю, оборвал себя Торфинн. Гвардии, считай, нет, вот же кошмар. Есть разрозненные боевики, свободные от принесенной мертвецу присяги.

Я свободен. Могу хоть сейчас под крылышко Гринграссов. (И хочу! К девочке моей! К сыновьям!). Но. Гринграссов не обрадует меченный зятек, обремененный долгом. Лично меня не обрадовал бы. Твидовый обещал отмазать от обвинений, но я могу и сам попытаться, ага? Значит... Я открыт для предложений, джентльмены. Только сперва разверните знамена, я хочу прочитать, что там написано!

В кармане завибрировала сквозное зеркало. Штабное, сколько скандалов из-за них: ты в бою, и вдруг подавай им ростовку на сапоги... У Торфинна екнуло сердце: началось?.. Что началось? Да что угодно! Вон, Сивый мечтает порезвиться со своими оборотнями в чистых кварталах...

Зеркало в кармане зудело под рукой и не давало себя схватить.

Гвардии десятника Роули нет. Есть частное лицо. Кинешь аваду в оборотня, и ты такой же бандит, как он. Кто пойдет защищать лавочников от парней, с которыми на акциях... То вместе, то по разные стороны — где-то поровну. Оборотни народец говенный, природные насильники: кусают друг дружку до крови по-приятельски, как люди по плечам бьют...

Торфинн чертыхнулся, вынул руку из кармана мантии, зашарил в брючном.

Зеркалил Гиббон.

— Торфи, ты свою метку видел?

— Видел. Лорду каюк.

Гиббон с философским видом пожал плечами: что ему Лорд, что он Лорду?

— Гибби, откуда у тебя командирское зеркало?

— Взял со стола. Тут пояса новые, а нам не давали! Мантии, сапоги... Прикинь, есть аврорские боевые, и не трофеи. Ненадеванные сапоги!

— Ты в лагере? — сообразил Торфинн. — Я сейчас.

И аппарировал по знакомым координатам.

В лагере царил хаос. Не успевшие принять метку рекруты разбежались, побросав в полном беспорядке обмундирование и снарягу. Торфинн, восстанавливая равновесие после аппарации, наступил на чью-то палочку, присмотрелся — детская, с цепочкой контрольных рун, и уже была сломана. Палатки повисли мешками, почти у всех сорваны растяжки на обращенной к дорожкам стороне. Сам не раз о них спотыкавшийся, Торфинн как воочию видел: носились сломя голову, цеплялись ногами, падали, пахали мордами щебенку... Паника. Тем не менее, сперли две командирские палатки.

Мантии, сапоги по одному, боевые пояса с подсумками, набитыми фиалами зелий и артефактами, валялись на дорожках и дальше по полю, все реже, указывая общее направление к лесу. Торфинн прикинул параметры антиаппарационного купола, который заставил волшебников по-магловски улепетывать на своих двоих. Результат не укладывался в обыденный опыт, он даже пересчитал, хотя там расчетов — подставить радиус в стандартную формулу... Запуск конструкта такой площади требовал усилий двух сотен магов. Которые собрались чисто разогнать рекрутов... Чепуха. Хлеб болтливой веревки,** как говорит Долохов. Просто драпали без памяти.

Поставленные вход к входу штаб и каптерка сохранились в идеальном порядке: натянутые до барабанного звона крыши, вокруг ни соринки. Сейчас там хозяйничал Гиббон, ошалевший от свалившегося с неба богатства.

— Торфи! Прикинь: девятнадцать! ДЕВЯТНАДЦАТЬ парадных мантий!

Торфинн прикинул: года два-три жизни в апартаментах или ферма со всеми постройками и скотом. И девятнадцать засранцев, влезших в долги, чтобы принять Метку в акромантуловой мантии. Засранцев было не жалко.

Гиббон уже сорвал картонки с фамилиями, надписанные невыразительным почерком каптерщика, и, наугад вытряхивая мантии из компактных мешочков с логотипом «T&T», прикидывал одну за другой к плечам, как будто собирался носить все. Пожаловался:

— Эх, рано случилась эта хрень. Ближе к посвящению и мантий было бы больше.

— Какая хрень?

— Тебе не все равно? Паническая. Главное, доходная для двух расторопных парней, знающих, что почем в этой жизни, а?

Гиббон искательно заглянул в глаза Торфинну, он сам был близок к бегству от здешних непоняток, но — барахло! Много барахла! Простая гиббонская душа засохнет с тоски, случись его бросить.

— Торфи, а ты мне сейчас кто?

— Не командир, если ты об этом.

— А давай ты будешь командир? Я сам не могу: пять лет ходил в банде, а всего толку, что мать и сестра были сыты-одеты. Даже машину не взял нормальную, рассекал на угнанном хламе.

— Так ты у маглов?.. — изумился Торфинн.

— А куда еще было податься гвардейскому пащенку?.. Отец заавадился, типа, нет приговора, нет и претензий к семье. А на самом деле дом отжали, мать даже в прачки не берут, к сестре подкатывают с карамелью, а ей десять лет. Я в Лютный: хочу легавым мстить. А мне: бро, ты на особом учете, чуть что, сам в Азкабан и нас утянешь... Так берешь меня?

— Куда я денусь, — сказал Торфинн.

Гиббон расцвел:

— Ты, главное, командуй, а Гибби у дракона зубы вырвет и в жопу вставит! Дувай! В смысле, дувань! Мои две доли за то, что нашел, а твои тоже две, командирские.

— Мантии, — начал с самого простого Торфинн. — Личное имущество. Бросили, ты нашел — твое. Можешь продать, можешь вернуть владельцам, за вознаграждение или безвозмездно.

Гиббон стал хватать ртом воздух и возмущенно махать руками.

— Значит, реализуем, — вербально сформулировал Торфинн. — Если не знаешь, акромантуловую одежду не выкраивают из ткани, а ткут по выкройке, потому что паучий шелк сталь не берет. Каждую мантию можно распустить всего на несколько ниток длиной в мили, и это будет первосортный товар.

— И никто не скажет, что мы скрысятничали у своих, — понятливо кивнул Гиббон.

Тоже объяснение, про себя согласился Торфинн. Он вообще-то руководствовался тем, что сейчас форма Гвардейца — изобличающая улика, потому рекруты и драпали полуголыми.

— Убирай товар в мешок под каптерскую печать, сверху обычную мантию. Чтоб любопытные носы не совали. Я отдам... В Хогсмид отдам на хранение, — чуть не выдал имя потенциальной укрывательницы Торфинн. — Пять минут, время пошло.

Гиббон с вдохновенным лицом повесил над столом каптерщика темпус с отсчетом и забегал.

— Второй мешок — пояса и сапоги, только не аврорские, такие трофеи сейчас могут боком выйти. Десять комплектов, — продолжал Торфинн. — А остальное придется вернуть.

Воспаривший было в облака Гиббон пал, разбился, разбрызгался и стал медленно сползать с вертикальных поверхностей.

— Все, что тут казенное, оплатил Малфой, — объяснил Торфинн. — Есть желание бодаться с Малфоем?

Желания не было.

— Не унывай, Малфой в долгу не останется, — утешил подельника Торфинн. — Стой на страже, я в Хогсмид, оттуда по камину свяжусь с Малфоем, а там видно будет. Может, еще успеем тряхнуть китайца, у которого твоя подружка служит.

— Она соседка из прошлой жизни, — уточнил Гиббон. — Хотя дала понять, что готова подружиться, а если я приведу голубоглазенького, то и с обоими.

— Триады? — вслух подумал Торфинн.

— Тройничок!

— У китайца опиумная курильня, а это триады.

— У соседки сиськи, а это... — совсем развеселился Гиббон.

— Как вы встретились, быстро! — рявкнул Торфинн.

— Она прятала труп... Ничего криминального, Торфи, укурок помер естественной укурочьей смертью, — зачастил Гиббон. — Одет прилично, его и подкинули Малпеперу.

Торфинн кивнул: известно, Лютный возвращает чистых к чистым. А то были прецеденты, когда в поисках усопшего наследники переворачивали вверх дном весь квартал, поскольку нет тела, нет и наследства, жди пятнадцать лет, пока его признают без вести пропавшим.

— Малпеперу и дохлых книзлов подбрасывают, — добавил Гиббон. — Есть такой обычай у нашего волшебного народа. Ему что ни подбрось, хуже вонять уже некуда.

— Она аппарировала с трупом на задний двор аптеки, — продолжал докапываться Торфинн, — и?..

— И словила ступефай от Малпепера. Он вызвал патруль, а Дженни... Она вообще Коллиджения...

— Чистокровная? — среагировал на греческое имя Торфинн.

— Так я о чем тебе твержу! Со-се-ды-ка! А жили мы в старой застройке! Откуда бы завелись маглокровки в прадедовских домах?.. В общем, я ее любил безответно, — без печали сообщил Гиббон. — Пять лет разницы, ну, ты понимаешь...

— Принцесса и преданный паж. Носил записочки ее парням, хотя, будь твоя воля, поубивал бы.

— Мимо, камрад. Ее пялили хором, я присматривал с чердака. Набрал шутих, свиристелок от Зонко, чтоб их спугнуть, но понимал, что это на крайний случай, на один, второй раз не купятся... Они уйдут, я к Дженни. Отведу к нам, помогу сперму с платьица замыть, чтоб ее мать не заметила... Поубивать я их, конечно, поубивал. Но потом. Потом — не утешает. Делаешь, потому что надо, как приборку помещения.

— Так она тоже из гвардейской семьи? — спросил Торфинн.

Гиббон покачал головой:

— Даже не темная. У нас три Гвардейца Смерти жили, три на всю улицу, считая моего отца. А под замес попал десяток семей. Дома уж больно хорошие.

— Судя по твоим фантазиям о тройничке, любовь прошла, и ты хочешь просто закрыть эту тему, — заключил Торфинн.

— Опять мимо! Не знаю, поймешь ли, и как поймешь... Я вот вернул матери дом, она чашки с незабудками разыскала у соседей... — Гиббон мялся и прятал глаза. Выглянул из-под маски неунывающего раззвиздяя и чувствовал себя неуютно. — Мебель прежняя. Георгины, и то на будущий год насадим прежние. А прежней жизни нет. Мы собираем гербарий: все то же самое, только соки не бегут. Так вот, Коллиджения Эддингтон — из нашей прежней жизни, и за это я готов ее принять в любом виде и в любой роли. Хотя она тоже гербарий. Не ищи в этом смысла, я его сам не вижу.

— Это я как раз понимаю. Самому хочется второй раз войти в реку, хотя те воды давно утекли, — признался Торфинн. — Но какого черта ты решил поделиться своей Дженни со мной?

— Типа, из сыновней благодарности к отцу-командиру? — предположил Гиббон.

— Не катит, — отверг Торфинн. — Я так думаю, что «привести голубоглазенького» было ее условие, и мне это не нравится. Женщина работает на триады...

— Уборщицей, — вставил Гиббон.

— Живет в доме хозяина, видит всех клиентов, может подсчитать доход заведения, — гнул свое Торфинн. — По информированности она командный состав!

Гиббон усмехнулся:

— Торфи, ты, конечно, авторитетный голубоглазенький, но эта засада не на тебя. Дженни натерпелась от светлых и не хочет связываться с темными, потому что мы всегда проигрываем. Думала, пока у нас драка, отсидеться у китайцев, а они хуже светлых и темных вместе взятых. Сейчас она хочет, чтоб я убил ее китайца, заплатил ей за наводку, помог уйти за Канал, и чтоб при всем том между нами ничего личного.

— Теперь понял. Второй член переводит отношения из личных в область развлечений.

— Какой ты умный, Торфи. Ты избыточно умный...

Гиббон предостерегающе поднял палец, метнулся к выходу и присел на корточки — так, чтобы вошедший прикрыл его откинутым пологом палатки. Торфинн занял место у стола с какими-то обляпанными томатом накладными. Сунул под них палочку, схватил перо и, не найдя чернильницы, зачеркал всухую.

На дорожке скрипел под подошвами гравий. Тот, кто сюда шел, не спешил и не скрывался — был уверен, что лагерь пуст. Может, сам всех и разогнал?

Пять, четыре, три, два...

Полог откинулся, вошедший уставился на Торфинна.

— Э-э...

Боец — говно, констатировал Торфинн.

— Сотник Трэверс?

— Э-э-э...

— Десятник Роули, — подсказал Торфинн.

— Не вижу десятника! — наехал Трэверс. — Почему не в форме? Успел переметнуться?!

— Я с ночи. Узнал про панику в лагере, сразу аппарировал.

Гиббон сидел черной кучкой, закрывшись до глаз полой мантии. Трэверс шагнул в палатку, Гиббон за спиной по-дворовому подкатился ему под колени.

— И тем не менее, вы были обязаны явиться в лагерь по форме! — пер Трэверс. Не дурак, просто не знал, что сказать.

— А вы были обязаны пресечь панику! — пошел на обострение Торфинн. — Разве не вы сегодня старший по лагерю?!

— Это не ваше дело, десятник! — Трэверс ожесточенно махнул рукой, как будто встряхивал градусник, но палочка из рукава не вылетела. Уитераны. «Гвардейский узел» повшивали в рукава, а тренироваться им невместно.

— Вы затянули петельку, — подсказал Торфинн. — Теперь придется руку вверх. Петелька ослабнет, тогда опускаете руку, и палочка под собственным весом выпадает вам в ладонь. На первых порах не гонитесь за скоростью. Надо почувствовать грань: резко тряхнули — палочка зафиксировалась, чуть плавнее — выпала.

Между тем оскорбленный менторским тоном сопляка Трэверс стал выдергивать палочку из правого рукава левой рукой. Петелька захлестнулась намертво, потащила за собой рукав, с рукавом вся мантия съехала набок, и врезавшийся воротник стал давить на шею побагровевшему ветерану. Торфинн решил, что ронять нервного сотника будет слишком, и подал знак Гиббону. Боец-говно заметил Гибби не раньше, чем тот встал за спиной и перехватил его руки.

— Не дергай... Не дергай, петельку оторвешь.

— А я и хочу оторвать! — кряхтел Трэверс, борясь с Гиббоном и понемногу уступая.

Торфинн бросил в него релаксио, ветеран обмяк, и его палочка исчезла в кармане у Гиббона.

— Отожрался после Азкабана, — заметил тот, волоча ватное тело к штабелю каких-то зеленых ящиков. Усадил, прислонил спиной. — Колись, сука, зачем Лорда убил?!

Это было сильно, даже Торфинн опешил.

Трэверс, еще не успевший отойти после того, как сам себя придушил воротником, налился свекольным пурпуром:

— Сволочь! Я за Лорда... Пятнадцать лет... С дементорами...

— Да уж, погулял... Только почему за Лорда? — вступил Торфинн. — Ты сам повеселился на пожизненное, деток за ногу и об угол... Я малыш был, случайно услышал взрослый разговор, — объяснил он Гиббону. — Болел потом. Очень впечатлился.

— Думаешь, мне было приятно?! Я убивал, потому что кто-то должен убивать магловских выблядков! — взорвался Трэверс. — Мы себя не щадили, сопляк, чтобы ты...

Торфинн бросил силенцио на впадающего в бешенство ветерана и констатировал:

— Это сотник Гвардии, Гибби.

— Вижу, Торфи, у него нашивки.

— Полагаю, он их спер, Гибби.

— Не, Торфи, их при мне вручали. Долохов, по знакомству.

— Понимаю, Гибби: братанство дворовой шпаны.

— Что ты говоришь, Торфи! Они уважаемые люди, государственные преступники!

— Смотря как поглядеть, Гибби. Если рассматривать не тяжесть содеянного, а побудительные мотивы, то шпана голимая, потому что действовали из хулиганских побуждений.

— Это как, Торфи?

— Из хулиганских — значит, нарушали общественные нормы для самоутверждения, не извлекая иной выгоды, а в перспективе и себе во вред. Прикинь по-житейски, Гибби, родился ли в Британии хоть один чистокровный ребенок благодаря тому, что мистер Трэверс не щадя себя убивал магловских выблядков?

— Это же совсем разные вещи, Торфи. Если только после акции мистер Трэверс...

— Нет, Гибби, после акции мистер Трэверс тоже не преумножал ряды чистокровных. Ни он, ни его товарищи по Азкабану. Оцени иронию, Гибби: джентльмены боролись за идеалы Чистой Крови, гибли в боях, гнили в тюрьме... А в результате их самоотверженных усилий пресеклось несколько старых родов и сами они не оставили наследников и уже не оставят. Азкабан награждает бесплодием...

— А ну ее, такую борьбу, — заключил Гиббон. — Мне яйца не на елке достались.

— Такую — безусловно ну ее.

— А есть другая, настоящая?

— Я к тому и клоню, Гибби. Ты ведь не думаешь, что Малфои, Лестрейнджи и другие люди истеблишмента принимали Метку, мечтая потрошить маглов, удирать от мракоборцев и сносить ночные обыски?

На честном лице Гиббона было написано, что он этого не думал. Как и многого другого.

— Нет, — продолжал Торфинн, — они вступали в респектабельную политическую группу для легального продвижения своих взглядов. Идея чистокровности, Гибби, состоит в том, чтобы жениться на чистокровных невестах и плодить чистокровных детей, и больше там нет ни-че-го! То же самое, что национальная идея у малых народов: не вступай в брак с чужими, иначе твоего народа не станет, он растворится в большом. Наши министры магии, начиная с моего предка Дамокла Роули, примерно через одного были националистами, их за это и выбрали. Некоторые начинали слишком яро прессовать маглокровок, их снимали, но все оставалось в рамках парламентской борьбы. Представляю, как перекорежило Малфоя и прочих, когда начались безумные акции за Барьером, с показной жестокостью, с вывешиванием Мосмордре, чтоб знали, кто здесь отметился. И прощай респектабельность, здравствуй, «обезьянник» Аврората...

Трэверс угомонился и стал прислушиваться.

— Вы ведь хотели власти над миром? — обратился к нему Торфинн. — Так объясните понятными мне словами, как способствует захвату власти над миром убийство детей. Или вы решили начать с приятного: уничтожить маглов, а власть над миром вам подарят в благодарность? Допустим. На убиение одной семьи вы тратили минут десять. За это время население Земли увеличивалось на тысячу человек... Попытка негодными средствами! На тот момент, когда ваш Лорд Судеб убился о младенца, маглов было больше четырех миллиардов. Ты представляешь себе четыре миллиарда? Если класть трупы поперек, плечом к плечу, то ими можно тысячу раз обернуть Земной шар. Я не спрашиваю, как вы собирались всех поубивать, ответь на простой вопрос: куда их потом деть? Оставить на месте — не вариант, начнутся эпидемии, в которых перемрут и маги вместе с книзлами и домашними собачками.

— Может, в океан? — потренировал воображение Гиббон. — Или трансфигурировать в камни?

— Гибби, я тебя умоляю! Ты же понимаешь, что при мало-мальски серьезном боестолкновении придется утилизировать уже наши трупы. Если инквизиция в семнадцатом веке загнала нас в подполье, то с электроникой выследят в два счета. Мы до сих пор живы и не разложены по склянкам препараторов, потому что стараемся не болтаться под ногами у маглов... Этим придуркам влепили пожизненное в восемьдесят первом не за идею превосходства по крови и не за убийство маглов — половина Визенгамота такие же расисты, могли дать минимальные сроки. Им не простили нарушения Статута в масштабах, угрожавших самому существованию магической Британии. Резвились, как дети в логове некроманта. А хозяин знал...

У Гиббона округлились глаза. «Точно?» — спросил взглядом. — «Да», — прикрыл веки Торфинн. Подумал, что сравнение парадоксальное: некромантией баловались как раз Волдеморт и его приближенные, и тем не менее против сквиба дяди Харви они дети.

Трэверс беззвучно плакал, откинувшись на ящики, у которых пристроил его Гиббон, и уронив голову на грудь. Торфинн снял с него силенцио.

— Один ответ, и можешь идти. Что здесь произошло?

— Ничего, — с кривой усмешкой сказал бывший сотник. — Ничего такого, чтобы Гвардия разбежалась без порток. Писарь принимал душ и увидел момент, когда его метка менялась. Вроде змея у него ползала... Думаю, показалось, но его пробрало. Очень сочно и очень нервно мне все описал, мы сравнивали наши метки, высказывали предположения... Скорее всего, подслушал часовой у палатки, а может, кто в каптерку забрался за сухпаем. Мы спохватились, когда в лагере началась беготня. Придержали одного сопляка, он уже «точно знал», что Гарри Поттер поразил Лорда в поединке и ведет сюда армию.

— Гарри Поттер, великий и бесконечно светлый, — сказал Торфинн. — Армию. Со станковыми экспеллиармусами. И именно сюда. Сколь причудливы извивы фантазии, когда личный состав недостаточно занят... Я вас не задерживаю, мистер Трэверс. Гибби, верни ему палочку.

— Иди и больше не греши, — с пафосом добавил Гиббон, вряд ли подозревая, кого цитирует. Зацепил ухом у какого-нибудь уличного проповедника.

Трэверс побрел к выходу, сгорбившись и повесив руки, как протезные.

— У вас есть куда идти? — проклиная себя за мягкотелость, спросил Торфинн.

— Какая разница, — не оборачиваясь, ответил Трэверс. — Я уже давно иду по дороге в Азкабан.

Поднял руку с палочкой и безразлично произнес:

— Авада кедавра.

— Второй раз вижу и второй раз в голову, как будто не все равно, — заметил Гиббон, подбирая откатившуюся палочку. — Ты обратил внимание, он «аваду» сказал, как «отстаньте», а нам втирали, что нужна страсть, жажда убийства.

— У него это, может, сотая авада. А ты часто ее применял?

Гиббон стал подсчитывать, закатив глаза и откладывая результат на пальцах.

— Это был риторический вопрос, — объяснил Торфинн.

— Я понял. Мне самому интересно... Вербалка длинная, собака. Вроде эффективный закл, но пока проговариваешь, тебя нанижут и поджарят... В бою больше пяти, но меньше десяти раз, — подытожил Гиббон. — Вряд ли попал — просто кидал на подавление. А глаза в глаза троих заавадил, и за каждого не стыдно... Торфи...

— Гибби?

— Я и за тебя подсчитал.

— А что тут подсчитывать! Один раз, на посвящении.

— Помнишь ее?

— Ночами снится.

— Ты правильно сделал, Торфи. Один труп лучше, чем два трупа, особенно если второй труп — ты.

— Гибби, я уже говорил себе все, что ты можешь сказать... Кстати, почему это я избыточно умный?

— Ты верно подметил, что в два смычка нельзя любить, можно только развлекаться. Другое дело, что в системе ценностей Дженни любовь синоним фака, и это несомненно развлечение, а количество членов говорит о востребованности красотки. После сэндвича с двумя «красными сапогами», один из которых сам Торфи, ей равных не будет!

— Среди...

— Вот не говори это слово, — перебил Гиббон. — Какая ни есть, а она чистокровная и достаточно высоко себя несет.

— Пожалуй, — согласился Торфинн. — Уборщица в притоне куда выше шлюхи в борделе. Хотя шлюхи так не считают.

— Кого интересует мнение шлюх?! — риторически вопросил Гиббон. — Я ее устрою к Твилфитту и Таттингу. Во исполнение указа «О торговле».

— Ты кое-что забыл, Гибби. Часов примерно с пяти пополудни Твилфитт и Таттинг могут забить на указы Лорда, а мы с тобой не «Красные сапоги».

— Чего-то ты не понимаешь, умный Торфи. Мы с тобой навсегда «Красные сапоги». Меня дементор будет целовать, вспомню, как мы, считай, вдвоем вынесли пятерых бойцов, которых только на курсах натаскивали три года... Вот интересно, дементоры срут?

— Натуралист!.. — подивился извиву Гиббонской мысли Торфинн.

— Я в смысле, что...

— Я понял, Гибби. Был бы интересный опыт — заставить обосраться дементора, но нам с тобой рано об этом думать. Судя по всему, Лорда прикончили в узком камрадском кругу, и так же келейненько будут определять устройство послевоенного мира. Светлых допустят, но беспредельничать не дадут. А посему прячем хабар, сдаем лагерь Малфою и сидим дома, глядим в окошко.

— Но китайца мы выпотрошим? Я обещал!

— Сегодня приоритетная задача — Малфой, остальное как успеем. Фишка не в барахле, а в том, чтобы показать Малфою лояльность в это смутное время.

— Не верю я аристократам, — признался Гиббон.

— Ты просто не умеешь с ними общаться.

— Ты, что ль, умеешь?

— Гибби, а я, по-твоему, кто? — напомнил Торфинн. — Главное, что надо знать: между мной и тобой услуги не считаются, а деньги — это серьезно, а с аристократами ровно наоборот.

Гиббон усмехнулся:

— Это типа, я могу попросить Малфоя: лорд, а, лорд, дай тонну «галек»? Ну, раз деньги не считаются.

— Я имел в виду, что деньги стоят не дороже денег. Когда их много, то не жалко. Ты окажешь Малфою услугу: не дашь разворовать лагерь. Он заплатит, даже если ситуация повернется так, что ему придется все сжечь. Он заплатит, чтобы не быть обязанным. Ты примешь деньги, и всё, сделка завершена, завтра ему скажут: «Гибби в Азкабане», а он спросит: «Кто такой Гибби?»... Ты поверни так, чтобы он остался должен услугу. Тогда в случае чего у тебя будет хороший адвокат, подкупленный тюремщик и сытый дементор... Так, гвардеец, ты слушай, а приказ выполняй! Твой темпус давно прокис. Пять минут, — напомнил Торфинн. — Пакуй хабар, и разбегаемся!

Покойного Трэверса он превратил в кусок щебенки, вышел из палатки и втоптал в дорожную отсыпку. Тем временем Гиббон, вооружившись парусной иглой, прошил бечевкой горловину мешка с мантиями.

— Я ему эпитафию придумал: «Сотник ста авад», а написать негде, — сказал он, когда Торфинн вернулся. — Ты когда-нибудь ставил сургучную печать?

— Он останется в наших сердцах, — пообещал Торфинн. — Нагреваешь сургуч, пока не станет как загустевший мед. Он должен не капать, а тянуться. Тогда мажешь и припечатываешь.

— И то верно, Торфи. Куда его еще, Трэверса? Одинокий кровавый маньяк. Так хоть гадить на могилку не будут... Я боюсь, что печатка прилипнет.

* «Кто в замке король» — игра кто кого вытолкнет, как наш «Царь горы».

** Долохов в шутку энглизирует «бред сивой кобылы»: The bread of sieve cable.