Сучий сын (джен)

Для Тома эта скверная история началась две недели назад. Для его матери — на четыре с лишним года раньше: с той самой поры, когда она была больше не одна, а с маленьким мальчиком или девочкой. Тогда она еще не знала наверняка. И какое-то время даже чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ее жизнь не казалась ей чем-то особенным и притягательным; на самом деле, забота о маленьком Томе и была всей ее жизнью. И она вкладывала немало сил, чтобы соответствовать представлениям, какой должна быть хорошая мать. С работы она ушла, когда живот начал смущать всех коллег и даже начальника, который не горел желанием потерять такую замечательную, просто незаменимую работницу, как Клэр Тендер. И это конечно же не было связано с тем, что приходилось ей платить ни за что или, если она правильно тогда услышала, за паразита, нагулянного непонятно от кого, непонятно в какой подворотне, непонятно под чем. Не стоило ей запоминать тех слов, но она отчего-то так и не смогла отпустить злость и обиду.

Но для Тома все началось в тот прекрасный день, канун Рождества. Первого Рождества, которое малыш мог оценить по достоинству, глядеть на него более осмысленным взглядом и радоваться всему, что его окружает. Город еще в начале месяца преобразился, и не столько наступление поры холодов и постоянных снегопадов поменяло его, сколько разноцветные мерцающие огни на домах, огромные снеговики, охраняющие владения своих создателей, и песни, от которых на душе у мальчика становилось так тепло, что никакой плед не согрел бы лучше. Томас даже не всегда понимал их смысл. Но он был в том возрасте, когда слова мало что значили, и гораздо больше его окрыляли голоса, мужские и женские, сплетенные воедино красотой мелодий. Том всем сердцем любил каждый день, каждую минуту, когда он мог увидеть, услышать, понюхать, пощупать что-то новое и неизведанное; прочувствовать этот мир, ранее остающийся незамеченным. Казалось, все то, что было на свете, безоговорочно принадлежало одному только Тому. И он, как владыка, как независимый наблюдатель и исследователь должен был получить от него все, что только можно получить, и познать все, что только реально познать.

Сугробы к Рождеству стали воистину огромными; Том всегда обожал прыгать в них с разбега и закапываться так глубоко, как мог себе позволить, а после выползать с хохотом и наблюдать, как странно глядит на него мама. И в то утро малыш был особенно счастлив, когда проснулся и увидел, как куча снега свалилась с крыши. Ведь сперва ему показалось, что это Санта-Клаус, который неудачно спрятался, чтобы прийти ночью и сказать Тому, что он на самом деле замечательный мальчик и заслуживает самого лучшего подарка. Чтобы сказать, что мама ошибалась, говоря, что он непослушный хулиган, а такие подарков от Санты не получают.

Том каждый день проводил на улице, благо мороз еще не окреп. И канун Рождества не должен был стать исключением. Дуглас, кучерявый мальчишка с щербинкой в зубах и вечно красным левым ухом, был завсегдатаем дома Томаса и его мамы, и они часто ходили гулять вдвоем. И в то утро, когда для Тома все начало меняться раз и навсегда, все было как будто по-старому. Малыша не переставал удивлять тот факт, что в любой день его жизни происходили определенные повторяющиеся события, будто без них будущее, неизведанное и тайное, не запустилось бы, попросту не случилось. И это касалось не только пробуждения и засыпания; например, перед завтраком, обедом, ужином, а нередко и перед сном, они с мамой сжимали ладони одну с другой, закрывали глаза и благодарили Бога за то, что он сделал для них столько всего хорошего.

Так было и в это прекрасное утро. Тому нравилось иногда нарушать эту традицию и открывать глаза, смотреть на маму и думать о том, что она говорит о папе (во время этих ритуалов она велела сыну молчать, чтобы он не сказал какую-нибудь глупость). Ведь отец Дугласа любил повторять, что все, что есть у его жены и детей — все только благодаря ему. Поэтому, может, и в их крохотной семье все было благодаря папе? Но в глубине души Томми понимал, что мама никогда не сказала бы ему спасибо. Мама не любила говорить о нем. И Тому тоже следовало не любить.

Во время завтрака не происходило ничего необычного. Малыш не удержался и стащил овсяное печенье из коробки, а потом никак не мог доесть манную кашу, хотя, казалось, кленовый сироп должен был спасти ситуацию. Когда же Том уже почти расправился с содержимым его тарелки с зеленой полосой и динозавриком на дне (всегда такой радостью было обнаружить его выпученные глазки и шипастую спину) к дому подбежал запыхавшийся Дуглас и начал неистово стучать в окно, ведь его никак не замечали. Маме пришлось прекратить ругать Тома за то, что тот выпачкал стол и сам измазался в каше, и впустить бедолагу. Даг весь раскраснелся, до того быстро летел рассказать Томасу о предстоящей игре на улице. Клэр любезно предложила ему стакан воды и скромно улыбнулась. Том любил, когда мама вела себя подобным образом. Ее улыбка пробуждала столько тепла и любви в малыше, что ему хотелось петь и крепко обнимать дорогую мамочку. Он ни капельки не расстраивался, когда эта любезность и радость посвящались не ему, а кому-то другому, не настолько близкому и любимому, как родной и единственный сын. Но порой все же чувствовал, что что-то здесь не так. Фальшь всегда очень смущала его.

Вскоре Том вместе с приятелем убежал гулять. Клэр была рада доверить сына Дугласу, ведь тот был старше, крепче, сильнее… Или мама просто нуждалась в отдыхе и тишине, которых Том лишал ее без злого умысла, но с завидной регулярностью. Так или иначе, с Дагом было интересно проводить время. Без него Тома не принимали в свои игры другие мальчишки, такие же взрослые, как он сам. Они и так соглашались не очень охотно, а без приятеля могли и обидеть. Как тот курносый дурак с вечно слетающей шапкой, имя которого малыш попросту не захотел запоминать. После того, как он докрасна натер Тому щеки снегом, отпало всякое желание знакомиться и дружить. К счастью, Даг тогда вступился. Как же он уверенно махал кулаком и ругался, Томас наглядеться не мог. Дуглас в компании считался негласным лидером. Наверно только поэтому кроха и продолжал веселиться с ними. Ведь в глубине души Том понимал, что был бы и рад не приближаться к более взрослым мальчишкам. Но на их улице он был единственным настолько маленьким ребенком, кого родители отпускали гулять одного.

В тот знаменательный день они всей ватагой играли в снежки. О, кто бы знал, сколько удовольствия Томас получал от этой игры. Они с Дугласом занимали оборонительные позиции почти всегда, ведь Тому было запрещено бегать слишком быстро и долго. И это был, пожалуй, единственный наказ матери, который он выполнял всегда и беспрекословно. Они по обыкновению засели в их самодельной, но очень надежной крепости и обстреливали пробегающих противников, старающихся уничтожить их обитель, а их самих взять в плен. Но знали ли враги, как серьезно был настроен Томас и его верный компаньон и защитник? Ох, конечно же нет! Вооружившись лопатой, он кидал комья снега точно в цель. Далеко не всегда (почти никогда) не попадая по мальчишкам, но он ведь был и не обязан делать их своими целями, правда? Дуглас искоса посматривал на малыша и широко улыбался ему, когда их взгляды встречались. Вечно красное левое ухо вылезало из-под шапки напарника, и Том думал, как было бы здорово продеть в него огромную пиратскую серьгу и поиграть летом почти точно так же, как и сейчас, только отбиваясь не снегом, а палками. Том надел бы повязку на глаз, и никто бы не отличил его от самого настоящего кровожадного пирата.

Но в тот же миг, когда Том засмотрелся на приятеля и погрузился в мечтательные мысли о будущем, Дагу швырнули снежком в голову. Шапка слетела и повисла на тоненьких завязках на его шее. Верный друг пошатнулся, вскрикнул и повалился в снег с закрытыми глазами. Такую потерю стерпеть было попросту невозможно. Какой удар, какая подлость! От них стоило ожидать такого, но Том оплошал и теперь видел, как его напарник, доблестно сражающийся за свободу и независимость их крепости, выдыхал последний в своей жизни воздух. Том бросился на колени перед ним, старался как можно более правдоподобно кричать своим достаточно высоким (от горя, конечно же) голосом: «Дуглас! Дуглас!» и максимально реалистично молил о том, чтобы его друг оказался жив. Дуглас, к великой радости, не погиб, а был лишь серьезно ранен. Его блондинистые волосы прикрывали заснеженный лоб, чтобы не травмировать ничью психику. Он окинул голубыми глазами Тома и произнес, хрипя от, должно быть, невыносимой боли: «Том… Берегись!», после чего резко отшвырнул его подальше. В голове малыша все смешалось: сугробы, белое небо, верхушки деревьев, их крепость и крыши домов — все стало одним большим единым целым.

Томас очнулся, когда игра подошла к своему пику. Не на жизнь, а на смерть боролись в снегу Дуглас и Фрэнк — мальчишка с обветренными губами и смуглой кожей, хотя, конечно, более светлой, чем у Коула, который жил не на их, а на соседней улице, и часто без всякой радости присоединялся к игре. Даг запрыгнул на Фрэнка и сжал ногами его тело, старался схватить руки противника, но тот уже успел зачерпнуть в них пригоршни белого ледяного песка и бросить их прямо в глаза злейшему врагу. Ослепленный Дуглас вновь повалился на землю. Томми в ярости стиснул зубы. Нет, своих он в обиду никогда не давал и начинать не собирался! С отчаянным рыком он бросился на Фрэнка и так искусно вдарил ему головой в живот, что тот, пожалуй, очень даже реалистично вскрикнул. Из треснутой губы Фрэнка потекла кровь, но он поспешил ее слизнуть, чтобы враг не видел не только его слез. Том в отвращении поморщился; до чего жалкое и противное зрелище!

Обернулся на Дугласа — а тот уже целился снежком в какого-то незнакомого мальчишку, ногами разбивающего прекрасную башню их крепости. Приятель стоял на коленях, весь белый от снега и ужаса, ведь погибало их величайшее творение, а для создателя нет ничего страшнее, чем гибель своего дитя. Это Тому тоже говорила мама, кажется. Но не время было вспоминать, нужно было что-то делать! И только малыш нашел утопающую в сугробе лопату, Дуглас метким броском в глаз смел обидчика с радаров. Конечно, стрелять по головам было запрещено правилами, но… Но не он первый нарушил их! Мальчишка, рушивший крепость, оказался девчонкой (под курткой она прятала косу, но не слишком удачно), резко вскочившей с места и с ревом рванувшей прочь. Том ощутил, как ему вдруг становится неловко; конечно, в голове он воспринимал их снежную битву как нечто масштабное, но ведь это была лишь игра. А в играх никто не должен плакать, иначе зачем вообще все затевалось, если не для веселья? Но Даг и бровью не повел.

Приятель в тот день очень долго смеялся. К нему присоединялись и Коул, и Фрэнк, и тот противный мальчишка, обидевший Тома. Даже он присоединился к общему веселью, и никто не гнал его из игры. Томас тоже посмеялся над зареванной девчонкой; все-таки выглядела она очень глупо. Но на самом деле ее было попросту жалко. Правда подумал об этом Том только тогда, когда пришел после прогулки домой. И мама поругала его за то, что он притащил на себе снег и затопил всю прихожую. До этого ему было весело так же, как и другим.

— Сегодня в шесть мы с Дженни и Мартином пойдем на центральную площадь кормить бездомных, Том, — говорила мама, несколько успокоившись.

Она помогла сыну снять его новую, еще почти не ношенную красную курточку, покрытые белыми тающими комьями сапоги, уже достаточно потертые, но еще не промокающие, если только не зачерпнуть в них снег (что Том периодически делал, хотя и не намеренно), и толстые штаны на подтяжках, которые при ходьбе издавали такой противный шаркающий звук, что все мальчишки обращали на это внимание. К счастью, Томас практически не бегал, а если и бегал, то очень медленно, и никто не смеялся над ним. Свои заснеженные шапку и варежки малыш кинул на батарею и, хоть одна из них и провалилась за нее, доставать не стал. Вряд ли это закончится чем-то плохим, сказал себе Томми, и повесил рядом мокрые колготки. И в самом деле, как только умудрился настолько сильно промокнуть, подумал он, пожевывая губу.

Пока мама вытирала лужу в прихожей, Том успел переодеться и прибежать обратно, ведь наверняка была нужна помощь на кухне! Бездомные, эх… Отвечать маме не хотелось. Клэр не испытала бы огромной радости, узнав, что ее драгоценный сынок не разделяет того же энтузиазма, что и она. Стоило ли тогда ее расстраивать, тем более в ее любимый праздник? Мама много раз за этот месяц объясняла Тому, почему так важно пойти и накормить бездомных вкусным ужином, поговорить с ними и пожелать счастливо провести Рождество. И малыш понимал, может, не столько смысл слов, сколько ее желание сделать одиноким людям приятное. Ведь вряд ли у кого-то из них был такой вот хороший и любимый, пусть и маленький Том, который делал бы их жизнь веселее и радостнее. Видя, как горят ее глаза, Томми не мог не улыбнуться; когда мама не ругалась на него, а была в приподнятом настроении, ему самому становилось теплее на душе. И все же идти к бездомным, когда на улице уже стемнеет, он не слишком хотел и немного, совсем немного боялся.

Мама уже положила в огромный пакет мандарины, яблоки и несколько бананов. Она еще с утра не разрешила забрать что-то вкусное себе, и этот наказ был таким строгим, что Том не решился его нарушить. Или же…

— Том, ты все-таки открыл коробку с печеньем! — раздался вдруг недовольный возглас мамы. — Я же говорила, что это не для тебя! Не стыдно?

Тому было стыдно. Может, не так сильно, как хотела того мама, но его щеки горели малиновым. Хотя скорее всего это было от холода, нежели стыда, но ведь одно другому совсем не мешало? Клэр прошла мимо сына и слегка потрепала его за волосы. Казалось, несмотря на его баловство и непослушание, у нее было хорошее настроение. Том поглядел на маму и улыбнулся ей. Хоть она не смотрела в его сторону и уже убрала руку с его головы, все равно хотелось, чтобы она почувствовала его радость и поняла, что ему приятно. Она потянулась за другой коробкой печенья, благо до той Томми не успел добраться и вскрыть ее. Кончик маминой косы щекотнул Тому нос, и малыш усмехнулся. Мама рассказывала, что, когда он был совсем маленьким, любил играться с ее русыми, заплетенными в толстую косу волосами. Пристально следил за тем, в какую сторону она качалась, а потом резко хватал руками и сжимал в кулаках. Вел себя, как котенок, перед которыми махали привязанной к палочке лентой — так говорила Клэр, и это воспоминание пробуждало на ее лице улыбку.

— И как теперь, интересно, нести эту пачку? — задумчиво протянула мама, после чего высыпала в миску оставшееся овсяное печенье. В глазах Тома даже огоньки забегали; малыш очень любил это лакомство и определенно был готов избавить маму от этой проблемы и съесть абсолютно все содержимое этой не такой уж и большой коробочки. Но она конечно же знала, что именно нужно сделать. Она просто любила немного поворчать, Том уж точно об этом знал. — Вот представь, что ты бездомный, и тебе протягивают уже открытую пачку с печеньем. Думаешь, тебе было бы приятно получать объедки?

Том подумал и решил, что ему было бы все равно. Открытая или не открытая, какая разница, если это все еще коробка, в которой лежит вкусное печенье. Но с мамой спорить все равно было бесполезно, поэтому он опять промолчал. Обычно ему нравилось болтать, даже если только себе под нос. Но сегодня Томми чувствовал, что внутри него зреет какое-то странное ощущение, причем еще с самого утра. Но он не мог понять, что же это, и все время отвлекался на что-то более приятное. Как и всегда, когда ему что-то не нравилось. Но со временем ему не становилось легче, и сейчас, когда мама заговорила о не самом радостном для малыша событии, он вновь пришел к выводу, что ему не хватает чего-то. Или кого-то?..

Том не любил концентрироваться на внутренних беспокойствах, гораздо больше ему нравилось наблюдать за тем, что происходит снаружи, в этом огромном прекрасном мире. И потому ему сложно было сразу понять, что же не так. Малыш призадумался. Когда, после снежного побоища, Даг уходил домой, его звала мама, миссис Бёркл. Но дома его ждали еще совсем крохотная сестренка (она даже не умела ходить!) и строгий отец, который часто до красноты оттягивал сыну ухо; Том лично наблюдал это, когда был в гостях. И мама Дугласа вряд ли горела желанием идти в темноте с парой странных людей, лишь раз приглашенных на чай, кормить бездомных, которых не устраивает даже открытая коробка с овсяным печеньем. Нет, вечером они наверняка все вместе соберутся за одним столом в их большой светлой гостиной и будут петь рождественские песни, есть вкусную еду, играть в настольные игры и просто веселиться. И Даг, несомненно, будет охотиться всю ночь на Санта-Клауса и не сомкнет глаз. Он сам во время прогулки рассказал об этом и даже звал Тома поучаствовать! Чтобы поутру разделить добычу на двоих. Нет, не тушку Санты, конечно же, а подарки, огромную кучу красивых подарков, завернутых в яркую бумагу с рисунками и завязанных яркими лентами. Ох, как же Том хотел согласиться и встретить это Рождество так же весело, как Дуглас!

Но их семья не была такой, как семья Дугласа. Тому нравилось быть одним единственным малышом у мамы, и брата или сестру он ни разу не просил. Но все же пару раз он представлял, как бы было здорово возиться с младшим или младшей и подавать пример точно так же, как Дуглас подавал крохотной Пегги. Хотя сестру Тома уж точно не назвали бы таким нелепым именем! Нет, дело было не в этом. Отец друга был действительно строгим, и он ругался даже чаще, чем мама Томаса, но… Но когда летом Даг позвал Тома на озеро ловить рыбу (плавать малыш совсем не умел, хоть и очень хотел научиться), то его отец пошел с ними и даже выручал, когда они запутались в леске. Мистер Бёркл много работал, но он каждый вечер приходил домой и рассказывал разные истории, иногда веселые, а иногда такие, над которыми смеялись только он сам и его жена. И Том часто представлял, что его семья могла быть такой же радостной по вечерам, если бы только его папа был здесь. Мальчик поджал губы. Вмиг ему стало так грустно, что он даже думать забыл о любимом печенье.

Папу Том не видел уже несколько месяцев. Последний раз был в начале то ли сентября, то ли октября, когда они вместе и купили малышу его новую красную курточку, чтобы зимой было в чем выйти погулять и не замерзнуть. После прогулки папа привел Тома в мотель, где он остановился на некоторое время, ведь в этом городе он уже давно не жил. В тот день было не очень весело, ведь игрушек отец попросту не имел, но он накормил сына вкусной пиццей и почитал книгу про пиратов, да такую, в какой мама не позволила бы даже картинки полистать, если бы они там были! О, сколько интересного происходило на страницах этой книги: драки, перестрелки, карта с сокровищами и настоящая черная метка!

К сожалению, папа прочел не так много, как хотелось бы Тому, но он сказал, что обязательно продолжит в другой раз. С того дня Томми не видел отца, как бы ни высматривал его среди прохожих на улице, сколько бы ни выглядывал в окно, ни ходил вместе с мамой по городу. Стоило бы спросить ее о том, когда же папа приедет, ведь самому Тому он ничего не сказал, однако каждый раз она так злилась и ругалась, что малышу становилось не по себе. Он очень сильно любил маму, но папу ни каплей меньше, как любит каждый ребенок, всем своим сердцем. И пусть оно у Тома было не самым здоровым, как и у мамы, любить оно умело и никогда не сомневалось во взаимности. Или почти никогда. И это Рождество Том в глубине души мечтал встретить так же, как Дуглас: вместе со своей семьей, без всяких исключений. Однако отец так и не приехал. Он не обещался, как и всегда, но малыш не переставал верить и ждать.

— Мам… А папа приедет сегодня? — спросил в нерешительности, поглядывая на печенье и понимая, что ему в самом деле больше не хочется его заполучить любой ценой. Даже кусочки шоколада не пробудили желание облизать их.

— Что ты мне говоришь? — мама тем временем успела достать из духовки огромную запеченную индейку, которую со всех сторон обложила картофелинами и порезанной морковкой, и теперь тыкала в нее вилкой с двумя зубами. Интересно, что бы на это сказала сама индейка, если бы только умела разговаривать?

— Папа… Он приедет?

— Давай не будем портить праздник друг другу.

Мама всегда пугала Тома своим холодным тоном. Если она хотела показать, что рассержена и лучше замолчать, то она делала это весьма умело. Малыш понимал ее практически с полуфразы или же полумысли. Например, сейчас она наверняка имела в виду, что, если Том продолжит спрашивать ее о папе, то она обязательно накажет его. Лишит сладкого или запретит видеться с Дугласом, он не знал, но непременно прекратит быть ласковой и любящей, пока Томми не попросит у нее прощения. Это всегда расстраивало сильнее всего.

— Да… Давай, — протянул Том тихо спустя некоторое время. Если мама в самом деле была в хорошем настроении, то, пожалуй, папу не стоило сегодня ждать. И в ближайшие дни тоже. Может, он и на Новый Год не собирался приезжать и — малыш вновь поджал губы — на День Рождения сына тоже, возможно? Томми подумал, что хотел бы как можно скорее перестать думать о любимом папе и вернуться в реальный мир, все такой же прекрасный, как и раньше, только чуть более пустой.

По кухне распространился аромат запеченной индейки, и Том наконец признал, что жутко проголодался. Конечно, мама наверняка большую часть отдаст бездомным, но, может, она не поскупится и поделится вкусной едой с ним? Иначе Томми, должно быть, сам согласился бы стать бездомным. Но, к счастью для малыша, Клэр увидела, какими голодными глазами смотрит он на индейку с картошкой, усмехнулась и вновь потрепала мягкие волосы сына, после чего отрезала специально для него самую любимую его часть — крылья — и выпустила в кухню бурный поток пара, устремившийся так быстро вверх, что Том на какое-то время засмотрелся на этот кружащийся в воздухе вихрь.

Томми, подобно маленькому непослушному волчонку, совершенно не умел ждать, пока остынет еда, и сразу же бросался на нее, как только мог ее достать. И сколько бы мама ни говорила ему прекратить так поступать, и сколько бы раз малыш ни обжигался, все равно, с самого того момента, как он научился держать ложку и вилку самостоятельно, Том не мог набраться терпения и выждать подходящего момента. И потому мама, положив оба индюшачьих крылышка и несколько картофелин в самую чудесную по мнению мальчика тарелку — его собственную, убрала ее подальше от его глаз — на подоконник.

— Помоги мне положить печенье в пакет, — сказала она после, и ее улыбка и прищур не понравились Тому. Она проверяла его на прочность, однозначно! И не стыдно ей было так издеваться? Томас надул щеки, чтобы она познала всю обиду и недовольство, которые он только что испытал и, несмотря на все это, принял вызов! Как настоящий герой, не поддающийся соблазнам. И провокациям.

Мама вскрыла еще одну коробку. И Тому пришлось держать бумажный пакет открытым так долго, пока она не пересыпала все до последнего печенья. Он с тоской на душе чувствовал, как с каждым мгновением на дно опускалась вся эта вкуснятина. Мама с хрустом закрыла пакет, и больше малыш даже не видел, как печенюшки лежали внутри и наверняка смотрели бы на него, если бы только было чем. И они несомненно просили съесть их. Но вдруг случилось невероятное: мама тихо посмеялась, наклонилась к Тому, поцеловала его в еще надутую щечку и положила на стол одно-единственное печенье.

— Купим еще, Том, не расстраивайся так, — произнесла мама с радостью и непонятным Тому наслаждением. Но ему показалось, что она все же не издевалась над ним. И чмокнул ее в ответ, улыбнувшись.

После обеда Клэр уложила сына спать и продолжила приготовления к вечеру. Ей еще многое нужно было успеть сделать. Том понимал это и не мешался, хоть сегодня совсем не мог уснуть. Почти все его мысли были заняты предстоящим праздником. Что его ждало после того, как они вернутся домой? Это ведь не очень поздно произойдет? И они встретят Рождество, хотя бы отдаленно похоже на то, как это произойдет в семье Дага? А Санта? Мама ведь не всерьез тогда говорила, что Томми не заслужил подарка? Или в самом деле придется теперь с боем отбирать его? Прийти к Дугласу и охотиться с ним не представлялось малышу возможным; он еще ни разу не выбегал на улицу ночью, тем более один и втайне от мамы. А вдруг и Дуглас попал в черный список Санта-Клауса? Интересно, а взрослые тоже попадают в этот список? Папа в нем есть, если мама злится, когда речь заходит о нем? А когда он приедет, дочитает ли историю Джима и его матери? Они едва ли успели спастись тогда от пиратов, а вдруг их потом настигли? Том об этом даже не знал. А покатает ли папа на спине, когда вернется? В прошлый раз это сильно подняло настроение и, может…

Том шмыгнул носом, отмахнулся от этой мысли и повернулся лицом к стене, где прямо над кроватью висела большая карта. Пусть не сокровищ и даже не мира, а только их огромной-преогромной страны, Томасу нравилось глядеть на нее и на нарисованных маленьких животных, изображенных на ней. Интересно, где сейчас был папа? Рядом с медведем-гризли или, может, с бизоном? Или даже с тюленем? Тому точно не хотелось бы провести это Рождество с тюленем, так что этот вариант он быстро отмел. Тяжело вздохнул. Где бы папа ни был, он наверняка сейчас очень занят. Но, может, он хотя бы позвонит? Не так ли это тяжело, когда рядом с тобой гризли? Том надеялся увидеть папу, его сосредоточенное, но немного смущенное лицо, а, оказавшись у него на руках, трогать щеки, покрытые щетиной. И смеяться над тем, какой колючий ежик его папочка. Хотя если бы он только смог услышать его голос, малыш уже почувствовал бы себя намного счастливее. Но страх обидеть маму был слишком силен, чтобы Томми решился рассказать ей об этом.

Проснулся Том от маминого голоса над ухом. Она уже оделась и была готова идти на улицу; первое, что малыш увидел, когда протер слипшиеся веки, оказалась улыбающаяся мордочка оленя на свитере мамы. Блики в огромных карих глазках и круглый красный нос напоминали Тому себя во время насморка, а длинные ушки каждый раз невероятно веселили. Он подумал, что было бы очень здорово видеть этот свитер как можно чаще и одновременно с этим выходить гулять вместе с мамой. Небо успело стать черно-синим за то время, что Томас дремал в своей комнатке. Подобно крохотным звездочкам сыпались снежинки, мягкие и дружелюбные, готовые уже завтра утром стать частью доброго снеговика-охранника или новой надежной крепости, а может быть орудием в руках коварного мальчишки, намеревающегося выстрелить снежком прямо в голову.

Клэр помогла сыну собраться, а после они вместе спустились в гостиную. К своему удивлению, Том там обнаружил настоящую елочку. Меньше, чем дома у Дугласа, но выше мамы. Такую хорошенькую и ароматную, что от радости он даже в ладоши захлопал. Она была лохматой, совсем как сам Томас, когда он просыпался после долгой и наполненной сладким сном ночи. Неужели мама наконец купила ее, чтобы нарядить в честь Рождества? После стольких уговоров вместе поехать за ней? И их дом теперь будет чуточку красивее?

На кухне сидели и пили чай с чем-то вкусным на тарелке (в приглушенном свете Том не увидел, с чем именно) Мартин и Дженни — супружеская пара, пожалуй, единственные мамины друзья. Да, Томми в самом деле видел их единственный раз за свою жизнь до этого, когда Клэр приглашала их на чай, но она много рассказывала об их общении в церкви. Кажется, она говорила, что именно там они и познакомились, во время очередной службы, на которую мама пошла одна. Том многого не понимал, но чувствовал, что для нее эти люди были важны. Он не знал о том, что в свое время от мамы отвернулось большинство ее других друзей, а с бабушкой и дедушкой малыша она не поддерживала контакт и не заговаривала о них точно так же, как и о папе. В глубине души Том, возможно, и догадывался, как на самом деле мама была одинока, но тогда это чувство ему было неведомо. Он редко оставался совсем один, но в эти короткие моменты Томми ощущал себя совершенно не в своей тарелке — это выражение мальчику очень нравилось, ведь его тарелка, по его собственному мнению, была безумно красивой, а, когда вокруг никого не было, никакое чувство прекрасного не помогало.

Мартин был старше мамы, Дженни же казалась ровесницей; ей можно было бы дать не больше сорока лет, если бы только Том умел определять на глаз возраст. Лицо Мартина покрывала аккуратная темно-рыжая борода, волосы на голове при определенном освещении казались то каштановыми, то с рыжеватым отблеском. Издалека кажущиеся черными, глубоко посаженные глаза, скрывающиеся за толстыми линзами очков, немного пугали Томаса. Пусть взгляд у мужчины был добрым, пожалуй, даже ласковым. Дженни же выглядела простой, неискушенной роскошью женщиной. У нее было круглое лицо, чуть суховатые мышиного цвета волосы, а левый глаз слегка косил. Она нравилась малышу больше своего мужа; когда Том впервые ее увидел, захотел легонько потрепать за пухлые щечки, но, стоило ей сделать это вперед него, он отказался от идеи, ведь жест оказался менее приятным, чем представлялось в голове. Своих детей у пары не было, и Томми решил сам для себя, почему. Когда они оборачивались на него, на их вечно спокойных лицах отображалось странное снисхождение, от которых малышу становилось не по себе. Он, конечно, не видел, как Дженни и Мартин смотрели на других детей, но отчего-то был уверен, что точно так же.

— Тебе нравится елка, Том? — спросила мама после недолгой паузы. Рядом с зеленой красавицей стояла большая картонная коробка, из которой выглядывала пурпурная мишура. Внутри Тома все трепетало от предвкушения. Он не мог не расплыться в улыбке, хотя гости определенно вызывали в нем смущение и чувство какой-то потерянности. — Это Мартин ее принес, в качестве подарка на Рождество. Подойди, скажи дяде «спасибо».

Том не считал себя робким и уж тем более трусливым. Как бы неловко он не чувствовал себя в присутствии малознакомых людей (папа говорил, что с такими нужно быть очень осторожным), поблагодарить за прекрасную елочку он был просто обязан. Иначе мама бы наверняка грозно нахмурилась. Потому он и подбежал к Мартину и выставил ладонь вперед, чтобы хлопнуть по его собственной. Они с Дагом часто так делали, и Тому очень нравился этот прием. Однако Мартин не поддержал это начинание. Но и тогда малыш не растерялся.

— Спасибо, дядя! — чуть ли не выкрикнул он, растягивая губы в широкой улыбке, после чего поспешно спрятал руки в карманы своих коричневых штанишек. А затем поглядел на Дженни и, подмигнув ей, сказал: — Привет, Дженни.

Может, это была не совсем та реакция, которой ожидали мама, Дженни и Мартин, но Том остался довольным собой. Порой он мог бывать слишком шумным и непоседливым, что вгоняло в краску Клэр, но малыш не задумывался о том, что это приносило кому-либо дискомфорт. Даже когда маме запретили брать его с собой в церковь на воскресные богослужения, он нисколько не расстроился; все равно ничего интереснее пения хора там, по мнению Томаса, не было. Хотя мама тогда выглядела разозленной и расстроенной, пусть и не на него.

— Раз теперь все готовы, пора выдвигаться, — скромная улыбка Мартина не нравилась Тому. В ней всегда виднелась неприятная мальчику фальшь. Когда мама, будто из последних сил, натягивала точно такую же улыбочку, малыш даже обижался на несколько минут. Словно она собиралась его обмануть, но не была достаточно хороша в этом.

— Мартин, возьмешь сумки? — но при этом взрослые ничего не замечали. Мама заговорила с ним совершенно непринужденно. — Том, беги вперед, обувайся. Нам уже пора.

— Мам, а мы надолго?

— Запомни, мой мальчик, — однако вместо Клэр Тому ответил все тот же Мартин, — нет спешки в добром деле. Ты никогда заранее не узнаешь, когда пора остановиться.

Томас в задумчивости почесал висок. Мартин в прошлую встречу запомнился ему как человек, порой говорящий совершенно непонятные и неконкретные вещи, от которых только сильнее путаешься. И еще он иногда называл малыша «мой мальчик», совсем как сейчас. Стоило ли говорить, как Том не любил такое обращение? Он никогда, ни при каком раскладе не почувствовал бы себя мальчиком Мартина. Тем более так, пусть и очень редко, Томми называл папа. Малыш зажмурился и помотал головой. Прочь, мысли, прочь.

— Это значит «до девяти»? — сказал он, невинно улыбнувшись. А вот подобие улыбки Мартина явно увяло. Однако Дженни усмехнулась.

— Он просто ребенок. Не жди от него никаких жестов доброй воли. Он еще не знает, что это такое.

— Дженни права, — мама наконец соизволила вмешаться, пусть Том не заметил, чтобы она встала на его защиту. Тем не менее она взяла сына за руку и повела одеваться в прихожую. — Том еще ничего не понимает. Поэтому мы и идем вместе, чтобы он понял. Да ведь, Том?

Малыш хотел было пожать плечами, но мама вовремя накинула на него куртку, и ее друзьям ничего не открылось. Может быть, он в самом деле мало что понимал, а, может, не хотел, чтобы странные дела взрослых стали для него чем-то очевидным. Ему нравилось думать, что мама хочет порадовать людей на улице и порадоваться сама, зачем еще что-то нужно было знать? Чтобы вырасти и стать таким же, как Мартин? Говорить заумные слова и отвечать, когда не спрашивали? На такой ответственный шаг Том был просто не готов пойти. Впрочем, идея погулять по центральной площади, когда на улице уже стемнеет, ему приглянулась. Как-никак, до Рождества оставалось совсем немного времени, нужно было ловить момент. Самое время было ощутить в воздухе аромат волшебства и корицы. Так и нечего ждать, решил Томми. Пора гулять!