Заветный хутор (джен)

Галя очнулась и открыла глаза. Судя по всему, она сидела на полу. Тело было слабым, ватные ноги отказывались сгибаться, мысль каплей обтекала мозг и билась о череп. Яркое солнце сквозь идеально прозрачные окна освещало сияющую чистотой комнату.

Удивления было недостаточно, чтобы Галя поднялась на ноги. Её остановившийся взгляд пронизывал пространство прямо перед собой, не интересуясь состоянием своего же тела. Было что-то механическое в редких случайных движениях: моргание через равные временные промежутки казалось необычно осознанным.

«Раз, два, три», — глаз закрывало сперва боковое веко, а потом верхнее и нижнее. Открывался глаз через три секунды в обратном порядке. Взгляд тоже изменился — внезапно лишившиеся плесени и пыли стены были тут ни при чём: в момент моргания пространство как будто разбивалось на кадры, между которыми оказывались явственно заметны чёрные промежутки. Но это было не всё. Отчетливая рамка красного цвета, будто автоматическая фокусировка в современных фотокамерах, окружала предметы. Рядом в воздухе висели письмена. Клинопись? Иероглифы? Галя была уверена только в том, что они ей незнакомы, пока не прочитала: «Ваза Фижбы — древний артефакт, сохраняющий эмоции».

«Хотите узнать больше?» — горело возле рамки. Галя протянула руку, чтобы нажать, — но то, что вплыло в область зрения оказалось уродливо увеличенной паучьей лапкой.

Страх и омерзение заставило Галю взвыть и подняться. Это оказалось не просто. Лапки разъехались в стороны, Галя упала на живот и закрутилась на месте. Больше испугавшись своего нового тела, чем ударившись, она перебирала всеми восемью тонкими черными мохнатыми ножками, пытаясь остановить вращение. Перед взглядом в беспорядке всплывали письмена: печь-самогрейка, тумба, буфет, зеркало...

«Зеркало правдивое», — гласила замаячившая с правой стороны надпись — на Галю смотрела огромная паучиха.

Нет, ничего пугающего. Вид у неё был скорее мультяшный. Абсолютно круглая, покрытая густым чёрным пухом голова: два ряда мелких красноватых глазок... Тонкие слабые ножки с черной шерстью дрожали, как у новорожденного жеребёнка.

«Хотите узнать больше», — загорелось над головой Гали, и она утвердительно кивнула. — «Покрутите ручку слева, чтобы сменить образ».

Галя протянула дрожащую лапку — тело тут же потеряло устойчивость.

Движение получилось донельзя неловким — паучиха повисла на вентиле, держась за него одной лапкой-веточкой, — вентиль повернулся, по зеркалу пошла рябь.

— Да что это такое?! — воскликнула Галя в ответ на побежавший по коже зуд. Через несколько минут она затихла.

Галя лежала на полу и, подрагивая, хватала воздух приоткрытым ртом. Пережив неприятные ощущения, она поднялась. Отражение в зеркале изменилось. Галя сперва обрадовалась вновь обретенным рукам, ногам и знакомому лицу, но... Она выглядела дико.

Волосы на голове потемнели, были давно не чесаны и слежались ёршиком, будто иглы. Лицо было чумазым, брови не выщипаны, будто со вчерашнего дня она бродяжничала несколько лет.

Но хуже всего было то, что покрывавший тело паучихи пушок никуда не исчез, а превратился в шкуру, черных мех которой закрывал наискосок левую половину тела от плеча до бедра, оставляя обнаженной правую грудь и лишь слегка прикрывая зад.

Странное зрение паучихи тоже никуда не делось — глаза из серых стали абсолютно чёрными, в центре тёмной радужки горел красный зрачок. Довершала новый образ огромная дубина, которая уверено лежала в руке и не доставляла неудобства, пока Галя её не увидела. Красной надписи рядом с ней не было. Показав своё отношение к любому виду оружия, Галя отбросила дубину, взвизгнула, потянулась к вентилю, чтобы сменить образ, и отдёрнула руку — изменения были непредсказуемы.

— Нужна подсказка, — она попыталась договориться с неведомым, но ничего не изменилось. Она заныла от страха, зажмурилась, схватилась за вентиль и крутанула, вложив все силы в движение кисти.

На этот раз боли она не почувствовала, лёгкий, едва заметный зуд не в счет — просто ощущение движения на коже. Когда Галя открыла глаза, в отражении стояла селянка в глубоко надвинутом на лоб платке, длинной юбке и пушистой от изношенности душегрейке. Этот костюм прибавлял ей лет сорок, и всё-таки больше крутить вентиль она не решилась. Следовало взять себя в руки, найти одежду, переодеться и убираться отсюда подобру-поздорову, и к чёрту наследство.

Галя отвернулась от зеркала и ещё раз удивилась тому, как изменился дом, — некрашеные бревна, несмотря на возраст, были светлыми, пакля поверх аккуратно пробита белым канатом. Обстановку нельзя было назвать старомодной. В том, как были расставлены антикварные предметы и как они сохранились, чувствовалась знающая и заботливая рука.

— Зараза! Даже в прощальном письме не могла предупредить: «Не трогай, внученька, стены». А ещё бабушка называется, — ругнулась Галя и принялась теребить застёжку душегрейки.

Хуже всего было то, что её одежда: оранжевая свободная рубашка, узкие джинсы и затерявшиеся где-то кружевные трусики, — исчезли. Галя была уверена, что оставила их недалеко от порога. Она вышла в тамбур и отмахнулась от заплясавших вокруг предметов красных рамок и надписей: самозаполняющийся холодильник, саморазжигающаяся плитка, самоочищающиеся вёдра-отстойники, сушильный шкаф — эта техника её не заинтересовала.

Она подзависла немного, разглядывая убранство аккуратной кухоньки и платяной шкаф с обувницей возле дверей, и вышла на террасу. Её зрение изменилось — не только рамки, теперь некоторые линии повторяли контуры отсутствующих предметов, а возле этих каркасов горел предупредительный сигнал — восклицательный знак внутри треугольника.

«Волшебный олень благородного происхождения по кличке Евлампий Романыч отсутствует», — успела прочитать Галя, прежде чем окончательно решила не реагировать на подобные провокации.

«Кролики, шизики, мусолики, гуси-лебеди обыкновенные, индюки учёные», — через несколько метров всё это стало раздражать.

«SOS. Требуется пристань!» — эти письмена заставили Галю перейти на бег.

Путь той же дорогой, что Галя проделала сутки назад, больше не был приятным: стопа проваливалась под слой плотно слежавшихся иголок, под ноги попадались вылезающие из земли корни, длинная юбка мешала, цепляясь за любые неровности, в душегрейке было нестерпимо жарко, ветки рвали с головы платок.

Галя стала избавляться от одежды на полпути к кипарису: скинула с плеч душегрейку, оборвала подол юбки — на ногах обнаружились добротные рейтузы с начёсом. Тряпки остались лежать в сосновых иглах, платок птицей поднялся на метр вверх и повис на ветке — стало легче дышать. Блаженству суждено было продлиться недолго. Кипарис едва показался ориентиром в десятке метров, когда странный шум за спиной заставил её оглянуться.

За спиной кружило и угрожающе жужжало плотное облако мошкары. Галя остановилась — нет, не испугалась бы она осам, комарью и даже мошке — у этих насекомых были чёрные, немногим толще волоса, вытянутые тела, заканчивающиеся единственным красным глазом. Короткого промедления было достаточно, чтобы беглянку догнали, Галя закричала, когда чёрные нити стали сплетаться в подол её платья.

Галя закружилась на месте, наблюдая за удлиняющейся юбкой, а потом побежала. Нет, не мошкара, а нити той самой древней черной плесени сейчас гнались за ней. Их прикосновение к телу даже сквозь одежду было омерзительным. Мысль о том, что вся одежда вплоть до рейтузов состоит из этих волосков, не сразу посетила перегруженную впечатлениями голову Гали. Она бежала, едва удерживаясь от падения, и отчаянно размахивала руками, отгоняя пытавшиеся сложиться в платок волоски.

Её руки разрушали причёску — стянутые в тугой узел на затылке волосы — они поднимались в воздух вместе с мошкарой, а потом опять сплетались. Волоски оседали на руках, обиженно прижимались и поднимались в воздух при следующем взмахе. Галя бежала изо всех сил — мошкара боялась резких движений, взлетала вверх на метр, пережидала минуту и атаковала с новой силой.

Воздух за дощатым забором знакомо волновался и рябил — это не испугало Галю, на пути домой она была готова не замечать препятствий. Она с разбегу врезалась в крепкую доску и повисла, ударившись животом. Это было больно. Мошкара обеспокоенно закружилась над хозяйкой. Если бы Галя только могла поднять голову и посмотреть в небо, она бы увидела, как роятся волоски черной плесени, как переговариваются они друг с другом, переплетаются телами.

Из последних сил она перелезла через забор и поползла вперёд. Каждое следующее движение давалось тяжелее — воздух становился плотнее, и в конце концов, протянув руку, Галя прикоснулась к глухой стене. Эта стена была такой же необычной — студенистая поверхность чутко реагировала на прикосновения, волновалась, нежно принимала пальцы и руку и всё-таки не оставляла ни малейшей надежды пройти насквозь.

Цепляясь пальцами, Галя поднялась на ноги и оглянулась.

— Ну ладно, — проговорила она, сжав кулаки. Она чувствовала себя побежденной, но не покоренной.

Нити свились в платок у нее над головой и прикрыли им плечи, нежно, почти заботливо, обняла тело душегрейка.

— Вот разберусь, как у вас тут всё выключается, и считай — кранты, — приговаривала Галя на обратном пути, бросая сердитые взгляды по сторонам.

Мир вокруг неё недоумевал, не понимая своей вины. Дом тоже то ли виноватился, то ли лебезил, пытаясь понравиться, — в самозаполняющемся холодильнике оказался любимый пломбир в вафельном стаканчике, а вода в самоочищающихся отстойниках — с минерализацией.

— Как же я мыться буду, если раздеться теперь нельзя?! — Галя топнула ножкой, но дом не принимал претензий. Он как будто вздыхал, наблюдая за новой своенравной хозяйкой. Галя подошла к зеркалу, потянулась к вентилю и так и не решилась что-то менять.

— Хоть деления бы подписали, — пробурчала она недовольно.

Прочая обстановка этой большой комнаты: печь, буфет, комод, несколько тумб, расставленных вдоль стен и длинный стол в центре — не располагала к отдыху, и Галя стала искать спальню.

Деревянная лесенка пряталась за печью. Всё как в лучших домах: достаточно широкие ступени, выкрашенные оранжевой половой краской, высота на шаг ноги, два пролёта с поворотом, на повороте — площадка. Красная надпись рядом с лестницей отсутствовала, но Галя всё равно какое-то время топталась у подножия, ставя на первую ступень то одну ногу, то другую.

Подъем дался ей тяжело — то ли сытный обед, то ли усталость брала своё, то ли неудобная одежда и манипуляции с зеркалом наложили не только внешний отпечаток — наверху было темно. Единственное окно, достаточно большое, чтобы, лёжа в угадывающейся напротив него кровати, чувствовать себя на открытой террасе, было закрыто частыми деревянными жалюзи и тяжёлыми занавесями.

«Наблюдательный пункт сорока семи миров», — гласила надпись рядом с окном, и Галя выругалась. Открывать окно тут же расхотелось. Ничего ещё, если ты наблюдаешь, а если вдруг начнут наблюдать за тобой — все эти сорок с лишним миров одновременно. Нет, на такое Галя не подписывалась.

В конце концов, для сна, которого требовало уставшее тело Гали после сытного обеда, не нужен был свет. Постель угадывалась в темноте лишь очертаниями — она определенно была большой и широкой с металлическими столбиками в изножье. Галя осторожно обошла изножье и уверенная в том, что её отдыху ничто не помешает, бухнулась на кровать. Под головой оказались взбитые подушки, постель была застелена покрывалом и верблюжьим одеялом — очень теплым, мягким и приятным, но даже это не могло скрыть того, каким продавленным был матрас.

Галя недовольно зажмурилась и завертелась, пытаясь найти себе место, пока выемка посередине кровати не вместила её полностью. Она блаженно выдохнула и открыла глаза: «Крио-камера обыкновенная. Жизненные показатели в норме. Приготовьтесь к переходу в стазис», — висела красная надпись перед взглядом. Галя вскочила с кровати, как ошпаренная.

— Ну и где мне теперь спать? — возопила она. — Не на печи же? Она у вас самогрейная. Засну и поджарюсь.

Галя замоталась по тёмной комнате, натыкаясь на мебель и безостановочно выкрикивая проклятья в адрес бабушки и всех встретившихся ей на жизненном пути, пока, прижавшись к стене, не почувствовала спиной вырастающую позади неё дверную ручку. Галя оглянулась. Открылась дверь удивительно легко — и Галя на секунду онемела, оказавшись в небольшом помещении той самой глядевшей во двор светёлки.

Большую часть комнатки занимало анатомическое кресло, напоминавшее индивидуальную спасательную капсулу, какими их принято изображать в современной научной фантастике; стены были отделаны матовым белым материалом, а по той стене, где следовало находиться окну, шла занимавшая всю стену сенсорная панель.

Кресло показалось удобным, так и звало усесться, на ручке остался уютный клетчатый плед. Галя убедилась в отсутствии у него дополнительных функций, уселась и выдохнула, собираясь наконец забыться сном: накинула плед, смежила веки.

Через несколько минут она поняла, что изображения и письмена, бегущие по экранам дисплея, мешают ей. Галя открыла глаза.

«Новый оператор распознан, для подтверждения приготовьтесь к вводу биометрических данных».

— Да, конечно. Уже бегу и падаю. Как ты выключаешься?

«Приложите руку к экрану и приготовьтесь к сканированию сетчатки».

— Выключись, я хочу спать!

«Оставайтесь на месте до прибытия комиссии и согласования плана работы нового оператора Перекрёстка».

— Да щас! — Галя встала, чтобы повернуть кресло в другую сторону от экрана, и внезапно обнаружила за его спинкой ещё одну дверь — она почти сливалась со стеной, а ручка была утоплена в полотно.

Галя недолго размышляла над тем, стоит ли открывать дверь, — возмущение происходящим прогнало сон. За дверью оказалась лестница, которая спускалась с крыши на террасу, а потом под защитой навеса — в сад.

Последние несколько ступеней Галя перепрыгнула, а потом вприпрыжку побежала по дорожке к деревянному забору. Сад был заросшим, заброшенным, дом отсюда выглядел зловеще: заколоченные окна, терраса на уровне второго этажа и высокая лестница, ведущая прямо под крышу, — зато за невысоким штакетником через дорогу стояли другие дома: обжитые и ухоженные.

— Люди! Люди, — повторяла Галя, смеясь и всхлипывая. Она была спасена.