Хвост Аримана (джен)

* * *

Махшид спала, и ей снова снился тот самый сон. Вернее, не в точности тот же, не киноплёнка, которая записана лишь однажды, а... нечто по мотивам. Она летела над бескрайней колышущейся степью, изредка расчерченной лесополосами и серыми, удивительно ровными дорогами; она видела какие-то странные здания, явно не приспособленные выдерживать удары песчаных бурь, многомесячных ливней или внезапных землетрясений. Стройные, ажурные, они образовывали правильные концентрические круги, перемежаясь ухоженными парками и открытыми водоёмами. Как именно она летела — она не видела. Никаких конструкций наподобие самолёта или цеппелина вокруг неё не было. Даже собственное тело лишь угадывалось, оставаясь как бы в тени, в расфокусе. Каждый раз это был иной пейзаж, но в конце её неизменно встречал некий голос — не мужской и не женский — и рассказывал что-то об этих местах. Обидно, что она почти ничего не могла вспомнить по пробуждении — только картинки, сам факт рассказа, и ещё этот голос. Он называл её каким-то странным, сложным именем, которое и в обычном-то мире не сразу запомнишь, а тут...

— Проснись, моя Звента-Свентана!

Что-то новое! Она почти добилась осознанности в этом сне, но голос явно хотел иного:

— Проснись же! Звента-Свентана, очнись! — голос, всегда спокойный и бесстрастный, хоть и отдающий каким-то родительским теплом, что ли, теперь был практически в отчаянии, он кричал: — ПРОСНИСЬ!

И её выбросило из сна, будто пинком. Она подскочила на кровати, ещё ничего не понимая — ни где она, ни кто она — но с радостным чувством, идущим из самых глубин: я запомнила! Я запомнила имя! Звента-Свентана! И тут громыхнуло.

Удар, чем бы он ни был, сотряс стены и даже пол с такой силой, что буквально отовсюду выбилась пыль, посыпалась штукатурка, и в комнате моментально стало нечем дышать. Сквозь стены донеслись возгласы испуга и боли. Услышав их, Махшид вскочила с кровати и, метнувшись к двери... больно в неё врезалась. Дверь заклинило, дом наверняка покосился и был готов вот-вот сложиться, как коробочка. Она пыталась выбить дверь всеми известными ей способами, но получала лишь новые и новые синяки и ссадины. Окончательно отчаявшись выбраться, она закричала и, вложив все оставшиеся силы в последний безнадёжный удар, врезалась плечом в дверь.

Чего ей стоило не грохнуться на пол и не проткнуть себя любой из образовавшихся там острых деревяшек — одному Ахура-Мазде известно. Дверь разлетелась в щепки, будто снесённая направленным взрывом, но никакой адской боли в плече, кроме той, что уже была, Махшид не заметила. Решив, что удивляться некогда, она побежала в комнату бабушки с дедушкой, чьи голоса слышала в первые же секунды. Увы, дорогу ей преградил обвалившийся потолок. Не думая ни секунды, она вновь вложила всю свою ярость и боль в удар и, хоть это и было полнейшим безумием, саданула кулаком по остаткам балки, загородившей проход. Древесина вновь взорвалась облаком щепок, не дожидаясь, пока кулак в неё врежется. Прихрамывая на одну ногу, Махшид пробралась под обвалом, свернула за угол, и в очередной раз застыла в шоке. Части дома просто не было в природе. Из-под завала доносились приглушённые крики. По улице носились испуганные и раненные люди, точно так же пытаясь найти и вытащить своих родных. Вдали уже вовсю виднелись дымные столбы пожаров.

Махшид бросилась к завалу и, помогая себе более целой рукой, пробралась к тому месту, где, как ей казалось, крики были слышны лучше всего. Несмотря ни на какой шок, она понимала, что вот так вот просто начать разбивать тут камни и доски — значит убить вообще всех. И ведь двигать весь этот мусор надо максимально осторожно, иначе тоже смерть! Один камешек вытащишь — всё обрушится! Сплюнув отвратительно пыльной слюной, Махшид подумала: вот бы оно всё просто исчезло! А люди — остались.

— Хм... Чем чёрт не шутит? — пробормотала она, затем присела на корточки и приложила обе ладони к каким-то обломкам кирпича. И ничего. Никакая ярость, никакая боль и злость не сдули завал в небытие. Силы окончательно покинули её, и она, распластавшись на холодной колючей поверхности, дала волю слезам.

Где-то далеко, ещё за горизонтом, стал слышен стрекот вертолётных винтов. Спасатели, подумала Махшид, и отключилась.

* * *

Тряхнуло их знатно — капитана почти выбило из кресла мощным ударом под седалище. Смотровые иллюминаторы мостика, ни разу не предназначенные гасить внезапные яркие вспышки, отпечатались на его сетчатках неубиваемыми розово-фиолетовыми контурами. Почему он не подумал закрыть глаза? Знал ведь...

— Ух ты!.. — донеслось из-за правого плеча. — Никогда не думал, что увижу эту красоту именно при таких обстоятельствах.

— Ты, Амир, не сильно радуйся, — буркнул Фарид, растирая веки. — Нам отсюда ещё падать. Биджаз, как там движок? Не сгорел?

— Не, капитан, он как новенький! — ответила рация. — И гелий я тоже чуть стравить успел, так что живём! Нагрузка на обшивку хоть и сильная, но ничего, выдержит пока.

На высоте, куда забросило "Исфандияр", небо выглядело уже полностью чёрным. Плавно переходя в привычную зеленоватую синеву ближе к горизонту, оно давало все основания почувствовать себя космонавтом. Под ними раскинулась грязно-коричневая, местами пожелтевшая поверхность родной Вэртрагны. И было в её теперешнем виде нечто очень странное.

— Твою ж ма-а-ать... — протянул Малик. Амир вскочил с кресла и прижался к стеклу в попытке разглядеть как можно больше. А Фарид и так всё понял. Навидался он этих бурь, наелся этих "кофемолок" и "молотилок" по самую макушку, и опыт сей говорил ему со всей ясностью: вот эта буря — она единственная в своём роде. Её фронт — вернее, видимая его часть — расползся от края до края диска, и останавливаться не собирался. Если по уму, то на всей планете уже должно быть введено чрезвычайное положение, а все люди — или эвакуированы в подземные убежища, или хотя бы спрятаны в укреплённые здания.

Малик взялся за штурвал и стал раскручивать его вправо. Все молча наблюдали, как пейзаж за окнами начал медленно перемещаться.

— Ну-ка стоп вращение, — капитан тоже поднялся и вышел вперёд. — Это случайно не эпицентр? — он ткнул пальцем в какую-то эллиптическую формацию, будто впадину, кратер в песчаном ковре.

— Похоже, — Амир прищурился и потянулся за монокуляром.

— А что у нас там находится? — Фарид уже знал ответ.

— Та-а-ак... — Малик почесал бороду. — Если вон те горы — это Кахар-е-Бозорг, то там... Там Шринагар! Кэп, ты думаешь о том же?

Перед глазами Фарида вихрем пронеслись вспышки переходов, за долю секунды рвущих внутрь в себя все перекрытия до самой поверхности, выламывающих стены, вздымающих пол, высасывающих сквозь разломы остатки воздуха, обломки оборудования, ошмётки живой плоти, и под конец — подземный метан, воспламеняемый налету каплями расплавленной породы из самых глубоких трещин... А далеко вверху, над поверхностью, над зоной резко упавшего атмосферного давления — циклон, самый мощный и разрушительный в истории этого мира, и песок, песок, песок...

— Я думаю, мы все в очень глубоком афедроне, господа. Биджаз, ну-ка поддай там гелия и тяги вертикальной, а то я уже чувствую как теряю вес! Так вот... Когда пыль хоть немного осядет, я подозреваю, что на месте Шринагара мы обнаружим разломы коры и выходы лавы. А то и вовсе провал бездонный, к Ариману в глотку.

Помолчав ещё с минуту, он продолжил:

— Если на верфи случился какой-то сбой в прыжковых двигателях "Фаравахара", если они вдруг включились, нам всем осталось молиться и только. И эта буря — самая меньшая из проблем. Биджаз, я правильно мыслю?

— Так точно, кэп, — прохрипела рация. — Если кто-то запустил прыжковый двигатель под землёй, приливным силам от свёртки пространства деваться некуда, кроме перехода в кинетическую и тепловую энергию. Вот только что это за сбой такой? Предохранителей от дураков и ЧП там более чем достаточно. На моём движке пришлось столько всего перепаять, чтоб он не ругался при тестах и не уходил в защиту на каждый чих — вы себе не представляете!

— Значит, нашлись умельцы, — выразил Малик общую мысль. — И это, мне кажется, пострашнее Зервана с его гравитацией.

* * *

Сорайя очнулась в какой-то тёмной комнате. Ей опять снилось, что она парила среди ярких колючих звезд, а с ней откуда-то издалека говорил кто-то огромный, тяжёлый, обволакивающий... Своего веса она при этом не чувствовала. Ей казалось, что она маленькая невесомая пылинка, летящая миллиарды лет из пустоты в пустоту, ничтожная и ненужная никому, кроме этого невидимого собеседника, да и то он лишь изредка обращал на неё своё всеобъемлющее внимание — раз в тысячу лет, или даже в сто тысяч.

Очнувшись, она сперва решила, что на самом деле продолжает спать — ощущение невесомости и пустоты никуда не ушло, даже темнота вокруг была почти такой же, разве что ещё гуще, потому что совсем без звёзд. Только впереди, на расстоянии вытянутой руки, горели какие-то огоньки, а за спиной что-то очень-очень тихо шипело и пощёлкивало.

Ей стало страшно. Её охватила такая жуть, что она попыталась схватиться с места, но не смогла — помешали ремни. Оказалось, она сидела в кресле, большом и удобном, похожем на пилотское. Запаниковав ещё сильнее, она, поддавшись какому-то непонятному рефлексу, протянула руку вверх и, нащупав странно знакомую рукоятку, дёрнула рычаг вниз. С оглушительным — после такой-то тишины — грохотом перед ней разъехались, складываясь сегмент на сегмент, тяжёлые железные ставни. Охнув от удивления, Сорайя отпустила рукоять и с широко раскрытыми глазами замерла. Перед ней вновь оказались звёзды. Такие же, как в её снах — яркие, колючие, совсем не похожие на те, что видно с поверхности. А ниже, и выше звёзд, и по бокам тоже, раскинулись приборные панели.

— Да что вообще творится-то?! — прошептала она, пытаясь справиться с потоком противоречивых эмоций.

Мгновение спустя на ближайшей панели загорелся ещё один огонёк — зелёный — и из широкой прорези под ним, будто из тостера, выскочила длинная толстая карточка с множеством мелких отверстий. Потянувшись, чтобы взять её, она мигом отдёрнула руку — откуда-то из-под потолка раздался скрипучий металлический голос:

— Программа завершена успешно. Заданные параметры достигнуты.

— Я что, правда в космосе?! — спросила она неизвестно кого. Молчание было ей ответом.

* * *

Юсуфу было паршиво. Холодно и грустно, тоскливо и морозно, печально и... Мысли замерзали вслед за выдыхаемым паром, неповоротливо при этом хрустя и всё больше раздражая. Он стоял на крыше обсерватории, на кольцевидном балконе вокруг раздвижного купола, и курил уже третью папиросу подряд, вглядываясь расфокусированным взором в тёмные, кристально чистые небеса. Где-то там, за завесой времени, ворочалось необъяснимое, иррациональное зло. Вполне возможно, что все эти звёзды уже мертвы, и он последний, кто видит их прощальный блеск. Кто знает, не окажется ли он и последним обитателем планеты тоже? Ведь следующая смена так и не прилетела, он тут один, на этом пике, уже третий месяц, и ладно хоть провианта и прочих ресурсов более чем достаточно. Вот так вот забудут его, сядут на свои ковчеги, улетят без него — и живи себе, дорогой Юсуф, пока Хуршед не погаснет!

Он сплюнул через перила, затушил папиросу, и уже собирался уходить внутрь, под сень вечных лампочек, к теплу ядерного отопления, как вдруг на периферии зрительного поля что-то мигнуло. Он замер и медленно повернул голову в сторону источника вспышек. Это было поистине из ряда вон. Продолжая вглядываться, он начал неистово перебирать в памяти все возможные причины такого явления, и ни одна не подходила. Простояв ещё пару минут, он зафиксировал на глаз примерный азимут и склонение, и опрометью бросился к телескопу.

Не снимая ни куртки, ни даже капюшона, он через ступеньку взлетел на помост главного рефлектора. Втиснувшись кое-как в узкое кресло, он прильнул к бинокуляру и начал вращать маховики. Опыт не пропьёшь — ему даже не нужно было смотреть на лимбы, чтоб накрутить нужные координаты. Хотя секунд пять спустя он всё же оторвался от окуляров и взглянул на них, чтобы удостовериться. Всё верно. Он вновь ухватился за оптику, подстраивал её минут десять, ища малейший подвох. Нет. На небе действительно в одно мгновение появились три новых объекта. Три эллипсоида, зависших под разными углами. А один из них уже выпускал из себя радиаторные панели и антенный массив...

Оттолкнув от себя бинокуляр, он откинулся, насколько получилось, на низкую спинку, и сделал три резких выдоха.

— Последний человек на планете, да? — произнёс он обманчиво спокойным тоном.

Поднявшись с кресла, он спустился вниз, стянул с себя куртку и, со злостью бросив её на пол, крикнул куда-то вверх:

— Улетели, да? Твари! Улетели?! Ну и катитесь нахрен! Катитесь, суки!

Связь не работала уже целый день. Спросить было не у кого.