Лаборант (джен)

Из дней складывались месяцы. Из месяцев годы. Мы с Роджером закончили школу, и каждый поступил куда хотел. Новая жизнь полностью захватила меня. Мы работали над потрясающими проектами. Рассматривали цепочку генной наследственности. Я иногда думал, вынырнув на мгновение из научного труда, что вот это и есть настоящая магия. Глубокая, неожиданная, необузданная и великолепная. А там, в прошлой жизни, в Хогвартсе меня только безуспешно учили глупому маханию палочкой.

Вскоре после завершения учебы я получил место младшего лаборанта при одном серьезном институте, с большими перспективами. Я был молод и абсолютно свободен. Родители мои сразу после получения мной диплома уехали в Австралию. Отца давно туда звали. Ему предложили место заведующего ведущей лаборатории по исследованиям, и он с радостью отправился к новым людям и перспективам. У нас в семье все были космополитами. На самом деле и я бы легко уехал из Англии, если бы повстречал место поинтереснее.

Роджер выучился на финансиста. Домой он вернулся не только с дипломом, но и с молодой женой. Такой же улыбчивой, как он сам. Вскоре у них родилась двойня. Мы по-прежнему жили по соседству, и я часто заходил к ним в гости. Сперва на чай, а потом и на помощь. Родители Роджера умерли рано, а ему с молодой женой иногда очень хотелось вырваться куда-нибудь вдвоем.

Их детишки были похожи на смешных, неуклюжих медвежат. Когда они еще даже не ходили, да и говорили-то с трудом, все равно оккупировали меня очень плотно. Упорно забираясь мне на колени, они ожесточенно сопели при этом, как два толстых медвежонка. Мне кажется, у них было соревнование, кто заберется на меня первым. Мне было с ними так хорошо, что иногда из ладоней опять сыпались искры. Помню, я сперва ужасно испугался. Не хотел травмировать малышей. Но им искры понравились. Они подставляли под них свои маленькие пухлые ладошки и слегка протершиеся затылки, с тонким младенческим пушком вместо волос.

«Как цыплята», — думал я, улыбаясь.

Однажды ночью я проснулся от криков. Леденящих. Паника накрыла меня липкой волной, и я выскочил в чем был на улицу. Хорошо, что я спал в пижаме.

Меня почти сбили с ног жар раскаленного воздуха и запах гари. В отблесках огня я увидел черные фигуры, в плащах и масках. Что-то очень знакомое. Но я не успел вспомнить, потому что понял: там, сзади этих странных фигур, горит дом Роджера. Я бросился вперед и вскоре заметил человека, корчившегося от боли на земле.

— Круцио, Круцио! — кричали маски.

И человек извивался на земле как червяк, надетый на острый железный крючок.

Я не знаю, как это вышло, но прямо из ладоней вырвался сноп ли, луч ли, прорезав холодный, опаленный пожарищем воздух ночи. Тот, что стоял над поверженным человеком, вдруг качнулся и, нелепо взмахнув руками, упал. Потом еще один, неподалеку. Тогда оставшиеся увидели наконец меня, и острые лучи проклятий полетели в мою сторону.

Ступефай, Секо.

В памяти всплывали полузабытые, заброшенные за ненадобностью названия, и я отбивал их снова и снова, забыв, что у меня нет даже палочки. Острая жгучая боль вспорола плечо, и руке стало внезапно жарко, как будто ее сунули в костер. Отскочив от пары проклятий, я все же встретил следующее, не успев выставить защиту. Я уже слышал радостный хохот нападающих, ноги подкосились, в ушах гудело, от мира отгораживала вязкая как вата тошнота.

«Не лучшее время, чтобы падать», — молнией пронеслась в голове, вероятно, последняя моя мысль. И тут справа и слева от меня раздались щелчки аппарации, и множество новых лучей, теперь уже с моей стороны, направилось на тех, в масках. Дальнейший бой я толком не видел. Как обрывки сна. И только настойчиво билась пульсом ускользающей жизни мысль — надо подойти и помочь тому парню на земле. Надо проверить, что с ним. Я медленно все оседал и оседал на землю, пока меня не подхватили чьи-то руки.

— Нимфадора, помоги ему, — бросил чей-то командный голос, и я с удивлением услышал, как та, что бережно держала меня, шепчет сквозь зубы:

— Задницу тебе начищу. Нимфадора. Вот назовешь меня хоть еще раз так — точно убью.

Меня бережно опустили на землю. Быстро ощупали, несколько движений палочки. Это, кажется, были диагностирующие, которые я так и не удосужился выучить. Думал, вот уж это мне совершенно ни к чему.

— На, пей, псих недолеченный, — услышал я ее тихий и ласковый голос, так не вяжущийся с резкими словами. — Палочку свою где потерял? — спросила она чуть погодя.

— У меня нет палочки, — прохрипел я в ответ. И попытался встать. — Там... там человек, ему надо помочь!

«Ну что же они все не поймут, там же человеку плохо».

И, вытряхивая из головы последние ошметки дурноты и боли, я бросился к фигуре, распростертой на земле.

Роджер лежал, неестественно выгнув шею, и был совершенно, полностью мертв.

Вокруг раздавались крики, кто-то суетился, бежал, командовал. Авроры пытались поймать тех, в масках, спасающихся бегством перед превосходящей силой. Кто-то тушил пожар, кто-то выводил дрожащих жену и детей Роджера из сарайчика с садовым инвентарем, что был неподалеку от их дома. Все-таки они успели спрятаться. Наверное, потому, что Роджер задержал нападавших. Кто-то стирал память прибежавшим на шум соседям, наводил порядок вокруг дома и в нем самом. Потом в газетах, наверное, напишут: несчастный случай, взрыв газа. Погиб глава семьи.

А я стоял над телом Роджера и никак не мог понять, как мне теперь жить дальше. Они опоздали. Нет, это я опоздал. И вся моя магия оказалась полностью бессильна. Тот мир потусторонних способностей нагнал меня и, впившись в мясо, откусил кусок сердца. Я не смог уйти из него.

Чья-то рука легла мне на плечо. Я испугался, что мне тоже сейчас сотрут память, но на меня внимательно смотрели зеленоватые глаза той женщины, что поила меня зельями. Совершенно фиолетовая прядка волос свешивалась ей на лицо.

— Ты в порядке? — тихо спросила она. — Знал этого парня?

Я не успел ответить. На меня обрушилась лавина хлопков и рукопожатий.

— Ну ты даешь!

— Лихо! — слышались возбужденные голоса.

— Один, без палочки!

— Пару ты ранил, а одному не бегать уже никогда, — заметил тяжелым скрипучим голосом невысокий мужчина со странной походкой. — В следующий раз один вот так не бросайся. Если бы мы не подоспели, они бы тебя в фарш уделали. А как ты тут оказался? — добавил он подозрительно.

Свет фонаря упал наконец ему на лицо, стал виден нервно вращающийся искусственный глаз.

— Я просто рядом тут живу, — прохрипел я, неопределенно махнув рукой в сторону своего дома.

— Ну-ну, — процедил он, внимательно окидывая меня с ног до головы подозрительным взглядом. — Ну-ну. Так, ребята. Все, уходим. Наши все целы?

— Джулиана зацепило, но он уже в норме.

— Я этого Джулиана от патрулирования точно отстраню! — прогромыхал мужчина, отвлекаясь на другое. — В каждой стычке его зацепляет. Отправится обратно в Хогвартс защиту учить! — ругался он, ковыляя по направлению к незадачливому Джулиану.

— Так ты знал его? — снова тихо спросила меня женщина, теперь уже с иссиня-черными волосами.

Я смог только кивнуть.

— Пошли с ребятами. Не стоит тебе сейчас быть одному.

И она приобняла меня за плечи.

— Ой, Тонкс, с кем это ты обнимаешься? А если твой пушистый друг узнает? — раздались у нас за спинами веселые голоса.

— Да идите вы в жопу, козлы, — крикнула она им без злобы, полуобернувшись.

— Там же его жена и дети, — попытался было еще сопротивляться я.

Но магический мир уже крепко держал меня за горло, притворившись легкой женской рукой на плече.

Она лишь покачала головой.

— Ими сейчас занимаются специалисты из Мунго. Поверь, мы с тобой тут точно бессильны.

Потом поддержала меня под локоть, как маленького ребенка. И мы аппарировали.

Так прошлая жизнь вырвала меня из уютного мира людей. Так я впервые вживую столкнулся с Пожирателями смерти. Так, потеряв сердце, я обрел поддержку и помощь там, где никогда не надеялся ее найти.

В тот вечер, когда погиб Роджер, Тонкс с напарниками утащили меня в какой-то паб. «Три дырявые метлы», что-то вроде того. И я напился. И они тоже. Кто знает, как бы сложилась моя жизнь, если бы они оставили меня тогда одного. Может, до утра я бы не дожил. Но волшебный мир решил, что я срочно понадобился ему. Часть меня умерла с Рождером, и места мне в привычной жизни больше не было. По крайней мере, до тех пор, пока я не остановлю этот мрак, пока не отомщу.

Я сам не заметил, как меня приняли в авроры.

— По факту твоего сольного выступления, — повторяла Тонкс и хлопала меня по плечу. — Голыми руками сражаться не каждый умеет.

Она удивительно быстро стала моим другом и наставником. Это незаметно вошло в привычку: угадывать настроение по цвету её переменчивых волос. Подхватывать предметы, легкомысленно сшибаемые ею на пути. Учиться приемам обороны и заклинаниям. И легкому взгляду на жизнь.

— Не тушуйся, — сказала она как-то мне, когда в отряде опять начали зудеть грифиндорцы. — Мы, барсуки, может быть, и получше их будем. Просто нам незачем об этом кричать.

И улыбнулась озорно и тепло. Что-то в ее взгляде, в ее улыбке, спрятавшейся в уголках губ, говорило о том, что лично ей абсолютно не важно все это деление на факультеты.

А вообще улыбаться нам было особенно некогда. В этот раз было еще хуже, чем в первую войну. И как-то становилось все темнее и безнадежнее. Наш хромоногий начальник успевал еще тренировать и натаскивать своих людей. Причем совершенно безжалостно. Его уроки не раз спасали мою шкуру.

— Вы нужны мне живыми. Сейчас и всегда, — гаркал он своим надтреснутым голосом.

И чувствовалась в этом такая решительность, что я понимал, что этот, пожалуй, и из-под земли достанет. И на тот свет заглянет, не поленится.

Мы были специальным отрядом Аврората, подчинявшимся больше Ордену, чем Министерству. Когда погиб Дамблдор, а потом и Грюм, многие из нас перестали официально служить и числиться в Министерстве. Кингсли что-то сделал с документами. Теперь нас как будто никогда и не было в Аврорате. Грустная ирония. Меня столько мотало между разными мирами, что в итоге я оказался не там и не здесь. Для человеческого и магического мира я как будто перестал существовать. Среди людей наверняка решили, что я погиб «при взрыве газа» в доме Роджера. Все же знали, какие мы были друзья. А теперь и в магическом мире меня тоже как будто не было.

В последний год войны мнимая реальность чуть не совпала с действительностью. Попросту говоря, я чуть не погиб.

Та операция по проникновению в министерство с самого начала была идиотской. Но мы хотели выкрасть и уничтожить магические списки маглорожденных волшебников. Надо было дать им шанс. А Кингсли не мог уже так подставляться. Хорошо хоть наши догадались послать меня одного. Тогда я был молодым и безголовым бесшабашным идиотом. Кроме того, мне было абсолютно нечего терять. Проникнуть незаметно внутрь мне удалось подозрительно легко, а потом сработали какие-то сигнальные чары. И я понял, что заперт.

Как сейчас помню — длинный коридор, гулкие шаги; где-то рыскали министерские служащие, охранники и парочка Пожирателей, ставших в этот последний год естественными посетителями министерства.

— Сейчас мы выявляющее заклятие пошлем — и ему хана. Не мог он никуда далеко уйти, — услышал я чей-то голос, дрожащий от предвкушения забавы.

И приготовился дорого продать свою никчемную дурацкую жизнь. И принять мучительную смерть, при мысли о которой предательский голос шептал в ухо: «И зачем ты сюда вообще вернулся? Мог бы так и оставаться всегда с людьми. Сидел бы сейчас в лаборатории. Изучал бы вирусы и хромосомы…»

В гулком коридоре любой звук слышен издалека. Или это ощущение близкой смерти так обострило все чувства? Я кожей чувствовал чей-то сердитый шепот на том конце коридора:

— Да вы что! Тут за стеной важная документация за последнюю тысячу лет. Под чарами архивации. С ней нельзя рядом никакого магического воздействия. Угробите все архивы, к Мордреду. Я сам сейчас проверю.

И я услышал приближающиеся шаги. Ближе. Неотвратимее. Я сжал палочку в руках и понял, что не смогу напасть первым. Я убивал в бою, но вот так, выскакивая из темного угла... Не могу. На одинокого противника — не могу. Те-то все остались в другом конце коридора. Все же он их этой своей архивацией напугал. Зануда.

Плотное дерево палочки насмешливо потеплело в руках. Что? Не посмеешь? Эти секунды растянулись в вечность. И я снова подумал, какой же я дурак, что вернулся. Волшебники сходят с ума, захлебываясь от ненависти. Я бы мог просто жить среди людей.

А потом я вспомнил Рождера. Вот он просто мирно жил когда-то на свете. А еще я подумал, что нет в смерти ничего страшного. Совсем скоро я встречусь с Роджером.

И тут ко мне подошел тот парень. Он осветил ярким Люмосом стену напротив меня. Посмотрел прямо мне в глаза. И сделал какое-то движение палочкой. Я не понял, для чего. Рыжий. Один из этой большой волшебной семьи. Уизли. У них пятеро или семеро детей, и все были с нами в Ордене, и только этот один, гаденыш, ушел служить в министерство. Снюхался с Пожирателями.

Гаденыш же тем временем только пожал плечами, скривился и сказал очень громким голосом, поворачиваясь ко мне спиной:

— Тут никого нет. Он, должно быть, побежал в другую сторону. И вы его упустили, олухи.

— Но-но-но! Ты не зарывайся!

— Крыса министерская!

— Бумажный червь! Мы лучшая и боевая элита.

— Ну так докажите это, — как-то устало сказал он, уже уходя от меня, оставляя в спасительной темноте.

Я тогда, пока выбирался, дал себе слово, нерушимую клятву, если хотите — если я выживу, если он выживет и если все закончится как надо — я буду выступать на суде в его защиту. Расскажу, как он меня спас. И я даже имя его запомнил тогда, хоть у меня и ужасная память на имена — Перси. Перси Уизли.

Со стороны, наверное, кажется, это все ерунда. Подумаешь, помог остаться незамеченным. Не навел на след. Заклятие еще такое наложил, чтобы на меня сигнализация не срабатывала, когда рукой с палочкой возле меня махал. Не так уж, видать, и боялись его архивы магических воздействий. Но он мне жизнь спас тогда. И да, наверняка моя жизнь не так уж дорого и стоила. Но другой у меня нет. А той, что есть, я обязан ему.

Тот день в министерстве был как островок тишины. А потом действительность снова прыгнула на меня, поволокла, обдирая кожу об острые камни. На войне как на войне.

Тонкс большую часть времени была в министерском Аврорате. Я на подхвате — на той его стороне. Была усталость. Злость и отчаянье. Холод и дурацкий снег. Запах гари и крики, преследовавшие меня даже во сне. Но по крайней мере я не жалел больше, что вернулся. У меня был должок одному рыжему магу. Для отдачи которого стоило дожить до конца войны.

А потом этот конец наступил. Честно говоря, я никогда, в самых жутких кошмарах не мог представить, что все будет вот так. Бессмысленным и безумным побоищем в школе. Во вспышках проклятий и грохоте рушащихся перекрытий я видел иногда лица друзей и врагов, а потом снова все перекрывали отчаянные вспышки. У меня немного полегчало на сердце, когда я увидел своего Перси Уизли, оборонявшего Хогвартс наравне с нами. Это было как-то правильно. Проклятия летели, не разбирая дороги. И я уже не мог понять, то ли это проклинал я, то ли стремились убить меня.

А потом наступила тишина. Воспоминания все еще часто накрывали меня с головой. Я снова очутился в Большом зале. Вглядывался в лица выживших и убитых. А потом я увидел ее и понял, что никогда, собственно, не верил, что разноцветная как радуга, переменчивая как ветер, легкомысленная и неловкая, как только что родившийся слоненок Тонкс могла погибнуть. Вот так — рука об руку со своим мужем, оставив малолетнего ребенка, потеряв навеки яркость волос. Я никогда не знал, что когда метаморфы умирают, их волосы теряют цвет.

Это было ужасно. Что-то окончательное. Я все вглядывался и вглядывался в ее лицо, острый нос, пустые, глаза, теперь без улыбки. Вспоминал ее шутки, озорной смех, искренние извинения и неподражаемый испуг, когда она неловким движением сшибала меня с ног. При аппарации, на тренировке, в гостях. Только она одна умела так искренне и неподдельно пугаться, извиняясь каждый раз, как в первый. А теперь ее глаза бессмысленно смотрели в звездный потолок Большого зала. А закоченевшая рука лежала совсем рядом с рукой Люпина. Только рядом. Я помнил, как они обычно держались за руки. От одного взгляда на них начинало искрить. Я не знал совсем ее мужа, но был всегда абсолютно уверен, что ему очень повезло.

А потом я увидел детей. Много погибших детей. Никакая победа того не стоила. Ни одна война, ни одно торжество справедливости и светлых сил. Там был такой мелкий щуплый мальчишка. Его родители были обычными людьми, я сразу это понял. И по их манере держаться, и по тому, что они попали к телу сына только на следующий день. В их взглядах сквозила такая неуверенность. И недоверие. Они все время как будто надеялись, что вот сейчас они проснутся, а дурной сон закончится.

Я всматривался в застывшие фигурки убитых детей: мальчиков и девочек, совсем мелких, как тот мальчишка, и уже почти совсем выросших, как одна девочка с красивыми золотистыми длинными волосами и загнутыми ресницами. И на следующее утро я решил уходить.

Единственная вещь, которая могла бы меня задержать, — долг жизни перед Перси Уизли. Но я видел его вчера. Среди осажденных. В кругу семьи, когда они рыдали над погибшим. Он вернулся к своим, и моя помощь была ему больше не нужна. Мне можно было просто уйти из этого обезумевшего мира. Явный предатель оказался героем. Явный мудрец и друг всех детей — подлым человеком с сомнительной репутацией. Я несколько лет воевал за победу. Но никогда не желал ее получить такой ценой.

Мне казалось, среди людей все же как-то честнее. И я решил вернуться к ним. На этот раз окончательно. Палочку я молча оставил на столе директора. В те дни в школе была такая неразбериха, что все двери были открыты. И ушел тихо, ни с кем, кроме убитых, не прощаясь.