Безликие (гет)

Приглушенный девичий смех бил по перепонкам слишком противно: он был писклявый, со съезжавшими интонациями из-за угара, в котором, судя по всему, прибывала его обладательница, но Скорпиус не подавал и вида, безразлично поглядывая на нагло развалившуюся, уже далеко не первой свежести куртизанку.

— Скорпи, ну, улыбнись, дорогой! — говорила она сквозь смех, слегка поддаваясь вперёд, из-за чего остатки её платья, и без того не прикрывавшие полную, обвислую грудь, опускались всё ниже.

Он помнил Марту Новак ещё юной шестнадцатилетней девушкой, весёлой и беспечной, до одури влюблённой в него. Она ходила за ним по пятам в Дурмстранге, улыбалась ему, наивно хлопая большими глазищами, смотря, казалось, в самую душу, и тогда Скорпиус, кажется, действительно что-то испытывал к ней.

Они были одноклассниками в одном из коррекционных классов Дурмстранга: семья Новак была эмигрантами со времён развала Российской империи, и хоть в ней уже едва ли что-то осталось от славянских предков, но Марта была невероятно красивой, высокой, широкоплечей, плотного телосложения девушкой, над которой смеялись из-за ее непропорционально широких плеч и бедер.

Не смеялся только Скорпиус. И поэтому, наверное, она так пристала к нему ещё тогда: право, мог ли удержаться он, и не воспользоваться ее доступностью? Они не были в отношениях никогда, но именно Марта была его первой женщиной, поэтому, наверное, он с такой снисходительностью относился к Новак. Его не отпугивала ни потухшая с годами внешность, ни позеленевшее от постоянных сношений с незнакомыми мужчинами лицо, ни испортившиеся манеры.

Для него Марта навсегда осталась той смущённой, робкой, забитой девушкой, с которой он и связался-то, наверное, от скуки.

— Малфой, почему ты перестал приходить? — жеманно поведя плечом, Новак похабно улыбнулась. Её яркий макияж не мог скрыть глубоких синяков, болезненный вид и отрешенность во взгляде.

— В итоге твое блядство не довело тебя до хорошего конца, — щёлкнув крышкой зажигалки, Скорпиус поднёс её к сигарете, сцеплённой между зубами, и, затянувшись, подметил, как на секунду задрожала Новак. — Ну что, Марта, какой я по счёту за сегодня?

— Мудак, — скривившись, резко бросила она, выпрямившись в одну секунду.

В шестнадцать лет Марта была полной, пышногрудой девушкой с широкими плечами и розовым цветом лица; а в двадцать пять она представляла из себя груду костей, обтянутой свисающей кожей. Плотная комплекция никуда не делась, но едва ли возбуждала, и Скорпиус, хмыкнув, отвёл взгляд.

Она пошла в шлюхи из-за любопытство, а может, Марта просто хотела привлечь его внимание: вообще-то, Скорпиус упустил этот момент из вида. Он выпустился из школы и начал служить, а Новак… она то была, то её не было, и ему, право, было почти плевать.

Лишь однажды, этот день Малфой помнил отчётливо, она заявилась к нему в дорогой песцовой шубе, с ярко-красными губами, и, взмахивая меховой находкой, хищно усмехалась.

— Зачем мне учиться, Скорпи? — говорила она, растягивая свои пухлые, обкусанные губы. — За одну ночь я получаю больше тысячи франков всего лишь за то, что раздвигаю ноги. Так зачем мне эта учёба? Молодость вечна, Скорпи!

Её молодость закончилась в двадцать три, когда Марта подцепила одну из тех маггловских болезней, которые были почти не изучены в их мире. И с тех самых пор, словно в отместку своей карме, Новак стала лишь краситься еще более ярко и обслуживать намного больше мужчин, наверное, специально, чтобы заразить кого-то ещё.

— Ты на меня даже не смотришь.

Звук её голоса эхом раздался в ушах, и Малфой, резко крутанув голову, заметил её, стоявшую уже возле себя. От нее пахло дешевым парфюмом, корсет на талии съехал, а из-за тяжестей груди блуза почти провалилась вниз. Марта представляла жалкое зрелище. И Скорпиус-то ходил к ней, наверное, только из-за дани той миловидной, скромной красавице, которую он знал когда-то.

— Мы с тобой такие одинокие, — певуче растягивая гласные, начала она, лёгким движением опустившись к нему на колени. Марта была невесомой, груда костей была острой и неприятно упиралась в его брюки, но Малфой не испытывал ничего. Ни горячо, ни холодно. — Чужие на этой земле… никому ненужные… мы так похожи, Скорпиус, — шептала она, обвив его шею, проникая руками ему под рубашку. Длинные красные ногти впились в кожу в тот момент, когда он, сдёрнув её со своих коленей, вынудил Марту посмотреть прямо в его лицо.

— У меня к тебе дело, Новак, — холодно начал Скорпиус, на секунду выпустив изо рта сигарету. — Есть один мужчина, который приехал по мою голову. И у него есть документы. Сечёшь?

— Кто-то обижает малыша Скорпиуса? — с блаженной улыбкой протянула Марта. — Дай-ка мне его адрес, отсосу за бесплатно…

— Не ехидничай, Марта. Я прошу тебя об одолжении. Скорее всего, он носит эти документы с собой, либо спрятал в какое-нибудь надёжное место, недалеко от притона «У Марселя». Ты же сможешь подлить ему сыворотку правды и вытащить информацию?

Накручивая локон на палец, она неотрывно смотрела в его лицо, слегка облизывая свои полные красные губы. А потом, усмехнувшись, дёрнула ножкой, слегка приподнимая подол порванной юбки.

— Держи, Марта, — кивнув на столик мешочек с золотом, смотря на неё неотрывно, проговорил Скорпиус. — Купи себе, как всегда, меха или потрать это все на дурь — делай, что угодно. Только помоги мне.

— Когда ты придёшь вновь? — подскочив с места, спросила она, заметив, как ленно Скорпиус поднял с пола упавшее пальто, а потом, затянувшись сигаретой, не глядя на неё, спокойно бросил:

— Когда увижу тебя в притоне, ублажающую Балдера Томаса. Не раньше.

Напоследок он услышал её полного разочарования стон, но, даже не взглянув на Марту, уверенно покинул комнатку, находившуюся почти на самой окраине Марселя. Новак жила в гостиничном номере, который был переполнен её меховыми накидками и всевозможными дешёвыми украшениями — милая робкая девушка, взращённая в семье бедных эмигрантов, восполняла свой комплекс, как могла.

Он не любил навещать её по многим причинам, но в большей степени — из-за тех воспоминаний, которые неизбежно мелькали перед глазами, стоило только посмотреть в ее голубые глаза.

Дурмстранг. Коррекционный класс для отбросов и детей, не понимавших ни немецкого, ни болгарского — Малфой едва тогда выучил французский, по-прежнему, словно в насмешку, используя только английский, а Марта… возможно, и их сблизило это отчужденное чувство потери той самой родины, которая должна быть у каждого, и абсолютное непонимание традиций и языка другой страны.

Они говорили на ломанном французском, и каждый думал, что однажды точно посетит свою землю. Но вот им исполнилось уже двадцать пять: Марта стала шлюхой, а он — убийцей, и оба они больше даже и не заикались о своих детских мечтах.

Едкая насмешка промелькнула змейкой по губам, а потом исчезла. Скорпиус не был меланхоликом, прибывавшим в грёзах, поэтому отметал любые воспоминания, как бы ставя табу на своем прошлом. Для него существовало только лишь настоящее, а будущее… порой ему казалось, что его у него попросту нет.

Затянувшись почти дотлевшей сигаретой, Скорпиус закинул голову, чтобы посмотреть на небо, тотчас зажмурив глаза от яркого и ослепительного солнца, что светило на улице. Намного приятнее и как-то даже привычнее было бы сидеть в покосившемся доме в трущобах Марселя, куда никогда не проникал ни свет фонарей, ни лучи солнца, поэтому, не долго раздумывая, он уверенно завернул в глубь обшарпанных, с изрисованными стенами домов, захлопнув плотнее полог мантии.

Он любил Марсель так, как, наверное, мать любила свое дитя. Этот город принял его, взрастил, оставив отпечаток во всем его поведении, и теперь едва ли Малфой представлял, кем бы он мог стать, живя в другом месте. Ничто не было в его жизни столь ценным — ни Дурмстранг, раскинутый в скалистой местности, где зима, казалось, была все девять месяцев; ни Париж, в котором он безуспешно пытался устроить свою жизнь. Нет. Мир, наполненный красками, мир, где еще была надежда, не предлежал ему. Скорпиусу-то и надежда не была нужна. Потому что её у него попросту не было.

— Простите? — Малфой медленно приподнял голову, напрягшись всем телом. Он почти уже дошёл до своего дома и совершенно не был готов к встречи с кем-либо, да еще и с тем, кто говорил бы по-английски. — Вы же Скорпиус, да?

Перед ним, нахлобучив шляпу, стоял Балдер Томас, и теперь от его светло-русых волос осталась лишь проседь. Его стать выдавала в нём аврора тотчас, и Скорпиус едва заметно хмыкнул, думая, что тот, кто отправил его, был глупцом или же не понимал, насколько многое им известно о силовых структурах почти любой страны.

— Добрый вечер… мистер Блэк.

Холодная улыбка на тонких губах не заставила долго ждать, и Малфой по привычке сощурился. Из-за этого яркого, ослепляющего света, казалось, он видел еще хуже, чем обычно, и это, наверное, заставило его нервно дёрнуть руку, в которой ещё лежала тлеющая сигарета.

— Вы живёте в этом районе? — задумчиво спросил Балдер, окинув взглядом обветшалый двор. Всё его лицо, несмотря на почти полную безэмоциональность, выражало ту степень презрения, которая бывает иногда у людей из благополучных районов. Изнеженный в роскоши, сынок победителей, едва ли он понимал, какого было жить всем остальным, тем, кто оказался по ту сторону баррикады.

— Это мой дом, — кивнув головой на самое старое, самое изувеченное бурями и боями сооружение, Малфой опять усмехнулся. Потому что знал: Балдеру давно известно о пропаже Тома Круза. И ему-то было известно, что последний раз Круза видели именно в этом районе.

И, правда, словно по иронии судьбы, Томас резко выпрямился, вперив в Скорпиуса пристальный взгляд.

— О, кстати, забыл спросить ещё тогда. А как ваша фамилия? — без обрядников протянул Балдер, дружелюбно улыбнувшись. Но вся его улыбка была пропитана добротной фальшью.

Балдера Томаса можно было убить лишь после того, как они найдут документы. Это Скорпиус знал отлично и понимал, что стоит лишь отступить от их плана, и ему нездобровать.

Но боялся ли Малфой? Был ли страх в его душе?

— Пожалуй, такую информацию я смогу сказать лишь за стаканом пива, — усмехнувшись, спокойно бросил Скорпиус, а потом, сделав вид, словно задумавшись, повертел головой по сторонам. — Тут неподалеку есть один притон. Там работает моя знакомая, и она прекрасно разбирается в различных сортах лучшего чешского пива. У вас есть свободное время?

Запоздало кивнув головой, Томас медленно последовал за ним, специально оставаясь за его спиной, и Малфою это даже нравилось. На его же глазах, отправив Марте патронус о том, что он заглянет в притон, Скорпиус лишь еще раз усмехнулся, круто развернувшись. Наконец можно было, хоть и на мгновение, снять эту жалкую ухмылочку и поразмыслить.

Они сказали, что Балдер Томас был связан с главным аврором Англии намного ближе, чем казалось на первый взгляд: его невеста была единственной дочерью знаменитого Гарри Поттера, того самого, кто когда-то спас один мир от мучений и стёр другой с лица Англии навсегда. От одной этой мысли Скорпиус почувствовал приступ тупой агрессии и захотелось, как обычно, в щепки разнести всё, что находилось под рукой. Но позади него шёл долбаный Балдер Томас, и Малфой не смел проявить даже толику той ненависти, что в нём пробуждала его фамилия.

Неприкаянные, святые победители. Наверное, даже на их испражнения молились, как на проявление божественного в этом алчном мире. Что знали эти ублюдки, кроме как ломать чужие семьи и уничтожать остатки того старого мира, что спокойно, даже притаившись, жили в полуразрушенных особняках на окраине Лондона?

Какая жизнь была у Балдера Томаса? Смотря на то, как уверенно развалился на диване прямо напротив Малфоя, Скорпиус усмехнулся. Томас, Томас, Томас. Сынок одного из девяти представителей священных фамилий победителей. Какая блядская ирония: раньше волшебников оценивали по их крове, теперь — по принадлежности к политическим взглядам.

— Вы счастливый человек, мистер Блэк? — пряча насмешку за философской серьезностью, деликатно осведомился Скорпиус. Право, ему было смешно смотреть на упитанного молодого аврора, который оценивающим, быстрым взглядом пробегал по фигуркам потрёпанных жизнью куртизанок.

— Мне кажется, что почти да, — отпив небольшой глоток из появившегося словно ниоткуда стакана пива, — замечательное пиво! В Англии такого не купишь… а, впрочем, в Англии всё так быстро меняется, что даже и не знаешь, чего ожидать, — с тёплой улыбкой добавил Томас, задумчиво посмотрев в свой стакан. — Когда мне было шестнадцать, мы ещё переживали потери Второй Магической Войны, а теперь мне тридцать два, и мы являемся одной из мощнейших стран магического мира.

Скорпиус почти скрипнул зубами, сцепив их так сильно, что, казалось, это отразилось даже в его лице. Но, коротко рассмеявшись, он тотчас облокотился на спинку дивана, придавая себе расслабленный вид, изнемогая где-то внутри от той непреодолимой ярости, которая мощными волнами обрушивалась на него.

— Вы так и не сказали ваше полное имя, — с той же улыбкой протянул Томас, вновь пристально поглядев на Скорпиуса.

На секунду, ему даже подумалось, что он подозревает его в чём-то, но даже эта мысль не вызвала никаких бурных эмоций. Какое дело было Скорпиусу до сомнений покойника?

— Малфой. Скорпиус Малфой.

За одно мгновение слегка розоватое лицо Балдера словно побелело, а глаза распахнулись так широко, что теперь появлялись сомнения, какого же цвета их радужка: чёрного или ярко-голубого?

И Скорпиус знал, что ему, как и всем остальным девяти фамилиям, прекрасно было известно о его семье; знал он также, что страдал на чужой земле столько лет из-за них. Все его лишения, все его муки, вся его жизнь пошла по пизде из-за этих богоподобных иродов, забравших в свои руки всю власть.

Забудет ли он когда-нибудь об этом? Оставит ли их в покое?

Скорпиус усмехнулся. Он прожил в аду двадцать пять лет, из которых помнил, наверное, только шестнадцать, но этого было достаточно, чтобы возжелать превратить жизни всех причастных к депортации из Англии всей его семьи в настоящее пекло.

— Почему такой очаровательный молодой человек выпивает с таким хмурым лицом? — тонкий голосок Марты заставил Балдера вздрогнуть и обернуться, и именно в этот момент она уверенно села на его колени, тотчас обвив шею руками.

Новак пришла почти вовремя, и Скорпиус усмехнулся, опустив на секунду взгляд, ощущая, как в ту же минуту Томас опять вперил свои удивленные глаза в его профиль.

«На полпути к могиле», — насмешливо подумал Малфой, безразлично наблюдая, как Марта, хохоча, расстегнула верхние пуговицы рубашки и тотчас проникла своими длинными, с острыми ногтями руками под неё.

— О, Скорпи, давно не виделись! — с диким смехом протянула Марта, поймав его взгляд. — Ты же не обидишься, если мы оставим тебя в одиночестве?

Ее рука уже предусмотрительно опустилась к ширинке брюк, и именно в этот момент Бладер, который все еще прибывал в оцепенении, схватил ее за руку и, даже не глядя на Марту, уверенно спросил Скорпиуса:

— Ваши родители? Где они?

— Мистер Блэк, вы хотите увидеть своего троюродного племянника? — с едва скрытой насмешкой протянул Скорпиус, склонив голову набок.

Бладер напрягся еще сильнее, и, воспользовавшись этим, Марта вновь прильнула к нему, вовремя протянув наполненный дурманящим веществом стакан с пивом, который тот немного отпил на автомате.

— Боюсь, вы опоздали. Они уже давно в гробу.

Качнув головой на автомате, Балдер неуверенно посмотрел на Марту, явно делая вид, что уже совершенно занят чем-то другим. Но Скорпиуса это не особо волновало: щёлкнув крышкой зажигалки, он равнодушно наблюдал за тем, как Томас, слегка покачиваясь, покорно пошёл вслед за Мартой, лишь на секунду обернувшись и внимательно посмотрев на Малфоя.

И сколько всего было в этом взгляде! Малфой не сомневался, стоит ему остаться в одиночестве, как он тотчас напишет целый донос своему хозяину Поттеру.

— Не успеет, — вслух подумал Скорпиус, щёлкая крышкой.

Щелк. Щелк. Щелк.

Марта была неглупой, поэтому он был почти уверен в том, что она непременно выведает у него всю информацию. Оставалось лишь покорно дождаться этого момента, а затем незаметно проскользнуть в его гостиничный номер и оставить в этом лице отпечаток удивления, смешанного со страхом. Ведь никто и никогда не любит умирать. Особенно те, кто столько лет находился на вершине.

Откинув голову на спинку дивана, он покорно ждал. Время шло неумолимо, и люди, оглядывавшиеся на него, лишь недоуменно пожимали плечами — это было удивительно: быть в притоне и между тем словно отсутствовать в нём.

В какой-то момент, Скорпиус подумал, что можно было поступить даже проще — самостоятельно прямо сейчас подсыпать сыворотку правды Балдеру, но между тем он понимал, что тогда у него бы не получилось так неожиданно провернуть то, что он уже распланировал.

Нет. Всё шло, как надо, и даже если далеко отходило от изначального плана, Малфой почти не волновался, слишком хорошо зная золотое правило: никогда не стоит продумывать убийство наперёд. И, возможно, это меланхоличное и в какой-то степени расслабленное состояние так и осталось бы при нём, если бы внезапно перед его взором не появилась перепуганная ни на шутку Марта.

Она стояла, сжимая слегка расстёгнутую блузку, словно прикрываясь ей, и, распахнув ярко-голубые глаза, в которых стояли слёзы, схватила его за руку и отчаянно замотала головой. Люди уже начали обращать на них внимание, и Скорпиус с некоторым раздражением поднялся со своего места, нацепив легкую улыбку на уста, но при этом с силой сжал руку Новак.

— Какого черта, Марта? — прошептал он ей на ухо, по-прежнему нагло ухмыляясь, чтобы зеваки, оглядывавшиеся на них, занялись, наконец своими делами.

— Там… там, — отчаянно зашептала она, и видя, что Марта не в силах сказать что-либо вразумительное, он мягко подтолкнул её по направлению к лестнице, и, когда они скрылись на втором этаже, в узком коридоре, он грубо дернул её, рыкнув:

— Что произошло?!

— Он умер! — с отчаяньем молвила Новак, вдруг зарыдав. — Убился, представляешь?!

Некоторое подобие удивления кольнуло его, и Скорпиус, нервно сглотнув, выпрямил спину, услышав стук открывшейся двери. Пьяный мужчина средних лет, переваливаясь на левую ногу, тихо посмеивался себе под нос и даже не заметил Скорпиуса и плакавшую возле него проститутку, покидая коридор.

— Какая комната? — жестко и хладнокровно проговорил Малфой, пристально поглядев на Новак, которая смогла лишь вскинуть руку в сторону выхода, откуда виднелась одинокая, слегка облезлая деревянная поверхность.

Схватив её крепко под локоть, он уверенно потащил Марту по направлению к комнате, понимая, что плачущая куртизанка в коридоре может вызвать много лишнего интереса и внимания.

— Нет! Нет, я не пойду, туда Малфой! — взвизгнула Новак, попытавшись вырваться, но Скорпиус лишь насмешливо хмыкнул, заломов ей руку, а потом, приблизившись к уху, тихо и пугающе спокойно произнес:

— Милая Марта, ты будешь делать то, что я тебе скажу. Понятно?

Новак была неглупой, право, и она слишком хорошо знала, кем был Скорпиус Малфой, поэтому, наверное, и перестала брыкаться, с широко распахнутыми глазами посмотрев на Малфоя, и её ярко-алые губы искривились от ярости, выдавив резкое:

— Ублюдок.

Он толкнул её в комнату, крепко захлопнув за собой дверь, а потом, круто развернувшись, обошёл Новак, которая вновь забилась в припадочном плаче и медленно стал подходить к неестественно изогнутому телу Балдера Томаса, расположившегося у самого окна.

В комнатах притона всегда были наложены специальные чары: никто не мог ни увидеть, ни услышать того, что происходило внутри, и это давало маленькую надежду, что к ним в комнату еще не скоро постучатся.

Каждый шаг давался с некоторым трудом: Скорпиусу не нравилось когда кто-то расправлялся с жертвой раньше его, тем более, было что-то в этом странное и даже настораживающее.

— Как это произошло? — холодно спросил Малфой, резким движением перевернув Балдера на спину.

Его холодные, безвольные руки раскинулись, слегка задев носок его сапог, и Скорпиус поморщился. Глаза его были закрыты, а белая рубашка испачкана кровью — длинная рана тянулась вдоль всей шеи, задев сонную артерию. В крови было всё: старый, изношенный ковёр, белоснежная рубашка, руки мёртвого — запах стоял кислый, удушающий.

— Он убил себя, говорю же! — взвизгнула она, топнув ногой, а потом, резко дернулась, заметив, каким взглядом на неё посмотрел Скорпиус, тотчас поднявшись на ноги.

— Ты держишь меня за идиота? — усмехнувшись, протянул Скорпиус, сделав шаг по направлению к ней.

— До говорю же! — взвыла Марта, схватившись руками за голову. — Всё было, как обычно, но вдруг он попросил меня принести ему еще стакан. Ну и я вышла! А когда вернулась, смотрю, а он… стоит у окна и в руках у него нож… понимаешь?

Скорпиус молчал, внимательным, немигающим взором посмотрев на обезумевшую Новак, чья грудь вздымалась от столь частого дыхания. В какой-то момент взгляд её опять зацепился на Томаса, и, вскинув голову, она болезненно посмотрела уже на Малфоя, прошептав:

— Он убил себя. Представляешь? Этот урод перерезал себе глотку на моих глазах.

Только вот Скорпиус едва ли себе представлял это: Балдер Томас не мог убить себя. Во всяком случае, просто так.

Щёлкнув пальцем, он услышал позади себя тихий хлопок, и, обернувшись, обнаружил Андраса, который, кивнув головой, вопросительно изогнул бровь.

— Поговори с ней, Нотт. У нас неприятности.

Удивление почти не отразилось на бледном лице, лишь в тот момент, когда взгляд Андраса упал на тело Балдера, он едва цыкнул, тут же переметнув глаза к испуганной и замеревшей Марте.

— Вытащи у неё воспоминания, подкорректируй их и привиди комнату в надлежащий порядок. Никто не должен знать, что мы были здесь.

— Что? — возмущенно задохнулась Новак, дёрнувшись в сторону двери. Тщетно. Уже через секунду за её спиной появился Андрас.

— Тебе не привыкать, Марта, — со спокойной улыбкой протянул Скорпиус, покрутив палочку в руках. — Мы просто сделаем так, чтобы все подумали, будто всё это время ты находилась под дурью… вряд ли кто-то удивится? Вы оба принимали её здесь, в этой комнате, а потом Балдер по неосторожности зарезал себя. Так же бывает? — усмехнувшись, Малфой подмигнул обездвиженной Новак. — Чего только не сделаешь из глупости. А ты… все твои воспоминания сплошные галлюцинации… никто не захочет рыться в память нажравшейся проститутки.

Она завизжала опять, топнув ногой, но Скорпиус уже не смотрел на Марту. Подошёл лишь ближе к Балдеру и вдруг заметил, что что-то словно торчит в кармане его пиджака. Откинув палочкой его подолы, Скорпиус заметил уже знакомую вещь — это была колдография. Цветная, живая картинка, на которой, раскачиваясь, сидела молодая девушка, то и дело опуская взор. Только теперь цвет её волос едва различался за той полоской крови, которой было испачкано фото. Кровь пересекала колдографию по диагонали, словно перечёркивая всё изображённое на ней.

Хмыкнув, Скорпиус кивнул на прощание Андрасу, который укладывал на пол усыплённую Новак. А потом, тёмный дым унёс его прочь, прямо на центральную площадь Марселя, где возвышались три высоких здания, одним из которых была гостиница. Высокая постройка в стиле ар-нуво было пристанищем иностранцев и тех немногих марсельцев, что смогли выбиться в чины.

Это место было защищено и хорошо охраняемо, однако были ли хоть какие-то преграды для Хаоса? Мог ли хоть кто-нибудь его остановить?

Скорпиус усмехнулся, завернув к чёрному входу в здание, и тут же почувствовал барьер: цепь защитных заклинаний давала о себе знать вспышками, которые усиливались с каждым шагом, и Малфой знал — когда он сделает больше десяти, от него останутся только кости.

Марсель был одним из самых магически насыщенных городов Франции, и именно в этом была его слабость. Столько магических сетей простиралось в каждом квартале… ведь ничего не могло быть необычного в том, что они в какой-то момент не выдержали перенапряжения, лопнув с громким хлопком, обрушив груду искр на землю?

Шаркнув ногой, Скорпиус остановился лишь на секунду, проверив, обрушились ли все сети, и, когда на шаг его не было никакой реакции, он позволил себе быстрым шагом устремиться к чёрной лестнице.

Ступеньки исчезали под ногами, вдалеке виднелся лабиринт из маленьких, тесных коридоров, по которым в обычное время бегала прислуга, чтобы не показывать свой бедный, потрепанный вид своим хозяевам.

Но сейчас в лабиринте коридоров никого не было. Можно было предположить, что Малфою несказанно повезло, но на самом деле очевидно было, что все сбежались на звук сирены, которая непременно должна была раздаться после разрыва сетей.

Времени было мало, и, не желая тратить его, Скорпиус быстрым шагом поднялся на третий этаж. Номер Балдера Малфою сказали они еще задолго до того, как ему отдали приказ его убрать. Право, Скорпиус был послушным служащим, носившим свой крест с почти без изъяна — но как можно было объяснить им всё то, что произошло? Как Балдер мог убить себя?

Шарахнув дверь, он оказался в просторном номере, только-только убранным прислугой — это было видно по блеску пола и заправленной кровати.

Скорпиус не знал, что именно собирался здесь искать. Его вообще здесь быть не должно, но какая-то внутренняя чуйка, словно предчувствуя худшее, говорила ему, что иного выбора быть просто не могло.

Он прошёлся вдоль письменного стола, поочерёдно выдвигая палочкой каждый выдвижной ящик. Все они были пусты, из чего выходило, что едва ли Томас собирался останавливаться здесь надолго, отчего мысль о случившимся лишь сильнее начала его напрягать.

Респектабельный аврор, который вот-вот должен был жениться на дочери Национального героя и тем самым упрочить свои позиции… зачем такому убиваться? Разве таким смерть по вкусу?

С силой ударив ногой по столу, Скорпиус на секунду прикрыл глаза, сжав до побеления пальцев палочку в руке. Дела, которые отклонялись от плана, не могли удовлетворять его априори, а дела, в которых так или иначе были замешены девять фамилией, — уж тем более. Все эти долгие девять лет он лелеял внутри себя одну единственную цель, и сейчас, когда всё медленно отклонялось, Малфой начинал очень злиться. И упаси Мерлин того, кто бы встал у него на пути прямо сейчас.

Стук в коридоре заставил его отмереть и резко выпрямиться, словно напоминая, что он по-прежнему во взломанной квартире только что убившегося аврора и что с минуты на минуту сюда придут приставы. Дело, скорее всего, примет международное значение, поэтому стоило ожидать любого действия со стороны Англии — вплоть до выдворения дипломатов.

Всё это приведёт лишь к тому, что его каналы в Англии оборвутся окончательно, и он не сможет в нужный момент… не сможет…

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Резко крутанув голову, он увидела филина, запутавшегося в длинных, бежевых шторах. Птица билась клювом о стекло, и, скорее всего, её сюда пустила прислуга, видимо, не решаясь забрать письмо у столь агрессивной птахи.

Медленным шагом он подходил к окну, почти задержав дыхание. Не стоило пугать птицу, не стоило делать резких движений, не стоило даже вида подать, что ему нужен этот несчастный конверт. Птица щёлкала клювом, внимательно вперив взгляд в Скорпиуса, и когда тот подошёл совсем близко, резво стала ползти вверх, оставляя отметины от своих острых лап. Но было уже поздно — он с силой потянул конверт на себя, одновременно распахнув окно, и филин, с гулким уханьем, взметнулся в небо, оставляя свою ношу порванной кверху.

Конверт был хорошо запечатан, настолько, что не стоило даже думать возиться с ним здесь. Нужно было уходить. И, не теряя минуты, Скорпиус аккуратно вынырнул из комнаты, прикрыв за собой дверь, тотчас завернув к входу для прислуги. Позади себя он слышал тихие голоса, который усиливались с каждой минутой, поэтому, ускорившись, Малфой выбежал на улицу, перепрыгнув ступени и, рванув, завернул в один из пролётов позади красивого, роскошного здания.

Уже дома, в Марселе, подойдя к зажжённому камину, он вскрыл письмо, внимательно впиваясь глазами в буквы:

«Информация принята. Дело передано в высшую инстанцию. Похоже, Х опаснее, чем мы думали. Начинаем дело на нашей стороне. Возвращайтесь ближайшим поездом. Документы уже у нас, остается лишь ваш отчёт.

— Г. П.»

Бумага прогибалась под давлением его пальцев, и Скорпиус, чьё лицо исказилось в лютой злости, со своей силой скинул с надкаминной полки старые, удивительным образом уцелевшие фарфоровые фигуры. Статуэтки катились с диким гулом по по полу, фарфоровые улыбки поблескивали от мерцания огня, придавая созданиям уж совсем устрашающий вид.

Малфой вздохнул.

Англия. Англия. Англия. В девять он выпрашивал у них позволения вернуться на родину; в шестнадцать, сидя на последней парте в коррекционном классе, во всех красках представлял своё возвращение. И лишь в двадцать пять, когда Родина сравнялась с кучей дерьма, он вдруг осознал, что все его мечты постепенно сбываются. Или, быть может, это был кошмар? Кошмар, длившийся всю его жизнь?

Он рассмеялся едва слышно, а потом, спустившись вниз, открыл единственную в этом разрушенном доме сохранившуюся дверь. Внутри сидел, перекинув ногу на ногу, Михель, тихо хихикая, а в самом центре зала, облаченный в темную мантию с ног до головы, восседал мужчина.

— Скорпиус-Скорпиус. Что же такое происходит… люди, которые должны умереть от твоих рук, напарываются на свои. В чём проблема?

— Это моя ошибка, — глухо, но при этом спокойно пробормотал Скорпиус подойдя ближе.

Длинная чёрная мантия скрывала лицо человека, и, право, за всё то время, что он их знал, он лишь несколько раз видел лицо этого человека. Бывший Пожиратель смерти, тайно сбежавший от английского трибунала, Рабастан Лестрейндж был одним из немногих, кто внушал Скорпиусу неподдельное уважение — хотя бы за то, что тот не бросил его подыхать, приняв в их ряды.

Рабастан был единственным из них, кого Скорпиус видел: именно он был связующим звеном между обычными служащими и создателями; именно он наказывал своих прислужников за неповиновение.

— Он перерезал себе глотку, Скорпиус не мог это проконтролировать, — тихий голос Андраса заставил Малфоя резко поднять голову. Нотт вошёл словно из темноты, но Рабастан даже не повернулся. — В его пиджаке была предсмертная записка: судя по чернилам, он написал её ещё прошлым вечером.

— Балдер не имеет никакого значения, — холодно вставил Малфой, резко выступив вперед, встав прямо перед Лестрейнджем.

Он был лучшим его учеником, почти родственником, и из всех волшебников Скорпиус признавал лишь его за свою семью. Даже тогда, когда от Круцио лопались сосуды в глазах, а тело покрывалось шрамами, Малфой всё равно был благодарен ему, за вырванную словно из самых рук смерти свою жизнь.

— Он получил письмо из Англии. Они открывают дело. Похоже, документы, которые отдал Том Круз, были не просто бумажками с подземными схемами Англии. Там было нечто большее…

— И как же ты собираешься исправлять свою ошибку, Малфой? — лениво поинтересовался Рабастан, не отодвигая капюшон, отчего голос его раздался словно из вакуума.

Его костлявые, сухие руки, едва дрогнули из-под длинных чёрных рукавов. Всё тело, покрытое мантией, было таким же костлявых и худым, а ещё прожженным — Рабастан горел во время битвы за Хогвартс, и всё его лицо, искаженное ожогами, было словно отлитой маской. И Скорпиус помнил: в те немногие моменты, когда он наводил на него палочку, лениво бросая заклинания, лицо его было, словно у мертвеца.

— Я собираюсь вернуться в Англию.

Слова соскочили с губ так легко, что он невольно удивился. А потом, кривая усмешка натянула губы до побеления.

— Скорпи, ты шутишь? — с гулким смехом зарокотал Михель. — Вот это, блять, поворот. Меня возьмешь, дружище?

— Это глупо, Малфой, — тут же встрял Андрас, нахмурившись. — Тебя не пустят даже на таможне. Платиновые волосы спалят всю контору до того, как они потребуют у тебя удостоверение.

Губы от напряжения резко опустились, и Скорпиус, смотря ровно на своего учителя, безразлично бросил, слегка дернув плечом:

— Раскаявшийся Малфой, вернувшийся обратно к себе на Родину. Невольная жертва рождения… я прекрасно украшу страницы всех газет Англии. Это будет ознаменованием новой истории в магической Британии: единение чистокровных и победителей. Ведь они только это и ждут, не так ли? Им же так и хочется посмотреть на мое раскаянье и мою подавленность.

Сев на колени, Скорпиус протянул свою палочку, отведя голову в сторону. Страха не было. Не было даже ненависти. Лишь омерзение, вытравляя душу, кричало ему, до чего же это тупо и неэстетично. Скорпиус Малфой на коленях. Скорпиус Малфой поражен.

«Утритесь своим превосходством, идиоты, — со злобой думал он, чувствуя, как холодные пальцы резко сомкнулись на его палочке, выхватив её. — Потому что однажды на коленях будете вы».

— Это и будет моим наказанием, — продолжал Скорпиус, не поднимая голову, зная все правила назубок. — Возвращение в самое пекло. Действовать, когда на тебя будут нацелены взгляды доброй сотни авроров.

И, не выдержав, он резко вскинул голову, сверкнув лишь на секунду глазами. Сквозь капюшон едва ли можно было различить глаза, но он чувствовал его взгляд каждой клеточкой тела.

— Моя теория — это Хаос. И он наступит. Я запущу его.

— Похвально, похвально. Но, Малфой, неужели ты думаешь, что это всё? Ты подвёл нас, поэтому не серчай.

Но только Скорпиус больше не опускал головы, смотря прямо и ровно в лицо будущей боли и даже агонии, зная, что ничто: ни изломанные планы, ни самое страшное заклинание, — не смогут потушить это дикое, рожденное из самого ада желание отомстить.

Скорпиус смотрел в глаза своей боли не моргая. Ни горячо, ни холодно. Так, плевать.