Безликие (гет)

...И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

— Фридрих Ницше.

Дверь скрипела, мерзко покачиваясь от порывов сквозняка. Запах стоял удушающий, до приторности сладкий, и казалось, что с каждым вздохом, лёгкие под своей тяжестью проваливались вниз, задевая другие органы.

Это место всегда было таким. Отдалённые улицы Марселя, которые становились безлюдными с наступлением ночи, были не просто привлекательным местом для наркоторговцев и маргиналов магловского мира, оно было важной точкой сбора таких же отщепенцев, но только уже магического.

Что-то привлекало сюда чернокнижников, людей в розыске и просто тех магов, которые мечтали скрыться от всего мира. Может, дело заключалось в той темноте, что опутывала эти улицы, несмотря на самое яркое французское солнце; может, потому что никому бы здесь не пришло в голову задавать вопросы, кто уж знал, когда и от чего Марсель так манил отбросов магического общества. Беда была лишь в одном. Если кому-то вздумалось бы найти тебя, Марсель был бы далеко не самым лучшим убежищем — слишком очевидно, что ты пришёл бы сюда.

Тени, отбрасываемые мутным светом фонарей, двигались до подозрительного медленно, они напоминали хищников, которые только и ждут, когда именно стоило бы выдать свое присутствие. Тени были длинными и почти тонкими, всматриваясь в них, можно было рассмеяться от их комичности. И правда, сквозь череду тишины, властвовавшей в Марселе, послышался медленный, тихий смех, напоминавший скорее приступ туберкулезника, который вот-вот сплюнет свои легкие.

— Заткнись, идиот, — шикнул второй, со всей дурью ударив локтем в бок своего соседа.

Он, закашляв сильнее, согнулся пополам, и даже сквозь кашель можно было различить едва заметный смех, мелкий, такой припадочный.

Они стояли в одном из внутренних дворов обшарпанных, с выбитыми стёклами домов. На первый взгляд казалось, что это место было словно мертвым — ничто не напоминало о жизни в этом бедном, невзрачном квартале, и только скрип двери казался чем-то существенным. Сквозняк здесь гулял дикий, бившись об стекла, он будто монотонно повторял: «Не повезло тому, кто оказался в Марселе после двенадцати».

Тени едва ли были с этим согласны. Ведь именно они властвовали здесь.

— Нужно разделиться, — спокойно и будто из самой темноты проговорил третий голос. Этот человек, прислонившись к стене, расслабленно щёлкал крышкой зажигалки, не отрывая своего затуманенного взгляда от этого занятия.

Казалось, ему если было не безразлично всё окружающее, то, во всяком случае, едва ли он испытывал хоть какой-то дискомфорт от того, что именно должно было произойти сейчас. Ему было плевать. И, наверное, это заставляло две другие тени послушно кивнуть головой и тотчас раствориться в темноте Марселя.

Тишина нарушалась лишь монотонным тиканьем железной крышки, и в это мгновение этот старый, дурно пахнувший переулок напоминал скорее пристанище Ада. Сквозняк приподнимал подолы длинной чёрной мантии, он проникал сквозь одежду, заставляя отяжелевшие легкие покрыться корочкой льда. Здесь было холодно, грязно и сыро. Потому тень, сморщившись, резко закрыла крышку, спрятав зажигалку в глубь кармана.

Тишину больше не нарушало ничто. И только лишь тихое шарканье в глубине коридора заполняло эту пустоту.

— Скорпиус! Прошу! — голос вбежавшего был надрывным и почти тусклым, лишь редкие интонации полного отчаянья говорили — человек боится так, что у него надрываются связки. — Я же не знал, черт побери! Я же… я же всегда был верен, ты знаешь это, знаешь!

Он подбежал, схватил тень за рукав и, упав прямиком в лужу грязи, почти заплакал, то и дело вытирая свои слезы и пот лоскутком черной мантии.

Скорпиус сморщился. Потом, отдёрнув свой рукав, безразлично посмотрел вниз. Тридцатишестилетний Том Круз, валявшийся на асфальте Марселя, был маленьким и пухлым министерским чиновником. Впрочем, всегда ли он занимал эту важную должности? Нет. Он получил ее лишь тогда, когда обратился к ним.

Хмыкнув, Скорпиус присел вдруг на корточки, незаметно выудив палочку. Он был так расслаблен и безмятежен, что на лице у Тома проступило явно облегчение — он-то думал, что прощен. Ему казалось, что Скорпиус несёт справедливость.

— Что ты так волнуешься? — тонкие губы сложились в едва заметную ухмылку. Бледный, почти бесцветный — едва ли Скорпиус походил на тень, но одни его глаза, бездонные и даже какие-то неживые, наводили такой лютый страх, что Том замер, чувствуя испарину на своем лбу.

— Ну же, Том, мы приятели, помнишь? — продолжал Скорпиус, слегка склонив голову. Палочка мерно покачивалась в руках, и казалось, он даже не замечал, с каким отчаянием Круз наблюдал за каждым ее взмахом. — А что делают с приятелями, которые преступают черту, а, Круз? Что делают… — нагнувшись, он схватил двумя пальцами за подбородок Тома. Мягкий и потный, он с легкостью продавливался под давлением бледных пальцев Скорпиуса, что вызвало в нем лишь новый приступ отвращения. — …с предателями?

Том резко дернулся, попытавшись вставь из лужи, и завизжал, как свинья. Скорпиус сморщился. Этот идиот и без того испортил ему настроение за последнее время, но крик… этого Скорпиус Малфой ненавидел больше всего.

— Но я же не виноват! Они сами меня нашли! — его голос слетал с октавы на октаву, пробуждая внутри тени лютую злость. Он не любил оправданий. Не любил визг. Но больше всего, он ненавидел предателей.

— Моя теория — это Хаос, — жестко проговорил Скорпиус, поднявшись на ноги, даже не боясь того, что Том сбежит. — Как думаешь, можно ли предать Хаос и остаться в живых? Что будет с тем, кто забудет о правилах?

Том отползал на коленях, не имея сил подняться на ноги. Он полз, и глаза его с расширенными зрачками впивались с точностью в Скорпиуса, что неспешно, даже как-то лениво следовал прямиком за ним. Круз боялся так, что этот страх не ощущал только ленивый, и Малфой знал, из подворотни на него смотрят десятки глаз. Здесь уже были и две другие тени, они наблюдали с глупыми улыбками за истязанием своего бывшего товарища.

— Смерть — большой дар, Том Круз, — спокойно пробормотал Скорпиус, вздернув палочку верх. — Его еще нужно заслужить.

Синий отблеск ослепил всех смотревших, и когда туман наконец спал, никого уже не было.

* * *

Одинокая капля, пробегая по карнизу, падала на пол слишком отчётливо громко, озаряя все пространство единственным звуком жизни. Капли бежали быстро, словно очарованные чем-то, и наблюдать за ними почти не было возможности — они разбивались об пол намного раньше, чем можно было разглядеть их в кромешной тьме.

Кап. Кап. Кап.

Звук был такой отчетливый, такой монотонный, что он невольно прикрыл глаза. Во тьме и тишине думалось намного проще, ровно до того момента, пока в эту тьму не врывалось что-то, отдалённо напоминавшее о том, что жизнь не остановилась. Именно тогда он вдруг вспоминал, что время продолжало степенно протекать и что сам он еще не находится в могиле; грудь его не придавлена тонной землей и дышать еще возможно. Воздух, пронзая лёгкие, исчезает в миллионе клеток, давая ему жизнь.

А у кого-то от этой жизни остались считанные секунды.

В этой кромешной тьме, среди запаха плесени и убийственной для деревянного дома влаги, издалека можно было едва расслышать жалобный скулеж и весёлый гогот. Он то набирал оборот, то растворялся во тьме, напоминая скорее мираж.

Скорпиус даже не стралася вникнуть в суть голосов — ему было плевать и на хохот, и на отчаянные вопли. Его волновали, казалось, только эти проклятые капли, которые, сбегая по покошенному карнизу вниз, разрушали хрупкие стены его молчания.

Он любил тишину, молчание и темноту. Три вещи, которые были с ним на протяжении всей жизни — ни мрак, ни смерть давно не были для него чем-то новым, Малфой слишком привык к ним с детства, потому не замечал, но этот шум…

— Проклятье, — сжав рукой подлокотник, изрядно почерневший и продырявленный, шикнул Скорпиус, откинув голову на спинку дивана.

Этот октябрь начался уж до прискорбного дерьмово. Он не любил неожиданности, не любил, когда что-то отходило от механически налаженной системы, поэтому, каждый такой случай, каждая заминка… выбешивала его, заставляя то и дело раздумывать над тем, как же эту систему привести в привычный ход.

Можно было просто взять и удалить дефектный элемент. Можно было сломать систему и построить новую. Но Скорпиус не мог так рисковать теперь, к тому же, едва ли он мог ослушаться их и предпринять что-то значительное без их ведома.

— Мерлин, бедняга Скорпиус! Упускает главное веселье! — с громким смехом ворвалась в комнату знакомая тень. Она кашляла, а не говорила, и вот сейчас, захлебнувшись собственным смехом, схватилась за грудь и расхохоталась еще яростнее, сгибаясь пополам от собственного веселья. — Чего ты тут киснешь, Скорпи?

Тень хотела было схватить Малфоя за рукав и, как обычно, потрясти его руку в насмешливом жесте почтения, но не успела. Резко выставив руку вперед, Скорпиус слегка склонил голову набок и прохладно заметил:

— Успокойся, Михель. Не стоит меня сегодня злить.

Михель улыбнулся широко, выпятив ряд слегка желтоватых зубов, свет из его палочки падал прямо на его лицо, и Скорпиус беспристрастно рассматривал этот одурманенный азартом и предвкушением, слегка искривленный лик и испытывал нечто, похожее на отвращение.

— Ты опять не пошёл с нами, — послышался голос за спиной Михеля. Это была третья тень, свет до которой не доходил, но Малфой-то знал, кто с ним говорит. Андрас Нотт, его кузен, был тем самым соратником, который всегда молчал и оставался в тени. Наследственное, не иначе. — И Михель опять все делал за тебя. Почему ты не пришел на пытки, Малфой?

Скорпиус едва усмехнулся, сложив тонкие губы в бледную полоску. Скрестив перед собой руки, локти которых упирались в подлокотники дивана, он отвел взгляд на окно с надтреснутым стеклом. Вечерний Марсель, как всегда окунувшийся во тьму, дышал полной грудью — он был наполнен насилием, убийствами, кровью и страхами.

Право, это было его место.

— У Михеля есть чувство сострадания, Нотт, — спокойно проговорил Скорпиус, слегка склонив голову. — Он милостивый палач. Я же не испытываю ничего. Это значит, что Михель остановится, когда дойдет до своей грани. А у меня грани нет. Я убью его, не заметив этого, но Том Круз пока не заслуживает смерти. Он должен страдать. Именно поэтому, я и не пошёл с вами — едва ли от моих пыток дожил бы до этого вечера.

Легкая улыбка проскользнула по тонким губам, и тут же исчезла. Скорпиус отложил палочку на слегка покосившийся столик и скрестил пальцы рук перед собой. Его одурманенный алкоголем мозг был словно размягчён, поэтому мысли текли вяло, почти даже безразлично. Всё тело прибывало в спасительной расслабленности, и даже предстоявшие дела не вызвали в нём привычного раздражения. Малфой был спокоен и почти умиротворён, только лишь этот проклятый звук, смешавшийся с голосом Михеля, вызывал толику отвращения.

— …пойти бы сейчас к Беннет и хорошенько вздёрнуть её прямо в зале, — посмеиваясь, перетаскивая пыльный диван ближе к Малфою, кряхтел Михель. — Мне надоело убивать, Скорпиус. По душе как-то больше трахаться.

В свои тридцать лет Михель выглядел на все сорок: покрытое щетиной зеленоватого оттенка лицо, впалые щёки и пролёгшие под глазами глубокие мешки — только лишь светло-голубые, даже небесные глаза пахли молодостью и почти даже беззаботностью. Он был болен, а за спиной, все его называли туберкулёзником. Тяжёлый кашель стал причиной ранней старости и приближения смерти — он родился в семье уважаемых французских волшебников, которые сдали его, только узнав о странном проклятье — маггловском туберкулёзе, который с годами просто прожирал его легкие. Эта болезнь не поддавалась лечению, потому что, будучи из мира магглов, странным образом воздействовала на здоровье волшебников — его бы никто не вылечил. Михель, давно уже позабывший свою фамилию, был обречен на смерть с самого рождения.

Именно поэтому в конце концов его приняли они.

— Но ты же не убил его? — осведомился Скорпиус, резко вперев свои глаза в слегка сутулую фигуру. Он знал, насколько пронзителен был его взгляд и как многие старались его избежать.

— Обижаешь, — беззаботно отмахнулся Михель.

— Он назвал имя? — не меняя интонации, придав лишь немного ленности, бросил Скорпиус, изогнув бровь.

Воцарилось молчание. И только лишь подошедший ближе Андрас спокойно проговорил, хищно усмехнувшись.

— Балдер. Балдер Томас, — проговорил Нотт, присев на диван ровно в тот момент, когда Михель перестал его тащить. — Английский аврор с завидной репутацией. Мне даже, немного стало жаль его.

— Да? — вкрадчиво поинтересовался Скорпиус, слегка хмыкнув. — На твоем бы месте я пожелал нас. Ведь Балдеру Томасу не придется отчитываться перед ними.

В ту же секунду Михель перестал тихо посмеиваться, резко подняв голову, а маска бравады слетела с лица Андреса тотчас. В комнате вновь стало тихо, из-за чего капанье воды особенно резало по ушам — Скорпиус мрачно усмехнулся, резко разомкнув руки, явно чувствуя удовлетворение от эмоций своих напарников.

Хотя, были ли они напарниками? Скорпиус всегда ощущал себя выше.

— Том Круз сдал нас не просто аврору, господа, — спокойно начал Малфой, слегка повернув голову в их сторону. — Из-за этого идиота, информация о нас теперь на руках у главного аврора страны. Понимаете, чем это грозит всем нам?

— Неужели… мы поедем в Англию?! — очумело распахнув глаза, воскликнул Михель.

— Упаси Мерлин, — сухо откликнулся Малфой, слегка поджав губы. — Англия сама пришла к нам в руки. Потому что этот… как его? Томас во Франции. И он ищет нас.

— Откуда ты это знаешь? — сощурившись, недоверчиво пробормотал Андрас.

Едва ли это взывало хоть какие-то эмоции у Скорпиуса, который уже даже перестал смотреть в их сторону. Ему было до такой степени безразлично всё вокруг, кроме этих капель, что было даже смешно. Да. Именно. Смешно, чёрт побери! Скорпиусу хотелось если не усмехнуться, то прыснуть — точно.

— Они связались со мной еще утром и всё рассказали.

— Тогда зачем мы его пытали? — с поистине детским восторгом поинтересовался Михель. Едва ли его энтузиазм передался Нотту, который, мрачно сведя брови к переносице, со взглядом убийцы наблюдал за Скорпиусом.

— Потому что смерть — это дар, — с улыбкой, пробежавшей по тонким губам, ответил Малфой. И он знал, что в этот момент его серые глаза были столь пронзительны, что стоило лишь посмотреть на кого-то в упор, как этот человек тотчас потеряет самообладание. — Его нужно еще заслужить.

Михель расхохотался. И смех его прерывался лишь раскатистым, глухим кашлем, раздававшимся из получёрных, разложившихся со временем легких.

* * *

Узкие французские улочки, переполненные туристами-магглами, были ярко освещены осенним светом и густо оживлены. Жизнь кипела здесь всегда: и слякотной зимой, и душной весной — всегда. Только лишь осенью, поток туристов начинал смешиваться со студентами, и город, казалось, распухал в своих размерах.

В этой переполненной стране маггловская сторона Марселя тоже была оживленной. Правда, наполовину: часть её занимали магглы, которые своими повадками едва ли отличались от заядлых чернокнижников; но вторая часть, сокрытая грязными стенами с первыми признаками разложения, принадлежала им. Магическим отщепенцам всего мира.

Здесь, с поразительной легкостью, можно было затеряться, и это знал каждый. Многочисленные пабы, притоны, потайные лавки с запрещёнными артефактами — попади в любое из этих заведений и потеряй бдительность, можно было бы не заметить, как в каком-то дурмане пройдет два дня.

Ровно столько же прошло с того самого момента, как Скорпиус стал посещать один из притонов, а именно «У Марселя», расположенный на самой окраине неблагоприятного района.

Он славился своими увеселительными зельями: острый запах полыни ударял в ноздри с порога, а стоило лишь подсесть к барной стойке и выпить один из ядовитого цвета напитков, как можно было окончательно потерять голову и проснуться в куче голых, грязных тел, сопящих от полуразрушительной неги, не помня совсем ничего.

Но Скорпиуса не интересовали ни оргии, ни наркотики, ни даже легкодоступные девицы в дрянных, малиновых мантиях, танцевавшие прямо в центре зала. Он приходил к уже знакомому бармену, садился за самую последнюю кушетку и с пристальным вниманием наблюдал совершенно за другим.

Балдер Томас на первый взгляд казался проблемой: из всего, что можно было узнать о довольно молодом авроре, исходило, что это был исполнительный госслужащий, который участвовал еще в далеких облавах на старинные особняки Англии. Он был высок, плечист, с ослепительной улыбкой белых зубов и развивающимися светло-русыми волосами с проседью.

Но уже после недели пребывания оного в Марселе, Скорпиус понял, что Балдер был не больше, чем напыщенным, с благородными целями и намерениями идиотом. Чрезмерно падшим до женщин. И удивительное дело, именно это в конечном итоге помешало ему со своими напарниками выискать Томаса. Едва ли Малфой мог даже предположить, что аврор, прибывший во Францию по тайному заданию английского правительства будет просиживать целые вечера в грязном притоне «У Марселя».

— Ты, может, и знаток человеческих душ, Малфой, — ехидно заметил Михель, приведший его как раз сюда. — Но абсолютно бездарен до примитивных происков жизни.

В ответ Скорпиус лишь приподнял бровь, раздраженно подумав, что даже столь легкомысленный простак, как Михель, смог вычислить нужного им человека раньше его. Но разве могло быть все так просто? Разве мог аврор такой величины так бездарно тратить свое время? И ведь право, выдал он себя совершенно по-глупому: в пылу угара пробормотал свое имя подсевшему к его компании Михелю, совершенно не помня об этом уже на следующее утро.

Нужно было действовать. Простое наблюдение за жертвой было ничем, для прыжка, необходимого провести манёвр, гарантирующий его безопасность. Скорпиус знал: если ему нужно было как можно дольше скрывать их, то необходимо втереться в доверие к своему врагу.

Он упорно выжидал время, наблюдая за повадками жертвы: распивая дорогой алкоголь, тем не менее, Балдер никогда не употреблял наркотики, видимо, боясь за сохранность своей памяти. Было видно, что он был напряжен, и даже когда к нему подсаживались податливые девушки, которых он намеренно прижимал к себе, он по-прежнему продолжал быть начеку, словно ожидая. Словно зная, что о нем уже давно стало известно.

Удачный момент выпал не сразу и довольно неожиданно. В один из дней своего наблюдения, Скорпиус вдруг заметил, что Томас перестал приходить в притон в своё привычное время, задерживаясь иногда на час, а иногда даже и больше. И вот, в один из таких дней, он пришел в «У Марселя» слишком взбудораженным, даже рассеянным, поэтому с порога врезался в разукрашенных, с оголёнными телами девушек, которые, засмеявшись, обступили его, играючи отодвигая пальцами ног выпавшие из его карманов вещи.

— Кажется, вам нужна помощь, — слегка приподняв козырек шляпы, пробормотал Скорпиус, приблизившись к ним. Балдер стоял на четвереньках, поднимая то, до чего доставала его рука, и с некоторым раздражением поглядывал на проделки девушек, впрочем, не решаясь что-либо сказать.

— О, — только и ответил он, заметив, как напряглись еще недавно смеявшиеся куртизанки, тотчас прервав свою браваду.

Может, дело было в его взгляде, а может, они просто знали, кем именно был Скорпиус, но они отступили, пропуская его, и Малфой, кивнув в их сторону, предостерегающе усмехнулся.

— Салонные шлюхи довольно бестактны, — спокойно проговорил вдруг Скорпиус, взмахом палочки подняв валявшийся дальше всех лист пергамента. Тонкая бумага лежала лицевой стороной вниз, и Малфой, взяв его, вопросительно посмотрел на Балдера, не переворачивая лист, отдавая дань вежливости. — Но это их работа. Мы не можем их за это винить.

— Да-да, — поспешно закивал головой Томас, решительно встав на ноги, протянув руку в сторону своей вещи.

Скорпиус усмехнулся, медленно сцепив пергамент меж двух пальцев, тем самым протягивая его в сторону мужчины, а потом выронил его так, чтобы он упал лицевой стороной вверх.

Пергамент перевернулся, и вместо ожидаемого листка с надписями Скорпиус увидел колдографию рыжеволосой девушки, смущенно опускавшую взгляд.

— Моя невеста, — кашлянув в кулак, пробормотал Балдер, и, видимо, чувствуя неловкость перед тем, где он находился и чье фото он держал в руках, Томас пробормотал: — Свадьба через пару дней, поэтому…

Холодная усмешка сорвался с губ, когда Скорпиус вновь безразлично посмотрел на колдографию. Теперь он мог разглядеть раскидистый сад и широкие качели, на которых сидела невеста Томаса Балдера и, опуская взгляд, перекидывала длинные, густые, рыжие волосы за плечи.

— Вы давно во Франции? — поинтересовался Скорпиус, слегка сощурившись. Его плохое зрение компенсировалось прекрасным слухом, и обычно Малфоя не волновал его изъян. Но в те немногие моменты, когда он должен был внимательно наблюдать за эмоциями своей жертвы, Скорпиус неизбежно сощурился, испытывая при этом нервозность. — Кажется, вы стали лишь недавно сюда приходить.

— О, да, — протянул Томас, и лицо его сразу окаменело, а взгляд насторожился. Правая рука проворно запихнула колдографию в карман, а на лице появился дружелюбная, абсолютно наигранная улыбка. — Где-то с неделю… вы так замечательно говорите по-английски. Почти без акцента. Вы тоже проездом?

Безмятежная гладь серых глаз на секунду полыхнула, но Скорпиус не позволил ни единой эмоции вырваться наружу. Англия, Англия, Англия… повтори хоть тысячу раз это слово он будет испытывать этот странный до робости трепет и одновременно отвращение, но при этом не подаст и вида, как сильно его это задевает.

— Я живу здесь с самых малых лет, но мои предки родом из Англии, — ослепительно улыбнувшись, протянул руку Малфой. — Скорпиус. А как зовут вас?

— Сириус… Сириус Блэк.

Бровь взлетела верх, и Скорпиус, поведя головой, сильнее улыбнулся. Право, было так смешно, что он почти силился, дабы не засмеяться, но вместо этого с поистине задумчивым видом проговорил:

— Довольно громкая фамилия. Кажется, я где-то ее слышал… вероятно, вы кого-то ждёте, верно?

— Да, мой друг. Я приехал к нему в гости, но вот уже четвёртый день не могу его отыскать.

— Возможно, я бы мог Вам помочь?

— Нет, — уверенно качнул головой Томас, слегка протиснувшись вперёд, явно намериваясь оторваться от Малфоя и занять свою любимую комнату, где его уже ожидала одна из куртизанок. — Думаю, я скоро найду его. Вы же знаете, в Марселе совершенно невозможно спрятаться.

И взгляд его голубых глаз вдруг пристально вперился в Скорпиуса, явно сканируя его. Только уж через секунду Томас расслабленно кивнул головой, круто развернувшись, намереваясь подняться на второй этаж, где его уже пальцем подзывала к себе разукрашенная девушка.

В приглушенном зале притона было тепло и пахло полынью, и Скорпиус едва ли мог различить среди многочисленных теней Балдера, который, уверенными шагами поднимался вверх по ступеням, не оборачиваясь. Он скрылся за дубовой дверью, громко хлопнув напоследок, и только тогда улыбка с лица Малфоя сползла.

Он обернулся. Кинул на барменскую стойку деньги, предварительно кивнув головой, как бы напоминая, что о его присутствии здесь не стоило особо распространяться, а потом вышел в безлюдный Марсель.

Вечерело. Холодный ветер обдувал ещё сильнее обычного: он шелестел, противно задувая под мантию, и Скорпиус, задумчиво оглядевшись по сторонам, тотчас трансгрессировал.

В доме с покошенными стенами и разбитыми стёклами было особенно шумно. Дверь скрипела от порывов ветра, где-то в гостиной можно было отчётливо услышать биение капель, и несмотря на то, что дом был почти пуст, Скорпиус с каждым шагом все больше слышал звуки жизни.

Ни Михеля, ни Андраса здесь не было. Один, как всегда, зависал в притоне, а Нотт… можно было предположить, что он ушёл поведать свою мать. Очевидно было лишь одно: в этом доме Скорпиус был один на один вместе с Томом Крузом, которого-то с большой вероятностью и ждал блестящий аврор Балдер Томас.

Он сидел, прикованный магическими цепями, на полу. Рот его был закрыт жгутом, а лицо покрыто испариной — в подвале было сыро и влажно, канализационные крысы бегали из угла в угол, и на его пальцах можно было заметить маленькие засечки.

Когда Скорпиус зашел внутрь, лицо Тома исказилось в подобострастие, а потом перешло в ужас — он наблюдал за каждым шагом Малфоя, и тот слышал, как нещадно билось сердце Круза, как сильно он боялся.

— Да, как же они тебя изуродовали, — спокойно заметил Скорпиус, присев на корточки рядом. Лицо Тома в крупных свежих шрамах затряслось словно в припадке. — И все-таки боль — это единственное, что отличает нас от мертвецов, не так ли?

Усмешка пролегла на тонких губах, и Скорпиус взмахом палочки разорвал жгут, вынуждая Тома тотчас раскашляться и сплюнуть мешавшую говорить слюну.

— Скорпиус! Скорпиус! — восклицал он, всем корпусом поддаваясь к нему. — Как же ты не понимаешь, что я не виноват? Совсем не виноват!

— Скажи, — не слушая его, проговорил Малфой, поймав взглядом крысу, которая отчаянно и даже жадно грызла плесневелый кусок хлеба. Даже эта мерзкая тварь и то цеплялась за жизнь, стоило ли тогда удивляться прыти Круза? — …кто мы, Том?

Он оцепенел, заёрзал, как заведённый, стирая магическими цепями кожу со своих запястий. Том был столь ослаблен и столь беспомощен, что они перестали даже охранять его. Ему не удалось бы никуда сбежать, и это было очевидно всем. Всем, кроме него.

— Мы Хаос, — тихо зашептал Том. — Наша теория — это Хаос.

— И что же далет Хаос с теми, кто предал его? — вкрадчиво поинтересовался Малфой, наконец посмотрев на него. Испуганный, прижатый к стенке, он стонал и молил о пощаде, его слезливые глаза щурились, а губы едва что-то шептали в темноте.

— Но я не предавал вас! Я ничего ему не рассказал, ни о ком… они не знают ни о тебе, ни о них, Скорпиус!

— Но ты вывел их на наш след, Том Круз, — резко поднявшись, холодно молвил Малфой. — Ты назвал им наше имя. И это ты отдал им информацию о готовящемся теракте в обмен на свою жалкую жизнь. Думаешь, зачем они тебя выпустили на свободу? За тобой была слежка, идиот.

Задохнувшись, Круз отполз медленно к стенке, задергав руками в каком-то припадке, еще больше стирая цепями кожу в прах. Он мучился. И болью была пропитана каждая клеточка его лица.

— На твое счастье, за тобой шёл один только Балдер, и он не смог просто так проникнуть в наш район. Балдер ничего не знает. Пока ничего не знает, но эти документы… как думаешь, Том Круз, как быстро можно вычислить руководителей теракта, имея непосредственный план на своих руках? Как просто будет найти нас, отследив все твои предыдущие похождения? — усмехнувшись, Скорпиус поднял палочку. — Ты предал нас. Ты думал, что сидя на двух стульях отобьёшь свою жизнь. Но, Том, предать Хаос даже мысленно означает распрощаться с ней тотчас. Ты покойник, Том. Тебе больше не жить.

Шаг. Второй. Третий. Скорпиус шёл медленно, растягивая секунды, смакуя каждую эмоцию в посеревшем лице. Запах страха был столь отчетлив, что будоражило кровь, и Малфой усмехнулся, подняв палочку.

— Смерть — это большой дар, Том Круз. Но жизнь, несомненно, еще больший. Как жаль, что ты его потерял. Не так ли?

Пронзительный крик, полный чудовищной боли и ужаса, озарил покосившиеся стены. Крыса, дожиравшая еду, не обратила на это ни малейшего внимания, быстрыми, ловкими движениями раскручивая в своих лапках кусок хлеба.

Потому что даже она знала, что такое Марсель ночью. И кто в нём был королём.

Приглушенный девичий смех бил по перепонкам слишком противно: он был писклявый, со съезжавшими интонациями из-за угара, в котором, судя по всему, прибывала его обладательница, но Скорпиус не подавал и вида, безразлично поглядывая на нагло развалившуюся, уже далеко не первой свежести куртизанку.

— Скорпи, ну, улыбнись, дорогой! — говорила она сквозь смех, слегка поддаваясь вперёд, из-за чего остатки её платья, и без того не прикрывавшие полную, обвислую грудь, опускались всё ниже.

Он помнил Марту Новак ещё юной шестнадцатилетней девушкой, весёлой и беспечной, до одури влюблённой в него. Она ходила за ним по пятам в Дурмстранге, улыбалась ему, наивно хлопая большими глазищами, смотря, казалось, в самую душу, и тогда Скорпиус, кажется, действительно что-то испытывал к ней.

Они были одноклассниками в одном из коррекционных классов Дурмстранга: семья Новак была эмигрантами со времён развала Российской империи, и хоть в ней уже едва ли что-то осталось от славянских предков, но Марта была невероятно красивой, высокой, широкоплечей, плотного телосложения девушкой, над которой смеялись из-за ее непропорционально широких плеч и бедер.

Не смеялся только Скорпиус. И поэтому, наверное, она так пристала к нему ещё тогда: право, мог ли удержаться он, и не воспользоваться ее доступностью? Они не были в отношениях никогда, но именно Марта была его первой женщиной, поэтому, наверное, он с такой снисходительностью относился к Новак. Его не отпугивала ни потухшая с годами внешность, ни позеленевшее от постоянных сношений с незнакомыми мужчинами лицо, ни испортившиеся манеры.

Для него Марта навсегда осталась той смущённой, робкой, забитой девушкой, с которой он и связался-то, наверное, от скуки.

— Малфой, почему ты перестал приходить? — жеманно поведя плечом, Новак похабно улыбнулась. Её яркий макияж не мог скрыть глубоких синяков, болезненный вид и отрешенность во взгляде.

— В итоге твое блядство не довело тебя до хорошего конца, — щёлкнув крышкой зажигалки, Скорпиус поднёс её к сигарете, сцеплённой между зубами, и, затянувшись, подметил, как на секунду задрожала Новак. — Ну что, Марта, какой я по счёту за сегодня?

— Мудак, — скривившись, резко бросила она, выпрямившись в одну секунду.

В шестнадцать лет Марта была полной, пышногрудой девушкой с широкими плечами и розовым цветом лица; а в двадцать пять она представляла из себя груду костей, обтянутой свисающей кожей. Плотная комплекция никуда не делась, но едва ли возбуждала, и Скорпиус, хмыкнув, отвёл взгляд.

Она пошла в шлюхи из-за любопытство, а может, Марта просто хотела привлечь его внимание: вообще-то, Скорпиус упустил этот момент из вида. Он выпустился из школы и начал служить, а Новак… она то была, то её не было, и ему, право, было почти плевать.

Лишь однажды, этот день Малфой помнил отчётливо, она заявилась к нему в дорогой песцовой шубе, с ярко-красными губами, и, взмахивая меховой находкой, хищно усмехалась.

— Зачем мне учиться, Скорпи? — говорила она, растягивая свои пухлые, обкусанные губы. — За одну ночь я получаю больше тысячи франков всего лишь за то, что раздвигаю ноги. Так зачем мне эта учёба? Молодость вечна, Скорпи!

Её молодость закончилась в двадцать три, когда Марта подцепила одну из тех маггловских болезней, которые были почти не изучены в их мире. И с тех самых пор, словно в отместку своей карме, Новак стала лишь краситься еще более ярко и обслуживать намного больше мужчин, наверное, специально, чтобы заразить кого-то ещё.

— Ты на меня даже не смотришь.

Звук её голоса эхом раздался в ушах, и Малфой, резко крутанув голову, заметил её, стоявшую уже возле себя. От нее пахло дешевым парфюмом, корсет на талии съехал, а из-за тяжестей груди блуза почти провалилась вниз. Марта представляла жалкое зрелище. И Скорпиус-то ходил к ней, наверное, только из-за дани той миловидной, скромной красавице, которую он знал когда-то.

— Мы с тобой такие одинокие, — певуче растягивая гласные, начала она, лёгким движением опустившись к нему на колени. Марта была невесомой, груда костей была острой и неприятно упиралась в его брюки, но Малфой не испытывал ничего. Ни горячо, ни холодно. — Чужие на этой земле… никому ненужные… мы так похожи, Скорпиус, — шептала она, обвив его шею, проникая руками ему под рубашку. Длинные красные ногти впились в кожу в тот момент, когда он, сдёрнув её со своих коленей, вынудил Марту посмотреть прямо в его лицо.

— У меня к тебе дело, Новак, — холодно начал Скорпиус, на секунду выпустив изо рта сигарету. — Есть один мужчина, который приехал по мою голову. И у него есть документы. Сечёшь?

— Кто-то обижает малыша Скорпиуса? — с блаженной улыбкой протянула Марта. — Дай-ка мне его адрес, отсосу за бесплатно…

— Не ехидничай, Марта. Я прошу тебя об одолжении. Скорее всего, он носит эти документы с собой, либо спрятал в какое-нибудь надёжное место, недалеко от притона «У Марселя». Ты же сможешь подлить ему сыворотку правды и вытащить информацию?

Накручивая локон на палец, она неотрывно смотрела в его лицо, слегка облизывая свои полные красные губы. А потом, усмехнувшись, дёрнула ножкой, слегка приподнимая подол порванной юбки.

— Держи, Марта, — кивнув на столик мешочек с золотом, смотря на неё неотрывно, проговорил Скорпиус. — Купи себе, как всегда, меха или потрать это все на дурь — делай, что угодно. Только помоги мне.

— Когда ты придёшь вновь? — подскочив с места, спросила она, заметив, как ленно Скорпиус поднял с пола упавшее пальто, а потом, затянувшись сигаретой, не глядя на неё, спокойно бросил:

— Когда увижу тебя в притоне, ублажающую Балдера Томаса. Не раньше.

Напоследок он услышал её полного разочарования стон, но, даже не взглянув на Марту, уверенно покинул комнатку, находившуюся почти на самой окраине Марселя. Новак жила в гостиничном номере, который был переполнен её меховыми накидками и всевозможными дешёвыми украшениями — милая робкая девушка, взращённая в семье бедных эмигрантов, восполняла свой комплекс, как могла.

Он не любил навещать её по многим причинам, но в большей степени — из-за тех воспоминаний, которые неизбежно мелькали перед глазами, стоило только посмотреть в ее голубые глаза.

Дурмстранг. Коррекционный класс для отбросов и детей, не понимавших ни немецкого, ни болгарского — Малфой едва тогда выучил французский, по-прежнему, словно в насмешку, используя только английский, а Марта… возможно, и их сблизило это отчужденное чувство потери той самой родины, которая должна быть у каждого, и абсолютное непонимание традиций и языка другой страны.

Они говорили на ломанном французском, и каждый думал, что однажды точно посетит свою землю. Но вот им исполнилось уже двадцать пять: Марта стала шлюхой, а он — убийцей, и оба они больше даже и не заикались о своих детских мечтах.

Едкая насмешка промелькнула змейкой по губам, а потом исчезла. Скорпиус не был меланхоликом, прибывавшим в грёзах, поэтому отметал любые воспоминания, как бы ставя табу на своем прошлом. Для него существовало только лишь настоящее, а будущее… порой ему казалось, что его у него попросту нет.

Затянувшись почти дотлевшей сигаретой, Скорпиус закинул голову, чтобы посмотреть на небо, тотчас зажмурив глаза от яркого и ослепительного солнца, что светило на улице. Намного приятнее и как-то даже привычнее было бы сидеть в покосившемся доме в трущобах Марселя, куда никогда не проникал ни свет фонарей, ни лучи солнца, поэтому, не долго раздумывая, он уверенно завернул в глубь обшарпанных, с изрисованными стенами домов, захлопнув плотнее полог мантии.

Он любил Марсель так, как, наверное, мать любила свое дитя. Этот город принял его, взрастил, оставив отпечаток во всем его поведении, и теперь едва ли Малфой представлял, кем бы он мог стать, живя в другом месте. Ничто не было в его жизни столь ценным — ни Дурмстранг, раскинутый в скалистой местности, где зима, казалось, была все девять месяцев; ни Париж, в котором он безуспешно пытался устроить свою жизнь. Нет. Мир, наполненный красками, мир, где еще была надежда, не предлежал ему. Скорпиусу-то и надежда не была нужна. Потому что её у него попросту не было.

— Простите? — Малфой медленно приподнял голову, напрягшись всем телом. Он почти уже дошёл до своего дома и совершенно не был готов к встречи с кем-либо, да еще и с тем, кто говорил бы по-английски. — Вы же Скорпиус, да?

Перед ним, нахлобучив шляпу, стоял Балдер Томас, и теперь от его светло-русых волос осталась лишь проседь. Его стать выдавала в нём аврора тотчас, и Скорпиус едва заметно хмыкнул, думая, что тот, кто отправил его, был глупцом или же не понимал, насколько многое им известно о силовых структурах почти любой страны.

— Добрый вечер… мистер Блэк.

Холодная улыбка на тонких губах не заставила долго ждать, и Малфой по привычке сощурился. Из-за этого яркого, ослепляющего света, казалось, он видел еще хуже, чем обычно, и это, наверное, заставило его нервно дёрнуть руку, в которой ещё лежала тлеющая сигарета.

— Вы живёте в этом районе? — задумчиво спросил Балдер, окинув взглядом обветшалый двор. Всё его лицо, несмотря на почти полную безэмоциональность, выражало ту степень презрения, которая бывает иногда у людей из благополучных районов. Изнеженный в роскоши, сынок победителей, едва ли он понимал, какого было жить всем остальным, тем, кто оказался по ту сторону баррикады.

— Это мой дом, — кивнув головой на самое старое, самое изувеченное бурями и боями сооружение, Малфой опять усмехнулся. Потому что знал: Балдеру давно известно о пропаже Тома Круза. И ему-то было известно, что последний раз Круза видели именно в этом районе.

И, правда, словно по иронии судьбы, Томас резко выпрямился, вперив в Скорпиуса пристальный взгляд.

— О, кстати, забыл спросить ещё тогда. А как ваша фамилия? — без обрядников протянул Балдер, дружелюбно улыбнувшись. Но вся его улыбка была пропитана добротной фальшью.

Балдера Томаса можно было убить лишь после того, как они найдут документы. Это Скорпиус знал отлично и понимал, что стоит лишь отступить от их плана, и ему нездобровать.

Но боялся ли Малфой? Был ли страх в его душе?

— Пожалуй, такую информацию я смогу сказать лишь за стаканом пива, — усмехнувшись, спокойно бросил Скорпиус, а потом, сделав вид, словно задумавшись, повертел головой по сторонам. — Тут неподалеку есть один притон. Там работает моя знакомая, и она прекрасно разбирается в различных сортах лучшего чешского пива. У вас есть свободное время?

Запоздало кивнув головой, Томас медленно последовал за ним, специально оставаясь за его спиной, и Малфою это даже нравилось. На его же глазах, отправив Марте патронус о том, что он заглянет в притон, Скорпиус лишь еще раз усмехнулся, круто развернувшись. Наконец можно было, хоть и на мгновение, снять эту жалкую ухмылочку и поразмыслить.

Они сказали, что Балдер Томас был связан с главным аврором Англии намного ближе, чем казалось на первый взгляд: его невеста была единственной дочерью знаменитого Гарри Поттера, того самого, кто когда-то спас один мир от мучений и стёр другой с лица Англии навсегда. От одной этой мысли Скорпиус почувствовал приступ тупой агрессии и захотелось, как обычно, в щепки разнести всё, что находилось под рукой. Но позади него шёл долбаный Балдер Томас, и Малфой не смел проявить даже толику той ненависти, что в нём пробуждала его фамилия.

Неприкаянные, святые победители. Наверное, даже на их испражнения молились, как на проявление божественного в этом алчном мире. Что знали эти ублюдки, кроме как ломать чужие семьи и уничтожать остатки того старого мира, что спокойно, даже притаившись, жили в полуразрушенных особняках на окраине Лондона?

Какая жизнь была у Балдера Томаса? Смотря на то, как уверенно развалился на диване прямо напротив Малфоя, Скорпиус усмехнулся. Томас, Томас, Томас. Сынок одного из девяти представителей священных фамилий победителей. Какая блядская ирония: раньше волшебников оценивали по их крове, теперь — по принадлежности к политическим взглядам.

— Вы счастливый человек, мистер Блэк? — пряча насмешку за философской серьезностью, деликатно осведомился Скорпиус. Право, ему было смешно смотреть на упитанного молодого аврора, который оценивающим, быстрым взглядом пробегал по фигуркам потрёпанных жизнью куртизанок.

— Мне кажется, что почти да, — отпив небольшой глоток из появившегося словно ниоткуда стакана пива, — замечательное пиво! В Англии такого не купишь… а, впрочем, в Англии всё так быстро меняется, что даже и не знаешь, чего ожидать, — с тёплой улыбкой добавил Томас, задумчиво посмотрев в свой стакан. — Когда мне было шестнадцать, мы ещё переживали потери Второй Магической Войны, а теперь мне тридцать два, и мы являемся одной из мощнейших стран магического мира.

Скорпиус почти скрипнул зубами, сцепив их так сильно, что, казалось, это отразилось даже в его лице. Но, коротко рассмеявшись, он тотчас облокотился на спинку дивана, придавая себе расслабленный вид, изнемогая где-то внутри от той непреодолимой ярости, которая мощными волнами обрушивалась на него.

— Вы так и не сказали ваше полное имя, — с той же улыбкой протянул Томас, вновь пристально поглядев на Скорпиуса.

На секунду, ему даже подумалось, что он подозревает его в чём-то, но даже эта мысль не вызвала никаких бурных эмоций. Какое дело было Скорпиусу до сомнений покойника?

— Малфой. Скорпиус Малфой.

За одно мгновение слегка розоватое лицо Балдера словно побелело, а глаза распахнулись так широко, что теперь появлялись сомнения, какого же цвета их радужка: чёрного или ярко-голубого?

И Скорпиус знал, что ему, как и всем остальным девяти фамилиям, прекрасно было известно о его семье; знал он также, что страдал на чужой земле столько лет из-за них. Все его лишения, все его муки, вся его жизнь пошла по пизде из-за этих богоподобных иродов, забравших в свои руки всю власть.

Забудет ли он когда-нибудь об этом? Оставит ли их в покое?

Скорпиус усмехнулся. Он прожил в аду двадцать пять лет, из которых помнил, наверное, только шестнадцать, но этого было достаточно, чтобы возжелать превратить жизни всех причастных к депортации из Англии всей его семьи в настоящее пекло.

— Почему такой очаровательный молодой человек выпивает с таким хмурым лицом? — тонкий голосок Марты заставил Балдера вздрогнуть и обернуться, и именно в этот момент она уверенно села на его колени, тотчас обвив шею руками.

Новак пришла почти вовремя, и Скорпиус усмехнулся, опустив на секунду взгляд, ощущая, как в ту же минуту Томас опять вперил свои удивленные глаза в его профиль.

«На полпути к могиле», — насмешливо подумал Малфой, безразлично наблюдая, как Марта, хохоча, расстегнула верхние пуговицы рубашки и тотчас проникла своими длинными, с острыми ногтями руками под неё.

— О, Скорпи, давно не виделись! — с диким смехом протянула Марта, поймав его взгляд. — Ты же не обидишься, если мы оставим тебя в одиночестве?

Ее рука уже предусмотрительно опустилась к ширинке брюк, и именно в этот момент Бладер, который все еще прибывал в оцепенении, схватил ее за руку и, даже не глядя на Марту, уверенно спросил Скорпиуса:

— Ваши родители? Где они?

— Мистер Блэк, вы хотите увидеть своего троюродного племянника? — с едва скрытой насмешкой протянул Скорпиус, склонив голову набок.

Бладер напрягся еще сильнее, и, воспользовавшись этим, Марта вновь прильнула к нему, вовремя протянув наполненный дурманящим веществом стакан с пивом, который тот немного отпил на автомате.

— Боюсь, вы опоздали. Они уже давно в гробу.

Качнув головой на автомате, Балдер неуверенно посмотрел на Марту, явно делая вид, что уже совершенно занят чем-то другим. Но Скорпиуса это не особо волновало: щёлкнув крышкой зажигалки, он равнодушно наблюдал за тем, как Томас, слегка покачиваясь, покорно пошёл вслед за Мартой, лишь на секунду обернувшись и внимательно посмотрев на Малфоя.

И сколько всего было в этом взгляде! Малфой не сомневался, стоит ему остаться в одиночестве, как он тотчас напишет целый донос своему хозяину Поттеру.

— Не успеет, — вслух подумал Скорпиус, щёлкая крышкой.

Щелк. Щелк. Щелк.

Марта была неглупой, поэтому он был почти уверен в том, что она непременно выведает у него всю информацию. Оставалось лишь покорно дождаться этого момента, а затем незаметно проскользнуть в его гостиничный номер и оставить в этом лице отпечаток удивления, смешанного со страхом. Ведь никто и никогда не любит умирать. Особенно те, кто столько лет находился на вершине.

Откинув голову на спинку дивана, он покорно ждал. Время шло неумолимо, и люди, оглядывавшиеся на него, лишь недоуменно пожимали плечами — это было удивительно: быть в притоне и между тем словно отсутствовать в нём.

В какой-то момент, Скорпиус подумал, что можно было поступить даже проще — самостоятельно прямо сейчас подсыпать сыворотку правды Балдеру, но между тем он понимал, что тогда у него бы не получилось так неожиданно провернуть то, что он уже распланировал.

Нет. Всё шло, как надо, и даже если далеко отходило от изначального плана, Малфой почти не волновался, слишком хорошо зная золотое правило: никогда не стоит продумывать убийство наперёд. И, возможно, это меланхоличное и в какой-то степени расслабленное состояние так и осталось бы при нём, если бы внезапно перед его взором не появилась перепуганная ни на шутку Марта.

Она стояла, сжимая слегка расстёгнутую блузку, словно прикрываясь ей, и, распахнув ярко-голубые глаза, в которых стояли слёзы, схватила его за руку и отчаянно замотала головой. Люди уже начали обращать на них внимание, и Скорпиус с некоторым раздражением поднялся со своего места, нацепив легкую улыбку на уста, но при этом с силой сжал руку Новак.

— Какого черта, Марта? — прошептал он ей на ухо, по-прежнему нагло ухмыляясь, чтобы зеваки, оглядывавшиеся на них, занялись, наконец своими делами.

— Там… там, — отчаянно зашептала она, и видя, что Марта не в силах сказать что-либо вразумительное, он мягко подтолкнул её по направлению к лестнице, и, когда они скрылись на втором этаже, в узком коридоре, он грубо дернул её, рыкнув:

— Что произошло?!

— Он умер! — с отчаяньем молвила Новак, вдруг зарыдав. — Убился, представляешь?!

Некоторое подобие удивления кольнуло его, и Скорпиус, нервно сглотнув, выпрямил спину, услышав стук открывшейся двери. Пьяный мужчина средних лет, переваливаясь на левую ногу, тихо посмеивался себе под нос и даже не заметил Скорпиуса и плакавшую возле него проститутку, покидая коридор.

— Какая комната? — жестко и хладнокровно проговорил Малфой, пристально поглядев на Новак, которая смогла лишь вскинуть руку в сторону выхода, откуда виднелась одинокая, слегка облезлая деревянная поверхность.

Схватив её крепко под локоть, он уверенно потащил Марту по направлению к комнате, понимая, что плачущая куртизанка в коридоре может вызвать много лишнего интереса и внимания.

— Нет! Нет, я не пойду, туда Малфой! — взвизгнула Новак, попытавшись вырваться, но Скорпиус лишь насмешливо хмыкнул, заломов ей руку, а потом, приблизившись к уху, тихо и пугающе спокойно произнес:

— Милая Марта, ты будешь делать то, что я тебе скажу. Понятно?

Новак была неглупой, право, и она слишком хорошо знала, кем был Скорпиус Малфой, поэтому, наверное, и перестала брыкаться, с широко распахнутыми глазами посмотрев на Малфоя, и её ярко-алые губы искривились от ярости, выдавив резкое:

— Ублюдок.

Он толкнул её в комнату, крепко захлопнув за собой дверь, а потом, круто развернувшись, обошёл Новак, которая вновь забилась в припадочном плаче и медленно стал подходить к неестественно изогнутому телу Балдера Томаса, расположившегося у самого окна.

В комнатах притона всегда были наложены специальные чары: никто не мог ни увидеть, ни услышать того, что происходило внутри, и это давало маленькую надежду, что к ним в комнату еще не скоро постучатся.

Каждый шаг давался с некоторым трудом: Скорпиусу не нравилось когда кто-то расправлялся с жертвой раньше его, тем более, было что-то в этом странное и даже настораживающее.

— Как это произошло? — холодно спросил Малфой, резким движением перевернув Балдера на спину.

Его холодные, безвольные руки раскинулись, слегка задев носок его сапог, и Скорпиус поморщился. Глаза его были закрыты, а белая рубашка испачкана кровью — длинная рана тянулась вдоль всей шеи, задев сонную артерию. В крови было всё: старый, изношенный ковёр, белоснежная рубашка, руки мёртвого — запах стоял кислый, удушающий.

— Он убил себя, говорю же! — взвизгнула она, топнув ногой, а потом, резко дернулась, заметив, каким взглядом на неё посмотрел Скорпиус, тотчас поднявшись на ноги.

— Ты держишь меня за идиота? — усмехнувшись, протянул Скорпиус, сделав шаг по направлению к ней.

— До говорю же! — взвыла Марта, схватившись руками за голову. — Всё было, как обычно, но вдруг он попросил меня принести ему еще стакан. Ну и я вышла! А когда вернулась, смотрю, а он… стоит у окна и в руках у него нож… понимаешь?

Скорпиус молчал, внимательным, немигающим взором посмотрев на обезумевшую Новак, чья грудь вздымалась от столь частого дыхания. В какой-то момент взгляд её опять зацепился на Томаса, и, вскинув голову, она болезненно посмотрела уже на Малфоя, прошептав:

— Он убил себя. Представляешь? Этот урод перерезал себе глотку на моих глазах.

Только вот Скорпиус едва ли себе представлял это: Балдер Томас не мог убить себя. Во всяком случае, просто так.

Щёлкнув пальцем, он услышал позади себя тихий хлопок, и, обернувшись, обнаружил Андраса, который, кивнув головой, вопросительно изогнул бровь.

— Поговори с ней, Нотт. У нас неприятности.

Удивление почти не отразилось на бледном лице, лишь в тот момент, когда взгляд Андраса упал на тело Балдера, он едва цыкнул, тут же переметнув глаза к испуганной и замеревшей Марте.

— Вытащи у неё воспоминания, подкорректируй их и привиди комнату в надлежащий порядок. Никто не должен знать, что мы были здесь.

— Что? — возмущенно задохнулась Новак, дёрнувшись в сторону двери. Тщетно. Уже через секунду за её спиной появился Андрас.

— Тебе не привыкать, Марта, — со спокойной улыбкой протянул Скорпиус, покрутив палочку в руках. — Мы просто сделаем так, чтобы все подумали, будто всё это время ты находилась под дурью… вряд ли кто-то удивится? Вы оба принимали её здесь, в этой комнате, а потом Балдер по неосторожности зарезал себя. Так же бывает? — усмехнувшись, Малфой подмигнул обездвиженной Новак. — Чего только не сделаешь из глупости. А ты… все твои воспоминания сплошные галлюцинации… никто не захочет рыться в память нажравшейся проститутки.

Она завизжала опять, топнув ногой, но Скорпиус уже не смотрел на Марту. Подошёл лишь ближе к Балдеру и вдруг заметил, что что-то словно торчит в кармане его пиджака. Откинув палочкой его подолы, Скорпиус заметил уже знакомую вещь — это была колдография. Цветная, живая картинка, на которой, раскачиваясь, сидела молодая девушка, то и дело опуская взор. Только теперь цвет её волос едва различался за той полоской крови, которой было испачкано фото. Кровь пересекала колдографию по диагонали, словно перечёркивая всё изображённое на ней.

Хмыкнув, Скорпиус кивнул на прощание Андрасу, который укладывал на пол усыплённую Новак. А потом, тёмный дым унёс его прочь, прямо на центральную площадь Марселя, где возвышались три высоких здания, одним из которых была гостиница. Высокая постройка в стиле ар-нуво было пристанищем иностранцев и тех немногих марсельцев, что смогли выбиться в чины.

Это место было защищено и хорошо охраняемо, однако были ли хоть какие-то преграды для Хаоса? Мог ли хоть кто-нибудь его остановить?

Скорпиус усмехнулся, завернув к чёрному входу в здание, и тут же почувствовал барьер: цепь защитных заклинаний давала о себе знать вспышками, которые усиливались с каждым шагом, и Малфой знал — когда он сделает больше десяти, от него останутся только кости.

Марсель был одним из самых магически насыщенных городов Франции, и именно в этом была его слабость. Столько магических сетей простиралось в каждом квартале… ведь ничего не могло быть необычного в том, что они в какой-то момент не выдержали перенапряжения, лопнув с громким хлопком, обрушив груду искр на землю?

Шаркнув ногой, Скорпиус остановился лишь на секунду, проверив, обрушились ли все сети, и, когда на шаг его не было никакой реакции, он позволил себе быстрым шагом устремиться к чёрной лестнице.

Ступеньки исчезали под ногами, вдалеке виднелся лабиринт из маленьких, тесных коридоров, по которым в обычное время бегала прислуга, чтобы не показывать свой бедный, потрепанный вид своим хозяевам.

Но сейчас в лабиринте коридоров никого не было. Можно было предположить, что Малфою несказанно повезло, но на самом деле очевидно было, что все сбежались на звук сирены, которая непременно должна была раздаться после разрыва сетей.

Времени было мало, и, не желая тратить его, Скорпиус быстрым шагом поднялся на третий этаж. Номер Балдера Малфою сказали они еще задолго до того, как ему отдали приказ его убрать. Право, Скорпиус был послушным служащим, носившим свой крест с почти без изъяна — но как можно было объяснить им всё то, что произошло? Как Балдер мог убить себя?

Шарахнув дверь, он оказался в просторном номере, только-только убранным прислугой — это было видно по блеску пола и заправленной кровати.

Скорпиус не знал, что именно собирался здесь искать. Его вообще здесь быть не должно, но какая-то внутренняя чуйка, словно предчувствуя худшее, говорила ему, что иного выбора быть просто не могло.

Он прошёлся вдоль письменного стола, поочерёдно выдвигая палочкой каждый выдвижной ящик. Все они были пусты, из чего выходило, что едва ли Томас собирался останавливаться здесь надолго, отчего мысль о случившимся лишь сильнее начала его напрягать.

Респектабельный аврор, который вот-вот должен был жениться на дочери Национального героя и тем самым упрочить свои позиции… зачем такому убиваться? Разве таким смерть по вкусу?

С силой ударив ногой по столу, Скорпиус на секунду прикрыл глаза, сжав до побеления пальцев палочку в руке. Дела, которые отклонялись от плана, не могли удовлетворять его априори, а дела, в которых так или иначе были замешены девять фамилией, — уж тем более. Все эти долгие девять лет он лелеял внутри себя одну единственную цель, и сейчас, когда всё медленно отклонялось, Малфой начинал очень злиться. И упаси Мерлин того, кто бы встал у него на пути прямо сейчас.

Стук в коридоре заставил его отмереть и резко выпрямиться, словно напоминая, что он по-прежнему во взломанной квартире только что убившегося аврора и что с минуты на минуту сюда придут приставы. Дело, скорее всего, примет международное значение, поэтому стоило ожидать любого действия со стороны Англии — вплоть до выдворения дипломатов.

Всё это приведёт лишь к тому, что его каналы в Англии оборвутся окончательно, и он не сможет в нужный момент… не сможет…

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Резко крутанув голову, он увидела филина, запутавшегося в длинных, бежевых шторах. Птица билась клювом о стекло, и, скорее всего, её сюда пустила прислуга, видимо, не решаясь забрать письмо у столь агрессивной птахи.

Медленным шагом он подходил к окну, почти задержав дыхание. Не стоило пугать птицу, не стоило делать резких движений, не стоило даже вида подать, что ему нужен этот несчастный конверт. Птица щёлкала клювом, внимательно вперив взгляд в Скорпиуса, и когда тот подошёл совсем близко, резво стала ползти вверх, оставляя отметины от своих острых лап. Но было уже поздно — он с силой потянул конверт на себя, одновременно распахнув окно, и филин, с гулким уханьем, взметнулся в небо, оставляя свою ношу порванной кверху.

Конверт был хорошо запечатан, настолько, что не стоило даже думать возиться с ним здесь. Нужно было уходить. И, не теряя минуты, Скорпиус аккуратно вынырнул из комнаты, прикрыв за собой дверь, тотчас завернув к входу для прислуги. Позади себя он слышал тихие голоса, который усиливались с каждой минутой, поэтому, ускорившись, Малфой выбежал на улицу, перепрыгнув ступени и, рванув, завернул в один из пролётов позади красивого, роскошного здания.

Уже дома, в Марселе, подойдя к зажжённому камину, он вскрыл письмо, внимательно впиваясь глазами в буквы:

«Информация принята. Дело передано в высшую инстанцию. Похоже, Х опаснее, чем мы думали. Начинаем дело на нашей стороне. Возвращайтесь ближайшим поездом. Документы уже у нас, остается лишь ваш отчёт.

— Г. П.»

Бумага прогибалась под давлением его пальцев, и Скорпиус, чьё лицо исказилось в лютой злости, со своей силой скинул с надкаминной полки старые, удивительным образом уцелевшие фарфоровые фигуры. Статуэтки катились с диким гулом по по полу, фарфоровые улыбки поблескивали от мерцания огня, придавая созданиям уж совсем устрашающий вид.

Малфой вздохнул.

Англия. Англия. Англия. В девять он выпрашивал у них позволения вернуться на родину; в шестнадцать, сидя на последней парте в коррекционном классе, во всех красках представлял своё возвращение. И лишь в двадцать пять, когда Родина сравнялась с кучей дерьма, он вдруг осознал, что все его мечты постепенно сбываются. Или, быть может, это был кошмар? Кошмар, длившийся всю его жизнь?

Он рассмеялся едва слышно, а потом, спустившись вниз, открыл единственную в этом разрушенном доме сохранившуюся дверь. Внутри сидел, перекинув ногу на ногу, Михель, тихо хихикая, а в самом центре зала, облаченный в темную мантию с ног до головы, восседал мужчина.

— Скорпиус-Скорпиус. Что же такое происходит… люди, которые должны умереть от твоих рук, напарываются на свои. В чём проблема?

— Это моя ошибка, — глухо, но при этом спокойно пробормотал Скорпиус подойдя ближе.

Длинная чёрная мантия скрывала лицо человека, и, право, за всё то время, что он их знал, он лишь несколько раз видел лицо этого человека. Бывший Пожиратель смерти, тайно сбежавший от английского трибунала, Рабастан Лестрейндж был одним из немногих, кто внушал Скорпиусу неподдельное уважение — хотя бы за то, что тот не бросил его подыхать, приняв в их ряды.

Рабастан был единственным из них, кого Скорпиус видел: именно он был связующим звеном между обычными служащими и создателями; именно он наказывал своих прислужников за неповиновение.

— Он перерезал себе глотку, Скорпиус не мог это проконтролировать, — тихий голос Андраса заставил Малфоя резко поднять голову. Нотт вошёл словно из темноты, но Рабастан даже не повернулся. — В его пиджаке была предсмертная записка: судя по чернилам, он написал её ещё прошлым вечером.

— Балдер не имеет никакого значения, — холодно вставил Малфой, резко выступив вперед, встав прямо перед Лестрейнджем.

Он был лучшим его учеником, почти родственником, и из всех волшебников Скорпиус признавал лишь его за свою семью. Даже тогда, когда от Круцио лопались сосуды в глазах, а тело покрывалось шрамами, Малфой всё равно был благодарен ему, за вырванную словно из самых рук смерти свою жизнь.

— Он получил письмо из Англии. Они открывают дело. Похоже, документы, которые отдал Том Круз, были не просто бумажками с подземными схемами Англии. Там было нечто большее…

— И как же ты собираешься исправлять свою ошибку, Малфой? — лениво поинтересовался Рабастан, не отодвигая капюшон, отчего голос его раздался словно из вакуума.

Его костлявые, сухие руки, едва дрогнули из-под длинных чёрных рукавов. Всё тело, покрытое мантией, было таким же костлявых и худым, а ещё прожженным — Рабастан горел во время битвы за Хогвартс, и всё его лицо, искаженное ожогами, было словно отлитой маской. И Скорпиус помнил: в те немногие моменты, когда он наводил на него палочку, лениво бросая заклинания, лицо его было, словно у мертвеца.

— Я собираюсь вернуться в Англию.

Слова соскочили с губ так легко, что он невольно удивился. А потом, кривая усмешка натянула губы до побеления.

— Скорпи, ты шутишь? — с гулким смехом зарокотал Михель. — Вот это, блять, поворот. Меня возьмешь, дружище?

— Это глупо, Малфой, — тут же встрял Андрас, нахмурившись. — Тебя не пустят даже на таможне. Платиновые волосы спалят всю контору до того, как они потребуют у тебя удостоверение.

Губы от напряжения резко опустились, и Скорпиус, смотря ровно на своего учителя, безразлично бросил, слегка дернув плечом:

— Раскаявшийся Малфой, вернувшийся обратно к себе на Родину. Невольная жертва рождения… я прекрасно украшу страницы всех газет Англии. Это будет ознаменованием новой истории в магической Британии: единение чистокровных и победителей. Ведь они только это и ждут, не так ли? Им же так и хочется посмотреть на мое раскаянье и мою подавленность.

Сев на колени, Скорпиус протянул свою палочку, отведя голову в сторону. Страха не было. Не было даже ненависти. Лишь омерзение, вытравляя душу, кричало ему, до чего же это тупо и неэстетично. Скорпиус Малфой на коленях. Скорпиус Малфой поражен.

«Утритесь своим превосходством, идиоты, — со злобой думал он, чувствуя, как холодные пальцы резко сомкнулись на его палочке, выхватив её. — Потому что однажды на коленях будете вы».

— Это и будет моим наказанием, — продолжал Скорпиус, не поднимая голову, зная все правила назубок. — Возвращение в самое пекло. Действовать, когда на тебя будут нацелены взгляды доброй сотни авроров.

И, не выдержав, он резко вскинул голову, сверкнув лишь на секунду глазами. Сквозь капюшон едва ли можно было различить глаза, но он чувствовал его взгляд каждой клеточкой тела.

— Моя теория — это Хаос. И он наступит. Я запущу его.

— Похвально, похвально. Но, Малфой, неужели ты думаешь, что это всё? Ты подвёл нас, поэтому не серчай.

Но только Скорпиус больше не опускал головы, смотря прямо и ровно в лицо будущей боли и даже агонии, зная, что ничто: ни изломанные планы, ни самое страшное заклинание, — не смогут потушить это дикое, рожденное из самого ада желание отомстить.

Скорпиус смотрел в глаза своей боли не моргая. Ни горячо, ни холодно. Так, плевать.

— Ты должна быть сильной, Лили, — говорила ей мать, и голос её, такой глубокий и проникавший в самую душу, до сих пор стоял звоном в ушах. — Милая, это больно, да. Но там будет столько людей, столько всего… Ты по-другому не можешь, слышишь?

В комнате, где окно было открыто нараспашку и, если прислушаться, можно было услышать замогильный вой ветра, было очень чисто: все вещи стояли на своих местах, словно припечатанные заклятием; кровать была с раннего утра аккуратно заправлена и лишь одна складка, появившаяся под давлением веса, могла начать мозолить глаза. В этой комнате, казалось, не было ни пылинки, а вся мебель стояла такой целёхонькой, что создавалось ощущение, будто тут совсем и не жили.

Комната просто была пустой. В ней вроде было всё: ящички, полочки, бесконечная череда статуэток, детских рисунков и прочих мелочей жизни, — но между тем в ней совершенно не за что было ухватиться взглядом. И эта пустота так отчётливо бросалась в глаза именно сейчас, что Лили даже позволила себе с силой сжать покрывало, теребя его, разрушая этот уродский порядок.

Лили Поттер была долгожданной девочкой, которую одевали в розовые платьица, которой заплетали длинные роскошные волосы в тугие косы и, научив её улыбаться с пелёнок, без зазрения совести выводили в свет. Она была столь прелестна, что, наверное, от потока комплиментов её сладкое личико могло в момент засахариться окончательно; она была столь… нестоящей ожиданий окружающих, что о ней, конечно же, помнили, но забывали тотчас.

Лили Поттер была долгожданной девочкой, с которой, правда, совершенно не знали, что делать.

— В твои годы я таскала у братьев мётлы, — с придыханием рассказывала Джинни, держа ухо в остро: звуки радио стояли на весь дом, квиддичный матч был в самом разгаре, и сколько Лили себя помнила, мать просто сходила с ума от своей спортивной карьеры. — Или сбегала из дома в соседские сады, чтобы наворовать фрукты. А ты, Лили, как будто и не в меня пошла.

Стоило отдать должное, она говорила всегда с улыбкой и без претензий: Джинни Поттер просто была такой — лёгкой на подъём и немного даже беспечной. Ей, наверное, хотелось видеть в дочери своё отражение, а Лили… Лили терпеть не могла спорт и по-настоящему любила свои розовые платьица. Ей нравились эти тугие косы, нравились эти выбитые улыбки — она даже плакала, улыбаясь, и все, оглядываясь, говорили, какой же она прелестный ребенок.

Она росла, словно спрятанная ото всех за спинами родителей. Позже всех научилась читать, позже всех научилась колдовать, позже всех уехала в Хогвартс. Наверное, именно это сыграло такую огромную роль в том, что она была сильнее всех переплетена с родителями и со своими родственниками — Лили Поттер была маленькой, славной девочкой с прелестной улыбкой, за которой скрывалось многое. Жаль, наверное, что это «многое» было почти никем не замечено.

В центре внимания, окружённая заботой, Лили любила это — беспокойство родных, искренне наигранные вздохи бабушки и даже тихое ворчание матери, чьи мечты о воплощении себя в своей дочери треснули в одночасье. Ей нравилось, когда её хвалили, нравилось, что она была маленькой, а значит, ей можно было нечто большее, чем её братьям; ей даже нравилось то несправедливое снисхождение, которое было очевидно для всех, а оттого и бесило кузин и кузенов, что были старше её.

Лили Поттер была особенной с самого детства: она была принцессой в розовом платье, и жизнь у неё должна была быть такой же сахарно-ватной. Дело ли, что от передоза сахар отдаёт горечью или и вовсе можно получить летальный исход? Дело ли, что Лили больше не могла жить иначе?

Можно было сказать, Хогвартс поломал её надвое. Родителей и бабушки рядом не было, кузины и кузены давно имели своих друзей, какое им дело до крохи Лил-с? Лили почти не плакала, право: сначала она искренне думала о том, как завести себе друзей, какие книги стоило читать и как замечательно было бы получать самые высокие баллы по всем предметам. Сначала она думала играть по-честному: Лили была сахарной девочкой, которую хоть и не хвалили за что-то, но всё-таки носили на руках, как самую маленькую, самую неспособную.

Честная игра длилась долгие два курса, пока слёзы резко не перешли в тихую зависть, а сахарное личико не стало искажаться от тупой ярости. Когда Лили вдруг не поняла очевидное — честная игра, она для тех, кто способен от природы, кто усидчив и кто готов трудиться. Но для неё же, сахарной принцессы в розовых платьицах, у которой ни способностей, ни талантов, а только милый лик, был лишь один путь — связи, манипуляции и умение списать так, чтобы никто никогда не догадался.

Тяжелый вздох сорвался с губ, когда складка на кровати, не желая исчезнуть, поделилась на две. Лили смотрела почти безразлично, сжав нервно ткань в руке, а потом, резко подняв голову, посмотрела в зеркало, что висело над столом. Бледная, немного взлохмаченная, в чёрном — интересно, так ли выглядят те, кто переживают близкую утрату? Так ли она должна выглядеть?

Лили хотелось улыбнуться. Сахарная принцесса без улыбки… да и принцесса ли она? Осталась ли ей за эти долгие, беспощадные годы?

Дверь с тихим хлопком открылась, и Лили, чьи нервы были натянуты до предела, молниеносно повернула голову, сощурив глаза, боясь, наверное, увидеть мертвеца на своём пороге. Но только там стояла Роза, выглядевшая, казалось, намного более обречённой, чем она, и это едва ли не заставило Лили почти усмехнуться.

— Мама просила подняться к тебе, — уверенно начала Уизли, вступив в комнату, прикрыв за собой дверь. С её появлением, можно было подумать, комната словно ожила, или это Лили отмерла от своих воспоминаний, наконец вспомнив, что она все еще здесь, у себя дома. — Просила передать тебе соболезнования… но знаешь же, мне не жаль тебя, кузина.

Взгляд голубых глаз был, как всегда, до жути переполненный нравоучением и понимаем; тем самым блядским понимаем, которое, растекаясь, вызывало тошноту. Лили ненавидела Розу за это: за то, что была столь хорошей, такой правильной и дотошной; за то, что была по-настоящему сахарной с тугими косами и принципами во всём.

— Я не виновата в том, что он выбрал меня, — прохладно заметила Лили, сильнее вцепившись пальцами в покрывало на кровати. Врать она не любила, но лгала постоянно, чем и изводила себя.

— Мы обе знаем, что это не так, — уверенно качнув головой, сказала Роза, горько усмехнувшись. А потом, заметив на столе фотографию, перемотанную чёрной лентой, подошла к ней ближе, склонилась, изучая каждую чёрточку. И, Мерлин, когда Роза стояла так — спиной, Лили едва удерживалась, чтобы не подняться, вцепиться в её волосы и с ревом разбить череп на груду мелких осколков.

Но сахарная принцесса Лили, которой нельзя было улыбаться, молча сидела на месте, внимательно наблюдая за кузиной, чувствуя невольное, тугое превосходство.

— Ты никогда не любила Балдера, — наконец продолжила она, опять поглядев на Лили. — Ты гадина, кузина. Поэтому мне тебя и не жаль. Было бы лучше, если бы ты вообще не спускалась сегодня вниз.

Резкий хлопок выдавал нервозность Розы, и когда та наконец исчезла, оставив дверь слегка приоткрытой, Лили резко расслабила руку, сомкнув её, задумчиво поглаживая вдоль ладони.

Роза. Роза. Роза. Знала ли она хоть что-то? Понимала ли? Умная кузина с багажом побед и восторгом окружающих — вот кто был всегда талантливее и ярче, кто всегда получал похвалу не за то, что был самым малым и беспомощным, а за то, что действительно заслужил.

Какая ирония. Сахарная принцесса Лили до одури завидовала своей кузине, и началось это именно тогда — в Хогвартсе, когда осознание собственной никчёмности и иллюзорности всех надежд обухом огрели Лили Поттер по голове, словно приговаривая: «Не старайся стать лучше тех, до кого тебе никогда не дойти».

Но только ей не нравилась такая трактовка. Ей не нравилось, когда внимание медленно ускользало из тонких пальцев, обращаясь на другую — на более лучшую, более умную. И Лили Поттер не была готова с этим мириться, зная, что из преимуществ у неё только сахарное личико и прелестная улыбка.

Всякий раз, когда за семейным столом у бабушки все вспоминали о Розе Уизли, всякий раз, когда кузина улыбалась якобы скормно, но в глазах её горел огонёк счастья, всякий раз, как они забывали о маленькой Лили Поттер, которую только и взращивали с мыслью о её прелестности, она давала себе, клятву при любой подвернувшейся надежде просто взять и разорвать свою кузину на кусочки, забрать у неё не её внимание и заставить страдать, так же горестно и одиноко, как это делала Лили.

От присутствия Рози в комнате остался лишь горький парфюм, и Лили, почувствовав, как изгибаются уголки губ, тут же резко встала с постели. Сегодня улыбаться было нельзя. Сегодня нужно было если не плакать, то хотя бы делать тоскливый вид. Но Лили не могла! Не могла выдавливать из себя грусть, когда на самом деле чувствовала облегчение, не могла не спуститься прямо сейчас на первый этаж, где начинались проводы, хотя лучше бы ей было сидеть в своей комнаты до конца церемонии.

Несчастная сахарная принцесса. Так они думали, сидя сейчас внизу за длинным столом, одетые все в черном. Им было жаль Лили, жаль, потому что будучи невестой, она за неделю до свадьбы потеряла своего жениха. Им было жаль Лили, потому что они, наверное, думали, что между Лили и ним были светлые, настоящие чувства. Впрочем, стоило ли их разочаровывать? Не ей, а им нужно было это горе; не ей, а им нужна была эта свадьба.

Резко дёрнувшись, хмыкнув неопределённо, Лили подошла к тому самому столику, на котором стояла колдография с перевязанной ленточкой. Высокий мужчина, в длинном чёрном пальто улыбался, смотря в объектив: его светло-русые волосы с проседью были аккуратно зачесаны назад, а лицо, идеально чистое, без единой чёрточки или шрама приобрело то самое выражение превосходства, которое просачивалось даже через фотографию.

Балдер Томас был старше её на девять лет, и она бы никогда не узнала о его существовании, если бы однажды, окрылённая счастьем Роза в один из вечеров не обмолвилась о нём томным шёпотом. В Норе, когда они иногда собирались всем скопищем кузин, каждая рассказывала о своих романтических похождениях, и даже скучная, дотошная Роза не смогла устоять перед настоящими чувствами.

Единственной, кто никогда не принимал участие в дружном смехе и весёлом перезвоне, была Лили, сидевшая всегда в стороне, слушавшая с тенью зависти и даже презрения — потому что не умела любить, потому что ей никто не нравился, а единственное любовное происшествие, которое у неё было, закончилось отказом с его стороны.

Если бы в тот день Рози держала бы свой язык за зубами и не была столь счастливой, Лили бы никогда и в голову не пришло даже попытаться обратить на себя внимание этого человека. Если бы в тот день, девятнадцатилетняя Лили Поттер просто проигнорировала этот вечер встреч кузин, то ничего бы из этого просто не произошло.

Ах как жаль, что столько много этих «если бы». Без них жизнь казалась бы куда проще.

С громким хлопком Лили положила колдографию на стол, с силой сжав на последок деревянную раму. Сидеть здесь — означало потакать словам Розы и показывать свою слабость всей своей семьи. Но Лили никогда не была слабой: сахарная принцесса всегда знала, что ей нужно для счастья и вырывала это счастье из чужих рук. Сахарная Лили не была ни милой, ни доброй, ни умной, ни даже талантливой, а её улыбка сквозь слёзы были налётом скорее постоянной внутренней напряженности, а не лёгкого характера.

Лили Поттер, наверное, и любить было не за что, оттого вся её жизнь была наполнена скорее тайной завистью, нежели весёлыми похождениями.

Потому, бросив последний взгляд в зеркало, она медленно начала спускаться вниз, к длинному столу с чёрной скатертью, за которым восседали её родители, отец и брат Балдера. Перепачканные грустью лица едва оживились при виде тоскливой напыщенности Лили. Она стояла, ухватившись рукой за перила лестницы, не смея переступить последнюю ступень, и, сглотнув ком, образовавшийся в горле, села рядом со своим отцом.

Шёпот загудел таким диким рёвом, что она бы непременно схватилась руками за голову или попросила бы всех замолчать. Но Лили ничего не говорила, почувствовав лишь, как легонько Гарри Поттер сжал её руку, как с тоской посмотрела мать.

— Нам так жаль, Лили, — началось в перебое, голоса смешивались, превращаясь в поток однотипных слов. А было ли им жаль? Лили смотрела почти бессмысленно, не различая толком никого, и, не выдержав этого, бросила утомлённую улыбку родителям и поднялась с места, направляясь прямиком к столикам с напитками.

Пить не хотелось, но именно там стояла Роза Уизли, которая долгим взглядом прожигала её, и, право, не было ничего приятнее этого: видеть, как должное внимание наконец перетекло к Лили, видеть, как зла и разбита, по-настоящему, а не как Лили, разбита Роза.

— Запомни, Роза, — нагнувшись к стаканам и сделав вид, словно выбирает, пробормотала Лили, бросив беглый взгляд. — Ты можешь говорить, что хочешь, это не отменит одного: он сам выбрал меня. Без приворотного зелья, без никакой магии. Это был его выбор. Потому что меня он любил по-настоящему, а ты лишь проходящий материал. Мы любили друг друга. Запомни это.

Ложь била по лёгким, вызывая тошноту, но Лили, не взирая на собственную внутреннюю агонию, внимательно смотрела на Розу, которая от каждого её слова, казалось, теряла по кусочку самообладания.

Потому что ей-то было неизвестно, что всё это было ложью. И что Балдер Лили нужен был только из-за того, чтобы насолить ей; и что сам он никогда бы не обратил внимание на самую маленькую в клане Уизли-Поттеров, если бы не её фамилия и неудачи в карьере.

Их отношения должны были окончиться ещё два года назад, но стесненная общественным вниманием Лили не могла больше порвать этот адовый круг, вырваться на свободу. Мечтая загубить другую, Лили сама чуть ли не подошла к своей могиле.

«Как хорошо, что он все-таки умер», — подумалось ей, и Лили, вздрогнув, не выдержав этот тоскливый, наполненный печалью взгляд, круто развернулась, направившись к лестнице, не чувствуя сил для того, чтобы находиться ещё здесь.

Сердце билось громко и отчаянно, словно там прорывалось что-то такое, что было спрятано слишком долго и что охранялось от взгляда всех глаз. Мерлин! Лили была так счастлива на этих поминках, такое ликование обрамляло её сердце, что ей самой становилось страшно: потому что она не должна была радоваться, потому что она сама была виновата в том, что всё зашло так далеко.

— Лили, постой, — голос отца заставил её нервно вздрогнуть прямо перед своей дверью. Один шаг, и она бы спряталась опять у себя, но теперь приходилось внимательно глядеть в ответ на тяжелый взгляд Гарри Поттера и прятать свою радость, которая вот-вот должна была прорваться наружу. — Это нашли у него… думаю, тебе стоит это прочесть.

И он протянул ей два свертка, которые Лили взяла почти на автомате, кивнув нервно головой. Наверное, отец думал, что она сбегала в свою комнату, потому что не хотела показывать собственных слез; но она-то сбегала лишь для того, чтобы не показывать своего отвращения.

Два листка сгибались под давлением пальцев, и Лили, тяжело дыша, долго смотрела на них, не решаясь перевернуть.

— Урод, — с горькой насмешкой тихо протянула Лили, быстро заморгав. Даже после своей смерти он подсуетился, чтобы достать её, мучить и без того истерзанное сердце.

А потом, сев на кровать, разрушая свой идеальный порядок, она перевернула первый лист, который оказался её колдографией. Смущённый взгляд, волосы, заплетённые в косы… в этом колдо, если приглядеться, можно было заметить, как в глазах Лили мелькало тихое предвкушение — тогда ей ещё казалось, что она контролировала ситуацию и была в ней принцессой.

Откинув его на кровать, Лили резко перевернула следующий сверток, который оказался письмом. Почему-то ей подумалось, что это должно было быть предсмертной запиской, и лицо у Лили исказилось от тупой ярости. Зачем, зачем, чёрт побери, он его вообще писал.

Тяжело вздохнув, Лили резко вскрыла конверт, слегка разорвав его, а потом, прикрыв на секунду глаза, с силой вцепилась в письмо, не решаясь его прочесть.

И лишь несколько мгновений спустя, раскрыв медленно пергамент, она спокойно начала читать:

«Есть вещи, которые сильнее нашей воли и которые имеют большую власть. Пускай никто не винит себя в этом. Я ухожу, потому, что устал бороться, и, наверное, потому, что слишком слаб. Люблю и благодарен каждому, кто был в моей жизни. Будьте счастливы, особенно ты, Лили».

* * *

— Ох, Лили, дорогая, вы бы могли не приходить на работу, — с сочувствием тянула миссис Даутлан, щурив свои маленькие чёрные глазки. — Я понимаю, как это тяжело приходить в себя после такого…

«Тяжело работать с такой дурой, как вы», — невольно подумалось Лили, покорно кивнув головой и нервно отбив ногой быструю трель. Она пришла на работу, потому что больше не могла сидеть дома и видеть этот тоскливый взгляд матери, которая словно и ждала, что прямо сейчас её дочь расплачется или впадет в какую-то дикую, несвойственную ей истерику.

А Лили хотелось лишь смеяться, хохотать диким смехом, в котором ни радости, ни счастья — одна лишь пустота. Она-то надеялась, что у себя в офисе останется в спасительном одиночестве и сможет перестать носить скорбь на своём лице: какая глупость, здесь, в окружении десятка сотрудников, Лили ни на минуту не оставалась одна и вынуждена была выбивать эту грусть в каждом миллиметре своей кожи.

— Мисс Дитрих, похоже, скоро поселится здесь, — недовольно бросила Даутлан, видимо, решив переключиться с ненужных никому церемоний к работе.

— Фройляйн, — на автомате поправила Лили, даже не подняв голову от документов. Они стояли в самом центре зала центра по принятию эмигрантов, где постоянно гудела иностранная речь, а тишина не наступала даже ночью. В этом адовом круге работы, болтовни и постоянного потока людей Лили обычно находила спасительное для себя отвлечение, а сейчас, лишь ощущала это липкое внимание со стороны всех её коллег и тупое сочувствие. И кто им сказал, что она в нём нуждается?

— Да хоть сройляйн, мне какое дело? Она не в Германии, чтобы права качать, — фыркнув возмущённо, Даутлан поправила слегка съехавшее кольцо на пальце, — если она дипломат из дружественной страны, это еще не значит, что перед ней кланяться будут. Пускай спустится с небес на землю.

Раздраженно втянув воздух, Лили резко подняла голову и, улыбнувшись, схватила кипу бумаг в руки. Право, это было почти невыносимо — стоять здесь и слушать этот бессмысленный лепет.

— Я, наверное, пойду, сегодня у меня много посетителей, — дружелюбно кивнув головой, пробормотала Лили, уверенным шагом огибая начальницу, устремляясь к себе в кабинет на второй этаж.

Лили Поттер работала в центре эмигрантов почти год: её карьерная лестница была призрачной и почти незаметной. Едва ли кто из родственников был согласен с её выбором, а у Лили просто не было шанса: после долгих разговоров с родителями и оценкой собственных возможностей, она согласилась на эту работу почти покорно.

Работа здесь была лишь очередной данью воле матери, желанию хоть как-то задеть Розу, а также невыносимое стремление проводить время где угодно, кроме как дома. Только вот год довольно нудной работы уверил Лили лишь в том, что это место совсем не её, и даже знание нескольких языков и общение с людьми из разных стран едва ли скрашивали её однотипные, неинтересные будни.

Но еще тяжелее, оказалось, было находиться здесь спустя неделю после того, как её жених покончил с жизнью самоубийством. Видеть всё это малодушное сочувствие, слышать эти неискренние слова и поминутно опускать голову, чтобы выдавить из себя хоть каплю горести… Лили так осточертело это притворство, что она уже начинала бояться: рано или поздно внутренняя желчь вырвется наружу, и она пуститься в агонию.

— Лил-с!

Она остановилась почти недовольно, повернувшись вполоборота, а потом заметно расслабилась, увидев знакомое лицо. Клара Вейн была старше её всего на полгода, что и стало причиной их общения. Возможно, ей хотелось поближе познакомиться с Лили Поттер из-за её фамилии, или, быть может, её тоже не принимали ни в какие сформировавшиеся коллективы в компании, но вышло так, что они действительно стали вместе ходить в паб по выходным и обедать за одним столиком в столовой.

Значило ли это, что Клара была её подругой? Лили Поттер не умела любить, поэтому, с чего бы ей научиться дружить? Для неё Вейн была лишь отдушиной от тотального одиночества.

— Судя по твоему выражению лица, Даутлан уже достала тебя, — сочувственно заметила Клара, и Лили почти выдохнула: неужели хотя бы ей хватит ума не высказываться по поводу смерти Балдера? — Но её понять можно. Что-то в последние два дня Марлен Дитрих совсем озверела, а всё из-за намечающегося дня дружбы между Германией и Англией.

— Зачем ей мы? — приподняв бровь, без особого интереса спросила Лили. Они медленно двинулись на второй этаж, и Поттер даже была рада встрече с Кларой — с ней хотя бы можно было действительно забыть обо всех проблем, ведь Вейн была до невозможности болтливой.

— Так это мероприятие и будет проходить в нашем центре! Мы же принадлежим Министерству Иностранных Дел, поэтому всех собак на нас и спускают, — с тяжёлым вздохом быстро пролепетала Клара, зайдя следом за Лили в её кабинет. Видимо, своих дел в это утро у неё не было. — А так как эта Дитрих дотошная сука, то всё это максимально достало. Хотя, впрочем, тебе это ещё предстоит, она искала тебя, Лили.

Опустив документы на стол, Лили резко выпрямилась, вскинув голову. А потом, отчаянно замотав головой, мученически присела в выдвижное кресло, закатив глаза.

Если и был на свете человек, с которым Лили ненавидела работать и пересекаться, то это была Марлен Дитрих, диплотам из Германии, которая, судя по слухам, заслужила свою поездку в дипломатической миссии исключительно из-за влияния своего отца. Конечно, нельзя было сказать, что Дитрих была дурой или не разбиралась в том, что делала, но её педантство и особый акцент на немецких традициях выводили до ужаса.

— Почему-то она очень тебя ждала, — с лёгкой улыбкой добавила Клара после долгого молчания, что вызвало у Лили некое раздражение.

Пустая болтовня Вейн уже начинала надоедать, и Лили, делавшая вид, будто продолжает слушать её, с отчаяньем продумывала, как бы можно было избавиться от её компании. Право, одно дело ходить с ней в паб и напиваться почти до потери сознания, а другое дело — терпеть её болтовню на трезвую голову, обремёненную кучей мыслей и проблем.

— Bonjour. Puis-je entrerПривет. Могу ли я войти??

Клара резко замолчала, и Лили, перебиравшая бумаги на столе, почти вздрогнула, резко подняв голову. И лишь потом некое подобие облегчения просочилось в её душу, когда она увидела на пороге посетителя.

— Ой, я пойду, — тут же заспешила Вейн, что лишь обрадовало Лили, которая почти с благодарностью смотрела на пришедшего, попутно кивнув Кларе головой на прощание.

— Вы разговариваете на английском? — с милейшей улыбкой осведомилась Лили, выдвинув первый ящик стола для поиска нужных бумаг. Терпкий запах духов Клары всё ещё висел в воздухе, и Поттер радовало хотя бы то, что её здесь больше не было.

— Плохо, — раздалось в ответ, и Лили, подняв голову, медленно моргнула, наконец, рассмотрев своего посетителя. — Мой д’уг, он понимает лучше. Ско’о придёт сюда.

Перед ней сидел мужчина не больше сорока лет, но вид его был столь болезнен, а между тем и азартен, что некое подобие дрожи пробежалась по ее рукам. Француз, а в этом Лили была уверена точно из-за столь узнаваемого выговора, был явно едва ли старше её мертвого женишка, но выглядел так, словно и без того одной ногой в могиле. И словно в подтверждение её мыслей, мужчина вдруг рассмеялся, и смех его был до жути надрывным, перебиваемым каким-то даже нечеловеческим кашлем.

— Вы заполнили документы при входе? — попытавшись побороть своё презрение, протянула Лили, едва улыбнувшись. Посетитель, почесав рукой волосы, вдруг встрепенулся, протянув ей слегка помятый пергамент, улыбнувшись в ответ. Только вот улыбка его была какой-то словно надломанной, может, так казалось из-за отсутствия двух передних зубов, а может вид его в целом был столь болезнен, что этого мужчину нельзя было назвать никак иначе, чем бродягой или выходцем из так называемого чёрного района.

— Михель, — медленно протянула Лили имя, написанное в бланке, а потом, раздраженно отбив пальцами триоль по деревянной поверхности стола, она посмотрела на мужчину поверх бумаги. — Но где же фамилия? Для оформления вашего проживания нужно указать все данные.

— Фамилия? — переспросил он, опять улыбнувшись, выпятив передний ряд кривых зубов, — Je n'ai pas de nom de familleУ меня нет фамилии..

Смех, такой пронзительный, резкий, пробирающий до мурашек, опять разразил пространство, и Лили перестала улыбаться. Услышь она этот дикий рёв ночью в одном из неблагополучных кварталов Лондона, то точно бы пустилась со всех ног. Этот человек определенно был… странным, и Лили совершенно не знала, что с ним делать.

— Excusez-moi, моему другу сегодня нездоровится.

Вкрадчивый голос едва был слышен сквозь дикий смех, но стоило ему только раздаться, как Михель резко замолк, выпрямившись на стуле. С гулко бьющимся сердцем, прижимая этот несчастный сверток к груди, Лили медленно вскинула голову, замечая в проходе нового посетителя. Человек, стоявший на пороге, был высоким и едва ли многим старше её: платиновые, почти белые волосы были аккуратно уложены назад, обнажая широкий лоб, бледное лицо с резко высеченными скулами, об остроту которых, казалось, можно было порезаться, выглядело донельзя безразличным. Но самым знаменательным в этом человеке был такой тяжелый, невыносимый взгляд. От одного этого взгляда Лили опять почувствовала приступ то ли раздражения, то ли нервозности, но при этом совершенно не хотела опустить голову, прячась подальше от яркости этих серых глаз.

Чувство странного азарта вскружило голову, и она, моргнув лишь единожды, приподняла немного надменно бровь, понимая, что если это и был друг Михеля, значит… он едва ли был нормальнее его.

— Отлично, вы, должно быть, тот самый друг с хорошим английским, — иронично заметила Лили, перекинув мешающуюся прядь за плечо. — Тогда, возможно, вы знаете его фамилию? Одного имени недостаточно для предоставления вида на жительство.

— Мне изъясняться с вами через порог? — с некоторой насмешкой заметил он, склонив слегка голову, и Лили, которая уже деловито обратила свой взор на бумаги, резко подняла голову, сощурившись.

Только мужчину, похоже, не интересовало её приглашение: подцепив ногой дверь, он плотно её закрыл, а потом, медленно приблизившись, выдвинул соседний стул и сел, лениво посмотрев на Михеля.

— Все его документы здесь, — спокойно произнёс он, вытянув резко руку, в которой между пальцев была зафиксирована папка. — У него некоторые проблемы с памятью. Ничего удивительного, да? Постоянно забывать свою фамилию.

По его тону нельзя было понять, смеётся ли он над ней или говорит всерьёз, но стоило только Лили опять встретиться с этим тяжелым взглядом, как она почувствовала, что хочет сбежать.

— Все мы иногда хотим её забыть, — спокойно добавил он, даже не думая отвести от неё свои глаза.

— А как же зовут вас? — невольно спросила Лили, тут же прикусив свой язык. Ей было совершенно всё равно, как зовут этого странного мужчину, а может, совсем немного да и интересно… в любом случае, имело ли это хоть какой-то смысл?

— Скорпиус Малфой, — кивнув головой, небрежно бросил он, а потом, посмотрев на её стол, где стояла настольная табличка с её именем, усмехнулся. — А вас… Лили Поттер. Неужели тот самый Поттер?

Фыркнув тихо, Лили резко отвернулась, сделав вид, будто что-то ищет в бумагах, а потом, резко приподнявшись с места, схватила папку, замечая, что на среднем пальце у мистера Малфоя был выбита странная наколка. Отчего-то ей стало немного интересно, что именно было там выбито, но, подавив своё любопытство в нутре, Лили вновь углубилась в бумаги, дополняя оставшиеся пробелы в пергаменте.

Правда, делать это было трудно, потому что все то время, что она выводила несчастные слова на пергаменте, она отчётливо ощущала этот тяжелый взгляд и пару раз даже мельком смотрела мистера Малфоя, замечая, что взгляд его — бессмысленен и что смотря на неё, он её совсем не видит.

И только потом её словно что-то дёрнуло, и Лили, отодвинув на секунду бумаги, в упор посмотрела на него, тотчас поймав его глаза.

— Ваша фамилия… Малфой, — быстро начала она, слегка прищурившись. — Она звучит очень знакомо. Вы же из Англии?

Спокойное, равнодушное лицо взирало на неё почти презрительно, и Лили даже на секунду подумалось, что она сморозила какую-то глупость: зачем же ему тогда быть здесь, в отделении эмигрантов?

— Но а Поттер тот самый? — насмешливо переспросил он, и его тонкие, бледные губы на секунду сложились в бескровную полоску.

Дёрнувшись, резко поднявшись с места, Лили, не отрывая взгляда от Малфоя, резко повернулась к Михелю, который всё это время, посмеиваясь про себя, наблюдал за рыбками в аквариуме, что стоял на полке в углу комнаты.

— Ваши документы готовы, мистер Розье. Свидетельство будет готово через неделю, не забудьте забрать его, — и с лёгкой улыбкой, Лили протянула ему папку с документами, которую тот, озираясь на своего друга, не очень-то охотно принял.

И в тот момент Лили вдруг заметила, что рука её мелко подрагивает и что сама она едва стоит на ногах. Вздохнув нервно, она села обратно в кресло, почти вцепившись в бумаги на своём столе, лихорадочно о чём-то думая.

Но вот в чём беда: Лили никак не могла ухватиться ни за одну из мыслей. Они словно пролетали мимо неё, и, когда она больше не могла испытывать это странное чувство тревоги, Лили посмотрела исподлобья на удалявшиеся фигуры. Малфой шёл последним, и Лили могла хорошо разглядеть его высокую фигуру, облаченную в чёрную мантию, его крепкие пальцы, которыми он сжимал дверь.

И, когда она думала, что он вот-вот исчезнет из-под её взора, Малфой резко обернулся, посмотрев на неё в упор, и его губы опять сложились в тонкую, бескровную полоску, прежде чем с них слетели звуки:

— Аu revoirДо встречи.

Лили вздрогнула. Встречаться с ним еще раз ей точно не хотелось.

Неделя после похорон прошла довольно быстро. Поначалу Лили казалось, что всё произошедшее было лишь иллюзией, и что вот-вот на пороге появится Балдер, подойдёт к ней вальяжной походкой и с силой обнимет, сцепив свои белые пальцы на её шее. И от него, как всегда, будет пахнуть дешёвым женским парфюмом и едким, противным запахом сигарет. Он, как всегда, начнёт говорить протяжным басом, растягивая всевозможные гласные, а Лили, морщась, вдыхая терпкий запах, будет думать о собственном побеге.

Побеге в никуда.

Она не видела его так давно — почти месяц, но каждый день, даже зная о кончине своих страданий, неминуемо вспоминала Балдера Томаса. Она любила часами напролёт сидеть в своей комнате, уткнувшись взглядом в потолок, ломая аккуратность заправленной кровати, и вспоминать, вспоминать, ломать себя на части тяжестью нескончаемых четырёх лет.

А ведь поначалу Лили Поттер действительно контролировала всю ситуацию. Поначалу, самым большим злом всей истории была она. Хотя, впрочем, зло ли она?

Балдер любил говорить ей, нашёптывая прямо на ухо, прижимаясь к ней так близко, что её начинало воротить от этого едкого женского парфюма, оставшегося в его волосах:

— Ты ни хорошая и ни плохая, Лили. Серое пятно на пути моей жизни. Никакая. Безликая.

От его прикосновений, грубых и совершенно не возбуждавших, Лили кривилась всякий раз, словно назло, демонстрируя ему, как он противен ей всем своим существом.

В такие моменты, отбившись от его ненужных и даже мерзких ласк, она садилась в кресло, перекидывала ногу на ногу и смотрела на него долгим, пытливым взглядом. А потом усмехалась, презрительно, чтобы быть наглядным подтверждением того, что без неё он бы никогда не смог зайти настолько далеко. Без неё он так и бы остался в свои двадцать восемь простым служащим.

И ведь это было действительно так. В девятнадцать лет ей казалось, что быть дочерью национального героя — это всё равно, что выиграть карт-бланш на получение всего, что только захочется, с самого рождения. Ни Роза, ни Мари-Виктуар, никто из всех её многочисленных кузин не могли сравниться с её положением, потому что их отцом не был Гарри Поттер, тот самый, уверенный и сильный, рождённый, чтобы умереть.

И даже, если все Уизли так или иначе принадлежали элите нового мира, никто из них не был столь силен, как она. Единственная и любимая, долгожданная девочка, принцесса в розовых платьях с сахарной улыбкой. О ней так любили писать, когда она была совсем крохой, о ней так много говорили, пока она была ребенком. И всё это длилось ровно до тех пор, пока реальность не показала ей главное: быть дочерью национального героя — недостаточно, чтобы получать внимание. Нужно еще и самой быть кем-то. Значить что-то.

— У него высокий рост, голубые глаза… Мерлин, какие это глаза, — с глупым смехом и придыханием рассказывала Роза, перебиваемая лишь не менее глупым хихиканьем своих сестриц.

— Ну кто он, Рози? Не томи уже! И сколько ему лет? Где он работает?

В этом празднике жизни, наполненном влюбленностью и бессмысленными вопросами, Лили места не было. Может, она сама была виновата, что так сильно дистанцировалась от всех своих кузин, может, это было просто неизбежно, но Поттер, не знавшая, зачем вообще посещает эти семейные ночёвки, лишь лениво качнула головой. Потому что ей — тоже было интересно. Потому что она — тоже хотела знать о нём, о человеке, о котором её занудная кузина говорила с таким румянцем на щеках.

— Он работает в аврорате, — улыбнувшись, обведя всех взглядом и даже зацепившись им за пронзительные глаза Лили, продолжала она. — Правда, на совсем маленькой должности… он не карьерист. Ему не нужны слава и величие. К тому же, он сын однокурсника моего отца — его зовут Балдер Томас, и ему двадцать восемь лет.

Глупая-глупая Роза. Разве её не учили, что своим счастьем лучше никогда не делиться с другими? Разве её умная мама не могла ей объяснить, что люди, окружавшие её, неизбежно захотят поломать это счастье на части?

Дыхание замерло, и Лили, сильнее зацепившись глазами за потолок, криво улыбнулась своим мыслям. Воспоминания роем гудели в голове, и она, наматывая рыжий локон на палец, почти не дышала, падая в бездну необдуманных мыслей и невысказанных слов.

Может, все они они изначально были не правы? Может, Лили никогда не была сахарной принцессой? Или была, но только внешне, а внутри её так и подтачивал странный червь, которому она не давала воли ровно до того дня. И ведь в самом деле, сдалась ей эта Роза — зачем она только решилась тогда на обольщение Балдера Томаса?

Тихо рассмеявшись, Лили медленно поднялась с кровати, оперевшись руками о матрас. Она не хотела это вспоминать и не хотела об этом думать. Но мысли — они бежали впереди неё, и вот она опять и опять проваливалась в них, вспоминая.

Идиотка Роза, считавшая Балдера чуть ли не святым, не замечала очевидного, того, что поняла сама Поттер, только лишь взглянув на него. У него было желание славы. В нём жила мания величия. Все его черты лица были пропитаны отчаянным желанием подняться. В этом-то они и были схожи: оба мечтали о внимании, которое безвозвратно было потеряно для них.

— Дорогая, ты опять заперлась?!

Громкий стук в дверь и почти истеричный возглас, переполненный беспокойством, заставил Лили вздрогнуть и внимательно посмотреть на источник звука. Почему-то ей не хотелось спешить открывать дверь, не хотелось раньше времени начать опровергать домыслы своей матери, которая, видимо, думала, что Лили так печалится из-за смерти своего жениха, что может и сама наложить на себя руки.

«Какая чушь», — с отвращением подумала Лили, потерев свои руки так, словно мечтала избавить их от невидимой грязи.

— Лили! Открой дверь! И пойдем кушать, сегодня даже папа дома.

Как же было ей смешно сидеть и смотреть на дверь, вспоминать свою жизнь и почти давиться от собственного смеха. Всю её жизнь, только родители решали куда и зачем ей идти, и самое главное было в том, что именно этого Лили и хотела. Она так же жаждала контроля и подчинения, как и втайне мечтала о том, чтобы невольно через свое подчинение управлять ими же.

— Не стоило так кричать, — показавшись на пороге комнаты, Лили слабо улыбнулась.

— Ох, Лили, — со вздохом протянула Джинни, закатив глаза. — Вечно ты заставляешь нас переживать о себе.

Но на это она уже ничего не ответила, лишь спустилась покорно, кивнула головой в приветствие отца и с отчуждённым видом присела за стол. Был ли отец, была ли мать рядом — для Лили это не имело ни малейшего значения. Годы расточительных попыток добиться признания своих сверстников закончились лишь равнодушием по отношению к родительской гордости и постоянной опеке.

При этом Лили едва ли могла сказать, что не любила своих родителей — это было бы ложью. Она знала и чувствовала, как они лелеют и берегут её, знала и видела, что к ней всегда было отношение снисходительнее, чем к её старшим братьям. Но только вот сама Лили любила их намного больше на расстоянии, оттого и ухватилась своей лёгкой, но цепкой хваткой за него.

Что могла предложить девятнадцатилетняя, без года ученица Хогвартса, мужчине с таким амбициями? Лили задумалась над этим сразу, как только увидела Балдера Томаса в Аврорате, специально придя туда якобы за тем, чтобы навестить своего отца.

Он был обычным клерком и почти даже не участвовал в миссиях, но между тем лицо его было в длинных шрамах — как поговаривали, из-за какой-то травмы, перенесённой в детстве. Все вокруг находили Балдера Томаса привлекательным мужчиной, которому… просто не везло, но Лили находила в нём лишь забитого зверька, который злится, чёрт побери, злится из-за того, что у него совершенно ничего не выходит.

Право, он не понравился ей ни йоту. Не понравился и после более близкого знакомства — в нём было столько самодовольства, и он так стремился её обольстить, словно и сам понимал: да, пока Лили Поттер было всего девятнадцать, она не красавица, да и молчит в основном, но у неё отец… Мерлин, кто её отец!

Она бы бросила свою затею, если бы Балдер сам не принял правила этой игры. Если бы он сам не был прозорлив настолько, чтобы не увидеть собственной выгоды.

— Ну и как же Роза? — с насмешкой поинтересовалась Лили тогда, когда он предложил ей объявить об их отношениях.

Честное слово, никаких отношений между ними не было: они даже ни разу не целовались, и Лили, малосведущая о любви в целом и о романтике в честности, не видела разницы между официальными отношениями на публику и важности этой официальности при личном контакте.

— Роза… она… — с улыбкой бормотал Балдер, тупя взгляд. Он — сожалел. Был полон той вязью чувств, которая пронизывала и его, и кузину, и от которой так трудно было избавиться.

Лили это злило. Она видела, что он был влюблен точно так же, как и Рози, а оттого понимала: если они будут вместе, Уизли будет счастлива, счастлива, счастлива! Забрав всё её внимание, выстроив в своей жизни новое счастье… Лили не нравилось это. Она мечтала отомстить. Оттого, наверное, уверенно подошла к нему и поцеловала, заламывая собственное отвращение где-то внутри, ненавидя себя в сто раз больше, чем даже эту идиотку Розу.

И даже сейчас, когда она была избавлена от его прикосновений, его сухих губ и грубых рук, Лили чувствовала терпкое отвращение и даже некоторый страх.

— Я бы хотела вернуться к себе, — медленно и довольно тихо бросила она, не глядя на родителей. Потому что знала наперёд, что мама от возмущения изогнет бровь, а отец постарается выслушать с лёгкой улыбкой на устах. Она знала их столь хорошо, что невольно начинала тяготиться ими: быть любимым ребенком в семье, как бы это глупо ни звучало, означала иметь непомерно большую ответственность.

— Исключено, — хмыкнув, махнула головой Джинни. — Абсолютно точно исключено. Пока ты в таком состоянии…

— Со мной все в порядке, — жёстко протянула Лили, резко вперив глаза в мать.

В такие моменты, когда её мать начинала показывать свой характер, Лили отчетливо ощущала, как была непохожа на неё. Не то, чтобы она была слабохарактерной дурочкой, скорее, более спокойной и такой сладко-улыбчивой, что сводило скулы. Джинни же, была другой. Она никогда не носила в себе чувства, выплёскивая их на отца сразу же; ей бы и в голову не пришло начать мстить кому бы то ни было, скорее, она бы плюнула и переключилась на что-нибудь другое. Казалось, одна только Лили была столь мнительной и меланхоличной, что неизбежно топталась на одних и тех же мыслях и на одних и тех же чувствах.

— Послушай, милая, когда пройдёт чуть больше времени, мы отпустим тебя к тебе домой, но сейчас…

— Мне двадцать три, — легко улыбнувшись, Лили внутренне почти кричала, не решаясь поднять голос. — Я вправе решать самостоятельно, куда и когда мне идти.

— Гарри! Скажи же ты, — видя, сколь упрям взгляд дочери, резко бросила Джинни, сверкнув глазами.

Наигранно возмутившись, Лили резко поднялась со стула и уверенно направилась к плите, на которой стояла высокая, расписная кастрюля. Во всём этом не было смысла, она и сама понимала, что не сможет одна оставаться в той квартире, но и находиться здесь, с родителями, когда братья уже давно съехали, не было сил.

— Мама бывает резковата, но в целом почти всегда права, — услышала она позади себя спокойный и почти даже безмятежный голос отца. Крутанувшись на месте, Лили вперила в него нахмуренный взгляд, скрестив перед собой руки.

— В целом? — насмешливо поинтересовалась она, и отец, сделав вид, что задумался, с лёгким смешком сказал:

— Почти никогда, но разве мы вправе не слушаться её?

Поставив тарелку в раковину, он подмигнул ей и вернулся к жене за стол, открыв «Ежедневный пророк», и Лили, всё ещё наблюдавшая за ним, почувствовала во рут привкус горечи.

Её отец был единственным человеком, которого она по-настоящему не знала: возможно, поэтому он и был для неё так дорог. Именно ради его похвалы Лили из кожи вон лезла в Хогвартсе; именно из-за одной только мысли, как он воспримет свою дочь, если она бросит Балдера, Лили и решилась на эту свадьбу.

Это было почти смехотворно, ведь Гарри Поттер никогда не выказывал должного восхищения её очарованию, предпочитая молчаливую, тихую улыбку. Именно он стоял в стороне от смешливого шёпота тётушек, обсуждавших её тугие косы. Отец был незримой тенью в её жизни — она видела его в перерывах между работой, ловила его тёплую улыбку, боялась подойти к нему и начать разговор и больше всего надеялась, что её успехи в Хогвартсе сблизят их. Ни Альбус, ни Джеймс не испытывали неловкости перед своим отцом, а Лили же робела так, словно каждый день он стоял над ней, вскинув руку с розгами.

Она боялась быть его разочарованием, не заметив, как эта мысль, въевшись в душу, отравила её, заставляя Лили возжелать возвыситься хоть за счёт чего-нибудь. Даже за счёт жалкого мужчины, у которого эго было больше, чем умение быть человеком.

— …Малфой. Довольно удивительно было узнать, что он вернулся.

— Не к добру это, Гарри. Ты же помнишь?

Знакомая, едва уловимо знакомая фамилия заставила Лили отмереть и вернуться к родителям в комнату. Прислонившись к косяку двери, она обвела их ничего не значащим взглядом, а потом, едва вздохнув, навострила уши.

— Все газеты так и пестрят им, — задумчиво протянул Гарри, внимательным взглядом посмотрев на лист в своих руках. — Давно уже ни о ком так не писали, особенно… из бывших.

— И это опять же очень плохо. Лучше не поднимать песок с дна, дабы не мутить воду. Зачем он вернулся? — обеспокоенно протянула Джинни, едва нахмурившись, из-за чего россыпь тонких морщинок покрыла её лицо. — У него здесь никого нет, Гарри, значит, была другая причина, ради которой спустя… столько лет прошло! Ты говорил с ним?

— Я его даже не видел, — сильнее задумавшись, пробормотал Гарри. Он с ещё большей силой сжал газетный лист в своих руках, а потом, опомнившись, поднял взор и наткнулся им на Лили, которая хладнокровно и почти безразлично слушала их разговор.

Может быть, она бы и не стала делать этого, если бы… не личность мистера Малфоя. И хотя Лили думала лишь о том, как хорошо бы держаться от него подальше, сама судьба неизбежно сталкивала их на протяжении этой недели как минимум два раза.

Сначала она увидела его, когда он пришёл в отдел по миграции за оформленной и подтвержденной визой. Его высокий профиль заметно возвышался над всеми сидящими, и Лили бы точно прошла мимо, если бы её не окликнула миссис Даутлан, которая и стояла рядом с ним.

— Вот, мистер Малфой, это один из лучших наших сотрудников, — щебетала она, явно стараясь ему понравится. Правда, зачем, Лили особо не понимала. Она видела в нём лишь странный огонёк, который пугал её: Лили чувствовала, не стоит с ним играть или заигрывать. Он опасен. И, право, когда его безразличный взгляд проскользнул по ней, Лили почувствовала, как мурашки пробежались по её коже. Потому что он смотрел не так, словно его завораживал её внешний вид, но так, будто он высматривал в нём выемки, за которые можно зацепиться.

— Обращайтесь к ней при случае. Мисс Лили Поттер всегда поможет вам, так?

В его глазах появилась насмешка, такая тонкая, но ощутимая, что Лили, возмутившись про себя, лишь кивнула головой, резко крутанувшись и направившись к себе, чувствуя это скользкий, всевидящий взгляд, который словно и ждал, когда же Лили Поттер оступится на ступеньках и покатится вниз.

Второй же раз и заставил её запомнить и это имя, и это лицо. Лили опять бежала по ступенькам, но на этот раз в здание Министерства Внутренних Дел, когда вдруг взгляд её упал чуть левее, зацепившись за белое пальто фройляйн Дитрих. Белокурая, с завитыми волосами, она гордо стояла возле величественных дверей, а на ступеньку ниже стоял кто-то, столь знакомый для Лили, что она остановилась.

Марлен Дитрих разговаривала со Скорпиусом Малфоем, и это настолько поразило Лили, что, взволнованная, она резко отвернулась, боясь, что они заметят, как нагло она разглядывала их.

Это было так… странно. Марлен Дитрих была высокомерной немкой, которая говорила, исключительно подчеркивая свой акцент, ходила всегда с гордо вздернутым подбородком и ярко-алыми губами. В её глазах все равнялись с кучей навоза, поэтому то, что она говорила с Малфоем, что взгляд её сверкал яростно и что от высокомерия в ней остались лишь крохотные остатки стати, говорили Лили лишь одно: Скорпиус Малфой не простой человек.

— Кто такие Малфои? — обрушивая тишину, повисшую в комнату, вопросила Лили, внимательно поглядев на своего отца, который слегка склонил голову набок и посмотрел на свою дочь так, словно впервые увидел. — Мне кажется эта фамилия знакомой, но между тем я совершенно не знаю никого из этой семьи.

— Какие глупости, — взмахнув рукой, бросила Джинни, отодвигая стул, чтобы встать на ноги и начать убирать со стола. — Не забивай свою голову глупыми вещами, милая.

— Конечно ты никого не знаешь из этой семьи, — утвердительно начал Гарри. — Потому что никого из них не осталось в Англии. Во всяком случае, так было до недавнего время.

— Гарри! — возмутилась Джинни, резко остановившись с тарелками в руках.

— Но это долгая история, Лили, — лёгкая улыбка проскользнула по его устам. — Я бы её тебе рассказал, если бы не опаздывал на работу.

И, кивнув ей головой, он тут же поднялся с места, опрокидывая газету на свой стул. Уже через минуту в комнате никого не осталось: отец ушел на работу, а мать занялась хозяйством, и Лили, всё ещё стоявшая на прежнем месте, облокотившись о косяк двери, медленно подошла к столу.

На стуле лежала газета, первую страницу которой украшала чёрно-белая колдография, и Лили, безразлично вздернув бровь, узнала на ней мистера Малфоя.

Он стоял, вскинув руку, и на пальце его виднелся какой-то узор — разобрать Лили не могла, хоть отчего-то и очень хотелось. И чем дольше она всматривалась в этот острый профиль, тем сильнее странное желание проверить, столь ли остры его черты лица, как это кажется, охватывало её рассудок.

Окутанный загадочным флером, Скорпиус Малфой становился интересной фигурой. Но ненастолько, чтобы Лили, чувствовавшая всем своим нутром опасность, могла сделать его своей новой целью.

Целью для привлечения внимания, или… своей окончательной гибелью.

* * *

— С каждым днём Дитрих становится всё более невыносимой, — понизив голос, пробормотала Клара, и Лили, на секунду оторвав глаза от папок с документами, бросила на неё скользкий взгляд. — Мало того, что она в нашем отделе, похоже, решила поселиться, так ещё… Лили! — резко повысив голос и тут же опустив голову, так как на неё повернулось с десяток не менее раздраженных лиц, чем у самой Вейн. — Она постоянно ищет тебя, а тебя постоянно нет на месте. Она пипец зла и срывается на нас.

Взгляд у Лили, безразличный и равнодушный, не дрогнул и не опустился — она уверенно взирала на свою подругу, лишь механически вопросительно приподняв левую бровь, поглаживая рядом лежавшие горы папок.

— Мы все понимаем, что у тебя горе, Лили, — продолжала Клара, и по заветам пантомимы опустила уголки своих губ. — Но скоро уже будет ровно месяц, как ты ходишь на работу как попало. Люди шепчутся. И злятся. Они-то думают, что ты не ходишь, потому что знаешь, что никто не посмеет тебя уволить из-за твоего отца.

Хруст бумаги, заставивший Клару вздрогнуть и посмотреть на её руки, раздался почти неожиданно и невольно. Лили не особо контролировала свои руки, а потом, словно опомнившись, резко вскинула ладонь вверх, оставляя избитую бумагу в покое.

Хрупкая улыбка расцвела на её губах — та самая знаменитая улыбка, которую так превозносили в детстве и которую так ненавидели все сейчас. Потому что никто не понимал, что же скрывалось за этим почти издевательским оскалом: насмешка ли над обществом или полная покорность по отношению к нему?

— Я понимаю, — кивнув головой, пробормотала Лили, схватив самую верхнюю папку и надежно зафиксировав её в руках. — Но, надеюсь, и они меня поймут. Мне тяжело приходить в себя после случившегося.

Ложь. Ложь. Ложь. Она отскакивала с губ так легко, что Лили почти даже не кривилась. Только лишь идиот, верящий в святую любовь Балдера и Лили, мог поверить в такую чушь. И, право, этих идиотов было крайне много — все они стали жертвами двух скрепленных букв «Б» и «Л» на пригласительных по случаю свадебного торжества; все они стали жертвами красивых фотографий в модных журналах.

Лили Поттер не была убита горем. Она не проронила даже слезинки. Мерлин. Поверил ли бы в это кто-нибудь?

Поттер тихо хмыкнула, на секунду забыв, что стоит возле Клары, и лишь потом обратила внимание, как внимательно она смотрит на неё.

— Лили… — тихо пробормотала Вейн, словно не решаясь. — Знаешь, о чём всё ещё спрашивают? — и она выжидательно глянула на Поттер, словно прося её дать разрешение Кларе сказать прямо сейчас нечто, что едва ли влезало в рамки вежливости чопорного английского общества. — Почему ты проносила траур лишь десять дней?

Взгляд Лили секунду сделался стеклянным, и она, словно не зная, в чём была одета сегодня, посмотрела на себя. Бледно-голубая юбка струилась до коленей, почти такого же оттенка блузка с вышивкой у воротника, идеально выглаженная, сидела так, словно Лили в ней и родилась.

«Ах, Клара, чёрный такой скучный цвет, — в мыслях, про себя сказала Лили Вейн. — Не могу же я ходить в нем целый месяц».

Но на самом деле, Поттер не знала, что могла бы сказать, дабы не разрушить чужую иллюзию, на которую, по-настоящему, Лили и было-то наплевать. Она просто была… слишком зла, чтобы носить траур так долго, и боялась, что не сможет выдержать ещё хотя бы неделю этих убогих, заезженных сочувственных вздохов и слов.

Лили устала носить траур по тому, что было ей совершенно безразлично. И по той же причине она так редко стала появляться на работе: да, это так. Никто её не уволит, никто не сделает ей даже замечания — миссис Даутлан не посмеет, директор — уж тем более. Так почему бы не воспользоваться подвернувшейся возможностью и не начать запираться в своей комнате в лишний выходной день? Какое ей дело до всех этих пересуд?

Всё это Лили почти была готова выложить Кларе, но то ли назло, то ли на её спасение, Вейн окликнула миссис Даутлан, которая, сварливо озираясь по сторонам, прогремела на весь коридор.

— Вот чёрт, — шикнула Вейн, выйдя из оцепления из-за смущения от собственного вопроса. Бедняжка чувствовала себя бестактной, не понимая, насколько же Лили наплевать.

Цокнув едва слышно, Лили оглянулась по сторонам с прищуром. Люди шатались в разные стороны, несчастные офисные работники, запертые в стеклянных отсеках, выслушивали их причитания, улыбаясь почти так же дежурно, как и сама Лили. Да, пожалуй, это работа была единственным верным решением Лили — пожалуй, тут все были такие, как она.

И, насвистев себе под нос что-то едва вразумительное, Лили спокойно поднялась по ступенькам и направилась прямиком в картотеку. Работы сегодня было мало, к тому же, это была пятница, и, возможно, вечером она вместе с Кларой пойдёт в местный паб, чтобы опять напиться, да так, дабы непременно расщепило во время трансгрессии.

Правда, сколько бы Лили не пыталась закончить со своей жизнью в такой очаровательной и претенциозной форме, ничего у неё не получалось. Она попадала в свою квартиру, прямиком на кровать, в таком ужасно весёлом настроении, что, Мерлин, Балдер начал на неё злиться так, как никогда.

Потому что именно тогда Лили могла расхохотаться ему лицо, могла выразить протест, когда он тянул к ней свои массивные руки, хватал толстыми пальцами её тонкие запястья, оставляя сиреневые следы. Он был так груб и так несдержан, что в обычном состоянии Лили могла просто лежать в постели и тупо смотреть в потолок, отсчитывая внутри себя минуты, когда это закончится. Но в моменты, когда алкоголь отбивал у неё последние тормоза, Лили могла попытаться сцепиться с ним или, войдя во вкус, бросать в лицо что-то едкое, злобное, переполненное ядом и разочарованием от того, что она вынуждена спать с человеком, от которого её воротит.

Дыхание спёрло. Оно пропало под давлением воспоминаний, и Лили, замершая по середине картотеки, почувствовала, с какой же силой она опять сжала эту несчастную папку. Потому что перед глазами её был Балдер с его диким взглядом, с его исступленным выражением лица, с резкими движениями и почти полным безразличием к её физическому или душевному состоянию.

«Как жаль, что ты не убила его сама».

Это уже было за гранью. Той самой гранью, за которую Лили не хотела переходить.

А оттого, улыбнувшись себе, она медленно двинулась к целым рядам выдвижных ящиков, выстроенных по алфавиту. Если поднапрячься, то… можно ли будет уйти раньше?.. Лили едва ли об этом думала, тупо уставившись перед собой, не решаясь даже выдвинуть полку.

«Это, должно быть, усталость», — подумала она, кивнув коротко головой, тотчас выдвинув уверенно первый попавшийся ящик. И вдруг раздался странный треск — словно в этой картотеке была не она одна и словно кто-то точно также выдвигал сейчас ящик.

Но это было бессмысленно, потому что никого здесь просто быть не должно. Ключи были лишь у пятерых людей во всем этом здании, и каждый раз, когда кто-то здесь бывал, на табло возле двери высвечивалась соответствующая надпись. А сейчас её не было. Никого здесь быть не могло.

«До чего же я устала», — бесцветно подумала она, отчётливо, словно уши назло ловили странные звуки, слыша лёгкий хруст. Нет. Она была не одна. Лили почти что на физическом уровне чувствовала чье-то присутствие.

Если кто-то пробрался в картотеку, чтобы украсть информацию о ком-то… то, было ли Лили до этого дело? Она думала, цепляясь рукой за по-прежнему выдвинутую полку, и не знала, что же сейчас сделать. Выйти из этого коридора и перейти в следующий, чтобы перепроверить свои догадки, либо остаться здесь и тем самым дать этому кому-то понять, что ей совершенно безразлично, кто здесь и зачем. Лишь бы он только уходил.

Дыхание спёрло, когда она отчетливо услышала чей-то шаг. И она боялась даже дёрнуться, хотя и понимала, на табло уже высветилось её имя и кому-то стало известно, кто стоит рядом с ним.

Не сказать, чтобы Лили было страшно. Скорее, волнительно, и, задержав дыхание, она почти не двигалась, с силой сжав металлическую ручку в своих руках. Минуты наращивали сопротивление, и когда в какой-то момент во всей картотеке погас свет, Лили резко дёрнулась, обвалив полку на пол, из-за чего с десяток папок вывалилось на пол.

Шаг замедлился. И раздался почти совсем рядом, когда Лили, склонившись над упавшими папками, увидела, как дрожат её пальцы. Она не поднимала головы, не выпрямляла спины, так и замерев в этой полусогнутой позе, боясь посмотреть в глаза кому-то.

«Мерлин, если я умру тут, никто не поверит, что это было убийство. Мать точно решит, что я, по её самым худшим предположениям, наложила на себя руки», — метнулась в голове мысль, и Лили, не выдержав, рассмеялась в голос. В ту же секунду, выпрямившись, она круто развернулась и увидела, что в самом конце ряда полок стоит чёрная фигура. В темноте она не могла даже понять, насколько большой был человек, стоявший перед ней, и Лили, скрестив перед собой руки, лишь склонила голову.

Смотреть в глаза смерти было не так тяжело, как смотреть в налитые кровью глаза Балдера, с остервенением вдалбливавшегося в её тело. После всего пережитого, Лили уже не боялась ничего, оттого и чувствовала себя такой переполненной странной лёгкостью.

Фигура колыхнулась и тут же исчезла за поворотом, и Лили, не сдержав разочарованный вздох, опустила скрещенные руки. Почему-то ей бы хотелось поближе познакомиться с тем, кто вселил в неё вначале такой трепет. Первое чувство, что вообще было у неё за последний месяц.

Свет резко загорелся, и Лили, нахмурившись, сжав веки, круто обернулась к двери, которая была совсем рядом. На пороге стояла слегка обескураженная миссии Даутлан, которая, кривя уголки губ, удивленно глядела на груду валявшихся на полу папок.

— Мисс Поттер, — протянула она, озадаченно приподняв бровь. — Что происходит?

Лили молчала, сомкнув тонкие пальцы в кулак, не до конца приходя в себя. В её голове ещё стояло странное наваждение, и она, как сейчас, видела перед собой покрытую мраком фигуру.

И лишь потом, улыбнувшись, она склонила голову набок.

— Всё в порядке, миссис Даутлан, — улыбка стала шире. — Со мной всё хорошо.

С этой стеклянной улыбкой на устах, которая могла разбиться от любого вопроса, Лили механически подняла все папки, выравняла их и с громким хлопком запихнула обратно в шкаф. Время тянулось, и каждая секунда буквально отпечатывалась на ней тяжёлым взглядом начальницы, поэтому, наверное, когда Лили поравнялась рядом с ней, то почти невзначай бросила:

— Это вы включили свет?

— О чем вы, мисс Поттер? — обескураженно заметила Даутлан. — Свет в картотеке не гаснет даже тогда, когда закрывается всё здание.

— Даже так? — безразлично спросила Лили больше из-за того, что должна была что-то сказать.

Брови миссис Даутлан взлетели вверх, и Лили, покорно кивнув головой, быстрым шагом вышла из картотеки, повернув ключ в обратную сторону, чтобы с табло исчезло её имя.

В какой-то момент, идя по коридору, она уже забыла обо всем: и о странном происшествии, и о тёмной фигуре — всё это стало ей так безразлично, словно не при ней кто-то влез в секретный архив и, похоже, что-то забрал с собой. Да какое ей было дело, право, до всего этого? Лили мечтала сидеть в пабе на высоких стульях, попивать текилу с лимонном, а потом медленно танцевать — она хотела забыться, окунуться в наваждение грёз о былом и сделать вид, будто с ней и с её жизнью всё в порядке.

— Клара, пошли, — бросив ей на стол её же пальто, которое Лили предварительно взяла из гардероба под чистое обязательство перед милейшей женщиной, она улыбнулась, а Клара вздрогнула. — Мы довольно уже здесь посидели, не находишь?

— О, Лили, — обескураженно протянула она, видимо, думая, что их разговор час назад мог как-то изменить отношение Поттер к ней.

Они шли вдоль длинных коридоров, провожаемые десятком взглядов, и Лили отчетливо видела, сколь неуютно было Вейн. Она ссутулилась, опустив взгляд, идя ровно за Поттер, и это казалось даже смешным — почему некоторые люди были столь зависимы от окружающего порицания?

У самого входа, бросив молчаливый взгляд на свою начальницу, которая по-прежнему глядела на Лили со свойственным ей беспокойством, Поттер кивнула напоследок головой и, подмигнув Кларе, почти весело вышла из здания.

— Они тебя никогда не примут, — заговорила первая Клара, когда они уже сидели за самым дальним столиком в пабе. Вейн уже порядком успела выпить, и сейчас, сонно помаргивая глазами, безмятежно глядела на Лили.

В такие моменты Поттер по-особенному завидовала Кларе, ведь ей, чтобы почувствовать алкогольную негу, нужно было выпить очень много, и даже тогда у неё не было уверенности, что она провалиться в спасительное веселье или забывчивость.

— А тебя? — почти весело пробормотала Лили, впрочем, наигранно. Ей не было весело. И пила она чисто на автомате, неизбежно возвращаясь мыслями то к Балдеру, то к странному случаю в библиотеке.

Клара промолчала, слегка нахмурившись, опрокинув в себя ещё один бокал виски, а потом, блаженно улыбнувшись, вперила свой взгляд куда-то в сторону.

Рано или поздно — это было неизбежно. Рано или поздно Клара поставит коллектив выше Лили Поттер и бросит её без малейших угрызений совести. Едва ли её можно было в этом винить, хоть Лили и хотелось, но сама же Поттер испытывала некоторый дискомфорт: Вейн была отдушиной, искусственной, неискренней, но отдушиной.

— Боже, какой красавчик там стоит, — пьяно сощурившись, Клара почти что встала со своего места, по-прежнему глядя в сторону. Лили нахмурилась. И лишь потом, обернувшись, заметила две фигуры, стоявшие у самой барной стойки. — Может, подойти к ним и познакомиться?

Клара испытывающе вперила свой взгляд в Лили, которая, приподняв бровь, крутанула стакан, стоявший на столе. Чего, в конце концов, пыталась добиться Вейн?

— Ладно, — словно вспомнив, кого почти недавно потеряла Лили, бросила торопливо Клара, улыбнувшись, и тут же подорвалась с места, пьяной походкой направившись по направлению к барной стойке.

Кокон равнодушия и тишины, появившийся вокруг Лили, не давал ей нормально концентрироваться на своих мыслях. Она лишь тупо смотрела в ту точку, где ещё минуту назад стояла Клара, и её вопрос гулом отдавался в ушах.

Знакомиться?

«Ты никакущая, Лили. С тобой противно стоять даже рядом».

Рука дёрнулась, и из стакана выплескалась текила, попадая на пальцы. Бессмысленно, словно заведённый механизм, она опустила глаза, и не смогла увидеть что-либо, потому что на глаза вдруг навернулись слёзы. Первые, спустя очень долгое время.

«Главная ошибка моей жизни… кого ты можешь привлекать, как женщина? Неудивительно, что у тебя никогда не было отношений».

А перед глазами — обыденное. Томас Балдер, стоявший посередине ее комнаты, расхаживавший взад-вперед, бросавший иногда на нее быстрый взгляд. Они никогда не жили вместе: квартира Лили была всегда была лишь её, но всем вокруг казалось, что они были настоящей парой, готовящейся к свадьбе.

«С тобой трахаться, всё равно, что дёргать бревно. Ты даже в этом убога».

Схватившись одной рукой за голову, другой Лили с силой сжала волосы, прикусив до боли губу. Страшное отчаянье поднималось в груди, а с губ так и хотело сорваться: «Не то что Роза? Она-то лучше, да, Балдер?».

Лили хотелось расхохотаться. Из всех их почти четырёх лет отношений лишь два она понимала, в какое вляпалась дерьмо. И тогда осознала: другого выхода у неё нет. Она никуда не может уйти из той ловушки, в которую и загнала себя. Так пускай хоть другие будут думать, что у неё— всё хорошо. И что она — безумно счастлива.

Но внутри неё, словно гора, с каждым днём вырастала ненависть, и она боялась, что однажды совершенно случайно, сама уничтожит то, что породила. Что бы тогда делали её родители? Как бы им можно было объяснить, что счастливая, сладкая принцесса с сахарной улыбкой сама стала разрушением?

— Лили.

Дернувшись резко, сбросив руки на стол, она подняла голову, словно высвобождаясь из пут воспоминаний и мыслей. Перед глазами всё плыло, и когда она наконец смогла сконцентрировать взгляд, то увидела вернувшуюся Клару, возле которой стоял до странности знакомый мужчина.

— Знакомься, — сказала она, сев напротив, рядом со своим новым знакомым. — Это Михель. Он из Франции…

Дыхание у Лили дернулось, и она, сглотнув, почувствовала, как странная дрожь прошлась по рукам. Потому что, конечно же, она помнила Михеля Розье, этого странного, уже немолодого человека, но что же именно привлекло в нём Клару?

— А это его друг, — глаза Клары загорелись, когда она подняла голову и посмотрела куда-то поверх макушки Лили. — Я только сейчас вспомнила, мистер Малфой, что вы же у нас новая звезда! А я-то думала, почему ваше лицо мне так знакомо.

Лили на секунду стало так страшно, словно она вновь оказалась в своей комнате, а сверху над ней возвышался Балдер со своим дикими глазами. Но его здесь не было. И, повернув едва голову, Лили нахмуренным взглядом посмотрела в сторону, заметив Скорпиуса Малфоя, который стоял почти рядом с ней, держась рукой за спинку соседнего от неё стула.

На его левой руке она опять увидела символ, и сейчас, будучи так близко к нему, как никогда, Лили увидела, что это была руна. Но что она значила, Поттер подумать не успела, потому что в ту же секунду поймала его взгляд. Он был спокойным, насмешливым, но всё же Лили чувствовала некоторое раздражение — тонкое, едва ощутимое.

— Ой, а это Лили, — заметив их взгляды, тут же встряла Клара, ткнув пальцем в подругу. — У нее недавно умер жених, поэтому она довольно сумрачная.

При этих словах мистер Малфой склонил голову и губы его сложились в тонкую, белую полоску, которая отчетливо выдавала скрытую усмешку. И, выдвинув со скрипом стул, он присел рядом, в полуобороте, так, чтобы можно было видеть Лили, которая неотрывно наблюдала за каждым его действием.

— Вероятно, она его очень любила? — ни к кому конкретно не обращаясь, бросил насмешливо Малфой, смотря так прямо и так уверенно, что Лили почти вздрогнула.

— Нет, — со злобой, с прорывающейся ненавистью, которая жила внутри неё, которая дробила её каждый день на части, протянула Лили.

Перед глазами не было ничего: ни пьяной Клары, которая поминутно икала, ни диких глаз Балдера Томаса, ни этого убого паба. Она видела только ясный, равнодушный взгляд Скорпиуса Малфоя, которого, отчего-то, начинала то ли побаиваться, то ли недолюбливать.

— Она его ненавидела.

И вместо смущения или удивления, которые могли быть вызваны её ответом, Скорпиус лишь хмыкнул, как будто это было столь очевидно, что у него и не было сомнений.

Малфой усмехнулся криво, ни возмущаясь, ни озадачиваясь. В этой улыбке было слишком много всего, и Лили, вздрогнув, опять почувствовала дрожь.

«С ним лучше никогда не встречаться вновь», — думала она каждый раз после их встречи.

И каждый раз всё равно натыкалась на него.

Не судьба ли?

День, когда он прибыл в Лондон, был пасмурным, что, впрочем, было почти закономерно: когда у него ещё были мечты о возвращении на родину, он себе её такой и представлял — серой, невзрачной, испачканной грязью. Он думал, что когда только выйдет на главную улицу, простиравшуюся вдоль вокзала, то навстречу ему двинутся люди-пустышки с хмурыми лицами, с измождёнными глазами и серой-серой кожей. Они будут проходить мимо, беспечно разговаривая на бытовые темы, не замечая его на своём пути, а он, всматриваясь в их глупые лица, будет думать, как уничтожит каждого на своём пути; как они все в результате станут жертвами его цели. Цели всей жизни, той самой, ради которой и стоило жить.

Все это почти сбылось. Когда Скорпиус сошёл с вокзала, все его мечты в момент воплотились в реальность — только вот людей рядом почти не было.

— Блять, вот это да, — заметил Михель, слегка присвистнув. Они стояли в самом центре города, где слева виднелся Гринготтс, а впереди возвышались цветные витрины магазинов. Это явно был не Марсель. — Не то, что наша помойка, не так ли, Скорпи?

И он хлопнул его по плечу, из-за чего тут же получил предостерегающий взгляд. Скорпиус не любил, когда его называли «Скорпи». Но больше всего он не терпел, когда кто-либо смел нарушать его личное пространство.

— Да ты не злись, — рассмеявшись, Михель хлопнул себя руками по коленам, словно сказал что-то, заслуживающее бурной реакции. — Месяцок тут побудем и вернёмся обратно… поди, и по Марте соскучишься, до чего жизнь только не доводит, а?

Смех его стал почти надрывным, и Скорпиус, поморщившись, прикрыл на секунду глаза, как сейчас вспоминая её объятия. Марта Новак в меховой накидке стояла на перроне, вытирая слёзы с лица, и, заламывая пальцы, шипела, словно змея:

— Ты меня опять бросаешь!

Глаза её были наполнены немыслимыми эмоциями: в них читалась не любовь, а какая-то больная, изувеченная привязанность, помешанность, и Малфой, лишь кивнув на прощание, даже не обернулся, исчезая в вагонах поезда.

— Нет времени на шутки, Михель, — холодно и серьёзно заметил Скорпиус, слегка прищурившись. Краски расплывались перед глазами, становясь сплошным пятном, и это бесило больше обычного. — Ты же помнишь, зачем мы здесь?

В момент легкомысленное, весёлое лицо Михеля сделалось почти серьёзным, но потом широкая улыбка тут же появилась на устах, калеча лицо: оно становилось настолько… отталкивающим, что Скорпиус отвернулся, презрительно поджав губы.

Конечно, все понимали, что возвращение Скорпиуса в Англию было опасным: он знал это сам, а также знал, что один не справится с тем, что он задумал. Но приезжать сюда вместе со своим кузеном, ещё одним отпрыском чистокровных… насколько это было безопасным? Нет. Это было было глупостью. Оттого он и взял с собой Михеля, легкомысленного, весёлого Михеля, на которого никто в здравом уме не обратит внимание — он выглядел слишком неказисто, чтобы о нём пошли толки.

— Пойдем, — натянув на голову шляпу, чтобы его платиновые волосы не становились ярким пятном среди людей, Скорпиус впервые почувствовал азарт. — Нам нужно отметиться в отделении эмигрантов.

— Скорпиус, они дают тебе последний шанс, — звинел в ушах размеренный голос Рабастана, который смотрел на него прямо, прожигая в упор. — Ты должен будешь довести это дело и сделать так, чтобы Англия надолго запомнила Хаос. Понимаешь?

Скорпиус опять усмехнулся, окинув взглядом весёлый переулок. Уж Англия-то запомнит его непременно: последний отпрыск Малфоев сделает всё, чтобы его имя и фамилия отпечатались в памяти всех, но в особенности их, новых священных девяти фамилий, для которых наступит сущий ад на земле.

Дело было за малым. Документы, которые Том Круз передал аврорату Англии, были проблемой, но незначительной: планировавшееся мероприятия и терактом назвать было трудно, скорее маленькая шалость. Им хотелось лишь проверить, столь ли сильна система безопасности Англии и как же мощно защищает её Министерство.

Что ж. Стоило отдать им должное. Министерство берегли, как зеницу око, но… обстояло ли все так и с остальным?

У Хаоса были свои люди в Англии: за двадцать лет он смог завербовать себе агентов, но Скорпиус совершенно им не доверял. Как можно было верить тем, кто находился так далеко и не страшился своего наказания? Том Круз был лишь одним из сотни, и он их предал. Значит, веры им нет. И Скорпиус будет действовать сам: он воплотит свой хаос, создаст своё разрушение, не забыв, конечно, и о планах их.

В конце концов, кто бы мог упрекнуть Малфоя в том, что он командный игрок? В этом мире он был один, один против всех, и выбил он себе эту правду почти кровью. Потому что когда ты ни от кого не зависишь, ты не победим, не в чем упрекнуть, не за что уколоть — будь живы бы его родители, дела обстояли совсем иначе.

Они медленно шли вдоль кварталов, ища нужное здание, и когда, наконец, оказались в центре отделения эмигрантов, Скорпиус почувствовал какое-то странное чувство. Словно безразличие его, проверенное и временем, и опытом, надтреснуло где-то у основания.

Он смотрел вокруг, видя перед собой наконец толпы людей, английская речь била по перепонкам явственно, её нельзя было игнорировать, и когда Скорпиус шёл вдоль стеклянных офисов, он забылся настолько, что не услышали ни оклик Михеля, ни браные слова мужчины в чёрном.

— Эй, стоять, — когда он положил свою потную руку ему на плечо, Скорпиус поморщился, резко крутанув голову. И лишь потом, заметив перед собой человека, который явно занимался охраной чего-то, Малфой криво улыбнулся, приветливо кивнув головой. — Сюда нельзя.

Сделав вид, словно задумался, Скорпиус опять вперил глаза в дверь, массивную, железную, которая явно была надежно защищена. Или…

Скорпиус опять улыбнулся, заметив надпись «картотека», и, развернувшись, торопливо направился в регистратуру, чтобы взять свой талон на приём.

Он знал, какие вопросы ему будут задавать — это было вполне очевидно. Зачем вы вернулись, мистер Малфой? Что нужно вам от Англии? Вы приехали к родственникам? Насколько длителен будет ваше присутствие здесь?

Малфой репетировал все эти вопросы вместе с Рабастаном две долгих ночи, когда в перерывах между Круциатусом и вежливого похлопывания его по плечу, Лестрейндж удалялся в философию и говорил ему, до чего же встряхнет приезд отпрыска Малфоя привычный уклад Англии.

Да. Скорпиус был готов ко всему этому. Не готов он оказался лишь к одному — к встрече с Поттерами настолько быстро.

Это была тупая ирония: тот, кто направил Михеля в офис Лили Поттер был либо мудаком, решившим поиграть на нервах Малфоя, либо долбаным шутником. Иного пути просто не могло быть.

Он зашёл в кабинет почти равнодушно — лишь потом табличка с именем бросилась ему в глаза, и Скорпиус, не удержавшись, переступил порог. Лили Поттер была живым воплощением перепачканной в крови колдографией, и Малфой, решительно всматриваясь в её лицо, почти безразлично рассуждал, что же именно можно получить с дочки героя войны.

Наверное, он был не единственным таким: тем, кто желал с помощью неё пробраться в логово Поттеров. Отличие было лишь в одном: те идиоты отчаянно желали славы и величия, когда как он мечтал лишь о разрушение, о хаосе, который можно было запустить, только находясь непосредственно рядом с самым главным своим врагом.

Лили Поттер могла понадобиться ему. Но… Чем дольше Скорпиус смотрел на неё, тем сильнее какое-то разочарование продирало его. Ему-то казалось, что отпрыски Поттеров должны быть чем-то особенными, словно не принадлежащими этому миру. А Лили Поттер… она была обычной высокомерной офисной сошкой, которая смотрела на него так, словно он был очередным идиотом, которому она была вынуждена объяснять простейшие истины.

Она не воспринимала его всерьёз. Стоило ли говорить, что это была ошибка многих, тех, кто уже никогда не заговорит?

Скорпиус криво улыбнулся. Он видел, как по мере их разговора Лили теряется, видел, как в лице её отчаянно борется высокомерие и отвращение. Мистер Малфой был ей неприятен, и это забавляло до такой степени, что он почти расхохотался, бросая ленивое «Аu revoir» и видя, как искажается её лицо от пресловутого отвращения.

А уже потом вечером, оставив Михеля в одном из пабов, он стоял возле отделения эмигрантов и наблюдал, как с каждой минутой гасли огоньки в окошках. Он ждал её. Ждал Лили Поттер, которая быстрым шагом спускалась с лестницы, не оборачиваясь, не поднимая головы, настолько уйдя в свои мысли, что жизнь словно переставала для неё существовать.

Скорпиус шёл, словно тень, по пятам, зная, куда она выведет его — примерная дочка национального героя… она наверняка до сих пор жила со своими родителями. Так и оказалось. И когда он наблюдал с мрачной усмешкой, как быстро она скользит по ступеням вверх, как открылась и тут же захлопнулась роскошная, дубовая дверь, Скорпиус испытывал ленивое безразличие, чувствуя всем своим телом, какие мощные защитные заклятия были наложены на это здание.

Дом Поттер возвышался величественным изваянием — мрачное поместье, которое дико не контрастировало с тем образом, который носил Гарри Поттер. Это почти заставило его усмехнуться.

Нельзя было так легко проникать в его жизнь. Любое сближение с его дочкой вызовет подозрение, особенно с его стороны, но почему-то… Скорпиусу так отчаянно хотелось бросить открытый вызов, что он был готов ринуться в эту игру с головой. Ведь, право, кем была эта Лили Поттер? Разве не обычной избалованной, богатой сукой, которая могла купить всё, что только пожелала, и которая жила так, как ему только снилось?

Кривой оскал исказил его лицо лишь на мгновение, а потом синий дым трансгресации уничтожил перед его глазами поттерский дом. И вот он стоял уже намного южнее Лондона, почти в лесу, в кромешной темноте. Ничто не освещало его путь, когда он шёл по разрушенной тропинке, уже изрядно заросшей. Наверное, когда-то она была гладкой щебенкой, и по ней можно было спокойно проехаться даже на коне, но сейчас… грязные, поломанные камни впивались в подошву сапог, но даже это не останавливало его, когда он шёл по пути к своему дому. Дому, который он покинул на долгие-долгие годы.

Скорпиус остановился только у калитки, которую обвивал дикий виноград, и когда он поднял голову, чтобы хоть что-то разглядеть за узорчатой преградой, Скорпиус увидел, как вдалеке возвышался особняк. Во тьме он производил печальное зрелище: даже сейчас Малфой видел, в каком упадке находился это старинное, роскошное здание.

Сердце почему-то заныло. И это так взбесило его, что, не отдавая себе отчёта, Малфой схватился за железные прутья и сжал их в руках, чувствуя, как по венам начинает пробегать родовая магия — его руки светились в этой тьме, потому что дом признал его. Дом никогда и не забывал его.

Здесь все было не так, как он представлял. В мечтах своих Скорпиус видел убитый, запущенный сад и при этом чудом уцелевшее каменное здание, о старости которого могли бы напоминать лишь трещины на старинных колоннах. Но нет. В запущении было всё. Высокие деревья сцепились кронами, кусты роз разразились несимметричными фрагментами и трава была высокой, почти до его колен.

Дом был в таком же запущении, как и сад. Трещины на колонне были, но они были намного более опасными, чем он думал. Здание еле стояло, казалось, ещё совсем чуть-чуть, и оно рухнет, как карточный домик, а когда он решительным движением открыл дверь, которая громко скрипнула, наполняя тишину диким гулом живности, что проживала в этом заброшенном, диком саду, Малфой опять почувствовал тупую ярость.

Центральная комната была холодной, затхлый воздух пронзал лёгкие, оставляя следы, но при этом в каждом столике, в каждой картине, висящей на стене, в каждом кресле ещё чувствовалась роскошь прошлых лет. Мебель была пыльной, ножки её были надгрызаны, и когда Скорпиус наконец присел на диван, он слегка покачнулся.

Идти дальше не было сил. Они покинули его в тот момент, как в голове загудели воспоминания прошлого — он не видел перед собой ничего, лишь яркий, пронзительный, солнечный свет и высокую женскую фигуру, которая улыбалась, смотря на него. Это воспоминание погасло в тот момент, когда настенные часы вдруг пробили дробь, но так делко и так неловко, что Скорпиус даже не сразу мог сообразить, откуда же идёт звук.

Дом, признав наследника, приободрился. Он видел, как на картинах, чьи изображения замерли в тот момент, как умер последний Малфой на английской земле, постепенно едва заметно начинало что-то мелькать.

Малфой вернулся. Скорпиус Малфой дома. Но надолго ли?

— Ты же знаешь, что нам нужно будет сделать сейчас? — уже позже, найдя Михеля среди двух проституток и бутылки виски, бросил лениво Малфой, брезгливо оттолкнув ногой валявшийся на потрепанном ковре стакан. — Какого чёрта ты опять нажрался?

— Проваливайте, крошки, — вместо ответа, крикнул Михель тихо смеющимся, таким же пьяным девицам, на вид которым сложно было дать даже семнадцать. Только вот «крошки» едва ли понимали его полупьяную французскую речь.

И лишь когда Скорпиус внимательным взглядом посмотрел им в глазам, они наконец поняли, что от них требовалось и тут же исчезли, хохоча себе под нос и едва стоя на ногах.

— Еще раз такое произойдёт, и тебе придётся дорого заплатить за свои слабости, Михель, — вытащив из своего кармана зажигалку, Скорпиус методично щёлкнул крышкой, смотря лишь на неё. — Ты же меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.

— Да нахуй вообще всё это сдалось, Скорпи? — цокнув, пробормотал пьяный Михель. — Иногда хочется бросить всё это к чертям и хоть остаток жизнь прожить по-человечьи. Мы же никто, так, мясо, которое перебрасывают с места на место. А я, может, жить хочу… я может, по-человечьи…

— Уж не о любви и семье ты задумался, а? — насмешливо поинтересовался Скорпиус, резко закрыв зажигалку. — Или, может, ты затосковал по больнице, откуда они тебя вытащили? Ты никто, я никто, мы все — никто. Винтики. Но мы должны работать исправно, ради нашего же блага. Ведь ты же понимаешь? Есть вещи многим страшнее смерти.

Сделав паузу, Скорпиус внимательно поглядел на него, а потом сел напротив, едва поморщившись, думая о том, что именно могло произойти на этом стуле.

— Андрас прибудет уже через неделю. За это время должны каким-то образом легализовать его, да так, чтобы отчёт о его прибытии не попал на руки аврорам. Это довольно сложно провернуть, не так ли, Михель?

Но он лишь скривился, спрятав в своих широких ладонях грязное лицо. А уже через десять минут в беспамятстве повалился на спинку дивана, громко захрапев. И это жалкое зрелище вызвало в Малфое невиданное презрение: ему мерзко было находиться в этой комнате, в этом притоне, рядом с этим человеком и слушать, как ночная тишина разрывается надрывным хрипом, смешанным с кашлем.

Ему не нравилось здесь быть.

— Ты поедешь с Михелем, Скорпиус, — методично постукивал по столу, говорил ему Рабастан, когда он сидел на коленях, подле кресла и не смел поднять глаза, пряча в них неистовую жажду наброситься на Лестрейнджа и повалить его на пол, чтобы потом избивать и избивать, пачкая свои костяшки в крови. — Тебе нужен помощник, тот, на кого в случае чего можно было бы всё бросить, ведь, Скорпиус, ты слишком ценный игрок. Они не простят твою потерю. Поэтому ты возьмёшь Михеля, он всё равно умрёт, какая разница от чего? А Андрас тебе не помощник — если в Англию вернётся Нотт и Малфой, понимаешь, насколько подозрительно это будет? Ты один уже ввергнешь их в ужас. А вместе с Ноттом… впрочем, это же не говорит о том, что Андрас не может попасть в Англию нелегально, не так ли?

Скорпиус прикрыл глаза, усмехнувшись. Михель спал почти как младенец, и выглядел он столь… безобидно и жалко, что Малфой поспешил отвернуть свой взор, рассуждая. На самом деле, ему не нужен был никакой помощник — он всё сделает сам. Защита в Англии едва ли отличалась от французской, а что это значило? Лишь одно: Малфой сделает всё так, как и хотел. Он внедрится внутрь этой системы, чтобы её изжить.

И первое, что от него требовалось, это раструбить о своём присутствии. Давать бесконечные интервью, отвечать на одни и те же вопросы, улыбаться ненавязчиво, загадочно склонять голову. Это было несложно. Он сидел перед журналистами, не видя их лиц, будучи ослеплённым светом софитов; он отвечал на одни и те же вопросы с педантичной точностью, а сам в перерывах приходил иногда к отделению эмиграции и прощупал его защиту.

Они желали увидеть его раскаяние, чтобы лицо его, словно выточенное из мрамора с голубыми прожилками, печалясь открыто и искажалось в гримасе боли. Им хотелось добить последнего Малфоя, хотелось, наверное, чтобы он сам признал, что то, что произошло далеко девятнадцать лет назад — было правильным решением.

В конце концов, им было важно, чтобы Скорпиус Малфой, тот самый, чья фамилия когда-то имела вес, был лоялен к политической системе новой Англии.

Внутренне — он хохотал. Над их обезьяньими лицами, над их оскалами и насмешками. Им казалось, что он действительно сломлен: смертью родителей, депортацией, мучительным прошлым — они били его наотмашь вопросами об отце, о разрушенном поместье, о его жизни в Дурмстранге. И он видел своё лицо на самых передовых газетах, громкие заголовки пестрили его фразами, его раскаянием.

Это вселяло ему крохотную надежду, что дело его обречено на успех. До тех пор, пока однажды выходя из Министерства Внутренних Дел, куда он частенько приходил за всевозможными бумажными декларациями — бюрократия в Англии порой сводила его с ума, но он хотел быть паинькой, чтобы никто не мог раньше времени понять, насколько он далек от поведения законопослушного гражданина.

Она стояла у подножья длинной, каменной лестницы, и смотрела на него так прямо, что не оставалось ни единого сомнения — она сама искала встречи с ним. Они пришла к нему намеренно.

Короткие, завитые на концах белокурые локоны, чуть менее светлые, чем были его волосы, — он видел, как вздымались они, когда она медленно поднималась по ступенькам к нему.

Ничто, совершенно ничто в ней не изменилось: такая же высокая, она по-прежнему носила длинную шпильку, чтобы возвышаться ещё больше. Точеная фигура, выгнутые словно в полувопросе брови и жеманная улыбка, выдающая презрение.

Марлен Дитрих была первой красавицей Дурмстранга. О ней мечтали все — и старшеклассники, и мальчишки помладше. Он помнил, с каким благовонием на неё заглядывались его однокурсники в те немногие моменты, когда им, недоноскам коррекционного класса, разрешали покинуть строго обозначенную территорию.

Он помнил, с какой завистью шептались за её спиной девушки, как они осуждали её, брызжа ядом, неизбежно вспоминая её отца и тот замок, в котором жила её семья. Но Марлен Дитрих была выше всех сплетен. Она была просто высокомерной сукой, которая родилась в семье премьер-министра Германии и жила на полную катушку, соря деньгами на всевозможные развлечения.

— Мистер Малфой, — выгнув ещё выше левую бровь, протянула она, словно смакуя, а потом её бледно-жёлтые глаза сверкнули той искоркой презрения, с которой она всегда смотрела на него. — Так удивительно видеть вас спустя столько времени. Как поживаете?

Она сомкнула руки перед собой, посмотрев на него с позиции победителя. Право, он мог бы почувствовать себя униженным или хотя бы оскорблённым, но он-то знал Марлен Дитрих, знал её всю от и до, и видел в ней нечто большее, чем замечали остальные. За своей презрительной маской была спрятана маленькая, капризная дурочка, которая бесилась всякий раз, когда желаемое ускользало из его рук.

Однажды её желанием стал он. Так они и познакомились.

— Чем вы занимаетесь, Скорпиус? Зачем приехали? — тянула она с такой насмешкой в голосе, что он почти почувствовал укол раздражения. — Англия… не самый неожиданный выбор, но очень опрометчивый… для таких, как вы.

Марлен Дитрих всегда гордилась тем, что была немкой. И её язык, отчётливый, грамотный, всегда отчего-то вызывал в нём отвращение — потому что она знала, что он его почти не понимал и, пользуясь случаем, вынуждала его меняться, коверкаться, уродоваться ради… ради чего?

— Да-а, боюсь Германия с трудом переживает потерю вашей персоны, о чьих вечеринках и оргиях будут теперь писать в газетах? — А потом, хмыкнув, Скорпиус покачал немного головой. — Знаешь, Дитрих, я почти рад тебя видеть. Только вот... какая жалость, что мне совершенно нет дела ни до тебя, ни до твоих убогих попыток привлечь мое внимание.

Сделав шаг, так, чтобы их лица были в той близости, которая ещё не переходит рамки, но уже является пограничной, он вальяжно вытащил сигарету и, щёлкнув металлической, железной крышкой зажигалки, сделал первую затяжку.

— Я говорил тебе об этом ещё тогда, после выпуска, скажу и сейчас: у тебя больше нет ничего из того, что могло бы меня заинтересовать и вынудить терпеть твою высокомерную, надутую мину. Даже общество проститутки Марты более приятно, чем твоё.

Бледное лицо напротив ни вздрогнуло, ни сморщилось — выдержка Дитрих всегда была на высоте, и лишь её желтоватые глаза заметались и заискрились сиянием, выдавая тупую ярость.

— Фройляйн Дитрих, — жестко протянула она, резко вскинув руки в сторону.

— Да мне плевать. Веришь? — с коротким смешком бросил он, опять и опять чувствуя внутри себя скрытую, затерянную ярость, из-за которой вскипала кровь. Скорпиус не мог стоять рядом с ней, не мог видеть её напыщенное лицо. Годы Дурмстранга были как спуском крючком его ярости, и он ничего не мог с собой поделать: ненависть к ней была настолько тупой и безжалостной, что он мог сделать нечто, что явно не входило бы в его планы.

Вздернув носик, она быстрым движением схватила его руку и вытащила из неё сигарету, кинув куда-то позади себя, а потом, придвинувшись к нему на шаг, по-прежнему сжимая своими белыми тонкими пальцами его руку, прошептала ему в губы:

— Что, даже не хочешь поинтересоваться, как поживает твой сын? — холодная улыбка, напоминавшая змеиный оскал, заставила его дыхание отяжелеть, а глаза сузиться. Идиотка. Она, видимо, совершенно не понимала, с кем хотела поиграть. — Малыш Скорпиус… раньше ты не был таким холодным… когда, помнишь? — губы её широко растянулись в победной улыбке, а бровь дернулась ещё выше. — Мы трахались в закрытом классе Дурмстранга… тогда ты был очень сговорчив… что не сделаешь ради того, чтобы мой папочка походатайствовал о твоём переводе, да?

Её звонкий смех стал последней каплей. Не отдавая себе отчёта, он схватил Марлен за горло, сомкнув крепко пальцы на её тонкой коже так, чтобы она резко перестала смеяться. Ярость в её глазах была ничем, по сравнению с гневом, который буйствовал внутри.

— Повторяю для одарённых, — холодно, по слогам, надавливая на её горло сильнее, проговорил он. — Я больше не тот ребёнок, который стелился под тобой. Можешь смаковать прошлое, сколько тебе хочется, но запомни — ещё один выпад в мою сторону, и ты поймешь, что никогда не знала, что такое боль.

Он был зол. Просто в бешенстве, и остаток дней до приезда Андраса он пробыл запертым в своём поместье. Разные мысли мелькали в его голове: ночами ему снился Дурмстранг и её завитые локоны, а днём он иногда ловил себя на мысли, что что-то словно напрягало его. В какой-то момент он осознал, что неизбежно цепляется за одну единственную фразу: «твой сын», — и, не отдавая себе отчёта, начинал злиться ещё больше.

Это всё было в прошлом, но это прошлое могло ему навредить. Только лишь то, что он не смог сдержать свою агрессию при ней и прилюдно схватил её за горло — было ошибкой. Каждый день, скупая газеты, он боялся увидеть эти колдографии и статьи, боялся, что в какой-то момент Дитрих сама придет к одному из желчных репортеров и вывалит на него кучу дерьма.

Что она могла рассказать? Хотя бы то, что Скорпиус Малфой — опасный элемент. Он учился в коррекционном классе, которым в конечном итоге начал заправлять; он был лидером несистемных групп, которые вечно встревали в стычки с детками из красивых зданий напротив, и это из-за него, в конце концов, их заперли окончательно в этой отдаленной территории.

Скорпиус Малфой был далеко не пай-мальчиком, которым хотел казаться сейчас: он был столь агрессивным, что единственным, кто мог найти на него управу, был лишь его опекун — Рабастан Лестрейндж. Он приходил по вызову директора, а потом, заводя Малфоя в пустые классы, извечно ломал его волю Круциатусом, из-за чего сосуды его глаз, не выдерживая напряжения, лопались, делая взгляд Малфоя чуть ли не звериным.

Он говорил:

— Скорпиус, будь покорен. Будь сдержан. Будь покладист. Хотя бы на первый взгляд… зачем тебе твоя спесь? Зачем ты показываешь свою агрессию?

А иногда, когда боль была столь невыносимой, что Скорпиус начинал почти захлебываться и царапать пальцами свою кожу на груди, Рабастан цыкал и повторял методично:

— Всем насрать на твою боль, Малфой. Все срать хотели на твою агрессию. Пока они чувствуют от тебя опасность, они постараются тебя уничтожить. Будь покладист. Будь сдержан. Будь покорен. Тогда и только тогда ты войдешь в их доверие и сможешь заставить их лобызать перед тобой.

В такие момент он обещал себе, что попадёт в другой класс, тот, что был расположен в старинном здании из красного кирпича. Там были другие дети, другие правила… и разве он мог отказаться от единственной возможности исправить свое положение и выполнить завет Рабастана? Мог ли он отказаться?

Договор с Марлен Дитрих был выгодным и невыгодным одновременно. Но он был. И сейчас это старое соглашение, это прошлое… могло уничтожить его будущее.

С такими мыслями он взламывал защитную систему миграционного отдела. Это было так просто, что он был даже удивлён — видимо, никому не приходило в голову, что кто-то пойдёт на такой шаг.

В руках его была карточка Андраса, которую он собирался подложить в другие документы, тем самым легализовав его на случай непредвиденных обстоятельств и сделав его появление в Англии максимально незаметным.

Но мыслями Скорпиус был совершенно не здесь. Он думал о Дитрих и о проблемах, которые она провоцировала, и где-то на задворках сознания у него щелкала одна и та же фраза, брошенная ею явно специально, чтобы задеть его, чтобы напомнить: он не имел право на этого ребёнка. Этот ребёнок изначально был только её. Ребёнок… сколько ему уже исполнилось? Семь?

Что ж. Именно в семь лет Скорпиус вынужден был покинуть Англию. Будет ли у него такая же участь? Счастлив ли он, родившись в семье Марлен?

Да, судьба была просто навозной кучей, в которую он постоянно попадал и от которой так мечтал отмыться. Не выходило. Не вышло. Поэтому он едва ли удивился, когда дверь резко щёлкнула и над ней загорелись красные буквы: «Лили Поттер».

Она шла торопливо, слегка даже нервно, но между тем словно рассеянно. Удивительное дело, он натыкался на нее столь раз, и всегда в её лице было какое-то такое странное выражение… нечитаемое. Застывшая маска была неживой, и вся Лили Поттер словно была соткана из смерти. Было бы лучше, если бы она была очередной глупенькой дочкой богатых родителей, высокомерной, как Марлен, или убийственно надоедливой, как Марта. Но Лили Поттер не была похожа ни на одну его знакомую: право, это было так забавно — считывать с её лица желанием уйти от него подальше, словно она чувствовала, что он по локоть в крови и что он сам не жилец.

И каждый раз Скорпиус испытывал отчаянное желание поиграть с ней: наверное, поэтому, взмахнув палочкой, он погасил весь ослепительный свет, которые загорелся после её прихода.

Лили Поттер дрожала. Страх окутывал каждую клеточку её тела, и когда он подошёл к стеллажу, возле которого она замерла, то отчётливо, сквозь тьму смог разглядеть даже своим плохим зрением, как резко разогнула она спину и как сверкнул её взгляд.

Ах, судьба. Она мотала его из страны в страну, заставляя унижаться, испытывать боль и отчаянную ненависть; выбив из головы любое рациональное желание жить, оставив после себя пустоту, от которой спасения не было.

Скорпиус был полон ярости, и его агрессия подростка была лишь попыткой выплеснуть её.

В свои шестнадцать он заставил себя уважать весь свой класс, состоявший из отпетых отморозков.

В двадцать присоединился к ним и дослужился до отдельной команды.

Так что могло помешать ему в двадцать пять подобраться к Поттерам? Что могло помешать ему отомстить за свое уничтоженное детство?

Лили Поттер молчала, упрямо всматриваясь в его фигуру, и он лишь на секунду подумал, что она могла уловить, что здесь был именно он. А это было бы не к чему — она не должна была осознать, кем он был и кем станет в её жизни.

Только не сейчас.

* * *

Его судьба была ироничной сукой. Он знал это всегда: в те долгие, монотонные дни, когда скитался по бедным районам Франции; в бесконечные недели в коррекционном классе, когда, вглядываясь сквозь щель досок, наблюдал, как ученики из другого корпуса весело хохотали на улице. Но особенно сильно ощутил это именно здесь, в докучливой Англии. Право, всё это становилось какой-то насмешкой, и, вглядываясь в рыжие волосы, в нахмуренный взгляд, он понимал это особенно отчетливо.

— Ой, а это Лили, — задорно бросила девушка, имя которой он уже и не помнил. — У неё недавно умер жених, поэтому она довольно сумрачная.

Рядом слегка посмеялся Михель, попытавшийся обнять соседку за талию, но та ловко вывернулась, взглядом впиваясь в его фигуру. Скорпиус почувствовал отвращение, и криво усмехнувшись, склонил голову, тут же поймав взгляд Лили Поттер. Распаленная алкоголем, она больше не была похожа на саму себя: от выточенной на лице маски остались жалкие остатки, а взгляд её сверкал ещё более ярко, чем несколько часов назад, когда они вынужденно столкнулись в картотеке.

Она смотрела на него с таким вызовом, что ему почти стало смешно: что она хотела доказать? О чём думала? Выдвинув соседний от неё стул, Скорпиус специально сел вполоборота, ловя проступавший страх на её лице. Она боялась. Боялась его.

— Вероятно, она его очень любила? — проговорил он, внимательно наблюдая, как целая буря эмоций сменялась в её лице, начиная от непонимания, заканчивая лютой, лютой злобой.

— Нет, — ответила Лили Поттер, вкладывая в каждую букву с полдюжины той ярости, которой он был отравлен уже долгие годы. — Она его ненавидела.

За их столиком всего на секунду повисла тишина, а потом её приятельница разразилась искусственным смехом и торопливо пробормотала:

— Ой, у Лили такое специфическое чувство юмора… она всё ещё отходит от случившегося…

Да, наверное, именно так думали все вокруг. Но ему так не казалось. Оскалившись сильнее, он резко отвернулся, оперевшись локтём о столик.

Эмоции — это слабость. И самая сильная эмоция, а значит, и слабость — была ярость. Человек, ненавидящий, лёгкая жертва, и это было замечательно, потому что становилось очевидно: ничего не стоило бы заставить дочку Поттера плясать под свою дудку. Но что если её агрессия могла стать катализатором? Ведь и он стал тем, кем стал, не без помощи своей агрессии, безудержной, дикой агрессии, которая причинял вред другим.

Скорпиус не любил копаться в человеческих чувствах, не любил рассуждать об абстрактном, о том, чего не понимал, но между тем осозновал очевидное — не стоило ни списывать со счётов, ни терять из виду Лили Поттер. Она могла быть очень полезной, если не сказать больше.

— Руна на вашем пальце, — её хриплый голос, заставил его едва заметно обернуться и опять посмотреть на неё в упор. — «Отал»… Дом? Вы выбили на своей руке дом? — протянула она едва насмешливо, лениво отпив из бокала довольно крупный глоток.

— О, и правда, Скорпиус, у вас есть наколка? — тут же с живым интересом накинулась на него соседка напротив. — Это так романтично… дом. Вы так сильно скучали по Англии?

От ярости, что резко проснулась внутри, у него свело скулы, но, усмехнувшись, он лишь легко кивнул головой в знак согласия, бросив на Лили быстрый, оценивающий взгляд. И на кой чёрт она только изучала руноведение? Едва ли хоть кто-то из его знакомых знал о том, что именно он выбил на своем пальце ещё в далекие шестнадцать лет.

Он резко встал с места, напоследок улыбнувшись соседке Михеля, которая в наглую не отрывала от него взгляд, а потом, подав сигнал, отошёл слегка в сторону, обратно к барной стойке.

Они ждали возвращение Андраса, здесь, в этом кабаке, наполненном людьми и где никто не обращал ни на кого внимания. Но уже через час он стал вынужденной жертвой обстоятельств и чрезмерной тяги Михеля к легкодоступным девицам — не сказать, что встреча с Лили Поттер так уж сильно подрывала его планы, но он испытывал некоторое раздражение. Всё, что шло не по накатанной, вызывало осложнения.

— Михель, кажется, я предупреждал, — холодно проговорил он, почувствовав его присутствие позади себя. Разразившись густым кашлем, за которым ничего не было слышно, Михель лишь дёрнул его за рукав и проникновенно улыбнулся.

— Ну, Скорпи, ничего же не случилось… зато смотри, это же та самая, да? Дочка Поттера? — его губы растянулись в широкую, развязную улыбку. Ему явно приглянулась скорее Поттер, нежели её подруга. Какая ирония: а видел ли он перед собой девушку или скорее дочь Поттера? — Втереться к ней в доверие… к тому же, тут такое горе… — он расхохотался громким басом, и люди, стоявшие рядом, стали оглядываться. — А Балдер был не промах!

Схватив резко его за плечо, Малфой незаметно для окружающих вытащил свою палочку и ткнул ею ему в бок. Настроение веселиться у него не было, и, кажется, Михель тоже начинал это понимать.

— Сейчас ты идёшь и успокаиваешь свой кашель, а потом возвращаешься и ведёшь себя так незаметно, словно тебя здесь нет. Понял?

Один его взгляд говорил лучше любых слов и лучше любого заклинания, поэтому Михель, прикрыв рот ладонью, кивнул суетливо головой, а потом лениво поплёлся сквозь людей, скрываясь за деревянной дверью, ведущей к уборной.

И лишь тогда, расправив плечи и повернувшись обратно к барной стойке, Скорпиус позволил себе криво усмехнуться: его тонкие бледные губы сложились в полоску, и, отбив дробь пальцами по лакированной поверхности, он почти позволил себе задуматься.

Здесь было жарко и очень накуренно, запах алкоголя, рвоты и никотина, перемешиваясь, превращался в зловоние, и, казалось, во всём этом кабаке лишь один он владел собой на все сто процентов и мог позволить себе такую роскошь, как оценить ситуацию.

Неизбежно взгляд его опять повернулся в сторону того злополучного столика, и, заметив длинные рыжие волосы, он задумчиво посмотрел на её профиль.

А ведь можно было… можно было воспользоваться этой встречей иначе. С помощью неё, наконец, у него бы появилась возможность встретиться с ним, с Гарри Поттером. Какая бы это была встреча! Интересно, какое выражение лица было бы у Поттера? О чём бы он подумал, увидь Скорпиуса Малфоя рядом со своей явно обожаемой доченькой?

От одной только мысли, в каком бы ужасе исказилось его лицо, Малфой почувствовал некоторый азарт, и, вглядываясь всё более внимательно, он всё же предусмотрительно отвернулся, когда Лили Поттер, подняв глаза, поймала его взгляд.

Впрочем, уже через минуту он почувствовал, как его дернули за рукав, и, когда он обернулся, то с некоторым удивлением обнаружил подле себя Поттер. Впрочем… был ли он удивлен?

Она была порядком пьяной, и поэтому в лице её вместо страха проступала странная решительность, словно она хотела что-то сделать, но никак не решалась. Лицо её в какой-то момент исказилось в болезненном припадке, и, тяжело вздохнув, она резко отпустила из своих рук черную ткань и тяжело вздохнула, присев рядом.

— Не получается… — пробормотала Лили в тот момент, когда он размышлял, стоило ли осведомиться, что именно ей понадобилось от него. И, услышав её тяжелое дыхание, а потом опять поймав её косой, бегающий взгляд, Малфой лишь лениво приподнял надменно бровь. — Всё как он и говорил… Безликая.

На секунду ему показалось, что звуки в зале то ли потухли, то ли и вовсе исчезли, и, нахмурившись, сбросив с лица своего наигранную маску участия, он беспристрастно поглядел на Лили Поттер.

— Что?

— Я ни хорошая и ни плохая, — на удивление связно и громко проговорила она, а потом улыбнувшись какой-то горькой улыбкой, она склонила голову, и её рыжие волосы разметались по барной стойке. — Так, серое пятно. Он меня так и воспринимал — безликой.

Что-то было в Лили Поттер такого, что заставляло его воспринимать её слова немного иначе, как следовало их трактовать. Может, дело было в том, что он видел в ней спрятанную злость, а может, главная ценность её заключалась в том, чьей именно дочерью она являлась… но теперь ему начинало казаться, что опутать её было не такой уж плохой идеей.

— По правде говоря, я хотела подойти и поцеловать вас, — лениво протянула Лили в тот момент, когда он задумался над планом дальнейших действий, и, не ожидая, что она ещё что-то скажет, был вынужден рассеянно моргнуть. — Не получилось, — тут же добавила она, и все это время, смотря на него пронзительно и внимательно, Лили не выдержала и резко отвернулась, посмотрев в сторону.

Рыжие волосы напоминали расплавленную ржавую медь, и вся она была словно выплавленным, измученным металлом, который вот-вот раскрошится на мелкие частицы. В первый раз, когда он увидел её, то был разочарован — Лили Поттер была словно запуганным зверем; во второй же ему показалось довольно забавно то, с каким страхом и между тем яростью она взирала на него. А сейчас ему казалось, что под грудой неисправленных механизмов могло быть нечто очень нужное и… подходящее.

— Как думаете, ваша подруга обидится, если мы выйдем? — спокойно спросил он, тут же поймав её нервный, бегающий взгляд. Лили молчала, и, сощурившись, она явно хотела сказать что-то, но опередив её, Скорпиус схватил Лили за руку, слегка дернув на себя, вынуждая её подняться с места.

Он уверенно положил ладонь на её талию, и когда Лили обескураженно посмотрела на него, кивнул в сторону двери. Лишь на секунду смятение сменилось страхом, таким тонким, что Малфой уже подумал, что все его действия напрасны. Но, когда она сама сделала первый шаг, он едва усмехнулся.

Когда они шли, её приятельница, приподнявшись с места, с удивлением поглядела на свою соседку, и Малфой, криво усмехнувшись, лишь кивнул ей головой. В конце концов, он знал, что делал и на что шёл, а значит… ничто, совершенно ничто не сможет его остановить.

На улице было порядком темно и прохладно, но он не замечал этого — тишина, висевшая на улице, резко констатировала с тем шумом, что был в кабаке, поэтому именно здесь отчётливо было слышно молчание Лили Поттер. О чём она думала? Чего именно хотела? Едва ли у Скорпиуса была способность читать и осознавать чувства других, но, когда он завёл её за здание и решительно прижал податливое тело спиной к стене, Малфой отчётливо ощутил влечение.

Не давая ни минуты на размышления, Скорпиус уверенно поцеловал её, сомкнув свою руку на рыжем затылке, вынуждая её слегка приподняться на носочках. Тишина особенно била по перепонкам, и когда сквозь неё прорвался первый рваный стон, он незаметно завёл свободную руку за спину и вытащил свою палочку.

Почувствовав, как податливое тело в момент отяжелело и повалилось на пол, Скорпиус едва успел подхватить её и не дал удариться о брусчатку.

Лили Поттер была оглушена. И, взяв её на руки, он внимательно поглядел на умиротворенное лицо и слегка приоткрытый рот. Рыжие волосы разметались по его рукам, и, когда он трансгрессировал, то не мог не заметить, как синее пламя трансгрессии окрашивал их в фиолетовый.

Дом встретил наследника шелестом сухих веток и опавшей листвой, которую мощной волной бросил ему ветер в лицо. Дверь скрипнула, и когда он нёс ношу на своих руках, Скорпиус словно её и не ощущал — он думал. Думал о том, что именно и как именно воспользуется сложившейся ситуацией. В конце концов, он никогда не совершал ничего, не подумав над этим хорошенько.

В единственной жилой комнате этого дома, находящейся на втором этаже, чуть потрескивал камин, и, кидая в него деревянные бруски, Скорпиус то и дело поглядывал на кровать, на которой, посапывая, лежала Лили Поттер.

Она спала так безмятежно, что, подходя иногда к кровати, он внимательно вглядывался в её выражение лица, а потом взгляд его тускнел. В этой комнате, несмотря на то, что он жил в ней уже больше недели, было по-прежнему пыльно и слишком холодно. Этот холод не могло изничтожить ничто: дом был мёртв, и единственный очаг жизни погасал всякий раз, когда Скорпиус покидал свои владения, никогда не оглядываясь назад.

Только яркие рыжие волосы были ярким пятном этого помещения. Изумрудный балдахин, не чищенный, пыльный, напоминал чёрную тряпку, то же было и со всем остальным убранством этой комнаты. Здесь ничто не имела ни лица, ни формы.

— Безликая, — протянул он медленно, опять посмотрев на Лили Поттер, которая, в этот момент перевернулась на бок. Разве была она безликой? Нет, это его комната была такой.

Это он был таким.

В три часа ночи, когда старинные часы пробили три удара, и от звука ударов задрожал весь дом, к нему прилетел патронус: «Андрас в Лондоне». Усмехнувшись, Скорпиус едва потянулся в кресле, стоявшее возле камина, и на котором благополучно задремал, а потом встав, он огляделся вокруг и опять не заметил, как сон пронзил его сознание.

Ничто не нарушало его покоя и тишину, если бы не скрипнувшая половица, и, когда он подскочил с кресла, вскинув палочку, то заметил испуганный взгляд карих глаз и её беспомощное выражение лица.

— Мерлин, — протянула она с некоторым ужасом, — а я так хотела сбежать, пока вы не проснулись.

Хмыкнув, Скорпиус резко опустил руку, но взгляд его не стал ни добрее, ни приветливее, а лицо не изменило жесткому выражению. В конце концов, он не ставил перед собой цель её очаровать — нет, он лишь воспользуется этой девчонкой для того, чтобы встретить его.

— Скажите, — тихо проговорила она, и если бы ни тоска, которая была в этом голосе, он бы ни за что не посмотрел на неё вновь. — Что было прошлой ночью? Мы же не… не..?

— Вам стало плохо, и я привел вас к себе, — спрятав палочку, Скорпиус нахмурился и поглядел на камин. Огня уже не было, и в комнате в рассветных лучах было порядком холодно, промозгло. — Вы уснули почти сразу.

Подойдя ближе к камину, он присел на карточки, и с некоторым презрением заметил, что дров больше не было. Отсутствие домовика в доме было большой проблемой, но в современном мире… Мерлин, и где только были эти несчастные домовики сейчас? Чем они занимались в этой сумасшедшей Англии?

— Спасибо, — сказала она едва слышно, и, когда Скорпиус, преодолев внутри некоторое раздражение, поглядел на неё, то заметил, с какой все же опаской, но при этом прямо смотрела на него Лили Поттер.

— Давайте я проведу вас до дома, — спокойно, но напористо проговорил Малфой, тут же встав на ноги и подойдя ближе.

— О, — только и смогла протянуть она, когда Скорпиус резко распахнул дверь и быстро исчез за ней, спускаясь по ступенькам.

Больше Лили Поттер не сказала ему ни слова. Он видел, с каким интересом она разглядывала его дом, когда они спускались на первый этаж; видел, как тоскливо стало её выражение лица, когда она увидела сад, изничтоженный и мёртвый, с опавшей листвой. И даже когда он взял её за руку, не спросив у неё позволения, и резко трансгрессировал, даже тогда она молчала, прикусив губу и посмотрев на него таким блестящим взором, что он мог бы принять его за интерес или кокетство. Но нет. Это было раздражение. Или ярость. Мерлин, Лили Поттер была полна внутренней ненавистью.

Эта мысль нравилась ему: было приятно осознавать, что не только он съедаем этими чувствами и не только он смотрел на неё с некоторым презрением. И, когда она нетерпеливо ускорила шаг, стараясь вырваться вперед него, Скорпиус лишь усмехнулся, не думая нарушать наставшее молчание.

И вот они уже вышли на знакомую дорожку и через минуту глазам его показался маггловский дом. Но подойди ближе он не смог, Лили резко остановилась, не переходя дороги к дому, и, вскинув голову, уверенно посмотрела на него.

— Спасибо, дальше провожать меня нет нужды, — довольно прохладно пробормотала она, и глаза её рассеянно заморгали. — И извините за вчерашнее… обычно я не пью столько.

Судя по её дернувшемуся носику, это было ложью, но не став её разоблачать, Скорпиус лишь скрестил перед собой рукой, приподняв бровь.

— Прощайте, — помедлив немного, видимо, ожидая его реакции, бросила Лили, и во взгляде её опять и опять промелькнул этот лёгкий страх, испуг, словно она была в чём-то уличена.

Развернувшись, взмахнув рыжими волосами, она уже собиралась сделать шаг вперёд, но, не успела. Потому что он вдруг проговорил медленно, растягивая гласные:

— А я ведь знаю вашего жениха.

Она обернулась. Взгляд её, застывший и неживой, был переполнен изувеченными чувствами.

— И даже видел вашу колдографию у него, — ухмылка его стала чуть шире, когда она нервно взглянула, и, схватившись рукой за горло, неосознанно погладила его, выдавая нервозность. — Это он вас называл безликой? Вы же о нём говорили, не так ли?

Перед ним стояла не дочка великого Гарри Поттера. Нет. Перед ним стояла травмированная, маленькая девочка, он видел именно это, вглядываясь в её черты лица, и от осознания, что ей то же больно, что она страдает, ему почему-то становилось веселее. Потому что живя жизнью, полной горечи и адской боли, ему так хотелось знать, что кто-то так же, как и он, подвержен этим чувствам.

— Лили? — глухой мужской голос заставил их обоих вздрогнуть и нарушать зрительную связь. Первый обернулся Скорпиус, и, право, почувствовал, словно из-под ног его уходит земля.

Потому что стоял напротив Гарри Поттер. И смотрел он далеко не на свою дочь. Взгляд изумрудных глаз пронзал Малфой насквозь, и он знал, чёрт возьми, что аврор всея Англии прекрасно узнал его. Признал.

На секунду ярость запорошила сознание, и лишь сила воли вынудила его вежливо кивнуть головой.

В конце концов, когда он был лишён единственных надежд вернуться в Англию, шестнадцатилетний Скорпиус Малфой настолько возненавидел свою жизнь, что почти умер.

И лишь новая надежда, мечта вернула его к жизни, заставила встать на ноги и подчинить себе коррекционный класс; именно эта новая мечта заставила его выходить на кровавые разборки с теми, кто бросал ему вызов, заставила терпеть сквозь стиснутые до крови губы пытки Круциатусом, а потом заставила смириться с белокурыми кудрями и высокомерной мордой Марлен Дитрих.

Надежда эта расцвела неожиданно и негаданно.

Эта надежда была отмщением. А отмщение было смертью.

Смертью Гарри Поттера.

Нервно постукивая каблучком по кафельному полу, Лили не могла найти себе места. Ничто не могло утихомирить её внутреннее волнение, и, когда она время от времени смотрела на своё отражение в зеркале в женской комнате, она видела, что смотрит на неё незнакомый, безразличный даже бессмысленный взгляд карих глаз. Нет. Это были глаза, переполненные гаммой чувств.

— Я просто до сих пор не могу отойти от того, что произошло в ту пятницу, — припудривая носик, бормотала Клара, и Лили, прикрыв лишь на секунду глаза, выгнула бровь в полувопросе, боясь отчего-то прямо посмотреть на Вейн на прямую. — Лили… ты знаешь этого человека? — резко крутанувшись, она упрямо поглядела на неё, и Поттер ничего не оставалось сделать, кроме как наконец ответить на её взгляд.

Нервный ком стоял где-то в горле, и Лили, припустив уголки губ, лишь пожала плечами, выражая полную незаинтересованность.

— Конечно, знаю, — откинув волосы за плечо, Поттер выпрямилась. — Разве я могла уйти с незнакомым человеком…

— А куда вы пошли ночью? — скрестив перед собой руки, Клара выжидательно цокнула, и, судя по её интересу, Лили понимала, что о вчерашнем уже не знает только ленивый в их офисе.

Мерлин. Мерлин, Мерлин. Это было очень плохо, потому что неизбежно вызывало вопросы. И что могла сказать Лили? Да, ей плохо, она потеряла жениха, но уже меньше чем через месяц завела себе нового любовника. Прикрыв глаза, Лили тяжело вздохнула. При любом раскладе, ситуация была дерьмовой.

— Мистер Малфой проводил меня домой, — и, дёрнув свою косметичку, оставленную на раковине, Лили слегка склонила голову. — Он увидел, что мне стала плохо и решил меня проводить.

Но Клара не верила. Лили видела, как в её карих глазах проступало сомнение, которое было вполне оправданно — ей хотелось думать, будто Лили, на самом деле, не такая уж несчастная жертва, как она притворялась; ей, как и всем в этих тесных офисах, хотелось найти ещё один повод, чтобы без зазрения совести плюнуть Поттер в спину и сказать «я же говорила, что она не так проста». И это, пожалуй, было печально, учитывая, сколь много выгоды принесла Лили её последняя амплуа.

Впрочем, хотела ли она хоть кого-то в чём-то уверить? Это они сами выдумали себе иллюзию, а потом поверили в неё. Лили улыбнулась, глянув в своё отражение. Бедная, сладкая принцесса. Не её же вина, в конце концов, что её всегда трактовали не так, как было в действительности?

Дёрнувшись, Лили быстро вышла из дамской комнаты, слыша позади себя лишь перезвон каблуков, и, чувствуя, как этот звук синхронизирован с гулким биением её сердца, она резко остановилась.

В голове её была сумятица мыслей: ни одной четкой, ни одной конкретной, лишь образы прошлого мучали её, вырисовывая перед глазами то Балдера, то их квартирку на окраине Лондона, то льдинисто-серые глаза.

«Нет, — поспешно подумала Лили, схватившись пальцами за блузку на своей груди, сминая её аккуратность, образуя чёртовы складки. — Нет, нет, нет, Лили, — шептала она про себя, прикусив губу, — только не здесь, дура!»

Но она знала, что неминуемо проваливается внутрь своей злости, чувствовала, как внутри неё громоздится, зиждется гигантских размеров боль. Эта боль пронзала её на мелкие кусочки, вынуждая сгибаться пополам и почти падать на холодный кафель. Когда-то она прочла, что это называется нервным припадком, и в книге это было обставлено так эстетично красиво, что Лили морщилась, сгибая страницы в пальцах.

Потому что в жизни эти припадки были страшным рёвом в груди, вязью боли, от которой хотелось прямиком повеситься.

Это было страшно. Страшно стоять в середине коридора с подогнутыми коленками и чувствовать, как начинают слезиться глаза и как больно, больно, больно просто дышать. А перед глазами обыденное. Выученное от и до. Белое лицо в шрамах и светло-русые волосы с проседью. Он мучал её даже здесь, впрочем, здесь? Он мучал её везде!

Резко разогнувшись, Лили, взбешенная, схватила стоявшую в нише вазу и с силой ударила ею об пол, с каким-то невиданным удовольствием наблюдая, как разлетаются осколки, как от вазы остаются груды фарфора и белая пыль.

Она такая же, как эта ваза. Просто пока лишь надтреснутая, ещё не сломанная окончательно, но… близко к этому, так?

Улыбка, вымученная, невротическая, неискренняя забегала по губам, и она, выгнув губы в трубочку, со вздохом оглянулась, боясь быть пойманной. Боль в груди стала лишь покалыванием, и, имея волю сделать шаг, Лили со всей силой вытерла потную ладонь об юбку, а потом ещё и ещё, комкая её, слегка загиная. Потому что вокруг неё грязь. И она тоже — грязь.

Не так ли он ей говорил, да?

— О, Мерлин, Лили, ты разбила вазу? — выглянув из дамской комнаты затрещала Клара, выпучив глаза.

Несуразная и глупая. Материал, из которого мог вылепить под себя каждый желающей нечто.

«Пустая», — дернулась мысль.

— Да нет, само как-то получилось, — протянул язык.

Работа. Работа. Работа. Место её личного ада, а между тем неплохой повод избежать реальность. Здесь она была представлена самой себе: покинутая Лили Поттер, так и не ставшая звездочкой ни Хогвартса, ни послевоенного Лондона. Ничтожная. Про таких, как она, любят думать, что они бездумные богатые сучки, сорящие деньгами прославленных родителей, но на деле всё обстоятельно наоборот: она даже не была глупой для того, чтобы хоть как-то сносить свое существование и не жить на деньги отца в двадцать три.

Люди, окружавшие её, были лишь заложниками своих стереотипов, и в какой-то момент ей надоело следовать даже им. Так и получилось, что она пришла в эту неказистую конторку по принятию мигрантов.

Так и получилось, что сейчас она вынуждена была стоять перед Марлен Дитрих и, прикусывай карандаш в своих руках, делать вид, что она что-то слышит.

— Праздник запланирован на двадцать четвертое октября, мисс Поттер, — четко выстукивая немецкие гласные, говорила фройляйн Дитрих. — К этому времени нужно будет подготовить главный зал и вестибюль… да и программа… вы же сможете пригласить своего отца? — бросила она между тем, так, словно к слову пришлось.

«А не потому ли вы меня вообще ввязали в это мероприятие?» — с некоторой злобой подумалось Лили, но, скромно пожав плечами, она напустила на себя глуповатый вид.

Только Дитрих этого не оценила. Скрестив перед собой руки, она выгнула левую бровь, а потом насмешливо оскалилась.

— И все же, что не говори, из всей здешней среды обитания вы мне нравитесь больше всего.

— Потому что я владею немецким? — зеркально выгнув свою бровь, осведомилась Лили, на что Марлен лишь фыркнула.

— За то, что владеете чувством юмора, — а потом оскал её превратился в широкую улыбку; ярко-алые губы были неестественным пятном на этом бледном лице, и Лили почти сморщилась: уж больно они были яркими. — Вы простушка, мисс Поттер, хоть и родились в… такой семье. Это подкупает, — и, намотав на длинный палец, облаченный в белую перчатку, локон, она бросила, не глядя на неё: — Но в конце концов, в тихом омуте черти водятся.

Она развернулась, бросив презрительный взгляд на вездесущего клерка, что увивался за ней и таскал её бумаги. И когда её желтые глаза не глядели на Поттер, она позволила себе перестать улыбаться. Потому что не хотелось: ни этого разговора, ни работать, ни видеть перед собой Марлен Дитрих, что ворвалась в её кабинет, и, поморщив носик, начала нагружать её ненужной информацией.

Но Лили терпела, а потом, бросив усталый взгляд на календарь, увидела обведенное сегодняшнее число, и какая-то мысль щелкнула в её голове, вынуждена не просто слушать Марлен, но и сделать всё, чтобы она осталась здесь.

Это было забавно: то, что она хотела провернуть, а потому даже высокомерное лицо Марлен и её претенциозная любовь ко всему немецкому не могли подорвать её уверенность в том, что Марлен Дитрих стоило оставить здесь.

«Простушка», — с долей омерзения процедила про себя Лили, взглянув косо на Дитрих. Разбиралась ли эта идиотка вообще в людях?

— В конце концов, было бы неплохо, если бы сам мистер Поттер выступил с речью, — рассуждала она, бросая уничижительные взгляды на своего помощника, который от каждого такого взгляда делался словно все меньше и меньше. — Наверное, вы примерная дочь и у вас с ним хорошие отношения, да? — вскользь осведомилась она, бросив на Поттер быстрый, испытывающий взгляд, в котором отчетлива читалась скука.

Чего только стоило Лили не сморщиться и лишь кивнуть головой словно в согласии, а потом, прожигая глазами календарь, чувствовать дрожь.

Ей нужна была Марлен Дитрих, потому что сегодня, вот-вот к ней в кабинет должен был заглянуть Скорпиус. И, вспоминая, как случайно она увидела их вместе, Лили почему-то казалось довольно ироничным и даже смешным столкнуть их здесь — в конце концов, ей хотелось показать ему, что она-то тоже что-то о нём знала.

При мысли о Скорпиусе, Лили почувствовала, как мелко покалывают подушечки пальцев и как какая-то нервозность охватила её душу. Его присутствие в ее жизни было невыносимым, она чувствовала опасность, исходившую от него, и, когда она проснулась в его комнате, первое, что испытала Лили было вселенским ужасом. Воспоминания прошлого вечера были смутными и неточными, поэтому, когда она с облегчением осознала, что между ними ничего не было, Лили почти выдохнула.

А потом его улыбка выбила воздух из её лёгких наотмашь, а одно только упоминание Балдера из его уст стало причиной бессонной ночи.

Но было и еще кое-что. Её отец. То, каким взглядом он посмотрел на Скорпиуса, когда увидел их стоящими на дороге и как потом он глядел на неё. Тем же вечером, постучавшись, Гарри Поттер впервые за несколько лет зашёл в её комнату и чрезмерно серьёзно спросил, щурясь:

— Между вами же ничего нет?

«Конечно, пап, — хотелось ей сказать. — Я же сладкая, розовая принцесса, которую вы взращивали в теплице для неизбежно счастливого будущего. Как бы я могла связаться с ним?».

Но Лили молчала, пытаясь понять, что же именно было такого в Скорпиусе Малфое, что могло вызвать в отце такое смятение. И ещё интереснее было понять, о чём именно они говорили тогда, когда отец завёл их обоих в дом и велел ей подняться в свою комнату. Они говорили не дольше пятнадцати минут, и Лили, нервно подёргивающая подол платья, силилась хоть что-то услышать, но антипрослушивающие чары лишили её даже этого.

Скорпиус Малфой был странным. Он был опасным, явно непростым человеком, которого нечто связывало с Мадлен, который каким-то боком был знаком с Балдером, и что не менее важное, он был одним из немногих людей на её памяти, кому удалось ни на шутку встряхнуть её отца.

И когда она провожала его, закрывая за ним дверь, Лили видела его взгляд и осознавала, что он был далеко не второго десятка, потому что такой взгляд был либо у мертвеца, оставившего все жизненные перипетии, либо у убийцы, которому ничто не стоило отнять чужую жизнь.

— Я приду к вам на работу в среду, после двух, — спокойно отозвался он, обернувшись на последней ступеньке. Его чёрное пальто разлеталось от порывов ветра, а в несколько осунувшемся лице не было ни эмоции. — Если вам, конечно, интересно узнать что-нибудь про своего жениха.

И когда он улыбнулся ей напоследок такой холодной, скалистой улыбкой, Лили почувствовала дрожь.

А теперь, когда наступила наконец среда, она ждала его, словно обезумевшая. Ну не дура ли, а?

— О чём вы всё мечтаете, мисс Поттер? — холодный голос ворвался в её воспоминания и раскрошил их на куски. Взгляд жёлтых глаз равнодушно смотрел ей в лицо, и Лили чувствовала некоторое раздражение, потому что реальность по сравнению с её мыслями и внутренними переживаниями была ничем. — Вы на рабочем месте, — презрительно добавила она, вздернув бровь.

Но Лили было плевать. Она беспристрастно смотрела ей в лицо, думая, стоило ли ненароком бросить «Скорпиус Малфой» и понаблюдать за её реакцией. И чем дольше она глядела на высокомерное, полное собственного обожания бледное лицо, тем отчетливей испытывала какое-то дикое чувство: было до ужаса любопытно, что же именно могло их связывать. Где они могли познакомиться?

«Германия», — резко стрельнуло в голове, и Лили явственно вздрогнула. Это было настолько очевидно, что даже не верилось.

— Фройляйн Дитрих, молодой господин ожидает вас на первом этаже, — тянуче и заискивающе протянул клерк Марлен, который, боясь отойти от дверного проёма, с полуобажанием смотрел на свою хозяйку.

Богатая, высокомерна стерва. Все считали таковой Марлен Дитрих, и глядя на её прислугу, что тенью следовало за ней, Лили всегда было интересно: насколько дорого стоит человеческое достоинство? И за какие суммы можно было с такой робостью прислуживать ей?

Жёлтые глаза сверкнули на секунду, а потом презрительная леность разлилась на молодом лице, выражая высшую степень то ли неудовлетворения, то ли отборного презрения.

— Позови его сюда, — качнув рукой, бросила она, сразу же отвернувшись от него. — Негоже ему ходить среди… этих людей.

Улыбка на тонких губах заставила Лили немного поморщиться и прикрыть глаза. Марлен Дитрих была словно энергетическим вампиром, поэтому никто и никогда не хотел с ней работать. Так что же, что могло связывать её … и его?

Нервно постукивая каблуком по полу, Лили прохладно улыбнулась, когда Марлен посмотрел на неё, а потом, вздохнув отвернулась. И было, право, так противно, что ей даже невольно захотелось вернуться обратно в дамскую комнату и, пустив воду, с силой намыливать руки, стирая всю эту грязь, грязь, грязь!

А потом перед глазами её вновь и вновь всплыл Скорпиус с его иронично поджатыми бледными губами и таким взглядом… этот взгляд не на шутку трогал её, заставляя скукожиться и словно спрятаться. Потому что взгляд Скорпиуса Малфоя до ужаса напоминал ей её отца: у них у обоих глаза были такие, словно они давным давно пережили своё, а теперь просто бессильно тащут свою груду с костями по этой земле, делая вид, словно не умерли когда-то, ещё тогда.

Руки зачесались. И, схватившись левой ладонью за плечо, Лили сморщилась, испытывая по-настоящему болевые ощущение. Она чувствовала себя так, слово вся чем-то перепачкана и хотелось скорее стряхнуть с себя всю пыль и всю мерзость… только где она была? Разве её блузка не была начисто выглаженной, новой, свежей?

Улыбнувшись вскользь, Лили резко смахнула с плеча невидимые пылинки, а потом, подняв глаза, боясь, что Марлен всё заметила, Поттер почувствовала, как участилось у неё биение сердца, и как на секунду расширились её глаза то ли от ужаса, то ли от беспощадной иронии, разъедавшей её внутренности.

— Карл, чёрт побери, где ты успел весь перепачкаться? — громким голосом возмутилась Дитрих, подойдя к только что вошедшему клерку, который вёл за собой совсем маленького мальчика, которому было не больше семи лет. — Я спрашиваю, Карл, — холодно повторила она, когда мальчишка, нагло ей ухмыльнувшись, спрятался за спину своей слуги.

А потом, рассмеявшись, он вышел вперёд, словно играя в какую-то свою игру, и, улыбнувшись ещё сильнее, обнажая пухленькие щечки, невинно поглядел на Марлен, редко заморгав.

И удивительно дело, мальчик этот был до того похож на Скорпиуса Малфоя внешне, что Лили почувствовала, словно ей стало… плохо. Белесые волосы, серые глаза, бледная кожа — он был его копией. И смотрел так прямо и уверенно, что не оставалось никаких сомнений — это был его сын, разве что более веселый и беззаботный, чем сам Малфой.

— Это ваш сын, фройляйн Дитрих? — онемелыми губами вымолвила наконец Лили, выпав на минуту из реальности. Взгляд желтых глаз прошелся по ней оценивающим взглядом, а потом, фыркнув, она схватила мальчишку за плечи и развернула его лицом к Лили, чтобы бросить в ту же секунду пафосно:

— Да. Карл Дитрих, — от гордости губы её впервые растянулись не в презрительный оскал, а в самую настоящую радушную улыбку. — Наследник семьи Дитрих, полноценный владелец всех её угодий… и такой красивый, не правда ли?

Глаза у Марлен искрились неподдельным обожанием и гордостью, и, когда она склонилась к мальчишке и чмокнула его в щеку, Лили почувствовала, что её точно стошнит прямо сейчас и на месте. Странное это было ощущение: словно разочарование и какое-то странное онемение напало на неё, ведь… это точно был ребенок Скорпиуса. Либо кого-то из его родственников. Потому что то, что он Малфой, кричало в его лице просто все.

Отвернувшись резко, Лили безразлично взглянула в окно, поглаживая руки. Она не видела, как Марлен и её сын покинули ее кабинет, не слышала, как прозвенел звонок на обеденный перерыв. Всё разом перестало существовать для неё, и когда в какой-то момент Поттер осознала, что Скорпиус Малфой просто не придёт, она почти иронично усмехнулась.

«К чёрту «, — подумалось ей, и, резко встав с места, она уверенно оправила подол юбки и вышла в коридор.

Люди, шедшие ей навстречу, старательно отводили взгляд либо насмешливо кидали ей головой в приветствие. Но даже не оборачиваясь в их сторону, она лишь увереннее направляла свой шаг к выходу, игнорируя каждого. Наверное, в их глазах она была такой же, как Марлен Дитрих — дочкой знаменитого папы, бездарная и стервозная, смотрящая на всех с высока. Правда была лишь в том, что Лили по-настоящему было наплевать на людей вокруг, для неё они действительно не существовали. Но не потому, что она была Поттер, а они непонятно кем, а лишь из-за того, что она не видела никакого смысла в том, что даже пытаться хоть с кем-то начать взаимодействовать.

Это было действительно глупо — оправдывать чужие ожидание. Но еще более глупым, ей казалось, после череды неудач всё ещё надеяться на счастливое, сахарное будущее. Принцесса сломалась, дамы и господа. Можно ли было вывести на сцену замену?

Лили криво усмехнулась, остановившись прямо перед самым выходом в главный вестибюль, и, схватившись рукой за стену, прикрыла на секунду глаза. Это уже даже мало походило на существование. Пора было признаться, что она на пороге собственного уничтожения, в котором, какая ирония, она была виновата сама.

Распахнув резко глаза, Лили вздрогнула. Потому что в этот момент во всём здании раздался такой оглушительной грохот, что часть волшебников, находящихся в вестибюле, упали на пол, спрятав голову руками. Свет в здании начал отчаянно моргать, и само оно, казалось, словно пошатнулось, вековые каменные стены накренились, издавая страшный треск.

Грохот раздался ещё раз, и через секунду по всему вестибюлю раздался крик ужаса, а потом толпа людей, дотоле удивленно озиравшаяся, хлынула волной к выходу, забыв о палочках, о магии, о своих вещах. Лили видела, как распахнулись двери кабинетов в коридоре, как стеклянные комнатки приёмки в одночасье разбились и отовсюду в страхе, в ужасе поползли люди, сметая все на своем пути.

Они бежали мимо неё, толкая локтями, и в какой-то момент всё ещё ошалевшая Лили почувствовала сильный удрав в бок, и почти упала, но вспомнив о палочке в кармане, резко зажмурила глаза и попыталась трансгрессировать на улицу.

Но на улице лучше не было. Толпы людей стояли, спрятавшись за зданиями, тревожно озираясь по сторонам, и Лили казалось, что она словно попала в сумасшедший дом — кто-то кричал, кто-то бежал суетливо, и лишь немногие смельчаки, просочившись через толпу подбирались к мосту, который уже оцепила цепочка авроров.

Что это было, Поттер не понимала. И, когда она резко вскинула голову, то почувствовала, как на секунду застыла кровь в её жилах и как отяжелело дыхание, потому что там, в серо-белых облаках отчетливо просачивалась метка. Метка Волан-де-Морта, та самая, которую им показывали на уроках Истории Магии. Чёрная змея, извиваясь, превращаясь в череп, который открывал свои огромные пасти и, смеясь, растворялся в тёмном дыме, чтобы потом опять восстать из него.

— Они вернулись, — услышала она позади себя, и, обернувшись, Лили напряженно впилась глазами в человека, что стоял совсем рядом и, придерживая женщину в малиновой мантии, с ужасом глядел в небо. — Это точно теракт! Не долго же мы пожили спокойно.

— Они? — переспросила Лили, упрямым взглядом смотря на мужчину, который, вздрогнув резко, посмотрел рассеянно на нее.

Мужчина кивнул головой, и на лице его не было ни тени улыбки.

— Приспешники Темного Лорда, — кивнув головой, уверенно сказал он. — Тех, кого так до конца и уничтожили после войны.

Сердце отчего-то пропустило удар. И, когда Лили наконец отвернулась, напряжённым взглядом поглядев на метку, то поняла, что больше не может здесь стоять, не может смотреть на эту метку, чувствовать, как вокруг неё всё плотнее становится толпа.

Дышать становились все труднее, поэтому, трансгрессировала к дому, Лили зашла во внутренний двор, прислонилась к стене, всматриваясь в серое-серое небо. Она ловила себя на мысли, что ей было даже плевать на это событие, что ничто уже не могло заставить её испытывать хоть что-то. И, вглядываясь в небо, она вспомнила череп, весело раскрывавший челюсти, внушавший такой ужас окружающим и такое безразличие ей.

* * *

Это был теракт. Довольно громкое событие для послевоенной Англии, и когда её отец не появился в доме третий день подряд, Лили осознала это отчётливо. Газеты пестрели громкими заголовками, и постепенно можно было наконец понять, что же именно произошло в тот день.

В среду около двух произошла два взрыва в центре города. Один — возле моста, который был проводником в мир магглов; другой же произошел на центральной улице, ведущей к банку Гринготтсу. В обоих местах в небо была запущена метка Волан-де-Морта, и Лили, всё ещё помнившая этот череп, лишь поморщилась, отложив газетный лист. Чтобы потом схватить уже другую, ту, которая интересовала её больше всех. На главной полосе «Маджекол Сити» красовалась фотография Скорпиуса Малфоя, а внизу крупными буквами сообщалось о нападении на него и подкинутой записке — тот, кто устроит теракт, выбрал локации неслучайно. Это была охота. Охота на Скорпиуса Малфоя.

— Опять он! — услышала Лили окрик позади себя и, когда подняв безразлично голову увидела свою мать, она даже не удивилась. — Я сразу сказала, что его возвращение неспроста.

— Но он сам пострадал от теракта, — прохладно заметила она.

— Да. Только он пострадал, а пятнадцать волшебников умерло, — кивнув головой, яростным шёпотом ответила Джиневра, заправив за ухо падающую прядь. — Да и что это за чушь, мстить Малфою за его возвращение?

Да. Такова была официальная версия. Люди, устроившие взрывы, пытались выловить мистера Малфоя за то… за то, что он вернулся? Лили и сама не особо верила в это, и чем дольше думала она обо всём, тем явственнее проступал в голове её вопрос: а почему он вообще уехал из страны? И кто такие эти остатки Пожирателей, которых не добили? Кто были эти люди?

— Папа должен сегодня прийти на обед, — попытавшись улыбнуться, пробормотала Джинни, присев наконец за стол. По её бледному лицу отчётливо было видно, что она переживает и что с каждым часом становится всё нервознее и раздражительней. — Наконец-то хоть все вместе пообедаем…

— Это будет последний совместный наш обед, — резко вставила Лили и почувствовала, как замерло у неё дыхание и как похолодели пальцы рук.

Джинни вздрогнула. Выгнула в полувопросе бровь и с нарастающим раздражением в глазах внимательно поглядела на свою дочь. Тирада была неминуема, и Лили бы точно выслушала целую часовую лекцию о собственной неблагодарности, если бы в ту же минуту не распахнулась дверь и в проёме не показалась растрёпанная голова Гарри Поттера. Такого осунувшегося и такого уставшего.

— Гарри! — воскликнула мама и в секунду подбежала к нему, крепко обняв.

— Ну и погодка, — лишь вставил он, аккуратно отстранив жену, чтобы снять свой мокрый плащ и потрясти волосами, с которых стекали дождевые капли.

Когда он поднял голов и увидел Лили, то кивнул головой в знак приветствия и, разобравшись наконец со своей мокрой верхней одеждой, подошел к столу, уже накрытому к обеду. Взгляд его, уставший и немного загруженный, зацепился за газетный лист в её руках, на котором, Лили знала, на главной странице было помещено лицо Скорпиуса Малфоя.

— Ты знаешь, что сказала Лили? — резко встряв, бросила Джинни. Она подошла к Гарри, сцепила руки и обеспокоенно поглядела то на Лили, то на листок в её руке. — Она хочет вернуться… вернуться на ту квартиру.

— Не самое удачное время, — бесцветно вставил он, поморщившись.

— И я о том же, может, поговоришь с ней?

Она всегда делала так — заставляла отца говорить со своими детьми в те моменты, когда чувствовала своё бессилие. Потому что знала, что они неумолимо бояться либо уважают его, да так, что вряд ли ослушаются. Только вот сейчас, сидя напротив них, ощущая скользкие взгляды сверху-вниз, Лили чувствовала, как вместо привычного страха у неё просыпалось скрытое раздражение.

Они её задолбали. И единственное желание, жившее в ней, — это было послать всех к чёртовой матери.

— Дорогая, оставишь нас? — наконец пробормотал Гарри, схватившись за спинку стула. Взгляд его, тяжёлый, вперся в Лили и выжигал в ней дыры.

— Конечно, — вполне довольно незамедлительно ответила Джинни, посмотрев на свою дочь взглядом, внушающего ей всю правильность родительской демагогии и автократии.

Дверь хлопнула слишком громко, слишком явственно, чтобы Лили резко не выпрямилась, словно струна, и не вперла в отца горящий взгляд. Почему-то сейчас она была готова биться до последнего, и плевать, что лишь из-за желания просто попасть обратно в свою квартиру. Квартиру, где всё буквально напоминало о нём.

— Лили, я спрошу ещё раз, последний, надеюсь.

Ей надоело. Надоело жить здесь, в отчем доме, где нельзя было просто бессмысленно сидеть на своей кровати и смотреть в потолок; куда нельзя было являться в полупьяном состояние, чтобы, склонившись над туалетным столик, не разрыдаться, стирая с лица остатки макияжа.

Где каждый раз в её дверь отчаянно стучалась мать, боясь, что она просто наложит на себя руки.

Какая глупость. Разве бы ей помешала убить себя открытая дверь?

— Что было между тобой и Скорпиусом Малфоем?

Одурманенное мыслями сознание не сразу осознало вопрос. Ей почему-то казалось, что отец должен ревностно начать её отговорить от возвращения в свою квартиру, поэтому, когда она услышала «Скорпиус Малфой» и «что было», Лили даже немного опешила. Это было не то, что она ожидала услышать.

— То есть, тебя волнует то, что было между мной и каким-то левым парнем, а не то, что я ухожу? — обескураженно протянула Лили, пробуя свои слова на вкус. Право, отдавали они горечью и какой-то потайнной яростью.

— Лили, — уставшим, чертовски уставшим голосом протянул он, сильнее сжав спинку стула своей рукой. — Это не шутки. Просто ответить на мой вопрос.

Её жизнь тоже не было шуткой. Во всяком случае, так ей казалось исходя из поведения матери. Но вот отец… было ли ему хоть какое-то дело до своей дочери? Бывали моменты, когда она боялась его до ужаса — вздрагивала, когда он приходил поздно ночью после работы; прятала глаза, когда он иногда обращался к ней с каким-то вопросом или просьбой. В её жизни, отца-то много и никогда и не было — может, ему было интересно с братьями больше, может, потому что она сама никогда не искала намеренно с ним встреч, а может, потому что его никогда не было дома.

Трудно было ответить точно.

И иногда вместо страха внутри неё вдруг резко просыпалась сладкая злоба. Она коптила ей лёгкие, обугливала их края, оставляя такую чернь… Мерлин, иногда Лили казалось, что она готова была даже связаться с какой-нибудь преступной организацией, лишь бы заставить его страдать.

— А что он тебе сказал тогда? — тихо, маскируя ярость, спросила Лили, невинно хлопнув глазами. Сладкая, сладкая принцесса. Хоть Гарри Поттер и был единственным, кто не покупался на её сахарный образ, но отчего-то думала, что он ему тоже нравится.

— Мы не говорили о тебе.

Резко скрежетнув ножкой стула об пол, Лили подскочила со своего места, вперив в него немигающий взгляд.

«Ему было настолько плевать, что он даже не поинтересовался, — смакуя каждую капельку ярости, думала Лили. — Он нашёл с ним более интересные темы для разговора».

Хотелось хохотать. Рассмеяться ему в лицо от осознания собственной ненужности, но Лили молчала, чувствуя, как подрагивают пальцы рук, которые так и норовили опять стряхнуть с плеч несуществующие пылинки, либо потереть свои запястья, которые были… такими грязными, такими некрасивыми, у-б-о-г-и-м-и.

— А тебя бы взбесило, если бы что-то было, да? — мило поинтересовалась наконец Лили, когда внешнюю ярость получилось припудрить сладкой улыбкой и невинным взглядом.

Гарри нахмурился ещё больше, а потом, выпрямившись, перестав облокачиваться о стул, прямо спросил:

— Да что с тобой, Лили?

Она посмотрела на него с минуту, чтобы потом просто хмыкнуть и быстро развернуться. Возле двери, которая была плотно прикрыта, как и ожидала Лили, стояла её мать, желавшая узнать итог разговора. Но, когда Поттер резко распахнула дверь и застала её в явном расплохе, Джинни лишь взволнованно сделала шаг назад, явно о чем-то задумавшись.

Этот дом душил её. Не больше, конечно, чем та квартира, куда она теперь направлялась, везя заранее упакованный чемодан. Но Лили… так мечтала об одиночестве, о тишине, о покое, что чувствовала, наконец, волю к сопротивлению.

Эта воля несла её в опечатанную квартиру, которую, конечно же, перевернули с ног до головы после самоубийства Балдера и которая теперь наверняка покрылась налетом сплетен и чужого настораживающего шёпота.

В этой квартире, двухкомнатной, с большими окнами и высокими потолками было очень темно, и когда она включила выключатель, то даже зажмурила глаза.

Всё было на своих местах. Ничто, совершенно ничто не выдавало того факта, что её здесь не было уже больше месяца. Кругом тишина и тонкий слой пыли — она провела пальцем по комоду и сморщилась, растирая приятную мякоть меж пальцев.

А потом, опустив руку и оглянувшись наконец по сторонам, она почти рассмеялась. Тихо, едва слышно, так, что согнулись в момент коленки и пришлось упереться онемевшей рукой о выпирающий край комода и, смотря на паркетную доску, тихо смеяться.

Маленькая, сахарная принцесса. Она любила внимание, любила свою семью и желала только лишь того, чтобы они тоже любили её в ответ. Лили клала на алтарь семейный ожиданий слишком много личного, своего, не позволяя себе ни влюбиться, ни очертить самостоятельно свой путь. Быть под вечной родительской опекой, в центре их внимания… это то, чем она жила долгие годы. А сейчас оказалось, что она как и была ненужной, так и осталась.

Ничего не изменилось. Изуродовав, искалечив себя, она не стала лучше. Она не привлекла внимание отца, не заполучила похвалу матери. Лили Поттер просто уничтожила себя.

Смех становился всё сильнее, яростный, он иногда слетал в полувскрик, и в какой-то момент Лили почувствовала такую злобу на весь мир, что ей, право, захотелось закричать во все горло, надрывая связки, чтобы вместе со злобой ушла вся эта боль, боль, боль. Потому что вся эта квартира была отправлена им, она вся — большое напоминание о её унижении, уничижении, о её бесконечных попытках вывести из себя Балдера и о её неминуемой расплате.

Выпрямившись резко, Лили опять посмотрела на комод, ловя свой сумасшедший взгляд в зеркале, и, скинув резко с полки все возможные флаконы с духами, баночки с кремами и прочими ненужными, такими бессмысленными вещами, она с удовольствием наблюдала, как летят они по полу, отстукивая дикий ритм, звеня от удара. Тарелочка с украшениями разбилась на десятки осколков, и её серьги, посверкивая от света, падали как-то по-особенному красиво, так, что Лили просто не могла оторвать свой взгляд.

Она себя уничтожила. От и до. И в зеркале на неё сейчас смотрели два совершенно безумных карих глаза, от высокомерия на её лице остались жалкие остатки попытки улыбнуться, и, ухмыльнувшись как-то уж совсем криво, натужно, Лили не выдержала. Схватила уцелевшую на комоде шкатулку и со всей дурью ударила ею о зеркало. Стекло надтреснулось, вмятина была небольшого размера, и это явно было не то, что ей нужно.

Лили ударила ещё раз. А потом ещё и ещё, до того момента, пока от зеркала не повалились прямо на комод стеклянные осколки, посверкивая, они завораживали её взгляд. Слишком красиво, слишком ослепительно. Рука её сама потянулась к самому большому, самому изогнутому осколку, и, схватив его, Лили медленно стала отходить от комода, плетясь словно по наитию, не ощущая пол под своими ногами.

Она знала, что за внимание приходится платить. Но почему её никто не предупредил, что за его отсутствие — тоже? Почему никто не растил её с мыслью о том, что всю свою оставшуюся жизнь она будет одна, никому ненужная и никем не понятая правильно?

П о ч е м у?

Споткнувшись о порог, она упала прямо на паркет, сжав со всей силой осколок, чувствуя резкую боль. Но она держала его упорно, а потом, разогнув пальцы, смотрела, как кровь, стекая, падала на паркет, пачкая его, искажая.

Лили взяла осколок крепче и, поднеся к запястью руки, смотрела. Долго, внимательно, думая о том, как она вонзит его в вены и перережет их к черту, как весь этот пол зальётся её алой кровью и как последнее, что она увидит, будет белый, уродливый потолок.

Лили не хотела умирать. Лили боялась смерти. Потому так и не убила себя за эти долбаные четыре года. Потому и не могла убить себя сейчас.

Всхлипнув, она выронила осколок на пол, а потом, схватила ладонями, от которых явственно пахло кровью, свое лицо и тихо плакала, глотая слёзы и воздух, стараясь выравнять свой пульс и заставить себя хотя бы встать.

И когда на неё напало бессилие, Лили лишь устало зажмурилась, откинув голову к стене, прислоняясь к ней. Осколки, разбросанные на полу, завораживали её взгляд, и чем дольше она всматривалась, тем сильнее ей хотелось понять, зачем же ей было сейчас жить. Что именно могла сделать Лили Поттер в момент, когда вся её жизнь разрушена и когда ничего уже не могло заставить хотя бы встать с пола?

Она смотрела на светло-серые стены бессмысленным взором, и, прокручивая все дни с того самого момента, когда она стала свободной, думала лишь о том, что они были совершенно бессмысленными. И совсем немного… волнующими. Лили соврала тогда Скорпиусу Малфою. Она помнила, что было в тот день в баре, помнила его тёплые губы и помнила, как всё её тело словно замерло в ожидании чего-то большего. Желание, которого у неё никогда не было по отношению к Балдеру, вспыхнуло в ней тогда безудержной силой, и она помнила, как убийственно быстро билось её сердце, как оно томилось в предвкушении.

А потом она словно отключилась. И хоть это было странно, Лили казалось, что именно так и должно было быть. Именно так она смогла попасть в его дом, в это красивое, вычурное здание, которое словно было таким же мёртвым, как и она сама.

Можно ли было сказать, что Скорпиус Малфой был чем-то на неё похож?

Ответ был бы самым нерешительным. Лили не знала. Она знала лишь одно — он, отчего-то, очень волновал её отца. И только когда в её жизни появился Скорпиус Малфой, отец наконец-таки начал хоть о чем-то её расспрашивать.

Лили медленно поднялась на ноги. Посмотрела бессмысленно на беспорядок, который сама же устроила, и, криво улыбнувшись, взмахнула резко палочкой. Склянки поднялись с пола, зеркало вернуло свой первозданной вид, и десятки осколков, соединяясь вместе, вновь выглядели единым целым.

Она не собиралась повторять свою ошибку вновь. Не собиралась с помощью мужчины заставить кого-то завидовать себе или обратить внимание семьи на себя. Хотя… кому она врала? Стоило признать факт — она просто симпатизировала ему. И Лили хотелось хотя бы раз попробовать воплотить своё внутреннее желание в жизнь.

Взмах палочки привел её лицо в порядок, убрал остатки крови с ладоней, и, гордо вскинув голову, она уже пробиралась вдоль неприглядных тропинок, не смотря по сторонам, просто идя по направлению к тому самому старому дому, что стоял почти на самой отшибе Лондона, скрываемый длинными, безлюдными полями, которые осенью постепенно умирали.

Его дом стоял на возвышенности, и когда она смотрела на него сквозь прутья железных решеток, то не могла описать того восторга, который испытывала. Дом был красивым, разрушенным и неживым. Таким же, как она.

— Какая встреча, вы пришли меня навестить, мисс Поттер?

Она даже не удивилась. Не вздрогнула и не попыталась сделать вид, словно не дочка самого Гарри Поттера буквально пару секунд завороженно разглядывала руины старинного поместья.

И только лишь потом, сместив свой взгляд чуть левее, она увидела наконец его. Скорпиус Малфой стоял, облокотившись о колонну беседки, явно некогда мраморно белой, а сейчас посеревшей и утратившей вид. Его лицо было расслабленным, а сам вид почти безразличным. Серые глаза опять смотрели словно вскользь, а губы были сложены в тонкую полоску.

— В общем-то, я знал, что вы придёте, — сказал он, лёгким взмахом палочки распахнув ворота перед ней.

Лили медлила. Это было так интересно, что становилось даже опасным.

— Потому что тактично намекнули, что обладаете информацией, которая меня интересует? — сухо поинтересовалась Лили, вздернув бровь.

— Потому что назначал встречу и не явился к вам, — буднично парировал он. — Всех женщин это обижает, — добавил спустя секунду, и, присев на ступеньки беседки, Скорпиус достал из кармана кожаной куртки зажигалку. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Он то открывал её, то закрывал, и, Лили подошла к нему ещё ближе, всё ещё не решаясь зайти на ступеньки и сесть рядом с ним.

Его вид не был нездоровым. По нему едва ли можно было сказать, что совсем недавно он попал в эпицентр теракта, устроенного ради его же поимки. Скорпиус Малфой выглядел так, словно всё было под его полным контролем, и он едва ли был хоть чем-то удивлен.

— Зачем вы пришли? — наконец спросил Скорпиус, резко закрыв крышку зажигалки и внимательно поглядев на неё. Какой же у него был взгляд. Лили не могла оторвать от него своих глаз, чувствуя ту силу и ту волю, какими обладал волшебник, сидящий напротив.

Он был воплощением той мощи, которую она бы хотела иметь. Но Лили Поттер была слабой. Слабой до изнеможения.

— Хотите позлить своего папочку? — снисходительно усмехнулся он, откинув голову в сторону.

— Может, вы мне интересны сами по себе, — холодно ответила Лили, резко поддавшись вперед, и, зайдя на первую ступеньку, поглядела на него сверху-вниз. — Вы удивительный человек.

Скорпиус хмыкнул, и, оперевшись о ступеньку, поднялся с места, внимательным взглядом пронзая её. Он словно что-то просчитывал, изучал и думал, нужна ли ему Лили Поттер. История повторялась. Только теперь Лили не была девятнадцатилетней девочкой, мечтавшей отомстить своей кузины. Теперь ей уже было двадцать три, и она уже не мечтала ни о чём.

— Тебе нравится хаос? — спросил он, задумчиво проведя рукой по волосам. Скорпиус был слишком переполнен мыслями.

На что Лили лишь пожала плечами, усмехнувшись куда-то в пустоту.

— Мне нравишься ты, — холодно ответила она, скрестив перед собой руки, наблюдая, как лишь на секунду потемнели его серые глаза, став похожими на октябрьское небо, заволоченное дымкой.

И, когда сделала шаг вперёд, Лили уверенно посмотрела на него, не пряча взгляда, она и думать забыла, что ещё неделю назад давала себе слово больше никогда с ним не видеться. Разрушенная до основания, она больше не боялась той опасности, которую нутром чувствовала, находясь рядом с ним. Возможно, ей просто опять хотелось почувствовать тепло его губ, а может, ей просто хотелось бросить вызов всему обществу.

Лили не знала.

И когда вечером она шла в картотеку, то была лишь решительно уверенна в одном — пока ей хотя бы на йоту будет интересен Скорпиус Малфой, она будет держать его при себе.

Пока она не поймет его историю, он будет с ней.

Прося ключ к архиву, Лили лишь уверенно сжимала руку в кулак. В конце концов, так жить было явно забавнее — забавно было стоять на краю обрыва и просчитывать где-то внутри себя, с какой скоростью она сорвется в этот раз.

Папка возле карточки с «М» была толстой, и, когда она распахнула папку, лежащую в ней, то даже не удивилась написанному.

Имя: Скорпиус Гиперион Малфой.

Депортирован в 2013 году в возрасте 7 лет.

Официальный опекун: Астория Малфой.

Наличие родственников: отсутствуют.

Причина депортации: зачистка священных фамилий.

Явка в Англию: нежелательна.

Он смотрел в глаза человеку, которого никогда по-настоящему не думал встречать. Это было парадоксально — ставя на канон своей цели жизни убийство, он никогда не думал о том, что ему придётся встретиться с будущим мертвецом. Это было не в его правилах. Это просто не было заранее рассчитано.

— Вас же зовут Скорпиус? — спокойно говорил он, и ничто, ничто бы не выдало, как он сам ожидал этой встречи. Только вот Малфой слишком долго и хорошо знал людей, чтобы не видеть, с каким вниманием на него смотрел Гарри Поттер, как серьёзен был его взгляд.

Какая ирония. Скорпиус хотел лишь посмотреть на дом Поттеров, желательно изнутри, но он не думал, что будет приглашен в него самим хозяином. Все же связь с Лили Поттер определенно давала свои плюсы, и это почему-то радовало вдвойне. Значит, её можно было продолжать использовать.

— Так точно, сэр, — равнодушно пожав плечами, сказал Скорпиус. Он был ленным и слишком безразличным, когда внутри чёртова ярость сносила берега рассудка.

Но нет. Он просто не мог позволить себе чувства, не мог дать себе волю так бессмысленно распоряжаться этой встречей. В конце концов, любой бы ему позавидовал — эй, посмотрите, Скорпиус Малфой, изгой и отступник, в доме у самого Поттера! Ну что за блядская ирония, да?

— Даже удивительно, что вы знакомы с Лили, — продолжал гнуть свою линию Гарри Поттер, и когда он наконец поставил перед ним чашку чая, которую дотоле прилежно сервировал, он сел и посмотрел на него прямо. — У моей дочери большое горе… умер её жених.

— И ей не следует сейчас водиться с другими мужчинами? — иронично выгнув бровь, бросил почти насмешливо Малфой. Он не собирался притворяться, что был простым малым. Право, никто бы этого не оценил.

Гарри сморщился, небрежно отпив глоток из чашки, и опять внимательно поглядел на Скорпиуса. Может, он хотел что-то сказать, но не видел причины делать этого; а может, он просто искал в его чертах черты того, кого уничтожил. Малфой точно не мог определить, потому что, будучи опытным аврором, Гарри Поттер умело контролировал свои эмоции. И он определённо что-то задумал.

— Вы закончили Дурмстранг? — сторонне поинтересовался он, спустя минуты тишины и громкого молчания.

Скорпиус напрягся. Правда, только внутренне, когда внешне была лишь безразличная, вылитая с самого детства маска. К сожалению, школьные годы были чёрным пятном на его репутации, и уж кому-кому, а мистеру Поттеру едва ли стоило знать, что именно он творил тогда.

— Да, — решительно кивнув головой, незамедлительно ответил он.

— Но при этом после школы вы нигде официально не работали и просто засели в Марселе? — также сторонне продолжил Гарри Поттер, и в этот момент взгляд его резко уперся в Скорпиуса, словно мечтая пролезть в его душу. Какая жалость. Души-то у него не было.

— Не смог найти себя после школы, — буднично бросил Скорпиус, опять усмехнувшись. — Так бывает, когда нет рядом родителей, которые могли бы подсказать тебе путь.

Гарри Поттер дёрнулся. Почти незаметно, всего на секунду, но Скорпиус заметил, как качнулась в его руках чашка и как он сам словно выпрямился, уже по-другому посмотрев на Малфоя. В этом взгляде было всё: начиная от воспоминаний прошлого, заканчивая то ли раскаяньем, то ли чувством собственного уничтожения.

— Позовёте Лили? — встав с кресла, сказал Скорпиус, даже не взглянув на него. — Хочу попрощаться.

Он не мог больше смотреть в эти глаза, и не думать о своём прошлом. Гарри Поттер был чёртовым напоминанием всего дерьма, которое Скорпиус так старательно выпихивал из своей памяти, и сейчас сидеть здесь в этой гостиной и спокойно смотреть на него… сколько бы Малфой так просидел, не накинувшись на него? Сколько было у него выдержки просто сидеть и смотреть в эти глаза?

Скорпиус отвернулся, когда резко поймал задумчивый взгляд Гарри Поттера, и остановился прямо у самой входной двери. Он ждал Поттер, чтобы невзначай назначить встречу… хотя, кого он обманывал? Он стоял в этом доме, чтобы буквально каждой чёрточкой прочувствовать ту защиту, что была в нём запечатлена.

Этот дом охранялся лучше, чем министерская картотека. Это удручало и одновременно забавляло — Скорпиус любил сложности. Любил ломать судьбу на части, доказывая этой суке, что его ничто не может остановить. И вот, стоя здесь, возле входной двери, он лишь думал о том, что в следующий раз он подготовится лучше… и обязательно придёт сюда вновь.

— Мистер Малфой?

Бледная Лили Поттер стояла возле него, буквально в пару метрах, и серьёзно глядела на него. В её карих глазах, блеклых и будто даже неживых, в какую-то секунду вспыхнуло столько чувств и вопросов, что это заставило его усмехнуться. Бедная девочка. Одно только имя Балдера Томаса выбило воздух из её лёгких, а что с ней будет тогда, когда он сломает ей жизнь?

Словно почувствовав, что он думает о ней, Лили резко дернулась и стремглав подошла к двери. Распахнула её настежь и, вцепившись пальцами в открытую дверь, холодно посмотрела на него. Да, Лили Поттер была слишком горда, чтобы задать интересовавший её вопрос, но только Скорпиус не собирался принимать правила игры. Потому что он всегда ходит так, как считает нужным.

— Я приду к вам на работу в среду, после двух, — спокойно отозвался Скорпиус, обернувшись на последней ступеньке. Равнодушно поглядывая на слегка дрогнувшую Лили Поттер, он чувствовал, как внутри него поднимается волна дьявольского интереса. — Если вам, конечно, интересно узнать что-нибудь про своего жениха.

С минуту он ещё разглядывал её, пытаясь понять, что именно думала о его предложение сама Поттер, но не заметив ничего, кроме тени, которая промелькнула в карих глазах, Скорпиус усмехнулся. Иногда ему казалось, что Лили Поттер взаправду была умнее всех — потому что боялась она его так, словно не верила его образу, который он создал в Англии.

Усмехнувшись сильнее, Скорпиус кивнул ей головой, а потом, развернувшись, растворился в белом дыму трансгрессии.

Его голова была забита отдалёнными мыслями. Он вновь сидел в одиночестве в своём полуживом доме и, щёлкая крышкой зажигалки, беспристрастно всматривался в потолок, воссоздавая перед своими глазами каждую чёрточку лица Гарри Поттера.

Чем больше он думал о нём, тем сильнее в нём просыпалась жажда действий. Скорпиус не мог больше ждать. Он хотел действовать.

— На этой недели мы устроим теракт, — лениво тянул он, стоя посередине комнаты какого-то богом забытого притона. До ушей его изредка доходили стоны и полувскрики, и Малфой иногда холодно посматривал на потешающего Михеля, который специально, чёртбы его побрал, выбрал подобное место своим пристанищем. — Мы больше не можем ждать.

— Это опасно, Малфой, — холодно заметил Нотт, стоящий в полутени. Комнатка была маленькой, захламлённой, старой, с потёртой мебелью, и в ней не было даже люстры. Лишь небольшая настольная лампа, которая бросала тёплый, неяркий свет. — Ты только вернулся в Англию. Авроры сразу заметит взаимосвязь.

— А что, будет весело! — расхохотался во всё горло Михель, ударив себя руками по коленам. — Скорпи бросит открытый вызов власти! Какое будет зрелище…

— Замолкни, — холодно вставил Скорпиус, дернув ладонь вверх. Михель замолчал, всё ещё посмеиваясь про себя, но Малфой его уже даже не видел, обратив своёвнимание на Андраса. Его кузен был слишком скрытным и слишком тихим, чтобы не вызывать в нем постоянное напряжение и настороженность. — Поэтому-то в теракте должен пострадать я, хватит обыкновенного ранящего заклинания. Мы подстроим всё так, чтобы вся Англия подумала, что на меня ведётсяохота.

— Когда как на самом деле, охота идёт на других? — насмешливо оскалился Нотт.

«На другого», — безэмоционально подумал про себя Скорпиус, но в ответ лишь безмолвно кивнул.

Запустив руку в карман чёрных брюк, Скорпиус приподнял голову, презрительно сморщившись. Звуки, окружавшие его, напрягали, вызывая лёгкую головную боль, и чем дольше он стоял в центре этой пыльной комнатки, тем сильнее испытывал ярость. Ярость от того, что он был лишён любой роскоши из-за него. Из-за Гарри Поттера.

— Кто мы? — холодно спросил он.

— Мы — хаос, — серьёзно вставил Михель, и лицо его, не искажавшееся от задорного оскала, было довольно пугающим. Но не для Малфоя.

— Какова наша цель?

— Уничтожить священных девять фамилий, — выйдя из тени шкафа, пробормотал Нотт, и глаза его, голубые, потемнели до мрачной синевы, выдавая злобу и тупую ярость. — Вырезать их всех. Превратить их жизнь в настоящий ад.

Скорпиус довольно кивнул, улыбнувшись. Нащупав в кармане брюк холодный металл зажигалки, он сжал её в руке, едва шевеля пальцами.

— Пора реализовать планы, которые слил Том Круз, господа, — весело заметил он. — Пора напомнить им о существовании хаоса. И когда они подумают, что охотятся за мной, будьте уверены, они приблизят меня к себе так близко, что мне не составит труда их уничтожить.

Они улыбались ему в ответ, и в лицах их Скорпиус видел предвкушение. Какая же глупость, думалось ему, когда он всматривался в обезображенные лица своих приспешников. Потому что Малфой не желал идти на поводу, на Хаоса, ему было плевать на все эти девять фамилий, на всю эту политику и правительство. Нет, целью Скорпиуса всегда был один человек. И пускай с виду он был лишь рабом Хаоса, их верным соратником, самым главным убийцей, но он никогда не был среди них по-настоящему.

Скорпиус Малфой одиночка.

Так было всегда, с того самого момента, как он осознал, что жизнь — конченая сука, не стоящая никаких его усилий для её сохранения.

— Где ты был всю ночь и утро? — насмешливо усмехнувшись, бросил Михель. Лицо его обезобразилось похотливой улыбкой, и Скорпиус едва сморщился, вперив в него прямой взгляд. — Мне опять пришлось всё делать самому, обидно знаешь ли…

— От тебя только и требовалось, что встретить Андраса, — кивнув головой в сторону Нотта, холодно ответил, — и вместо того, чтобы подыскать себе нормальную квартиру, ты поселился в притоне.

Развернув руки в стороны, Михель оскалился.

— Я не скрываю своих интересов, Скорпи… в отличие от тебя.

— О чём это ты? — заинтересовано встрял Нотт, переведя взгляд с одного на другого.

В комнате сразу повисла напряжённая тишина, и Малфой, мрачно сузив глаза, лишь усмехнулся, приподняв уголок губ. Сделав шаг, он приблизился к Михелю, и, нагнувшись, посмотрел ему прямо в лицо, не выражая ни единой эмоции.

— Выражайся яснее, Михель, — ледяным тоном проговорил Скорпиус, слегка наклонив голову.

— Ты ушёл с дочкой Поттера, — улыбка напротив стала шире, обнажая пожелтевшие зубы, которые грозились в скором времени раскрошиться на кусочки. — Ну, хорошая ли она шлюха? Или вы вели с ней задушевные беседы всю ночь?

Улыбка его становилась всё более широкой и развязной, и чем дольше всматривался в неё Малфой, тем сильнее испытывал какое-то тонкое, едва ощутимое отвращение. Жалкий Михель, он смотрел на него и видел лишь приближающуюся смерть, оттого он и был столь похабен.

— Она интересует меня исключительно из-за своего отца, — выпрямившись, вставил Скорпиус. — Не в моих правилах спать со своими жертвами, Михель. Я не настолько жалок.

Вытащив сигарету, Скорпиус щёлкнул зажигалкой, которую всё это время сжимал в кармане, и, втянув никотиновый дым, беспристрастно посмотрел то на Нотта, то на Михеля, задумчиво вдыхая чёрный дым.

— Хотя должен признать, она не совсем такая, какой я ожидал её увидеть. Я вижу в ней бездну, — тонкие губы, усмехнувшись, сложились в тонкую полоску. — Осталось сделать лишь один шаг, и тогда она уже едва ли будет отличаться от нас. Вот же весело будет, да? Как такой удар переживёт мистер Поттер?

Тонкие губы изгибались, и ему было почти больно растягивать их, но при одной лишь мысли о том, как много планов он имел, Скорпиус лишь сильнее испытывал дичайшее желание действовать. Как же жаль, что он был почти рабом.

— В среду, в два часа десять минут, мы повторим теракт Темного Лорда, — смяв в руке бычок, проговорил Скорпиус. — Мы взорвем мост, ведущий в мир в магглов, а потом запустим метку в небо. Параллельно с этим нам нужно взорвать дом на Котельничей улице. Это мое официальное местопребывание. Взрыв должен ранить меня, но без сильных повреждений. Понимаете?

Михель расхохотался, закашляв в то же мгновение, и, схватившись за грудь, лишь сильнее продолжал смеяться.

— Будет сделано. Ты сам обо всём доложишь им?

— Да, — холодно бросил Скорпиус, кивнув головой. — И вот ещё. Узнайте адрес местопребывания Марлен Дитрих, немецкого дипломата.

Бросив быстрый взгляд на Нотта, который озадаченно поглядел на него в ту же секунду, как Скорпиус произнес злополучное имя, он резко дёрнулся и вышел из комнаты. В коридоре стоял удушающий воздух испражнений и какой-то гнили, и с каждой минутой, что он шёл, Малфой ощущал, как у него начинала кружиться голова.

— Зачем тебе её адрес? — услышал он за своей спиной, и, сморщившись от досады, Скорпиус развернулся вполоборота и увидел перед собой Нотта. — Думаешь, я забыл, что вы были парочкой в Дурмстранге?

— Она опасна, — резко перебил его Малфой. — Мы должны следить за тем, чтобы она не распускала язык. Не придумывай себе ничего лишнего, Нотт.

Выжидательно посмотрев на него, Скорпиус кивнул головой напоследок, и быстрым шагом спустился вниз по ступенькам. Его обступали женщины в грязных одеждах, которые громко хохоча, тыкали в него сухими, чёрными пальцами. Он видел детей беспризорников, которые, прячась, выглядывая из маленького окошка подвального помещения, с пристальностью тигра всматривались в его походку. Какая жалость — для них он не был даже удачной жертвой, потому что Скорпиус и сам был беден, в виде его, кроме породы, не было ничего от былого величия.

Дверь скрипнула, и проскользнув в грязный дом, он открыл вторую дверь от входа и оказался в двухкомнатной комнате. Малфой снимал её, делая вид, словно поселился здесь, когда на самом деле проводил ночи напролет исключительно в Малфой-мэноре. Трудно было объяснить даже самому себе, зачем именно делал Скорпиус: возможно, таким шагом он хотел показать, что навсегда отрекся и от своей семьи, и от своей фамилии; а может, он просто боялся…

Хотя кому врал Скорпиус.

Он не жил открыто в Малфой-мэноре, потому что именно его дом играл центральную роль в его плане. И лучше бы никому и никогда не узнать о том, что именно он задумал.

Слегка покашляв, Скорпиус вытащил небольшой обшарпанный котелок. Поставил его на горелку, залив предварительно воду, а потом, постучал по полу, выдвинул доску и вытащил склянку с сиреневой жидкостью. В ней не было ничего примечательного, с виду она напоминала обычное успокоительное, но стоило ему только пролить две капли в котелок, как он зашипел со страшной силой, а потом вода покрылась ледяной коркой. Уже через минуту на него смотрели два черных глаза, выглядывавших из-под капюшона.

— Учитель, — приложи руку к сердцу, холодно молвил Скорпиус, кивнув почтительно головой. — Передайте им, что в среду мы осуществим их план. Теракты Волан-де-Морта будут повторены.

За чёрным капюшон не было ничего видно. Он полностью скрывал лицо собеседника, но Скорпиус-то знал, был уверен до чёртиков, что Рабастан улыбался, и от осознания этого становилось как-то по-особенному мерзко.

— Во имя Хаоса, — склонив голову, он прятал свои глаза, боясь загладить в капюшон, и, чувствуя, как подрагивают мелко пальцы, испытывал вновь это тошнотворное чувство подчинения.

— Ты старательный ученик, Скорпиус, — протянул тягучий голосом. — Я всегда говорил, что ты будешь лучшим. Но ты словно недостаточно заинтересован. Что тебя отвлекает, друг мой?

Тишина, медленная, тягучая, сплошь пропитанная выжиданием перед нападением, ломала его изнутри на кусочки, которые ни склеить, ни соединить. Скорпиус был надломлен столько раз за свою жизнь, что уже забыл, что значит быть цельным.

Потому он бессмысленно поднял голову, напрямую поглядев в котелок. За ним всегда была слежка. Каждый его шаг докладывался Рабастану, а вот он… кому докладывал он? И почему Скорпиус никогда не видел их?

— Я всецело поглощён делом. И в среду я докажу это, сэр.

Он опять склонил голову, сжав левую руку в кулак, чувствуя неподдельную ярость.

Скорпиус Малфой не был глупцом. Скорпиус Малфой знал, что рос он на убой. Но чёрт возьми, до чего же сильно было его желание жить в иные моменты, и как же сильно он мечтал увидеть глаза тех, кто стоял за всем этим.

Расхохотавшись, Скорпиус посмотрел в котелок, замечая в мутной воде очертания своего развесёлого лица.

То, что он выжил после всего; то, что неизменно вставал на ноги после ударов было лишь следствием его нескончаемого, нестерпимого желания причинить боль тем, кто причинял её ему. И он был готов ждать долгие годы, прежде чем подвернётся единственная, маленькая надежда всех уничтожить.

И Скорпиус правда был готов. Только вот... с каждым днём терпение его угасало.

— Андрас, я доверяю тебе ранить себя. Сразу после метки, брошенной возле моста, приходи на аллею, слышишь?

— Почему мы не привлечём других наших агентов? — холодно осведомился Нотт, на что Скорпиус лишь усмехнулся.

Они сидели у него на квартире, и, щёлкая зажигалкой, Скорпиус бессмысленно выглядывал из окна, замечая грязных женщин, оборванных детей и огрубевших, пьяных мужчин.

— Не будь идиотом. Кто сказал тебе, что среди них нет подобных Крузу? В этой игре мы можем надеяться лишь на себя.

Щёлк. Щёлк. Щёлк. Металл издавал скрипучий звук, и чем больше Скорпиус вслушивался в него, тем сильнее мечтал в мясо раскрошить свои уши.

— Время пришло, Андрас.

Прямой взгляд, брошенный искоса заставил стоящего Нотта выпрямиться и беспристрастно кивнуть головой. Такой же убийца, как и он. Может это было наследственное?

Он уходил, и Скорпиус смотрел в его спину, облизнув сухие губы. Ему было неинтересно смотреть на эту жалкую шалость. Его интересовало совсем другое… например, то, каким бы образом он вновь мог попасть в дом Поттеров. Или как именно ему провернуть то, что он задумал сделать со своим домом.

Стрелка на часах медленно приближалась к цифре два, и Скорпиус внимательно всматривался в неё, бессознательно, где-то на задворках сознания думая, что именно сейчас он должен был бы прийти к Лили Поттер. Но это было глупо — ему нужно не просто заинтересовать дочку Поттеров, а заставить её заинтересоваться им. Ведь как иначе можно было вывернуть её под себя, заставить прорваться той черни, что он видел в её затравленном взгляде?

Лили Поттер могла бы быть убийцей не менее успешной, чем был он сам. Впрочем достойна ли она была такой участи?

Хмыкнув, Скорпиус безразличным взглядом окинул свою комнату, подмечая мельчайшие недостатки в её убранстве, но он был рад даже такому жилищу. В конце концов, многое ему стоило одновременно официально оформиться здесь и не потерять при этом Малфой-мэнор. Слишком много жертв было поставлено на кон, чтобы возиться с мнимой эстетикой. И Скорпиус понимал это слишком отчётливо.

Потому, наверное, вышел на улицу с долей безразличия и встал на повороте к соседней улице. На улице стоял октябрь, нетипично холодный октябрь, и он ощущал, как холодный воздух пролезал под его одежду. В какой-то момент Скорпиус почувствовал, словно слился с этим холодом, стал с ним одним целом, потому что для него он словно перестал существовать.

Холод вызывал разные мысли. И чем сильнее стояла тишина в этом переулке, тем отчётливее он слышал ровный стук своего сердца. С этим звуком в какой-то момент Малфой начал различать и другое — это были шаги. Осторожные, едва слышимые, такие, словно человек не хотел заранее выдавать своего местоположения.

Он мог бы подумать, что это шёл Нотт, сюда, чтобы ранить его и взорвать с десяток зданий в округе. Но этот шаг был и знакомым, и одновременно незнакомым; Скорпиус напрягся, когда осознал, что он раздается довольно близко от него, и, зайдя в проём между тёмной, грязной стеной и переулком, он вытащил палочку, сжав её до побеления.

Шаг остановился. Он раздался в буквально соседнем пролёте, том самом, где и находилась дверь, ведущая в дом его квартиры. Дверь скрипнула, и Скорпиус слышал, как тяжелые шаги, возобновив свой ритм, растворились в тишине проспекта. Кто-то явно намеревался наведаться к нему в гости, и кто-то явно не хотел, чтобы хозяин знал о его приходе, иначе зачем стоило так красться? Чего ради?

Прикрыв на секунду глаза, Скорпиус злобно оскалился. Это не входило его планы. Это нарушало его сценарий. И он, право, был зол. В который раз к нему наведывались незнакомые люди, чтобы расписать его двери в магической крови, в который раз он слышал за своей спиной мерзкий шепот и видел, как пару отпетых оборванцев разбивали камнями его окна.

Ему было плевать, да. Правда, лишь до тех пор, пока эти ублюдки не разрушали его планы. Этого-то Малфой просто терпеть не мог.

Дёрнувшись, он нахлобучил воротник пальто, и медленно двинулся к двери. Зрение, обычно подводившее его, словно обострилось, и он явственно видел силуэт в своём окне. Подойдя ближе, он подпрыгнул и уцепился за каменный подоконник, выходивший наружу, чтобы лучше разглядеть, что же происходило внутри. Ведь то, что этот человек попал внутрь, уже говорило о том, что дело было нечистое. Что-то тут было неспроста.

Силуэт в комнате стоял, словно обездвиженный, и, когда Скорпиус уже вознамерился прыгнуть обратно на землю и постараться незамеченным пробраться в свой дом, он услышал резкий грохот и, резко повернувшись, успел лишь заметить, как на него летит со всей своей дикой мощью вниз целая кирпичная стена. Шум стоял страшный. Пыль и грязь застилали ему обозрев, и, когда он упал на землю, нервным движениям откинув откинув приближавшиеся камни, то почувствовал, как самый большой булыжник, появившийся словно из ниоткуда, придавил его пальцы к брусчатке.

Боль была адская, и, едва не издав крик, он еле-еле, дрожавшей правой рукой откинул заклинанием мощный камень и с силой прижал поврежденную руку к груди.

Ярость обуяла его диким пламенем, и именно она дала ему силы подняться и увидеть человека, стоящего чуть поодаль. Какое-то интуитивное чувство подсказывало ему, что это и был тот самый человек, который крался сейчас вдоль переулков, и что силуэт в его квартире был лишь муляж.

Фигура была длинной, высокой и как будто тонкой, может, ему так только казалось, но в какой-то момент ему отчего-то подумалось, что эта фигура была до чёртиков ему знакома. Он как будто точно видел её где-то, либо… либо что?

Дёрнувшись, Скорпиус резко взмахнул палочкой, и его «Круцио», ударилось о тысячи взметнувших вверх камней. Камни сыпались градом, и пока он перенаправляя их в стороны противника, Малфой заметил, что фигура словно отдаляется куда-то. Было очевидно, что волшебник, кем бы он ни был, хотел уйти, так и оставшись незамеченным.

Взревев, Скорпиус почувствовал, как по его рукам словно прошёлся невидимый магический поток, как будто из глубин его ярости медленно рождалось волшебство, которое в момент преобразовалось в адское пламя, которое, пронесясь вдоль проспекта, смело все камни, изничтожив их и рёв обрушился на противника.

Когда он двумя большими шагами приблизился к месту, где недавно стоял его враг, Скорпиус смог лишь заметить чёрные лоскуты, обугленные и сожжённые, что говорило о том, что волшебник смог преодолеть его адское пламя. И тот, кто сделал это, явно был не простым магом. Потому что едва ли хоть кто-то мог бы преодолеть ту злобу и ярость, что вкладывал в свою магию, делая её непробиваемой.

Когда он вновь нагнулся, чтобы проверить, насколько сильно его адское пламя повредило брусчатку, он почувствовал резкую боль в руке и опять сжал её, согнувшись по полам.

Кто это был, думал он, и зачем ему было делать то, что он сделал? Разве переходил кому-то дорогу Малфой в Англии? Его не было здесь столько лет, что едва ли хоть кто-то помнил о его существовании.

Но тем не менее нападение произошло. И этот кто-то был осведомлён, что он должен был быть в этом месте, на этой улице, в это время.

Взглянув на часы, Скорпиус увидел, что уже было десять минут третьего, что означало, что вот-вот возле его дома должен был появиться Нотт. И правда, через минуту, как он подумал об этом, за его спиной послышались шаги, и Скорпиус, оскалившись злобно, рыкнул и, круто обернувшись, взмахом палочки пристолбил Андраса к стене.

— Малфой, ты чего? — с удивлением пробормотал он, почувствовав, как всё его тело сковали невидимые руки, и, когда холодные, скользкие пальцы дотронулись до его шеи, начав душить, Нотт попытался вырваться. Тщетно. Ему никогда бы не получилось прорвать магию Скорпиуса.

— Какого чёрта? — яростно воскликнул он, угрожающе надвинувшись на него. — Кому ты слил информацию про покушение на меня? Что за импровизация, Нотт?

— Да о чём ты? — хрипя и кашляя, бросил Нотт, с такой же яростью взглянув на него. В секунду невидимые руки отпустили его тело, и он безвольной тушей повалился на брусчатку с громким хлопком. Кашляя, поглаживая своё горло, он с ненавистью взглянул на Малфоя, и одна эта эмоция позабавила его до чёртиков.

Почувствовав, как онемела поврежденная рука, Скорпиус расхохотался громко, опрокинув голову, а потом с весёлым оскалом поглядел на ошалелого Нотта, криво усмехнувшись, медленно, растягивая гласные, проговорил:

— Нотт, знаешь же, что я делаю с предателем, да? — улыбка его перешла в совсем уж развесёлый оскал. — Что бывает с теми, кто предаёт Хаос?

Он тупо уставился на него, и потом, вскочив на ноги, резко выхватил палочку из кармана мантии и злобно прошептал:

— Не посмеешь, Малфой. Не посмеешь. Потому что я тебя, а уже тем более Хаос, никогда не предавал!

Его ноздри раздувались и сужались, а взгляд суженных глаз так внимательно и цепко следил за Скорпиусом, что тот опять усмехнулся, криво скалясь.

— Ну так целься, Нотт. Чего же ты ждешь?

Он говорил с такой улыбкой и с таким адским весельем, что Андрас нервно дёрнулся, не решаясь поднять взмахнуть палочкой. Напряжение в воздухе повисло красной тряпкой, стоило сделать хотя бы один шаг, и Нотт бы перестал медлить.

Стоило ли говорить, что Малфой его сделал?

Шаг. Второй. Третий. Он стоял рядом с Андрасом, смотря прямо в его глаза и, схватив его палочку, ткнул её кончик себе между ребрами и тихо прошептал, чувствуя нарастающую, адскую злобу:

— Чего ты ждешь? Выполняй план, Нотт.

Громкий грохот оглушил его и повалил на пол. Он чувствовал, как его лопатки больно стукнулись о выступающие камни брусчатки. А дальше — тьма. Он чувствовал чьи-то прикосновения, пару раз различал отчётливые вскрики, и хаос медленно отступал от его сознания.

Когда Скорпиус Малфой открыл глаза, он уже был в больничной палате. Он не вскрикнул с ужасом и не чувствовал себя безвольным. Напротив. Спокойно привстав с помощью левой руки, той, которая не была перебинтована и не вызывала в нём колющей боли, Скорпиус безразлично оглянулся. Он лежал в палате общего пользования. Вокруг него были сотни медицинских ширм, и Скорпиус слышал болевые стоны, крики агонии и сумасшедшие возгласы.

Какая жалость. Ему не выделили даже отдельную палату для вип-персон.

Кривая усмешка проскользнула по губам, когда он лёг обратно, в ту же позу, в которой находился без сознания. Привлекать раньше времени внимание не хотелось, то время, что он был предоставлен сам себе, ему хотелось провести наедине со своими размышлениями. И чем сильнее он в них углублялся, тем меньше они ему нравились.

Тот, кто напал на него, явно знал о планах Хаоса. Скорпиус просто не верил в случайности, поэтому не думал даже о другом — нет, очевидно, это было не мелкое хулиганство, что он испытывал на своей шкуре всегда после приезда в Англию, и это даже не было забавной попыткой протеста со стороны его соседей.

Этот силуэт он знал и не знал одновременно, и это чертовски, просто до ужаса раздражало.

Но кто же мог его предать? Кто бы посмел? Нотт? Глупость. Его глаза, его поведения, его мимика… все это Скорпиус знал от и до, потому что провёл с ним бок о бок почти все годы в Германии. К тому же, едва ли бы он смог преодолеть адское пламя… если только, он не подослал кого-то вместо себя. Но кого? И зачем? И как этот «кто-то» мог выдержать магию Малфоя?

Мысли путались, рождая безумные предположения, и Скорпиусу совершенно, просто до ужаса опротивело сидеть здесь, в этой палате, скрываемой от других больных лишь белой ширмой. Звуки отчаянья, возгласы, крики — всё это нисколько его не смущало, Скорпиус бывал в местах более отвратительных, но вот осознание, что он на виду у всех… оно раздражало. Просто выбешивало.

Он не знал, сколько прошло времени, когда до его ушей отчётливо донёсся звук открывшейся двери. Раздавшиеся в ту же минуту шаги были ему чертовски знакомы — по шатающейся походке едва ли он бы не узнала Михеля, и, право, кажется, впервые он был рад видеть его.

Ширма резко распахнулся, и Скорпиус сморщился от света, что ударил в глаза. В ореоле электричества Михель выглядел, словно святой, но потом он отчётливо различил пьяный оскал и похотливое выражение лица, искажавшее его до безобразия.

Откашлявшись, он буквально ввалился в его сегмент палаты и, схватив перебинтованную руку, с силой сжал, причиняя боль.

— Скорпи! Ну дела, чтобы ты, да так попасть.

— О чем ты? — безразлично поинтересовался Скорпиус, косо глянув на него, не пытаясь вырвать своей руки.

— Ну как же, говорят, напали на тебя, — улыбка обнажила жёлтые зубы и, расхохотавшись, Михель резко закашлял, ещё сильнее сжав повреждённую руку. — Руку вот тебе сломали.

— Кто говорит? — также безразлично спросил Скорпиус, почувствовав, как напряглись мышцы. Потому что… об этом не знал даже Нотт. Малфой не успел сказать ему, что на него напали.

— Чудишь! — наигранно поражённо воскликнул Михель. — Нотт и рассказал, он же был очевидцем.

Челюсти у Скорпиуса сжались, и он слышал, как скрипнули его зубы. Смотря неотрывно в лицо Михеля, Малфой думал лишь о том, что сказал ему как-то Рабастан: он просил брать Михеля за тем, чтобы тот стал в случае чего подставной жертвой. Но не получилось ли так, что его самого водили за нос?

Все это началось с самой смерти Балдера. До того Скорпиус, конечно, понимал, что был в максимальном неведении относительно Хаоса и все, что он делает, но именно тогда он понял, что словно кто-то играет за его спиной, специально вводя его в партию. И какова вероятность, что этот кто-то мог быть из Хаоса?

Скорпиус смотрел в лицо Балдера, думая о том, что он просто подонок. И он раздавит его, когда ему надоест терпеть его выкидоны.

— Эй, эй, Малфой, полегче, — воскликнул он, когда Скорпиус схватил левой рукой его запястья и сжал их до посинения. Резко дернув, он снял его руку со своей кисти, и спокойно сказал:

— Ты пьян, Михель, и сам не понимаешь, что говоришь, — улыбка его вышла почти дружелюбной. — Протрезвей.

— Так ты не знаешь? — хохотнул он, резко отпрыгнув от порога кровати. — У меня есть повод пить. Нас раскрыли, Малфой. Р-а-с-к-р-ы-л-и.

Расхохотавшись, он согнулся пополам и хлопнул себя по коленям, словно опять пошутил достойной шуткой. Только вот Малфою было несмешно, и, выпрямившись резко, он с яростью поглядел на него, выражая всем своим видом немой вопрос.

Впервые в жизни он почувствовал страх. И страх этот был не от осознания, что его убьют, нет, он боялся, что не сможет довести задуманное, то, ради чего и жил-то, наверное, последние девять лет.

— По всем радиостанциям только и трезвонят об этом, ты все проспал, — дернув резко ширму, Михель распахнул её, и Скорпиус увидел четверых авроров, что стояли рядом с его палатой. — По твою душу пришли, — заметил он, а потом, напрягшись, Михель приложил палец к губам и прошептал: — Вслушайся.

Сквозь шум и грохот он действительно смог различить монотонный голос, раздававшийся явно из радио. Но только вот что и о чём вещало оно, Малфой не мог понять, а потом, нащупав палочку на тумбе, смахнув с неё кружку с водой, Скорпиус притянул радио к себе заклинанием и с силой сжал его чёрный ободок.

— …вчера мы были свидетелями двух страшных вещей — терактов, впервые совершенных спустя окончания Второй Магической Войны.

Голос в радиоприемнике замолчал, и Скорпиус, напрягшись сильнее, узнал в нём Гарри Поттера.

— Кажется, я больше не могу скрывать от общественности. В нашей стране появилась новая группировка тёмных волшебников, вершащая свой самосуд.

Взгляд Скорпиуса метнулся к Михелю, который, непривычно сжавшись и замолчав, лишь мрачно кивнул головой.

— Почти год мы пытались выйти на след тех, кто стоит за этой группировкой, но на данный момент мы терпим существенное поражение. Мы не можем ни найти их, ни вычислить — мы не знаем даже имен. Свой теракт они приурочили важной дате — именно в этот день в 1998 году произошёл теракт на маггловском мосту, устроенный Пожирателями, что дает нам основание полагать, что они, кем бы ни были, являются лишь жалкими подражателями уничтоженного зла…

— А про то, что им было известно о теракте задолго до него, умалчивает, — ехидно и тихо прошептал Михель, приблизившись к Скорпиусу. — Документы Тома Круза… молчит же!

Он расхохотался, и Скорпиус, схватив его резко за шею, угрожающе поглядел, призывая к молчанию. Едва ли его напрягали даже авроры, которые, опрашивая пока других пациентов, не обращали на него ни малейшего внимания.

— …Важно помнить даже в самые тёмные времена, что как бы ни было сильно зло, оно всегда обречено. Потому что мотивы его — ложны, и потому что само оно создано из страданий и ненависти. Такая сила не живуча. Поэтому я, как главный аврор нашей страны, обещаю лично найти каждого и наказать их по строгости и справедливости. Группировка «Хаос», вербующая агентов не только в Англии, бросила вызов всем нам. Будьте бдительны. Мы рассчитываем на вашу сознательность.

Тик. Так.

Тик.

Так.

Звуки меркли, оставляя лишь монотонное тиканье часов, и Скорпиус, слушавший их мучительное движение, бессмысленно смотрел в одну точку.

Гарри Поттер захотел открытой игры. Гарри Поттер хочет вызвать их на равный бой. Чушь. Он даже не догадывается, что самый главный врага его — не Хаос, не эта кучка тупоголовых фанатиков и отбросов общества. Нет. Его самым страшным врагом был Скорпиус. И Гарри Поттер сам дал ему карт бланш для дальнейших действий.

Потому что в руках Малфоя была его дочь. И если раньше у него были минутные сомнения или даже причины, чтобы не делать этого, он все равно понимал — хочешь уничтожить кого-нибудь, влейся в его жизнь. Стань её частью. А потом укради самое дорогое и заставь его наблюдать, как эта «драгоценность» медленно гибнет, обнажая пороки.

Как он там сказал?

— Зло не живуче? — про себя проговорил Скорпиус.

Что же, может он докажет ему обратное?

Ему снились беспорядочные тревожные сны, которых он никогда уже не помнил по утру. Лишь смутное ощущение чего-то неприятного, мерзкого оседало внутри него, и Скорпиус, всматриваясь в белый потолок, почти вынуждал себя кривить бледные губы в улыбке и уничтожать внутри себя смех.

Ему было смешно. Наблюдать за тем страхом, что поселился в обществе; слышать в каждой радиостанции упоминание «Хаоса» и натыкаться на громкие заголовки газет. Идиоты. Все они верили в то, что их вновь ожидала война, словно не догадываясь, что есть вещи по-настоящему страшнее. Когда твой враг не имеет лица и формы, трудно понять, с кем начать бороться. Потому-то их и ждет поражение, полный провал. Что бы они не сделали, как бы решительны и добродетельны не были их мотивы, невидимое уничтожит их быстрее, чем они определят их местоположение.

Проблема заключалась лишь в том, что невидимое могло уничтожить не только их, но и свое воплощение.

Хаос. Кем он был? Что это такое? Скорпиус никогда не думал об этом прежде — ему было неинтересно. Какая разница, как называется твоя тюрьма, если смысл тот же — и до Хаоса, и после он стоит на грани своей смерти, она дышит ему в затылок, и он чувствует ее мерзкие руки, которые обвивают его грудь.

Скорпиус не боялся смерти, он ее презирал. Потому что эта сука никогда не приходила вовремя и потому что он вечно вынужден был делать всю работу за нее — через скольких трупов он переступил за свою жизнь? Как много он убивал в прошлом?

— Удивительно, но ваши показатели уже в норме, хотя прошло всего два дня, — ворчал пожилой медик, склонившись над его медицинской книжкой. — Как будто вас только всю жизнь и тренировали, чтобы переносить темную магию, сэр.

Его скользкий взгляд вызывал улыбку, и Скорпиус действительно усмехнулся — не станет же он, в конце концов, объяснять этому идиоту, что он мог вытерпеть даже Круциатус.

— Я могу уйти наконец? — поинтересовался он, выразительно выгнув бровь. Ему надоело смотреть в этот белый потолок и бездействовать. Слишком многое еще нужно было понять, слишком многое предстояло ему проделать — каждая минута была драгоценна, и Малфой не мог позволить себе отлеживаться в этой больнице, где постоянно раздавались болезненные стоны и вскрики от кошмаров.

Жалкие, слабые, ничтожные. Именно такие люди окружали его, и Скорпиус начинал злиться — почему они не могли перетерпеть свою боль? Разве это так сложно: взять и просто переломать ей хребет, засунуть так далеко, что никто и никогда не докопается, не сможет?

— Боюсь, что не совсем. С вами желал поговорить Гарри Поттер, поэтому…

— Повестка на допрос? — хмыкнул Скорпиус. — Но меня уже допрашивали авроры.

— Но мистер Поттер не просто аврор.

У Скорпиуса от ярости на секунду свело челюсти, и он взглянул исподлобья на медика, вынуждая того опустить глаза.

— Трудно не согласиться, — процедил наконец он, сжав руку свою в кулак. Ну куда уж без Поттеров, да, Скорпиус? Проще избавиться от самой жизни, чем от того дерьма, что в ней есть.

И он покорно ждал. Сидел, свесив ноги с кровати, вцепившись оледеневшими пальцами в ее прутья, чувствуя, как холод пронизывал его кости. В этой общей больничной палате, в середине октября было так холодно, что это заставляло его даже скалится: неужели они мечтали, чтобы раненные погибли от переохлаждения?

Раненые метались по кроватям, они кричали отчаянно, и Скорпиус, пролежав две ночи, чувствовал себя так, словно никогда и не уезжал из Марселя. Темные улицы квартала, переполненные отборными шлюхами и убийцами воочию представали перед его глазами, и Малфой даже чувствовал странное, такое редкое для него чувство, как сожаление. Он скучал: скучал по набитым грязными людьми пабам, скучал по французской речи, которую он никогда не слушал. В этом шуме он растворялся, исчезал для глаз окружающих.

И тогда, окунаясь в самую глубь своей памяти, Скорпиус вспомнил заснеженный сад Малфой-мэнора. И теплые ореховые глаза своей матери. Которой, впрочем, с ним больше нет.

— Мистер Малфой?

Он не вздрогнул и не обернулся. Лишь сильнее впился пальцами в металл, оскалившись по-злому.

— Мистер Малфой, — повторил голос, и тогда он уже почувствовал прикосновение к своему плечу. Оскал пропал с уст моментально, и, подавив внутри себя жар ярости, он безразлично обернулся, видя перед собой Гарри Поттера, что взирал на него уставшими зелеными глазами.

— Пройдемте в отдельную комнату, нам нужно поговорить наедине.

Люди, видевшие их вместе, ошалело смотрели им вслед, что заставляло Скорпиуса с отвращением передергивать плечами. Они все мечтали хотя бы секунду постоять рядом с самим Гарри Поттером, а его выворачивало от одной только мысли о разговоре с ним. И, чтобы не забыться, чтобы не впасть в пучину лютой злобы, он вспоминал Рабастана и его наставления; вспоминал, с каким трудом взобрался на вершину, как слонялся по трущобам Берлина и как стал тем, кем он был. Никакая ярость не была сильнее его мести, поэтому он и держал себя в руках; поэтому прятал свою злобу.

— У меня есть к вам пару вопросов, — буднично начал он, заведя его в отдельную вип-палату. Внутри было большое роскошное пространство, и Скорпиуса опять передернуло.

Мир в богатстве, роскоши не открылся для него даже тогда, когда он стал главной новостью Англии. Он навеки брошенный. Безликий. Тот, у которого нет ни имени, ни дома, ни лица.

— Так как вы теперь один из главных фигурантов дела, мне нужно больше узнать о вас, — взгляд зеленых глаз прошелся по нему, словно выворачивая его душу наизнанку.

Какая ирония, души-то у него не было.

— Присаживайтесь, не стойте. Нам предстоит долгий разговор.

Скорпиус лишь хмыкнул, кивнув головой, и, сев на кровать, застеленную бархатным покрывалом, уставился упрямо и даже как-то по-злому на мистера Поттера, который, придвинув стул к кровати, сел напротив него, держа в руках какие-то бумаги.

— Разве я не потерпевший? — мрачно осведомился Скорпиус, не отрывая глаз.

— Какова причина, по которой на вас могли напасть? — поправив очки на переносице, довольно дружелюбно начал Поттер. — Кто же мог захотеть вас убить?

— С учетом, как здесь относятся к бывшим, как минимум, у половины Лондона был мотив, — смакуя слово «бывшие», бросил Скорпиус, холодно улыбнувшись. — Или я не прав?

Но он молчал, внимательно наблюдая за лицом Скорпиуса, и в какой-то момент, ему показалось, словно Гарри Поттер с головой ушел в свои думы… в свои воспоминания. И глядя на Скорпиуса, он видел не его, нет. Он видел его отца, чьей копией Скорпиус и был.

И это заставило его с силой сжать челюсти. Его губы едва затряслись от ярости, от ненависти, от отвращения. Было бы странно, если бы Скорпиуса не ненавидел Гарри Поттер, и это ему было прекрасно понятно.

— Как сложилась ваша жизнь за границей? Возможно ли, что вы нажили себе врагов там?

— Как сложилась моя жизнь? — бровь его взлетела вверх, а тонкие губы выгнулись в оскал. — Через год после депортации моя мать умерла, и я остался один. Слонялся по трущобам, связался с компанией беспризорников. И никогда не держал в руках свою палочку, — ударив рукой о кровать Скорпиус почти расхохотался. — Потом меня отловила комиссия по несовершеннолетним, упекла в приют для волшебников. Уже оттуда меня перенаправили в Дурмстранг, правда, только в пятнадцать лет. А дальше, все как у всех: закончил школу, не смог понять, каков мой путь, поэтому уехал во Францию, так сказать, на родину предков. Там и обосновался. Конец истории, мистер Поттер. Я удовлетворил ваше любопытство?

— А что по поводу вашего опекуна? — перелистнув страницы какой-то папки, мистер Поттер при этом не отрывал от него глаз.

— О, вы уже направили запрос во Францию? — Скорпиус усмехнулся сильнее. — Довольно продуманно, ничего не скажешь… мой опекун Дафна Нотт, сестра матери.

— Что ж, в таком случае, почему же вы попали в приют? Как так получилось, что сестра вашей матери не забрала вас сразу, а лишь через некоторое время?

Склонив голову, Малфой сделал вид, словно задумался. А потом, положив свои руки на колени, довольно небрежно сказал:

— Ну потому что до приюта ей никто не обещал выплачивать за меня. А как только я стал числиться сиротой, моему опекуну автоматически должны были переводиться деньги. Система в Германии более жалостлива по отношению к обездоленным.

Улыбнувшись, Гарри Поттер резко закрыл папку, и, кивнув ему головой, как-то неестественно дружелюбно поглядел на него. Скорпиус не верил мистеру Поттеру и не верил тем его эмоциям, что он показывал. Потому что слишком хорошо понимал: главным аврорам становятся не за умение нравится окружающим, а за профессионализм. Во всяком случае, так должно было быть.

— Интересно, — протянул Гарри Поттер, на секунду отвернувшись. — Сирота, слонявшийся по трущобам Берлина, попадает в приют и резко обретает опекуна. Потом без проблем поступает Дурмстранг… трудность лишь в том, что хоть может и к обездоленным в Германии и более жалостливое отношение, но… таким детям не дают место в обществе. Их не принимают в обычные классы. Быть в приюте там, все равно что навеки получить клеймо, — зеленые глаза впились в него с особой жесткостью, обнажая лютый холод. От дружелюбия не осталось даже пыли. — Вы не могли учиться в обычном классе. Вы были в коррекционном.

— Какое это имеет отношение к делу? — выгнув бровь, спросил Скорпиус. — Какая разница, в каком классе я учился?

— Вы учились в коррекционном классе, как и полагается любой сироте в системе Германии, — продолжил он, словно не слыша его вопроса. — Но на последнем курсе вас резко перевели в обычный класс, а вся информация о вашей успеваемости и поведении до последнего класса словно куда-то пропала.

Его взгляд, на секунду утонувший в раздумьях, вновь принял окрас реальности. И, когда Гарри Поттер посмотрел на него прямо, Скорпиус больше не улыбался.

— Кто вы такой, мистер Малфой? И зачем же вы вернулись в Англию?

«Чтобы убить вас», — хотелось сказать ему. Но Скорпиус промолчал. И потом, расхохотавшись, он откинул руки назад, упираясь ими в матрас.

— Я вернулся к себе домой. Это запрещено? И вообще, мне кажется, что то, что вы делаете, не совсем законно: вы не можете допрашивать меня, когда я не являюсь подозреваемым. Впредь, я буду отвечать вам лишь на вопросы, касательно самого дела, а не моей личной жизни.

Резко встав с места, Скорпиус шутливо поклонился ему и резко направился к выходу, тут же перестав улыбаться. Какой же ублюдок… и как только он прознал про коррекционный класс? Ведь документов о его зачислении туда не могло остаться… Малфой сам позаботился об этом.

Неужели он успел с кем-то переговорить… и как многое тогда ему известно о его жизни в ту пору?

— Мистер Малфой, — голос Гарри Поттера заставил его опять остановиться и нервно оскалиться. Повернув голову вполоборота, Малфой не собирался смотреть в его лицо. — Не причиняйте боль моей дочери. Она достаточно настрадалась.

Скорпиус неслышно рассмеялся. Смех, не издавая ни звука, срывался с его губ, разбиваясь о кафель, и его всего трясло. А он? Он недостаточно настрадался?

Право, Скорпиус не хотел этого делать. Его вынудили. Его заставили. Его приволокли и ткнули носом в Лили Поттер, словно провоцируя. Несчастная, бедная, настрадавшаяся… а видел ли ее отец, какой внутри его дочери мрак? И насколько отчаянна она?

Что ж, это определенно было забавно — почему бы его дочери не выпустить наружу то, что она так старательно прятала… то, что разрушит ее жизнь до основания, а значит, и его.

«Хотя, впрочем, может как раз она и станет счастливее?», — меланхолично подумал он, резко двинувшись вперед. И чем больше он думал над всей этой ситуацией, тем сильнее и явственнее ему хотелось начать хохотать. Так было всегда: всякий раз, когда он ломал человеческие судьбы, ему хотелось смеяться, а где-то внутри просыпалась неукротимая жажда — ему было мало. Сколько бы людей он уничтожил, его ненасытность лишь росла, зрела, превращаясь в огромный камень.

Однажды этот камень станет его гибелью. Только вот перед этим он еще успеет вдоль насмеяться.

Цокнув, Скорпиус на секунду обернулся, заметив вышедшего вслед за ним мистера Поттера. Он, было видно, хотел уже завернуть на соседний лестничный пролет и исчезнуть за бесчисленными белыми дверьми, но, поймав взгляд Малфоя, опять посмотрел на него этим серьезным, уничижительным взглядом.

Скорпиус скалился, скалился, скалился в ответ. А потом, наигранно поклонившись, в секунду исчез в синем дыме, в момент оказавшись перед своей квартиркой в трущобах Косой-аллеи.

В его голове зрели мысли, они, наседая на него, заставляли его бессмысленно озираться по сторонам. Он хотел понять, кто именно вел за ним охоту, и хотел удостовериться, что еще никому не стало известно, какую именно игру он ведет.

Право, если бы Хаос узнал обо всем, это было бы проблемой. А проблемы ему были не нужны.

— Блядская Англия, — со злобой подумал он, толкнув ногой валявшийся на полу стул. — Ничего не утаить.

Его все напрягало: Гарри Поттер, норовивший пролезть в его жизни, Михель, который очевидно что-то знал, а также… сам его план. И чем сильнее он думал, тем все тяжелее было устоять на ногах; тем менее явственными становились его мысли. Скорпиус падал. И, вытащив из кармана своего черный перстень, он натянул его на палец, видя, как искажаются предметы перед глазами и как на горизонте начинает маячить беломраморный дом, покошенный и изможденный бесконечными бурями и непогодой.

Малфой-мэнор, величественный и претенциозный, стоял на откосе скалы, и обрыв, находившийся чуть поодаль редеющего леса, был столь высок, что по легенде ни одного маггла через него не пропускали волшебные обитатели. Этот дом пропах смертью и горем, и Скорпиус знал, однажды Гарри Поттер обязательно наведается сюда. Дом был слишком манящей фигурой в жизни Малфоя.

Тяжело вздохнув, он быстрым шагом распахнул скрипучую могучую дверь и, сбивая по пути своего затхлый воздух, открыл дверь в полу и начал спускаться вниз, по заплесневевшим, сырым ступенькам, которые опасливо прогибались под весом его ног.

Это были подземелья. Самые обычные подземелья, где в лучшие годы хранили вины в бочках, да всякий ненужный хлам. Подземелья были в каждой волшебной усадьбе, и многие из них были связаны между собой, но самым важным и самым главным было то, что именно эти старинные подземелья, неизвестные никому, кроме наследников великий родов, связывали под собой всю подземную часть Лондона и вели в каждый из его закутков, даже в самый отделанный.

Он смотрел на вырытые ходы, спрятав руки в карманы, и, скалясь, лишь покачивал головой, вдыхая сырой воздух. Здесь никого не было. Тишина всегда была его лучшим другом, а сейчас, после нескольких дней стенаний больных и постоянных разговоров с аврорами, он нуждался в ней как никогда.

Потому что теперь ему нужно было действовать. Больше медлить было совершенно нельзя. Скорпиус оскалился еще сильнее, натягивая свои губы до неприятного покалывания — потому что начнет он с крысы, что завелась в его рядах. И он раздавит ее с особой любовью, право.

Темный дым опять его уносил, и вот он стоял возле переполненного шлюхами притона, яркая вывеска которого была окрашена в ядовитый алый цвет. Веселый, отчаянный смех раздражал его натянутые нервы, и, когда он вошел внутрь, почувствовав запах амброзии и блевотины, Скорпиус почти сморщился. В секунду его окружила парочка разукрашенных девиц: их неественно бледные лица, выбеленные побелкой, кривились в притворной радости и участии, а их цепкие пальцы с длинными ногтями, с таким упорством впивались в его руку, что непременно бы оставили следы.

Их лица двоились, запах сильно ударял в мозг, и Скорпиус ощущал, как тяжело ему все еще было стоять на ногах, и как суматоха вокруг буквально обессиливала его, поэтому, рыкнув, он тряхнул со всей силой руки, и, зацепившись взглядом за самую настырную, бросил злобно:

— Свали.

Он знал, что глаза его, стальные и бездушные, при переполненностью злобой становились почти чудовищными, вселяя в окружающих страх.

Он всегда видел перед собой страх. Страх, боль, боль, страх. И, видя, как потухает побеленное лицо, как опускаются уголки губ, а глаза, распахиваются, Скорпиус угрожающе придвинул свое лицо, внимательным взором взирая на шлюху.

Страх.

Боль.

Грудь женщины взметнулась вверх, а потом, нервным движением отпрянув от него, она покорно пропустила его вперед, избегая возможности смотреть напрямую.

Зубы Малфоя скрежетнули, и, оправив помятый рукав мантии, он медленным, уверенным шагом пошел наверх, преодолевая ступеньку за ступенькой, смакуя каждое мгновение своего возвышения, отсчитывая секунды до своего неизбежного падения.

Какая блядская ирония. Всю свою жизнь он слонялся по трущобам, в самом низу, в том обществе, которое закрывают ширмой от глаз детей и обеспеченных людей; люди, сидевшие в этом притоне, запах блевотины, грязи, сырости, безнадеги — это все было с ним. Но почему же, почему он все это так презирал? И отчего в нем бурлила такая злоба по отношению к выигрышем? Не из-за того ли, что они заняли его место?

Когда он вступал в Хаос, он знал, что подписывает договор со смертью. Он смотрел ей в глаза так же прямо, как смотрел в глаза Рабастана, когда тот направлял на него палочку и от боли в его теле ломались суставы. Так неужели кто-то все еще считал, что его можно уничтожить? Кто был тем идиотом, что решил потягаться с ним, с тем, кто и был по своей натуре самым настоящим хаосом?

— Ну, крошка, не налягай, вся ночь впереди!

Голос Михеля, как всегда резвый и веселый, был слышен даже сквозь наглухо запечатанную дверь. И, когда Малфой неслышно вскрыл дверь, немного приоткрыв, он видел, как он, опрокидывая голову, впивался губами в стекло черной бутылки, и вино, стекавшее по его подбородку, красными пятнами оставалось на бело-серой рубашке.

Рядом с ним сидела не первой свежести шлюха, и, облизывая свои опухшие губы, она давилась таким же сумасшедшим смехом, похотливо смотря то на бутылку, то на его полурасстегнутую рубашку. Какая жалость была прерывать такую идиллию.

Впрочем, было ли ему до этого хоть какое-то дело?

Яркая вспышка озарила комнату, опрокинув голубков на пол, и женщина, гортанно закричав, явно пыталась подняться на ноги. Тщетно. Белый дым, осевший в комнате, делал все вокруг нечетким, непонятным, и в то мгновение, когда Скорпиус настигал их, он чувствовал, как в комнате этой кроме дыма распространяется страх.

Женщина кричала, словно не в себе, и среди этого крика едва ли можно было различить удивленный возглас Михеля, который, постанывая, явно пытался нащупать палочку и рассеять дым.

Скорпиус шел медленно, потому что хищник, даже самый молодой, никогда не нападал быстро: он ждал. Того момента, когда страх переполнит их легкие и когда мысль о побеге померкнет, оставив после себя груду разочарования.

Первой, на кого он наткнулся, была обездоленная, несчастная шлюха, которая завизжала еще яростнее, когда он наматывал ее редкие темно-рыжие волосы на кулак, слегка приподнимая голову. А потом, подняв ее еще сильнее, он с силой ударил о пол, срывая с губ ее болезненный, последний стон.

— Кто здесь?! — закричал Михель, явно смекнув, что к чему. И, поняв, что подружка его в отключке, забеспокоился сильнее.

— Не люблю, когда кричат, — медленно протянул Скорпиус, настигая уже его. — Раздражает.

— Скорпиус?.. — прошептал Михель осипшим голосом, и в ту же секунду Малфой схватил его за отворот рубашки, приблизив перепуганное лико к своему, такому безжалостному и обозленному.

— Давно не виделись, Михель.

Натянутые бледные губы напоминали оскал, и он, склонив голову, внимательно наблюдал за каждой сменявшейся на его лице эмоции, всматриваясь в саму бездну.

Михель боялась. Какая жалость.

Не потому ли он так покорно спустился следом за Малфоем, отдал ключ на стойку и просипел забитым голосом об утечке магии, произошедшей в его номере. Он весь был сгустком страха, следовавшим за Малфоем по пятам, даже не мечтая сбежать, зная, что бессмысленно, глупо и безнадежно, потому что никому еще не удавалось от него сбежать.

Они шли в полном молчании, и когда Скорпиус наконец завернул в свой дом, то заметил, с каким содроганием смотрел обычно беззаботный Михель на двери его дома. Даже сквозь темноту, висевшей в комнате, можно было нащупать, ощутить, впитать в себя все его гребаное отчаяние, которое выдавало его даже больше, чем любое признание.

— Кто мы, Михель? — холодно спросил Скорпиус, стоя к нему спиной. Темнота была непроницаемой, зловещей и полной. И она была ему по вкусу.

— Мы? — переспросил Михель, и в голосе его послышался сип. Через секунду тяжелый кашель нарушил созидание Малфоя, и он слегка повернул голову в сторону, вслушиваясь, как легкие его соратника крошатся. — Мы — Хаос.

— И что же делает Хаос с теми, кто его предал?

Михель осекся, когда Скорпиус наконец обернулся и посмотрел на него. Плохое зрение в сочетании с темнотой не давали ему возможности вглядеться в лицо, но Малфой всегда рассчитывал скорее на инстинкты, чем на свои ощущения.

Шаг.

Малфой вглядывался в темноту, замечая лишь силуэт, лицо неизбежно ускользало от него.

Второй.

Он видел, как дернулась рука Михель за палочкой, но тут же остановилась, словно напоминая себе, кто именно стоит перед ним. Право, кто как не Михель знал, сколь силен был Скорпиус, сколь безжалостен он был и как беспощадно уничтожал любую попытку к сопротивлению.

Третий.

— Я не предавал Хаос! — вскричал он яростно, задохнувшись от кашля, который разрывал его изнутри.

— Да, — протянул медленно Малфой, презрительно приподняв брови. — Но ты предал меня.

Михель хмыкнул, и в ту секунду, когда яркий свет заволок комнату, Скорпиус видел, какой ненавистью покрылось его лицо — ненависть лежала на нем то ли толстым слоем, то ли тяжелым грузом, придавливавшим вниз.

— Тебе не жить, — мрачно заметил Скорпиус, безразлично смотря на груду костей распластавшихся на полу и на полубезумный взгляд, что смотрел прямо на него. — Я тебя уничтожу.

Михель хохотал, и по губам его стекала тонкая струйка крови, делая вид его совсем уж сумасшедшим.

— А ты попробуй доживи до моего конца, Скорпи.

Не выдержав, Малфой, сжал плотно губы, и, наступив башмаком ему на шею, слегка склонил голову набок, боясь от ярости своей уничтожить его прямо здесь.

— Смерть — это дар, — холодно бросил он, сильнее надавливая на шею. — Попробуй заслужи его, ублюдок.

Взмахнув палочкой, Скорпиус пронзил его Круциатусом, наблюдая, как от боли то бледнело, то краснело его полное лицо. Обвисшие щеки напоминали груду ненужной ткани, и все омерзение, что испытывал Малфой к этому человеку, новой волной затрепетало внутри.

Он мучал его. Терзал на протяжении получаса, а потом, истерзанного и уморенного, в полусознательном состоянии, перенес прямо в Малфой-мэнор. Его дом был тюрьмой, защищенной всевозможными чарами, и ни одна душа не смогла бы зайти сюда без его позволения.

Дом слушался только Малфоя. А он, так уж вышло, был единственным жившим наследником на этой безотрадной земле.

И это, право, веселило.

— Я не прощаюсь, Михель, — холодно прошептал он, присев на корточки возле него. Бывший соратник метался по земле, словно в горячке, и вряд ли понимал, что к чему. — К сожалению, у меня есть еще одно неотложное дело. Какая жалость, не так ли, что нас прерывают на самом интересном, м?

Безразлично понаблюдав за его стенаниями еще с минуту, Скорпиус спокойно поднялся, накинул на плечи черное пальто и, поднявшись наконец наверх, с педантичной точностью вымыл с рук своих кровь. Он весь пропах ей полностью, и этот терпкий воздух, проникая в легкие, заставлял его морщиться.

Ему нужно было выглядеть как можно более лучше. Солиднее. Правильнее.

Потому что заявляться к дочке немецкого дипломата… было довольно опасно. С учетом, что дом наверняка сторожат репортеры и прочая шелуха, вечно мешавшая ему и срывавшая его планы.

Он не хотел ее видеть. Ему не нужно было искать встреч с Марлен, сразу после выпуска он оборвал всякую связь с ней, а сейчас… стоял возле ее богатого особняка и мрачно вглядывался в горящие окна.

Богатая, лицемерная сука. Как же он ненавидел ее, как же сильно злость затуманивала его разум от одной лишь мысли о прошлом. Скорпиус Малфой всегда помнил тех, кто унижал его, кто пытался вытравить из него его гордость, и Марлен Дитрих прошлась по ней лучше всех. Увереннее и благополучнее.

— Доложите мисс Дитрих обо мне, — холодно бросил Скорпиус, подойдя к сторожке возле главного входа. Весь ее дом напоминал хорошо украшенную, извращенную тюрьму, и при мысли, что именно здесь рос… тот мальчик, Малфоя словно подташнивало.

— Она не может принять вас, мистер… — слуга вопросительно взглянула на него, и в его взгляде проскользнуло такое высокомерие, что Малфой хмыкнул.

— Пойдите вновь и скажите, — уверенно бросил Скорпиус, сделав шаг вперед. Лицо его стало угрожающе непроницательным, и бровь мужчины выгнулась вверх, выражая все большее презрение. — Будет самоубийством не пустить меня сейчас.

— Я вызову авроров, — воскликнул слуга. — Этот дом под особым наб…

— Довольно, Гросс, — молвил холодный женский голос, и слуга, оробев и обернувшись, резко выпрямился, отдавая поклон своей хозяйки. — Его это не убедит покинуть мой дом.

Она стояла на мраморных ступеньках и с лукавой усмешкой наблюдала за Малфоем, и губы ее, алые, кровавые, кривились в злобной, ядовитой ухмылкой.

Ничего, совершенно ничего не изменилось с тех пор.

— Какая ирония, — цокнула она, словно в повреждение, и спустилась на пару ступенек вниз, чтобы быть ближе к нему. — Что тогда, что сейчас между нами колючая, узорчатая ограда. Ты так и не дорос до моего уровня, Малфой.

Ее четкая немецкая речь вызывала в нем чувство отвращения, и Малфой, право, где-то внутри осознавал, что смотреть на нее и держать себя в руках намного тяжелее, чем даже держаться рядом с Поттером. Потому что у того были хоть какие-то понятия, когда как у женщины, смотрящей на него искрившимися, такими холодными голубыми глазами, не было ничего.

— Отпетая идиотка, — бросил Малфой на английском. — Понимаешь хоть, с кем играешь?

Улыбка Марлен стала еще шире, а в глазах ее зажегся огонек предвкушения. Ей определенно нравилась его угроза, его сила, его безжалостность в глазах.

— Попробуй достань. Ограда магически за…

Она не успела договорить. Осеклась прямо на середине слова, чуть ли не с восхищением наблюдая за каждым его движением. А Скорпиус просто шел, ровно, целенаправленно, к ограде, и, схватившись за ее прутья, сжал с силой, скрежетнув зубами. Ограда загорелась ярким пламенем, и он чувствовал боль, такую адскую, что пришлось до крови прикусить губу, дабы не закричать.

Эта боль была ничем для человека, которого только и готовили, что к смерти. Жалкая охранная магия… Скорпиус мог пережить недельную пытку Круциатусом, что уж говорить об этом?

Он чувствовал, как от перенапряжения болели его глаза, чувствовал, как по подбородку стекает тонкая-тонкая струйка крови. Своих рук он уже и вовсе не ощущал, и сквозь яркий свет, что освещал все вокруг, Скорпиус видел лишь переполненный детским восторгом и вожделением взгляд Марлен Дитрих.

Таким взглядом она смотрела на него всегда. Намеренно идя с ним на любые разборки. Гребаная психопатка… она наслаждалась человеческими страданиями, а ему было просто плевать.

— Ты все такой же, — прошептала она, спустившись наконец со ступеней и поравнявшись с ним. Ее холодные, бледные пальцы коснулись раскаленного металла, и яркий свет тотчас исчез.

Скорпиус выдохнул рвано, непроизвольно отпрянув назад, и, стерев ладонью кровь с подбородка, он внимательно вглядывался в ее лицо.

— Мне не хватало наш забав, — сладко протянула Марлен, хищно оскалившись.

— Больная, — качнув головой только лишь и сказал Малфой. — Не боишься быть на их месте?

— М, — протянула Марлен, покачав отрицательно головой, ехидно усмехнувшись. — Мой папочка всегда меня вытащит. Из любого дерьма… знаешь, как ты ему не нравился? Дорого же мне стоило тебя содержать.

Не выдержав, Скорпиус расхохотался в голос, с нечеловеческим отвращением вглядываясь в лицо напротив, такое уверенное, такое противное… и такое избалованное.

— Послушай, Дитрих, — наконец холодно сказал он, подойдя в плотную к ограде и подцепив своим пальцем ее подбородок, вынуждая посмотреть Марлен прямо ему в глаза. — Скажешь еще хоть что-нибудь Поттеру о моем прошлом, и ты взмолишь меня о смерти. Никакой папочка не сможет помочь тебе в этот раз — я убью его первым.

Ее алые губы сложились в удивленное «о», а в глазах заискрились искры веселья.

— Или ты думала, — продолжал он, слегка опустив голову, так, чтобы холодная решетка упиралась ему в кожу, а до ее лица оставались считанные сантиметры. — Что я не узнаю, кто настучал Поттеру обо мне?

Он видел, как потемнели ее глаза и как она со сладостным предвкушением глядела на него, опять и опять ввязывая его в свои манипулятивные игры подростка. Дитрих просто было невдомек, что это не она с ним играла — это он позволял ей играть с ним.

— Мама!

Веселый мальчишеский голос разорвал пустоту, и Скорпиус почувствовал, словно все его тело окаменело. Воздух пропал за мгновение, а рука его безжизненно опустилась, освобождая лицо Марлен от своих оков.

Скорпиус метался. Вернее, метался внутри него загнанный в угол зверь, и когда он поднял глаза, замечая на парадных ступеньках обеспокоенного ребенка, что с ужасом взирал на свою мать и на него, Малфой ощутил, как дернулся его лицевой нервы.

Мальчишка был копией его. Нет. Это словно и был Скорпиус, тот самый беззаботный мальчик семи лет.

— Зайди в дом, Карл, — яростно воскликнула Марден, то ли боясь за сына, то ли раздражаясь от того, что он их прервал. — Немедленно!

Стоять здесь и смотреть на него сквозь ограду было пыткой. Нечеловеческой, злой пыткой. И видеть, с какой дьявольской радостью на него взирают глаза Марлен, как она уписывается теми эмоциями, что всколыхнули в нем… он не мог дать ей такую роскошь. Просто не мог.

— Я предупредил, — ледяным тоном сказал Малфой, а потом резко трансгрессировал, не став даже слушать ее слова.

Он зашел в Малфой-мэнор по наитию. Его попросту не должно было быть здесь, Малфой должен был сидеть в своей комнате на окраине Косой-аллеи. Но что-то принесло его сюда, к старинному изваянию, которое разрушалось под тяжестью времени.

Мысли тяжелым грузом оседали внутри черепной коробки, и, не выдержав, он опустился на ступени небольшой беседки, стоявшей совсем недалеко от входа.

Когда он выпускался из школы, то уже знал о существовании этого ребенка. Он знал об этом мальчике, а потом велел себя забыть. Потому что Марлен… эта избалованная дура, ему бы и в голову не пришло, зачем именно она так упорно и так самозабвенно заставляла его с ней трахаться в пустых классах, зачем так искала с ним ночные встречи…

Этой дуре просто нужен был сын. Чистокровное порождение ее величия, ребенок с идеально правильной по немецким стандартам внешностью. Ребенок, у которого была бы такая же отбитая родословная, как и у нее самой.

Потому что остальное ей наскучило. Все остальное она могла бы заполучить и просто так.

«Сука», — почти прошептал он, с силой сжав волосы на своей голове, впиваясь пальцами в кожу. Как же сильно он ее ненавидел.

Хруст ветки вынудил его резко выпрямиться и вперить взгляд вперед. Почти возле входной двери, в шагах десяти от нее, стояла Лили Поттер, смотря на него таким странным, нечитаемым взглядом, что Малфой невольно хмыкнул.

— Какая встреча, вы пришли меня навестить, мисс Поттер?

Он вкладывал в свой голос хоть какие-то эмоции, а мысли его были далеки.

Он не слышал ее. Не видел. И даже не пытался завязать разговор. Малфой просто отвечал ей на автомате, щелкая крышкой зажигалки, которую достал из кармана. И когда терпеть было уже совсем невыносимо, он наконец посмотрел на нее и бросил прямо:

— Зачем вы пришли? Хотите позлить своего папочку?

Улыбка сама по себе проскользнула по губам, когда он вдруг вспомнил слова Поттера.

«Мистер Поттер, посмотрите, — с дьявольской ухмылкой думал он, — это не я трогаю вашу дочь. Она сама пришла ко мне».

— Может, вы мне интересны сами по себе, — холодно ответила Лили, неловко поднявшись на ступеньку выше. Было очевидно, что вся она дрожит и боится, но что-то вынуждало ее делать первый шаг. — Вы удивительный человек.

Скорпиус хмыкнул. Дочке героя хотелось поиграть и привлечь внимание загруженного папочки… разве он мог отказать ей в помощи?

Поднявшись, он внимательно поглядел на Лили, не видя в ее лице ни тени интереса. Даже если он и интересовал ее, как мужчина, это чувство было запрятано очень далеко. Очень.

— Тебе нравится хаос? — безразлично бросил Скорпиус, намеренно перейдя на «ты». И ему нравилось, как безразлично пожала она плечами, как меланхолия полностью пронзала ее взгляд.

Лили Поттер было насрать на все, что ее окружало. Она была такой же отбитой, как и он.

— Мне нравишься ты, — холодно ответила она, и ничто, ничто в ее голосе не говорило о симпатии.

— Нравлюсь, значит? — почти рассмеялся он, облизнув губу. — Тогда почему же ты дрожишь?

Он подошел к ней ближе, положил свою руку на талию, придвигая еще ближе к себе. В глазах Лили Поттер промелькнул ужас, а ее руки мелко задрожали. Она боялась. Боялась. Боялась. И между тем даже не старалась сделать шаг назад, словно вынуждая себя быть рядом с ним.

Лили молчала. А потом, посмотрев на него прямо, без тени отвращения или ужаса сказала:

— От тебя пахнет кровью.

«Хорошо, что не твоей или твоей семьи, да?», — лукаво подумал он.

не он ко мне, а я к нему —

во тьму, во тьму, во тьму.

— Анна Андреевна Ахматова

* * *

Тяжело. Тяжело. Тяжело.

Лили вздохнула, распахнув глаза, скомкав пальцами твердую ткань юбки. Тяжело. Как же, черт возьми, тяжело ей было просто сидеть сейчас и смотреть, смотреть, впиваясь в лица окружающих, словно мечтая выудить из них все то, что они с таким успехом пытались скрыть от нее.

— Как мы рады, что ты наконец посетила нашу встречу, Лили.

«Лицемеры», — скрежетнув зубами, почти выплюнула Лили, но внешне, внешне-то даже не дернулась. Какая-то дикая безысходность одолела ее в одночасье, и все, что слышала Лили — это свое тяжелое, сбивчивое дыхание, которое обрывалось при любой попытке открыть рот и сказать хоть что-то.

Все повторялось. Она опять сидела в окружении своих красавиц кузин, которые ворковали и весело усмехались, обсуждая новые свершения в своих жизнях. А потом их ядовитый взгляд скользил по фигуре Лили, впивался в ее бледное, болезненное лицо, и улыбки их становились почти сочувственными.

Такими, от которых Лили мутило на месте.

— У одной моей знакомой тоже умер недавно муж, — зевнув, заметила Доминик, — но она довольно быстро пришла в себя и вот уже крутит шашни со своим коллегой из центра.

— В конце концов, из-за сорвавшейся свадьбы нельзя ставить крест на своей жизни, Лили, — поддакивала Люси, нервно моргнув. — Ты выглядишь так, словно вот-вот сломаешься. Твоя мама и бабушка очень переживают.

«Сломаюсь? — мрачно подумала Лили, бесцветно глядя на нее в ответ. — А во мне есть еще чему ломаться?».

И стало так смешно, что Лили почувствовала, как всего на мгновение губы ее изогнулись и как легкие отчаянно загудели под напором сдерживаемого, лихого смеха. Да. Ей хотелось смеяться. Хохотать во все горло, стирая к чертям свои связки, — так хотя бы можно было лишь на секунду поверить, что она действительно живет, а не сидит здесь, мучительно умирая под взглядом столь неискренних глаз.

Под взглядом Розы Уизли, что смотрела на нее с плохо спрятанной дикой злобой и такой болью в глазах, словно это не Лили, а она потеряла жениха. Хотя? Правильно. Балдер и был ее женихом. Лили просто выкрала его, опутала своими сетями, а потом сама пала рабой своей собственной прихоти.

Дура.

Почему ей всегда так не везло? И почему ей так давно хотелось вывернуть наизнанку всю свою боль и горечь? Что бы было, если изначально, еще в Хогвартсе, вместо того, чтобы унижаться от собственной зависти к своим лучшим родственникам, Лили бы просто попыталась жить как второстепенное лицо, таким, каким она и являлась?

Лили обычная. Самая-пресамая обычная: ни таланта, ни магии, ни даже интересной внешности — только лишь богатый папочка и громкая фамилия. Ей бы стать такой стервой, как и Марлен, и тогда, возможно, не она бы была той, кто унижается и уничтожается, а люди, которыми бы она себя окружила.

«Интересно… а Скорпиус… он тоже унижался перед ней?», — в горле резко пересохло, и Лили, нервно сглотнув, моргнула пару раз, понимая, что в который раз упала в свои мысли.

А потом ужас пробрал ее от кончиков пальцев до кончика носа, потому что стоило ей поднять голову, как она увидела Скорпиуса Малфоя, того самого, о ком имела неосторожность подумать в таком ключе. Это было странно — странно видеть такого человека в наполненном дружелюбием кафе. Он не подходил этому месту: длинный черный плащ скрывал его фигуру, а лицо, такое безэмоциональное, без улыбки, без малейшего намека на радость так и искрилось то ли отвращением, то ли внутренней злобой.

Они были похожи. Почему-то Лили нравилось думать об этом, словно выходило, что не она одна умирала где-то внутри и что не у нее одной жизнь пошла по наклонной прямой. И, зная теперь о нем чуточку больше, Лили начиналось казаться, что они схожи даже намного больше, чем казалось ей на первый взгляд.

Скорпиус был сиротой. Отец его умер еще до того, как они уехали, а мать… что ж, отчего-то Лили казалось, что с ней все тоже было не ладно, а значит, он был совсем один в этом мире, где неумение постоять за себя означало неминуемую гибель.

Проблема лишь в том, что даже не будучи сиротой, Лили казалось, что у нее не было ни семьи, ни близких: отсутствующий отец, гиперопекающая мать, которая на самом-то деле никогда и не видела свою дочь по-настоящему, и целая свора кузин да кузенов, которые были бликующим пятном перед ее глазами. Она была такой одинокой. Отличие лишь в одном: у Скорпиуса даже невооруженным взглядом была заметна сила и воля, он был опасным от того, что ни перед чем не остановится, а Лили… Лили-то? Сахарная принцеска в розовом платье с тугими косами. Только вот с годами платье стерлось на локтях и оборвался подол, а тугая коса становилась все тоньше от безжизненности волос.

А можно ли, можно ли было хоть что-то поменять?

— Что ты, Лили? — схватив ее за локоть, с удивлением протянула Мари-Виктуар, заметив, как поднялась она с места.

Поттер прошлась по белесым волосам кузины бесцветным взглядом, и губы ее лишь на мгновенье дрогнули в кривой улыбке.

Что она делает? Кажется, продолжает разрушать свою жизнь. Хотя?

Какое счастье, когда есть, что разрушить! Потому что у Лили уже несломанного ничего не было. Ей нужно было спасенье, а чтобы спастись нужно было прорвать эти оковы и сказать во всеуслышание:

«Я не любила Балдера. Мне не нужная была эта свадьба. Я ни в печали, ни в горе, ни в отчаянии. Я чертовски рада. И да, я отобрала его у Розы, слышите? Я, непримечательная, бесталанная, ничего не значащая, забрала его себе! А теперь смотрите, с какой легкостью, не прождав даже месяца, я нашла себе новую жертву. Ну, как вам такая Лили Поттер?»

Кривая улыбка висела на губах, когда она медленно шла к Скорпиусу, и сердце внутри нее металось в агонии. Потому что всё ее тело боялось делать эти шаги, разум подкидывал воспоминания с документами из картотеки, но сердце… ему так хотелось идти по этому тонкому лезвию ножа, ему так хотелось собственной погибели от чувств, ведь невозможно же, невозможно жить так, как она жила. Это и не жизнь вовсе, так, бессмысленное, серое существование, в котором только боль и смерть, смерть и боль.

Она вздрогнула лишь в тот момент, когда Скорпиус резко обернулся, перестав разглядывать вывешенное вдоль стены меню. Их взгляды встретились довольно неожиданно, и отчего-то у нее отчаянно затряслись поджилки, ведь взгляд у Скорпиуса был такой же, как всегда — холодный, беспощадный, мертвый. Такой взгляд был либо у утопленника, либо у убийцы, и идя к нему сейчас, наверное, она опять совершала ошибку. Какая ирония, что было уже плевать.

— Мисс Поттер? — холодно спросил он, и губы его на секунду скривились.

— Вы преследуете меня? — ляпнула она первое, что пришло в голову, и Малфой, выгнув вопросительно бровь, с минуты смотрел на нее, не моргая.

А потом холодный оскал исказил его лицо, делая его выражения еще более замороженным, нечитаемым.

— Могу ли я воспринимать это, как ваш положительный ответ на мои чувства? — гнула Лили, прибавив шаг, и в ту же секунду стоя уже почти рядом, впрочем, недостаточно. Она все еще слишком боялась его, и страх пронзал ее полностью.

— Чувства, — многозначительно и насмешливо протянул он, сделав последний, роковой шаг на встречу. — Мисс Поттер, чего же вы хотите? Единственные чувства, которые я вижу в вашем лице, это страх. Вы меня боитесь.

Он опять наклонил свое лицо, стирая личные границы в прах, опять и опять проворачивая то же самое, что и тогда, когда она заявилась к нему домой. Эта игра, которая началась еще в тот день, когда они впервые встретились в ее кабинете, и, черт бы побрал, не единственное ли живое это было в её жизни?

Сахарная принцесса с улыбкой на лице.

Дочь национального героя с плохими оценками.

Завистница, выкравшая счастье у своей сестры.

Кем же ты была все это время, Лили Поттер? Чего же ты так сильно ждала?

Все, чего желало ее сердце, — это низложения. Она хотела навсегда захлебнуться в своем образе и никогда больше не воскресать.

— Я хочу разрушить свою жизнь, — скрежетнув зубами, бросила она, схватившись тонкими пальцами за отворот плаща, так, словно это было последним ее спасением. Или… ей хотелось так думать? — Разрушить до основания, уничтожив все.

Скорпиус молчал, и, посмотрев поверх ее головы, едва заметно усмехнулся. Наверное, ему стало все очевидно, когда он увидел, как все ее кузины, а Лили была в это уверена, шокировано наблюдали за разразившейся картиной.

— А мне то что с вашей разрушенной жизни? Какой прок? Вам нравится играть, не так ли? Так вот мне тоже, мисс Поттер, я тоже обожаю игры, — холодно бросил он ей прямо в губы, а потом, смахнув ее ладони, схватил за руку и повел за собой, и она ощущала, как какое-то странное волнение липкими пальцами обвивало ее тело, вынуждая следовать по пятам, тенью.

— Что происходит? — перед ними резко и бесцеремонно вылезла Роза, которая, ошарашенно и с лютой злобой взглянула вначале на Лили, а потом на самого Скорпиуса.

— Вам ли не все равно? — холодно бросил Скорпиус, выгнув бровь. — Не люблю, когда стоят на моем пути.

— Лили! — обратилась Роза к самой кузине, прожигая ее взглядом, слово крича: «уйдешь с ним — и я расскажу об этом все. каждый узнает, какая ты на самом деле».

Но… какой была Лили?

— Да что за… — рявкнув, Скорпиус резко пошел вперед, толкнув плечом Розу, которая, испуганно взглянув на него из-под своих кукольных ресниц, прикрыла рот рукой.

Обернувшись, Лили видела, с каким странным выражением провожала их кузина, как глаза ее, ясно голубые, распахнулись словно в неверие. Чего уж там, Лили сама не верила тому, что происходило сейчас, она была куклой, попятам следовавшей за уверенно идущим Малфоем, и не могла даже сказать, что волнует ее так сильно: он сам или исключительно его действия.

— Я человек благородный, мисс Поттер, хотя по мне так и не скажешь, — остановившись, медленно протянул он. Ровная спина Скорпиуса была единственным реальным объектом в этом ирреальном мире страданий. — Поэтому я даю вам выбор, подумайте хорошенько, прежде чем ответить.

— Что же? — холодно и настороженно протянула Лили, пробуя свои слова на вкус. Отдавали они странным желанием, которое в момент опутало ее разум. Убого было то, что воскресало это желание словно из страха.

Он обернулся. Посмотрел на нее словно вскользь, оценивая то ли ее, то ли что-то позади себя. А потом, вздохнув, Малфой наконец полностью повернулся к ней лицом и впервые, кажется, в его дьявольском выражении проступила странная пустота.

— Я могу исполнить ваше желание. Но нужно ли оно вам, а? Если скажете «да», то для вас это будет концом — я не отступлю. Скажите «нет», и я оставлю вас, вот увидите, — оскал исказил его лицо лишь на мгновение, прежде чем он вальяжно протянул. — Когда не можете выбрать, говорите первое, что придет в голову…

— Да.

Скорпиус замолчал, внимательно и цепко посмотрев на нее исподлобья. Выражение лица его было как всегда жестким и слегка раздраженным, но теперь сквозь череду этих мнимых эмоций проступало элементарное непонимание. Что ж, стоило отдать должное, Лили тоже не понимала себя.

— Забавно, — холодно проговорил он, а потом, повернувшись в сторону, мрачно усмехнулся.

Нервно дернувшись, Лили тоже обернулась и увидела, как все ее кузины стояли с другой стороны витрины и глядели на разразившуюся картину с плохо скрываемым любопытством и шоком.

— Я приду завтра к вам после работы, — холодно бросил Скорпиус, спрятав ладони в карманы брюк. — Тогда и поговорим.

Кивнув на прощание головой, Скорпиус стремительно развернулся и направился куда-то вперед, оставляя ее в смятении и в странном отчаянье — ей хотелось, чтобы он забрал ее с собой, а не оставлял здесь под взглядами своих ненавистных родственников, готовых разорвать ее в любой момент.

Она ненавидела семейные встречи, ненавидела потому, что была абсолютно беспомощной против них… то ли дело Малфой, он, наверное, мог вытерпеть что угодно. Куда уж до него Лили? Не от того ли он так воротит от нее нос?

«Бездарная».

Лили вздрогнула, схватившись ладонью за голову, скрывая пальцы меж рыжими прядями.

«Пустое место. Серое пятно в моей жизни. Б-е-з-л-и-к-а-я».

И перед ней, словно живой, вновь возник Балдер. Он смотрел на нее пустым, тупым взглядом, выражающий крайнюю степень омерзения, на что ей так отчаянно хотелось крикнуть сорвавшимся голосом: «Ну же, вали нахер к своей Розе? Зачем ты тут стоишь?».

Но он не уходил. Не уходил и сейчас, и чем сильнее нарастало ее внутреннее напряжение, тем нервознее она водила рукой по волосам, то стягивая их в хвост, то распуская по плечам в безвольной попыткой хоть как-то прийти в себя.

— Лили! Эй, Лили!

Чужой и одновременно знакомый голос заставил ее вздрогнуть и резко убрать руку, в которой клочком лежали ее рыжие волосы. Лили вздрогнула еще сильнее, всматриваясь в них, чувствуя, как нарастает внутри нее паника, и, спрятав за пазуху свою руку, она резко обернулась и обескураженно поглядела на окликнувшего.

Каково же было ее удивление, когда она увидела перед собой своих братьев, Альбуса и Джеймса.

— Ну наконец вы пришли, — громко хлопнув дверью кафе, воскликнула Роза, поравнявшись с ними вместе. — Когда я отправила вам патронус, а?

— Мы сразу пришли, — холодно бросил Альбус, отмахнувшись от ее руки, которая и наровила схватить его за рукав рубашки. — Лили, все в порядке?

— А то Роза сказала нам, что к тебе пристает какой-то придурок, — встрял Джеймс, слегка нахмурившись.

Теперь они оба стояли почти вплотную к ней, и Лили чувствовала, как бессмысленно и нещадно бьется ее сердце, как в руке ее лежат огрубевшие пряди, которые почему-то было стыдно показывать, словно в подтверждение своей болезни, которая развивалась у нее слишком давно.

— Роза, как всегда, совсем ничего не понимает, — раздраженно, сквозь зубы процедила Лили, упрямо поглядев на свою кузину. — Учебники ты вызубрила, а жизни так и не увидела…

— Ну да, куда мне до тебя, — скрестив руки на груди, с ненавистью выплюнула она. — В моей жизни не было такого, чтобы в один день я лишилась свадьбы, жениха и своей любви, а уже на следующей нашла себе нового кабеля.

Лили не вздрогнула, даже не моргнула, прямым и уверенным взором глядя на кузину. Что хотела эта идиотка доказать? Чего конкретно ожидала? Неужто ей тоже хотелось отомстить Лили, разрушив ее репутацию правильной девочки, впавшей в горе… какая удивительная штука эта жизнь, кажется, иногда даже ее мнение может совпасть с мнением кузины.

— А тебе-то что? — высокомерно усмехнувшись, бросила Лили, сжимая в пальцах своих тонких клок волос. Ненависть пульсировала где-то в висках, а на кончике языка ощущалось странное чувство неудовлетворения — и почему, почему Малфой оставил ее здесь, а не взял с собой?

Цыкнув, она развернулась, не испытывая сил и желания оставаться рядом с ними, но не успела сделать и шага, как дорогу ей преградил Джеймс, а Альбус схватил за руку.

— Пойдем с нами, Лил-с, мы сейчас с папой встречаемся, — улыбнувшись, уверенно сказала Джеймс.

— И что это ты в руке держишь? — с легкой насмешкой вторил Альбус, подняв вверх ее плотно сжатую ладонь.

Сердце отбивало чечетку, и, скользнув нервным взглядом по раздраженной Розе, Лили попыталась выдернуть руку, чувствуя страх. Как… что… что они скажут, если узнают… увидят? «Я больная, больная, больная!», — с отчаяньем металась мысль в голове, и, сцепив зубы, она не выдержала и почти выкрикнула:

— Черт с вами, пошли.

Только когда брат наконец отпустил ее руку, а Роза осталась далеко позади, лишь тогда Лили выдохнула и незаметно положила руку в карман, освобождая безвольный клок волос. Она чувствовала себя преступницей, воришкой и лгуньей, которую почти поймали с поличным, и это чувство дикого азарта дробила ее внутренности — Лили опять окунулась в свою нервозность, словно в кокон, который стягивал ее, выжимая все соки.

— Но что это был за человек, о котором так беспокоится Роза? — нахмурившись, наконец поинтересовался Альбус, открывая перед ней дверь в ресторан.

Лили промолчала. Сверкнула глазами, слегка нахмурившись, и уверенно пошла вперед, в вип-комнату, испытывая чувство досады и тоски.

Она точно больная идиотка. Иначе зачем согласилась пойти и встретиться со своим отцом? Что скажет Лили ему после всего, что между ними случилось? И взгляд его… Гарри Поттер опять смотрел на нее так, словно она была диковинной игрушкой, которую стоит лелеять, но никогда, — слышите? — никогда не трогать.

Он смотрел на нее весь вечер. И хоть отец по-прежнему был наигранно удовлетворенным, она не могла избавиться от того беспокойства, с которым он так отчаянно глядел на нее. «И почему же братья так спокойны? Неужели, не чувствуют?!», — прикусывая губу, почти плакала внутри себя Лили, косо поглядывая на Джеймса и Альбуса.

Любимчики. Лучшие. Первые. Успешные. Что Джеймс, что Альбус — оба смогли реализоваться по жизни и добиться высот… даже в любви им и то больше повезло, чем сахарной принцессе, так где же здесь хотя бы зачатки справедливость? Почему в своей семье уродом была только Лили?

— Где же вы нашли сестру? — наконец спросил отец, повернувшись на мгновение в ее сторону. — В течение последних дней, как бы я ни пытался, мне не удавалось перехватить Лили.

Она вздрогнула, робко посмотрев на него из-под челки, чувствуя себя нашкодившим ребенком. А внутри — страх, что он разочаруется, что обозлится, что накажет ее. Самое страшное в этой жизни было презрение отца. Поэтому-то, она никогда-никогда не контактировала с ним, поэтому-то, так отчаянно избегала его общества.

— Да вот, странное дело, — начал Джеймс, лениво почесав затылок. — Ухажер у нашей принцессы появился…

— И Розе он очень не понравился, из-за чего она отправила мне патронус с просьбой прийти к ним, — лениво продолжал Альбус, подперев рукой щеку.

— А я как раз с Альбусом шел, вот мы вместе и оказались там.

Лили видела, как всего на секунду рука Гарри Поттера сжалась в кулак и как взгляд его с отчаянной быстротой поглядел на нее почти в упор. В его устрашающем молчании было слишком много чувств, и она хотела схватиться руками за голову и упасть прямо на паркет, забиться в истерике, чтобы не чувствовать этот страх.

— И кто же этот ухажер? — как можно мягче поинтересовался он, с нечитаемым взглядом смотря на свою дочь. — Кто он, Лили?

«Я хочу разрушить свою жизнь», — говорила она.

«Я хочу уничтожить все», — думалось ей.

Но сама она никогда не делала первого шага. Черт. Какая же сука эта наша жизнь.

— Скорпиус, — сначала тихо протянула Лили, а потом, хмыкнув, резко подняла голову и поглядела на него так же прямо и уверенно: — Скорпиус Малфой.

Молчание, повисшее в воздухе, сравнимо было с морем — хоть и выглядело оно спокойным, но вот-вот мог бы начаться шторм. Что-то было в этом имени, отчего отец ее словно менялся в лице — что-то было в нем такого, от чего каждый, кто хоть раз видел Скорпиуса Малфоя, запоминал его навсегда.

— Малфой? — ошарашенно переспросил Джеймс, лихо присвистнув.

— Эй, Лил-с, нашла, с кем общаться, — хмуро и развязно пробормотал Альбус, перестав подпирать рукой щеку. — Такие, как он, никогда не будут общаться просто так с нами…

— Потому что мы элита? — резко выпалила Лили, усмехнувшись тихо. — Потому что мы — Поттеры, а он Малфой, которого мы и депортировали?

— Это он так тебе сказал? — мрачно осведомился отец, отложив вилку. Братья, которые уже собирались встрять, резко замолчали, заметив, с каким выражением лица глядел он на свою дочь.

Всем своим естеством Лили чувствовала, что лучшее и правильное, что она могла сейчас сделать — это замолчать. Но какое-то лихое, дикое настроение не давало ей покоя. Перед глазами стояла чертова карточка из Министерства внутренних дел, где слово «депортирован» было выделано с какой-то неимоверной старательностью, словно это и ни слово вовсе, а клеймо.

Его выгнали из страны, это факт. И Лили казалось, что вряд ли бы тут обошлось без Поттеров. Вездесущих, элитарный Поттеров, у ног которых вся Англия.

— Расскажи мне, отец, за что вы так поступили? Зачем вы это сделали? — накручивая локон на палец, Лили смотрела в одну точку и даже не хотела взглянуть на отца. — Может… вы боялись, что старая элита восстанет?

Ничто — ни страх, ни ужас, ни содрогание перед отцом — не было сильнее любопытства, и Лили знала, если уж идти, то только напролом. Сквозь ограду родительской гиперопеки и их словно невиденья того, что она уже давно не ребенок.

— Это было неизбежно, — спокойно кивнув головой, после некоторого молчания начал Гарри Поттер. — Элементарная зачистка общества после войны, не одни мы этим грешим…

— Но именно с Малфоями вы поступили особо жестоко, — мрачно перебила Лили, не отрывая взгляда. Всего на секунду ей показалось, что отец словно вздрогнул или словно внутри него что-то надломилось, а его молчание… молчание было слишком значимым.

— Драко Малфой сам полез нарожен, — не выдержав, брякнул Джеймс, — в том, что он умер, исключительно его вина.

— К тому же, на что жаловаться его сыну? — слегка презрительно добавила Альбус. — Он уехал со своей матерью, его счета не были заморожены, наш отец лично походатайствовал, чтобы он получал определенную сумму каждый год. На что еще может претендовать он, сын преступников?

Гарри Поттер сморщился, явственно, болезненно, и схватился за стакан, слегка погладив шею. Было очевидно, что ему неприятно, противно, с-л-о-ж-н-о было слушать об этом всем, но разве мог он просто сбежать? Скрыться?

— Джеймс, Альбус, — наконец сказал он, едва улыбнувшись, глядя на сыновей. — Вы не могли бы оставить меня наедине с Лили? Мне очень хочется поговорить с ней.

Нервозность сковала Лили в силки, и она не смогла даже просто встать и запротестовать. Ноги ее налились свинцом, а дыхание оборвалось, и, наблюдая в замедленной съемке, как братья покидают ресторан, Лили окуналась в очевидное — бессознательный, иррациональный страх.

— История Малфоя ужасна, — сказал он, когда дверь хлопнула, и от этого звука сама Лили чуть не подскочила на месте. — Я сожалею, что этому мальчику пришлось пережить то, что я даже не предполагал. Но Лили, милая, ты не знаешь всего, не знаешь, что в его отъезде было его спасение, поэтому не суди меня строго и не старайся, прошу тебя, с помощью этого несчастного мальчика мстить мне…

— О чем ты, отец? — насупившись, сжав кулак под столом, тихо спросила она.

— Я понимаю, что это все значит, твои мотивы — очевидны, — с усталостью протянул он, слегка согнувшись над столом и погладив висок, который только едва-едва тронула проседь. — Только вот… у него тоже могут быть мотивы соглашаться подыгрывать тебе. Вы чем-то по-роковому похожи, и это пугает меня. Не совершай ту же ошибку, что ты совершила с Балдером…

Стул ее скрипнул, мерзкий звук крушил надвое ее перепонки, и, поднимаясь, она с ненавистью, с отчаяньем глядела на своего отца, лихорадочно стягивая пальцами скатерть со стола. «О чем это он? О чем? Он… догадался?», — ужас, страх, отчаяньем навалились на нее, прибивая к полу.

Все четыре года она врала всем подряд, выбивая счастливую картинку. А теперь выходило, что самый главный зритель никогда не верил спектаклю. Что, черт возьми, здесь творилось?

— Я его любила! — почти с отчаянием выкрикнула Лили, ужасаясь еще больше от того, как был фальшив его голос.

Гарри Поттер вздохнул. Откинулся на спинку стула и с такой болью поглядел на нее, словно… словно ему было жаль ее.

— Знаешь, все это время… пока он не умер, я думал, что придется сорвать твою свадьбу, — с горечью заметил он, погладив себя по лбу.

— Замолчи, не хочу слушать, не хочу! — скрыв ладонями свое лицо, бросила Лили, ощущая, как ей просто физически больно стоять под прицелом этих зеленых глаз.

Он все знал. Знал. Знал! И даже о том, какая она… ужасная, мерзкая, неправильная… безликая. Знал? Воздуха совсем переставало хватать, и, пошатнувшись, она бросила на отца взгляд, на дне зрачков которого можно увидеть искорки потаенной агрессии.

Стоять здесь — все равно что умирать каждую секунду от понимания, что сахарная принцесса в розовом никогда, никогда не могла обмануть того, кого так сильно хотела ввести в заблуждение.

Стоять здесь — все равно что понимать очевидное: все эти годы она просто по собственной глупости уродовала себя не из-за чего.

Тяжело. Тяжело было так жить, понимаешь, папа?

Сорвавшись с места, она подошла к двери, попытавшись дернуть ее. В первый раз — рука соскользнула, во второй — заела ручка, а в третий…

— Ты всегда смотрела на меня так, словно не хотела, чтобы я лез в твою жизнь. Вот я и стоял в стороне. А потом лишь только заметил, во что именно ты ввязалась, Лили.

Дернувшись, она поглядела на него, сжав сильнее ручку двери в ладони, и чувствуя, как бьется, бьется там, что-то внутри, то, что давно уже должно было омертветь.

— Ты через многое прошла, и я сожалею лишь обо одном: о том, что не вмешался раньше, что сам…

— Да что ты знаешь? — тоскливо прошептала Лили, обрывая его на полуслове. — Как ты можешь знать, через что именно я прошла?

Вокруг все двоилось, и, кажется, это впервые, когда сахарная принцесса больше не улыбалась плача.

Будь сейчас рядом с ней тетушки, они бы сморщились — ведь Лили красива и прекрасна лишь тогда, когда соответствует своему образу.

А она больше не могла его выносить.

Пора было признаться. Сахарная принцесса давно умерла, оставив от себя лишь груду останков.

* * *

Вся ее жизнь до недавнего времени представляла из себя набор разрозненных элементов: семья, показное счастье, фальшивый любимый человек и внешнее спокойствие, приправленное этикетом. Ее жизнь — это набор механизмов, чья работа так исправно настроена, что ей бы и в голову не пришло, что вся эта система однажды даст сбой.

Дала. Ирония в том, что сама Лили едва ли была к этому готова.

— Дитрих озверела, — зевая, хватая ее за руку, трещала Клара, поминутно скользя взглядом по коридору. Вероятно, она боялась наткнуться на Марлен, которая в последнее время действительно сорвалась с катушек и выливала на них помои презрения с особенной педантичностью.

Тупая идиотка, и почему только Лили сама не стала такой? Что помешало ей вырасти избалованной дочкой национального героя, такой, какой ее и видит большинство?

— Мне нужно бежать, Вейн, — пытаясь отцепить свою руку, почти шипела Лили, мысленно уже попросту оттолкнув от себя надоедливую коллегу.

Клара промолчала, остановившись резко, а потом, скрестив руки на груди, прищурила глаза и посмотрела на нее таким глубоким взглядом, словно что-то хотела ей сказать, но все никак не решалась.

«Мерлин, ну до чего же утомительно», — почти ныла Лили, смотря в эти глаза.

— Я тут недавно заинтересовалась прошлым мистером Малфоя, — накручивая локон на палец, наконец протянула она, из-за чего, признаться, Лили напряглась. Потому что было очевидно — не увидь их вместе в тот день, Вейн забыла бы о нем тотчас. А что это значило?

«Играй, Лили, играй!».

— Довольно забавно, мне кажется, вас связала сама судьба, — широко улыбаясь, продолжала Клара, вызывая теперь уже даже не отчаянье, а дикое, дикое раздражение.

— Да к чему ты ведешь?

Цокнув, Клара пожала плечами.

— В картотеке есть информация о его отце. Ты же знаешь, что он умер?

— Ну? — резче, чем стоило, протянула Лили, не удержавшись.

— А знала ли ты, что убил его именно твой отец?

Улыбка напротив вызвала лютую злобу, и чем дольше всматривалась в нее Лили, тем сильнее внутри нее прорывалось желание вцепиться в волосы Клары и бить ее лицо о каменную кладь стены ровно до тех пор, пока эта идиотка не захлебнется от собственного крика.

Но Лили стояла, мило улыбаясь, чувствуя, как внутренности сжимаются, принося ощущение тотального страха.

— Мне пора, — взмахнув волосами, бросила Лили, резко отвернувшись.

— Ну послушай же, судьба! А какая история из вас выйдет, Лили!

Громкий смех разносился по помещению, наполненными людьми, и, сильнее сцепляя пальцы, Лили шла, опустив взор, словно пойманная на воровстве воришка. Потому что она не понимала, что и зачем делает, отчего сердце ее делает такой кульбит и почему, зная заранее, что никогда не будет интересовать Скорпиуса Малфоя по-настоящему, а лишь как объект мести собственному отцу, она все равно согласилась на эту игру.

Почему Лили Поттер так чертовски сильно нравилось разрушать себя, свою жизнь, близких. Откуда вообще было взяться этому тотальному чувству хаоса?

Вздрогнув, она остановилась лишь у самых дверей, ведущих на улицу, и, подняв голову, увидела сквозь муть стекла высокий, темный силуэт. Люди проходили мимо нее, хлопая дверью, обвивая ее плечо, толкая и немного пихая, все они спешили в офисы, на приемы. Все они чем-то жили, пусть и гнались за пустыми вещами.

Все они имели хоть какие-то цели.

А что Лили? Была ли у нее хоть одна цель, кроме разрушения? И как же давно началась эта тотальная тяга к разложению?

«Удивительная последовательность, мистер Малфой, — равнодушно думала она, впиваясь глазами в его силуэт и не делая шаг вперед, — вы все-таки пришли».

Сделать шаг на путь своего уничтожения, на самом деле, самое простое действие в мире. Вопрос был лишь в другом: а было ли хоть что-то, что все еще можно было сломать? Остался ли хоть один действующий механизм внутри?

— Добрый день, Скорпиус, — поравнявшись с ним, безэмоционально протянула Лили, чувствуя, словно вся она тряпичная кукла, которая вот-вот упадет навзничь.

Малфой оскалился, посмотрев на нее таким же равнодушным взглядом. Да. Они по-настоящему были идеальной парой, куда ни глянь — одна сплошная схожесть.

— Куда мы пойдем на этот раз? — буднично осведомилась Лили, когда молчание с его стороны истязало ее внутренности, вынуждая сердце тихо-тихо забиться.

— С разгона и прямо в бездну, не так ли, мисс Поттер? — скалясь сильнее, тянул Скорпиус, и взгляд его лишь на секунду сверкнул такой злобой, что Лили невольно начала переменять ее.

От него по-прежнему пахло кровью, глаза его все так же сверкали лютой злобой, а лицо было словно выверенной маской — едва ли хоть кто-то по собственному желанию хоть когда-нибудь захотел с ним иметь что-либо общее.

— Так чего же нам ждать? — продолжал он, внимательно вглядываясь в ее лицо, смотря так цепко, что она начинала нервничать. — Пойдемте сразу ко мне.

А внутри — страх. И где-то за спиной пьяный Балдер, нашептывающий ей рассказ о ее собственной ничтожности.

Лили чертовски, просто до ужаса боялась, сбивая ритм своего сердца напрочь, вынуждая его, истерзанное и замученное, биться с такой силой, чтобы зашумело в ушах.

Лили боялась. Не потому ли она сделал шаг вперед?

Мелкий снег кружил в воздухе, и, падая на ее руки, обжигал их холодом. Лили дрожала. Чувствовала, как внутри что-то ломалось на части, но превозмогая себя, она продолжала идти вперед, ловя ртом холодный воздух.

На улицу медленно нападала зима. Какое очарование. Зима поселилась в ее сердце уже долгие-долгие годы назад, а в мир приходила лишь единожды.

— Я думала, вы живете в Малфой-мэноре, — немного хрипло проговорила Лили, когда Скорпиус завел ее в одни из трущоб окраины Лондона. Здесь было грязно, скользко и пахло так… странно, что она то и дело морщилась.

— Нет, — холодно заметил он, стукнув ногой по двери, что висела набекрень и, казалось, от любого действия просто рухнет на землю. — Просто иногда прихожу туда от скуки.

— Жаль, — чувствуя, как стучат зубы, пробормотала Лили, лишь бы избавиться, избавиться от этого странного чувства внутри. — Мне там понравилось… больше.

Взгляд Скорпиуса, наполненный странной пустотой, вновь прошелся по ее лицу, и Лили было так необычно — никто и никогда не смотрел на нее так или… это она боялась поднять взгляд и посмотреть в ответ?

Он смотрел на нее слишком прямо, так, как и обычно — словно мечтал с потрохами вывернуть ее душу и найти в ней слабые звенья, чтобы цепляться за них и цепляться, обрекая ее на гибель. Странное дело — если так на нее посмотрел бы Томас, Лили бы точно взбесилась, вцепилась бы в его лицо и начала бы плеваться ядом, не боясь никаких последствий, напротив, провоцируя их. Но Скорпиуса она боялась. Боялась по-настоящему.

— Знаете же, что предполагают отношения между мужчиной и женщиной? — холодно спросил Скорпиус, и его голос в этой тишине соотносился со звоном.

Лили вздрогнула. А потом, почувствовав дрожь в коленях, резко села на потрепанный диван, что стоял у окна и безразлично посмотрела в ответ на Малфоя, заламывая тонкие бледные пальцы. Отчего-то сердце у нее стучало, словно заведенный механизм, и сквозь очевидный для себя страх, она начинала нащупывать интерес — да, это было любопытно. Будет ли он таким же, как Балдер? Увидит ли он в ней такое же ничтожество?

— Знаете, да, — кивнув головой, насмешливо оскалился Скорпиус, а потом, подойдя к ней, он облокотился о спинку дивана, упираясь руками по обе стороны возле нее, словно загоняя в клетку. — А несмотря на страх, все равно настаиваете. Вы больная или просто отчаянная?

Его лицо было слишком близко, она чувствовала его спокойное, ровное дыхание на своих губах, и, смотря куда угодно, кроме него, Лили начинала уже по-настоящему злиться. Что он пытался добиться, постоянно отталкивая ее? Разве Малфой сам не был заинтересован в том, чтобы пользоваться ей, так к чему же, к чему эти игры? Зачем ему это все?

— И почему же мне так везет на повернутых дамочках? — с тенью сарказма бросил наконец Скорпиус и, выпрямившись, развернулся, собираясь явно отойти.

Наверное, он так же, как Балдер не видел в ней женщину. Либо считал ее настолько ничтожно неинтересной, безликой, что постоянно пытался оттолкнуть, не пытаясь даже использовать. Ничтожная, глупая, загнанная… она действительно больна. А разве больным не все можно?

— А вы? — вскочив с дивана, она схватила его за руку и, сцепив ее со своей, подошла, вплотную всматриваясь в его глаза. Что-то в них лишь на секунду заискрилось, а потом тут же померкло, оставляя после себя пустоту. — Разве не в этом заключается ваша стратегия? Вы отталкиваете меня, чтобы я сильнее лезла к вам.

Все это было игрой. История повторялась — она опять становилась катализатором трагедии в своей жизни. И то ли ей действительно нравилось, когда ею пользовались, то ли она по-настоящему отчаялась заполучить внимание отца ценой чего угодно, но Лили никогда не могла остановиться на пути к разрушению.

Она отчаянно искала его. Так же отчаянно, как и теперь искала встреч со Скорпиусом Малфоем, от которого вечно пахло кровью и чьи руки были в синяках, гематомах.

Видеться с ним было все равно, что кататься на американских горках. Сначала ты испытываешь странный восторг, а потом дикий ужас.

Сначала тебе кажется, что он такой же, как и все, только более молчаливый, замкнутый и очень-очень насмешливый. Скорпиус постоянно скалился на их встречах, так развязно и даже по-звериному, что первое время Лили вздрагивала всякий раз, когда видела его улыбку. А потом, не заметив, она стала усмехаться ему в ответ.

Сначала тебе кажется, что он такой же, как все. А потом он бьет тебя наотмашь своими вопросами, выуживая потаенный страх.

— Что он с вами делал? — скалясь, спрашивал он, когда опять они виделись после ее работы и, овеянные снежными хлопьями, сидели на промозглой земле, смотря на ночную Темзу.

Скорпиус всегда садился напротив нее и никогда рядом — поначалу она думала, что это из-за того, что ему не хотелось никакой близости с ней. А потом Лили поняла очевидное: он просто внимательно наблюдал за каждой ее эмоцией, выуживая что-то. Чертов игрок. Они были действительно схожи.

— Вы смотрите на меня так, словно ожидаете, что я… — он на секунду запнулся, склонив голову набок. В этой части Лондона всегда было безлюдно и темно — единственный фонарь был лишь у моста, и свет его, блеклый, почти не достигал их. — Ну, конечно. Вас насиловал Балдер?

Его вопросы били под дых. Спирали воздух в легких, и она чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег — долгая, мучительная смерть разлагала внутренности, но никогда не приносила облегчения.

Ей было холодно, и непонятно только откуда брался этот холод: от промозглой земли, в которую она зарывалась пальцами, пачкая их. Или от того ужаса, который обуревал ее.

Лили молчала, на секунду спрятав взгляд, и, когда она поднимала голову и видела его серьезные глаза, ей казалось, что ему уже и не нужны ответы. Он все уже прекрасно понимал сам.

— Вы его убили, да?

Ночная тишина напрягала глаза, и она видела, что и сам Скорпиус щурится. В этой ночной тишине нарушать замогильное молчание было преступлением, и если Малфой шел на него, то сама Лили всегда молчала в ответ.

Чтобы потом прийти в свою маленькую квартирку, наполненную воспоминаниями прошлого и внимательно смотреть в зеркало. Смотреть в свои глаза и, зарываясь пальцами в волосы, выдергивать пряди, видеть, как опадают они на колени.

«Вы убили Балдера?».

Такой странный вопрос, право. И она видела, как искажается ее лицо, как настоящее отчаянье прорывается наружу, заставляя кричать — но крик не срывался с губ, он лишь изламывал их, вырываясь тихим хрипом. Ей хотелось стереть свои мысли, а вместе с ним — воспоминания. Потому что каждый уголок этой комнаты, этого дома напоминал ей о прошлом.

— Пошли ко мне, — тихо сказала Лили, дернув его за рукав. Он вновь стоял в их условленном месте в повороте, соединяющем дорогу к ее работе и трущобы, специально, чтобы ненужные глаза не заметили их встреч. Право, она бы даже не вспомнила, кто настоял на подобной конспирации, но… это продолжалось, продолжалось и грозилось стать вечностью.

Скорпиус вечно стоял черным изваянием, щелкая зажигалкой. Он сливался с темнотой квартала, казалось, он был дитем этих мест. Неслышная тень, что бродит по миру и не оставляет следов.

Щелк. Щелк. Щелк.

Зажигалка открывалась и закрывалась, клацая металлом.

Так и ее сердце отбивало ритм, когда она открывала дверь в свою маленькую, уютную квартирку в фешенебельном районе Лондона. В этой квартире было чисто, опрятно и ухожено — разительное отличие от того места, где жил сам Скорпиус. И она видела, как лицо его лишь на секунду поморщилось от отвращения… или зависти?

— Достойно дочери национального героя, — насмешливо оскалившись, бросил он, внимательным-превнимательным взглядом рассматривая антураж.

В этой комнате с пастельными цветами его черный лик был чужеродным и неживым. Да, очевидно, он был мертвецом, и в его лице пустота была лишь проявлением его давнейшей смерти. Лишь ночная темнота лишала его болезненной бледности и смрада — а когда он приходил в мир живых людей, то сразу бросалось в глаза его несоответствие.

Если Лили Поттер была сахарной принцессой, можно было бы сказать, что он был черным жнецом? Розовый и черный. Один другого поглотит.

— Балдер… ты же знал его, да? — тихо спросила Лили, присев на диван.

Скорпиус усмехнулся, оторвавшись взглядом от книжных полок и поднял свои глаза на нее. Всего лишь на секунду в сером нечто можно было увидеть дьявольский огонек, который исчез словно за пеленой.

— Навряд ли я его знал. Так, пересекался во Франции пару раз.

— А тем не менее, ты его запомнил, — утвердительно кивнув головой, бросила Лили, на секунду прикрыв глаза.

Которые она тут же распахнула, стоило ей услышать тихий стук — Скорпиус стоял возле комода и держал в руках своих рамку с колдографией, что отчего-то вызвало в ней целое буйство чувств и эмоций. Потому что фотографию эту ей передали вместе с запиской Балдера и потому что на фото этом она выглядела так очаровательно в своем образе принцессы, что непременно хотелось узнать… а впечатлился ли Скорпиус, понравилось ли ему то, что он увидела на нем?

Лили аккуратно встала на ноги. Подошла ближе и коснувшись руки, которой он держал фотографию, заставила его посмотреть на себя. Сердце внутри отбивало чечетку, и страх постепенно становился нетерпением. Эта игра ни на шутку заводила ее уже который день, и, видясь с ним так часто, Лили не могла скрывать очевидного — когда она играла с Балдером, то умирала от скуки и отвращения. А с Малфоем все было по-другому. Потому что впервые ее жертва была настоящим игроком, от которого пахло кровью и в чьих глазах таким сияющим пятном блестела пустота.

Скорпиус молчал, сощурив глаза, внимательным взглядом посмотрев на Лили, а затем, отставив фотографию, резко обвил ее талию и притянул к себе, вынуждая выставить вперед руки, чтобы не удариться о его грудь.

Зарываясь руками в ее волосы, Скорпиус едва касался своими губами мочки ее уха, и Лили чувствовала, как страх и какое-то нестерпимое желание прорвать свои внутренние оковы буквально выбивали ее сердце из грудной клетки.

— Так это ты убила Балдера, а?

Медленно повернув голову, она внимательно посмотрела в его глаза, наполненные дьявольским интересом. Серое нечто искрилось, взметалось, завораживая, поглощая в свои недра. Что за аура была у этого человека? Отчего ее так нестерпимо тянуло ближе, когда близость равнялась смерти? Что такого, черт побери, было в этом Скорпиусе Малфое?

Честное слово, ей хотелось расхохотаться. Рассмеяться ему прямо в лицо, и, скривив свои губы, она почти сделала это. Лихое, дьявольское настроение захватило ее тоже, и, схватив Скорпиуса за лицо, она посмотрела ему прямо в глаза, скаля губы в улыбке, почти смеясь.

— Я сахарная принцесса в розовых платьицах и с тугими косами… какое там убийство? — почти смеясь, ответила Лили.

Скорпиус усмехнулся. И, резко оборвав ее руки вниз, он быстрым движением усадил ее на комод, облокотился руками на него, заглядывая ей в глаза, загоняя в клетку.

— Тебе поэтому все верят? — он и сам, право, почти смеялся. — Мда-а, тупое стадо. Ну, что скажешь, принцесса, легко ли притворяться хорошей, когда так и хочется сорваться на самое дно?

Склонившись ближе, Скорпиус едва коснулся ее лба своим, вынуждая ее выпрямиться, словно струна и сглотнуть, испытывая странный, внутренний порыв обвить его шею руками и притянуть к себе ближе, еще ближе, чтобы потом отдаваться полностью наваждению, которое колыхалось где-то внутри и вот-вот готово было вырваться наружу.

— Чем дольше прячешь свои желания, Поттер, тем большую они имеют власть над тобой. А это значит, что если ты хотела его убить, со временем ничто, совершенно ничто не могло тебе помешать это сделать.

Знал ли он, что прямо сейчас ее желанием было просто поцеловать его? Ломая внутренние страхи, отвращение и боль, Лили просто хотелось вынудить себя сделать это, и, смотря в его глаза, она не понимала, каким образом у него так быстро получилось захватить ее истерзанное сердце в силки.

Впервые ей хотелось сделать что-то, что внушало сильную горечь и даже отвращение.

Впервые Лили Поттер по-настоящему что-то хотелось.

Серые глаза были близко, что, всматриваясь в них при свете дня, Лили почти могла увидеть свое отражение — настолько прозрачными и бесцветными были они. Безликий, Скорпиус точно был безликим, таким же, как она. Одна эта мысль взметнула ввысь все ее чувства, и, медленно, словно все ее кости окоченели, она неуверенно обвила руками его шею, внимательно, до ужаса прямо отвечая на его бесцветный взгляд.

И если это все было игрой, ей хотелось верить, что ему хотя бы было также интересно, как ей, и что он тоже бежал от невозможных размеров боли, уничтожая рациональность.

Сердце стучало, словно сумасшедшее, когда он склонился еще ближе и поцеловал, она почти испугалась. Это была странная гамма чувств: от нестерпимого желания до глубокого ужаса — что, если она вновь не оправдает ожиданий? Что, если она снова не сможет себя вести, как женщина?

От того, как он целовал ее, внутри Лили что-то нестерпимо начинало пылать, впервые принося ей такое простое удовольствие от обычного поцелуя, что становился с каждой секундой все более напористым и жарким, срывая дыхание.

От чувств, нахлынувших на нее, покоя не было, и она не знала, куда себя деть — оттого, неосторожно облокотившись рукой о край комода, она услышала вдруг резкий треск, как будто разбилось что-то стеклянное. В ту же минуту Лили больше не чувствовала чужих губ, и, медленно переведя взгляд со Скорпиуса, который, прищурившись, смотрел на пол, она увидела, как на паркете валялась та самая рамка, теперь уже разбитая вдребезги.

Ее фотография, прижатая кучей околок, задорно переливалась на свету, словно издевательски улыбаясь Лили, подмигивая: «Ничего у тебя не получится, Лили Поттер».

— А знаешь, перед тем, как умереть, он говорил, что счастлив, — усмехнувшись самому себе, бросил Малфой, смотря на разбитую раму.

Лили вздрогнула, ощущая, как весь флер покидает ее тело, оставляя пустоты. Глыбы пустоты. И ей хотелось, черт возьми, чтобы Скорпиус просто взял и поднял голову, посмотрев на нее, как обычно, внушая ей такое привычное ощущение собственной значимости, ведь он… он наблюдал же за ней все это время.

Только вот Малфой стоял, словно черное изваяние. Идеально отточенное и такое не ее.

— Что ж, я пойду, — лениво сказал он, спрятав руки в карманы брюк, даже не посмотрев на нее.

Было ли это безразличием или простой манерой поведения, но душило ее нестерпимо. Потому что казалось, что только она ждала от их близости чего-то такого, от чего бы сразу излечилось ее сердце и залаталась душа.

Но он даже не смотрел. И, когда она по-прежнему осталась сидеть на комоде, тупо уставившись на свою фотографию, Лили могла лишь ощутить пустоту — в комнате опять никого не было. Тишина стояла гулким звоном, оглушая ее, припечатывая.

Осколки сверкали, фотография издевалась, и, тихо смеясь про себя, Лили почти сотрясалась беззвучно, смотря на весь этот хаос.

Треск.

«Он был счастлив, счастлив перед смертью», — счастлив? Лили мелко задрожала, спрятав в ладонях лицо.

Счастлив?!

Она спрыгнула с комода, наступив на осколки, чувствуя, как хрустят они и как резкая боль ударяет ей в пятки, вынуждая слегка приподнять ногу. Но настоящей-то боли не было, не было! И, не сдержавшись, обернувшись, натыкаясь на свое отражение в зеркале, Лили только и могла, что улыбаться, улыбаться, припудривая свое несовершенство сахаром.

Да, она же тоже счастливая, как Поттер могла забыть, и забыть из-за кого — из-за него, человека с таким пристальным взглядом, что выуживал все ее страхи? Из-за отца с его нелепыми наблюдениями и замечания… из-за кого же она могла подумать, что страдает, кто сказал ей, что она больна?

Лили весело. Лили хорошо. У Лили все замечательно.

Только вот… лик сахарной принцессы действительно был ее проклятием. Потому что принцессой она никогда не была. И, взревев громко, испытывая в который раз необъятных размеров ярость, она с силой смахнула с комода все баночки, ощущая блядское чувство дежавю.

Грань истерики стерлась. И, в который раз круша все на своем пути, она испытывала только одно желание — уничтожение. А на пол летело все: шкатулочки с изысканными украшениями, косметические баночки дорогих брендов, ручное зеркало, духи, опутывавшие комнату смрадом.

На пол летела вся ее амплуа. И, ступая по осколкам, раскачиваясь, Лили не выдержала: упала прямо на паркет, слыша под собой лишь хруст.

Мерлин, какая глупость, думать, словно она могла бы выбраться из пучины своей неуверенности и стать желанной, нужной, красивой. Стать такой же нормальной, как все, а не сидеть здесь, в осколках и в каждом находить свое убитое отражение.

Какая глупость вообще было продолжать свою жизнь.

Дверь скрипнула. И, почувствовав, как оледенели внутри внутренности, Лили медленно подняла голову, в пальцах своих зажимая осколок, который впивался в мякоть ладони, пронзал. Но что ей до того, когда прямо с порога на нее так спокойно и уверенно смотрели два безмятежных, безразличных серых глаза?

В которых, Лили могла поклясться, всего на секунду промелькнуло что-то такое знакомое, такое… отчаянное, словно глаза его были отражением ее эмоций.

— Знаешь хоть, как вены резать? — поинтересовался он, слегка склонив голову. Обыденность. Он смотрел на нее так, словно видел такое по сотни раз на день.

Лили сглотнула нервно, испытав настоящую панику. Ведь он увидел! Увидел ее такой! Глаза ее забегали от осколка в руке до разбросанных по полу вещей, и, словно прозрев, она вдруг увидела, что сидит в окружении изломанных вещей, и по руке ее струйкой стекает кровь. Пошевелив пальцами, она услышала хруст и ощутила острую боль, из-за чего глаза ее заслезились.

— А я всегда хотела повеситься, — злобно прошептала Лили, резко вскинув голову и посмотрев на него, словно затравленный зверек.

И было бы лучше, право, если бы Скорпиус, как всегда, дьявольски усмехнулся, оскалился, сложил бледные губы в полосу, а не смотрел так серьезно и жестко, словно понимал все-все, словно знал ее даже лучше, чем она сама.

Скорпиус вздохнул, хлопнув дверью. И, подойдя к ней, нагнулся, быстрым движением схватив свою зажигалку, что валялась на полу. Он был довольно близок, и Лили чувствовала страх и даже ужас — если бы не эта чертова зажигалка, он бы не увидел ее такой, а сейчас… что он думал сейчас?

Нагнувшись еще ближе, Скорпиус холодно и очень-очень злобно посмотрел на нее, сверкнув глазами.

— Тогда закрывай дверь, чтобы тебе никто не помешал.

И, нагнувшись, он схватил ее за руки, заставляя подняться и выровняться, вынуждая ее внимательно следить за каждым его движением с немым вопросом в глазах.

Молчание дробило ее нервы, выуживая потаенные страхи, и, видя его злобу, Лили не понимала, из-за чего или из-за кого он был в такой ярости? Что же именно его вывело из себя: ее ужасный внешний вид, ее беспорядок или…

— Мы с тобой до убого похожи, Лили Поттер, — мрачно заметил Скорпиус, наступив на осколки ботинком. Они хрустели, издавая мерзкий звук сродни хрусту ее костей, когда ее касался Балдер.

Лили молчала, смотря исподлобья, чувствуя легкий жар.

Она больная. Точно-точно больная. А он, он-то разве здоров?

Их встречи были ошибкой. Гремучей смесью странных, противоестественных эмоций, и, видеться с ним, все равно падать вниз — сначала, правда, до ужаса интересно.

А потом ты, словно опьяненная, дожидаешься конца рабочего дня и сбегаешь, перепрыгивая через ступеньки, чтобы найти его, стоящего в пустом пролете между домами, щелкающим зажигалкой.

Сначала это до ужаса, до чертиков забавно. А потом он поднимает свой взор, кивает молча головой в знак приветствия и, отворачиваясь, ведет тебя, непонятно куда, вынуждая следовать попятам.

— Хочешь послушать одну историю? — робко спросила Лили, заламывая пальцы, покрытые мелкими порезами — досадное напоминание о неизбежно произошедшем.

Скорпиус, шедший впереди, не обернулся, но Лили знала, точно знала, что губы его изогнулись — дьявольский оскал, развязный, звериный, такой переполненный злобой, словно улыбка эта была отражением ее внутренних эмоций.

— Дай угадаю, история будет о многострадальной любви к Балдеру? — язвительно заметил он, на секунду обернувшись. Безразличие в этом лице было выплавлено в виде маски, что вызывало раздражение.

— Я его никогда не любила, — злобно, с надрывным дыханием выдавила Лили, почувствовав вдруг страх — ведь впервые она говорила это осознанно, впервые!

— Ты обидешься, если я скажу, что это…

Он не договорил. Запнулся на полуслове, остановившись посередине улице, что вела в глухие трущобы Лондона, напрямик к его дому. Тишина, наступившая лишь на мгновение, огрела Лили своей неожиданностью, а потом звонкий, почти писклявый женский голос разразил пространство громким:

— Скорпиус!

Его имя, произнесенное на французский манер, выбило у Лили под ногами почву, и, глядя на то, как подбежала к нему странная на вид девушка, она почти испытала шок.

А потом удивление медленно перетекало в обыденное, уничтожая любое светлое чувство на корню — потому что девушка обнимала его так уверенно и так по-собственнически, что не осталось никаких сомнений об их отношениях.

— Марта? — не менее удивленно протянул Скорпиус, полностью забыв о Лили, стоявшей сзади.

Эти встречи были ошибкой.

Злой, глупой ошибкой, на которую Лили пошла намеренно.

Но что делать, если только благодаря им она хоть что-то чувствовала? Что делать, если в в этих встречах в последнее время и заключался ее смысл жизни?

* * *

Она заметила, что октябрь сменился ноябрем именно в тот день, когда их свидание прервала странного вида женщина. Просто в одночасье Лили Поттер, прибывавшая и жившая в своем мирке, наполненной игрой или войной с Малфоем, вынырнула и заметила, что мелкий снег и холодный ветер — проявление ноября, которого она даже не заметила. Мерлин, как это было глупо — выпадать из реальности и возвращаться в нее таким образом.

Поначалу она старалась оценить ситуацию беспристрастно, а потом ее неизбежно поглощала в свои недра странная нервозность и даже раздражение. В тот день, развернувшись, она просто молча ушла к себе домой и лежа в кровати во всех подробностях вспоминала эту… Марту.

Она была среднего роста и плотного телосложения — Лили бы даже назвала ее красавицей, если бы не какая-то странная болезненность лица, в котором так ярко проступала распущенность и вульгарность, что это нельзя было игнорировать. Это-то одновременно отличало ее от Скорпиуса и сближало с ним: в них обоих было что-то… неправильное, порочное. И ее дешевые меха, громоздкий размеров украшения и алые губы — нет, это была не обычная девушка. Таких Поттер видела только в питейных заведениях либо на панели.

Марта была шлюхой?

Эта мысль не давала ей покоя. И словно назло каждый раз, когда она думала об этом, то все у нее валилось из рук, а странная волна легкого раздражения окутывала ее в серую дымку. Потому что тогда получалось, что кое-что очевидно выделяло ее на фоне Лили, она-то могла, могла…

— Лил-с, тебя Дитрих окликнула, чего стоишь?

Голос Вейн как никогда выводил из себя, и, сверкнув глазами, Лили лишь повела головой. Как ей хотелось, чтобы все оставили ее в покое, как ей хотелось просто исчезнуть. Ведь прошла уже неделя с последней битвы со Скорпиусом Малфоем, и без этой войны она теряла свои силы, оттого хотелось запереться в своей комнате и сослаться на плохое самочувствие, лишь бы не приходить сюда, не видеть эти тупые лица и не слышать их мерзкие перешептывания.

Лили вздохнула. А потом улыбнулась Кларе, стараясь, чтобы улыбка не была похожа… на оскал.

— Где она?

— У выхода. Кстати, кажется, ее видели с твоим отцом.

Вздох сорвался с губ Лили раньше, чем она осознала свои чувства — Мерлин, неужели Гарри Поттер опять пытался найти повод к их встрече и поэтому связался с Дитрих?

Ее просто все бесило. И, идя к выходу, она была наполнена, нет, переполнена настоящей злобой, когда очевидное всплыло в голове — а ведь Марлен и Скорпиус тоже были близки. И этот мальчик, сын Марлен, он же и его сын, да?

От таких мыслей становилось только хуже, и Лили, пересиливая себя, почти безразлично посмотрела на Марлен, что премило беседовала с ее отцом у выхода. Неимоверных сил стоило Поттер ее выдержка, и, стараясь не глядеть на своего родителя, она выжидающе поглядела на Дитрих, ломая пальцами идеальность своей юбки.

— О, мисс Поттер, я решила освободить вас сегодня, — с очаровательной, но тем не менее холодной улыбкой молвила Марлен, склонив головой. — Хорошо будет, если вы проведете это время с отцом…

— Благодарю, — тихо бросила Лили, скользим взглядом поглядев на Гарри Поттер, который ей дружелюбно подмигнул, что лишь сильнее заставило ее нервничать и опустить взгляд.

И, словно назло, Марлен, стоящая рядом, явно не собиралась никуда уходить… хотя, впрочем, этого ли хотела Лили? Остаться наедине со своим отцом? Не смешите, она мечтала сбежать. Прямо сейчас от этих взглядов, что внимательно скользили по ней.

— Ой, Лили, кажется, вы в чем-то испачкали свое лицо, — и, повернувшись к Гарри Поттеру, Марлен делитекатно схватила ее за руку, улыбаясь. — Я на секунду украду ее, можно?

В общем-то она не спрашивала разрешения, потому что, не дожидаясь ответа, Дитрих уверенно потянула ее за собой. Что это было? Высокомерная Марлен никогда бы не снизошла до такого просто так, не имея почвы для выгоды. Только вот, что могло понадобиться ей от Поттер? Разве она уже не встретилась с ее отцом?

— Ой, кажется, я ошиблась, — смотря в зеркале на отражение Лили, мило протянула Марлен, оскалившись. Ее четко вычерченные брови на секунду взметнулись вверх, а руки сложились на груди.

Поттер вздохнула. Мерлин, какая комедия. Она решила показать, кто тут главная стерва? «Неудачное время», — мрачно подумала Поттер, опять и опять испытывая волну раздражения.

— Мне просто так хотелось с вами поговорить, а вас так тяжело поймать в последнее время, — улыбка становилась сильнее, увереннее, и глядя на нее через зеркало, Поттер чувствовала, как ей хотелось прямо сейчас сломать свое амплуа и если не содрать с кожей улыбку с этого лица, так стереть ее хотя бы словесно.

— Ведь вы так резво убегали на встречи к Скорпиусу Малфою, что я даже не успевала вас выследить.

Вдох.

Лили почти физически ощутила, как будто кто-то выбил у нее дыхание из легких и вынудил буквально впиться глазами в это самоуверенное лицо, наполненное торжеством. Ну, конечно, что же ей могло понадобиться от нее, кроме как информация о нем?

— Да, все мы богатые девочки одинаковые, — цокнув, наигранно тяжело вздохнула она, подойдя ближе к зеркалу и слегка подтерев с губ помаду пальцем. — Любим все яркое и необычное. Он же хорош, не так ли? — круто развернувшись, посмотрев на нее прямо, бросила Марлен, и на лице ее взметнулось лихое торжество. — Говорит всегда так грубо, словно плевать хотел на все вокруг, так уверенно смотрит, словно весь мир перед ним ляжет… а манеры! И этот мальчишка большую часть своей жизни водился с беспризорниками, наркоманами и проститутками. Кровь не вода. Кое-что невозможно выбить из человека, даже опустив его на самое дно.

— Вы хорошо его знаете, — то ли вопросительно, то ли утвердительно протянула Лили, почувствовав внутри себя странный интерес. Ведь прошлое Малфоя — загадка, и так хотелось, так хотелось бы ее раскрыть.

— Интересно? — лукаво заметила Марлен, улыбнувшись развязно. — Да, мне тоже всегда было интересно… ну, Лили Поттер, я надеюсь, у тебя же нет ничего серьезного с ним? Ведь ты не дура, чтобы с таким, как он?

Смотря на нее пустым взором и видя такие странные эмоции, Поттер все не решалась ответить. В общем-то, ничего криминального не было — подумаешь, она виделась с Малфоем через день так точно и болтала с ним о том, о сем. Что в это такого? Только вот признаваться в этом, право, было так тяжело, словно разговоры их были не просто чем-то личным, а по-настоящему драгоценным времяпровождением.

— А какой он? — с вызовом бросила в ответ Лили, тоже сложив руки на груди. Удивительно дело — просто так разговаривать с Марлен Дитрих, которая снизошла даже на то, чтобы говорить исключительно на английском.

— М-м, — протянула Марлен, задумчиво облокотившись бедром о мраморную раковину. Всего лишь на секунду в уборной воцарилось молчание, и Лили почти почувствовала, как быстро-быстро забилось у нее сердце. — Отморозок? В школе его называли убийцей, — алые губы скривились. — Из-за него одного весь коррекционный класс заперли в карцере… знаешь, как его ненавидели? Забавно, хоть, впрочем, эта история не для посторонних. Я говорю тебе Лили Поттер: хочешь узнать больше, приходи. Мне будет весело рассказать тебе об этом.

Странная волна презрения в момент накрыла Лили, когда, глядя в желтые глаза Марлен Дитрих, думала лишь об одном: а не кичилась ли она тем, о чем не имела никакого понятия? Не надумала ли она себе, что знает о нем все и даже больше?

— А, да, — заставляя вынырнуть Лили из мыслей, резко бросила Марлен. Секунду — и ее лицо приняло странное торжественное выражение, что ей так не шло и что так искажало симпатичное лицо, что Поттер почти сморщилась. — У него ведь горе недавно случилось. Не слышала? Михель Розье, его товарищ, умер. Ритуальное убийство. Охота на бывших.

Бледное лицо двоилось перед глазами. И вся эта мраморная комната словно расплывалась. Лили падала. Падала от того, что думала, что совершенно точно ничего не знает о происходящем вокруг нее.

Михель умер? Тот самый Михель, которого она регистрировала?

Что-то не сходилось. Что-то было в этом неправильного, странного — и хоть видок у него и впрямь был болезненным и таким, словно он вот-вот умрет, но все же… умер?

— Лили, пойдем, кажется, тебя отпустили с работы.

Голос отца выбил почву под ногами и заставил ее слегка накрениться. Она даже не заметила, как спустилась обратно к выходу, покидая уборную, и не заметила, как внимательно на нее глядел Гарри Поттер, который тут же подошел к ней и взял под локоть. Странное беспокойство бегало в его глазах, и чем дольше он глядел на нее, тем невыносимее становилось Лили: ну же, скажи хоть что-нибудь!

Но он молчал. И идти вот так с ним под руку вдоль обледенелых проспектов, проходить мимо знакомых домов и словно и не идти вовсе, а все время ползать в своих мыслях — что за мука была ее жизнь? Что за мука была просто брать и идти куда-то?

— Ты выглядишь довольно болезненной. Что-то случилось?

Лили подняла голову и проскользнула по нему пустым взглядом.

— Что-то случилось с мистером Малфоем?

Он спросил это слишком небрежно, как будто невзначай, и Лили сразу поняла — это-то его и волновало. Святой Мерлин! Она смогла-таки привлечь внимание отца его фигурой.

— Я знаю, ты часто с ним видишься…

— Что, следишь за мной? — несколько язвительно протянула она, а потом тяжело вздохнула. Сил препираться просто не было.

— Мысль о том, что я всегда беспокоюсь о тебе, кажется тебе нереальной?

От тепла в зеленых глаз спасенья не было, и смотри в них, смотри, Лили Поттер, впитывай это странное спокойствие и между тем грусть, думай о прошлом и знай — он всегда смотрел на нее так, только вот Лили этого было мало. Ей хотелось бы, чтобы отец так же, как все, очаровался ее образом сахарной принцессы, чтобы громко аплодировал в ладоши ее фальшивому образу, а не смотрел вот так — прямо и открыто, так… так же, как и он!

Лили замотала головой, с отчаяньем опустив голову. И вот опять, опять ее мысли были заняты не тем.

— Скажи, Лили, ты когда-нибудь была в семейном поместье Малфоев, в Малфой-мэноре?

— Что? — тупо переспросила она, нахмурившись. Мелкий снег порошил брусчатку, и, посверкивая, почти приковывал ее взгляд. Снежинки падали на волосы ее отца и путались с некоторой проседью, и она смотрела, словно очарованная.

— Малфой-мэнор. Поместье Малфоев. Никогда там не была? — повторил он опять, внимательно поглядев Лили в лицо.

Сказать? Или не сказать?

Лили пожала плечами, а потом помотала головой. В конце концов, она никогда не обещала быть честной со своими родителями, от нее честно никогда не просили — лишь соответствие образу, да.

— Жаль, — улыбнувшись, он задумчиво посмотрел куда-то вскользь. — Красивое место… забавно только, что больше ему не принадлежит…

— А кому же, кому принадлежит? — безразлично протянула Лили, стараясь не смотреть на своего отца, но между тем украдкой бросая взгляды.

Снег падал. Он скрывал под собой: брусчатку, изломы улиц и грязные парадные домов. Он был чистым и искрящимся, таким ненастоящим, что Лили почти воротило — в этом мире не стоит быть таким белым. Затопчат. Испортят. Забьют.

— Кажется, ее зовут Марта Новак. Что удивительно, она была одноклассницей Скорпиуса, и совсем недавно приехала в Англию. Тебе ни о чем не говорит это имя? Не видела ее в отделе мигрантов?

Во рту пересохло, и, сделав над собой усилие, Лили выпятила улыбку на губы и пожала плечами, а внутри — вопросы. Громадных размеров, они ширились, пробивая внутренности, и Лили казалось, что еще немного, и она просто упадет от тех кровоточащих ран, что были внутри.

Марта Новак.

Марта. Та самая Марта! Одноклассница Скорпиуса и владелица его дома?

— Пойдем, провожу тебя до дома.

Гарри Поттер неспешно пошел вперед, а Лили просто стояла, тупо глядя на то, как порхал в воздухе снег. Трудно было думать, что Марта была шлюхой, но труднее всего — что она была настолько близка к нему. Ведь в противном случае, зачем Малфой переписал свой дом на нее?

— Я вернусь, — почти крикнув, громок бросила она, заставляя Гарри обернуться. — Я вернусь на работу, извини!

И, не обращая внимания на удивленное лицо отца, на его взмах руки, которой он хотел остановить ее, Лили развернулась и побежала, сметая снег с дороги, взбивая его в воздухе, вынуждая еще сильнее кружиться.

Она влетела в отдел миграции, как маленький ураган, и, молясь на то, что большинство по-прежнему было на обеде, с горящими глазами подлетела к картотеке. Мгновение — и сверху загорелось ее имя, а внутри яркой вспышкой появился свет. Длинные ряды папок тянулись вглубь, и, казалось, что в этих лабиринтах можно было не просто заблудиться, но и пропасть без вести.

Сначала Лили аккуратно ступала вдоль рядов, озираясь на числа, всматриваясь в папки, в буквы, выскакивающие из полок. А потом, не сдержавшись, подлетела, и стала вытаскивать папку за папкой, стараясь также аккуратно прятать их обратно, не нарушая бюрократичного порядка.

Буква «Н» жирным пятном маячила перед глазами, и, когда она потянула папку на себя, то на пол повалились с десяток листов, поднимая такой грохот, что она испугалась и пугливо озарилась по сторонам. Но в картотеке, кроме тишины и ее, больше никого не было, потому, не отдавая себе отчета, она быстрым движением опустилась на колени и нервно стала перекладывать папку за папкой.

Карточка Марты Новак была самой последней, и, когда она взяла ее в руки, то почувствовала некоторую дрожь. Потому что, и вправду, она была уроженкой Германии, имевшей вид на жительство во Франции. Точно так же, как и Скорпиус, абсолютно точно так же!

Перелистывая страницы, видя графу Дурмстранга и коррекционного класса, Лили казалось, что над ней кто-то смеется, гогочет отчаянно, ведь какая ирония — в этой стране собралось как минимум три одноклассника…знала ли Марлен о Марте? Могла ли она хоть что-то рассказать о ней?

Тяжелый вздох сорвался с губ, когда Лили с некоторым раздражением захлопнула папку и уставилась на свои руки. Да. Скорпиус Малфой был хорош. И он вправду был интересен. Но… не зря ли Лили поддалась своему соблазну? Не совершила ли она огромнейшую ошибку?

Он опасен. Скорпиус Малфой точно-точно убийца. От него пахнет кровью, его руки извечно в порезах, в синяках, в гематомах, а взгляд… так смотрят только люди, которым нечего, совершенно нечего терять. И она ему нужна лишь по одной причине — все всегда было из-за отца. Все пользовались ею ради Гарри Поттера.

Кривая улыбка повилас на губах, когда она на автомате стала складывать папки в стопку. Не стоило об этом думать, не стоило замарачивать себе голову, но отчего же, отчего ей было так интересно и так волнительно, словно… словно в разгадке истории Скорпиуса Малфоя заключалась ее жизнь?

Тяжелый вздох опять сорвался с губ, когда она заприметила последнюю папку, что торчала с полки. Дернув за нее, Лили прошлась взглядом по фамилии «Нотт», а потом вздрогнула, не решаясь положить папку эту на место. Потому что… она была другой. Да, совершенно точно другой — дело было в бумаге, из которой состояла эта папка. Официальный документы всегда подлежали магической шлифовке, и хоть эта тоже, но магия… магия в ней была другая.

Другая?

Лили положила стопку на место, а потом, схватив папку, нахмурилась.

Андрас Нотт. Гражданство Франции и Германии. Школа тоже Дурмстранг. Мерлин, кто-то решил устроить встречу выпускников в Лондоне? Это заставило ее усмехнуться, и, перелистывая страницы, Лили, право, чувствовала внутренний смех. Пока взгляд ее не упал на графу родственников, и пока она не увидела аккуратно выведенное: «Близкое родство с бывшими. В частности, с Малфоями и с Гринграссами. Статус: неблагожелателен».

«С Малфоями и Гринграссами».

С М-а-л-ф-о-я-м-и.

Папка выпала из рук, и стук ее падения совпал со скрипом открывающейся двери. Лили молчала, наблюдая, как она распахивается и на пороге появляется миссис Даунтон, бросившая на нее нервный, слегка озлобленный взгляд.

— Мисс Поттер, прохлаждаетесь? Чего стоите, в самом деле, разве вы не слышали тревогу? Только что ограбили банк Гринготтс, сейчас сюда нагрянут авроры и будут проверять картотеки всех, кто приехал в страну за последние два месяца. Поэтому, прошу вас, покиньте помещение как можно скорее.

Лили молчала, испытывая легкий страх и даже головокружение. А потом, что-то странное внутри нее зашевелилось, и она и сама не поняла, как быстро схватила фальшивую карточку и, спрятав ее под мантию, прошла мимо начальницы, что уже стояла у соседних полок и наводила на них палочкой.

Нет, честно. Это не было нарушением закона. И она ни в коем образе не старалась спасти все, что было связано с Малфоем.

Просто ей интересно. И совсем немного забавно.

Да. Ведь ничего, право, ничего не было забавнее разрушенной человеческой жизни.

Кап. Кап. Кап.

Вода падала с потолка, разбиваясь о поверхность пола, и этот монотонный звук жизни так раздражал, так злил, что Скорпиусу многое стоило просто держать лицо. А держать лицо нужно было — хотя бы ради Михеля, что валялся на полу со связанными руками и смотрел на него диким, звериным взглядом.

Да, страдания всегда обезображивают человека. Особенно страдания, нанесенные тем, кого ты знаешь, и чью меру жестокости не можешь вынести.

— Кто сказал тебе сделать это? — лениво, в который раз протянул Скорпиус, обратив взор на свои пальцы.

В маленьких порезах, опухшие, с синяками от избиения мягкой туши своего соратника, они выглядели довольно непрезентабельно, но завораживающе — ему нравилось рассматривать фаланги, саму кисть и ногти, а потом невольно вспоминать тонкие руки Лили Поттер. Такие ухоженные, белые пальцы, не знавшие ничего из того, чем был повязан он.

Это, право, почти злило. И, сжимая свою руку в кулак, он вновь обращал внимание на Михеля, видя, как тот ненавидит его.

— Все моя идея, — захрипев, Михель вдруг расхохотался своим сумасшедшим смехом. — Блять, Скорпи, неужели так трудно понять, что я просто пиздец, как тебя ненавидел? Какой день уже держишь, а поверить все не можешь.

Он опять расхохотался, и смех его в секунду перешел в жуткий кашель. Вместе с кашлем наружу хотели прорваться и его легкие, отчего с губ его то и дело спадала кровавая мокрота. Учитывая его здоровье, Малфой прекрасно понимал, что пыток он долго не выдержит, поэтому старался растянуть его страдания, как можно дольше. Стоило отдать должное Михелю — он никого не выдавал. Но это же не означало, что Скорпиус ему поверит?

— Ты тупой выродок, Михель, — буднично протянул наконец Скорпиус, посмотрев на него с долей отвращения. — Сам бы до такого не думался, да и не решился пойти против меня без покровителя за спиной.

Тонкие бледные губы сложились в полоску, а глаза его блеснули.

— Ведь ты же знаешь меня лучше всех, мы работаем в паре вот уже больше пяти лет. Так на что ты рассчитывал, а? — поднявшись с места, Малфой медленным шагом подошел к нему, и в лице его ни следа не осталось от былой язвительной веселости. — О чем ты думал, ублюдок, переходя мне дорогу?

Бессмысленные глаза напротив опять загорелись искоркой ненависти, но Скорпиус уже даже не видел его перед собой. Он вспоминал. Ведь, право, Михель был рядом с ним с первого дня в Хаосе — еще тогда, когда он был обычным выпускником Дурмстранга, без немецкой марки в кармане, он пришел к ним по наставлению Рабастана и встретил Михеля Розье.

Отчаянного туберкулезника, прожигавшего последние деньки в веселье, хохотавшего так, что содрогался каждый. Он был безумным зверем, который по-настоящему любил убивать, наслаждаясь, впитывая в себя каждый крик своих жертв.

Но тем не менее, он был верным псом, которому не было чуждо милосердие. Какая жалость, что Скорпиус не был склонен к душевным порывам?

— Знаешь, почему я до сих пор не использовал на тебе сыворотку правды или не попытался влезть в воспоминания? — медленно протянул Скорпиус, задумчиво поглядев вдаль. В холодных, сырых подземельях почти не было света, а тот блеклый, что лился из настенных факелов, не мог осветить даже пол под собой. Оттого атмосфера здесь становилась по-настоящему располагающей к тому, чтобы вывернуть душу.

— Не понимаешь, почему я тебя еще не убил?

Цыкнув, Скорпиус поднял валявшийся рядом грязный, носовой платок, который был перепачкан в земле и крови. Кривая улыбка изогнула его тонкие губы, когда он опять поймал полный ненависти взгляд.

— Понятия не имею, — холодно процедил Балдер, а потом разошелся таким свирепым кашлем, что казалось, что вот-вот наружу выпадут и легкие, и ребра, и само сердце.

Кровавая слюна падала на пол, пачкая его подбородок. И, склонившись, Малфой аккуратно провел платком по нему, размазывая грязной тканью последствия болезни, намеренно аккуратно, словно ему было не плевать, от чего именно умрет Балдер — от его рук или же от туберкулеза?

— Подумай, Михель, подумай, — медленно протянул Скорпиус, подняв руку, размазывая по платку кровавые слюни, — у тебя еще столько времени впереди.

— Да убей же ты меня! — яростно заорал Михель, поддавшись вперед, из-за чего цепи на кистях натянулись, стирая кожу.

Скорпиус улыбнулся.

— Смерть — большой дар, — встав на ноги, отвернувшись, бросил мимоходом Малфой. — Его еще нужно заслужить.

Он больше не смотрел на него, лишь развернулся и уверенно покинул подземелья, отчего-то сморщившись. Если бы здесь не было Михеля, он бы давно воплотил первый свой шаг, но сейчас все, что ему оставалось — это ждать и вынюхивать, всматриваться в то, что происходило вокруг него.

Тот, кто думал его убить, был идиотом. Разве можно его, его-то убить?

Ярость обуяла легкие, и Скорпиус и сам не заметил, как покинул Малфой-мэнор, и понял это лишь тогда, когда снег противно заскрипел под ногами. Ничтожный, белый, он становился черным от его ботинков и словно продавливался. В этом смысле Лили Поттер мало чем отличалась от него, и эта мысль почему-то развеселила его.

Лили Поттер была забавной. Да. Это было первое, что приходило ему на ум. Ему нравилось то, как смотрела она на него: этот взгляд отличался от того, что он видел раньше — люди, окружающие его, либо боялись Малфоя, либо думали, что могут использовать, из-за чего взгляд их выглядел соответсвующе заинтересованным.

А она смотрела на него так безразлично и даже холодно, словно не сама почти умоляла зацепиться за себя.

Поначалу это напоминало избитую комедию: он ломал ее наотмашь своими вопросами, сотрясал ее своим дьявольским смехом и вынуждал опускать глаза всякий раз, когда он глядел в ее глаза.

— Он насиловал вас, да?

Бросал он так спокойно и даже безразлично, чувствуя тупой, идиотский, вымученный интерес.

Потому что она отличалась. Потому что была совершенно непохожей на обычную дочку национального героя, выходца из респектабельной семьи. Она была поломана. Вдоль и поперек, он видел ее шрамы, которые мучали ее, искажали.

— Отчего ваши руки… такие? — бросала она всегда, не глядя в его глаза. Лили боялась. И между тем словно только и искала его — и это было очень-очень забавно. Еще никогда он не видел, чтобы кто-то с таким рвением стремился себя уничтожить.

Или?

— Люблю бои без правил, — меланхолично замечал он, как всегда садясь напротив.

На берегу Темзы было холодно: ветер, играясь с почти замершей волной, пробирался под мантию и оставлял свои следы в виде покрасневшей кожи, терявшей свою чувствительность.

Он не мог сказать, отчего приводил ее сюда — может, потому что в такое время года здесь никого не было, а может, потому что ему просто нравилось смотреть на увядание природы именно через призму полузамерзшей воды, но факт оставался фактом: он упорно приводил ее на берег Темзы и наблюдал, как порой зарывается пальцами она в оледеневшую землю, ломая их.

— Порой мне кажется, что вы страшный человек, — резко повернув голову, сказала она. И, право, в такие моменты, когда Лили Поттер смотрела ему в глаза, не избегая взгляда, ему казалось, что в ней определенно что-то было.

— Смеетесь, когда нормальный человек должен деликатно промолчать; молчите, когда другой бы стал говорить ни впопад. Вы словно вечно продумываете свои шаги и изучаете — не нападаете сразу, а ждете, когда человек наиболее уязвим, — ее дыхание сбилось, а грудь поднялась от дыхания. В такие моменты Лили Поттер была по-настоящему интересной и даже немного увлекательной, да.

— Вы же страшный человек, мистер Малфой? Вы же так и ждете момента, чтобы положить меня на алтарь своих целей?

Скорпиус поднялся. Резко и отрывисто, и от холода его суставы словно заскрипели. Он не чувствовал своих ног, не чувствовал своего тела, но язык — ему отчего-то так и хотелось, еле передвигаясь, рождать звуки.

— Не надо пытаться сделать себя жертвой, мисс Поттер. Ведь вы сами отчаянно искали со мной встречи. Вам же нравится, да? Нравится притворяться слабой, немощной, нравится, когда за вас все решают родители, чтобы потом исподтишка привязать к себе всех, кто оказал вам помощь, и под видом своей беспомощности играть ими, словно игрушками, все время напоминая о своем несчастье, а оттого привязывая их к себе еще крепче.

Скорпиус улыбнулся. Оскалился, обнажая зубы. Потому что ему нравилось — нравилось то, что он видел.

— Вы точно больная.

— А вы убийца, — резко поднявшись на ноги, бросила Лили, вдыхая воздух так отчаянно, словно она боялась упасть навзничь. — В своих боях без правил… вы же не просто избиваете соперника, а убиваете его, лишая любой надежды на реванш.

— И? Дальше что?

Двигаясь, словно хищник, он подходил к ней ближе, стирая грань между личным и правильным, а потом, ловя ее затравленный и какой-то отчаянный взгляд, подходил настолько близко, что мог разглядеть каждую трещинку на ее лице. В такие моменты она словно вся сжималась, и он видел ее травмы как на ладони.

Несчастная. Забитая. Затравленная Лили Поттер. Она так отчаянно желала его ужалить, что забывала прятать свои изъяны.

— Боитесь, что я лишу надежды и вас? — спокойно спросил Скорпиус, вынуждая ее резко отвернуть голову. — Боитесь, что не сможете меня использовать и играть мною так, как хотите? Прямо… как это вышло с Балдером, да?

Ее взгляд, скользкий, исподлобья, прошелся по нему с такой яростной мощью, что он не удержался и оскалился. Лили Поттер горела от внутренней ярости, и, прикусывая нижнюю губу, смотрела на него так выразительно, словно мечтала убить.

Словно мечтала, что он, а не она, прервет эти встречи.

Но вот Скорпиус опять приходил в назначенное время, ожидая ее после работы, вдыхая промозглый воздух, и выуживая из своих легких пар, не забывая щелкать зажигалкой, чтобы успокаивать свои нервы.

— Пошли ко мне, — тихо молвила она, и Скорпиус, что смотрел непрерывно в точку, словно отмер от звука её голоса и невольно обернулся.

Ее лицо, как всегда бледное и такое жертвенное, опять было повернуто словно в сторону, не глядя на него, и Малфой лишь пожал плечами. Он не знал, почему всегда соглашался на эти встречи; не знал, от чего ему так интересно было рядом с ней, но с каждым днем Скорпиус ощущал лишь одно: то, что принадлежало Лили Поттер, было словно его — эта богатая жизнь, эта роскошная квартира в центре Лондона, это уважение от звука одной фамилии — все это было его.

И он злился. Смотрел на ее комнату, изучал фотографии и злился. Раздражался все сильнее, когда она подходила к нему ближе, касалась его руки и невзначай заглядывала в глаза, словно прося о чем-то.

Скорпиус ненавидел ее. Правда, ненавидел. Оттого, наверное, хватал ее и всегда притягивал к себе ближе, чувствуя, как несчастное сердце начинало не трепетать, а вырываться из грудной клетки.

— Это же вы убили Балдера?

Право, ему это было даже неинтересно. Плевать. Убила или нет — ему все равно, Скорпиусу просто нравилось, нравилось вызывать в этом лице эмоции, нравилось провоцировать ее и делать наконец живой. Не застывшим изваянием, не полумертвым трупом. А ж-и-в-о-й.

— Я сахарная принцесса в розовых платьицах и с тугими косами… какое там убийство? — мысленно смеясь ему в лицо, отвечала Лили. Он видел искорки потешного веселья в ее глазах, видел страдания и потаенную грусть.

Оттого целовать ее было даже еще интереснее, чем кого бы то ни было до этого. Она не сопротивлялась. Но и не особо отвечала. Лишь под конец, словно оживая от ласки, Поттер начинала принимать эту игру, робко касаясь его плеча.

Сломанная. Искалеченная.

Скорпиус всегда это знал. Но понял насколько лишь тогда, когда прекращал свою инициативу и даже не смотрел на нее — потому что не мог. Потому что отчасти даже боялся увидеть в ее глазах такое знакомое, изученное от и до отчаянье и ненависть к себе за то, что так и не смог прорвать свои внутренние барьеры и рамки.

Скорпиусу было неловко. И он бежал из ее квартиры, словно раненый зверь, гонимый прочь воспоминаниями о своей прошлой жизни. А потом вернулся и увидел то, чего так боялся увидеть: валявшуюся на полу Лили Поттер, сжимавшую осколок в своих руках и смотревшую так отчаянно, что Малфой, право, начинал терять рассудок.

Потому что он не видел Лили. Он видел себя. Шестнадцатилетнего подростка в сером классе Дурмстранга, около разбитого окна — он сжимал осколок с такой болью и с такой яростью к миру, что был почти готов убить себя.

Осколок был у его вены. Но он не мог. Не мог просто взять и оборвать свою жизнь, не мог порезать эти чертовы вены, и Скорпиус рыдал, надрывно, дыша тяжело, сдавленно, бившись головой об пол от собственного отчаянья.

А потом его тошнило. И, казалось, что ничего хуже быть не могло — никакие пытки Рабастана не могли сравниться с тем ужасом, что жил внутри него.

Скорпиус бился головой. Методично, со стуком, выбивая из себя страх, словно приговаривая себе: «Возьми себя в руки, придурок. Сделай это, сделай!». И все равно не мог. Осколок не перерезывал вены. Он лишь становился очередным непониманием его слабости.

А теперь этим напоминанием стала она. И Скорпиус, правда, чертовски ненавидел Лили Поттер. Настолько, что готов был сам ее убить прямо здесь.

«Вставай!», — хотелось заорать ему.

«Поднимайся на ноги, идиотка», — почти кричал Малфой.

— Знаешь хоть, как вены резать? — лишь бросил он, намеренно безразлично, стараясь ярость свою забить где-то в сознании.

Знаешь?

Знаешь, что такое бессилие от осознания, что ты слаб настолько, что не можешь даже прервать свои страдания? Понимаешь, что значит проживать свою жизнь, не имея ни единой надежды на счастье? Ощущаешь ли это чувство, сравнимое с ощущением тотальной потерянности по жизни, когда для тебя закрыты все двери и когда совершенно некуда податься, не от кого просить ни понимания, ни банального принятия?

Знаешь?

Лили Поттер была забавная. Но лишь поначалу. А потом он начинал понимать, что она такая же — такая же, как и он. И ему это не нравилось, хотелось отмыться от ее присутствия, как от въевшейся грязи. Но он не мог. Не мог ни искать с ней встреч, не мог ни играть в эту игру.

Потому что она такая же. Потому что смотрела на него так яростно и одновременно отчаянно. Потому что в глазах ее он видел себя.

Лили Поттер больная. И он тоже больной. А жизнь порой бывает до убого избирательна в своих уроках — не потому ли она словно связала их, приговаривая: «Смотри, Скорпиус. Смотри в свое отражение и помни, из какого дерьма ты поднялся.

А потом мотай на ус: за эти годы не так и далеко ты ушел. У тебя не вышло жить по-нормальному, потому что ты — отброс.

Слышишь?»

* * *

Слышишь?

— Скорпиус!

Слышишь? Этот голос… писклявый, с нотками вульгарщины… он не мог ни спутать его ни с чем, и, обернувшись медленно, он почувствовал оцепенение. И даже, правда, забыл, что позади него стояла Лили Поттер.

— Скорпиус! — опять воскликнула она, и уже через минуту в нос его ударил терпкий запах дешевых духов, а щеку неприятно царапал искусственный мех.

Марта Новак обнимала его так страстно, словно мечтала его сломать в своих руках, а Скорпиус лишь думал о том, что все это пиздец как не вовремя. И что все это определенно подрывало его план.

Он молчал, оттого ее нашептывания напоминали скорее издевку судьбы, чем речь человека, и когда до него наконец дошло, что же именно произошло, Малфой резко схватил Новак за руки и оторвал от себя. А потом обернулся в поисках Лили Поттер, и увидел позади себя лишь пустынную безлюдную мостовую.

Что ж, так было даже лучше.

— Скорпиус?.. — опять протянула Марта, и в голосе ее на этот раз слышалась обида. — Эй!

Ее красный рот исказился от злобы, и теперь от слепого обожания и любви в этих потухших глазах осталось лишь с трепетом выбитая из осколков светлых чувств ярость. Она зияла, придавая взгляду некоторое безумие, но все это было так скучно и предсказуемо, что Малфой почти вздохнул.

— Зачем приехала? — облокотившись спиной о стенку обшарпанного дома, бросил лениво Скорпиус, тяжело дыша. Сложно. Как же сложно было играть в ту игру, что он развернул, потому что ведь каждый так и норовил сорвать его план.

— Это так теперь встречают старых друзей, а? — оскалившись, бросила Марта. А потом лицо ее вновь исказилось в странной эмоции трепетной нежности — эта перемена произошла всего за секунду, и Малфой сильнее напрягся, сдавливая в руке своей палочку.

— Mon chériМой милый! — воскликнула она, преодолев за секунду разделявшее их расстояние и обвила своими костлявыми руками шею.

Она смотрела на него с таким детским восторгом, что его, право, тошнило, и касаясь его, ластившись, словно кошка, Марта была столь отвратительна, что многое ему стоило не оттолкнуть ее. Но ведь Новак и была его прошлым. Она была той средой, в которой он вырос, вся Марта была лишь воплощением его реальности. Так имел ли он тогда право просто брать и выказывать ей презрение? Имел ли право смотреть на нее сверху-вниз?

Оскалившись, Скорпиус отвел взгляд, засунув руку в карман и нащупав зажигалку. Холодный металл остужал пыл, и он мрачно посмотрел в сторону, думая. То, что Марта последовала за ним, было хреново по двум пунктам: глупая, недальновидная Новак знала слишком многое о нем и из-за своей глупости могла начать трепаться. Но даже это не было настолько дерьмовым, как тот факт, что Малфой-мэнор официально принадлежал именно ей. Прознай кто об этом, а в первую очередь — она, то начались бы проблемы. Ведь это странно, да? Зачем наследник Малфой отписал свой фамильный дом… проститутке из Франции?

Скорпиус улыбнулся, схватив ее за ладони, и почти примирительно бросил:

— Ну и где ты остановилась?

— О, я думала побыть с тобой. Ты против? — на кривом французском молвила Марта, демонстративно оглядевшись по сторонам. В Лондоне в ноябре всегда было тоскливо и промозгло, и она едва хмурилась.

Чего хотела эта идиотка? На кой лад она вообще приехала сюда?

Скорпиус злился. Сжимая ее сухие, шершавые пальцы, он старательно выводил улыбку на своем лице, думая, черт возьми, думая.

Из всех он выбрал Марту Новак лишь по одной причине: она была полностью в его власти. Из всех людей в ее жизни именно от Марты он получил полное повиновение и подобострастие — все ее помыслы, все ее действия были совершены из-за него и для него. Поэтому он и переписал ей дом, чтобы что? Чтобы в случае чего все подозрения пали на нее? Или чтобы авроры не старались даже выследить его в поместье, ведь этим идиотам кажется, что в мире чистокровных бумажка об имуществе значила намного больше, чем кровь?

— Пошли, — холодно бросил он, резко отпустив зажигалку из руки. — Остановишься пока у меня.

Он вел ее вдоль лондонских трущоб, выбивая внешнее спокойствие и безмятежность, но голова его была занята мыслями. Появление Марты обязательно привлечет внимание к Малфой-мэнору, тому самому, где сейчас в подвале догнивал свои последние дни Михель, и, черт побери, это означало лишь одно — его нужно было устранить.

Но это было не то, что ему хотелось сделать, ведь Малфой специально поддерживал все это время в нем жизнь, чтобы… чтобы?

Малфой остановился. Посмотрел из-за плеча на скучающую Новак, что шла за ним, размахивая меховой накидкой, но была вынуждена остановиться. И, заметив его леденящий душу взгляд, она быстро поднесла ко рту большой палец и прикусила его, с некоторой тревогой взглянув на Скорпиуса.

Она не помнила. Конечно же, она не помнила, как сама подписывала бумажку о наследовании — Скорпиус уничтожил все ее воспоминания, все от и до. Он не оставил в ее памяти даже большей части того, что их когда-то объединяло в школе: все, что помнила Марта, это ощущение — ощущение близости с ним. Так не потому была так сильна ее привязанность? Не потому она цеплялась за него, словно раненый зверь, ведь ничего у нее не было — ни мыслей, ни воспоминаний.

Кукла. Безвольная кукла, что бегала на побегушках за ним в Дурмстранге, и ведь Малфою правда было ее жаль. Ровно до тех пор, пока она не стала вызывать в нем омерзение, пока ее дешевый парфюм не стал по-особенному врезаться в ноздри, а дешевый мех — мозолить глаза.

Марта всегда была лишь напоминанием — напоминанием о том, из какой трущобы он вылез. Потому, право, проще было ее презирать, чем жалеть.

— Мы пришли, — безразлично сказал Скорпиус, не убирая взгляда. И только лишь тогда Марта воровато приподнялась на носочки и взглянула поверх ее головы. Бровь ее дернулась вверх, а глаза сузились.

— Боже, ты предлагаешь мне остаться здесь? — она хмыкнула, картинным движением перекинув меховую накидку за плечо.

— Притоны тебе больше по вкусу? — с холодным оскалом поинтересовался Малфой, тут же отвернувшись, понимая, что не сможет спокойно выстоять ее очередную истерику.

Однако стоило ему взять за ручку своей двери, как скалится тотчас перехотелось. Кто-то был тут, в его комнате прямо сейчас, и, бросив быстрый взгляд на Новак, он аккуратно зажал палочку в правой руке, а левой едва слышно дернул за ручку. Дверь с мерзким скрипом медленно отворилась, и сквозь щель он явственно мог разглядеть силуэт, стоявший в центре комнаты, единственной, что здесь была.

— Скорпиус? — испуганный шепот Марты заставил вздрогнуть человека, и, когда он обернулся, то уже был под прицелом палочки.

— Черт, Малфой, где ты шляешься целыми днями? — недовольно пробурчал Андрас, словно даже не замечая палочки. А потом его взгляд прошелся чуть в сторону, и он в удивлении приподнял брови. — Марта?..

— Потом поприветствуешь, — холодно сказал Скорпиус, резко движением схватив Новак за руку и поволочив ее за собой на кухню. — Сиди здесь и не выходи, — безразлично бросил он, с силой хлопнув дверью, а потом наложив поверх нее пару заклинаний.

Единственный плюс коррекционного класса был в том, что почти все, кто оттуда выпускался, не умеют обращаться с палочкой. Марта была не исключением — лишь соответствием. «Так не потому ли жизнь за сто франков в день за одну ночь казалась ей проще? Что еще бы она могла?», — с какой-то горькой усмешкой подумал Скорпиус.

А потом, нацепив тотальное безразличие на свое лицо, он вальяжно сел на потрепанный диван, посмотрев сквозь Нотта. Его мысли были далеки отсюда, и, наверное, Андрасу по-настоящему казалось, что он его не видел. Но это была обманка. На самом деле Скорпиус наблюдал за ним и думал лишь об одном: а на чьей стороне Нотт?

И почему же Михель так бездарно выдал себя?

— Ты слышал что-нибудь о Михеле? — мрачно спросил Нотт, едва качнув палочкой. Он облокотился о стену с плесневелыми обоями, внимательно глядя на на него так, словно действительно думал, что сможет по одному только виду что-нибудь выяснить по лицу Скорпиуса. — Он пропал, Малфой, и на него это совершенно не похоже.

Скорпиус не повел даже бровью, продолжая безучастно смотреть словно сквозь своего нежданного гостя.

— И ты ничего не предпринимаешь, почему?..

Что, если на самом деле Михель выдал себя не просто по глупости, а от… незнания? Что, если в тот день в госпитале он с такой душевной простотой выпалил свои слова не от того, чтобы намекнуть на что-то Малфою, а оттого, что в голове его в прямом смысле творился хаос?

Ведь такое бывает, правда, бывает.

— Ты связывался с ними насчет Михеля? Просил их помощи?

Скорпиус слишком хорошо знал цену словам. И знали эту цену все, кто был рядом с ним — одно непрошенное замечание стоило его соратникам жизни. Рабастан лично расправлялся с самыми наглыми. Ему не нужна была сила, не умевшая подчиняться. Ему нужны были убийцы — отшлифованные, действовавшие по алгоритму. Лейстрейндж и его хотел сделать таким — все эти пытки были не подавление агрессии, а на подавление воли, и Малфой слишком хорошо знал цену своего статуса.

И Михель, он точно ее знал.

Так что, если на самом деле он и не выдавал себя, что, если это получилось само по себе? Вот, о чем думал Скорпиус Малфой все эти дни и вот, почему он его не убивал. Это было слишком интересно — что скажут они. И когда же заговорят о Михеле. Ведь очевидно, что только лишь одно могло бросить ему вызов — и это организация.

— Твою мать, Малфой, — Нотт сделал решительный шаг в его сторону, и в этот момент Скорпиус перевел резко на него взгляд и заставил его остановиться.

— Они ничего не говорят, Нотт. Им насрать на нас, забыл? А Михель… я займусь его поисками, — Малфой сложил губу в тонкую полосу, медленно, растягивая гласные, протянув: — Наш друг, наверное, опять засиделся где-то в притонах подле шлюх. С ним такое частенько приключается…

А потом запнулся, словно какая-то мысль осенила его. Притоны. Михель всегда останавливался только в притонах. Но был ли в этом смысл? Почему именно везде и всегда одни притоны?

Губы медленно растягивались, искажая его в диком оскале. Скорпиусу становилось отчего-то очень весело, словно всё, что окружало его, было настолько смехотворно, что становилось даже неловко: почему, черт возьми, его окружали одни долбоебы?

— Посиди-ка с Мартой, а я пойду поищу его в притонах, — буднично проговорил Скорпиус, поднявшись с места и оправив мантию.

— Но почему ты не сделал этого раньше? Так сильно был занят дочкой Поттера? — послышалось насмешливое позади.

На что Малфой лишь тяжело вздохнул. Не станет ли он, в самом деле, направлять идиотов на верные мысли? Ему насрать. Абсолютно.

Правда, было лишь одно, что заставляло его сильно думать. Кто был этим уродцем, что пошел на такое? Кто? И зачем, в конце концов?

Ответов на эти вопросы у него не было. Но они могли быть у другого человека. И, смотря на дверь, ведущую в дом Поттеров, Малфой не думал больше ни о чем: ему, правда, было интересно. А еще он кое-что хотел провернуть. И, о какая жалость, что для этого ему понадобится он.

Национальный герой, что, сидя в своем кожаном диване, смотрел на него так, словно только и ждал, когда Малфой пожалует к нему. «Что, думаешь, мне есть дело до твоего сочувствия?», — со злобой подумал Скорпиус, опять заметив эти искорки в глазах аврора. Ему было жаль. Ему, блять, было жаль! Право, нечеловеческих сил стоило Малфою просто не засмеяться.

— Мистер Поттер, вы уже поняли, кто вел на меня охоту? — буднично поинтересовался Скорпиус, так, словно каждый день любой прохожий заявляется к главному аврору страны и требует с него информацию.

— Конечно, — стремительно ответил мистер Поттер, — это были вы. Вы сами спланировали покушение на самого себя.

Ничто, совершенно ничто не дрогнуло в лице Малфой, когда он приподнял выразительно бровь, словно говоря:"Вы серьезно? Вы думаете, я вам поверю?».

— Шучу, — словно считывая все его эмоции, откликнулся Гарри Поттер. Он расслабленно откинулся на спинку дивана и внимательно поглядел на своего подопечного. До чего же выразительными были глаза национального героя, до чего же многое и одновременно ничего можно было по ним прочесть. — У меня недостаток информации. Очевидно, что вы скрываете свою личность, и, очевидно, что вы как-то связаны с одной группировкой… да, я думаю, это она провернула весь этот хаос в тот день.

— Группировка? — лениво поинтересовался Скорпиус. — Что же эта за группировка?

Гарри Поттер усмехнулся. А потом, почесав макушку, по-доброму улыбнулся.

— А я почему-то надеялся услышать о ней от вас. Ведь, кажется, что корни ее ведут в Марсель.

— Ну это уже совсем предсказуемо, — не удержавшись, бросил Скорпиус, что вызвало странный интерес у Поттера — он даже слегка наклонился в его сторону, — как что-нибудь плохое или нелегальное, так сразу Марсель. И какое же для вас невероятное счастье в том, что я прямиком из этих районов? Вам же так приятно такое совпадение фактов? Ведь с такой легкостью можно обвинить во всем меня… прямо, как получилось с моими родителями.

От вдохновения, что охватило его, он даже привстал. А потом, словно оправившись, Скорпиус сел обратно, слегка накренив голову. «Если вам жаль, мистер Поттер, то отлично. Я заставлю вас своей жалостью поперхнуться, потому что для меня она — ничто, кроме как инструмент давления на вас. Которым, будьте уверены, я воспользуюсь. Ведь вы так и направите впихнуть мне его в руки».

— Вы… — начал мистер Поттер, а потом осекся, задумчиво погладив свой широкий, слегка красноватый лоб. — …интересный человек.

— А вы — несправедливый. Лишь то, что я не по своей воле оказался заперт в этом городе и в этом обществе, вы ставите на мне крест. А ведь я пришел лишь затем, чтобы просить вашей помощи.

Скорпиус опустил на секунду голову, скрывая легкую ухмылку.

— Не могли бы вы показать мне видеонаблюдение с моей улицы в тот день? Хочу найти этого урода… ведь я решился обосноваться здесь до конца своих дней. А довольно неприятно знать, что кто-то ведет на тебя охоту, понимаете, мистер Поттер?

Задумчиво поглядывая на него, Гарри Поттер выглядел так, словно прямо сейчас пытался понять что-то столь значимое, отчего, право, и мог зависеть его ответ. И чем дальше они играли в эту игру, тем сильнее какое-то дьявольское веселье охватывало Скорпиуса.

Ему было смешно. Просто до чертиков, адски весело. Ну что за жизнь, а?

— Хорошо. Приходите через два-три дня. Я сделаю запрос уже сегодня, — от улыбки больше не осталось и следа, когда Гарри Поттер поднялся со своего места и протянул ему руку в знак прощания. — Так уж и быть, мы поймаем того, кто все это организовал. Будьте спокойны, мистер Малфой.

«Будьте спокойны вы. Недолго же вам осталось», — теплилась злая мысли в голове, когда спокойно выходил из комнаты. А потом, резко остановившись в коридоре, внимательно окинул его взглядом.

Он пришел в этот дом неслучайно. Ведь именно теперь наступало время увлекательных игр. И, всматриваясь вокруг в поисках какого-либо знакомого предмета, Скорпиус проскользнул взглядом по полуоткрытой двери в кабинете Гарри Поттера. Долго стоять здесь было нельзя. Потому, подойдя к коридорной нише, он схватил первый попавшийся предмет и быстрым шагом выскочил из дома. И только лишь тогда, распахнув свою ладонь, он увидел снитч. Старый, уже слегка ржавый, с выгравированными буквами «ГП», он поблескивал в свете тусклого осеннего солнца, и, усмехнувшись про себя, Малфой быстрым движением спрятал его в свой карман.

Даже если мистер Поттер и обнаружит пропажу, навряд ли он подумает на Малфоя. А если и подумает, то что? Скорпиус лишь пожмет плечами и скажет, что у него привычка с детства — воровать.

Малфой — игрок. Лихой, безапелляционный игрок. А игры порой стоят наших жизней.

— Да, Михель? — вслух бросил Скорпиус, глядя на своего товарища. Какой вид, какая картина! Михель выглядел окончательно сошедшим с ума, настолько бесноватый был у него взгляд.

— Ублюдок! Ебучий кусок дерьма! — закричал он, всем телом рванувшись в его сторону. Тщетно. Цепи лишь сильнее натянулись на запястьях, уничтожая кожу, заполняя комнату кровавым запахом.

Кровью здесь пропахло все. Когда-то давно Малфои держали в этом подвале вино, а теперь — полумертвецов. Ирония, да?

— Не злись, — сощурившись, пробормотал Малфой, отворив дверь самодельной клетки, которая с мерзким скрипом почти вывались из петель. — Кто знает, может твои страдания окупятся в загробной жизни? Поэтому постарайся нацепить на себя вид благодетеля и самой нравственности… так же, как это делают сильные мира сего, предчувствуя агонию.

Михель хрипло усмехнулся, сплюнув в его сторону сгусток кровавой мокроты.

— Интересно, не правда ли, что там, в этой загробной жизни? — задумчиво протянул Малфой, присев на корточки возле него. На секунду его взгляд словно расфокусировался, а воспоминания рекой смыли всю его спесь — почему-то он вспомнил свою мать. Она также отчаянно кашляла, смотря на него грустными глазами, и тогда Малфою казалось, что ничего страшнее не было. Когда забирали отца, он был здоров и мог еще улыбнуться напоследок сыну. Когда же от него уходила мать, она гасла на глазах, превращаясь из человека в труп.

— Смотрят ли мертвые за нами с небес? — опять ни к кому не обращаясь, спросил Скорпиус, но на этот раз поглядев на Михеля уже прямо.

От одного этого взгляда с него, казалось, словно сошла вся агрессия, и он больше не натягивал цепи, не пытался оплевать своего тирана. Михель словно почувствовал, что минуты его сочтены, и хотел провести их с достоинством.

— Если это так, — прохрипел Михель, на минуту зайдясь жутким кашлем, — то я постараюсь нагадить тебе, Малфой, из-за всех сил. Чтоб ты корячился от страданий в этой жизни, ведь смерть — это дар, который тебе не светит…

— Тебе не придется даже стараться, — мрачно усмехнувшись, бросил Скорпиус, поднявшись на ноги. — Потому что, когда ты окажешься на небесах, Михель Розье, ты поймешь, что больше уж меня страдать заставить нельзя. Я свое уже перевыстрадал.

Злая улыбка исказила его лицо, и Малфой, сжав палочку в руках, слегка наклонил голову. Убийство — это искусство. Насилие — это холст. Выберешь неправильную основу, и весь пейзаж станет обычной, жалкой дешевкой, не цепляющей взгляд.

— Почему? — вдруг застонал Михель, и из глаз его вдруг прыснули слезы. — Ну почему?! Ведь я ничего не делал, ведь я всегда был твоим соратником?

— Я не убивал тебя все это время лишь по одной причине, — холодно сказал Скорпиус, упрямо пытаясь поймать его глаза, что безумно бегали с предмета на предмет. — Мне было интересно, право, кто бы мог стоять за тобой? Ответ очевиден: это они. Только они могли дать тебе силы противостоять мне. Только вот… — Малфой цыкнул и спрятал за спину руку с палочкой, видя, как пугает она Михеля, как избегает он смотреть на него только лишь из-за оружия в руках. — Хаос жесток. И Хаос не оставляет после себя ничего — даже воспоминаний. Ты марионетка. Ты даже ничего не помнишь, твоя память чиста. А потому ты бесполезен. Твое сумасшествие — это лишь расплата за разрешение пользоваться собой. Ведь это не в первый год и даже не во второй, верно?

Михель замотал отчаянно головой, безумно глядя по сторонам. Казалось, что слова Скорпиуса словно проходили мимо его ушей, и чем сильнее нарастало его отчаяние, тем стремительнее он впадал в полудетское, бредовое состояние.

— Какая жалость, ты уже больше ничего не осознаешь, — тихо сказал Скорпиус, безразлично, совершенно равнодушно смотря на него.

— Нет, нет, нет… ведь я ничего?.. почему?.. ведь я ничего, совершенно ничего не дела-.

— Смерть — это дар, — холодно перебил Скорпиус, обездвижено смотря в его безумные глаза.

Михель замер. Может, что-то мелькнуло в его воспоминаниях, а может у него уже был выработанный инстинкт. Но он замер. Перестал двигаться вовсе.

— Но жизнь, — продолжал безучастно Малфой, медленно направляя на него палочку, видя, как на секунду вытянулось лицо Михель, — несомненно больший.

Как жалко, правда?

Что ты его потерял.

В Подземельях было как всегда сыро, когда он спустился в них вновь. Запах крови и гнили, казалось, все еще стоял в воздухе, и хоть больше здесь ничего не оставалось от присутствия покойника, Скорпиус все же обернулся и взглянул на клетку.

Он выбросил труп Балдера недалеко от лондонского притона, рядом с небольшим каналом, в котором канализационная вонь смешивалась с запахом плесени и гнили. Беспроглядная ночь делала его фигуру, облаченную в темную мантию с капюшоном, совершенно неразличимой, и, все же лишь когда он отошел и скрылся в тени голых деревьев, тогда он запустил в небо черную метку, и змея, извиваясь, медленно становилась черепом.

Это была интересная ситуация. На следующий день в газетах появились очевидные заголовки, а в купе с недавними событиями неудивительно, что общественность пришла к выводу, что кто-то убирает «бывших». А Хоас… что мог подумать Хаос? Разве что лишь то, что агентура Англии ведет охоту на него.

Да, это было забавно. Но еще забавнее было то, что продумал Скорпиус дальше.

Оскалившись, он медленно развернулся и пошел еще дальше, открыв тяжелую металлическую дверь, которая еле-еле подалась силе его палочки — настолько мало в ней уже было от магии, питавшей дом, который вот-вот разрушится.

Он шел дальше, преодолевая целый лабиринт, поминутно сверяясь с обозначениями на карте в руках. Карта подземелий была не только у Малфоев. Она была у тех избранных среди священных чистокровных фамилий, которые руководили магическим миром на протяжении столетий. А сейчас? Он был последним Малфоем, Андрас последним Ноттом, от Лестрейнджей остался лишь обугленный Рабастан, Блэки вымерли полностью, от Розье тоже остались лишь воспоминания, как и Эйвери канули в Лету. Их осталось так мало, что можно было пересчитать по пальцам одной руки. И это придавало ситуации особую пикантность — ведь зачем нужно было убивать тех, кого осталось так мало? Зачем?

Вот какими вопросами задавалась глупая английская общественность. Им хотелось сделать сразу несколько вещей: опорочить правящую власть и при этом напомнить о преступлениях прежней элиты. Этой общественности было неважно, кто у руля — важно лишь то, что его все равно нужно ругать. Критикуй сильного мира сего вне зависимости от взглядов и поступков, придавай людям чувство, будто они хоть что-то значат. Когда на самом деле масса никогда не имела власти или влияния, она всего лишь масса в руках тех, кто родился либо в нужной семьей, либо просто пробивным по жизни.

Такова ирония жизни. И ведь Скорпиуса из иерархии просто выкинули. Его выкинули на улицу, так почему же он должен хоть кого-то жалеть? Почему он должен был остановиться?

Вот о чем он думал, открывая медленно дверь, которая вела его прямиком в банк Гринготтс, в его ячейку. Полупустая, разграбленная, в ней уже не было ни золота, ни драгоценностей, лишь разбитые деревянные коробки валялись на полу ненужным хламом. В его ячейке не было ничего от прошлого величия. И, проходя вдоль пустых полок, он дошел до самого последнего шкафа.

Глупые маги, пришедшие к власти после свержения чистокровных, были глупыми не потому, что в основная часть являлись полукровками или грязнокровками. Они были глупыми, потому что совершенно не знали традиций и тайн аристократов. Им казалось, что чистота крови — это просто блеф, попытка возвыситься, но они не понимали лишь одного — кровь не вода. И носитель одной фамилии мог быть наследником сразу нескольких родов. Так и вышло в момент, когда к власти пришел Темный Лорд. Три семьи, Блэки, Лейстренджи и Малфои были особенно близки в силу очевидных обстоятельств — они были самыми богатыми, самыми влиятельными и самыми плодовитыми.

От наследников эти трех родов не осталось никого, кроме Скорпиуса и Рабастана. В чистокровной иерархии именно они занимали высшую ступень и именно они могли пользоваться благами все трех родов. Каждая ячейка богатого дома была соединена с другим, и, лишь коснувшись рукой последнего шкафа, он услышал протяжный скрип, а затем перед ним появилась дверь со старинной ручкой. Она вела в отдел Лестрейнджа.

Зачем это было нужно Скорпиусу? Ему просто хотелось проверить свою догадку, очевидную, так и просящуюся на ум, и, зайдя в его отдел, он с некоторой злобой заметил башенки золотых галеонов. Они сверкали и словно издевались над ним, потому что на фоне его разграбленной ячейки выглядели слишком нетронутыми, слишком… роскошными.

Он прошел вдоль груды золотых монет, а потом, ухмыльнувшись, вытащил из кармана снитч. Скорпиус с минуту глядел на его трепыхающиеся крылья, а потом бросил в груду золотых монет, слыша звук рассыпающихся башен.

Монеты падали. Отскакивали, меркзо стуча по полу, заставляя его с каким-то наслаждением наблюдать за своим низвержением. Скорпиус молча оглядывался по сторонам. Смотрел помутневшим взглядом, чувствуя рой мыслей в голове — все было… слишком странно. И смутная догадка то и дело проскакивала в мыслях, вынуждая его щуриться.

Развернувшись, он закрыл плотно дверь и замуровав ее под шкаф, Скорпиус вошел в свою ячейку. А потом, нагнувшись над шкафом, стукнул кулаком по нижней полке и тотчас последний ящик с грохотом выдернулся вперед. Внутри, посверкивая, лежал из белого золото медальон, с большим сапфиром, окантованным дорожкой бриллиантов. Сжав его между пальцев, Скорпиус поднял палочку вверх и направил заклинанием прямо в потолок. Тотчас загорелся мутный зеленый свет, и все помещение опустилось во мрак.

Сигнализация сработала моментально, и, когда он медленно начал спускаться обратно в Подземелья, слышал топот ног и громкие окрики.

Покачивая медальон в руке, он безразлично вглядывался в сапфир, замечая свое отражение. Былое величие лежало на его ладони, но от этого не становилось ни горячо, ни холодно — как будто все это, не принадлежало ему никогда, по-настоящему и не нужно было. Потому что Малфои никогда не были просто убийцами, а он стал. Стал им без минутного колебания, видя в этом свой единственный путь. Так, может, он уже и не Малфой?

Да. Он безликий. Потому что будучи аристократом, слонялся беспризорником по беднейшим кварталам Берлина, засыпал в накуренных трактирах в компании шлюх и обвисших алкоголиках. И при это все еще сохранил свой светский шарм.

Никакой. Совершенно никакой. Вот, каким он себя чувствовал. У-б-о-г-и-м.

Оскал исказил его лицо, и, с грохотом бросив медальон в потайное место в столе, он с силой хлопнул дверцей и тотчас покинул Малфой-мэнор, буквально влетев в свою мерзкую квартирку на окраине Лондона. В его комнате, покуривая папироску, сидела Марта, и, безразлично поглядывая на листы газеты, сладко улыбалась, бросая мимолетные взгляды на него.

— А ты звезда здесь, Скорпи, — таинственно бросила она, но Малфой лишь отмахнулся. Ему было не до нее. Прямо сейчас он мучительно выжидал время, чтобы сделать следующий ход — пришло время вновь наведаться к Гарри Поттеру, но при этом подгонять эту встречу не стоило. Нужно было ждать.

Переплетя пальцы в кулак, он сидел, словно замершее изваяние, и холодным взглядом всматривался в изображение за окном.

Когда к нему пришел Рабастан, он не знал, кем именно он был послан. Просто однажды Дафна Нотт, распахнув дверь в его комнату, ввела в нее странного мужчину, закутанного в мантию. Ни лица его, ни фигуры невозможно было различить, и лишь потом, когда молчание резко растянулось, он откинул капюшон и глазам шестнадцатилетнего Малфоя предстало обугленное лицо почти старика.

Он очень хорошо запомнил этот миг. Голубые глаза-щелки глядели на него с прищуром и чрезмерным вниманием, и в этих глазах Малфой сразу увидел свой приговор. Он увидел в нем свою смерть.

— Тяжелая же жизнь сложилась у нас, потомков могущественных родов. А ты им все спустил и жаждешь вернуться домой. Глупый юный Малфой. Ты никогда не вернешься туда, как хочешь — потому что они никогда не примут тебя.

И его улыбка, полная насмешки и издевательства… Скорпиус помнил ее слишком хорошо даже годы спустя, когда от глупого юного Малфоя остался прах.

Скорпиус хмыкнул, выпрямившись на стуле. За окном умирал день, облачаясь в алые краски, а это значило лишь одно — пора. Он спокойно встал, не взглянув на Марту, которая все еще с диким любопытством и восторгом смотрела в газетный лист, и спокойно вышел из квартиры.

До дома Поттеров было прилично, но он шел неспешно, не прибавляя шага, не смотря по сторонам. Дьявольское веселье охватывало все его нутро, когда мысли в голове отбивали чечетку — ведь Малфой уже, кажется, догадывался, кто именно вел охоту на него.

— Мистер Малфой? — открыв дверь, его встретил встревоженный взгляд миссис Поттер. Она смотрела на него с недоверием и даже презрением — все ее лицо так и исказилось в гримасе своего превосходства над ним.

— Мистер Поттер дома? — словно не замечая, вполне дружелюбно поинтересовался Скорпиус, ослепительно улыбнувшись.

— Не думаю, что он приме-…

— Скорпиус, ты пришел?

Миссис Поттер не успела договорить, так как прямо позади нее резко появилась лохматая голова Поттера, который, схватив дверь, которую она уже хотела захлопнуть, резко ее отворил, освобождая проход.

— Проходи.

Проходя вперед, Скорпиус бросил мимолетный взгляд на лицо Джиневры Поттер, которое, право, исказилось до такой степени презрения, что ему почти было смешно. Возможно, если бы Лили Поттер была нормальной дочкой национального героя, то она смотрела и реагировала на него так же… но какая жалость, что их обожаемая дочурка очевидно тянулась к плохим вещам.

— …И это вместо того, чтобы сейчас говорить с Лили, ты тратишь время на… него.

— Джинни, я же уже говорил, я поговорю с ней на Министерском баллу, зачем ее сейчас трогать?

— Трогать?! Это забота, Гарри. Забота. Она же совсем пропадет.

Скорпиус хмыкнул, усевшись на диван. Их спорящие голоса еще доносились до него, и ему было почти смешно наблюдать за всем этим фарсом. Только вот лишь осознание, что все происходившее одна большая игра, заставило его натянуть на себя маску печали, скорби и еще черт знает чего. Для пущего эффекта он даже ленно поднялся с дивана и драматично облокотился о подоконник, меланхолично вглядываясь вдаль. Ведь так должны были вести себя нормальные люди после новости о смерти друга? Ведь так должен был вести себя тот, на кого вел охоту весь мир?

— Прошу прощения, Скорпиус, — закрыв дверь, деловым тоном тут же начал Поттер. — Просто в кои-то веки собралась вся семья сбором…

— Лили тоже здесь? — не отрываясь от окна, бросил Малфой, слегка нахмурившись. Он не видел Поттер уже больше недели, и отчего-то у него неприятно засосало под ложечкой, ведь воспоминания того дня были еще слишком яркими. Слишком эмоциональными, что, право, случалось с ним не так часто.

— Да, — сухо прокомментировал Гарри Поттер, и от молчания, наступившего в комнате, повеяло холодком.

Малфой развернулся. Выпрямился, посмотрев на аврора сверху-вниз, безразлично, абсолютно равнодушно. А потом ироничный оскал изогнул его губы.

— Пока вы медлите с расследованием, кто-то уже позарился на мое имущество.

— Думаешь, это один и тот же человек? — задумчиво погладив себя по подбородку, протянул Гарри, настраивая на столе омут памяти. Он делал это нарочито небрежно, но Малфой видел, видел, как его взгляд поминутно взметался к нему. Он исследовал его эмоции. Изучал. Словно ожидая, что в любую минуту наконец что-то искреннее отразиться в нем.

Какая тупость.

— Что ж, не знаю, правда, чем тебе это поможет, но я достал тот день.

— Благодарю, — холодно отчеканил Скорпиус, не теряя ни минуты, окунаясь в омут памяти с головой.

Но в нем действительно ничего не было. Лишь единственное бросилось ему в глаза — странного вида человек, словно под градусом, шатающийся возле его дома на протяжении сорока минут до самого нападения, а потом неожиданно исчезнувший, словно расстроившийся в перекрестки черных улиц.

Вынурнув, Малфой даже забыл о присутствии Поттера. Он лишь тяжело вздохнул, нахмурившись, сощурившись еще сильнее, из-за чего глаза его заныли от напряжения. Никаких зацепок. Ноль. И хотя едва уловимая мысль витала в его голове, он не спешил признавать его за правду — оставалось лишь еще одно. Комнату в трактире, которую снимал Михель. Это была последняя зацепка для точного определения того ублюдка, посмевшего разрушить его планы таким ничтожным желанием как его смерть. Ведь Малфой итак умрет. Зачем было торопить события?

— Михель Розье — бродяга из Марселя, — задумчиво протянул Гарри, вынуждая Малфоя слегка скривиться и поднять на него глаза. — Марта Новак — проститутка из Марселя. Том Круз, труп которого нашли в одном из районов Марселя... И наконец ты, Скорпиус Малфой, официально зарегистрированный в Марселе гражданин другой страны. Много совпадений.

Скорпиус хмыкнул, откинувшись на диван, в тупую смотря в лицо аврора. Ему было не страшно — не страшно от того, что не было совершенно ничего, что можно было бы ему предъявить. Не страшно от того, что Скорпиус бояться не умел. И только лишь блядское чувство дежавю выворачивало его внутренности — ведь откуда он уже успел пронюхать про Марту?

— Вы знаете, что это за город такой, мистер Поттер? — весело бросил Скорпиус, начиная испытывать раздражение. Ему уже порядком надоели все эти психологические игры человека, который совершенно не понимал и не пытался его понять. — Бродяги, убийцы, шлюхи… нет ничего глупее, чем пожелать там спрятаться, но тем не менее, это место так и манит отщепенцев и отбросов. Там жить проще таким, как мне.

— Значит, ты отброс? — зацепился Гарри, даже слегка поддавшись корпусом к нему. — Никогда бы не подумал, что услышу такое от Малфоя. Потому что-то мне подсказывает, что… как бы сказать… фамильная гордость не позволила бы тебе смириться с таким положением. А значит, должно быть нечто большее, то, что затянуло тебя туда. То, почему ты так и не поднялся со дна даже во Франции.

В его глазах всего на минуту помимо интереса промелькнула странная жалость. Словно он, Поттер, жалел его, Малфоя, из-за того, что он, по его мнению, прозябал свою жизнь. Мерлин! А он мог жить? Мог после всего? От ненависти у него свело челюсти, и Малфой молчал, отвечая на его взгляд. Желание причинить боль этому уроду, сидевшему напротив, было столь велико, чтобы... чтобы он почувствовал хотя бы ту долю боли, что испытывал он когда-то давно, тогда, когда еще не был сломанной оболочкой несбывшихся надежд.

— На вашем месте, мистер Поттер, — холодно и очень тихо сказал Скорпиус, встав с места. — Я бы задумался, почему моя дочь в итоге связалась с таким отбросом, как я. Ведь это означает, что ваша дорогая дочь не просто не видит разницы между своей благовоспитанной, сахарной семейкой и отщепенцем, нищим из марсельских кварталов, а даже ставит свою семью на ранг ниже него. Забавная мысль, да?

Холодной оскал осветил его лицо, как Поттер напротив словно окаменел, пристально вглядываясь в его черты. Может, он хотел увидеть в лице Скорпиуса подтверждение, что тот не тронет его дочь, а может, он просто пытался понять, насколько близки отношения между ними — словом, Скорпиусу было безразлично. А находиться здесь, право, было уже больше его сил, поэтому он уверенно вышел из комнаты, не прощаясь, зная, что встречи их уже предопределены судьбой.

Прикрыв глаза, он все еще держался за ручку двери, и, когда нашел в себе силы, чтобы нацепить привычное безразличие, Скорпиус уверенно отдернул руку и обратил свой взор вперед. И, Мерлин, по какому-то идиотскому стечению обстоятельств, он тут же увидел перед собой Лили Поттер, которая смотрела на него с не меньшем удивлением, а потом явственная злоба проступила в ее лице. Она что-то держала у себя за спиной, и, развернувшись, открыла свою сумку и что-то положила в нее, бросив быстрый взгляд исподлобья.

Кивнув ему, она быстрым шагом выскочила на лестницу и побежала вниз, словно вынуждая его преследовать ее. И Скорпиус действительно пошел за ней. Переступая через ступени он уверенно шел за Лили Поттер, чувствуя странное желание вцепиться с ней в словесную схватку, встряхнуть эту больную женщину и заставить посмотреть на себя этим яростным взглядом, в котором он видел себя.

— Куда же вы так спешите? Мне казалось, что наши отношения предполагают определенный уровень общения, — насмешливо бросил Малфой, когда они оба оказались на улице.

Лили замерла. Хмыкнула громко, а потом, развернувшись, уставилась в асфальт, выражая полное безразличие.

— Или вам уже наскучила наша игра?

Малфой почти смеялся. Только смех этот был настоящей яростью. Ему было сложно стоять ровно ногами на этой земле, чтобы не испытывать удушающее отчаяние, и еще сложнее это было делать, когда он буквально вынужден был вспоминать, вспоминать свое прошлое, свою ярость, упиваться ими.

Но Лили не смеялась. Лишь как-то странно посмотрела на него, резко развернувшись, явно намереваясь уйти степенно и гордо, как любят делать все женщины, чтобы показать, словно не они растоптаны в глубине души.

И это, блять, бесило.

— Ты убила Балдера? — резко бросил Скорпиус, специально, чтобы она перестала строить из себя безразличие, и чтобы на лице ее проступили хоть какие-то эмоции; чтобы наконец посмотрела на него и увидела такое очевидное, сходное отчаянье. Впрочем, зачем ему это было? Малфой не знал.

И правда, она вздрогнула. Развернулась вполоборота и взглянула на него исподлобья. В глазах ее металась злоба, но это была совершенно не такая злоба, как у Марты — потому что Новак лишь пыталась заставить себя ненавидеть его. А Лили Поттер действительно ненавидела. Наверное, потому что чувствовала то же, что и он — понимала, что каждая их встреча бессмысленна и фатальна. Они не доведут их до хорошего конца.

— Вот опять, ты напрягаешься, хотя я всего лишь шучу, — лихое настроение накрыло его с головой, и Малфой, право, не мог понять, отчего опять стоит здесь и провоцирует ее. Зачем? — Я же знаю, что ты не убивала, — уверенно протянул он, впиваясь в ее глаза своими. — Ты не могла.

Лили молчала. А потом с этой странной маской на лице подошла к нему, слегка склонив голову. Взгляд ее больше не был направлен словно сквозь из-под челки. Она смотрела на него прямо, и, право, отчего же она не смотрела на него так всегда? Зачем она прятала… такое?

Она усмехнулась. Оскалилась, и в этой улыбке он вдруг увидел себя.

— Уверен? — бросила она, и в глазах ее всего лишь на секунду он вдруг прочитал все. А потом она развернулась и спокойно пошла вперед, зная, что Скорпиус не пойдет следом.

И он не пошел. Лишь смотрел в ее спину, чувствуя, как всего на секунду весь мир разом потерял все краски, становясь серым, совершенно безликим. Всего за одну минуту он весь словно перевернулся и вновь показал ему то, в чем он так сильно боялся признаться.

Да, Лили Поттер была не так проста. Он чувствовал в ней хаос с их самой первой встречи. Но отчего-то проигнорировал одну очевидную вещь: Малфой просто не подметил сразу, что они не просто схожи, а идентичны — словно разлученные в детстве близнецы. Так не потому ли он так хорошо ее понимал? Не потому искал с ней встречи и даже не старался сделать вид, что пытается их прервать?

И это было удивительно — потому что они родились в совершенно разных условиях, росли в разных атмосферах, но по итогу-то, по итогу… пришли к одному и тому же?

Скорпиус смотрел ей в спину. А потом губы его сложились в бледную, бескровную полоску. Ведь так, право, играть было однозначно интереснее. Потому что вдруг какой-то невиданной силы азарт поднялся в его душе, и он вспомнил: вся его жизнь была поставлена на кон именно из-за этого. Ради этого он жил все годы, так неужели сейчас тупые воспоминания смогут заставить его впасть в тоску, заставить отречься от намеченного?

— Скорпи! Наконец-то ты вернулся, — едва открыв дверь, на его шею кинулась Марта, улыбаясь глупой, растянутой по всему лицу улыбкой. — Я так давно тебя ждала, и моя голова… я совершенно убита. Такой ужасный приступ боли…

Вздохнув, Скорпиус наигранно мило улыбнулся ей, тотчас скинув ее со своих плеч, из-за чего Марта со стуком буквально упала на пол, изогнув губы свои в букве «о».

— Малфой! Мудак! Я же говорю, что у меня болит голова, какого черта?!

Обойдя ее, Скорпиус вошел в единственную комнату, пустую и голую, тут же замечая Нотта, прислонившегося бедром к подоконнику.

— В последнее время ты зачастил ко мне, — без тени злобы, даже с некоторым весельем бросил Малфой.

— А ты наоборот — чуть что уходишь, — мрачно заметил Нотт, сузив глаза. А потом он посмотрел позади него, на вздыхающую тяжело Марту, что что-то ворчала себе под нос. — Зря ты с ней так. У нее ведь действительно адские мигрени из-за того, как часто мы стирали ей воспоминания.

Малфой, что уже почти сел на потрепанный диван, бросил быстрый взгляд на Андраса, а потом задумчиво поглядел на Марту, что, держась за поясницу, встала с пола и со слезами поминутно смотрела в его сторону, явно матеря его про себя.

Воспоминания. Стертые воспоминания. В день, когда убили Балдера.

Малфой осекся, выгнувшись в диване. Ведь в тот день на том же этаже тоже был человек, пьяно качавшийся, именно с ним он столкнулся, когда Марта вела его в номер. Какая-то догадка теплилась в его голове, и, отчаянно смотря на Новак, Скорпиус сжал рукой подлокотник кресла.

И ведь он самолично приказал стереть ее воспоминания, даже не посмотреть в них, не проверив. Но что, если в тот день в номере был кто-то еще, третий, тот самый, что предосудительно скорректировал мысли Марты и… зачем ему это?

«Чтобы я вернулся в Англию», — дернулась мысль стрелой, и Малфой почти расхохотался. Ведь это не он согласился сюда приехать. Его просто заставили. Вышвырнули. С-п-е-ц-и-а-л-ь-н-о. Кто-то давно плетет вокруг него паутину, а он даже не замечал — все его окружение не просто кем-то контролируется, а корректируется, делая каждого почти безумным. Ведь что Балдер, что Марта — оба ни в своем уме, оба умирающие. Их не жалко.

И лишь Нотт был подобием адекватности в его блядском мирке нищеты и разрухи. Он был единственным, у кого еще осталась семья в виде матери, и он был единственным, кого всегда от всего охранял Рабастан.

— Эй, Марта, — улыбнувшись вдруг, бросил Скорпиус, подперев рукой подбородок. — А зачем ты приехала в Англию, а? Панели во Франции приелись, ты решила здесь потренироваться?

Он был зол. Чертовски, просто до ужаса. Потому что очевидная мысль не давала ему покоя: на него вел охоту тот, кто был с ним дольше всех; тот, кто взрастил его; тот, кто знал его лучше всех. Это мог быть только один человек. Или вернее только оно.

Х-а-о-с.

Группировка, расстроившаяся не только по Германии, Франции, но и в Англии. Тайная организация, державшая в подчинении тысячи завербованных рабов. Она безжалостно выращивала убийц, и также безжалостно избавлялась от них. Только лишь оно могло бросить ему вызов. И кого оно могло поставить главного за миссию убить Малфоя, того самого, кто оказался более жестким, чем все его приспешники и соратники; того, кто всю жизнь горел лишь ненавистью, не зная ни боли, ни страха, выкорчевав все эмоции? Они могли поставить лишь того, кто точно мог его превзойти. Рабастана Лестрейнджа. Ведь это он мог вызвать Адский огонь такой силы, он сам его ему учил.

— Ты чего сегодня такой злой? — громко шмыгнув голосом, сказала Марта. — Не знаю я, не знаю! Не понимаю, зачем приехала, почему с тобой здесь сижу! Не понимаю, на кой лад ты вообще мне сдался! — голос ее сорвался, а потом по лицу ее пробежалась странная тень. — Мерлин! — воскликнула она, ладонью закрыв лицо. — Эти воспоминания… эти воспоминания…

Вытащив зажигалку, Скорпиус методично открыл крышку, а потом так же степенно ее закрыл, наблюдая за Мартой с пристальным, дьявольским вниманием. Воспоминания. Что, если ее действительно послали сюда? Зная, что она и есть владелица его дома, они нарочно запихнули ее сюда. Или, быть может, было еще что-то? То, что он упускал?

Щелк.

— Слышал про ограбление? — безразлично бросил Малфой, не отрывая глаз от разрыдавшейся Марты. Ее слова теперь казались настолько ценными, что он почти корил себя за то, что не обращал на них внимание раньше.

— Ты про то, что ломанули твой сейф?

— Не думаю, что пришли именно за моим имуществом, — меланхолично бросил Малфой, наконец посмотрев на своего кузена. Нотт глядел на него сверху-вниз, с надменным выражением лица, и Скорпиус почти ощутил больной припадок то ли зависти, то желание ему просто врезать. — Ну, ты же в курсе, что все ячейки священных фамилий связаны? Хотя Нотты всегда были мелкого сорта.

— Какая разница, что было когда-то? — парировал он, и лицо его оставалось по-прежнему презрительным. — Теперь Малфои ниже даже сошек. Впрочем, как и все остальные.

Щелк.

Малфой криво усмехнулся, качнув головой в повреждение. Не стоило ссориться со своими пешками раньше времени, в конце концов, Нотт должен был сыграть партию в этой игре, это он должен был натолкнуть Рабастана на мысль, что ограбили именно его хранилище, и сделал это ни кто иной, как мистер Поттер.

Все очень просто. Если Рабастан действительно задумал против него игру, то Малфою просто не было смысла марать свои руки. Гораздо проще было столкнуть их лбами, заставить воевать, хоть и косвенно. И ведь право, это даже не отличалось от его первоначального плана — ведь Скорпиус знал, что в целях Хаоса не было убийство Поттера, и он просто хотел подтолкнуть того действовать решительно. Но кто же знал, что игра примет занимательный оборот, подкинув ему такой сюрприз? Кто знал, что охота велась именно на него? Ведь не потому ли его специально отправили в Англию. Они хотели избавиться от своей пешки.

А ведь Малфой просто хотел убить Гарри Поттера, но разве была его вина в том, что на его пути встали они? И зачем, право, зачем? Скорпиус не командный игрок, но и не предатель, он дослужил бы им, а потом бы сдох. И все. История Малфоя закончилась без проблем и лишних движений.

— Мне кажется, — уверенно начал Скорпиус, щепетильно оценивая каждое сказанное свое слово. Ведь нужно было натолкнуть Нотт на эту мысль, а не сказать ему прямо, — что есть смы-...

— Малфой, смотри, — перебил тот его, вынуждая Скорпиус резко щелкнуть крышкой зажигалки. Ну что, что еще, черт побери, могло произойти? — Они прислали новые условия.

И вправду. В зеркале, по которому он обычно связывался с учителем, медленно стали проступать слова. Черные чернила растекались по глади, и когда Нотт подошел к нему и, коснувшись палочкой, сказал кодовое слово, чернильная вязь приобрела форму. Только вот Малфой едва мог прочитать что-либо с такого расстояния, и, щурясь, раздраженно бросил:

— Ну что там?

Тратить время на эту чепуху, вместо ведения своей партии, казалось ему бессмысленным и до раздражения глупым.

— Они говорят нам убить, — медленно начал Нотт. А потом, обернувшись, он странно поглядел на Скорпиус, словно оценивая что-то мысленно про себя.

— И? — нервно дернув рукой, бросил Малфой, нахмурившись. — Кто же на этот раз?

Нотт молчал где-то с минуту, отведя голову в сторону. А потом впервые за то время, что он прибывал Англии, ироничная и даже оскалистая улыбка озарила его губы — Андрас почти улыбнулся.

— Убить дочку Гарри Поттера, Лили Поттер, — оскал его стал почти звериным. — Око за око.

Щелк.

Крышка зажигалки закрылась, и ему почему-то показалось, что именно сейчас этот звук был не просто громким, а даже острым, неприятным. Они смотрели друг в другу в глаза в молчании, и лишь с кухни доносились стоны Марты, которая, громыхая чайником, чертыхалась на всю квартиру.

Скорпиус почувствовал, что всего на секунду весь его карточный дом, выстроенный от и до, ничком упал вниз. Карты разлетались, дьявольски усмехаясь ему — потому что его план, его план! Он летел в бездну, и чем больше он пытался осмыслить эту странную команду сверху, тем сильнее ему начинало казаться, что дочку выбрали далеко не из-за Гарри Поттера.

Они выбрали ее из-за него.

— О, кажется, еще указания, — наконец, обернувшись обратно к зеркалу, задумчиво протянул Нотт, и Малфой резко поднялся с дивана, почти толкнув его со своего пути, чтобы самолично всмотреться в чернильные надписи.

«Задание дается под руководство СМ».

Он прикрыл глаза, цокнув, а потом растерев переносицу пальцами.

Убить? «Ничего проще», — думал Скорпиус. Он убивал столько раз и столько людей, что давно уже забыл и о муках совести и о дрожи в руке. Но убить Лили Поттер… эту совершенно бесполезную, хоть и безумно богатую, дочку национального героя. Зачем? Чтобы взбесить Поттера еще больше, заставить его озвереть до такой степени, что он по-настоящему займется за них?

«Чтобы подставить тебя, тебя, человека, что так близко общается с Лили Поттер. Ты сам ему сегодня бросил это в лицо, Малфой, сам поставил перед фактом. На кого он подумает в первую очередь?».

И кого же в первую очередь он захочет уничтожить?

Холодный оскал исказил его лицо, когда он поднял голову и уверенно посмотрел в лицо Андараса, что внимательно-превнимательно следил за каждым его действием.

— Ты настучал им, с кем я провожу время? — с холодным оскалом, но вполне миролюбиво спросил Малфой, улыбаясь шире, так, что от старания у него могли треснуть щеки.

И, право, он увидел, как вздрогнул Нотт, и как всего на секунду тень пробежала в его глазах. Подойдя к нему ближе, Малфой аккуратно положил свою руку на его плечо, и, сжав его, посмотрел искоса, уже без тени улыбки. Сжимая его плечо, он резко похлопал по нему, а потом обошел и вернулся на свой диван, задумчиво подперев подбородок рукой.

Убить. Но как? И как бы переиграть всю эту ситуацию так, чтобы Поттер сам не убил его, дав хотя бы немного времени, чтобы закончить… закончить свой план. Какая глупость — все это время он считал себя мертвецом, но не задумывался, что и она, так похожая на него, тоже мертвец, что позади ее спины стоит, дышит черная смерть. Точно такая же, как у него.

Идентичны. И оба не жильцы. Но смерть — смерть была даром для него, а для нее? Была ли она спасением для Лили Поттер?

Он не знал. И чем дольше думал над ситуацией, тем сильнее закапывался, пытаясь хотя бы прикинуть примерный план. А дни шли. И хоть задание не было поставлено на определенный срок, он чувствовал хмурый взгляд Нотта, ощущал тяжесть своей ноши.

И совершенно не посещал Лили. Не видел ее, игнорируя любую мысль, стараясь закапаться в свои мысли, словно облачиться панцирем — лишь бы не думать по-настоящему.

— Завтра будет балл в Министерстве, — между делом бросил Нотт спустя три дня после задания. — Ты же знаешь, да? На нас еще висит чета Томасов. Там их всех и можно убить.

Словно отмерев от векового сна, Малфой поглядел на него исподлобья. Недавний допрос авроров о ограблении его ячейки вымотал из него остатки любого желания говорить с кем-либо, поэтому он прятался в своей комнате, окружая себя тишиной и зажигалкой, которую уже даже не открывал.

— Справишься с этим сам? — буднично поинтересовался Малфой. — Я на карандаше у авроров, думаю, они постараются отследить мое местопребывание.

Он лгал, но ложь была столь правдоподобна, что Нотт в ответ лишь кивнул, развернувшись и покинув наконец его квартиру. И Скорпиус опять задумался, не обращая внимания ни на время, ни на то, что его окружало — все померкло. И в этой тьме было лишь одно слово «убить».

Он сам убьет ее. Ни Нотт, ни кто-либо другой, только он. И, когда он отправлял ей записку с просьбой о встрече на их излюбленном месте, Малфой не испытывал ничего. Совершеннейшее безразличие. Ведь это так легко — мучать кого-то, вымаливать у него стоны пощады, а потом без тени жалости давить. Лили Поттер сама говорила, что он страшный человек, и разве в том его вина, что ему приходится соответствовать? Разве он виноват, что судьба столкнула их?

Какая ублюдочная жизнь была у него — вот, о чем он думал, стоя возле обшарпанного здания, опять ожидая ее. Скорпиус смотрел в серое небо, и видел, как снежные хлопья, редкие и едва ощутимые, падали на его лицо, на асфальт — все покрывая собой. И ведь когда их не станет, снег будет также падать, ноябрь также будет сер и скучен. Все будет таким же, кроме одного — их больше не будет.

— Скорпиус? — тихо бросил женский голос, и он даже не вздрогнул. Посмотрел на нее лениво, думая, какой же контраст был между ней и Мартой — последняя вечно то кричала, то истерила, ни минуты покоя или тишины.

— Пошли, прогуляемся.

Он кивнул головой в сторону, уводя ее от многолюдных проспектов и старых, обветшалых домов. Он вел ее к Темзе, еще не оледеневшей, но покрытой тонким слоем льда, и, даже не оборачиваясь, Скорпиус целеустремленно шел к реке, словно она была его последним спасением.

На кварталы Лондона безжалостно набрасывались сумерки, пожирая остатки солнечных лучей, когда они наконец подошли к знакомому узорчатому мосту. От воды веяло холодом и влагой, и, прикрыв глаза, Малфой облокотился о перила, слегка качнувшись вперед.

Убить. Как же легко, черт возьми!

— Вы с Мартой одноклассники? — услышал он полувопросительное, и, словно отмерев, Скорпиус холодно поглядел на Лили, слегка вопросительно приподняв бровь.

И тогда, усмехнувшись, она залезла в свою сумочку и вытащила из нее свернутые вдвое газетный лист. Развернув его, Лили бросила на него странный взгляд и ткнула пальцем в первый же разворот, на котором громоздилась его фотография… и фотография Марты Новак.

Дернувшись, Малфой схватил газету и впился в нее глазами, чувствуя ярость. Мерлин, неужели только за этим они отправили эту дуру, чтобы она погубила его репутацию, и чтобы у Поттера точно не осталось сомнений, что это он убил его дочь?

От ярости у него свело скулы, и, вчитываясь в громогласные заголовки, он почти расхохотался.

«Коррекционка и бандитизм. Новые увлечения старой элиты?».

— Интересная статья, — бесцветно заметила Лили, и лишь тогда он наконец обратил на нее внимание, подняв взгляд.

— И напрочь лживая, — процедив сквозь зубы, сказал Скорпиус, опять посмотрев в газетный лист. Какого черта здесь вообще происходило?

Уйдя в свои мысли настолько глубоко, Малфой, право, почти забыл, зачем вообще сюда пришел. И, когда поднял взгляд, чтобы посмотреть Лили, он увидел, что ее нет, Скорпиус почти испугался — и лишь тогда он заметил, что Поттер, весело усмехнувшись, взобралась ногами на перила и, вскинув руки в строну, стала аккуратно по ним ступать.

— Ты?.. — от удивления он даже не сообразил ничего едкого и саркастичного, подойдя ближе, почти вплотную к перелам, вскинув голову чтобы хорошенько ее рассмотреть.

Перила были узкие, и один неверный шаг — она бы упала прямо в воду, и если не умерла бы, то переломала бы все кости, на восстановление которых ушло бы уйма времени.

— С каждой встречей я чувствую странное, — сказала Лили, усмехнувшись вдруг. — Мне никогда не хотелось узнать кого-то настолько сильно, как тебя. Помнишь, я говорила, что ты страшен тем, что не даешь надежды? Нет. Ты страшен тем, что тебя совершенно никто не знает. Потому что ты — безликий. Сколько жизней ты прожил за одну?

Остановившись, она резко повернулась к нему, так, что каблук ее сапог вышел за перила, из-за чего на мгновение Лили даже пошатнулась.

— Сколько всего перепало на твою долю? — тихо спросила она, посмотрев на него по-особенному прямо, и в этих глаза можно было увидеть и тоску, и ярость, и обиду. В этих глазах можно было точно увидеть себя.

Сглотнув, Малфой, все еще державший газету, почувствовал странный приступ эмоций, и, комкая газетную бумагу, он позволил себе показать кое-что настоящее — ярость, от которой лицо его исказилось до того ужасающего выражения, от которого тряслись поджилки даже у самых сильных из них.

А она лишь смотрела. «Больная», — думал он почти с остервенением, сморщившись сильнее.

— Все говорят, что ты сломаешь мне жизнь, — вдруг холодно сказала она, и, качнувшись вперед, Лили улыбнулась. — Но нет. Я сама сломаю себе жизнь… с помощью тебя.

И она прыгнула. Но не назад, а вперед, прямо на него, и Скорпиус, растерявшись, не успев подумать ни о чем, обронил газету из рук, и крепко схватил ее, прижимая к себе. Потому что всего на мгновение ему подумалось, что он не хочет дать ей упасть, просто не хочет.

Обвив его за шею, Лили тихо вздохнула, и он, право, боялся даже пошевелиться.

Убить?

Скорпиус шел за ней следом, задумчиво смотря на свои ноги, не зная, зачем вообще это делает и что именно ему нужно предпринять. А она шла так беспечно и так спокойно, словно доверила ему свою жизнь и совершенно не боялась — и это обескураживало, потому что она должна был бояться, потому что она-то видела его настоящее лицо, но словно все равно забывала об этом.

— Наверное, стоит закончить нашу игру, — вдруг сказала Лили, открыв дверь в своей квартиры.

Она прислонилась щекой к дверному косяку и посмотрела куда-то вскользь, вынуждая его следить за ее взглядом. Что она вообще творила сегодня? Какой бес опутал Лили Поттер?

— Мне нужно идти на балл, — тут же добавила она, попятившись в прихожую, явно намереваясь закрыть дверь.

И в этот момент, сам не ожидая от себя, он схватил ее и резко открыл, заставляя Лили распахнуть широко глаза и быстро-быстро заморгать, словно она не верила в происходящее. Малфой посмотрел на нее холодно и даже жестко, сделав шаг вперед, стирая пространство между их телами, подталкивая ее вперед, чтобы потом прикрыть со скрипом дверь.

— Закончить игру? — ледяным тоном спросил Малфой, усмехнувшись криво. Ему казалось, что от мыслей его голова просто взорвется, а от внутреннего голоса, что нашептывал ему, как не прав он и что он делает совершенно не то, его уже попросту воротило. — Думаешь, ты можешь ее закончить?

Ему было трудно стоять на ногах, в непосредственной близости от нее и ловить этот взгляд. Затравленный, жалкий. Он тоже так смотрел в свои шестнадцать, он тоже ждал того, кто протянет ему руку помощи и выведет из клоаки!

Скорпиус ждал! Верил, что вернется в свою родину, что сможет тут жить и радоваться жизнью. А потом жизнь влепила ему наотмашь пощечину, а Рабастан прибил его надежду круциатусом. Не было того, кто бы пришел на помощь. И к ней тоже никто не придет.

— Это я решаю, когда заканчиваются игру с моим участием.

Холодно улыбнувшись, Скорпиус бросил взгляд на гостиную, замечая на диване разложенное черное платье. Переливаясь, он струилось до самого паркета, и, наверное, действительно было ей к лицу. Только вот…

— Пойдешь на балл? К ним? К тем, кто смеется над тобой, травит тебя, не ставит ни во что? Будешь исполнять волю родителей? Тех самых, кого ненавидишь до глубины души, от которых желала сбежать даже хоть с помощью этого уродца Бладера? Это из-за них ты будешь прихорашиваться и стоять в этом душном зале, растягивать улыбку, словно рада всех видеть, отчаянно вспоминать имена тех, кого знать бы никогда не хотела, и улыбаться, черт возьми! Улыбаться!

Схватив ее за руку, Малфой посмотрел на нее даже с какой-то примесью отчаянья и боли, совершенно точно понимая: он отговаривает ее не просто пойти на балл. Он отговаривает ее пойти на свою смерть, и сам он ее не убьет. Сейчас не убьет точно.

— Хотя, поступай, как знаешь, — словно опомнившись, сказал он, резко убрав свою руку. — Если хочешь уничтожить себя, вперед. У тебя же до этого почти получалось.

И, отвернувшись от нее, Малфой коснулся холодными пальцами до своих висков, словно сотрясая себя — о чем ты вообще думаешь Малфой? Зачем все это?

Убить. Он должен. А если не может — Мерлин, какое блядство? — так пускай это сделает Нотт. Пускай.

— Не уходи.

В тишине ее голос был так тих и так бесцветен, что он не сразу понял, что она заговорила.

— Не уходи сегодня, прошу, — громче повторила она, и он почувствовал, как схватилась Лили рукой за его куртку.

Он обернулся, чтобы удостовериться, что ему не кажется, и, заметив ее до странного решительный взгляд, Малфой выпрямился, слегка сощурившись.

На него смотрел совершенно отчаявшийся человек.

— Зачем тебе это? — медленно протянул он, повернувшись теперь полностью к ней, чтобы контролировать каждую эмоцию в ее лице. Потому что, право, чем сильнее он всматривался, тем явственнее замечал ее желание, почти такое же, как тогда в баре, когда они целовались на улице.

— Я хочу почувствовать себя нужной… — сдавленно бросила Лили, сомкнув пальцы свои в кулак, словно не ему это говоря, а себе. — Цельной… Желанной.

Она резко подняла голову, чтобы посмотреть на него, и, заламывая свои пальцы, почти дрожала — настолько боялась говорить то, что, видимо, так и подтачивало ее все это время.

Ее тяжелый вздох, сорвавшийся с бледных губ, стал последней каплей. В конце концов, Скорпиус все же был джентльменом — он всегда позволял людям выбрать путь своего уничтожения самостоятельно.

А оттого, схватив ее за плечи, он притянул ее тело к себе и поцеловал, тотчас углубляя поцелуй, словно давая понять: Скорпиус Малфой исполнит ее желание.

А потом? Потом уже будь, что будет.

Тяжело дыша, она сидела на корточках, прикрыв глаза, буквально зарываясь в свои волосы, чтобы совершенно точно не видеть ничего. Темнота давала такое нужное спасение, почти забвение, и ей казалось всего на минуту, что она и вправду забывалась. А потом реальность била ее обухом по голове, и Лили начинала тяжело вздыхать, обнимая себя.

На полу валялась выкраденная папка. И чем дольше она всматривалась в нее, тем сильнее Лили мучали сомнения. Не совершила ли она ошибку? Не сделала нечто неправильное?

И ведь, право, она даже не могла понять, что именно ее так терзает: предчувствие или здравый смысл — ведь очевидно же, очевидно, что этот Нотт должен был попасть в страну незамеченным для авроров. И удивительное дело, дата его прибытия совсем рядом с той, когда начались теракты. Совпадение?

Лили усмехнулась, уткнувшись пальцами в лоб. Она всегда была просто маленькой, сахарной принцессой, за которой постоянно все делали, не позволяя ничего самостоятельного, но даже так она все еще могла видеть очевидное: не было здесь никаких совпадений. И тот факт, что Малфой был связан с Ноттом, говорил о многом… и не был ли в таком случае, Розье тоже каким-то непосредственным образом замешенным во всем этом?

Только вот от него ничего не осталось, умер. И нигде, совершенно нигде не было никакой информации: лишь в криминальной хронике она заметила небольшую заметку о найденном трупе мужчины и повисшей над ним черной метки Темного Лорда.

Распахнув широко глаза, Лили прямо посмотрела на папку. И, не удержавшись, она подскочила на ноги и стремительным движением схватила ее с пола, внимательным взглядом поглядев.

Вторая Магическая Война была окутана туманом. Да, в Хогвартсе проводились памятные мероприятия, на уроках истории им говорили о ней, но ничего конкретного, особенно о них, о бывших. Их называли помешанными на чистоте крови ублюдками, выстроившими свою идеологию исключительно на деньгах и власти, которые длительное время находились в руках некоторых родов. Но что это были за роды, кто был их наследником и самое главное — где они сейчас, об этом никто и никогда не говорил, упоминая лишь зачистку, которая началась спустя десять лет после окончания самой войны. Поговаривают, что именно в те годы Англия навсегда лишилась всех чистокровных родов.

И Лили бы, наверное, было плевать, если бы ни одно но: Скорпиус Малфой и был как раз бывшим. Это его семью выкорчевали из Англии, его род пострадал более всего — он лишился не только власти, денег, но и своего отца, убитого при попытке задержания лично ее отцом.

Чертова ирония эта ваша жизнь. Потому что по всем параметрам выходило, что… Хаос и был… кто? Кто был Хаосом?

От одной мысли у нее похолодели ладони, и, смяв папку в руках, она резким движением схватила сумку, пальто, и, накинув его по пути, быстрым движением выбежала из дома. Ей нужно было увидеть отца, расспросить у него про семью Малфоев, о бывших, о том, зачем они решили уничтожить тех, кто был уже и без того разбит и повержен. Но более всего ей хотелось спросить — зачем он убил Драко Малфоя? Что такого он сделал?

И вот уже спустя десять минут она сидела, немного смущенная, в гостиной дома своих родителей, и, под тяжелым взглядом Джинни, чувствовала, как у нее начинают потеть руки. Говорить с матерью было бессмысленно — для нее Лили всегда была ущербной и глупой, а таким едва ли стоило что-либо объяснять. Поэтому она ждала отца, которого еще в обед просто взяла и бросила, побежав на работу.

«Что я делаю?», — мысленно вопрошала Лили, смотря исключительно на свои пальцы. Хотелось запустить их в волосы, и, дергая за пряди, попытаться себя успокоить.

— Я думала, что ты придешь на обед, — как бы невзначай сказала мать. — Но ты не пришла, поэтому я немного обескуражена твоим приходом сейчас.

— Отец… он очень занят? — не поднимая головы, спросила Лили, с удивительным вниманием разглядывая свои пальцы.

— Не знаю, сейчас пойду, скажу ему, что ты пришла.

Она встала и вышла, и именно в этот момент что-то торкнуло Лили — она подскочила с места и уверенным шагом направилась к лестнице, на третий этаж, в чердачное помещение, которое было полностью заставлено книжными шкафами. На чердаке хранились старые, а порой и запрещенные фолианты, которые были тесно связаны с прошлым — с Темным Лордом, с нападениями… с чистокровными семьями. Эти книги ее отец оберегал и отчаянно добывал со всех стран — возможно, в память о тех событиях, которые когда-то сам пережил.

Ступеньки предательски скрипели, но самой Лили было все равно. Она ровным шагом поднималась вверх, слыша где-то сбоку голос матери, которая говорила явно с некоторым раздражением.

Но что ей было до того, когда перед ее глазами в момент появились старые, дубовые шкафы, застилавшие собой все стены. В детстве она любила это место лишь из-за того, что здесь можно было спрятаться, но в то же время именно библиотека пугала ее больше всего — как только сумерки опускались на улицу, комната становилась столь мрачной и темной, что она начинала дрожать от одной лишь мысли, что кто-то мог оказаться позади нее.

Детство прошло. А страх остался.

Она любовно перебирала книги, складывая ее в стопку на пол, перебирая фолиант за фолиантом, отчего-то боясь быть пойманной. Не хотелось, чтобы ее уединение прервала мама, которая, скорее всего, уже заметила, что она куда-то исчезла — не хотелось, чтобы хоть кто-то нашел ее здесь. Потому что, кажется, впервые уже за долгие годы она ощутила неописуемый азарт, и, наслаждаясь странной душевной силой, появившейся вдруг, Лили хотела вкусить ее полностью.

Громкий звонок в дверь, заставил Поттер вздрогнуть именно в тот момент, когда ее рука потянулась к маленькому, изысканному томику. Обложка его была украшена драгоценными камнями, и сам он был столь тяжелым, что Лили присела на пол, всматриваясь внимательно.

Снизу послышались чьи-то голоса, но для Лили их не существовало. Был лишь этот том, на лицевой странице которой значилось: «Священные двадцать восемь».

Лили чувствовала себя преступницей, маленьким, нашкодившим ребенком, листая страницы этого тома. Потому что боялась признаться себе в том, что еще с детства ее намного больше увлекала не сторона победителей, а та, другая. Ей нравились рассказы бабушки о Беллатрисе Лестрейндж, нравилось слушать в который раз вульгарный, в рамках комедии пересказ приключения с крестражами.

Ей нравилось все это. И, листая страницы, она почувствовала, как участилось биение ее сердца, когда перед глазами ее появилась страница с красивым вензелем «м».

«Малфои», — протянула Лили, тяжело вздохнув, вспоминая этот бездушный, выцветший взгляд.

— Вот ты где! Почему ушла?

На высоких нотах голос матери заставил ее вздрогнуть и тут же закрыть книжку. Подняв глаза, Лили улыбнулась своей фирменной улыбкой, слегка склонив голову набок.

— Я же могу здесь посидеть? Хотя бы немного?

— Сиди сколько хочешь, — нахмурившись, явно не одобряя ее поведение, молвила она. — Твой отец все равно сейчас занят. К нему пришел… гость.

Не почувствовав сильного расстройства, Лили подождала, пока дверь за матерью не закроется, и тут же открыла книжку на нужной странице. Она еще долго всматривалась в одни и те же надписи с перечислением состояния и активов Малфоем, смотрела и вспоминала старинный, разрушенный особняк, в котором лишь однажды побывала.

Такой диссонанс, так… некрасиво. Ей бы хотелось оживить это место, вернуть ему великолепие и пышность прошлых лет, но отчего-то Лили казалось, что это уже было невозможно: потому что одни только повадки Малфоя говорили о том, что он мертвец. А такому ничего не нужно. Кроме?

«Смерти… или хаоса», — подумалось Лили, когда она продолжала листать страницы дальше.

Ее догадки подтвердились: и Нотты, и Розье, и Малфои были бывшими. Они принадлежали прошлой элите, священные чистокровные, возвратившиеся на родину спустя столько лет. Зачем? Зачем им это нужно было?

Тяжело вздохнув, Лили положила книгу на пол, а потом подползла к своей сумке и вытащила папку. Она отдаст ее отцу. Пускай он сам решает, что с ней делать, главное было лишь одно — все это так или иначе было связано с теми терактами, что происходили в городе, и Поттер была бы слишком неправильной дочкой, чтобы оставить такое при себе.

Она была полна решимости, выходя из библиотеки. Шла так, словно действительно все для себя решила — и все равно ей, пострадает от этого Малфой или нет, замешан ли он в этом или нет. Какая ей разница?

Она шла, а потом просто замерла, как будто ноги ее вросли в землю — потому что из комнаты ее отца выходил он. Человек, о котором так отчаянно хотелось не думать, но чье присутствие она замечала во всех своих думах. Скорпиус Малфой был живым воплощением ее помешанности и болезни — он был тем, кто напоминал ей о том, какая она пропащая.

Странное чувство появилось в ее душе: оно было похоже не то на обиду, не то на тихую злобу, ведь воспоминания ее еще были свежи, и Лили помнила ту странную женщину рядом с ним. Она еще слишком отчетливо понимала, что он был сплошной загадкой, которую ей никогда не разгадать.

В ней все сильнее поднималась злоба, и, сообразив вдруг, что она держит в своих руках, Лили завела их за спину и хотела было сделать шаг. Не тут-то было. Потому что, когда Скорпиус поднял голову и посмотрел на нее таким странным взглядом, Лили осеклась и поняла очевидное.

Она не пойдет к отцу. Не отдаст ему папку. Не скажет о своих догадках.

Лили просто не сделает этого, потому что… почему? Неужели из-за того, что была совершенно больна, или из-за странной тяги к ним, к маргиналам, к проигравшим? Из-за чего?

Испугавшись своих мыслей, она быстро спрятала папку в сумку и стрелкой спустилась по лестнице, надеясь, что ему хватит благоразумия оставить ее в покое и не идти дальше, не терзать своими вопросами, не смотреть так. Чтобы душа ее хотя бы сейчас нашла покой и успокоилась.

— Куда же вы так спешите? Мне казалось, что наши отношения предполагают определенный уровень общения. Или вам уже наскучила наша игра?

Она оцепенела, хмыкнув громко, стискивая в руках сумку. Она не хотела с ним разговаривать, не хотела думать ни о той женщине, ни о Марлен — но не думать о них уже не могла. Всякий раз, вглядываясь в ее лицо, Лили все больше убеждалась в собственной никчемности, ненужности. Она не может быть ни любимой, ни желанной — она поломанная. Так почему бы ему не выбрать тех, других?

Вот, о чем она думала, глядя в его по-особенному злые глаза. А потом, боясь утонуть в пучине ненависти к себе, она развернулась и просто хотела сбежать. Куда угодно, но подальше.

— Ты убила Балдера?

Вздрогнув существенно, Лили обернулась и посмотрела на него слегка прищуренным взглядом. Ей многое хотелось сказать: начиная от того, что подвернись хоть любая возможность, она бы непременно убила бы его, своими собственными руками измучила до состояния, когда бы он молил о пощаде; и заканчивая тем, что она почти, слышите? — почти совершила этот шаг.

— Вот опять, ты напрягаешься, хотя я всего лишь шучу. Я же знаю, что ты не убивала.Ты не могла.

Эта была отправная точка ее отчаянья — неужели он, как и все, считал ее сахарным дитем, не способным на жесткость? Неужели он тоже принижал ее? Этого стерпеть Лили просто не могла, и, подойдя к нему, склонив слегка голову, она внимательно поглядела в его лихие глаза, наполненные дьявольским отчаяньем.

— Уверен?

Ей хотелось, чтобы в ее взгляде он прочел все: все то, что она сделала тогда, и заметив, как всего на мгновенье дрогнули уголки его губ, слегка приподнимаясь, Лили лишь кивнула головой на прощание и быстрым шагом направилась к себе.

Ей хотелось спрятаться, и, поднимаясь по ступенькам в свою квартиру, она чувствовала, что задыхается. Лили губили ее же воспоминания, этот рой мыслей, что своей тяжестью почти припечатывал.

Меньше всего ей хотелось вспоминать, но более всего — его. Потому что она боялась просто сорваться и броситься прямо сейчас к Марлен, чтобы чуть ли не на коленях умолять ей рассказать, наконец, подобие его истории.

Лили просто устала отрицать очевидное: она помешалась на идее узнать его историю. Как будто прошлое Скорпиуса Малфоя и он сам могли стать не то спасительным кругом, не то удушающей веревкой. И Лили боялась этих лавинных эмоций, сносящий грани рационального, ведь Поттер всегда была игроком, терявшим свои позиции в середине игры, но никогда не становилась жертвой с самого начала.

Сев на диван, она в который раз взглядывала в папку в своих руках, бессмысленно рассуждая. Что, если и покушение, и смерть Балдера, и все, что произойдет далее, — это и был Скорпиус. Кем он был по-настоящему? Просто настрадавшимся отпрыском проигравших, вернувшихся на родину в надежде исправить свое положение, или потерявший все человек, желавший только мести. Но мести кому? Обществу или же… ее отцу?

Вертя папку в руках, Лили казалось, что она просто глупая идиотка, никогда не умевшая правильно анализировать ситуацию, и когда с губ ее сорвался тихий вздох, ознаменовавший ее полное, литургическое отчаянье, в ее почти необетаемой комнате вдруг раздался громкий звонок, заставивший ее прямо вздрогнуть.

А на пороге стояла, скрестив руки, Роза, смотревшая на нее, как всегда, презрительными льдинистыми глазами, которые так и говорили об отвращении к своей младшей кузине.

— Что? — максимально спокойно спросила Лили, не собираясь пропускать ее дальше порога. Потому что, право, отвращение-то было обоюдным.

С минуту Роза просто стояла и смотрела, а потом губы ее исказились в какой-то даже гнусной улыбке.

— Бедняжка Лили Поттер, что не ухажеры, так либо мертвы, либо убийцы.

Закатив глаза, Лили Поттер тут же почти мило улыбнулась, сильнее прижавшись щекой к двери, хватаясь пальцами за спасательный металл ручки. Лишь бы не выйти из себя, лишь бы не впечатать это омерзительное лицо напротив прямо в дверь.

— Дорогая кузина, я бесконечно рада твоему беспокойству, но не могла бы ты перестать лезть туда, куда тебя не просят…

— Надеюсь, он станет твоей окончательной гибелью, — перебив ее, резко сказала Роза, отдернув свои руки, и в одной из ее ладоней Лили увидела газетный лист. — Полюбуйся. Только маргиналов и притягиваешь, принцесса.

Она бросила газетный лист прямо ей в ноги, и, содрогнувшись отчего-то, Лили увидела черную первую полосу, озаглавленную: «Коррекционка и бандитизм. Новые увлечения старой элиты?».

И с листа прямо на нее смотрели бездушные глаза Скорпиуса Малфоя, только более молодого — на вид ему едва ли можно было дать лет двадцать, скорее меньше. На нем был школьная форма, но, право, взгляд у него был далеко не подростковый — такой серьезный, тяжелый, словно прожигающий насквозь.

Она едва слышно выдохнула, подняв голову и посмотрев упрямо на Розу, что смотрела на нее с непередаваемым превосходством.

— Тогда… Балдер тоже маргинал? — холодно процедила Лили, стараясь не оскалиться. — И ты, значит, полюбила отброса, Рози?

Хмыкнув, она дернула головой, словно стараясь даже невербально опротестовать эту мысль, а потом, приподняв бровь, лихо заметила:

— С Малфоем не сравниться. Какая же удача, что в Англию вернулась его одноклассница, многое мне пришлось нарыть о нем, чтобы найти ее. Эта Марта Новак какая-то сумасбродная идиотка, но с превеликой радостью согласилась дать интервью моему репортеру.

Дернувшись, Роза сделала шаг навстречу двери, и, склонившись, ехидно заметила:

— Наслаждайся, кузина.

А потом, бросив на нее последний, уничижительный взгляд, она развернулась и степенным шагом пошла к выходу, оставляя Лили, неподвижно стоящую возле двери, хватающую пальцами холод металла.

Треск. Она не сдержалась, быстрым, нервным движением схватила газету, валявшуюся у ног и с громким звуком захлопнула дверь.

Не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, Лили наугад зашла в квартиру, оперлась рукой о выступающую стену, и спустилась медленно на пол, отсчитывая про себя секунды. Буквы сливались воедино, а глаза выхватывали лишь обрывки фраз — она не могла ничего нормально прочесть.

«Когда я познакомилась с ним, Скорпиус был забитым, молчаливым мальчиком. Вы знаете, он ведь в школу поступил лишь в пятнадцать лет».

«Родители? У него их не был. Лишь опекун, но, кажется, он сильно издевался над ним — во всяком случае, я часто видела гематомы на его теле, а его глаза всегда были красными от лопнувших сосудов. Уж не знаю, что там происходило, но видок у него был не ахти».

«Что? Вы спрашиваете, знаю ли я, чем именно он занимался до? Не имею ни малейшего понятия. Но он всегда был очень отстраненным — молчал в тряпочку и ни с кем не пытался подружиться. Прятался на задних партах коррекционного класса и сидел ниже травы, тише воды».

«Нас со Скорпиусом связывают самые тесные отношения! Мы вместе с ним почти с самого первого дня его появления в Дурмстранге. Мы были оба бедными и оба загнанными в чужую страну, мы не знали немецкого. Малфой и говорить ни с кем не пытался, потому что не понимал языка. Я думаю, он очень смущался остальным ребят. Боялся их, потому что не понимал».

«Вы не знаете, что такое коррекционный класс? У вас такого нет?! Ха, многое теряете. Коррекционка — это сборище отбросов. Низший социальный класс, дети, находящиеся на карандаше у органов, наркоманы, либо те, кто употребил магию во зло. Несовершеннолетние преступники, которым все же нельзя было отказать в образовании. Поэтому и было создано это ответвление. Но больше всего коррекционный класс насаждают сироты — это уже потом они становится теми, кем становятся».

«Был ли Скорпиусом опасным элементом? Да вы смеетесь. Он был самым сильным из всех на нашем курсе. Он довел до смерти первого вожака коррекционного класса и занял его место, и чтобы вы понимали, у него не было палочки. Никто из нас ее и в руки не брал. О нем знали все в школе, из-за одной драки нас, коррекционный класс, закрыли почти на два месяца. Никто с ним не здоровался, никто не пытался к нему подойти — его боялись».

«Что-что? Боялась ли я его? Намеренно ли он держал меня рядом? Нет. Чушь. Мы с ним вместе, не понимаете, что ли? У нас тесные отношения. Очень тесные?».

«Кем я работаю в Марселе? Ну, я проститутка, а что? Вы не видите, что ли, эти меха, думаете, они с неба упали? Скорпиус? У него нет работы. Кажется. Вроде. Не помню».

Рука ее дрогнула, и, скомкав газетный лист, Лили почувствовала, как участилось ее сердцебиение. Все это было не то. Казалось, что эта женщина совершенно, совершенно не понимала ни Скорпиуса, ни его историю.

Странная ярость и даже ненависть обуяла ее. И она не отпускала даже дни спустя, когда Лили казалось, что уже и нечего было так терзать себя думами, странными чувствами и этой нелепой реакцией на слова… какой-то шлюхи.

Да, именно. Эта Марта была всего лишь шлюхой. Но почему же тогда, черт возьми, он переписал на нее дом? Не была ли она чем-то большим?

Сомнения и думы обуревали ее все сильнее, и, стуча пальцами по столу в своем офисе, Лили старалась, правда, начать работать. Но не могла. Потому что то и дело косилась на газетный листок, что лежал у нее под столом. Руки чесались схватить его и опять, опять начать вчитываться в строки и представлять его. Скорпиуса Малфоя, с его тяжелым взглядом, с его крепким телом, что сидел на последней парте и, скалясь злобно, не замечал никого вокруг, потому что не считал за равных.

Ей нравилось думать о нем тогда. А еще это совсем немного откликалось с ее прошлым. Потому что Лили в школе тоже была загнанным ребенком, над ней в тихую всегда издевались, и в свои годы ей не помогали даже излюбленные кузины. Она была одинока. И хоть знала английский, как и все ученики, но все равно не пыталась завести знакомства — потому что видела лишь презрение из-за фамилии и лживое участие, прикрывавшее те козни, что распускались за ее спиной.

Лили Поттер не была стервой. Она даже не была типичной избалованной дочкой национального героя. Но за свою фамилию ей пришлось получить сполна: никто не упускал возможности ткнуть ее носом в ее несовершенством. Она не умела играть в квиддич, провалившись в трех отборах три года подряд; не была лучшей, самой умной в классе; даже зельеварение не было ее талантом. Все это видели, и все этому радовались. Потому что так проще было ее ненавидеть: жалкая, глупая Лили Поттер. Ничтожество, что не смогло опрадвать свою фамилию.

Можно ли было сказать, что он тоже не смог? Что он тоже не стал типичным Малофем?

Она думала об этом. А потом понимала очевидное: ей хотелось, до отчаянья, до скрипа, поговорить с Марлен и узнать ее версию события. Очевидно же было, что ни она, ни Марта никогда бы не смогла ей раскрыть полную картину, но хотя бы по частям… хотя бы так узнать его, прикоснуться к его прошлому.

«Помешанная, больная идиотка», — плюнув про себя, подумала Лили. А потом, нагнувшись за палочкой, уж собралась было выходить из кабинета, чтобы непременно направиться к Марлен, но ее опеределили.

Дверь распахнулась и вперед вышла Марлен Дитрих, чье лицо скрывала черная сетка вуали. С громким хлопком она закрыла дверь, и, презрительно фыркнув, подошла к дивану, что стоял у стены, и элегантно села на него, перекинув ногу на ногу. Она посмотрела на нее долгим, упорным взглядом все то время, что Лили молчала, так и замерев на своем месте. Дитрих была чрезмерно эксцентричной и всегда заставляла Поттер удивляться.

— Я разочарована, — говорила она на идеальном немецком. — Вы должны были непременно прийти и умолять меня рассказать о Малфое. Но вы не пришли.

Склонив голову, Марлен выжидательно поглядела на Лили, а потом, фыркнув, смахнула верх вуаль, показывая свое лицо. Идеально бледное, без единого изъяна, с ровной ухоженной кожей… дикий контраст с той женщиной, с этой Мартой. Это было почти забавно: то, насколько разные женщины были в его жизни.

Отмерев, Лили поерзала на месте, а потом, положив руки на стол, нахмурилась.

— Откуда такое рвение, фройляйн Дитрих? Отчего вы так сильно желаете мне это рассказать?

— Видела эту желтушную газетенку? — кивнув головой в сторону, равнодушно поинтересовалась Марлен. — Какая-то сука за моей спиной связалась с этой… дрянью, которая тоже проскользнула мимо меня! Чертово блядство! — сжав пальцы, облаченные в кожаные перчатки, Марлен так поджала губы, что не оставалось сомнений — она безумно зла. — Если бы не мои связи, в этой помойке могло появиться моя имя! Мое! И все из-за этой шлюхи, не умеющей держать язык за зубами.

Подскочив с места, Марлен скрестила руки позади спины, и, посмотрев в окно, слегка опустила голову, словно что-то обдумывая. Это заставило Лили отчего-то насторожиться и начать внимательно наблюдать за ней. Она больше ничего не могла с собой поделать: интерес был слишком велик.

— Вы знаете Марту?

— О, — выгнув губы в букву, она обернулась и блеснула глазами. — Так ты уже и с ней познакомилась? А Малфой времени зря не теряет. Что, Лили Поттер? Нравится он вам? Вы заинтересованы, заинтригованы? — отойдя от подоконника, она медленно шла к ней навстречу. — Дайте угадаю, вы в смятении от того, что прочли. Ведь, как это… вы же правильная, не так ли, слишком правильная для него. Поэтому я и хочу вам все рассказать: рассказ Марты безжалостно изломан цензурой, а я… я могу рассказать все. Лишь бы вы почувствовали к нему отвращение и бросили. Потому что он не заслуживает ничего: ни счастья, ни покровительства. Слышите?! Он вытрет об ваше расположение ноги, бросит с кривой улыбкой, словно получил все, что хотел. А мы, богатенькие, избалованные, которых так и манит эта его изувеченная неправильность, останемся ни с чем.

Вздохнув протяжно и тяжело, Марлен остановилась прямо возле стола, за которым сидела Лили, и, со скрипом выдвинув стул, почти плюхнулась на него, совершенно позабыв о манерах.

Поттер сидела, боясь пошевелиться, смотря во все глаза на Марлен, которая даже сама, видимо, не заметила, как перешла на английский. Настолько ей хотелось донести до Лили все, настолько ее разрывали слова.

— Знакома ли я с Мартой? — повторила, словно смакуя Марлен. — Конечно. Она была местной подстилкой еще в школе. Но, ничего не скажешь, тогда она была очень хороша собой. За что над ней и издевались: нельзя быть такой хорошенькой и наивной, мисс Поттер. Таких первых же ломают.

Подняв голову, она прямо посмотрела на Лили.

— Ей не повезло лишь в одном: из-за всей ее этой якобы чистой ауры, ее заприметил местный лидер. В коррекционном классе как в детском доме — жесткая иерархия. Есть лишь один человек, заправляющий всем, и мелкая сошка. Тот, кто главный, — контролирует все и всех. Поток наркотиков, которые эти недоноски таскали из своих грязных районов; у лидера есть связи со всеми — с публичными домами, с теневыми поставщиками контрабанды, буквально со всеми. Потому что тот, кто заправляет коррекционным классом, тот выходит в преступный мир вожаком по определению. В общем-то, только с вожаком мы, детки из элитного корпуса, и общались. Он поставлял нам все, что мы хотели в замен на поток денег и некоторые связи. Очевидно же, что кто попало вожаком никогда не становился: и просто так возглавлять класс тебе никто бы не дал. Чтобы стать самым сильным, ты должен был убить самого сильного, только в таком случае власть могла оказаться в твоих руках. А теперь представьте, Лили, что будет с той, кого заприметит такой человек? Что с ней станется?

— Он начал преследовать ее? — тихо спросила Лили, почувствовав, как оледенели пальцы рук, как прошиб озноб ее тело.

Марлен усмехнулась.

— Нет. Милая Лили Поттер, не думайте, что если он был вожаком, то умел только применять насилие. Он был стратег и придумал кое-что лучшее. Сам он с ней вел себя самым нежным образом: ухаживал за ней, дарил ей дорогие вещи, всегда улыбался. А за спиной отдавал приказы своим собакам издеваться, втаптывать ее в грязь, чуть ли не избивать. Над ней измывались все: никто не хотел перечить вожаку. И бедная, загнанная в угол Марта, была до того забитой крошкой, что в какой-то момент слух о возлюбленной вожака и о ее несладкой участи расползся по всему Дурмстрангу. Думаю, он хотел выиграть на контрасте: заполучи он ее, непременно и сам бы стал измываться, но так как она упорно не давалась ему в руки, берегя свои представления о чести, то у него и не было возможности показать весь свой характер.

— Так причем здесь Скорпиус? — немного раздраженно произнесла Лили, слегка нахмурившись.

— Потому что примерно в то же время на арену вышел новый герой, — фыркнув, видимо, наслаждаясь ее нетерпением услышать о Малфое, просто сказала Марлен. — Ведь понимаете ли, такие люди, как Марта, на самом деле не чисты и не имеют никакого понятия о чести. Эта сука самый лучший манипулятор, потому что совершенно не догадывается о своих ниточках. Ведь ей хотелось привлечь внимание самого сильного, ей хотелось под него лечь. Просто старый вожак был другого уровня, понимаете? Такие люди, как она, интуитивно чувствуют, кому стоит продаваться, а кому нет. Эта сука раньше всех разглядела Скорпиуса Малфоя, приметила в новом ученике то, чего не заметил никто.

Задумавшись, тяжело вздохнув, Марлен откинулась на спинку стула, перекинув ногу на ногу. Странная тень пробежала по ее лицу, и чем больше секунды ускользали сквозь пальцы, тем тоньше и как будто бледнее становилась ее улыбка.

— Это правда, он попал в школу в пятнадцать лет. Чем именно он занимался до этого времени, мне не удалось узнать даже тогда, когда я смогла получить доступ к хранилищу документов. Его как будто не существовало все эти пятнадцать лет, понимаете? Словно мертвец, который был случайно обнаружен и вытащен в мир.

Нагнувшись чуть ближе, Марлен буквально впилась в нее своими бледными, желтыми глазами, и тихо прошептала:

— Но мы, детки элитного корпуса, узнали о нем лишь полгода спустя. Это была весна. Вы знаете, возле Дурмстранга простилается огромный лес, черный, мрачный, никто, совершенно никто туда не ходит. И вот однажды прямо в этом лесу в схватке сцепились вожак и Скорпиус Малфой. Как думаете, кто тогда победил?

Лили нервно сглотнула, тоже слегка поддавшись вперед, чувствуя, как мелко трясутся ее пальцы. Ей буквально было страшно прохрипеть единственный верный ответ, сложно и одновременно восхитительно.

Выпрямившись, Марлен вернулась к своему прежнему состоянию и равнодушно поглядела на Лили.

— Как мне рассказывали потом, когда я им по-настоящему заинтересовалась, в самом начале своего поступления в Дурмстранг, он был обычной, типичной сошкой. Молчаливый, мрачный, он сидел на последних партах. Эта дура Марта написала, что он просто смущался ребят из-за незнания языка, я думаю, что он просто был человеком, которому никто не нужен. Вот, почему за годы прибывания в Германии, он так и не выучил язык. Да и к тому же, скорее всего, так или иначе, он его все же понимал. Просто опять же, ему незачем было ни с кем дружить. И, право, наверное, он бы стал главной подушкой для битья, из-за такого своего характера, если бы… что? Я не знаю. Не знаю, что именно вдруг изменило его в одночасье, не знаю, кто был тем, что освободил его демонов. Но однажды он бросил вызов вожаку. Он выдвинул свое право на Марту.

Цокнув, Марлен слегка покачала головой.

— Так что да, все случилось из-за одной шлюхи. Эта она столкнула их. И ведь знаешь? Марту Скорпиус не любил, там не было даже влюбленности. Может, он просто видел в этом затравленном слабом создании себя, а может, он просто ублюдок, что вечно любит спасать жертв ради их дальнейшего использования.

Положив руки на свои колени, Марлен слегка качнулась назад, застывшим взглядом смотря подле себя. Казалось, она что-то обдумывает, нечто такое далекое и отчего-то важное, из-за чего лицо ее то и дело словно мрачнело.

— Чтобы стать вожаком, нужно убить вожака, — наконец решила нарушить тишину Лили, отчаянно серьезно поглядев на Марлен Дитрих, которая от звука ее голоса отмерла и резко подняла голову. — Значит, Скорпиус убил его.

— Эти отбросы не являются волшебникам в настоящем смысле, — тихо сказала Дитрих, яростно сверкнув глазами. — У них нет палочек, их не учат варить опасные зелья — они словно магглы, знающие только власть силы и обладающие умением подчиняться. Поэтому их драки по-настоящему страшны для нас, обычных людей. И поверьте, Лили, в тот день, когда Скорпиус вызвал его на бой, он не вел себя, как человек. Я помню эту драку, и Малфой в ней был скорее зверем, с такой чудовищной яростью терзавший своего соперника, что ты невольно начинал ему сопереживать.

Выпрямившись, Марлен спокойно улыбнулась, словно, выплеснув эту историю, она потеряла и всякую ярость; словно ей по-настоящему стало легче и даже веселее, отчего желтые глаза ни на шутку блеснули.

— Ах, Лили, правильная девочка, вы-то никогда не сталкивались с таким, как он. Вы-то не знаете, как ужасно страшны бывают такие люди. Он действительно убийца. Я не видела никого беспощаднее его, и, право, когда он стал заправлять, когда он стал лидером, он сделал то, чего не делал никто до него — он наплевал на нас, на элиту. И даже когда его класс закрыли на два месяца после этой драки… ведь прийди Малфой к нам с повинной, мы бы уговорили руководство отменить наказание. Но он не пришел. Демонстративно. И даже когда весь коррекционный класс попытался устроить бунт против его власти — он не сдался, не прогнулся. За это, право, мы его ненавидили. И совсем немножко даже восхищались. Потому что когда смердь кусается, это настолько дико, что даже забавно.

Улыбнувшись сильнее, Марлен с превосходством взглянула на Лили.

— Вот тогда-то я и заинтересовалась им. Слишком это было необычно. Но, впрочем, он всего лишь отброс, который не ценит хорошего отношения. Ведь это я, слышите? — она нагнулась, сверкнув глазами, — я вывела его из этой клоаки в нормальный класс. А он просто взял и ушел после выпуска. Ублюдок.

— И также, когда он получит что-то важное, он бросит и меня? — спокойно поинтересовалась Лили, даже ради приличия не пытаясь выбить в своем лице то ли ужас, то ли праведный гнев, то ли удивление. — Вы к этому ведете?

Заметив это, Марлен внимательно посмотрела на Поттер, слегка сузив глаза, словно пытаясь понять ее мысли. Но она не понимала — невиданной силы удивление было в ее глазах, когда она нервным движением дернула вуаль вниз, пряча свои глаза за сеткой.

— Вы странная, фройляйн Поттер.

— Да вы тоже, фройляйн Дитрих, — мрачно ответила Лили, тихо добавив: — Ведь родили от него сына, и, видимо, вам было не больше восемнадцати на тот момент.

Даже сквозь сетку вуали можно заметить, как взметнулись вверх брови. Возможно, Марлен с ее непомерной гордостью могла стерпеть много колких речей из уст Поттер, но это явно переходило границы. Ведь признаться себе, чьими именно генами обладал ее сын и на кого он был так похож было слишком сложным… и слишком позорно. Ведь Скорпиус — отброс. Не сама ли Марлен повторяла это постоянно?

— У моего сына нет отца, — холодно сказала Марлен на немецком и резко встала с места, вынуждая подняться и Лили. — А вы, Лили Поттер, еще глупее, чем я считала. Ведь мне хватило благоразумия вовремя соскочить с него…

— Вернее, это он соскочил с вас, — спокойно заметила Лили, вынуждая Дитрих сморщиться.

— До встречи на баллу, — резко, грубо, очень холодно процедила Марлен, тут же развернувшись и демонстративно покидая ее офис.

Который тотчас съела странная, пустая, больная тишина, бившая по перепонкам, переворачивавшая внутренности. Лили села на место, бездумно вглядываясь в бумаги перед собой. А потом, не выдержав, быстро поднялась, схватила верхнюю одежду и вышла, спасаясь странным бегством от своих мыслей.

В след ей кричала что-то Клара, но Лили ее как будто не слышала, шла прочь, понимая, что в который раз просто использует свою фамилию, дабы уйти с работы раньше положенного. Но только сейчас Поттер это не волновало.

Все, чем она жила в эту минуту, были мысли. И мысли эти были о нем, о его прошлом.

Версия Марлен была почти забавной и даже не совсем отличалась от версии Марты. Но только вот они смотрели на него так однобоко, так… что Лили, чувствовавшая некоторую близость своей истории с его, понимала: что-то было в его жизни, то, о чем никто не знал и не догадывался.

То, что сделало его убийцей.

То, что связало его с Хаосом.

У Лили больше не было сомнений. Он был не просто связан с терорром, он и был террором. Это он убил своего друга или… товарища. И это он, зачем-то, ограбил свою ячейку, стараясь сбить с себя след.

Это был Скорпиус Малфой. От которого пахло кровью, чьи костяшки были сбиты в кровь, кто смотрел на нее так дьявольски вызывающе, и в чьих глазах она никогда не видела смеха.

Это был Скорпиус Малфой. Насильной депортированный с Англии, потерявший свою семью, ставший сиротой, переживший ужас коррекционного класса.

Это всегда был он. И он пришел сюда, чтобы отомстить всем. Если можно сказать — он пришел отомстить всему миру за его несправедливость; и мир этот он видел в лице лишь одного человека. Ее отца.

Обессиленно упав на колени, Лили зарылась рукой в волосы. А потом, обратив внимание на окно, заметила единственное письмо лежавшее в железной корзине, висевшей прямо возле окна.

Дрожа, предчувствуя что-то, она отварила окно, впуская в комнату ноябрьский холод и оледеневшими пальцами схватила конверт, несуразно маленький. А в нем записка, написанная на удивление красивым, изящным почерком.

Ей писал Скорпиус, писал с просьбой о встрече. И, всматриваясь в его размашистые буквы, такие витиеватые, Лили понимала лишь одно: о своей догадке ей, отчего-то, не хотелось говорить никому.

Хотелось взращивать ее в своей голове и лелеять; хотелось смотреть в его глаза и понимать — что-то да она знает. Знает о безликом Скорпиусе Малфое.

А это, право, возвышало. Или внушало еще большее помешательство. Да и какое дело? Ведь Лили больная, слышите?

А больным можно все.

Вытаскивая платье из шкафа, Лили чувствовала странную решительность, словно не она была той, кто вечно откладывал решение или стоял в сторонке, когда за нее все решала мать. Кажется, впервые она чувствовала неотвратимое желание принять хоть какое-то решение, и чем близились стрелки часов к назначенному Скорпиусу времени, тем сильнее она сомневалась.

Ей бы, как классической, хорошей, доброй дочурке пойти к отцу и покаяться, показать ему все, что у нее было на руках, пересказать слова Марлен и натолкнуть на тот же вывод, что пришел к ней в голову.

Но она не шла. Лишь всматривалась в циферблат старинных часов, будучи уже готовой к выходу, и время от времени бросала взгляд на роскошное платье, лежавшее на диване. Его ей когда-то давно купила мать, и Поттер отчего-то казалось, что она смогла бы в него влезть даже сейчас. Хотя, кого она обманывала? На самом деле, ей было просто все равно — влезет, не влезет; пойдет, не пойдет. Лили вообще не хотела никуда сегодня идти, кроме… кроме встречи с ним.

Чтобы наконец постараться прервать их. Чтобы поставить точку и абстрагироваться от всех проблем, которые неминуемо принесет ей тот, кто связан с этим… всем.

И уж тогда лучше будет действительно стоять в этом душном зале, наполненном глупыми, далекими людьми — и улыбаться. Смотреть на них, испытывая бессмысленность происходящего. Она всегда чувствовала себя неимоверно потерянной на всех этих больших праздниках, потому что по духу не подходила ни этому обществу, ни празднику в целом. Ей бы сидеть в окружении тяжелых балдахинов, в полумрачной комнате, в месте, так отчаянно напоминавшем ей Малфой-мэнор.

Махнув головой, Лили прикусила губу, мысленно приказывая себе остановиться. Она не должна была продолжать эту игру, она должна была ее остановить, если в ней еще имелась хотя бы капелька благоразумности. Даже если она не пойдет к отцу с повинной, лишь бы просто избавиться от него, лишь бы… не испытывать эти странные ощущения.

Но все эти правильные мысли уничтожились сразу, стоило ей вывернуть на давно полюбившийся проспект и увидеть его. Такой же, как всегда, о чем он думал, смотря так пристально в небо? О чем Скорпиус вообще мечтал и были ли у него, такого человека, мечты в целом?

Лили шла за ним послушно, словно заведенный механизм, не решаясь прервать то молчание, которое он распространил между ними. А Малфой, как всегда, вывел ее к набережной Темзы, прислонился к толстой, чугунной ограде подле моста, и, совершенно не замечая ее, безразлично посмотрел в гладь реки.

Если бы они оба были нормальными, все было проще.

Если бы они оба выросли, окруженные счастьем и беззаботной юностью… столкнула ли бы тогда их судьба? Встретились бы они тогда?

Лили всматривалась в его профиль с поистине упадническими мыслями, потому что ей казалось, что связывали их исключительно страдания. Другого связующего звена не было — ничего общего, совершенно.

Тишина била обухом по перепонкам, и, когда ее почти стало раздражать его полное безразличие, Лили не стерпела и подошла ближе к Скорпиусу, желая этой газетой вызывать в нем хоть какие-нибудь эмоции. Желая обратить его внимание на себя.

— Вы с Мартой одноклассники?

Он отреагировал сразу, словно имя «Марта» была для него костью, красной тряпкой, на которую нельзя было не среагировать. Воспользовавшись моментом, она выхватила газетенку из своей сумки и ткнула пальцем в первую же статью.

Всего на секунду она увидела, как взгляд Скорпиуса стал до дикого безжалостным, стальным. Он выхватил газетный лист с какой-то непередаваемой яростью и впился глазами в буквы, словно видя их впервые.

Кажется, он на самом деле не знал о существовании этой статьи. И, наблюдая за тем, как по мере прочтения какая-то веселость, по-настоящему дьявольская веселость стала проступать в его лице, Лили начинала испытывать странный, невольный интерес.

— Интересная статья, — тихо сказала Лили, во все глаза смотря на него.

— И напрочь лживая.

Лишь на мгновение посмотрев на нее, Скорпиус тут же уткнулся обратно в газету, словно мечтая своим взглядом испепелить этот лист.

Он вновь не видел Лили Поттер. И это равнодушие, такое привычное и знакомое на протяжении почти всей ее жизни, вынуждало ее кривиться от внутренней то ли боли, то ли ярости — черт разберешь.

А еще внутри нее отчаянно начинала биться в конвульсиях одна лишь разумная мысль: он убьет ее. Эта мысль выстрелила стрелой, прочно осев в сознании еще вчера вечером, а сегодня при бледном свете сумерек, стоя возле него и всматриваясь в его безжалостный блеск в глазах, Лили начинала в этом убеждаться.

Правильно. Он убьет ее. Оборвет эту бессмысленную череду дней, а Лили… она даже так и не почувствует себя ни любимой, ни… желанной. Она навсегда будет грудой сломанных механизмов, которые уже не привести в строй.

Не имея больше сил смотреть на него, Лили отвернулась, вновь обращая свое внимание к чугунным перилам моста, что до боли напоминали ей надколотый бардюр в маггловских городках, куда иногда возили ее родителей. В детстве ей нравилось вставать на него ногами, вскидывать руки в сторону и стараться идти ровно по прямой, слегка раскачиваясь, но никогда не падая — ведь рядом, рядом-то шли родители, которые всегда были готовы подхватить. А сейчас? Кто-нибудь поймает ее сейчас?

Словно заколдованная, она подошла к мосту, а потом взобралась ногами на перила. Прикрыв на секунду глаза, почувствовав легкость и между тем страх, потому что по ту сторону моста была река, оледеневшая лишь местами, все еще представлявшая из себя незыблемый поток воды.

Выкинув руки в стороны, Лили тяжело вздохнула. Легкость ушла, оставляя чувство отравленности от собственных надежд.

— Ты?.. — услышала она удивленное Скорпиуса, и бросив на него мимолетный взгляд, заметила, каким решительным шагом он приблизился к ней, почти вплотную встав к перелам.

Его платиновые волосы разметались от ветра, а взгляд серых глаз был столь бесцветным, что по-особенному выделялись зрачки. У него была какая-то странная красота: не канонная с правильными изгибами лица, а напротив, красота, рожденная словно вопреки острым скулам, широкому лбу и абсолютному отсутствию красок в лице.

О неправильности в его лице кричало все.

— С каждый встречей я чувствую странное. Мне никогда не хотелось узнать кого-то настолько сильно, как тебя. Помнишь, я говорила, что ты страшен тем, что не даешь надежды? Нет. Ты страшен тем, что тебя совершенно никто не знает. Потому что ты — безликий. Сколько жизней ты прожил за одну?

Она говорила это, думая о тех многочисленных слухов, что шлейфом следовали за ним; вспоминая рассказы Марты и Марлен, понимая, что совершенно ничего из этого не было правдой. Скорпиуса действительно никто не знал, как будто он жил не своей жизнью, а чужими, разрозненными.

Остановившись, Лили резко развернулась, так, что ее каблук вышел из-за перил, и она опасно качнулась. Но вряд ли в душе ее был страх — скорее интерес. Подхватит или нет?

— Сколько всего перепало на твою долю?

Она видела, как исказилось его в лицо в гримасе настоящей злобы. И в эту минуту она была готова поверить рассказу Марлен, что говорила о нем, как о звере — настолько сильная беспощадность проступала в его лице. Наверное, Скорпиус был крепок настолько лишь из-за этой животной ярости и гнева, коптившим ему легкие, вынуждающим его действовать, мстить.

— Все говорят, что ты сломаешь мне жизнь. Но нет. Я сама сломаю себе жизнь… с помощью тебя.

«Поймает или нет?», — думала она, сделав неосознанный шаг, а потом — прыгнула, замечая, как ярость сменяется удивлением, как из рук его выскальзывает газетный лист.

Она обнимала его за шею, вдыхая тяжелый аромат, думая лишь об одном: он — Хаос. Он — убийца. И ее он также убьет, без тени и страха. С таким, как он, лучше действительно не иметь дела, Марлен абсолютно права, да и все они тоже правы. Но почему… почему же в этих объятиях ей было спокойнее, чем в кругу своей семьи или во время изувеченного времяпрепровождения с Балдером? Неужели на фоне ощущения смерти блекли все остальные чувства, и Лили могла забыть о собственной никчемности?

Ей казалось, что она падает в пучину давно нереализованных чувств и желаний — перед глазами мелькали картинки из ее безотрадной юности, наполненной завистью и отвращением; Лили вспоминала, как много раз она испытывала чувство разочарования, не добившись ничего.

Не лучшая. Не умная. И даже по-женски непривлекательная. Она всегда чувствовала себя с этой частичкой «не», и казалось, что за годы самобичевания и закапывания собственных стремлений и желаний, она просто слилась с тенью, потеряла свое лицо.

И, видя его за собой, ей казалось, что он был не лучше, что в этом и заключалось их схожесть — они оба были вынуждены однажды забыть о себе и нацепить маску, которая настолько обезображивала лицо, что теперь было страшно показаться без нее.

Открыв дверь, Лили тихо выдохнула, касаясь холодного металла — решимость покончить со всем гасла на глазах, и ей казалось, что если она хотя бы не попытается, то на ней точно можно будет ставить крест.

Если она хотя бы раз не прыгнет в пучину уничтожения… может, жизнь ее изменится?

— Наверное, стоит закончить нашу игру.

Сердце ее билось, когда она развернулась и прикоснулась щекой к дверному косяку. Лили смотрела на Скорпиуса во все глаза, мысленно моля, чтобы он проявил решимость, чтобы его безразличие хотя бы сейчас спало и он дал ей разрешение на уничтожение.

— Мне нужно идти на балл, — на автомате говорила Лили, смотря и смотря, видя, как в глазах его начинает что-то сверкать. Пустой и безжизненный взгляд словно считывал ее, и Поттер почти хотела покаяться — она не хотела идти ни на какой бал, потому что все это было совсем не ее, и она чувствовала, как от одной мысли просто погибает. Стоять там в этом платье… опять ломать себя? Опять мучать?

Наблюдая за Скорпиусом, она ощутила, как всего на секунду у нее дрогнуло сердце, видя, как он резким движением потянул дверь на себя в тот самый момент, когда она хотела ее уже закрыть.

— Закончить игру? — говорил он, надвигаясь на нее, сметая к черту границы. — Думаешь, ты можешь ее закончить? — Скорпиус остановился, криво усмехнувшись, и она отчетливо почувствовала его злость. — Это я решаю, когда заканчиваются игры с моим участием.

И, обведя взглядом ее комнату, Лили увидела как зацепился он за что-то, и, резко переведя свои глаза на нее, Скорпиус с несвойственным ему жаром бросил:

— Пойдешь на балл? К ним? К тем, кто смеется над тобой, травит тебя, не ставит ни во что? Будешь исполнять волю родителей? Тех самых, кого ненавидишь до глубины души, от которых желала сбежать даже хоть с помощью этого уродца Бладера? Это из-за них ты будешь прихорашиваться и стоять в этом душном зале, растягивать улыбку, словно рада всех видеть, отчаянно вспоминать имена тех, кого знать бы никогда не хотела, и улыбаться, черт возьми! Улыбаться!

Каждое его слово било наотмашь, пробуждая в ней спрятанную ярость и гнев. Ей как никогда нестерпимо хотелось вывалить наружу всю свою злобу, хотелось рассказать ему, как она ненавидела все эти вечера, как испытывала отвращение к этим сальным взглядам, к затравленным улыбкам.

Лили Поттер ненавидела свою жизнь. Ненавидела то, что никогда не могла делать то, чего по-настоящему хотела.

— Хотя, поступай, как знаешь. Если хочешь уничтожить себя, вперед. У тебя же до этого почти получалось.

Он решительно развернулся, явно собираясь выйти прочь, и Лили Поттер резко ощутила страх. Она боялась отпустить его, боялась вот так расстаться. Она чувствовала: что-то происходило сейчас с ним, что-то в нем словно было другим. И Лили боялась, боялась, что это была их последняя встреча, и она так и не попробует… попробует то, чего ей так хотелось.

— Не уходи.

Жалкий ее голос в тишине комнаты вызывал еще большее отвращение, чем обычно, но она не сдавалась, схватила его куртку пальцами, дрожа всем телом.

Это было отчаянье. Неприкрытое, настоящее, такое родное отчаянье.

— Не уходи сегодня, прошу, — громче повторила Лили, боясь, что он прямо сейчас скинет ее руку и просто уйдет.

Но вместо этого Скорпиус обернулся, поглядел на нее каким-то странным взглядом и лишь спросил:

— Зачем тебе это?

Зачем?

«Как бы сказать, — думала Лили, — с чего бы начать?». Ответ на этот вопрос мог бы разрастатись до размеров ее жизни, начиная от ее неудачной любви в Хогвартсе, заканчивая отношениями с Балдером. Но Лили не хотелось сейчас вспоминать их.

— Я хочу почувствовать себя нужной… — словно и не видя его перед собой, как мантру проговорила Лили, заламывая пальцы. — Цельной… Желанной.

Это был определенно конец — слова сорвались так по-глупому, отметая любой путь к отступлению. И, вглядываясь в его почти беспристрастное лицо, Лили казалось, что он просто уйдет. Бросит ее, как и все, так и не поняв, что именно хотелось ей все эти годы, какая конкретно травма была в ее душе.

Лили стояла, боясь сделать лишнее движение, почувствовав, как еще немного и точно либо зальется краской, либо самостоятельно уничтожит себя лаврами самобичевания. Потому что Скорпиус ничего не делал, он просто стоял, смотря на нее нечитаемым взглядом.

А потом, резко схватив ее за руку и притянув к себе, он с остервенением поцеловал ее, из-за чего Лили сначала даже опешила, почувствовав надвигающуюся панику. Но, зажмурив с силой глаза, она сама схватилась руками за его куртку, боясь, словно ей не хватит решимости, и она оттолкнет его или разревется.

Он был ее спасительным балластам, и она цеплялась за него, как могла, скидывая с плеч ненужную одежду, чувствуя его на удивление теплые руки, проскользнувшие под блузку.

Прижав ее к стене, Скорпиус также резко разорвал поцелуй, внимательно поглядев на нее, видимо, замечая искорки сомнений в ее глазах.

— Поздно думать, что правильно, а что нет, — сказал он, нависая над ней, словно скала, и от одного ее взгляда у нее пропало всего на мгновение дыхание, потому что она видела в них явное, неприкрытое, такое незнакомое желание, — потому что сомнения — путь в никуда. Ты либо что-то делаешь, Лили, либо нет. Понимаешь?

С минуту она смотрела на него нахмуренным взглядом, чувствуя, как отяжелело ее дыхание и как по рукам ее прошлась дрожь. А потом, словно испорченный, но все еще заведенный механизм, она положила свою руку ему на плечо, привстав немного на носочки, и, зажмурившись, слегка прикоснулась своими губами до его, тут же получая ответ. И на этот раз она уже не чувствовала паники, пускаясь во все тяжкие, ощущая словно новый прилив сил.

Потому что, кажется, впервые за долгие-долгие годы наконец делала, то, чего желала, забывая о всех своих размышлениях и сомнениях, грузом лежавших на ее груди, а теперь словно воспаривших, оставивших ее.

* * *

Стук ложкой по чашке методично погружал ее в какой-то транс, и Лили, право, была столь рассеянной, что даже не замечала ни бурного обсуждения за столом, ни скользких взглядов, которые то и дело бросали на нее окружающие.

Но она просто никого не видела — ничто не существовало для Лили в этот момент, кроме ощущения его рук, кроме того трепета, что буквально поглотил ее вчера.

Для Лили, право, реальности и не существовало. Всеми своими мыслями, всем своим естеством она все еще была в ночи — в своей комнате, в полумраке комнаты. Воспоминания ее были столь детальны, что она почти могла поклясться, что лежала, просто лежала после всего на кровати вместе со Скорпиусом и молчала.

Они лежали по разные стороны кровати, и Лили, нервно вглядываясь в открытую балконную дверь, что пропускала холодный воздух в комнату, едва прикусывала указательный палец, боясь непроизвольно что-либо сказать.

Ей было слишком неловко посмотреть на Малфоя, а может, она боялась увидеть в его лице разочарование. Единственная отрада была ее в темноте и в том, что Скорпиус и сам не проронил и слова, словно и ему казалось, что то, что произошло, было странным и совершенно неподвластно для них.

Раньше она никогда так просто не лежала ни с кем на кровати. Балдер всегда резко слезал с нее, накидывал наспех свою одежду и уходил прочь, не забывая хлопнуть дверью, и представленная себе, Лили, голая, такая грязная, лежала на кровати, всматриваясь в яркий, режущий глаза свет, струящийся из люстры. В такие моменты она отчаянно накрывала веки ладонями, надавливая на них, лишь бы не видеть, лишь бы тьма полностью поглотила ее.

Но не помогало. Даже в такие мгновения перед глазами ее мелькали странные блики.

А Малфой свет не включил. И, лежа в ночной тишине, едва переводя дыхание, Лили испытывала странное душевное смятение — потому что где-то внутри ей определенно хотелось все повторить.

Аккуратно перевернувшись на другой бок, Лили, надеясь, что Малфой тоже лежит спиной к ней, робко подняла глаза, тот час натыкаясь на пристальный взгляд Скорпиуса. От одного его взгляда у нее словно пересохло во рту, и Поттер почувствовала дрожь в своем теле. Если бы он смотрел в сторону или вбок, она бы без зазрения совести смогла бы выхватить из тьмы очертания его тела. А сейчас она не решалась оторвать свой взгляд от его глаз, словно загипнотизированная.

Да, она такой и была. А потом, вцепившись пальцами в подушку, тихо произнесла:

— Может, повторим?

Она точно слетела с катушек. Бесповоротно сошла с ума. И отчего-то безумно радовалась, когда на утро не застала его в своей кровати, потому что понимала, что при свете дня ей станет не просто стыдно, а по-настоящему страшно. Ведь она совершенно не знала бы, ни как стоило бы себя вести, ни куда себя стоило бы деть.

— Лили?! — истеричный возглас матери заставил вздрогнуть и рассеянно посмотреть на нее.

— Эй, ты чего сегодня такая? — хлопнув ее по плечу, весело спросил Джеймс, что сидел рядом. Морщинки, складками собирающиеся у его глаз, когда он улыбался, делали его взгляд таким теплым и добрым, что Лили почти отмерла.

— Думаю, Лили все еще в шоке из-за случившегося вчера, — досадливо протянула Гермиона Уизли, отпив чай.

Лили, право, почти вздрогнула, моментально прогоняя свою рассеянность. О чем именно говорила ее тетя?

— У Лили просто удивительное везение, — почти прошипела Роза, сидевшая рядом с матерью, взглядом исподлобья прожигая кузину. — Даже здесь ей повезло…

— Да о чем вы? — оледеневшими пальцами Лили вцепилась в фарфоровую чашку, боясь, черт возьми, боясь, что они каким-то образом узнали о том… о чем?

Этот вечер сбора родственников итак был бесперспективной встречей, но сейчас заставлял Лили нервничать больше обычного. Но традиция была неизменна, каждый второй четверг месяца она должна была проводить в кругу своей семьи, выслушивая их упреки, пожелания и сочувствие.

Ах, как бы ей хотелось сейчас сидеть дома, и, мня подушку в руках, опять и опять смаковать события прошлого дня и испытывать странную радость — ведь, кажется, у нее все получилось; кажется, она не разочаровала его, ведь зачем же тогда он ответил на ее просьбу повторить жаркими прикосновениями? Балдер бы просто посмеялся и вышел прочь из комнаты.

— Вчера на бале, который ты курировала, прогремел взрыв в вип-ложе, — оттягивая гласные, бросила Роза. — По какому-то удивительно обстоятельству, тебя там не было, и умерла только чета Томасов. И то, ее убила не бомба, а ворвавшиеся вооруженные люди. Твой отец целый вечер пытался их выследить, но они словно растворились.

— Не стоит преувеличивать, — спокойно улыбнувшись, перебил Гарри. — Их было всего двое, поэтому они с легкостью скрылись в толпе — балл был маскарадом. Но, существенно говоря, итак понятно, кто это все сделал.

Отчего-то у Лили затряслись поджилки, и, поставив с тихим грохотом чашки, из-за чего мать ее тотчас слегка сморщилась, она почти безразлично спросила:

— Кто же?

Гарри, что все это время посматривал исключительно на чай, поднял голову и посмотрел на Лили, слегка улыбаясь. Улыбка у него была всегда такая легкая и замысловатая, словно ничего не означавшая — но Лили казалось, что она была его прикрытием. За ней, скорее всего, скрывались глубокий анализ и наблюдение.

— Хаос. Это были они.

— Но отец, что же за цель они преследуют? — встрял молчавший доселе Альбус, от предвкушения дискуссии облокотившись о локти, что лежали на столе, полностью портя идеальный мамин порядок. — Они охотятся за элитой власти и при этом мурыжат то Малфоя, то Розье… в общем, бывших. Не вижу тут взаимосвязи.

— А ты думаешь, у больных есть место для логики? — пережевывая тост с вареньем, бросил Рон Уизли. — Нет тут логики и не будет. Хаосу она ни к чему.

И он засмеялся, словно сказал что-то до боли остроумное, тут же словив предостерегающий взгляд Гермионы и Розы, причем вторая так яростно сверкнула глазами, словно по-настоящему стыдилась своего отца.

Гарри тихо усмехнулся, задумчиво поглядев на Лили, и, подмигнув ей, вновь вернулся к созерцанию чая, но мыслями, мыслями-то он был явно уже не в этой комнате.

— Как только приехал этот Малфой, я сразу сказала, что дело не к добру, — отчего-то рассерженно начала Джинни, окинув всех оценивающим взглядом. — Мне он не понравился с самого начала…

— Вот умора будет, если он всех и укокошил на том вечере, — с доброй улыбкой поддакнул Рон, слегка улыбнувшись.

Вдох.

— Он не мог этого сделать.

Ее голос показался даже ей чужеродным — она не ожидала. Не ожидала от самой себя, что вот так вот просто первой заговорит. И, испугавшись, Лили резко выпрямилась на стуле, ненавидя себя с каждой секундой сильнее, ведь… зачем? Зачем она это делала?

— О чем ты, Лили? — тут же поинтересовался с добрым любопытством Джеймс, смотря на нее глазами-лучиками.

Милый-милый брат. Он всегда смотрел на нее с любовью, а Лили всегда было этого недостаточно.

Подняв голову, она почему-то опять наткнулась на внимательный взгляд своего отца. Как-то так всегда получалось, что стоило тому услышать о Малфое, как он невольно оживлялся и словно начинал вникать в то, что происходило вокруг.

— Потому что всю прошлую ночь он провел со мной.

Сердце у нее ухнуло, и, чтобы не выдать своего волнения, Лили тут же спокойно и размеренно поднесла чашку к своему рту и немного отпила, несмотря ни на кого конкретно, но ощущая все взгляды на себя.

Атмосфера, полная осуждения, буквально проникла в ее внутренности.

— Лили, — только и смогла протянуть Джинни, настолько обескураженная, что у нее не осталось даже слов для упреков.

— Стерва! — не удержавшись, выкрикнула вдруг Роза, прямо подскочив с места, из-за чего Лили была вынуждена невольно поглядеть на нее.

Закатив глаза, Поттер отставила чашку и спокойно встала, равнодушно поглядев на нее. Кажется, кто-то ломался надвое от своей ненависти. Нравилось ли это Лили? О, она просто наслаждалась.

— Я благодарна за твои предостережения и за ту жалкую статейку в желтушном журнале, — спокойно сказала Лили, премило улыбнувшись. — Кажется, это сблизило нас еще сильнее. Завидно, кузина?

— Вот, вот! — ткнув в нее пальцем, продолжала громко говорить Роза. — Вот ее лицо, напрочь лживое и завистливое. Я всегда говорила вам, что это избалованный ребенок, напрочь лишенный моральных устоев…

— Можешь рассказать Балдеру о моральных устоях, когда он спал со мной в то же самое время, что и встречался с тобой, — выбивая ложь из своих уст, с некоторой досадой говорила Лили, сверкая глазами своими, словно безднами.

Роза взревела, и, схватившись за ее волосы, потянула Поттер на себя, нечаянно уцепившись ногой за длинный подол скатерти. С громким звуком скатерть чуть съехала вниз, опрокидывая дорогой фарфоровый набор, поднос с фруктами. Придав себе силы, Роза с еще большей мощью потянула голову Лили на себя, из-за чего скатерть съехала еще сильнее, и на пол полетели фужеры, вилки, ножи, падая со страшным хрустом на пол.

— Ненавижу, ненавижу тебя, — словно в бреду говорила она, натягивая ее волосы на кулак, из-за чего Лили невольно вскрикнула вцепившись в руки кузины, пытаясь их отцепить.

Вокруг царил хаос. Голоса взметнулись ввысь, и уже через минуту Лили почувствовала, как руки Розы словно оторвали ее головы, и, качнувшись назад, она почти упала, но тут же была словлена Джеймсом, который, похоже, до конца так и не понимал, что здесь происходит.

Тяжело дыша, Лили с яростью смотрела на Розу, которую с двух сторон обступили ее родители, пытаясь утешить, ведь она рыдала горючими слезами истерики, по-прежнему выкрикивая слова проклятия в ее адрес.

Не контролируя себя, Лили резко вырвалась из-за хватки брата и уверенным шагом направилась к Розе. Все смотрели на нее с немым молчанием, и даже тетя Гермиона, что посекундно гладила Розу за волосы, словно оцепенела, увидав, каким было ее выражение лица.

Все еще бившись в конвульсиях истерики, Роза подняла заплаканные свои глаза на Лили и в ту же минуту, поравнявшись в ней, Лили молниеносно залепила ей такую громкую затрещину, что вместо кузины невольно вскрикнула Гермиона, спрятав лицо своей оцепеневшей дочери на своей груди, с прорывающейся яростью поглядывая на Поттер.

— Довольно с меня, — сказала холодно Лили, развернувшись, быстрым шагом поднимаясь наверх.

Хлопнув дверью ванны, она облокотилась руками о раковину, подняв взгляд, всматриваясь в свое отражение. На нее словно смотрел другой человек: никогда еще Лили не замечала столько ярости в своих глазах, никогда еще ее лицо не передавало таких насыщенных, живых эмоций.

Тяжело дыша, она ополоснула лицо водой, а потом аккуратно начала приглаживать растрепанные волосы, отчаянно думая, что вся ее репутация, вся она просто разрушены. Ничего не осталось, ничего — Лили сама только что спустила в Тартарары годы лицемерия и притворства.

— Лили, — раздался стук в ванную, и сквозь шум воды она услышала голос отца. — Можно тебя на минутку?

Помедлив, она еще с полминуты смотрела в свое отражение, а потом, крутанув кран, Лили резко открыла дверь и внимательно поглядела на отца.

Он смотрел не то чтобы сердито, а скорее даже с какой-то жалостью. И, черт побери, лучше он, право, проклял ее здесь и сейчас.

— Роза…

— Не интересно, — тут же перебила его Лили, окончательно выйдя из ванной, громко хлопнув дверью, а потом, скрестив руки на груди, она прислонилась к стене и безразлично посмотрела в сторону.

— Она просто завидует тебе, Лили.

Переведя на него взгляд, Поттер едва хмыкнула, совершенно не веря. И в лице ее будто бы так и отпечатался вопрос: «С чего бы вдруг?».

— Ты всегда получала внимания больше других. Просто так. Не из-за чего. А Розе для этого приходилось быть лучшей во всем, что, естественно не получалось. Она устала бороться с тобой в неравной борьбе, но ты нанесла ей еще больший удар именно в тот момент, когда она была готова к капитуляции. Ты забрала у нее жениха.

— Я… — оробев, попыталась бы сказать Лили, выпрямившись резко. — Я никого не крала…

— Да-да, — кивнув головой, сказала Гарри, понимающе на нее взглянув.

И это и было последней каплей или, может, точкой невозврата. Сверкнув яростно глазами, Лили сжала свои тонкие пальцы в кулак, поглядев на отца с издевательской насмешкой.

— Раз разгребаем скелеты в шкафу, тогда… А ты? Почему ты убил его?

— Кого? — медленно протянул Гарри Поттер, и она могла почти поклясться, что он напрягся.

— Драко Малфоя в день его задержания.

Тяжелый вздох сорвался с его губ, а взгляд словно отяжелел. Именно в тот момент она словно заметила, насколько немолод был ее отец, какие старые у него были глаза. Словно он прожил не пятьдесят лет, а все сто. Только вот Лили тоже никогда не чувствовала себя молодой — она как будто родилась уже постаревшей и разочаровавшейся в жизни.

— Это была чудовищная ошибка, — качнув головой, наконец сказала он. — Одна из самых больших ошибок в моей жизни, если хочешь знать. Но при этом я не могу сказать, что в ней была моя вина. Есть вещи, которые просто нельзя изменить или… сдержать.

Они еще долго стояли в этом коридоре, овеянные тишиной и молчаливым разглядыванием друг другом. И Лили могла поклясться — никогда еще она так точно не видела душу своего отца, никогда еще они не были близки так, как в тот момент.

И потому уходить из дома впервые было даже как-то тяжело, и она шла, пошатываясь, избегая взгляда матери на прощание, избегая объятий братьев. Лили шла, потому что была заведенным механизмом, с роем мыслей в голове и ощущением, что она безоговорочно больна. Потому что сама прикрыла того, кто был связан с Хаосом; потому что каким-то непостижимым образом стремилась прикрыть Скорпиуса во что бы то ни стало.

Он отравил ее. Это не было привязанностью или заинтересованностью в нормальном понимании — Лили была просто отравлена. И ее рассудок просто помешался, оттого она спешила домой, чтобы повалиться на кровать и лежать, всматриваясь в потолок, а потом вспоминать его.

В полумраке комнаты, дотрагиваясь до его плеч, касаясь их, лаская, Лили чувствовала шрамы. Длинные, старые, бугристые, она отчетливо ощущала их пальцами ладоней, и внутри нее рождалось желание свести их, изучить каждый, а потом просто уничтожить, словно вместе со старыми шрамами могли пропасть и воспоминания.

И ей хотелось, чтобы кто-нибудь точно также стер ее шрамы. Не оттого ли она прикрыла его перед отцом? Ведь у него получилось. Почти получилось.

Глупая, сумасшедшая, сумасбродная. Роза права — она избалованный ребенок. Но что толку-то от ее понимания, какое ей теперь дело до ее репутации?

Лили падала.

И, наверное, совершенно точно сходила с ума, потому что, открывая дверь, замечая, что кто-то взломал замок, она без страха вошла внутрь вскинув палочку. И, увидела темную фигуру, стоящую спиной к ней, всматривающуюся в окно, Лили перевела дыхание, едва вздохнув.

Убьет. Он точно ее убьет. Однажды — непременно. Лили знала это с самой первой встречи, с того момента, когда посмотрела в его глаза.

Скорпиус обернулся. Жесткий взгляд его без тени эмоций прошелся по ней, и затем на лице появилась улыбка — кривая, злая и до ужаса притягательная. А потом, повернувшись всем корпусом, он спокойно поглядел на нее, крутя в руках своих палочку.

— Убьешь меня? — вдруг спросила Лили, и сердце у нее провалилось куда-то вниз. — Убьешь, как их всех: мистера Розье, людей на мосту… Как хочешь убить моего отца…

Склонив голову, Скорпиус прищурился усмехнувшись еще сильнее.

— Ну и как давно ты догадалась, кто я? — минуту спустя спросил он вместо ответа. Настроение у него было какое-то игривое, совершенно несерьезное, и из-за этого она даже расслабилась, пожав плечами, облокотившись о стену.

Палочка все еще была в ее руках, и, может, будь она умнее или хотя бы учись лучше, Поттер могла бы за себя постоять. Только вот… не хотелось. Не было у нее силы. Не было и желания.

— Не знаю. Может, чувствовала это с самого начала? Ведь это не трудно, Скорпиус. От тебя всегда пахнет кровью. Но знаешь что?

Она вдруг вся стрепенулась, оживившись, и посмотрела на него прямо, замечая, что он до ужаса, чертовски расслабленный.

— Ты же ведь не мог не понять, что я догадаюсь. Так отчего же не устранил меня раньше? Или… думал, что я настолько глупая, что никогда не пойму ничего?

От собственных же слов внутри нее проснулась гамма чувств. Начиная от разочарования, заканчивая острой обидой — ведь никто, совершенно никто никогда не воспринимал ее всерьез, видя в Лили лишь избалованного глупого ребенка. Ребенка, который манипулировал ими всеми.

Все еще смотря на нее прищуренным взглядом, Скорпиус приподнял бровь, задумчиво щелкнув пальцами свободной руки.

— Потому что знал, что ты не расскажешь, не признаешься своему отцу. Оттого и не устранял. Ведь, я же говорил тебе, мы похожи. Нас притягивает одно и то же, ты такой же хаос, как и я. Ведь и ты, и я сами разрушили свою жизнь. Стерли ее до основания, обезличив себя. А все эти Балдеры — это лишь предлог для отведения души. Не они были причиной нашей погибели. Мы пошли на нее сами. По своему желанию, мечтая разложиться и словно доказать себе, есть ли предел?

С каждым словом он приближались к ней, надвигаясь, словно мрачная тень, поглощавшая все живое на своем пути. Отточенные навыки убийцы почему-то бросились ей в глаза именно в это мгновение, когда он шел на нее, играясь палочкой в руках.

Расслабленный. Спокойный. Бездушный. Он не каялся в смертях, что нес в миру; он считал себя праведником, несущим облегчение неприкаянным душам.

Прикрыв глаза, Лили опять облокотилась лопатками о стену, ощущая тяжесть от палочки в руках. Хотелось отчего-то рассмеяться или пуститься в пляс, до таких размеров безразличие появилось в ее душе. И, распахнув свои глаза, она действительно улыбнулась, а потом бросила палочку в сторону, из-за чего Скорпиус даже остановился, с секунду наблюдая, как деревко, ударяясь об пол, отскакивает в сторону.

А потом взгляд его вновь зацепился за нее, и она увидела отчетливо, что смотрит он на нее, как на равную. Лили отчего-то подумалось, что перед смертью его точно умоляли, хватались за его ноги, кричали о верности и о собственной важности. А ей не хотелось. Просто не нужно было.

Молчание затягивалось, раздражая ее решительность, и, втянув воздух ноздрями, Лили вызывающе бросила:

— Ну, убьешь меня?

Бровь ее презрительно взметнулась ввысь, а лицо стало таким уверенным и хладнокровным, что у Скорпиуса приподнялся уголок губ. Подойдя еще ближе, из-за чего ей пришлось поднять голову, он улыбнулся в полную силу, сложив тонкие губы в белую полоску.

Нагнувшись, он сказал:

— Смерть — это дар.

Его руки, дотронулись до волос, и, аккуратно приподняв их, он бросил рыжие пряди за плечи, все это время внимательно наблюдая за ней.

Лили сглотнула, поерзав нервно. Его близость слишком раззадоривала память.

А потом его руки, проведя линию по ключицам, вдруг остановились на шее и резко схватили ее, приподнимая голову.

Смотря внимательно, он бросил ей прямо в губы, тотчас озаряя лицо свое дьявольским весельем.

— Его еще нужно заслужить.

История вновь повторялась. Обездвиженное тело Лили Поттер, как и в прошлом, опять было в его руках, и, спешно трансгрессировав в Малфой-мэнор, он так же положил его в бывшую свою спальню, теперь уже неживую и совершенно мрачную.

Времени было мало, поэтому, как только рыжие волосы коснулись подушки, он вновь трансгрессировал и вернулся в ее квартиру. Его план был одновременно легок и сложен, но почему-то именно сейчас откуда-то невозьмись у него появились сомнения — а получится ли? Сможет ли он хотя бы немного оттянуть время до того момента, когда Поттер поймет, кто убил его дочь?

Тяжелый вздох сорвался с уст неосознанно, когда он, выглянув в окно, убедился, что улица пуста и никого нет. Одернув штору, он резко перешел в середину комнаты, в последний раз оглядывая ее. Идеальный порядок, чистые полочки без единой пылинки, скляночки, баночки — все такое дорогое, миниатюрное и роскошное. Когда он увидел ее дом, ему казалось, что это действительно воплощение Лили Поттер. А теперь Малфой думал, что это ее тюрьма, что ничто из этого не подходит ей так же, как и ему его фамильное поместье и светский лоск, который не стерли даже трущобы Берлина.

Холодной оскал озарил его лицо, когда он резко вскинул руку с палочкой, целясь прямиком в потолок. Секунду — и прогремел страшный взрыв, потолок обрушился, и весь дом, задрожав, с хлопком обвалился вниз, минуя его. Лили Поттер жила в одноэтажном элитном коттедже с чердаком на крыше, и прямо сейчас вся эта элитарность, роскошь обвалилась вниз, прижимая все к земле.

Он уже все подготовил. В ее спальне лежало чужое женское тело, напоенное оборотным зельем и так надеждно припечатанное черной магией, что навряд ли кто-то бы смог сразу не опознать в нем Лили Поттер.

Прошли бы недели, прежде чем чары спали. А к тому времени от трупа не осталось бы ничего.

Все было продумано, и, целясь себе в грудь, Малфой чувствовал лишь странную нервозность. Потому что все могло пойти совершенно не так, как ему хотелось.

Он проснулся от громкого крика. Было трудно понять, кто именно кричал, но отчего-то он был уверен точно — крик был не его, потому что, право, даже в минуты самого тяжелого душевного отчаянья он не кричал, а заставлял этот делать всех находящихся рядом с ним людей.

Скорпиус резко подскочил, выпрямился, тут же понимая, что лежит он в больнице, и в ноги его больно упираются железные пружины. В первое мгновение он почти перевел дыхание, а потом до ушей его вновь донесся крик, и Малфой наконец поднял глаза, замечая сквозь белую ширму женский силуэт. Сгорбленный, словно сломанный, он стоял неподвижно, а потом начинал дрожать, заливаясь слезами.

Женщина рыдала. С таким отчаяньем и болью, что он упрямо вперся в нее взглядом, пока ширма резко не съехала в сторону и он не увидел почти удивительное — Джинни Уизли.

— Вы проснулись, мистер Малфой? — сухо поинтересовался доктор, тем самым привлекая к нему внимание миссис Поттер.

Смотря на него безумными, красными от слез глазами, Джинни не двигалась, а потом, круто развернувшись, из-за чего каблук неприятно скрипнул о кафель, и, подойдя к нему, она набросилась на Малфоя, схватив его за отвороты больничной рубашки.

— Почему?! — закричала она, плача с диким ревом. — Почему выжил ты, а не моя дочь?! Зачем ты с ней связался, мерзавец, почему ты вообще пришел в мою жизнь!

Она трясла его, словно безвольную игрушку, и чем дольше он всматривался в это горестное лицо, тем большее отвращение испытывал. Как смела эта женщина трогать его, какое право она имела предъявлять ему угрозы? Ведь это не Малфой убил Лили Поттер. Это ее семья уничтожила ее намного раньше, чем ему даже в голову пришла мысль о ее физическом устранении.

Не он, а они были причиной, отчего Поттер, словно сумасшедшая, тянулась к нему.

Не он, а они привили ей эту тягу к таким уродам, как он.

А Малфой… он джентельмен. А разве может такой человек пройти мимо и не оказать помощь?

— За что?! — голос ее сорвался на октаву, и двое докторов, схватив ее, оттащили назад, но она выбивалась из их рук, рыдая навзрыд, а потом, не выдержав, задохнулась от своего дикого плача и упала на кафель, словно груда ненужный, старых костей.

Она смотрела на него снизу-вверх с таким отчаяньем, что стоило ее пожалеть. А ему почему-то все равно не было жалко. Потому что там и было ее место, да и не только ее — всех тех, кто еще недавно смотрели на него с презрением, с насмешкой, словно Скорпиус — это падаль под их ногами. Какая глупость — вся эта нарочитая светскость и манерность. Потому что в тот момент, когда он ломал их судьбы, все эти маски слетали наземь, обличая настоящее, человеческое лицо, полное ненависти, боли и унижения. Именно в этом и состояла человеческая натура, а добродетель… стоило оставить ее тем фанатикам, что так любят выбелить этот ограниченный мир.

Вдруг резко хлопнула дверь, и все разом вздрогнули, обернувшись. Даже миссис Поттер перевела свои заплаканные глаза, и, опустив голову, резко сжала пальцами веки.

— Выйдете все, — глухо сказал такой знакомый баритон, и вправду, через секунду в поле его обозрения появилась статная фигура аврора. Он согнулся, подхватив свою жену за талию, так, словно она и не весила ничего, и, поставив ее на ноги, слегка похлопал по плечам. — Пожалуйста, оставьте нас.

Всплакнув, она с каким-то отчаяньем замотав головой, а потом, вздрогнув всем телом, резко вырвался из его рук и, тяжело вздохнув, почти драматично, спешно постукивая каблучками, бросилась прочь.

Повисла тяжелая, гнетущая тишина, одна из тех, во время которой хочется то ли вздернуться, то ли неприятно засмеяться. Но только Малфой не мог позволить себе ни того, ни другого, а оттого, отведя взгляд в сторону, он с некоторым удивлением вдруг обнаружил, что лежит не в обычной палате общего пользования, а в отдельной, в палате для вип-персон.

Это почти его развеселило настолько, что пришлось вонзить свои пальцы в матрас, напрягая их чрезмерно. А ведь когда-то лежа в этой больнице он слушал хвастливую речь Гарри Поттер о том, что зло не живуче, что оно так, не в счет. Знал ли он тогда, кого провоцирует? Думал о том, во что выльется эта его борьба?

Не выдержав, Скорпиус наконец посмотрел прямо на Гарри Поттер, видя, что тот все это время внимательно наблюдал за ним. Отчего-то Малфою показалось, что лицо аврора словно побледнело, а глаза утратили те искорки легкой иронии, что всегда сверкали в них. На него смотрел погасший человек, и почему-то ему показалось, что Гарри Поттер не верит в произошедшее, не потому что ли при взгляде на Малфоя у него не было ненависти, а лишь сплошная дымка в глазах.

— Есть ли у вас предположения, кто так отчаянно, ревностно, пытается вас убить? — сказал он таким стальным голосом, что Малфой видел — еще немного, и его прорвет.

Так вот, что нужно было сделать с самого начала. Зачем Скорпиус думал, что необходимо убить Поттера? Нет! Нужно было забрать у него самое дорогое — его дочурку, которую, видимо, тот обожал до безумия. Потому что впервые в этом сухом, беспристрастном лице было столько отчаянья.

— Вы убийца, мистер Малфой, — вдруг отчего-то просто сказал Поттер, и взгляд его стал стальным.

— Не впервой мне слышать это, — как-то лениво отозвался Малфой, словно ему уже порядком надоела их игра.

И ведь это была почти правда. Ему надоело. Хотелось лишь одного: найти тех, кто покушался на его жизнь, а потом совершить свой план и покончить со своей жизнью, сложив с плеч бремя. Ведь смерть — это облегчение, смерть — это действительно дар, и Скорпиус пытался заслужить его долгие шестнадцать лет.

А еще ему совсем немного хотелось расспросить у Поттера о том дне; дне, который сломал его жизнь, уничтожил его семью, разорил поместье и убил отца. День, с которого началась его жалкое волочение, а не жизнь.

— Я теперь почти все знаю о вас, — вдруг с какой-то меланхоличной усмешкой сказал Поттер, и в его глазах всего на секунду просверкнула настоящая ярость. Он сдерживался из последних сил. Он пытался не наброситься на него, потому что явно причислял себя к цивилизованным людям. Какая жалость, что Скорпиус был не такой и срать ему было на все эти моральные догмы — он растопчет умирающего, а не спасет его; он толкнет утопающего вглубь, а не протянет ему руку. — Знаю, чем именно вы занимались до Дурмстранга.

— А, жалкая газетенка? — опять безразлично молвил Малфой, презрительно поглядывая на Поттера, отчаянно думая, где же его палочка в случае, если аврор нападет на него прямо сейчас.

— Нет, не газетенка, — вдруг дернувшись, холодно сказал Поттер. Он приблизился к его кровати, из-за чего Малфой едва напрягся, следя пристально за каждым его действием. Палочки рядом не было, зато были его кулаки и звериная мощь, которая однажды привела его на вершину коррекционного класса.

— По приезде в Берлин вы с вашей матерью обнаружили, что запасы Малфоев были опечатаны. Дальние родственники матери лишь отвернулись от вас, а сестра вашей матери, ваш опекун, выслала жалкие гроши, хотя занимала комфортабельную квартиру в центре Белина. Вы скитались, — сказав это, Гарри кивнул головой, словно думая о чем-то своем, а у Малфоя дернулся кадык, и злоба прорвалась в сознание от того, что он смел говорить о его матери. — У вашей матери было слабое здоровье, в купе с расстроившимися нервами, все это привело к тому, что она слегла. Ваше жилище, подсобка для прислуги в старом, разваленном здании, лишь добило ее. И она умерла на ваших руках, когда вам вот-вот исполнилось восемь лет. Никто не помог вам, и вы остались один на один с трупом матери в старом доме, пока на трупный запах не начали жаловаться соседи, и вас не вывели оттуда насилу.

Он сделал паузу, словно ожидая реакции со стороны, но Малфой молчал, по мере его слов словно чернея в лице, теряя остатки человечности. Прошлое — это табу, это боль, смерть, трупный запах и потные тела жалких алкашей, развалившихся в притонах, в объятьях разнеженных, заплывших телах грязных проституток.

Его детство — это смрад. И этот запах грязи он чувствует всегда, Скорпиус полностью им пропах.

— А потом, сбежав от тех людей, кто решил вас по доброй воле приютить у себя, вы стали слоняться по кварталам. И, к своей неудаче, однажды вы забрели в опасный район, в котором уже была сколочена банда таких же, как вы, беспризорников, которые избили вас до того, что вы бы умерли, если бы опять же на вашем пути не встретились сердечные люди, что направили вас в больницу.

Стук, раздавшийся в комнате, заставил Поттера оборвать речь, и Малфой, переведя взгляд на свои руки, заметил, что он сломал ручку тумбочки, за которую схватился в порыве ярости, чтобы не избить прямо сейчас того, кто стоял напротив.

— Я все теперь узнал о вашем прошлом, — продолжал Гарри, наступая, атакуя, желая, видно, растерзать его до такого же состояния, в котором он и сам находился.

— Знаете, вас еще помнят те врачи. Они говорят, что никогда еще не видели ребенка, что так желал жить; который так отчаянно хватался за остатки своей судьбы, не имея почти шансов не познакомиться со смертью. Вы были изможденным, голодным, больным и жалким, но вы смогли не попасть на тот свет. И что же вы сделали тогда, мистер Малфой? Как вы решили прожить ту жизнь, что зубами выгрызли? Вы опять сбежали, сбежали к тем, кто избил вас, и примкнули к ним. К той самой банде, которую боялась вся улица из-за их жесткости и сумасбродства. Дайте угадаю, вы вылизывали ботинки своим главарям, те самые ботинки, что избили вас, и выполняли любые их требования: грабили, нападали на беззащитных людей в темных кварталах, шлялись по притонам, словно самый жалкий маггл, которых так презирало ваше семейство. А потом в пятнадцать лет ваша беззаботная воровская жизнь к ужасу была закончена, и ювенальная служба наконец выловила вас. И, ведь право, вы опять выкрутились: ведь по какому-то странному стечению обстоятельств вашу банду вдруг накрыли, и спаслись один лишь вы. Совпадение?

Скорпиус не выдержал, яростно взглянув на Поттера, он откинул в сторону одеяло, и, почувствовав легкое головокружение, вцепился пальцами в прутья железной кровати.

Что он знал? Да что он мог знать?!

— Да, — вдруг с незыблемой яростью сказал Малфой. — Это был я. Я уничтожил их: глупый пятнадцатилетний подросток подставил их всех. Почему? Потому что я действительно вылизывал эти ботинки, что избивали меня. Но не потому, что мне этого хотелось, не потому, что у меня не было гордости. О, нет! У меня была гордость, черт бы ее побрал! Я так ненавидел их — но более всего себя за свою жизнь. Но разве могло быть по-другому, мистер Поттер? Разве могло быть иначе?

Дернувшись, он подошел к Поттеру, заглядывая в его глаза, видя теперь там такую же ярость и боль. Правильно! Да! Подавитесь ею, мистер Поттер, захлебнитесь. Почувствуйте, какого это терять вместе с семьей частичку себя.

— Вы больной человек, Скоропиус. Ваша психика — изломанный механизм, ваше представление реальности — это…

— А вы? Вы здоровый? — не выдержал Малфой, ощущая знакомое чувство — его всегда пытались унизить тем, что он был убийцей, отбросом, падшим. — А этот мир, что вы так защищаете, он здоровый? Да? — Скорпиус расхохотался. — А кто судьи? Кто вдруг решает, что хорошо, а что плохо? И если это так, и вы, Общество, вершитель и добродетель, тогда почему среди вас так много таких, как я? Кто сотворяет таких, как я? Не ваше ли желание сделать мир лучше порождает нас?

Сглотнув, Скорпиус мотнул головой, словно призывая себя успокоиться. Ему нужно было молчать, потому что этот ублюдок… он же специально пытается вывести его из себя. Ему это нужно.

— Вы никогда не ценили ту помощь, что вам оказывали, и вы никогда не замечали, сколь удачливы были. Но в тот день, когда вы решили уничтожить мою семью, ваша удача вам изменила, — сделав паузу, Поттер вскинул голову и холодно сказал: — В тот день вы стали обречены.

Он бросил на него последний, полный презрения взгляд, и вышел, оставляя Скорпиуса одного, разозленного и взвинченного донельзя. Воспоминания, пробудившиеся, носились перед глазами, и ему хотелось избавиться от них всех, раскрошить свой череп на мелкие кусочки, лишь не видеть, лишь не чувствовать, не ощущать.

Голова кружилась, и тело его тяжелело. Но Малфою было все равно. Скинув больничные одежды, он резво переоделся в свою, а потом, отмахнувшись от бесконечной череды врачей, почти бегом вышел из больницы, игнорируя окрик авроров, что сторожили его палату.

Какая ему была разница? Поттер рано или поздно накроет его, подберется еще ближе к прошлому Малфоя и посадит его. Нельзя было терять ни времени, нельзя было больше робеть или отвлекаться. Скорпиус — глыба. Сильная, хладнокровная и стойкая. Никому не удавалось его сломить. Никто не смог его сдвинуть с намеченного пути.

Он был у притона, в котором остановился Балдер, спустя десять минут. Постояв у порога, обернувшись нервно, пытаясь понять, стоит ли за ним слежка, Малфой спокойно зашел вовнутрь. Если за ним и следили, то так даже лучше. Пускай следят, пускай ищут. А Скорпиус всегда найдет путь вывернуться.

— Вам помочь? — спросил мужчина у барной стойки, и Скорпиус, улыбнувшись, сказал номер той комнаты, в которой остановился Балдер. — Боюсь, я не могу дать вам ключ от этой комнаты. Она, как бы это сказать… занята.

— Да? — улыбаясь, слегка прищурившись, переспросил Скорпиус. А потом, незаметно нацелив на него палочку, он применил «Империо», и уже через минуту в руках его болтался нужный ключ.

Он стоял в грязной, непроветренной комнате, почти задыхаясь от запаха пыли и крови, которой все еще разил тот самый ковер, об который он ударил голову проститутки. Словно бешеная собака, Малфой набросился на комнату, вываливая ящики, перебирая старые, потрепанные журналы, заглядывая под подушки. Его чутье подсказывало ему, что в этой комнате определенно было что-то важное, и, когда он стал прощупывать стены в поисках потайных ходов, Малфой едва выглянул на улицу, замечая в тени дерева аврора.

За ним все-таки следили. Интересно, а его вообще будут опрашивать?

Оскалившись, Малфой принялся еще резче осматривать стены, и в какой-то момент обнаружил странную выемку. В ней лежал черный, чугунный кружок, и, всматриваясь в него, повертев в руках, Скорпиус от балды стукнул им по выемке. Ничего не произошло. Достав палочку, стукнув еще один раз, он произнес едва слышно кодовое заклинание, благодаря которым на зеркале его обнаруживали указания.

Заклинание не подвело. В выемке медленно проступили надписи, а потом, дернув за выступавшую нишу, перед Скорпиусом открылся потайной вход.

Спустившись по ступенькам, Малфой увидел длинный круглый стол, тот самый, который он иногда видел, связываясь по связи с Рабастаном. Он был длинный, овальный и занимал все пространство, и чем дольше всматривался в него Скорпиус, тем явственнее понимал: Лестрейндж не во Франции. Он здесь.

И вдруг все встало на свои места: и не тронутая ячейка в банке Гринготтс Лестрейндж, и адское пламя, которое было таким знакомым, таким даже родным. Так неужели тот пьяный, шатающийся человек и был его учитель? Неужели с самого начала, еще с убийства Балдера, на него вел охоту Хаос?

И может ли быть так, что все это время это не он не искал с ним встреч; это они не хотели видеться с ним.

— Это не я не хотел их видеть, — едва слышно пошевелил губами Скорпиус. — Это они избегали меня.

Он не помнил, как вернул комнату в ее первичное состояние; не помнил, как подошел к стойке. И лишь тогда, подняв глаза на бармена, он миролюбиво попросил его налить себе виски, и в тот момент, когда он вышел в подсобку, то неслышно проследовал за ним, и, оглушив, положил на земь, тотчас вскрыв его сознание, ворвавшись в его воспоминания.

Сквозь череду бессмысленных встреч и разговоров, обслуживаний и лобызаний, он вдруг увидел то, что должен был — пьяного человека, пошатывающегося, наваливающегося на правую ногу. Лицо его, искаженное алкогольной негой, было неживой, застывшей маской, сквозь которую слишком очевидно прочерчивалась то ли злоба, то ли ярость.

Это человечек приходил в бар, а следом за ним на второй этаж проскальзывала услужливая фигура Михеля.

Он просматривал воспоминания все дальше, думая, увидит ли он здесь Нотта или нет. Но, право, ничего даже близко, похожего на Андраса, не было.

«Если только он не приходил сюда под оборотным», — мрачно подсказал рассудок, и Скорпиус, резко выпрямившись, слегка попинал носком сапога плечо лежачего, который тут же заерзал и подал первые признаки жизни.

Странное настроение охватило его, когда он возвращался к себе на квартирку, буквально спиной чувствуя слежку. Чего ждали авроры, догадаться было несложно — им нужна была отмашка, чтобы схватить его. А так как Поттер явно дал ему понять, что пока у него решающих доказательств нет, можно было смело гулять на свободе и пользоваться ее благами.

Подойдя к двери, он увидел валявшийся на коврике конверт, и, повертев его в руках, узнал в нем повестку на допрос. Эти идиоты наверняка хотели напоить его сывороткой правды или пролезть в голову — и если от первого еще можно было защититься, выпив черномагический, чрезмерно вредный для здоровья антидот, то со вторым справиться явно было сложнее. Только… только если не затерять свои воспоминания, поставив столь мощный блок, что они не увидят ничего значительного.

Распахнув резко дверь, он увидел лишь Марту, сидевшую в кресле. К великому его везению Нотта здесь не было, что давало бледную надежду на то, что Малфой еще успеет подготовиться к встречи и с ним, и… со своим учителем, которому уверенно посмотрит в глаза, спряча всю свою ненависть и боль. В голове его еще были слишком ясны призраки его унижения, и Малфой, со злобой откинув куртку в сторону, вальяжно сел напротив Марты, всматриваясь в ее лицо.

Что было в этой голове? И осталось ли еще что-то? Можно ли было надеяться хотя бы на мгновение починить это искаженное сознание и вытащить воспоминания о том дне?

Всматриваясь в ее лицо, он не мог избавиться от воспоминаний, дувших его. И зачем, зачем только Скорпиус вдруг предался этой меланхолии, почему именно сегодня его стена словно была пробита, выуживая со дна все скелеты, которые еще не разложились окончательно в прах, смрадно попахивая.

И словно в назидание ему вдруг раздался громкий стук в дверь, и даже Марта, что почти безмятежно восседала на своем месте, вдруг явственно вздрогнула, так и подпрыгнув на месте. Недоброе предчувствие одолело его, когда он медленно шел к прихожей и, отодвинув засов, слегка приоткрыл дверь.

— О, так ты тоже здесь? Я-то думала, что ты на коленках ползаешь перед аврорами, — холодно произнесла Марлен, завидев Скорпиуса. А потом, приподняв высокомерно брови, она схватилась рукой за ручку и дернула дверь на себя сильнее. — Открой, дай мне войти, — повелительно заметила она, яростно сверкнув глазами. Ее четкая немецкая речь резанула по сознанию, вынуждая Малфоя, словно на зло, сдерживать ее попытки.

Впрочем, заслышав шум внизу, он тут же вспомнил о постоянной слежке, а оттого почти спокойно прошел внутрь, слыша громкий стук двери.

Марлен опередила его и влетела прямо в комнату, осматриваясь по сторонам, и, заприметив Марту, круто развернулась к ней всем своим телом, скрестив руки на поясе.

— Ты, тупая сука, мало было в Дурмстранге, хочешь повторить? — тут же накинулась на нее Марлен, и говорила она до того быстро, что ошарашенная Марта, кажется, даже не совсем понимала, что именно от нее хотят.

И лишь потом потаенная злоба накатила на нее, и Новак, скочив с дивана, с безграничной яростью поглядела на Марлен, словно вспомнив все. А вспомнить было действительно что — Скорпиус помнил, еще никого ненавидела так сильно Марлен, и это чувство было обоюдным.

— Скорпи, ты понимаешь, что говорит эта сумасшедшая? — деланно по-французски сказала она, демонстративно обернувшись к Малфою.

На что Скорпиус лишь хмыкнул, чувствуя раздражение. Не было у него времени на бабьи разборки, ему нужно было срочно что-то предпринять, а не стоять здесь и сейчас, выслушивая обиды прошлого.

— Марлен, если это все, свали-ка, пожалуйста, — холодно сказал Скорпиус, вернувшись к своему месту, спокойно присев, тут же получая полный ярости взгляд Дитрих.

— И ты ей простил это?! Помнится, ко мне ты приходил и угрожал, чтобы я молчала в тряпочку, а с ней… к ней…

— Видишь ведь, какая ирония, — безразлично откликнулся Скорпиус, чувствуя странное удовлетворение. — В моих глазах ты стоишь ниже шлюхи. И так было всегда. Мне ли об этом тебе напоминать?

Тяжело вздохнув, Марлен пуще прежнего сверкнула глазами, двинувшись в его сторону. Скорпиус смотрел на нее лениво, подперев рукой подбородок, слегка сощурившись. Казалось, впервые он испытывал такое странное спокойствие в присутствии этой избалованной идиотки — ничто не трогало его, ни презрительный взгляд, ни то высокомерие, с которым она стояла перед ним. А ведь Скорпиус мог запросто ее сломать прямо здесь, только вот… что тогда будет с тем ребенком? Жить хоть с такой матерью, в глазах Скорпиуса, было все же лучше, чем вообще остаться без нее.

— Посмотрите на него. Да ты жалок, Скорпиус. У тебя вот-вот умерла твоя новая подстилка, так ты вернулся к старой, — бровь Малфоя невольно дернулась, а взгляд отяжелел. — А я ведь предупреждала эту дуру Поттер, чтобы держалась от тебя подальше, рассказала ей все…

— Что ты рассказала? — холодно спросил наконец он, перебив резко. И, поднявшись с места, он посмотрел на нее стальным взглядом. — Какого же черта ты опять вмешалась в мою жизнь, дура? Я неясно выразился в прошлый раз?

— Не посмеешь, — зашипела Марлен, слегка отшатнувшись. — Не посмеешь! Не тронешь меня! Ведь я — Марлен Дитрих, слышишь?..

— Ты меня утомляешь, — опять перебил он, закатив глаза, надвигаясь на нее, словно неизбежный рок. — Уходи по-хорошему. Я не в настроении с тобой играть. И знаешь, что? Ты жива не потому, что ты Марлен Дитрих. А потому, что у тебя есть кое-что мое. И мне бы не хотелось, чтобы оно тоже пострадало. Дошло до твоей глупой головы, наконец, почему я не убил тебя сразу после выпуска, почему оставил, не отомстив? Дошло?

Он двигался медленно, но неизбежно, и по мере его слов лицо Марлен то бледнело, то невольно искажалось от явного желания что-нибудь сказать в ответ. Но безвольно хватая ртом воздух, она не проронила ни слова, лишь пятившись назад, пока вдруг не наткнулась прямо на Марту, которая смотрела на эту сцену с непередаваемым весельем.

Дитрих цыкнула, с отвращением отпрянув в сторону, одергивая руку, которой случайно дотронулась до тела Марты, и, бросив твердый, решительный взгляд, она невольно бросила:

— Ты у меня еще поплатишься, слышишь? Я тебя в порошок сотру.

— Встань в очередь желающих, — лишь мрачно ответил Малфой, с холодным вниманием наблюдая за тем, как поспешно она покидает его невзрачную квартирку.

Его внутренности разрывало на куски странное веселье — Скорпиусу хотелось смеяться, так, чтобы стирались изношенные легкие, чтобы это странное чувство провала исчезло, оставило его.

Он падал. Но до этого не понимал, сколь стремителен его полет. Неужели все закончится именно так, и Малфой так и останется не отомщенным. Неужели в его жизни не произойдет то, к чему он столько лет готовился?

Отчаянный, он стоял, взирая в окно, забывая обо всем, а потом, круто обернувшись, Малфой поглядел пристально на Марту, которая, мелко посмеиваясь про себя, опять словно стала витать где-то в облаках. Сжав в пальцах палочку, Скорпиус слишком явственно ощущал желание во что бы то ни стало докопаться до истины, а потом, он шел по направлению к болезненной фигурке. Сколько еще осталось дней Марте? Когда болезнь сожрет ее окончательно? Сначала она забрала у Новак ее красоту, потом женскую привлекательность… что же осталось еще? Рассудок. У Марты его не было. Она была совершенно помешанной.

— Скорпи? — улыбаясь, спросила она, видя, как он странно глядел на нее.

Но Малфой молчал. И лишь поравнявшись, склонив голову набок, мрачно наблюдал за ней. Если он прорвется в ее сознание и попытается восстановить его, не сойдет ли Марта окончательно с ума? Не будет ли это последним днем ее жизни?

Рука его отчего-то подрагивала, когда он наконец поднял ее и нацелился прямо в лоб, касаясь древком мягкой, податливой кожи.

— Pardon, — лишь сказал Скорпиус, тотчас проникая в ее голову.

Работа была долгая и кропотливая. Легилименция была той областью, которая требовала того, чего у него попросту не было — выдержки и терпения, но, стиснув зубы, он проникал в ее голову все дальше, перебирая бессвязные воспоминания, видя стертые дыры.

Он не знал, сколько пробыл в ее сознание, не видел и не чувствовал времени, окутываясь в поток странных, противоречивых мыслей. И когда ему уже морально сложно стало сопоставлять стертые нити воспоминаний, он вынырнул наружу, слегка пошатнувшись.

Оперевшись о спинку стула, он слегка согнулся, мрачно усмехнувшись про себя. Ничего. Совершенно ничего — даже если попытаться восстановить ее сознание, уйдут месяца, прежде он дойдет до нужного момента. А есть ли у него эти месяца? Есть ли у него хотя бы одна неделя?

Скорпиус знал — завтра допрос. Его будут прощупывать лучшие легилименты и даже если он сможет защититься от сыворотки правды или легилименции, никто не гарантировал, что его не подвергнут пыткам, спрятав в подвалах министерства. И что ему до боли — это ничто, но время, да и… что тогда станет с той же Поттер, которую он поместил в мэноре?

Согнувшись, Малфой испытывал всеобъемлющее отчаянье. Со всех сторон его окружили враги, они надвигались, пытаясь загнать в угол, и одно дело защищать лишь с одной флангам, но чувствовать удары со всех сторон — в разы сложнее. Нужно было что-то сделать. Но что?

Очевидно, Хаос не просто действовал по всей Англии, он был заодно с кем-то, кто стоял у руководство этой треклятой страны. Потому даже имея документы о готовящемся теракте, они ничего не делали; потому сейф Лестрейнджей был не тронут и сам он… ведь Рабастан точно был в Англии. И он пытался его убить.

И что, если Малфой отыщет его первым? Что, если он сам уничтожит его?

Когда эта мысль, пролетев стрелой, заставила его разогнуть спину и мрачно усмехнуться, он услышал скрип двери, и, обернувшись, увидел перед собой Нотт, аккуратно ступавшего, так, словно пытался прикинуть, в каком расположении духа пребывал сейчас Малфой.

Скорпиус усмехнулся. Кривая, дьявольская улыбка исказила его лицо, стирая остатки отчаянья — он их всех изведет, доведет до состояния, когда они будут ползать и просить о пощаде. Он отомстит всем, сполна, равноценно, так, что все его страдания потеряются под торжеством триумфа и чувства удовлетворения.

Потому что он — это хаос. Не эта кучка жалких волшебников, несущих террор, а Скорпиус Малфой, вычеркнувший из своего понятия слова «невозможно».

— Сегодня у нас встреча с Рабастаном, — как-то вяло вдруг сказал Андрас, замечая, как внимательно наблюдает за ним Скорпиус, на что он лишь еще сильнее улыбнулся, присев на диван. — Слышал про взрыв. Ты хорошо постарался… а я уж думал, что мне лично придется заняться дочкой Поттеров, из-за того, что ее не было тогда на балу.

Малфой лишь положительно кивнул головой, словно заранее соглашаясь с любым его словом.

— А впрочем, что с Мартой? — заметив ее бездыханное тело, спросил Нотт, нахмурившись. Право, Новак спала так неподвижно, что можно было подумать, что она мертвец.

— Накурилась опять. Наверное, передозировка, — спокойно бросил Скорпиус.

Улыбка не хотела сходить с его уст, когда он внимательно-превнимательно поглядывал на Нотта, словно сканируя его. А тому слишком очевидно было не по себе, из-за чего он словно как-то дергался, вздрагивал, бросая на него косые взгляды.

Знал ли Нотт, что Рабастан был в Англии? Если вздуматься, он всегда был его любимчиком, это Малфой получал львиные дозы Круциатуса, а Нотт… ему просто повезло, что его мамочка была чертовой шлюхой, которая умело пускала нужные мысли в мозг Лестрейнджа.

Не мерзко ли?

— Кажется, начинается.

Нотт подошел ближе к зеркалу, вглядываясь внутрь, но Малфой не спешил вставать следом. Он лишь внимательно наблюдал за Андрасом, задумчиво щурясь. Что, если припереть его к стенке? Но чем? И как? Он должен был вывести Нотта, но не представлялось ни возможности, ни даже понимания, как именно это можно было сделать.

Слишком мало времени. И слишком много надо успеть.

— Приветствую, господа, — чуть хрипло проговорил Рабастан, едва проявившийся в зеркале. Его лицо, как всегда, скрывал капюшон, и в темноте, что была позади него, не видны были даже привычные очертания того самого стола, который всегда бросался в глаза.

Где же теперь сидел он?

— Все идет по нашему плану, я доволен тем, что Малфой лично занялся Поттером и его семейкой. Это был хороший маневр.

— Но я на крючке, — медленно откликнулся Скорпиус, наконец встав со своего места и подойдя ближе. — Они следят за мной, а завтра ведут на допрос…

— И ты мне хочешь сказать, что не выдержишь этих шавок? Не смеши меня, Скорпиус. Ты терпел меня все эти годы, а они… кто они такие? Жалкие, наделенные властью ничтожества. У них нет ни элегантности в использовании магии, ни природной тяги к черной магии. Это мы с тобой настоящие наследники Магического мира. А они — никто.

— И все же, это принесло мне больше проблем, чем наш изначальный план.

Усмехнувшись, Скорпиус все же покорно склонил голову, словно его слава — минутная шалость. Едва ли бы ему хотелось прямо сейчас идти против своего учителя; нет, нужно было непременно уверить того, что он все еще всецело на их стороне. И хоть даже если он никогда не был полноценным членом Хаоса — Скорпиус обязан был уверить остальных в своей неподдельной верности. Именно поэтому он был так жесток в выполнении своих заданий, ведь всем всегда кажется, что рвение — первый признак верности и расположения, никто не думает, что это лишь пыль в глаза.

— Не понимаю, зачем же так очевидно идти против Поттера? — задумчиво протянул Нотт, понимая, что ему-то как раз спустят любую шалость.

Скорпиус сморщился. Слишком очевидное превосходство.

— Трудно сказать, чего здесь больше: старая вражда или его… как бы это сказать, неповиновение. Ведь он, похоже, решил начать копать дальше, чем мы планировали в первый раз. То ограбление… ведь ограбили не только Малфоя. Проникли и в мой сейф.

— Вы уверены? — встрепенулся Нотт, видно, ни на шутку испугавшись. Этот мальчишка всегда с почтением относился к тому, кто измывался над всеми, кроме него. Он слишком хорошо понимал, что значит расположение такого человека. Ему было все равно и на унижение своей матери, и на унижение своей семьи — своя ведь шкура всегда ближе.

Бросив на него взгляд исподлобья, Малфой едва поморщился. Неужели его план действительно сработал? Как забавно, что по итогу он лишь сильнее навредил ему.

— Да. Он не просто проник в мое хранилище, а оставил там свою вещь. Это означает, что он хотел попасть в него вновь, ведь наличие его вещи помогает обойти систему безопасности, сделав, тем самым, его нахождение там незамеченным.

— Но тогда зачем же им был сейф Малфоя? — все еще не унимался Нотт, посмотрев в этот раз на Скорпиуса.

Лениво поведя бровью, он лишь спокойно бросил:

— Медальон. Из моего сейфа похитили медальон. С помощью него можно было пробраться в Малфой-мэнор, это порт-ключ. Поттер как раз в последнюю нашу встречу расспрашивал меня о нем.

— А Малфой-мэнор ему нужен, чтобы ближе подобраться к Скорпиусу, а через него уже ко мне. Поттер умен, как и раньше. Но и также глуп. Мы его обнаружили раньше, чем ему, вероятно хотелось, — растягивая гласные, словно смакуя каждое слово, говорил медленно Рабастан, и даже сквозь темноту и черный, непроглядный капюшон можно было буквально почувствовать, что он улыбается.

Ему было весело? О, едва это можно было сравнить с тем, как сильно Скорпиусу хотелось рассмеяться в этот момент.

— Он следующий — мы убьем его следом за его дочкой.

Можно ли было сказать, что судьба смеялась ему прямо в лицо, тыкая носом в его же поступки? Скорпиус не знал. Он не понимал даже, что испытывал. Ведь, право, то, к чему он вел, произошло — Хаос, не желавший изначально убивать Поттера, теперь обратил свой взор на него. Проблема была лишь в одном: теперь они вспомнили о самом Скорпиусе.

Что думали они о нем? Что видели в нем? Неужели, как и все, принимали его лишь за зверя, что безжалостно мог уничтожить любого. Или, быть может, они как раз не недооценивали его, правильно рассчитав, что такой, как Малфой, никогда не бывает командным игроком.

Блядская, глупая, бессмысленная его жизнь. Он всегда защищался, не привязываясь ни к кому, ни обращая внимания ни на боль, ни на горечь, зная, что непременно отомстит. Так было всегда: с той шайкой беспризорников, унижавших его; с одноклассниками из коррекционного класса — всегда. Малфой запоминал каждого и приходил за ним.

А что теперь?

Вот он идет покорно к себе в мэнор, трансгрессируя, незаметно для авроров, крадется вдоль решетчатой разваленной ограды. Он идет прямиком к ней, человеку, которого должен убить, а не прятать от всего мира.

И зачем только Скорпиус позволил ей жить? Что сподвигло его на несвойственное милосердие?

Он пробился сквозь колючий можжевельник, замечая, как под серостью ноября его фамильное гнездо становилось словно еще более разрушенным и убитым — оно полностью олицетворяло и его жизнь, и его самого, не потому ли он так ревностно охранял это место?

А теперь Скорпиус Малфой самолично привел сюда ее, да и еще наложил с дюжину заклятий, чтобы у нее ни за что не получилось покинуть территорию особняка.

Он спрятал Лили Поттер не просто в развалинах прошлого. Он спрятал ее в самой сердцевине его страданий.

Почему?

Поднимаясь по ступенькам, у него все еще не было ответа на этот вопрос. Не появилось его и тогда, когда он распахнул дверь своей спальни и увидел ее, сидевшую на корточках возле камина, словно пытаясь согреться с помощью несуществующего тепла.

Комната была холодной, сырой и невзрачной. И в этом беспорядке грязи и серости ее рыжие волосы были ярким пятном.

— Что же ты все еще не режешь себе вены, Поттер? — медленно спросил он, поймав ее взгляд.

В карих глазах было много всего: и удивление, и непонимание, и даже искорка гнева. Она поежилась, плотнее запахнув на груди рваную шаль, которую, видимо, нашла где-то среди в закоулках дома.

— Думаешь, я убью себя? — ответила она, и голос ее задрожал. Но едва ли это было из-за страха, скорее из-за эмоций, что переполняли ее в этот момент. — Нет, Малфой. Я хочу, чтобы ты меня убил.

Лили резко поднялась на ноги, сверкнув глазами, посмотрев на него прямо, словно умоляя: «Ну, давай же, нацель эту чертову палочку, а?!».

Вздохнув, Скорпиус лишь усмехнулся, склонив слегка голову. А потом, подойдя к камину, он одним шепотом губ зажег в нем огонь, и светлые языки пламени, отбрасываемые на стены, с которых уже слезал старинный гобелен, искажали комнату, придавая развалинам мебели диковинные тени.

И, наконец обернувшись, он поймал ее полный вопросов взгляд. Она не понимала, почему он не убил ее. Впрочем, Скорпиус — тоже. А потом, лишь криво усмехнувшись, он сказала лениво, растягивая гласные, словно и сам верил в том, что говорил:

— Осталось совсем немного подождать, мисс Поттер. Вы еще не заметили? Я с удивительной точностью исполняю ваши желания.

Он сидел, перекинув ногу на ногу, внимательно поглядывая на Лили Поттер, которая, повернувшись спиной, восседала на краю кровати, никак не реагируя на его присутствие. «Сумасшедшая», — думал он, клацая крышкой зажигалки, чувствуя легкое раздражение. Потому что никто и никогда не сидел спиной к нему, зная, что он непременно ударит, воспользуется этой возможностью.

Ему бы хотелось сказать, что все это из-за нее, что если бы… если бы что? Что стало причиной, по которой она еще дышит, а не гниет в земле? Какого хрена он крадется тайно ночью в свое разрушенное поместье и просто сидит здесь, без дела, когда ее дражайший папочка открыто бросил ему вызов и с минуту на минуту просто заточит его в кандалы.

Малфоя не могут поймать. Не сейчас, черт возьми, потому что он так близко был к разгадке чего-то важного, что он просто не мог остановить себя. Ему нужно было действовать. И он, право, готов был на многое. Кроме?

Он резко поднялся со стула, из-за чего тот со стуком опрокинулся назад, и спина Лили Поттер натянулась, словно стрела. Скорпиус шел медленно, и звук его шага каким-то эхом раздавался. Тусклый свет, проникавший в комнату сквозь надтреснутый светильник в углу едва освещал ее бледное тело, когда он встал прямо перед ней, возвышаясь, словно скала.

Схватив ее за подбородок, Скорпиус вынудил Лили вскинуть голову и посмотреть на него. Но она, будто назло, отвела взгляд в сторону, и из-за полумрака он едва мог различить эмоции на ее лице.

Почувствовав, как раздражение буквально затмевает ему разум, а вся тяжесть прошедших событий буквально выбивает все его искусственное сознание, он резко толкнул Лили на кровать, прижав ее руки, пристально всматриваясь в ее лицо. Бледная, будто неживая, она выглядела то ли болезненно, то ли печально. И между тем сквозь эту печаль прорастало отвращение — к кому оно обращалось? Ему? Миру? Или просто в этом была Лили Поттера: ненавидеть и презирать все, что ей только виделось на пути.

— Как ты бы хотела умереть?

Лишь тогда она посмотрела на него, сощурив глаза. Лучше бы она усмехнулась, бросила что-то колкое или посмотрела как обычно прямо, с явным осознанием своего величия, за которым так надеждно спрятан страх, но сейчас она не боялась. Он видел это слишком явственно. Зеленый омут глаз был безразличным, и он испытывал то же самое, оттого раздражение в момент улеглось, и Скорпиус вдруг перестал понимать, что сейчас делает и зачем.

— Я слышала одну историю о мальчике, — вдруг сказала она, внимательно глядя на него, и за одну секунду на дне ее зрачков загорелась крохотная искорка интереса, а он просто напрягся. — Этот мальчик, говорят, был столь опасен и безжалостен, что все, кажется, заклеймили его убийцей раньше, чем он им стал.

Что-то внутри него колыхнулось, и Малфой от напряжения в глазах даже моргнул. Стало вдруг тяжело, сложно находиться здесь, в этой комнате, в этом полумраке и чувствовать под собой живое тело.

Сглотнув, он хрипло спросил:

— А что, ты думаешь, он не был безжалостен?

Лили молчаливо прикусила губу, слегка склонив голову набок, словно задумываясь о чем-то, но при этом взгляд ее скользил по его лицу со странным интересом, и, когда она наконец посмотрела в его глаза, лишь спокойно сказала:

— Мне кажется, что он просто был брошен. И несчастен. А от несчастья лишь один путь — озлобление.

Оскалившись злобно, Скорпиус резко поднялся, сверкнув глазами. А потом, отойдя от кровати, вернулся к упавшему стулу, и, усмехаясь больше, еле сдержался, чтобы не пнуть по нему.

— Не был он несчастен.

— Был, — резко повторила она, и Малфой, не удержавшись, яростно посмотрел на нее из-за плеча. Лили больше не сидела на кровати, а, цепляясь за рванный балдахин, который висел как-то уж слишком криво, смотрела на него уверенно. — Потому что я знаю еще одну такую историю. Только уже о девочке. Она была такой же.

Скорпиус сморщился. Воспоминания обступали его со всех сторон, и он чувствовал себя так, словно стоит возле бездны и смотрит ей прямо в лицо.

— У нас разные виды одиночества, Поттер, — устало сказал Скорпиус. — Ты свое себе придумала сама, у тебя было все, все, чего я лишился. Это же благородно страдать, не так ли? Не потому ли терпела Балдера, чтобы было чем оправдаться?

— Я всего лишь мечтала привлечь внимание отца, — отчаянно цепляясь за балдахин, не своим голосом бросила резко Лили, и голос ее, кажется, впервые слетел. — Я хотела, чтобы он заметил меня, хотела, чтобы мною гордились, чтобы мать не смотрела на меня так снисходительно, чтобы кузины взяли меня в свой круг как равную и чтобы братья не видели во мне лишь свою маленькую сестренку, которую нужно оберегать. Я хотела быть хорошим человеком, Скорпиус, хотела, черт возьми! Я ведь только… только и могла, что поступать так, как поступала…

— Как? — стальным голосом добивал он ее, видя, как от одного этого вопроса у нее участилось дыхание, а глаза широко распахнулись. В них стояла, словно болотная муть, злоба, ярость и ненависть.

— Я делала все, чтобы быть лучшей. Я докладывала свои работы позже срока, пользуясь своей фамилией, крала чужие идеи, подслушивала, вынюхивала. А потом… — не выдержав, она расхохоталась, медленно сползая на пол, тяня за собой балдахин, который черным бархатом обвалился вниз. Именно так и рушились их жизни: невзрачно, пошло и без вкуса. — Роза, мои кузина Роза! Такая… ну знаешь, такая, как нужно. Дочка героя, да, не то что я. Балдер был ее жених. Ее, понимаешь? А я отобрала. Как игрушку! И он ведь и был таким: жалким, слабым пресмыкающимся. Ничтожеством. Мусором, который я подобрала. Понимаешь?

Она смеялась, отчаянно заливаясь на бок, и лицо ее кривилось от злобы, от ярости и от смутного удовлетворения, словно она выиграла какой-то приз, но уже не желала своей победы.

— Отобрала? Слышишь! Отобрала.

— Ну а дальше, что? — подойдя к ней и, присев на корточки, сощурился Скорпиус. — Убила его?

— Почти, — с дьявольским весельем сказала она, резко поддавшись к нему, схватив за кожаную куртку. Лицо ее было столь ослепительно прекрасно в эту секунду, что Малфой действительно смотрел только на нее и видел лишь ее. — Он должен был умереть во Франции в день своего отъезда. Однако он убился… за день до того, как он должен был умереть, он решил убить себя самостоятельно. Какое блядство, Скорпиус? Я даже не смогла сама уничтожить то, что породила. Жалкая, слабя, безликая.

Она спрятала в руках своих лицо, которое уже покраснело. По щекам ее текли слезы, тихие слезы слепой ярости. И Скорпиус не удержался — дотронуся пальцами до рыжих прядей, которые рассыпались по плечам, скрывая лицо в ладонях. Рыжие пряди были сухими на концах и словно безжизненными, но он осторожно касался их, задумчиво смотря на Лили.

Вздохнув, она аккуратно опустила руки, замечая его пальцы и, переместив взгляд уже на его лицо, Лили посмотрела на него с тем же отчаяньем, что и тогда, когда он пришел ее убить, но не смог.

— Мальчик, которого я знал, был не несчастным, Лили, — вдруг тихо сказал он, посмотрев на нее, словно сквозь. — Он до отчаянья хотел жить. Знаешь, что это такое? Зубами выгрызать свою судьбу. Сначала ему хотелось жить… потому что у него были надежды, желания, мечты, а потом… он начал жить лишь, чтобы заслужить свою смерть.

— Что стало с этим мальчиком, когда он уехал из Англии? — дотронувшись до его пальцев, также тихо спросила Лили. Холодные и шершавые, они скользили по его кисти руки, и Малфой словно отмер, заметив вдруг ее перед собой.

— Этот мальчик был обречен. Лишенный одного из родителей, он в итоге потерял и другого. Она должна была жить… должна была жить ради этого мальчика, но его мама… не пережила. Не смогла. Сдалась, бросила себя и его на произвол судьбы. Она умирала, и труп ее еще с неделю гнил в подвале, прежде чем ее похоронили. А мальчик… он все это время сидел с ней, знаешь, почему? — глаза его сверкнули. — Потому что ему попросту некуда было идти.

Схватив ее руку, он с силой сжал ее пальцы, чувствуя странную желчь внутри. Потому что прошлое проще было закопать намертво под грудой трупов несбывшихся надежде, чем пропускать сквозь себя и опять страдать, страдать.

— Неужели не было людей, готовых ему помочь? — в глазах ее он видел грусть, что заставило Малфоя лишь сильнее усмехнуться.

— Добрые люди бывают только в нравоучительных историях мудаков, желающих создать картинку идеального мира. Не было никого. Никто не приютил этого мальчика — эти люди потом сами выдумали красивую историю о своем сострадании. На самом деле им было плевать на этого мальчика, и он решил уйти в поисках непонятно чего. А дальше — все как у всех сирот. Если ты не принадлежишь банде, то тебя убьют, а мальчик… мальчик был ничей, без имени, без истории, без лица. Жалкий. Конечно, его почти убили. Били так, словно пытались выбить из ничтожного, ослабленного голодом и холодом тела остатки гордости. Не вышло. А мальчик их запомнил, и, будучи почти на том свете, оттого и выжил, что в ту минуту возжелал этих людей уничтожить, стереть, причинить им боль. Потому что… если мальчику причиняют боль, почему он не может ответить? Кто придумал, что жить нас заставляет любовь, слава или доброта? Лишь ненависть и ярость способны вытащить с того света. Лишь они.

Лили едва перевела дыхание, и он заметил, как дрогнули пальцы в его руке. Опустив голову, она оттолкнулась свободной рукой и придвинулась к нему еще ближе, так, что их колени почти соприкоснулись, и, посмотрев прямо, Лили быстро спросила:

— А дальше? Мальчик уничтожил их, да?

— Каждого, — на одном дыхании сказал он, улыбаясь. — Каждого стер в порошок. Этому мальчику, может, тоже хотелось быть хорошим человек, но все, чему его научила жизнь — это вертеться, выворачиваться, подставлять. И их он подставил с особым наслаждением. А потом… потом ювенальная служба, свалившийся с небес опекун и Дурмстранг.

— Коррекционный класс, — шепотом бросила Лили, нагнувшись еще ближе к нему.

— Класс отпетых ублюдков, насильников, воров, наркоманов, мерзкое собрание отродья, грязных, убогих и глупых. Мальчик всегда считал себя выше их, оттого ни с кем не говорил — но что подумали эти идиоты? Что он боится, что он стесняется? — Скорпиус расхохотался. — Он их просто презирал.

Лихое веселье опутывало его в силки, вынуждая кривить зубы и слегка подрагивать от беззвучного смеха — и он смотрел в карие глаза напротив, видя в них столько смешанных чувств, что хотелось, право, просто встряхнуть ее и сказать, чтобы она никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не смотрела на него так… ведь иначе вряд ли он мог бы поручиться за себя.

— Все они были жалкими, у них было лишь одно средство — насилие, но ведь им, Лили, им не подчинить людей. И я это знал, знал, черт побери, а оттого сразу нашел своих людей.

— Марта была твоим человеком? — криво усмехнувшись, спросила Лили, попытавшись вырвать свою руку, но Скорпиус не позволил — сжал лишь сильнее, а потом потянул ее на себя, из-за чего, Поттер, не выдержав, уперлась свободной рукой об пол, выгнувшись в спине.

— Конечно, была. Не смотри на нее так презрительно, — он опять схватил рукой разметавшиеся рыжие волосы, с неподдельным интересом поглядывая на них, словно что-то мысленно подсчитывая. — Тогда она была совершенно другим человеком… впрочем, важно ли это? Интересно другое — то, что именно с помощью нее я уничтожил иерархию этого долбанного класса.

Скорпиус резко замолчал, отпустив наконец руку Лили, а потом, схватив палочку, из-за чего она вся всего на секунду прямо сжалась, и, криво оскалившись, он поднес ее к волосам, отрезая пару прядей.

— На память, — весело сказал он, бережно пряча в свой карман оборванные пряди, и Лили, выпрямившись, резко схватилась руками за свои волосы, с ужасом смотря на них, словно он не просто вторгся в ее пространство, а уничтожил его.

Поднявшись на ноги, Скорпиус бросил ленивый взгляд в окно, в котором виднелась лишь сущая темнота, и в комнате, в этом разрушенном, старом, грязном помещении, этот мрак казался спасительной гаванью — в полумраке старой лампы здесь, возможно, даже можно было жить.

— Лучше бы мы никогда не встречались с тобой, — раздался хриплый голос в этой тьме, словно на секунду рассеивая мрак, вынуждая его невольно оглянуться и посмотреть на нее.

В этой фразе было много здравого, правильного, очевидного, и Скорпиус был почти согласен. Но глядя в ее лицо, в котором отвращение к жизни смешалось с желанием реализовать себя, он понимал, что встреча их словно была предопределена; каждый стремился к тому, чтобы уничтожиться, и раз у них это не выходило, почему бы не сделать этого с помощью другого? Почему?

— Да, — холодно бросил он, круто развернувшись по направлению к лестнице.

Ему нужно было спешить — допрос должен быть уже утром, и он знал, после него его не выпустят. Странное предчувствие захватило его воспаленный мозг, и Скорпиус упорно шел к себе на квартирку, кутаясь в черный плащ, чувствуя, как холодный ноябрь щупальцами пролезает под кожу.

Остановившись, он опрокинул голову и посмотрел ввысь, не видя ничего перед собой. Тьма была везде, и в ней бы по-хорошему спрятаться, раствориться, исчезнуть. А Скорпиус не мог, потому что знал свою миссию, знал, к чему вел его долг, а потом, прибавив шагу, Скорпиус быстро добрался до дома.

Обездвиженная Марта едва тихо посапывала, и, посмотрев на нее мрачным, долгим взглядом, Скорпиус подумал, что совершенно бессмысленно тераризировать ее дальше — искалеченный мозг был точно таким же, как у Балдера. Здесь работала одна и та же рука — и, кажется, этой рукой мог быть только один человек.

Тихий смех, вырывавшийся из груди, нарастал, и, не сдержавшись, Скорпиус расхохотался в голос со всей мощью — его ломало изнутри, и, схватившись руками за голову, он едва дошел до стола, на котором почти ничего не было — лишь кипа ненужных бумаг.

Милосердных людей на его пути не было. Поттер заблуждался — никто не проявлял к Скорпиусу ни интереса, ни заботы. Одни его ломали, другие пытались получить за его счет преференции — сам Малфой никого не интересовал. Он был одиноким мальчиком, который выжил лишь за счет того, что умел проникнуть в логово к врагу и распотрошить его изнутри. Так было всегда. Так будет и с самим Поттером — а потому, схватившись за бумагу, он набросал пару строк:

«Жизнь вашей дочери в прямой зависимости от моей».

Взяв булавку, он приколол к бумаге рыжие локоны. Ночь опять встретила его холодом, когда он пробирался к дому Поттеров, и, неслышно ступая по безлюдным улицам Лондона, Скорпиус впервые задумался: чтобы было бы, если бы он жил здесь с самого начала? Какова была бы его жизнь, если бы Скорпиус гулял по этим улицам, вместо трущоб Берлина?

Слишком много вопросов и слишком много возможностей было перед его глазами, и Скорпиусу казалось, что проще отмахнуться от них, чем пытаться их понять — зачем было терзать свою душу тем, что никогда не произойдет? Зачем было думать о прошлом?

Письмо едва слышно опустилось в почтовый ящик, и, постояв еще с минуту, Скорпиус тот час исчез во тьме, растворяясь в это кровоточащей болью и ужасом, безумной ночи.

* * *

Его проводили мимо кучи кабинетов без вывесок, мимо открытых помещений, напоминавших по виду своему стеклянные купалы для казни, а потом, заведя в секретное помещение, явно построенное для особенных, без особых церемоний нацепили кандалы, усадив в кресло.

Вокруг не было ничего, кроме двух стульев, один из которых Скорпиус и занял, а также стола. Кромешная тьма озарялась лишь яркой вспышкой палочки, стоявшего возле него аврора, и было так тихо, что можно было подумать, словно он оказался в склепе.

Первым молчание нарушил тот аврор, что стоял, и Малфой в ту же секунду почувствовал, как кто-то попытался пробить его барьер.

Мысли путались, было до невозможности жарко, и, казалось, что так себя ощущал лишь он — испарина постепенно становилась настоящими каплями, которые стекали по его лбу, и он чувствовал, как неумолимо заморозилось время.

Первое время они ничего не говорили, явно пытаясь механически прорваться в его голову. Но Скорпиус-то, Скорпиус был натаскан не хуже их, поэтому они быстро поняли, что это бессмысленно. Жалкое отчаянье тронуло его, когда он увидел палочку, нацеленную себе в лицо. Воспоминания обухом грели его по голове — также палочку на него наставлял Рабастан, и в ту же секунду внутри него поднималась настоящая яростная буря. Он был зверем. Скорпиус Малфой был настоящим хищником, загнанным в угол, чувствовавшим себя на краю пропасти.

Он сопротивлялся. Цепи, натягиваясь на запястьях, отдавались странным покалыванием, но в порыве ярости Скорпиус находил это ощущение даже приятным. В этой душной комнате уже спустя какое-то бесконечное количество времени резко запахло кисловато-металлическим запахом — кровь он различал слишком хорошо и прекрасно понимал, чья именно она была.

Голова мутнела, мысли разбегались, а его плохое зрение, делавшее объекты расплывчатыми, совершенно перестало фокусироваться вокруг. Обрывки фраз касались его ушей, но он не осознавал их — многое Скорпиус видел перед собой, много, о чем было ему задуматься, и явственнее всего в нем проступало нечеловеческое желание выпутаться из пут и сделать то, что так долго он вынашивал в своей голове, что так долго ускользало сквозь его пальцы. Ведь его жизнь — преграды, которые он ломал с животной яростью и дьявольским смехом. Потому что ничто не могло его остановить на пути к цели.

В какой-то момент Скорпиус почувствовал, словно он перестал испытывать удушающую жару. Странный холодок прошелся по его сцепленным пальцам, и когда Малфой поднял свою голову, то перед собой он увидел уже нового персонажа — перед ним стоял Гарри Поттер. Нахмуренный, донельзя подозрительный мистер Поттер.

Скорпиус хмыкнул, оскалившись — лицо его исказилось в презрении и понимании. Было даже забавно — понять, насколько далеко готов был зайти национальный герой ради спасения своей дочери, какими принципами он готов был пожертвовать.

В конце концов, Скорпиус всегда поступал так со своими жертвами: влезал чуть ли не в их кожу, был ближе, чем кто-либо, а потом просто выворачивал наизнанку их души, уничтожая. Он не простит Гарри Поттера. И никогда его не простит — Скорпиус попросту пользуется им, и Поттер это знал. Знал и позволял, потому что даже у таких людей было то, что им дорого, близко и ради чего стоило умереть.

У Скорпиуса же таких вещей или людей не было.

— У меня отвратительная привычка, мистер Малфой, — глухо сказал Поттер, когда в комнате остались лишь они двоя.

Тишина, прерванная им, растворилась так же стремительно, как и пелена перед глазами Скорпиуса. Глаза его постепенно стали привыкать к режущему белому свету и бликам, и вот он уже явственно видел перед собой главного аврора страны. Который, правда, уже не выглядел так безмятежно, как обычно, и будто бы даже постарел всего за пару дней.

«Больно, да?», — хотелось выкрикнуть Малфою. А еще — сбить с рук своих кандалы, развернуть перед собой это лицо и, встряхнув его за края плаща, просто посмотреть глаза: «Больно терять тех, кого любишь? Больно зависеть от того, кого презираешь, буквально ненавидишь? Надеюсь, очень-очень больно».

Но Скорпиус молчал, не говоря ни слова.

— Я люблю давать людям второй шанс.

— Ваша отвратительная привычка заключается не в этом, — откинувшись на спинку стула, бросил Скорпиус, дернув на челку, что спадала ему на глаза. — Она заключается в том, что вы, как и все добряки, беспечно доверяете людям. Гиблое дело, мистер Поттер.

Поттер промолчал, лишь дернув рукой край стола, выдавая то ли нервозность, то ли собственную заинтересованность. Какое щепетильное дело, да? — жизнь собственной дочери.

— Мне нужно идти, поэтому вы выпустите меня, — уверенно сказал Скорпиус, перестав наконец усмехаться. — Взамен я дам вам подсказку: жизнь человека, который вам так важен, зависит не от нас с вами. А от человека, который выжил вопреки. Тот, кто пришел по наши души.

— Что это значит? Не говорите загадками, мистер Малфой, — раздраженно бросил Гарри, облокотившись о стол. — Не вам стоит диктовать условия.

— Условия, не условия, какая чушь! Просто отпустите меня сейчас же и начните, наконец-таки, капать на свое окружение. Не будьте идиотом — думаете, Хаос единственные, кто желает вам смерти? Нет. Кто-то рядом. Кто-то совсем близко. И они воспользовались нашими услугами. А кто стоит во главе нас — выживший вопреки. И вот он-то, скорее всего, подчиняется тем же, что и вы. Задумайтесь, мистер Поттер. А потом уже мы и поговорим.

Дальнейшее все словно протекало в тумане — Скорпиус не чувствовал, как цепи спали с его рук, как его вывели наружу и буквально выкинули возле здания. Холодный, морозный ветер не приносил облегчения, легким было слишком сложно дышать, и, облокотившись о стену, он отчаянно вдыхал и выдыхал легкими воздух, цепляясь пальцами за выступающие кирпичи.

Снежные хлопья застали его в врасплох и одновременно будто бы вернули к жизни. Вскинув голову, Скорпиус увидел, что ноябрь медленно движется к своему полному вымиранию — первый снег был одним из немногих предвестников, а свинцовое серое небо лишь подводило к логическому выводу.

Вздохнув, он оттолкнулся от стены, и, пошатываясь, заваливаясь на правую ногу, медленно побрел в сторону своей квартирки. Ему нужно было думать, решать что-то, отчаянно цепляться за здравый смысл и план, который продумал еще будучи подростком.

Мысли нужно было упорядочить, чувства — подчинить. Если он не возьмет над собой верх, это сделает кто-то вместо него, и тогда прощай Малфой, прощай бренная оболочка, за которую он так много и отчаянно боролся. Стоит ли такой итог всех его страданий?

Рыкнув, Скорпиус резко дернулся, взмахнув палочкой, и тут же оказался возле дверей своей квартиры. Хоть и физическое его состояние было слегка подорвано, он испытывал небывалую решимость — время, которое он выгрыз для себя, было слишком драгоценным, чтобы растрачивать его на такие бессмысленные вещи, как собственное самочувствие.

Малфой буквально влетел в грязную, полупустую комнату, хлопнув входной дверью. Ему нужно было непременно сделать две вещи: проникнуть в Малфой-мэнор и проверить исправность подземелий и, наконец, не просто отыскать Рабастана, а навести на его след целый аврорат.

Впрочем, это было даже бессмысленно, слишком очевидно было то, что Лестрейндж был повязан с властью. Значит, достаточно было просто бросить Поттера на его след, и тогда, кто знает, может, ему самому не придется ничего делать?

Холодный оскал проскользнул по губам, когда он бросил бессмысленный взгляд на зеркало, идеально чистое. Лишь один человек был в его игре, словно ненужной пешкой, а между тем явно мог знать нечто необходимое ему. Своего кузена Андраса Скорпиус не переносил и не знал особо, предпочитая игнорировать их родство, но сейчас это было бы сравни безумию. Нотт мог ему пригодиться. И его-то сознание на удивление было слишком целым, слишком адекватным.

Как будто кто-то специально готовил его в качестве… шпиона? Кем он мог быть в этой игре?

«А ведь если бы моя тетушка не раздвигала ноги перед кем попало, Рабастан бы никогда не вышел на мой след», — мрачно подумалось ему, и эта мысль отчего-то испугала его. Потому что в ней будто бы проскальзывало не то сожаление, не то обида — но Малфой не должен был, не мог жалеть о своем пути. Потому что тогда можно было бы ненароком подумать, будто с самого начала избранная им линия судьбы была… глупой.

Тряхнув головой, он бессмысленно посмотрел на свои руки, которые, как всегда, были в мелких царапинах, с шершавыми подушечками пальцев — именно руки выдавали то, какую жизнь он был вынужден жить, именно они делали из его аристократичной внешности обычного, самого нищего проходимца. Это несоответствие внутренне грызло его, словно зверь, и смотря сейчас на свои пальцы, он вспоминал, как часто на них заглядывалась Лили Поттер, как смотрела она потом на него самого и будто бы оценивала.

Ее пронзающий взгляд всплыл перед глазами, словно живой, и Скорпиус готов был почти рассмеяться: то, что он рассказал ей при прошлой встрече, было за гранью, он не должен был так откровенничать. Но не все ли равно?.. разве он не убьет ее?

Только вот на этот вопрос отвечать почему-то не хотелось, словно он сам придумывал причины, по которым она все еще должна была жить.

Словно он сам придумывал отговорку, которая бы была достаточно вразумительной, чтобы он подарил ей жизнь.

— Скорпиус.

Поразительно решительный возглас за его спиной заставил его почти вздрогнуть и рассеянно моргнуть. Он так далеко ушел в свои мысли, что потерял связь с действительностью и забыл, что в комнате, должно быть, все это время была Марта.

Он обернулся, и, действительно, позади него стояла Марта. Но она была такой странной, что Скорпиус внимательно прошелся по ней взглядом.

Марта, которой она была последние годы, любила вычурные наряды и украшения; а Марта, что стояла перед ним сейчас, напоминала ему скорее его потерянную, давно погибшую одноклассницу: вместо вызывающе кроткого платья с глубоким декольте, на ней было совсем простенькое, серенькое не то платье, не то просто тряпка, которая висела на ней, скрывая все достоинства и изъяны фигуры. Никаких украшений не было: тощие пальцы освободились от пут бесчисленного количества колец, а мочки ушей не провисали под тяжестью сережек.

Это была старая, добрая Марта Новак. Романтичная дура, смотревшая ему в глаза, ходившая за ним попятам, отдавшаяся ему в пустом классе. Такая знакомая и такая давно утраченная, что Скорпиус повернулся к ней всем корпусом, внимательно всматриваясь в лицо.

Оно было просто другим. Не было блаженной, вульгарной улыбки, не было искорок похоти в глазах. Неужели последняя его попытка порыться в ее памяти отмотала ее назад, в прошлое?

— Марта? — лишь бросил он, прищурившись.

— Ты долго не приходил, — просто сказала она, без приторного «Скорпи», без развязной улыбки, которая тотчас должна была осветить ее лицо.

Она подошла к нему ближе, встала на носочки и посмотрела прямо в глаза, каким-то стеклянным, неживым взглядом.

— У тебя все еще болят глаза, Скорпиус? Он опять мучал тебя?

Она стояла близко, но не старалась стереть последнюю грань, и смотрела так задумчиво в его глаза, что у него, право, холодок прошелся по коже. Воспоминания, изувеченные, бессмысленные, никому ненужные, обступали его со всех сторон, и на секунду ему даже показалось, что вот он опять в закрытом, пустом классе и рядом с ним сидит Марта, перебинтовывающая раны от Круциатуса, что нещадно наносил Рабастан.

Она всегда была рядом в такие моменты. Почему он забыл об этом?

— Я же вижу, — гнула она, а Скорпиус просто молчал, не имея сил сказать хоть что-то. — Твои глаза опять покраснели. Однажды этот ублюдок лишит тебя зрения… Скорпиус! Как же мы несчастны!

Она опустилась резко, схватившись руками за голову. Марта Новак сходила с ума, он видел это отчетливо, но ничего не мог с этим поделать. Ему не хватало даже сил просто что-нибудь сказать ей.

— Ох, эта стерва, эта идиотка, она опять тебя искала! — чуть не плача, лепетала она, а потом, яростно сверкнув глазами, она резко обошла онемевшего Скорпиуса и подошла к окну, облокотившись на него руками и слегка покачиваясь всем своим телом. — Идиотка Дитрих! Я ее однажды убью! Слышишь? Я ее точно прикончу. Какого черта она к тебе лезет?! Ты мой, Скорпиус, мой!

Марта стала раскачиваться сильнее, и Скорпиус, не выдержав, резко обернулся, услышал странный треск — кажется, она разломала перекладину, но будто и не замечала этого.

— Я ее убью, убью… я почти это сделала, — резко подняла голову, Марта посмотрела на него в упор на удивление ясным взглядом. — Мальчик с такими же глазами, как у тебя, с таким же лицом… эта шлюха же от тебя понесла, да? За это я ее и почти убила.

— Что? — охрипшим голосом спросил Скорпиус, смутно о чем-то догадываясь.

Он помнил, конечно, помнил, как ненавидели друг друга Марта и Марлен, и рано или поздно их вражда должна была во что-то вылиться. Неужели… это произошло сейчас?

И словно в подтверждении его догадки Марта расхохоталась диким, бессмысленным смехом, запрокинув голову. А потом, также быстро она вскочила на ноги, перестав облокачиваться на об подоконник, и опять безумно залепетала:

— Я к ней пришла, понимаешь? Пришла! Мерлин, Скорпиус, эта дура даже чары нормальные наложить не может, — новый приступ смеха захватил ее, искажал это измученное, серое лицо. — Я набросилась на нее, прмяо взяла и набросилась. У меня ведь палочки нет… ничего нет! Но как я вцепилась в нее, о-о… ты бы видел эти шрамы, они никогда не пройдут, никогда… а потом прибежал мальчик и как накинулся на меня…

В секунду Скорпиус подошел к ней, схватив Марту за руку, подведя к себе.

— Что ты ему сделала? — не своим голосом спросил Малфой, тряхнув ее, на что Марта рассмеялась пуще прежнего.

— Так, значит, твой выродок, — она улыбнулась своей привычной улыбкой: пошлой и мерзкой. — Я как его увидела, все поняла! Ты... как ты мог, Скорпиус?

Глаза ее заслезились, и она тут же выбилась из его рук, повернувшись к нему спиной. Плечи Марты поднимались, и вся он дрожала, а Малфой просто чувствовал, что сходит с ума — слишком многое свалилось на него за этот день.

— Ничего я ему не сделала, — тихо сказала она наконец, и Скорпиус почувствовал, будто расслабился. — Разве бы я могла?..

Она замолчала, резко перестав плакать и вздрагивать. Вскинув голову, она посмотрела в окно, и Скорпиус, чувствовавший, что нервы его уже на пределе, отошел от нее и вытащил из кармана завалявшуюся сигарету. Щелкнув зажигалкой, он на секунду обернулся и прямо замер, так и не поднесся сигарету к зубам.

Потому что Марта теперь стояла уже, смотря на него в упор. Лицо ее опять сбросило улыбку, и она смотрела серьезно, жестко.

— Скорпи… — прошептала она еле-еле. — Ведь он убился на моих глазах.

Малфой вздрогнул, и крышка зажигалки с хрустом опустилась вних, пряча пламя.

— Он перерезал свою глотку на моих глазах!

Глаза ее округлились, словно она уже больше не была в Англии, а вернулась в тот день, в тот паб, где покончил с собой Балдер Томас.

— Знаешь, что он сказал, Скорпиус? — лепетала она бессмысленно, смотря сквозь него, не видя. — Он сказал, что такая жизнь не имеет смысла. Но… ведь моя жизнь тоже не имеет смысла. Потому что ты — не мой. И потому что я — не твоя.

— Что ты такое несешь? — нахмурившись, бросил Скорпиус, ощущая странное, что-то едва уловимое.

— Ты должен блы защищать меня. Ты так и поступал… а потом пришел, он, она, они. Все встали на моем пути, забрав тебя! Ты не мой, Скорпиус, больше не мой! Ты не защищаешь меня, — она резко вскинула голову, посмотрев на него. — Так зачем мне такая жизнь? Она бессмысленна, Скорпи!

Он не успел ничего сделать, не успел подойти к ней и выбить из рук нож, который она достала из подола своей юбки. Лезвие блеснуло в лучах догорающего солнца, и Малфой видел, как уверенно, безжалостно, с улыбкой на лице провела она им по своей шее, пересекая свою жизнь на всегда.

Больное, костлявое, обвисшее тело падало на пол с тупым звоном, а он просто стоял. И смотрел, ни о чем не думая.

Зажатая сигарета в его пальцах выпала, безвольно полетев следом за Мартой. Туда же в пропасть летела его долбаная нервная система: эмоции захлестнули его, и Скорпиус, не соображая, сам схватился за свое горло, чувствуя, что задыхается.

«Он опять издевался над тобой?».

Скорпиус кашлял, ударив себя кулаком по груди, видя, как будто это было только вчера, коррекционный класс, ее бинты, которыми она перевязывала его руки, ее взгляд, которым она скользила по его измученному лицу, ее слабую улыбку, которая словно должна была внушить ему, что рано или поздно все будет хорошо.

«Не будет, не будет, Марта!», — хотелось говорить ему в такие моменты. Но зная и видя ее отчаянье, Скорпиус никогда не решался на это. Он молчал, позорно скрывая правду от нее.

Ему было плохо. Стоять в этой комнате было невыносимо, и Скорпиус трансгрессировал, сам того не заметив, в единственное место, которое пришло ему на ум — он оказался в Малфой-мэноре. Раскачиваясь из стороны в сторону, он подошел к старому, мраморному камину с надколотыми краями и схватился за него левой рукой, буквально сползая на пол.

Бессмысленная череда роковых событий привела его к тому, где он был сейчас: он и забыл, насколько обворожительна и одновременно ужасающе бывает смерть, и как судьба, обкуренная сука, любит бросать его в самое пекло тех эмоций и чувств, что он запретил себе испытывать.

— Скорпиус?..

Тихий голос Лили Поттер был единственным напоминанием жизни, и он, резко дернувшись, поднял свои больные, такие уставшие глаза вверх, замечая ее, стоявшую на лестнице, смотревшую во все глаза на Скорпиус Малфоя.

Ему хотелось расхохотаться дьявольски или, как обычно, сложить тонкие губы в бескровную полоску — но не получалось. Ему было трудно, сложно, невыносимо цеплять безразличие или веселость.

И вглядываясь в ее хрупкую фигурку, которая так гармонично вписывалась в это разрушенное, всеми забытое здание, он просто не мог отвести своих глаз.

Потому что боялся, что если потеряет ее из виду, то лишится единственного ориентира, единственного воплощения живого в его убитой, бессмысленной, такой глупой судьбе.

Гористая местность, резко образовывавшая обрыв, была изуродована — кто-то, словно назло, пробил дорожки в высеченных природой острых выступах и тем самым изуродовал весь вид. Вокруг только и была эта мертвенная серость — и лишь чуть поодаль виднелся раскидистый, могучий, но такой опасный хвойный лес. Именно он был единственным ярким пятном на протяжении года: и когда с неба валил жесткий, колючий снег, и когда серое ноябрьское небо продавливало атмосферу.

Всем было понятно, что лес был опасен. Кто-то поговаривал, что не такой он и дремучий, в конце концов случайные путники могли бы набрести на тот самый обрыв, который будто сковал всю школу. Этот обрыв мог появиться так неожиданно, что не составило бы труда поскользнуться и упасть вниз, в расщелину, а там — непременно разбиться.

Только им, коррекционному классу, было плевать. Они итак были смертниками, и Скорпиус, попав в Дурмастранг в пятнадцать лет, был таким же, как и все они. Идентичный.

Это-то и бесило. Когда Скорпиус только приехал сюда, ему казалось, что он сможет надежно спрятаться в лесу, а на деле все свое время просиживал в пустом, пыльном классе на заброшенном этаже, лишь поглядывая из грязного окна на яркую окраску леса, видя, как кучкуются группами его одноклассники-отбросы, как они вульгарно хохочут, валят кого-то на землю и пинают ногами.

В этом лесу всегда происходило многое из того, что не вызывало в нем никакого интереса. Насилие? Это было так предсказуемо и даже пошло, что Малфой лишь лениво наблюдал за ними.

Они даже не могли нормально начать издеваться. Все, что могли придумать эти идиоты, — это избивать человека до потери пульса. А Скорпиус все-таки был эстетом, и ему, право, не приносило никакого интереса хоть как-то сблизиться с ними и принять их забавы.

Поэтому он и сидел, а может, прятался в этом классе, ненавидя его с каждым разом все больше — слишком много воспоминаний было связано с этой грязью, пылью и сухим запахом непроветриваемого помещения.

Слишком часто незадачливая память напоминала ему о вечерах, когда здесь запирал его опекун и, гогоча, начинал говорить с ним, целясь палочкой в того, у кого ее никогда не было.

— Ты жалок, Малфой, — любил говорить он. — Почему твое имя еще не навевает ужас на это заведение? Почему до сих пор никто еще не оценил тебя?

Ему хотелось бы ответить, что он пришел сюда лишь чуть меньше полгода назад, и, если быть уж совсем честным, ему и не хотелось, чтобы кто-то воспринимал его. Слишком свежи в памяти были воспоминания, как Скорпиус бродил по притонам, грязным кварталам с бандой беспризорников. И это чувство… неудовлетворения, что все не так, что такая жизнь не для него, все еще свежи были в воспоминаниях.

Втайне Скорпиус мечтал вернуть свое аристократическое право на богатство, роскошную жизнь и славу. Но при этом он понимал, что это возможно лишь там, в Англии, где у него еще остался отец, а также его дом. Вычурный, но такой родной Малфой-мэнор.

Скорпиус Малфой устал быть на дне. Ему хотелось возвыситься. А для этого нужно было хотя бы закончить школу, получить характеристику и уехать.

— Глупый-глупый Малфой, — говорил Рабастан, и Скорпиус знал, что должно было последовать дальше — в такие моменты яркая вспышка озаряла класс, а он ломался на полу от нечеловеческих страданий, и все думал лишь об одном — Скорпиус вернется, вернется домой, к отцу, к своей прежней жизни, он выстроит имя Малфоев заново.

А потом от боли у него метнулось сознание, и, кажется, он начинал говорить — выворачивать душу с потрохами перед единственным, кого признавал за родню, и видел, как из черного капюшона разносился безумный, насмешливый кашель.

— Англия, Малфой? Англия?!

Он хохотал, как безумный. А потом, оставляя Малфоя на грани жизни и смерти просто уходил, плотно закрывая за собой дверь. Тишина в первые минуты казалось звонкой, а потом Скорпиус действительно понимал, что оставался один. И сквозь мутное стекло окна пробивался в класс тонкий и блеклый свет луны, который для Малфоя не существовал.

Он ничего не видел перед собой. И валялся на этом грязном полу до самого начала занятий, лишь иногда проваливаясь в короткий, тревожный сон.

Дверь скрипнула, и Скорпиус, моргнув, резко и круто развернулся к ней лицом, сжав кулаки. Мог ли опять прийти опекун? Эта мысль отчего-то напрягла его, и Малфой нервно сглотнув, наблюдая, как из проема появляется голова.

— Скорпиус? — тихо протянул женский голос, и тогда-то он увидел, что возле порога, неловко переминаясь с ноги на ногу, стояла Марта Новак. Она косилась на него и смотрела таким затравленным взглядом, словно ожидала, что он прогонит ее. Но Малфой лишь молчаливо кивнул, отвернувшись от нее.

Это затравленное существо, лишенное воли, всегда вызвало в нем нехарактерные эмоции — это не была привязанность, не была влюбленность, скорее, острое чувство жалости к тому, кто страдал не меньше его.

— Они снова охотятся на тебя? — произнес он по-французски, специально не смотря на нее, потому что видеть столько тоски было отчего-то невыносимо.

Но Марта молчала, и это заставило его все-таки поднять голову и почувствовать, как внутри что-то дернулось.

Марта Новак была единственной, с кем он говорил, наверное, лишь потому, что она сама только и знала, что французский. Ее ломанный немецкий был причиной для многих насмешкой, а он… он просто старательно отгораживал себя от новой среды.

Так и получилось, что они начали разговаривать.

Романтическая, мнительная и меланхоличная — Марта единственная знала, что происходит в закрытом классе, потому что ни раз сама пряталась здесь и была свидетелем его пыток. Она была по-своему добра, ведь не бросала его, а дожидалась, когда за опекуном закроется дверь, и, подлетая, разрезала свое платье на лоскуты и стирала с его лица кровь.

Наверное, поэтому он чувствовал, что словно обязан был ей. Но между тем — едва ли Скорпиус мог хоть чем-нибудь помочь Марте Новак. Ему не хотелось влезать в разборки. Ему вообще не хотелось светиться. Лишь бы выпуститься, а дальше? Дальше лишь встреча с отцом — он жил этим мгновением.

— Неужели, неужели ничего невозможно поделать с нами? — вдруг проронила она таким унылым, полным тоски голосом, что Малфой почти удивился, если бы умел. — Неужели мы всегда будет такими… пресмыкающимися, Скорпиус?

Ее тонкая рука обвила его локоть, вынуждая посмотреть ей прямо в лицо, и Скорпиуса, право, действительно прожигали эти голубые, такие будто бы невинные глаза. У Марты Новак была неописуемая красота. И он, не будь столь искушенным в столь раннем возрасте, пал бы к ее ногам, но все, на что хватало Скорпиуса Малфоя сейчас — это испытывать какой-то лишенный смысла трепет. Потому что от ее красоты одновременно веяло чем-то опасным.

— Ты бы мог… — говорила она тихо, слегка моргая глазами, приближая свое лицо все ближе. — Ты бы мог… его убить?

Скорпиус едва хмыкнул, сглотнув ком в горле. Убить? Вожака? Конечно, он мог. Иногда Малфою казалось, что он был способен на что угодно. Но зачем ему это? Зачем ему порочить свою репутация, когда он только и жил мыслью получить хорошую характеристику и вернуться к отцу, в Малфой-мэнор. Разве не поэтому он уничтожил ту банду, разве не поэтому он словно стер свои восемь лет жизни?

— Ты не такой, как они. Я знаю, Скорпиус. Ты бы смог.

И ее холодные, лишенные будто бы жизни губы со странным отчаяньем впивались в его. Марта прикрывала глаза и с необузданной силой обвивала его шею своими худющими руками, упираясь острыми коленками прямо ему в пах. Невесомая, Марту ни что не стояло опрокинуть на пол, а потом целовать с нарастающей страстью, все время думая лишь об одном — о своем тайном, заветном желании, которое будто бы и заставляло его жить.

В такие мгновения его жизнь только и состояла, что из надежды и насилия, из веры и острых коленок Марты Новак.

Состояла, да. Ровно до того вечера. Вечера, который навсегда, казалось, перечеркнул его жизнь.

— Англия? — смеялся Рабастан, пиная его носком своих сапог. — Англия?

Его заливистый смех травил душу хлеще любого удара, и в Скорпиусе просыпалась необузданная ярость: «Убей его, убей!», — кричало сознание, но Малфой даже не дергался. «Будь покорен, покладист, свиду невинным», — твердил он сквозь сжатые до боли губы, щурясь, пытаясь увидеть перед собой любой ориентир. Тщетно. Перед глазами Малфоя были лишь блики.

— Чего ради ты так за нее цепляешься? У тебя ничего нет, Малфой. Твоего там больше ничего нет.

Бросив яростный взгляд в сторону Лестрейнджа, Малфой слегка приподнялся, сжимая рукой рубашку на груди, в районе сердца, которое билось так, что точно выпрыгнет из груди.

— Вы ошибаетесь, — медленно, хрипя, бормотал Скорпиус. — Вы ошибаетесь.

— Что тебя там ждет, мальчик?

Он всматривался в лицо Скорпиуса внимательно, уже без той доли сумасшедшего веселья, напротив, смотрел он на него, как на диковинный экспонат.

— Мерлин, неужели? — наконец сказал он, неотрывно смотря в лицо Малфоя. — Черт возьми, Скорпиус Малфой, нежели ты думаешь, что твой отец жив?

Спрыгнув с парты, он медленно подошел к нему, а затем, присев на корточки, схватил Скорпиуса за лицо, вынуждая смотреть в его лицо.

— Малфой, твой папаша сдох. Его убил Гарри Поттер. Неужели ты не знал? Этот выродок без тени сожаления уничтожил Драко Малфоя в тот самый день, когда вы покинули Англию. Он даже не дал ему возможности защититься, герой войны убил своего врага. Какая история, да? Он всех нас почти уничтожил.

Да, Скорпиус.

Понимаешь ли… ты действительно сирота.

С-и-р-о-т-а.

В первое время он все еще не верил — ему казалось это шуткой, и он сделал единственное, что счел верным в такой ситуации: написал тете Дафне с прямым вопросом. Только вот ответ ее, короткий и острый, состоящий из одного только слова «нет», казалось, свел его просто с ума.

Реальность двоилась. Не хотелось ни видеть, ни слышать окружающий мир — Скорпиус мечтал, чтобы его заперли в каком-нибудь темном классе, оставили в покое, перестали замечать. Что угодно, лишь бы забвение полностью поглотило его, не позволяло сознанию полностью понять, какова была реальность вокруг него.

Но от него не отставали. Нападки на Марту усиливались, а вместе с ней страдал и он. И однажды Скорпиус просто не выдержал. Можно было сказать, что его довели: так это и было. Кто-то спустил с цепи его внутреннего зверя, и Малфой сам не понял, как оказался в этом темном лесу, что все время маячил перед глазами во время самой адской боли; он не помнил, как повалил вожака, а потом, накинувшись на него, бил и бил, методично выбиваю из него дух.

Вожак кричал, пытался скинуть тушу Скорпиуса с себя, царапал пальцами землю, оставляя большие следы, царапал его, продырявливал не первой свежести одежду. Но участь его в тот момент уже была предрешена.

Малфой просто устал быть хорошим. В конце концов… почему его выгнали из Англии? Почему умерла его мать? Почему он терпел годы лишений и страдания?

Потому что он был плохим человеком. И судьба решала с ним поиграть?

«Тупая сука», — думал Малфой, избивая тело под собой, видя, что оно уже давно безжизненное.

А потом — чужие руки, крики, высокие своды директорской комнаты и прутья решетки, в которую его посадили.

Рядом — тысяча глаз его одноклассников и не только, и все они смотрели так, словно точно бы растерзали его, убили, потому что их всех заперли здесь из-за него. Но что от этого Малфою? В его голове вертелась лишь одна мысль, которая время от времени обрисовывалась, становясь очевидной: он жаждет крови. Но не этого ублюдка, издевавшегося над Мартой; нет, ему нужен был другой человек.

Тот, кто в его глазах был воплощением самой судьбы.

Тот, кто уничтожил его жизнь.

А для этого Скорпиус, черт возьми, должен был не просто выжить; он должен был стать сильным.

И Малфой ждал, непонятно чего, но ждал. И однажды на пороге своей комнаты он увидел высокий профиль Марлен Дитрих, богатой, тупой шлюхи, которая смотрела на него с такой искоркой в глазах, что он понял — для чего-то ей вдруг понадобился отброс Скорпиус Малфой.

— Трахаешься ты так же, как и на убой дерешься? — лениво поинтересовалась она, изящно прикрыв ногой дверь за собой. Среди грязного, пыльного убранства она выглядела чужеродно и по-уродливому неправильно.

— На тебя точно не встанет, — также лениво отозвался Скорпиус, понимая, что такая, как она, жаждет чего-то необычного. И уж с ней явно никто так не говорил.

Марлен пожала плечами, подошла еще ближе, опустив свою белую, чистую ладонь на спинку стула, за которым он восседал, и уничтожающе улыбнулась:

— Послушай, Скорпиус. Я люблю сильных и лучших. Понимаешь? И я признаю твою силу. Как бы сказать? При одном взгляде на то, как ты избивал того придурка в лесу, я вся намокла. Поэтому нужно брать ответственность, Скорпи.

Вульгарная, жалкая, богатая сука. Он и ей был не прочь воспользоваться, ведь она могла, да, она могла помочь ему пробиться вверх. И плевать, что одно ее присутствие вызывает тошноту и желание хорошенько проблеваться.

Плевать.

Скорпиус все равно не будет позволять ей долго задерживаться в своей жизни. А пока… пускай она думала, что была всесильна настолько, что могла им играть. В конце концов, именно Малфой будет тем, кто здорово посмеется над всей ситуацией.

Да?

— Ты лучшее, что у меня есть, Скорпиус.

Он моргнул. Тусклый свет пробирался сквозь окно и падал на дощатый, дырявый пол. Вокруг все еще стоял запах гари и прожженного мяса — его тела, и Скорпиус, морщась, слегка щурился, вглядываясь в оборванный подол платья Марты.

А она улыбалась. Смотрела на него, легонько смыкая кулачки, и с теплотой глядела прямо в его глаза.

— Не мели чушь, — грубо откликнулся он, чувствуя, что внутри него что-то проваливается. Марта еще не знала о его связи с Марлен, и Малфой отчего-то был уверен, что не просто разобьет этим ей сердце: он ее просто уничтожит. — Лучшее, что у тебя есть — это твое будущее, Марта.

Все еще улыбаясь, Марта слабо покачала головой. И улыбка у нее была… какая-то сумасшедшая, нереальная. Так нормальные люди не улыбались.

— Нет, милый. Мне не нужно будущее, где нет тебя. Поэтому если ты вдруг откажешься от меня, знай: ты совершишь самое ужасное преступление в своей жизни. Ты лишишь Марту Новак не только будущего, ты лишишь ее счастья быть с тобой. И тогда, Скорпи! Тогда я убью себя. Потому что так жить будет нельзя.

Горло саднило. Раны ныли, и солнечный свет мешал ему сфокусироваться. Но видел Мерлин, в этот момент Марта не шутила — он понимал это по стали в глазах, по тому, как всего на секунду ласка в глазах сменилась гневом.

Но потом голубые глаза вдруг вернули свое прежнее безмятежное, слегка затравленное состояние, и Малфой подумал, что Марта чокнутая идиотка.

А такие себя не убивают. И она точно испугается.

«Лучше бы никогда не встречались с тобой», — эхом отдавались в голове сказанные слова, и, не выдержав, она вся сжалась, словно в комок, не обращая уже внимания ни на что: ни на мрак, ни балдахин у ее ног, ни на странное чувство в груди.

Слова, сорвавшиеся с губ, не отражали всей действительности. На самом деле, Лили Поттер хотела сказать, что лучше бы они никогда не встречались при таких обстоятельствах. Но неминуемо, обязательно встретились бы при других — когда они оба были бы здоровы и, возможно, совершенно другими, не такими изломанными и словно даже искаженными.

Рванный вздох сорвался с ее губ, и она просто легла на пол, царапая пальцем и без того изувеченный паркет — старинный, из настоящего дуба, он неприятно скрипел в этом темном, неотапливаемом доме, и первые минуты, когда она попала сюда, именно этот скрип навел на нее самое гнетущее, самое тяжелое чувство.

Она открыла глаза нескоро, поначалу ей и вовсе казалось, что она умерла и отправилась в мир иной, но стоило ей лишь пошевелить пальцами, как она обнаружила, что лежит в холодной кровати. Распахнув глаза, она увидела слабый проблеск света, и, приподнявшись, заметила едва заметный, почти уже погасший огонек в камине, стоявшем в самом углу комнаты. Во всей комнате, не считая последних искр умирающего пламени, не было совершенно никаких красок, и тогда она вдруг вспомнила, что, конечно же, уже была здесь. Давным-давно.

Робко приподнявшись с места, скинув одеяло на пол, она едва уцепилась за деревянную, резную колону, что соединяла кровать и возвышающийся изумрудный балдахин. Он был слегка покосившийся, и в мраке комнаты едва заметным. Вся комната была такой: в ней вроде были величественные предметы на подобие старинного, слегка пожелтевшего зеркала, разрезных шкафов и вшитых прямо в стену гобеленов, но комната сама по себе была пустой от того, что ничего, совершенно ничего здесь не было ни живым, ни пригодным для жизни.

Лили подходила к каждому шкафчику, выдвигала полки, проводила пальцем по красивой, явно старинной деревянной резьбе и просто не могла перевести дыхание. Как бы упадочно и безжизненно ни было это место, оно ей так нравилось, словно вся эта старина и маргинальность была воплощением всего ее интереса и симпатии. Пора было признаться честно: Лили всегда, до боли, до ужаса была падка к тому, что выглядело обреченным на гибель.

Не потому ли, в конце концов, судьба свела ее с Малфоем?

Она аккуратно спустилась на первый этаж, испытывая то ли полнейшее чувство дежавю, то ли тоску. Когда в тот раз Лили спускалась следом за Скорпиусом, она разглядывала этот дом с неподдельным интересом и даже рвением — в ее довольно роскошной жизни она редко когда могла прикоснуться к чему-то маргинальному и будто бы даже пропавшему. Ее семья хорошо оберегала ее от самых отвратительных проявлений жизни, поэтому лишь в Хогвартсе Лили смогла сполна познакомиться с жестокостью, агрессией и болью.

В школьные годы она впервые узнала, что значит быть не просто жертвой, которой притворяешься ради получения желаемого внимания, а жертвой, которую общество намеренно обрекает на гибель. Может, дело было в ее строении души, а может, все произошло из-за злосчастной фамилии — но Лили, не имевшая возможности достичь величия или хотя бы успехов в учебном поприще, была объектом сатирических смешков одногруппников и самых обидных слов.

Здесь, в школе, ее никто не защищал: родители были слишком далеко, а многочисленные родственники, как ей казались, попросту ее ненавидели. И Лили, не умевшая ничего, кроме как улыбаться сахарной улыбкой, на всякую колкость лишь улыбалась будто заискивающе, сцепляя пальцы за спиной, опуская голову, словно пытаясь показать, что ей тоже смешно и что она все понимает.

Бездарная, бесталанная, но так алчно жаждущая внимания… Лили Поттер, может, совершенно не хотелось выходить из-под опеки своей семьи, но когда это произошло, она больше не могла вернуться обратно в это лоно: в той глупой сахарной принцессе что-то навсегда надломилось, а тяга ко всему мерзкому, мрачному так сильно закоренилась в голове, что, право, Лили была почти не удивлена, что в итоге жизнь привела ее сюда — в Малфой-мэнор.

Она спустилась на первый этаж, бессмысленно обведя его взглядом. Должно быть, когда-то это было элитарное, одухотворенное здание, об этом говорило все: дорогая мебель, которую не смогло окончательно испортить даже время; магия, которая будто наэлектризовала весь воздух, и все убранство дома. Дубовые, тяжелые, вырезные двери, пол в ромбах, слегка поцарапанный и местами уже будто бы провалившийся. Здесь было слишком красиво. И чем дольше она бродила по комнатам, набредя на танцевальный зал, тем сильнее ей становилось будто бы даже тошно: почему этому было суждено погибнуть?

Она остановилась в комнате, которая, очевидно, когда-то могла быть использована для балов, и выглянула из окна: увядавший сад не спасал картину, а добивал ее. Здание умерло, как и умер ее хозяин. Ничего, совершенно ничего здесь нельзя было оживить.

Отчаянье, — вот что она испытала в тот момент, когда сухая ветка, надломившаяся от порыва ветра, полетела на земь. Ноябрьский холод пронзал здание, и буквально через минуту Лили увидела редкий снег, что безвольно и как-то даже медленно стал падать с неба, словно стараясь прикрыть наготу промерзлой, такой больной земли.

Необузданная сила поднялась в ее душе, и, не выдержав, она резко встрепенулась и, обернувшись, побежала вперед, к входной двери. Она поддалась на удивление легко, пропуская в холодный дом леденящий легкие воздух, и, не обращая внимания ни на свой легкий внешний облик, ни на снег, падавший с неба, понеслась вперед, со всех ног.

Снег взметался ввысь — вокруг не было ничего живого, кроме снежинок, которые порхали в воздухе и тут же таяли, стоило им лишь попасть на землю. Гиблое место. Гиблая земля. И она тоже гиблая. Не потому ли дверь, ведущая к свободе, не поддалась, не открылась? Лили дергала за железные прутья, стиснув зубы, но ничего не выходило.

Она просто не могла покинуть это место. Малфой-мэнор, будучи склепом фамильным, стал ее могилой.

Лили не знала, сколько времени бессмысленно бродила по саду, не чувствуя ни ног, ни пальцев рук. Холод словно настолько проник в ее тело, что она даже не ощущала его — кокон безразличия был слишком плотным и слишком… знакомым, чтобы хоть какие-то эмоции могли разорвать его, выдворить всю боль, ненависть, непонимание, которые, возможно, жили где-то внутри нее.

Она просто бродила. Проходила мимо беседки, в которой впервые сделала шаг навстречу ему; проходила мимо покосившейся, но все еще величественной изгороди и чувствовала в каждом укромном уголке этого места небывалой мощи энергию.

Когда снег стал вызывать внутри нее отвращение, Лили все же вернулась обратно в дом: обвела бессмысленным взглядом гостевой холл и направилась прямиком на кухню. Там, на столах, стояла непонятно откуда взявшаяся еда, и она, наспех перекусив, стала ждать Скорпиуса.

Пару раз глаза ее закрывались, и она проваливалась в бессмысленный сон. Жесткий диван, стоявший неподалеку от входной двери, не позволял ей расслабиться или почувствовать хоть какое-то спокойствие. Внутри нее жила, бурлила кипучая энергия, а вся Лили была раскаленным нервом.

Ее мысли неумолимо касались то Скорпиуса, то отца, и всякий раз ей казалось, что между ними есть какая-то странная взаимосвязь. Поттер страшно было верить своим догадкам, и отчасти, совсем немного — тяжело. Потому что судьба Сокрпиуса Малфоя казалась ей такой… предрешенной, что думать о нем, чувствовать что-то к нему, было глупым и совершенно бессмысленным.

Как и все, что окружало Лили по жизни.

День прошел. А он так и не появился. И Лили, которой казалось, что она сходит с сума, начала от скуки изучать дом: заходила в незапертые комнаты, открывала ящики шкафа, изучала картины. И лишь стоило ей спуститься в подвал, как она обнаружила, что это было единственным защищенным местом в этом доме.

Что было в нем?

Лили не знала. А потом про себя думала: «Зачем, зачем же мы встретились?».

Она думала об этом, глядя в его глаза, когда Скорпиус, не сказав ни слова, появился на пороге и быстрым шагом поднялся наверх, сев на кресло.

Кокон ее безразличия, натирая ей запястья, стал словно невесомым — эмоции вдруг накрыли Лили, и она, падая на пол, говорила те слова, которые бы никому никогда не сказала. И видела, что падает здесь не только она, но и он. И их касания, их словно обоюдное изучение друг друга было глупым повреждением чего-то… странного, неестественного, того, чего не должно было быть.

Больно было смотреть в его спину, и совершенно легко — сказать вертевшиеся на языке слова.

— Лучше бы мы никогда не встречались с тобой.

Ее голос был хриплым и словно неживым. Эмоции исчезли, и стало так холодно, так тяжело, что Лили никак не могла подняться на ноги. Не могла заставить себя встать, и лишь неотрывно наблюдала за Скорпиусом, чья спина была ровной, безупречно натянутой.

Малфой оглянулся. Посмотрел на нее тем же взглядом, что и тогда, когда увидел ее, валявшуюся на груде осколков, и довольно холодно бросил:

— Да.

Лили Поттер была поймана в ловушку. В ловушку собственных мыслей и странных эмоций. И ей казалось, что этот идеальный дом, с его безжизненными комнатами, с его скрипящим полом и гуляющим сквозняком был более живым, чем она сама.

Потому что дом был пропитан самой мощной магией, а у нее порой не хватало даже просто сил встать. Заставить себя подняться, выпутаться из обвалившегося балдахина и вновь попытаться сбежать.

Ей бы, в конце концов, начать его ненавидеть, презирать, и на этих чувствах заставить себя словно воскреснуть. Но внутри нее было что угодно, кроме этого, и даже тяжело ощущение неминуемой трагедии не могло изменить ее мыслей, не могло заставить ее взять себя в руки и каким-то способом вернуться к отцу, и.?

Что тогда, сахарная принцесса?

Эта мысль не давала ей покоя весь следующий день. Он ознаменовался бессильной бессонницей, и, лежавшая на полу Лили, просто смотрела в серое небо, видневшееся в окне. Свет постепенно озарял комнату, и в ней уже не было так страшно и тягостно, но Лили не пыталась пошевелиться и заставить себя встать.

Она лежала. И думала. Пыталась понять, какая же роль ей отводилась в этом спектакле и почему ее так неминуемо тянуло к хаосу?

Мысли мучали ее. Она видела перед собой Балдера с его диким взглядом; чувствовала ярость, словно он вновь касался ее тела. А потом в мыслях она воскресала ту единственную ночь, когда словно почувствовала себя живой, настоящей, а не пустой оболочкой женщины, которая никому не нравится и ни на что не пригодна.

Если бы только это был не Скорпиус, если бы только не он стал ее кругом спасения, глотком воздуха, она бы точно уничтожила его в самом начале. Растоптала бы без тени жалости, ради того презрения, что испытывала к людям. Но, к несчастью, человеком, спасшим ее, был полумертвец, за которого она хватаясь хваткой битого зверя.

Д-у-р-а.

Блеклый, совсем слабый луч света проник в ее комнату ближе к обеду. Осеннее солнце, явно ленивое и сонное, не приносило ни тепла, ни уюта, а лишь раздражало глаз, и Поттер наконец смогла заставить себя подняться.

Она опять повторяла свой ритуал. Бродила по комнатам, заглядывала в каждую, а потом спускалась к подвалу, и, кладя ладонь на гладкую поверхность металла, бессмысленно дергала ручку вниз.

Комната не поддавалась. И Лили вновь поднималась наверх, ложилась, на кровать, чтобы провалиться в бессмысленный сон. Он был тревожным, из-за чего в конце концов Лили была вынуждена подскочить и увидеть, что в комнате уже стало почти темно. Сумерки съедали пространство, и Поттер начинала понимать, что вот-вот впадет в настоящую истерику, потому что в темноте этот дом был просто невыносим.

Ей было страшно оставаться здесь одной. И совсем немного одиноко.

Лили Поттер просто боялась оставаться один на один с собой. Потому-то дом этот стал настоящей ловушкой.

Поджав колени, она попыталась словно раствориться в этой темноте, когда до ушей ее дошел странный, очень странный треск. Словно кто-то пришел в этот дом, и от его шагов скрипели половицы пола.

Отсчитывая внутри себя секунды, она аккуратно выскользнула из кровати, и, слегка приоткрыв дверь, посмотрела, нет ли кого на лестнице. Но здесь никого не было, а с первого этажа явственно раздавались какие-то звуки, и все это до того взвинчивало ее и без того расшатанные нервы, что Лили почувствовала, как дрожат ее пальцы рук.

Вдруг сюда пришел кто-то из Хаоса? Ведь не мог же Скорпиус просто так похитить ее? Ведь это был чей-то план?

Шаткая надежда, что это Скорпиус, жила внутри нее, потому она вышла в лестничный пролет и начала медленно спускаться. Первый этаж маячил перед глазами, и, когда она наконец вскинула голову и оглядела озаренную сумеречными лучами гостиную, то явственно вздрогнула, увидев вдруг его.

Скорпиуса Малфоя, отчаянно цеплявшегося за камин, согнувшегося в спине так, словно невидимый тяжелый груз буквально придавливал его к земле. Она молчала, не решаясь спуститься, наблюдая, видя, испытывая его отчаянье, пропитываясь этой эмоцией, словно пищей.

Потому что сама Лили Поттер жила именно этим. Это чувство было исследовано ею вдоль и поперек.

— Скорпиус?.. — робко позвала она, заламывая собственные пальцы рук.

Ведь невозможно, совершенно невозможно было жить теми жизнями, что были у них. Невозможно!

И когда он поднял голову, посмотрев на нее взглядом больного животного, загнанного в угол, Лили поняла очевидное: никто, кроме него, не мог стать ее кругом спасения; никто, кроме него, не мог позволить ей испытать что-то стоящее, такое, к чему бы ей правда хотелось вернуться.

Потому что он был таким же сломанным-переломанным. Измученным. Затравленным. Без единой мысли о спасении и с постоянным чувством надвигающейся смерти.

* * *

Он молчал. Но в этот раз молчание его было окрашено не в презрительную насмешку, не в холодный, равнодушный оскал. В этот раз все было по-настоящему. Он молчал, потому что слова не могли передать нечто, жившее внутри него грызшего его внутренности.

И Лили молчала в ответ, цепко наблюдая за ним, сидевшего уже в пыльном диване. Рука его, безвольно висевшая, едва заметно сжималась, и Скорпиус то и дело быстро-быстро начинал моргать, словно мыслями был не здесь и видел перед собой ни Лили, что так почти отчаянно вцепилась в него взглядом.

Внутри нее плескался яд. И немного обиды. Отравленная своей жизнью, Лили нравилось видеть, что он — такой же. Ей нравился вид его боли, его страданий.

— Стер ли тот мальчишка каждого в порошок? — тихо спросила она, вспоминая, как еще вчера запальчиво он твердил, что уничтожил каждого и что никто никогда не имел над ним настоящей власти. — Или мальчишка оступался?

Он сморщился, резко посмотрев на Поттер, и лицо его, бледное, было по-настоящему как у мертвеца.

— Мальчишка… — пробормотал он. А потом, не выдержав, резко встал с кресла, облокотился о стол, что разделял их, и неживым взглядом уставился на нее. Его руки столь напряженно сжимали слегка пожелтевшее стекло, что она явственно различала проступающие вены. — Что ты знаешь о том мальчишке? Что ты понимаешь?

Он был не здесь. Мыслями, чувствами совершенно не здесь, а где-то в другом месте, и Лили видела, как словно внутри него что-то крушилось прямо на глазах.

Подбитый, загнанный зверь. Такой — опаснее всего.

А она не боялась, и даже напротив чувствовала облегчение. Потому что сидеть в этом доме совершенно одной было по-настоящему невыносимо. Она умирала каждую секунду, что оставалась наедине с самой собой.

— Каждый субботу он приходил ко мне на квартиру, — беззвучно, бесцветно, абсолютно безразлично бросила Лили, сомкнув пальцы. И она уже тоже не видела ничего перед собой, окунаясь в свое отчаянье с головой. — Я знала об этом, поэтому никогда не появлялась там в адекватном состоянии. Всегда напивалась… как животное… не помня ничего, но как весело! Как весело мне было! Я садилась напротив него и смеялась над его ущербностью, над его жалким видом… смеялась, скалилась и ненавидела себя.

Время застыло. Воспоминания роем окружали ее со всех сторон, и Лили видела перед собой странную пелену, словно она начинала плакать.

— Однажды я пришла в субботу раньше него. Мне было так весело, что хотелось удушиться… но я не решилась. Испугалась… побоялась… поэтому просто решила выпить сильный галлюциноген, чтобы в течение часа точно сдохнуть, отравиться, подавиться рвотой или просто отрубиться. Я купила его в темной лавке в бедном квартале, у грязного, дурно пахнувшего, седого мужчины. Продавая их, он посмотрел на меня… так насмешливо, так снисходительно, словно думал, что я просто хочу подурачиться наркотиками. Никто никогда не верил, что сахарна принцесса способна на многое… сахарная принцесса носит розовые платья, тугие косы… Бред! Сахарная принцесса смеется, делая другим больно, и причиняет боль себе, потому что ей нравится, ей хочется ее испытать.

Резко вскинув голову, она увидела, как тяжело дыша, Скорпиус смотрел на нее искоса, своими какими-то безумными глазами, впиваясь, изучая ее, находя все слабые места. Он мог ее уничтожить. Он мог быть единственным, кому это удалось.

Лили встала. Рыжие волосы, нечесаные, залеженные, блекло поболтались вдоль лица, мешая ей, и, отчаянно пряча их за уши, она просто тряслась от слез, которыми не плакала.

— И я его выпила. Отчитывала минуты, думая, поверит ли дорогая мама, что это просто передозировка, а ненамеренная смерть. И? Знаешь? Он пришел. Вернулся буквально в тот момент, когда я была уже на грани долгожданного покоя, и спас меня. Спас… чтобы потом уничтожить.

Силы покинули ее, и, упав обратно на диван, она криво усмехнулась, посмотрев в пустоту.

— Тогда я захотела отомстить ему. Я захотела убить его. Наняла людей, которые должны были… — она склонилась, уперевшись ладонями в лоб, путаясь пальцами в рыжих прядях. — Это так легко для дочери национального героя убить кого-то, Скорпиус. Такая власть, такое влияние… и я подумала, что наконец-то смогу им воспользоваться. А он убил себя сам. Мне так хотелось его уничтожить, так хотелось…

— Он не убил себя, — раздался глухой голос, и Лили, одурманенная эмоциями, побормотавшая что-то про себя, резко выпрямилась, посмотрев на него вопросительно. Он все еще выглядел измученным и даже больным, но теперь, Поттер видела, он явственно смотрел на нее, и привычный яростный отблеск озарял его глаза. — Его убили. Но не ты, не твои люди, а… мои. Можно сказать, я был причиной, по которой его решили убрать.

Сглотнув, Лили медленно откинулась на спинку дивана, словно все еще не до конца понимая, что именно он сейчас сказал.

— Им нужно было заманить меня в Англию, — кривой оскал исказил его лицо всего на минутку, а потом погас, делая лицо нечитаемым. — Вот они его и убили. Ведь только тогда я смог бы выйти на письмо Поттера, предусмотрительно оставленное в его номере… только тогда я смог бы вспомнить свою ярость по отношению к героям войны.

Дрожь пробрала ее от пят до кончиков пальцев, и, бессмысленно пялясь в пустоту, Лили отчетливо слышала, как неспешно и будто бы нехотя бьется ее сердце. И его болезненное биение, его неспешность выводили Лили на какой-то новый уровень безразличия.

Медленно подняв голову, она посмотрела на Скорпиуса, который, вцепившись пальцами в спинку стула, костяшками левой руки бил по ней, словно пытаясь методично прийти в себя. Не выходило. Что-то вывернуло его эмоции наизнанку, и ей казалось, что вот и пришел тот момент, чтобы понять. Узнать. Наконец осознать всю историю.

— Кто же ты такой, Скорпиус Малфой? — на одном дыхании выпалила Лили, не моргая глядя на него.

Он выпрямился, повернув резко голову в его сторону, и злая улыбка исказила болезненное лицо.

— Я — это Хаос.

— Хорошо, — цепляясь пальцами за легкую ткань своего платья, бормотала Лили. — А кто тогда Скорпиус?

На секунду лицо его словно застыло неживой маской, а потом удивление промелькнуло в бездонных глазах. Но уже через мгновение дикая ярость исказило все его лицо, словно выбивая остатки уравновешенности, и, схватившись за стул, Скорпиус с силой запустил его в стену, ломая на части.

Потому что, кажется, совершенно не понимал, кем он был. Или боялся признаться. Точно так же, как и она.

Точно так же он сбегал. Развернулся и, громко хлопнув дверью, растворился во тьме, оставляя ее в одиночестве.

Оставшись в одиночестве, она лишь смотрела на то, как догорает слабый огонек в камине и, не двигаясь, просидела так очень-очень долго. Прежде чем знакомые шаги вновь не разорвали ее кокон молчания и не вынудили медленно подняться на ноги.

В комнату вновь вошел Скорпиус. И ей почему-то подумалось, что вот сейчас и наступил ее конец, что все ее страдания разом закончатся, и прямо сейчас Лили Поттер умрет. Распрощается с тем, чем никогда не дорожила, с тем, что никогда ей не принадлежало. Ее жизнь, на самом деле, не ее. Она нужна матери, бабушке, возможно, отцу. А ей — никогда.

— Иди за мной.

Ее колени всего на мгновение слегка подогнулись, а потом странная легкость будто опутала ее тело, и Лили, вдохнув грудью воздух, робко сделала первый шаг. Она шла на приличном расстоянии от него, смотря в его ровную, широкую спину, недоумевая, отчего он никогда не боялся идти так, не оглядываясь на свою жертву.

Скорпиус вывел ее на улицу, в запущенный, мертвый сад, который прилично замело снегом. Тонкий белый слой полностью исчезал под их следами, и чем дальше они отходили от дома, тем сильнее билось ее сердце.

Вдалеке виднелась едва заметная полоска света. Новый день, постепенно набираясь сил, загорался лучами солнца, а она шла, чтобы навсегда потухнуть. Мысль о неизбежной кончине не покидала ее ни на минуту, и, следуя за ним, словно за провиденьем, Лили со странной тоской оглядывала заросшую высокой травой некогда красивые клумбы.

Окунувшись в свои мысли, она не сразу заметила, что Скорпиус остановился. Он вывел ее к покатистой местности, к обрыву, откуда открывался вид на бесконечно простилающееся поле, и, когда она почти уткнулась лбом в его спину, Лили подняла высоко голову, наблюдая, как далеко-далеко начинает загораться солнце.

— Что ты любишь больше, Лили, закаты или рассветы? — бесцветно и неожиданно спросил он, внимательно смотря куда-то вдаль. — Что тебе нравится больше?

Его белесые волосы едва блестели и колыхались от легких порывов ветра, и, задержав дыхание, она смотрела на него широко распахнутыми глазами, словно в этом мире был только он один. Ни мертвого сада, ни загорающегося утра — ничего не было, кроме него, и той силы, что исходила от каждого сантиметра его тела.

— Закаты, — тихо бросила Лили, чувствуя, как силы покидают ее больное тело. — Мне нравится наблюдать за заревом уничтожения.

— А я обожаю рассветы, — сжав руку в кулак, холодно сказал Скорпиус. — Когда меня прогнали из подвала, где догнивала моя мать, я, скитаясь по улицам, забрел туда, куда не следовало. Мне довольно доходчиво это объяснили, и за свою ошибку я почти отправился на тот свет. Кажется, врачи пытались отходить меня лишь из-за того, что это был резонансный случай — избитый маленький мальчик. Бедные немцы желали лучшего имиджа своей стране, оттого упорно старались поставить меня на ноги. И в тот день, когда их надежда пропала, моя лишь разрослась. Я открыл глаза, которые болели, едва разлепил их и поглядел в окно. Я видела перед собой только небо. Бело-голубое, окрашенное в бледно-розовый цвет. Первые лучи солнца окрашивало мир, и я смотрел на рождение нового дня как на рождение своей новой жизни. Потому что тогда я действительно возродился.

Обернувшись, он посмотрел на нее бессмысленным взглядом. Ветер трепал его волосы все сильнее то и дело прикрывая глаза, и Лили, прикусив губу, смотрела на него исподлобья, будто выжидая чего-то.

— Когда мой опекун унижал меня, когда он палил в меня заклинаниями, я оставался избитым в классе до самого рассвета. Поднимал глаза и заставлял себя упорно смотреть в окно. Я мог хоть полностью истечь кровью в этом блядском классе, но все равно смотрел. Ждал, когда взойдет солнце, мечтал, чтобы наступил новый день. И даже когда из-за этого ублюдка я почти лишился зрения, я все равно напрягал свои глаза и внимательно вглядывался в небо, чувствуя стремление подняться. Иногда приходила она. Марта Новак. Присаживалась рядом и подлечивала меня, разрезая на тряпки свои одежды. И мы вместе искали глазами небо.

Закашляв, Скорпиус тихо засмеялся, кривя губы, уже не смотря на Лили.

— У нас были мечты в шестнадцать лет. Она хотела разбогатеть, выйти замуж и нарожать детей, которых бы носила на руках; а я хотел вернуться в Англию и повидаться с моим отцом. Тогда мне казалось, что у меня был смысл жить. А потом мой опекун рассказал мне, что Гарри Поттер убил его в тот день, когда наша семья попала в опалу. Знаешь, как он мне рассказал об этом?

Скорпиус резко двинулся в ее сторону, и Лили, нервно сглотнув, пошатнулась, из-за чего тотчас потеряла равновесие и упала на едва заснеженную землю. Она смотрела на него снизу-верх, ловя ртом холодный воздух: безжизненная, грязная, валяющая на земле. Кажется, никогда еще она не чувствовала себя такой живой, как в тот момент.

— Он говорил, смакую каждое слово, в красках рассказывая, как сопротивлялся мой отец, как пытался прорваться к Гарри Поттеру, чтобы поговорить с ним. Но двое авроров, удерживающих его, попытались обездвижить. Мой отец не сдался. Он не хотел, чтобы его разлучали с нами, со мной, с мамой, и все пытался вырваться из силков. И тогда незадачливый аврор попыталась просто прибить его ступерфаем. Но, Лили, знаешь ли ты, что никогда не стоит нападать на наследника в его поместье? Что дом всегда встанет на защиту своей крови? Знаешь? Вот и они не знали. Из-за чего дом родовой магией попытался выбить непрошенных гостей, и тогда уже вмешался твой отец. Какая незадача. Он убил его, целясь в стену дома. Вот так бессмысленно и по-глупому погиб мой отец.

— Это было не так, — едва отдавая себе отчет, резко крикнула Лили, вцепившись пальцами в землю. — Гарри Поттер не хотел убивать твоего отца. Не хотел! Это был несчастный случай. Он всю жизнь раскаивался…

— В тот день, — подняв голос на тон выше, Малфой с некоторым презрением взглянул на нее, сцепив руку в кулак. — Я впервые не искал рассвет. Мне впервые стало тошно от всего, что меня окружало: мое послушание, моя попытка не нарваться на неприятности в коррекционном классе, мое стремление угодить тете и опекуну… мне стало так тошно, что я решил уничтожить свою жизнь. Прямо как ты тогда в кафе. И я уничтожил: начал с малого. Вызвал на драку вожака коррекционки, заставил всех вокруг себя заткнуться, связался с Дитрих, чтобы перейти в нормальный класс, и с ее помощью подтер свое личное дело. А потом после выпуска бросил ее и исчез из Германии, чтобы пойти в услужение определенного уровня мафии. Там меня заприметили. Но даже тогда я сносил свою жизнь лишь из-за одной причины. У меня была цель. У меня наконец-то появилось настоящее желание. Знаешь, что это было?

Он присел на карточки, вытащив палочку, цепляя ее между пальцами, смотря на Лили то ли снисходительно-презрительно, то ли даже с интересом. А у нее просто не было сил, чтобы даже пошевелиться, и она смотрела на него, ловя ртом воздух, вдруг заприметив, что позади его спины уже давно не блеклая полоска света, а настоящие первые лучи солнца, которые окрашивали вид с обрыва, делая безжизненные осенние поля чуточку красивее, чем они были.

Непривычно яркий для осени день разгорался. Начинался новый. Для всех в этом мире, кроме них двоих. Потому что Лили — тоже было тошно. Потому что она сама никогда не воскресала и уже не думала, что сможет.

Этот новый день не был ознаменованием рождения новой жизни. Он был лишь незадачливым подтверждением: им не воскреснуть.

— Ты захотел убить моего отца, — бессмысленно сказала Лили, вглядываясь в бескрайние поля позади его спины.

— Бинго, — по буквам протянул холодно Скорпиус, и от его тона она почувствовала где-то внутри себя боль.

Сжав губы в бескровную полоску, она сильнее впилась пальцами в землю, отчаянно желая проглотить внутренний крик, а потом почувствовала, как его холодные пальцы коснулись ее подбородка и развернули ее лицо к себе. Сжимая губы до болевых ощущений, Лили смотрела на него упрямо, с яростью, с некоторой даже ненавистью.

А потом, прикрыв на секунду глаза, она выпалила на одном дыхании:

— Тебе нравится убивать? Неужели Скорпиус действительно просто убийца?

— А ты не веришь? — снисходительно поинтересовался он, криво усмехнувшись. — Пора перестать витать в розовых облачках, принцесса. Мир полон таких мудаков, как я. Тебе не повезло лишь в том, что ты встретила наихудшего.

От его усмешки, какой-то даже наигранной, хотелось вскричать еще больше. И чем дольше вглядывалась в него Лили, тем сильнее не верила: слишком явственно перед ней был его сломанный образ, слишком уж хорошо она понимала его, чтобы поверить. Чтобы вот так просто купиться на этот насмешливый образ.

— Какой глупый, — тихо сказал Лили, почувствовав, как сильнее его пальцы вцепились в ее подбородок, вынуждая опять поднять на него глаза. Скорпиус не усмехался. Он смотрел на нее с дикой яростью. — Или ты веришь, что я просто сахарная принцесса, не видящая ничего? Мы с тобой похожи. Жертвы одного и того же — люди всегда думали раньше, чем мы успевали себя проявить. Но знаешь, что? Если бы ты был таким, как хотел, или таким, каким тебя хотело бы видеть общество, то ты бы убил меня. Еще тогда. Еще в тот день. А если я не права и действительно дура в розовых платьях — так убей меня сейчас. Разорви эту жизнь, не стоящую ничего, бессмысленную, глупую. Разорви!

Скорпиус молчал, плотно сомкнув губы, и она почувствовал, словно его хватка ослабла. Воспользовавшись этим, Лили буквально слегка подползла к нему, яростно сверкнув глазами.

— Ну же, убийца… или ни одна из твоих жертв не просила о таком перед твоей вендеттой?

Он молчал, опустив резко руку, и в тот момент она почувствовала опять надвигающуюся слабость, из-за чего, слегка прикрыла веки. В какой-то момент ей стало так невыносимо больно и тошно, что, подняв на него глаза, Лили посмотрела на него больным, отчаявшимся взглядом, замечая, как лучи солнца делали весь его образ будто бы мягче.

В этом изможденном годами борьбы лице не было ни кровинки. Только вековая усталость, проступающая теперь в каждом сантиметре бледной кожи.

Невыплаканные слезы душили ее, а чувство одиночества, с которым она прожила всю свою жизнь, изнемогало сильнее, чем любая пытка Балдера. Она сходила с ума, и явственно это осознавала, оттого, вздохнув рвано, подалась резко вперед, и обвила его шею руками, цепляясь за него, словно за спасительный круг.

Ей хотелось плакать, и, цепляясь за его водолазку, она тихо всхлипывала, боясь закричать от всей боли, что скопилась внутри, от всей тоски, которая мучала ее. От всей той ненависти, что испытывала к этому миру.

— Что же ты делаешь, Лили? — спросил он будто бы даже не своим голосом, в ответ обхватив своими руками талию, буквально впиваясь руками в ее блузку.

— Что? — тихо переспросила она, буквально задыхаясь от слез. Глупые, бессмысленные, ненужные. Они не слушались ее, причиняя боль глазам, падая прямо на его рубашку. — Ничего необычного. Лишь вновь, в который раз уничтожаю свою жизнь, Скорпиус.

Переводя дыхание, она едва добавила:

— В точности, как и ты, да?

Тут же почувствовав, как сильнее и ближе к себе притянул он ее вместо ответа.

Новый день настал как-то лениво и тягуче, Скорпиус видел, как нехотя солнечные лучи выходили из-за горизонта, освещая все вокруг, как медленно и постепенно мертвый мрак заброшенного сада отступал. Он шел вдоль кустов, замечая, как на солнце, непривычно ярком для ноября, затхлые листочки, которые волею судьбы еще висели на изможденных ветвях, словно становились толику живее.

Позади хрустнула ветка, и только тогда Скорпиус вдруг вспомнил, что был не один — развернулся резко, чтобы заметить Лили Поттер, бледную, задумчивую, такую несчастную и между тем безучастную. Это было почти ирреально — она напоминала скорее призрака и так хорошо подходила этому гиблому месту, что он невольно даже развернулся сильнее, чтобы напрямую посмотреть в ее лицо.

Все это было бессмысленно. И что ему теперь делать с Лили Поттер?

Поймав его взгляд, Лили слегка нахмурилась, внимательно поглядев на него безмятежной гладью карих глаз, слово не она еще минут тридцать назад билась в настоящей истереке, проклиная себя и свою жизнь.

— Легло ли убивать, Скорпиус? — задумчиво спросила она, вперив взгляд в куст диких роз, которые разрослись до той степени безвкусия, когда их терпкий запах начинал душить.

— Смотря для чего, — довольно спокойно ответил он, внутренне ожидая подвоха. Все ее фразы, все ее слова были как спусковым крючком его дерьмового настроения либо воспоминания, что было почти идентичным.

Хмыкнув, Лили облокотилась обессиленно о куст, цепляясь пальцами за колючки, и, резко подняв голову, мрачно усмехнулась, сказав:

— Значит, убить моего отца для тебя не станет особой трудностью.

Поток злобы захватил его сознание, и он, неосознанно сжав пальцы в кулак, тотчас отвернулся от нее. Говорить с ней об этом? Какое блядство. Скорпиус не собирался, а потому хотел уйти.

— Нет, ты все же послушай, — словно прочтя его мысли, громко крикнула Лили, и тогда он почувствовал, как крепко она схватила его за куртку. — Пойди к нему и расспроси обо всем. Нельзя же вечно жить… так.

— Это говорит мне сахарная принцесса? — насмешливо оскалился Скорпиус, коптя внутри легкие от ярости. — Это говоришь мне ты?

Он резко развернулся, грубо схватив ее за плечи, слегка тряхнув.

— Послушай, а что тогда мне делать? Ради чего мне тогда жить? — глаза его распахнулись сильнее, а дышать стало почти невыносимо — он вдыхал воздух без особой надежды и желания, ведомый рефлексами и инстинктами. — Как мне тогда тащить свое существование? Человек не живет без иллюзий. Иногда они единственное, что может заставить его жить. И не мне тебе это объяснять.

Ярость обуревала его полностью, обнажая на свет то, что, возможно, хотелось спрятать больше всего на свете.

— Вы все так говорите, — словно и не видя ее, продолжал Скорпиус, сильнее сжав плечи Лили, приближая к своему лицу так близко, чтобы он мог ее увидеть. — Убийство, убийца, падший. Вас шатает от крайности в крайность, вы клеймите, не задумываясь; отрекаетесь, не давая шанса; уничтожаете, не испытывая жалости. Самые худшие мрази не те, кто в открытую показывают свой характер и говорят миру, кто они есть — плохие ли, убогие ли. Нет, мрази те, кто скрываются, прикрываются сахарными масочками, дешевой благотворительностью, криками о любви и равенстве. Все вы долбанные моралисты лишь тогда, когда дело касается ваших шкур или любимых. Но стоит лишь повернуть ситуацию под себя, как понятия морали не просто исчезают, нет… они становятся бессмысленными. А потом вы, лучезарно улыбаясь, делаете вид безгрешной праведности, несущей крест за все общество, поливая его помоями заодно. Есть ли смысл вообще жить в таком мире, а, Лили Поттер?

Хруст сухой ветки заставил его резко замолчать и напрячься. Но когда Скорпиус обернулся позади себя, внимательно вглядываясь в узорчатую ограду поместья, он никого не заметил. Впрочем, едва ли Малфой доверял своим глазам, и странное чувство катастрофы грызло его изнутри, оно росло от ощущения тепла, исходящего от Лили Поттер, что молчаливо смотрела на него, не имея уже сил ни спорить, ни что-либо доказывать.

— И все же. Сходи к нему, — тихо сказала Лили, из-за чего он был вынужден медленно обернуться и словно привороженный посмотреть в ее глаза. Столько в них было неописуемого, что Малфой физически почувствовал, как плохо ему здесь стоять, как тяжело.

В этот момент, казалось, он отчетливо увидел очевидное — то, что скрывалось от него все это время; то, что он упрямо не хотел понимать. Скорпиус Малфой падал. И путь его лежал ни в бездну, ни к смерти, ни к хаосу. Его путь — неизвестность. Его жизнь — это кабала.

Ничего не сказав, он резко отошел от нее, понимая, что внутри него буйство эмоций постепенно становится настоящим ураганом чувств, который загонял его внутреннего зверя в самые закрома души, встряхивая.

Трансгрессия унесла Скорпиуса в его похабную квартирку, и, когда он открыл резко дверь и ворвался внутрь, то не удержался, и со всей силой врезал кулаком по стене, чувствуя адреналин внутри себя.

Его план. Его месть. В чем он состоял?

Скорпиус все продумал еще в Дурмстранге; он изучал тома по черной магии, узнавал информацию о своем роде, о той магии, что была присуща ему, его поместью. И когда понял, что подземелья Малфой-мэнора не просто связь с поместьями чистокровных семейств, а настоящий подземный мир, он решил для себя дорваться до дома Гарри Поттера.

Выследить каждое его место. Найти каждое его убежище, а потом сговориться с гоблинами и проложить целую сеть черной магии.

Да. Весь Лондон теперь был пороховой бочкой.

Скорпиус сделал то, чего не удавалось никому; до чего никто еще не доходил. Ни аврорат с их презрением к чистокровности, ни остатки чистокровных с их тупым взглядом на жизнь.

Один лишь он жил мыслью уничтожить к черту весь этот город; приложить всех людей к земле. Пустить хаос в их жизни. Эта мысль заставила его не просто вырасти и выжить, она заставила его почти остепениться — детская агрессия была загнана в угол, гордость — тоже. Он терпел Марлен, Рабастана, свою тетю и кучу бездарных напарников в Хаосе.

Терпел насмешки в Англии, отвращение светского общества, пренебрежение трущобной шелухи.

Он вытерпел все. Чтобы… чтобы сейчас все потерять?

Перед глазами его стоял бессмысленный взгляд Лили Поттер, а потом ее лицо словно разбивалось на мелкие кусочки и он вновь стоял на покатистом вале, наблюдая, как рыжие волосы в рассветных лучах становятся пламенем, как взгляд ее, пустой, наполнялся яростью, насмешкой, злобой. Он в который раз видел себя и боялся того, что уже отступился.

Он падал. Или падает? Когда же это началось?

Методично ударяя кулаком по стене, он не осознавал действительности, но безуспешно пытался привести себя в порядок. Вернуть поток мыслей в нужное русло и наконец заняться осуществлением своих целей — теракт должен был совершиться ровно через два дня, именно в тот день, как вот уже восемнадцать лет умер его отец. Этот день должен стать концу всему: Гарри Поттеру, миру и ему.

Мерлин. Увидится ли он с родителями хотя бы тогда?

— Малфой?

Скорпиус вздрогнул, круто развернувшись, втупую уставившись подле себя. И лишь потом очертания перед его глазами стали более четкими, и он увидел Нотта.

— Я вот уже пять минут стою и наблюдаю за тобой… что-то случилось?

Интонация его напарника отчего-то не понравилась Скорпиусу. Впрочем, может, это было лишь от того, что ему в целом не нравился Нотт, но все же… Сверкая глазами, Андрас так нагло глядел на него, словно не просто признавал за ровню, а считал себя выше. Глупый мальчишка, его кузен, был ни чем не лучше того же Михеля, но чувство важности, которое у него не выбили путем пыток, действительно делало ему лицо.

В этот момент какая-то странная уверенность вернулась к нему, а внутри его начал словно так и подтачивать импульс.

«Какая жалость, мистер Нотт, — холодно думал он, вглядываясь в кузена, — что меня совершенно не заботит наша родственная связь».

— С Поттер неплохо вышло, ее папочка довольно остро отреагировал, — холодно молвил Нотт, слегка прищурившись. — Только вот… как ты смог выйти из-под следствия?

— Тупые вопросы становятся твоим новым кредо? — вскинув бровь, усмехнулся Малфой, вытащив палочку, лениво поглядев на нее. — Или так проявляется твоя бездарность?

— Я серьезен.

— Ну так я тоже.

Они смотрели друг другу в глаза, и Скорпиусу, право, хотелось то ли хмыкнуть, то ли рассмеяться в голос. Потому что он отчетливо видел зависть. З-а-в-и-с-т-ь. Подумать только! Этот маменькин сынок шлюхи всегда считал, словно Малфою повезло намного больше, чем ему, ребенку, которому мать давала все: одежду, образование, внимание, еду.

Он не скитался по трущобам, он не бился головой от голода, лишь бы заглушить эту адскую боль; его не уничтожали круциатусом, он не трахался с той, от которой просто воротит.

В его жизни всего этого не было. Не потому ли Нотт так завидовал ему?

— Впрочем, будешь объяснять это не мне, а ему, — усмехнувшись криво, словно пытаясь спародировать Малфоя, Нотт отвернулся от него и подошел к зеркалу, начав его настраивать.

Странная сила двигала Скорпиусом. Он не мог до конца понять свои мысли, не мог осознать все свои действия — он просто делал то, что словно нашептывал ему внутренний голос, которому не просто невозможно было не подчиниться, а скорее… не было смыслом.

Палочка в его руках слегка дрогнула, когда Малфой медленно сглотнул и невербально произнес: «Империо».

Страшная судорога пронзила тотчас Андраса, он упал на пол, слегка колотясь всем телом, а потом Нотта словно покинули все силы — обездвиженный, он валялся на грязном, пыльном ковре, широко распахнув глаза, вглядываясь ими, казалось, в самую бездну.

И лишь тогда, когда Малфой подошел к нему и посмотрел сверху-вниз, презрительно сморщившись, Нотт медленно привстал, бессмысленно, тупо уставившись на него.

«Настраивай зеркало, говори с ним, делай все, чтобы Рабастан не получил ответа от меня, — смотря в его глаза, тягуче внушал Скорпиус, — говори с ним до самого конца, говори то, что задумал. В самом конце отошли меня, а потом скажи ему так, чтобы он понял, что ты ждешь его… ждешь там».

Словно что-то поняв, он медленно поднялся на ноги и, подойдя к зеркалу, как ни в чем не бывало продолжил то, чем занимался еще несколько минут назад, словно ничего и не произошло. Наблюдая за этими чаяньями, Скорпиус бросил беглый взгляд в окно, замечая, как тускнеет солнечный свет, как бледным и некрасивым становится его убежище.

Но мыслить об этом было равносильно падать в бездну. А его там явно не ждали раньше времени — Скорпиус и сам не спешил. Импульс вынуждал его действовать дальше: проведя палочкой по всему своему телу, Скорпиус слегка моргнул, а потом увидел перед собой свою точную копию.

Бездушная оболочка Скорпиуса Малфоя вглядывалась в него бледными серыми глазами и выдавала себя полной бессмысленностью в лице. Ведь у настоящего Скорпиуса Малфоя всегда при себе была тупая, животная агрессия, которая пугала и притягивала одновременно.

Его вела вперед навязчивая мысль — ему отчего-то отчаянно хотелось, чтобы все его подозрения и догадки не оправдались, но чем ближе Малфой подходил к злополучному пабу, тем явственнее понимал: в тот момент, когда он согласился на сделку с Рабастаном, он не просто навсегда изменил свою жизнь. Он сделал себя игрушкой в руках человека, который ведь был не меньшей одиночкой, чем сам Малфой.

Так зачем такому прислуживать кому бы то ни было?

Ступеньки исчезали перед глазами, и когда он поравнялся с лестничным пролетом, опустив голову, чтобы не встретиться ни с кем взглядом, быстро прошмыгнул в коридор, который вел к номерам.

В кармане у него звенела склянка с оборотным зельем, а в голове едва мелькали мысли — он был поглощен бессмысленным смакованием своей внутренней пустоты и не замечал ничего.

Зайдя в туалет, он быстро выпил зелье и видел, как менялось его отражение в зеркале, как он становился все выше, а его телосложение — более тощим. Уже через минуту на него смотрел Андрас Нотт, и только лишь тот факт, что Скорпиус буквально вырос с ним, помог ему выбить из своего-не своего лица скучающее беспристрастие, которое тут же сменило вульгарное чувство превосходства.

Он сидел, скрываемой темнотой коридора, держа на прицеле комнатку, которая когда-то принадлежала Михелю, того самого, чей труп уже давно гниет под землей не без помощи самого Малфоя.

Внутри него вскипала ярость, а мысль крутилась лишь одна: если нужно будет, он убьет их всех. Сотрет с лица земли этот чертов город, а потом каждому по очередному отомстит. Будет наблюдать, как корчатся они от боли, как лопаются теперь уже их глаза.

А во главе всего он поставит Лили Поттер. Он заставит ее наблюдать за всем, чтобы выбить в лице этой псевдоправедницы тот хаос, что он чувствовал в ней всегда. И кто знает, может, тогда она даже присоединиться к нему?

Стряхнув со своего лица привычную задумчивость, Скорпиус встал и подошел к окну, спрятав руки в карманы. А потом, поглядев позади себя, резко крутанулся на месте и оказался возле барной стойки.

Нотт никогда ничего не пил. Но он любил выкуривать дорогие сигары с таким пафосным лицом, словно он действительно был аристократией, а не сыном шлюхи, взращенным в глуши Германии. И Скорпиусу ничего не оставалось делать — он повторял его выражение лица, его мимику и его действия, чувствуя мандраж.

Он все еще иногда страдал от того, что любил иллюзии. И сейчас ему хотелось, чтобы все его домыслы были ложью, случайным стечением обстоятельств, а не чей-то тупой шуткой над ним.

— Андрас?

Что-то странное было в произношении этого, и Малфой почувствовал, как всего его скрутило. Вдох. Обернувшись, он увидел перед собой того самого мужчину, которого ранил в день его нападения, и почему-то не оставалось сомнения, что на самом деле — это Рабастан. Возможно, его настоящее лицо, а не то, что он все это время показывал Скорпиусу, когда мучал его, истязал.

— За мной, — холодно бросил Лестрейндж, а Малфой просто не мог пошевелиться. Потому что все еще не мог поверить, осознать, принять, что перед ним стоял его учитель. Учитель, который, похоже, всегда мечтал его убить.

Ноги, скованные то ли нервозностью, то ли бессмысленностью, дернулись, издавая мерзкий скрип. Он шел автоматически, раздумывая, смакуя каждую свою эмоцию, приходя к очевидному: все это Скорпиус знал с самого начала. Право, в этом не было ничего удивительного — рано или поздно Рабастан должен был убить его. В этом была закономерность их отношений.

Но только вот… кто же тогда был его настоящим врагом?

Кто был Хаосом?

И кем был Андрас Нотт, которого все это время Лестрейндж так оберегал?

— Быстрее заходи, — холодно молвил старик, идя к уже знакомому потайному входу. Уже через минуту Малфой вновь стоял в подвальном помещении, которое видел столько раз из зеркала, с поразительной холодностью оглядываясь вокруг.

— Малфой был сегодня странным на собрании, — даже не глядя на него, все говорил старик, отодвигая стул, чтобы усесться на него и, сузив глаза, вытянуть длинную папиросу из лохмотьев своей одежды. — Как думаешь, он убил девчонку Поттера? — задумчиво тянул он, совершенно не смотря на Малфоя.

Скорпиус оскалился, принимая пренебрежительное выражение лица. Все его лицо натягивалось от той маски, что он водрузил себе на лицо, и теперь глядя на Рабастана, он старался не думать ни о чем.

— Не знаю, странно все это, — не своим голосом отвечал он. — Почему его так быстро отпустил Поттер?

— Возможно, он что-то пообещал ему, или… за Малфоем установили постоянную слежку…

— Слежка? Да этот сукин сын с легкостью ее оборвет. И это понимаю не только я…

В этот момент Рабастан обернулся и наконец поглядел на него, все еще щуря взгляд. На него взирала старая, лысая голова, в лице которой не было ничего живого — уродливый старик, вот кем всю жизнь был его учитель.

— Плохо будет, если они выйдут на наш след раньше, чем Малфой попытается убить Поттера. Все-таки, теракт, который он замышляет, звучит грандиозно. Лишь такой больной психопат, доведенный до отчаянья, сможет завершить дело до конца.

Мерзкая улыбка озарила его лицо, когда Малфой, честное слово, падал, опускаясь в пучину лютого отчаянья. Он знал? Знал о его плане? Все это время знал?

Малфою хотелось смеяться. Во весь голос хохотать, разрывая свои внутренности под потока воздуха.

— Вы всегда относились к Малфою… по-особенному, — еле-еле вдруг произнес Скорпиус, облокотившись рукой о выступ в стене. Было тяжело. Тяжело здесь стоять и смотреть, как рушится все, ради чего он жил.

— Конечно, Андрас, ведь он — мое лучшее творение. Я сделал все, для того, чтобы он вырос таким.

Вдох.

— Что? — невольно спросил он, моргнув на мгновение.

Рабастан ухмыльнулся, вдруг поднявшись с места, и, подойдя к нему, положил свою сухую, морщинистую ладонь ему на плеч.

— Сын мой, совсем скоро ты будешь единственным чистокровным наследником на этой земле. Ты завладеешь всеми богатствами и титулом. Ведь эти олухи так боятся Хаос… они боятся нас и отдадут все, что нам принадлежало. Осталось совсем немного.

Улыбка его стала сильнее, натягивая тонкие губы до посинения.

— Малфой сдохнет, как безродная собака. А мы будем жить. Слышишь?

Он ткнул указательным пальцем ему в грудь, тут же отойдя в сторону, словно долгое нахождение рядом с кем-то нервировало его. Отвернувшись, Рабастан стоял к нему спиной, и Малфой хотел просто сорваться с места и повалить его на землю, а потом избивать: долго, мучительно, чтобы он харкал своей кровью, чтобы кричал, чтобы ему было больно.

Только вот самому Малфою было так плохо, что он не мог сдвинуться с места, смотря в эту спину, изученную вдоль и поперек, вспоминая свою жизнь, все свои скитания и зная теперь, что, возможно, всю свою жизнь он поставил на кон не того дела, что он проиграл везде, так и не начав бойни. Потому что изначально встал на сторону не того. Потому что, лишенный родственных связей, видел лишь в Рабастане свою родню.

Потому что боялся его. И в конце концов заставил себя уважать его до слепой ненависти. Чтобы потом узнать, что все — ложь, и сам он жил не тем.

Он не помнил, как выходил из паба и каких невыносимых душевных сил стоило ему дойти до своей квартирки. Скорпиус был словно в тумане, как всегда один на один со своими демонами, и сейчас его обезличенность не казалась броней, напротив, он чувствовал, что отсутствие «я» становилась его уязвимом местом.

Толкнув в сторону дверь, Скорпиус медленно вошел в гостиную, видя перед собой валявшегося Нотта, и, обойдя его брезгливо, он плюхнулся на диван, который под давлением его тела тут же прогнулся, издав мерзкий скрип.

Склонив голову, Скорпиус схватился левой рукой за лоб, словно боясь, что от мыслей он весь приложится к земле, возможно, найдя там долгожданный покой.

Почему-то смешно было думать сейчас о том, что Хаоса не было. Смешно было понимать, что Нотт был совсем не Нотт.

Но еще смешнее было осознавать, что, возможно, Поттер была права, и в деле убийства его отца было больше переменных, чем ему казалось раньше.

Впрочем, зачем ему было сейчас думать? «Взращенный на убой» — вот, каковым было клеймо на его лбу всю его двадцатипятилетнюю жизнь. А таким думать не нужно. В конце концов, Рабастан прав, только Скорпиус был способен на то, чтобы уничтожить весь мир к херам.

Но зачем ему это?

Больной, измученный, он поднял свою тяжелую голову, видя перед собой Нотта. Губы его дернулись и почти изогнулись в гримасе отвращения. Что ему с ним сделать? Замучать до смерти? Довести до отчаянья? Изничтожить Круциатусом? Что? Какую смерть заслуживает сын Рабастана Лестрейнджа?

Вдруг с уст его сорвался быстрый смешок, и Малфой, улыбнувшись, почувствовал, как всю его грудь распирает от давления — смеяться. Ему до чертиков хотелось смеяться!

Мысли его совсем смешались, когда на всю комнату раздался бой часов, и сквозь мутное его сознание стала проступать мысль, что ему нужно было идти на встречу с Гарри Поттером.

Нужно ли?

— Смешно, — про себя пробормотал Малфой, медленно поднявшись, а потом, не заметив Нотта, он зацепился за него и почти упал, но все же удержался на ногах, бросив бессмысленный взгляд на его тело, даже не думая — приковывать его или накладывать чары на квартиру.

Плевать.

Он его достанет.

Потому что завтра Скорпиус Малфой уничтожит всю Англию к херам. Разве не для этого его растили?

Ноги опять вели куда-то, и Скорпиус даже не различал перед собой лица. Просто шел, рассуждая, можно ли бы было поскорее промотать весь этот день, чтобы уже наступило завтра, чтобы уже наконец наступила его смерть.

Подумать только! Завтра все его страдания закончатся, все его скитания, вся его бессмысленность… уничтожится все. Скорпиус был почти счастлив. Если бы… если бы не это мерзкое чувство внутри него.

— Ты помнишь, почему я отпустил тебя? — сразу же бросил ему в лицо Гарри Поттер, как только Скорпиус зашел в его кабинет.

Малфой прошелся по нему взглядом, подмечая, какой усталый вид был у лица всей нации, и лишь криво ухмыльнулся. В нем не осталось даже ярости. Больной зверь внутри притих.

— Ты дал мне Непреложный обет, что сдашь Хаос. Я сдержал обещание и дал тебе день. Теперь твой черед.

— Вы же понимаете… — скривившись, спокойно спросил Малфой, слегка выгнув ладонь. — Что смерть для меня — ничто?

Гарри нахмурился, и его лицо на секунду приняло то ли раздраженное, то ли даже яростное выражение. А потом эмоции утихли, оставляя после себя лишь след, который заставлял отвести взгляд.

— Как… Лили? — наконец спросил он, вперев свой взгляд в Скорпиуса, отчего Малфой почувствовал странный укол — Поттеру было, о чем заботиться. Ему было, чем дорожить. А Скорпиусу… Скорпиусу-то?!

— Жива, — сквозь зубы процедил Малфой, почувствовав прилив ярости, самой настоящей, крышесносящей. — Уж ваша дочь не пропадет, будьте уверены, мистер Поттер. Такой человек будет жить вечно.

Резко встав со стула, из-за чего тот упал, Малфой спрятал руки в карманы брюк и стал ходить взад-вперед, словно меряя шагами комнату, совершенно не замечая пристального взгляда Поттера, на лице которого было много всего. Но Скорпиус этого даже не видел. Все вокруг не имело смысла в своем существовании.

— Мне тебя очень жаль, Скорпиус, — вдруг сказал Гарри Поттер, именно в тот момент, когда Малфой доходил до грани своей внутренней ярости.

Он остановился. Развернулся слегка, вполоборота и бросил быстрый, ничего не видящий взгляд.

— Что? — лишь спросил он, хмурясь, стягивая пальцы в кулаки, из-за чего ткань брюк неприятно начинала натягиваться. — С чего вдруг? Я — убийца, мистер Поттер. Или в век романтизации даже вас не обошла стороной конченная сентиментальность?

— Просто мне кажется, что при других обстоятельствах… — начал Поттер, слегка нахмурившись. — Вы бы могли стать великим человеком.

Не выдержав, Скорпиус повернулся к нему всем корпусом, а потом, рассмеявшись, откинув голову назад, он выудил левую руку из кармана и щелкнул ею, словно в голову ему пришла гениальная идея.

— Мистер Поттер, — сквозь смех говорил он. — А вы ведь знаете, что судьбы у нас до убого похожи? Только вот в чем дело… вы стали героем, а я — нет, — смех его становился все сильнее, и, когда он начал уже кашлять, Скорпиус наконец вперил свой больной взгляд в Поттера, который напряженно стягивал палочку в руках и без капли смеха глядел на него. — Вам не смешно? — с притворным удивлением спросил Малфой.

А потом, подойдя к стене, которая вся была обвешана почетными грамотами, наградами, дипломами, он вновь поглядел на Поттера.

— Это некрасиво. Нельзя не отвечать на хорошее настроение собеседника.

И он опять щелкнул пальцами, и в этот момент все грамоты в стеклянных рамках разом обвалились вниз. Стекло крошилось на глазах, осколки летели в разные стороны, но ни Малфой, ни Поттер не двигались с мест, напряженно всматриваясь друг в друга, словно видя наконец то, что укрывалось от взора раньше.

— Сердобольные люди, как вы, всегда хотят пожалеть таких, как я. Но знаете, в чем правда? Я не стал героем не из-за обстоятельств… в конце концов, будем откровенны, ваши обстоятельства тоже были не из лучших… нет, мистер Поттер. Я не стал героем, потому что не захотел.

Улыбка исказила его лицо, а внутри уже начинало подниматься раздражение. Почему Гарри Поттер смотрел, но ничего, совершенно ничего не говорил?

— Для этого, знаете ли, другой склад характера нужен, что ли.

— Вы просто несчастный, — наконец перебил его Поттер, поджимая рукой подбородок. — Запутавшийся человек.

— Ну почему же вы не понимаете? — уже не скрывая раздражения и нетерпения, быстро проговорил Скорпиус. — Я не могу быть несчастным, не могу… потому что у меня нет эмоций…

— Кто же вас такому учил? — вкрадчиво поинтересовался Гарри Поттер.

Он уже было почти сказал имя, но осекся. В какой-то момент ему вдруг показалось, что внутри него действительно была не пустота, нет, это была странная, уродливой формы и гигантских размеров боль, похожая на чудовище из детских сказок. Была ли эта боль тем самым животным, жившим внутри него? Она ли терзала его по ночам в Дурмстранге?

— Моим опекуном не была Дафна Гринграсс, — вдруг сказал Скорпиус, сфокусировав свой взгляд на Поттере. — Моим опекуном был Рабастан Лестрейндж.

Вдох.

— Он основатель Хаоса. Это благодаря нему я попал в Англию. И, о ирония, это он пытался убить меня в день теракта. Вы поняли?

Медленно привстав, Гарри Поттер отвел руки за спину, слегка приподняв вопросительно бровь.

— Зачем?

— Вы — полукровка, я не смогу вам объяснить, — холодно сказал Скорпиус, слегка сморщившись, словно от отвращения. — Но… как бы вам сказать. Возможно, он хотел уничтожить всех, оставив лишь своих потомков, чтобы сделать из них новую элиту? А может, он уже руководит нами в высших эшелонах власти. А может, он просто мстит Малфоям. Я не знаю, зачем он все это делал. Просто факт остается фактом: пока что мы оба выступаем скорее в роли долбоебов, чем тех, кто держит ситуацию под контролем.

Усмехнувшись криво, Скорпиус слегка склонил голову набок.

— Вы сможете его уничтожить, мистер Поттер?

Малфой холодно посмотрел на него, пряча насмешливый оскал, видя, как подозрительно смотрит на него Поттер.

— Какая жалость, — медленно процедил он. — Видимо, все опять придется сделать мне.

Он ступил шаг, потов второй, третий, и наконец подошел близко к Поттеру.

— Вот поэтому, вы — герой, а я всего лишь убийца.

И, наклонившись, Скорпиус еще сильнее усмехнулся:

— Ваша дочь в Малфой-мэноре. Но если хотите, чтобы она не сдохла раньше времени, не приходите сегодня туда. Приходите завтра. Завтра решится в-с-е.

Тумана больше не было. Впервые за всю свою жизнь Скорпиус видел перед собой свой путь, не иллюзию, а по-настоящему, совершенно точно осознавая, что и для чего он делает. Отпуская прошлое, он наконец видел свое будущее.

— Мистер Поттер, вы убили моего отца? — спросил лениво Скорпиус.

— Его пришлось обезвредить. Он умер, потому что попытался проявить силу к представителю закона, — спокойно сказал Поттер. — Ты ставишь вопрос неправильно. Ты должен был спросить меня: «Хотел ли я его убивать?». Так вот, нет, Скорпиус. Я не хотел. Я был тем, кто вытащил его из тюрьмы в свое время, зачем мне нужно было его туда загонять?

— Тогда кто издал этот закон… кто вновь открыл охоту на чистокровных? — мягко поинтересовался Скорпиус. А потом, поймав его взгляд, он лишь хмыкнул. — Понимаете теперь, да? Все это время мы были пешками. А я так играть не люблю. Мне не нравится, когда мне делают больно, это я должен причинять боль. Поэтому я убью его, слышите? Вместо вас умрет он. Я вам обещаю.

Он быстро шел по направлению к своей комнате, резко пересекал проспекты, чувствуя, как ноябрьский холод пронзал его легкие. Мелкий снег кружил в воздухе, а земля вся была оледенелой, но еще голой — глупое зрелище. Малфой старался не смотреть на то, что было вокруг, он шел дальше, и, когда наконец пришел, то даже не удивился, увидев, что в комнате уже никого не было.

Лишь открытое окно, с летящей по воздуху тюлье, неприятно поскрипывало, напоминая, что здесь тоже есть жизнь.

«Ублюдок, ты совершил большую ошибку», — сказал вдруг голос Нотта, и Скорпиус, подойдя к волшебному зеркалу, увидел застывшее лицо кузена. Какое очарование. Он постарался и оставил ему на прощание сообщение.

«А теперь я иду убивать то, на что тебе не хватило духу. Ты — никчемный неудачник, Малфой, и жалость, которую ты проявил к дочке Поттер, к тебе не проявит никто. И даже если ты уже понял, что к чему, запомни простые слова: ты проиграл. Потому что Хоас — он рядом. Хаос — это всего лишь мы с учителем. И всю твою жизнь тебя всегда использовали, помыкали и унижали. А я за этим наблюдал. Смешно?»

Нотт улыбался сквозь зеркало, скаля свои зубы, и Малфою казалось, что, право, в чем-то они действительно были родственниками.

Он смотрел. А потом внутри что-то его дрогнуло, и перед глазами его всплыло лицо Лили Поттер.

Измученное и жалкое.

Но… такое родное. По-убогому близкое.

А в этом мире ему больше беречь было нечего. Осталось лишь одно. И это уничтожить может только он. Поэтому…

— Отсчитывай мгновения, Нотт, — с яростью просипел Скорпиус, со всей дурью ударяя кулаком по зеркалу, отчего оно тотчас треснуло, ломая лицо кузена на тысячу осколков.

Все, что она слышала, когда он в который раз уходил, — это бешеный стук своего сердца, а понимание одиночества вновь било ее по голове. Лили не хотелось быть здесь одной. Малфой-мэнор без него словно тускнел и становился до того невыносимым, что Поттер начинала сходить с ума: ходила взад-вперед по вековому паркету, оббивала ногами пороги и не чувствовала даже малейшей боли. Лили Поттер было все равно. В этом бесцветном мире был лишь единственный смысл, и он пропадал, когда Скорпиус исчезал с ее глаз.

Холод с улицы проникал в дом, и Лили чувствовала, как все ее тело словно сковывается, обездвиживается — каждый вдох давался ей с трудом, и это странное чувство внутри… Поттер казалось, что дом следит за ней, что картины смотрят на нее, а двери сами по себе то открываются, то закрываются.

Что это было? Лили опять сходила с ума?

Честное слово, когда она бродила по пыльным коридорам и всматривалась в картины, она могла поклясться, что изображения словно оживали и смотрели на нее холодными глазами. Едва ли она должна была этому удивляться — в том же Хогвартсе все картины были живыми — проблема была лишь в том, что они никогда не пытались с ней заговорить, а лишь наблюдали скользкими, презрительными глазами.

Они следили за ней по приказу Скорпиуса?

Лили хотелось скрыться от них. Потому она металась по дому, словно загнанный зверь. И внутри нее с каждым мгновением просыпалось странное чувство опасности — ей все не нравилось, что-то внутри настойчиво твердило: «Грядет буря, и она унесет все». Буря? От таких мыслей, право, хотелось смеяться — потому что внутри нее уже давно бушевал шторм, и едва ли что-то могло дать ему возможность выйти наружу, поразить все и вся на своем пути.

Каждая секунда отдавала стуком сердца, и Лили знала, сегодня был странный день. Как будто весь ее путь, на который она ступила, впервые увидав Скорпиуса, подходил к концу. И это осознание не приносило нужного, правильного утешения — оно лишь подтачивало ее изнутри, заставляя стремительнее испытывать странное чувство дежавю: жаждавшая разрушить свою жизнь с помощью него, Лили Поттер не заметила, как, напротив, словно обрела впервые в жизни ощущение твердой земли под ногами.

Вздох. Легкие отяжелели от холодного воздуха, и дышать правда было тяжело. Но именно в тот момент, когда вздох так громко сорвался с ее губ, она явственно почувствовала, что в доме не одна. Трудно было понять, что именно дало ей это понимание: то ли дело в явственном, одном-единственном скрипе половиц, то ли будто сам воздух внутри мэнора стал до того тяжелым, словно дом почувствовал опасность. Лили прекрасно знала о защищающих чарах, знала, что дом с такой истории всегда чувствует чужака.

Значило ли это, что кто-то пришел сюда по ее душу?

Лили медленно повернулась, почувствовав легкую дрожь. Позади нее был лишь бесконечный коридор, соединяющий гостиную с правым крылом мэнора. Высокие окна, грязные, разбитые, все в пятнах, пропускали тусклый октябрьский свет, заливая коридор холодным светом. И в конце коридора, право, Лили могла поклясться, тени деревьев словно исказились, преобразились — в конце коридора, вернее, к концу коридора кто-то точно подходил.

Кто?

Впрочем, Лили не хотела об этом думать, она лишь почувствовала сносящий голову адреналин, и, даже не пытаясь оставаться незамеченной, рванула со всех сил. От былой слабости не осталось ни следа, окоченевшие пальцы ног словно вновь обрели подвижность — и она бежала, ощущая, буквально чувствуя, как что-то движется за ней, стремится поймать.

Что это было? Желание выжить, несмотря ни на что, или элементарная боязнь неизвестного? Ведь она одна в заброшенном мэноре, у нее ни палочки, ни какой-либо другой защиты… рядом не было Скорпиуса или отца, рядом была только тишина, нарушаемая боем сердца и стуком каблуков по кафелю.

Рядом, незримо, но ощутимо была лишь смерть. И, возможно, впервые Лили Поттер не хотелось так легко попадать к ней в лапы.

— Тц, может, хватит? — молвил холодный голос, когда она забежала в бальный зал и, спрятавшись за колону, согнулась пополам. Живот пронзала адская боль — слабость, недосып — все теперь уничтожало ее. — Не убежать тебе, Лили Поттер.

Этот голос был ей совершенно незнаком, но Лили была уверена, что это тоже часть Хаоса. И что рано или поздно он бы явился за ней.

Дверь приоткрылась и тень человека проскользнула в бальный зал, заставляя ее выпрямиться, словно струна. Сердце билось неумолимо, и Лили, сжимая кофту на груди, чувствовала, как в душе ее поднималось смятение, а вместе с ним рождалась элементарная ярость. Ярость по отношению к своей блядской судьбе, которая все время бросала ее из стороны в сторону, как использованную, ненужную шлюху.

— Малфой не придет. Этот сукин сын сам на краю смерти, и он сдохнет, слышишь, а? Сдохнет, как безродная собака. Какая жалость, что он, скорее всего, и твоей кончины не увидит. Судя по тому, что этот ублюдок спрятал тебя, значит, у вас близкие отношения, да?

Хриплый, противный смех пронзил бальный зал, а потом словно растворился, и Лили услышала, как человек словно вышел обратно в коридор. Но лишь ненадолго, она слышала, как метались шаги из стороны в сторону и рано или поздно он опять вернется сюда. А она? Сможет ли она сбежать отсюда?

Кровь вся бросилась в голову и словно загудела в висках, оглушая. А она стояла, согнувшись, с блестящими глазами смотря по сторона: вокруг не было ничего. Ей не спрятаться. Никто не поможет. Ее действительно ждет здесь смерть.

В тот момент, когда от этой мысли она готова была уже хоть собственноручно оборвать свою жизнь, лишь бы не дать этой возможности Хаосу, она явственно увидела, как в стене бального зала медленно стало проступать очертание двери. Тихо, неслышно из стены, покрытой оборванными обоями, начинала появляться дверь, и Лили, словно не веря, на дрожащих ногах подошла к ней. Неужели мэнор пытался помочь ей? Но разве это было возможно: Лили Поттер не была Малфой. Она этому дому никто. Дом подчинялся и защищал лишь одного человека — своего хозяина, а вместе с ним лишь тех, кто был ему семьей.

Мысль, которую ей так не хотелось озвучивать, оборвалась, и Лили, нервно дернув за ручку, увидела ведущую внизу лестницу. Она была вся в пыли и паутине, но тем не менее было очевидно, что этим коридором пользовались совсем недавно — сквозь пыль проступали мужские следы. Аккуратно ступив, Лили резко обернулась, видя, что тень опять собирается проскользнуть в бальный зал, понимая, что времени у нее совсем нет, и она рванула вперед, с грохотом хлопнув дверью, оказываясь во тьме. Наощупь она шла вниз, спотыкаясь, падая на твердые ступеньки. Лишь неведомая сила не позволяла ей кубарем покатиться вниз, и Лили все шла, словно слыша из стен шепот тени:

— Тебе не уйти, Лили Поттер. Слышишь же меня, да? Это я. Тот, кто пришел тебя убить.

— Ты… пролез ко мне в голову? — холодно спросила Лили, ощущая робость.

— Какая убогость: у дочки национального героя нет даже блока. Ты всегда была таким ничтожеством, Поттер?

Что-то внутри нее дрогнуло, и нога, словно назло подвернулась. Тьма была ярким пятном перед глазами, и все, что ощутила Лили — адскую боль от столкновения своими ногами о ступеньки — она скатилась вниз, и когда она падала, ощущая страх и отчаянье, Лили лишь слышала в голове этот мерзкий голос.

— Жалкого кабеля ты себе выбрала, Лили Поттер. Разве ты не видела, что он смертник? Его и взяли лишь из-за того, чтобы он реализовал свою дурацкую месть и помог моему отцу продвинуться во власть. Он умрет, понимаешь? Ты умрешь. Умрет твой отец — вы все не жильцы. Почему? Хороший вопрос, мисс Поттер! Может, если бы ты не связалась с ним тогда, может… выжила?

Зловещий смех раздавался, кажется, уже в темноте, и Лили, которая при падении с силой приложилась лицом к полу, почувствовала сладковато-металлический привкус во рту. От падения ныла каждая косточка, а лицо словно пылало. Но большую боль или даже ярость вызывал этот внутри нее. Ей нестерпимо, просто до ужаса хотелось его уничтожить, и, слизывая кровь со своих губ, Лили резко выпрямила ноющую спину и всмотрелась в темноту.

Сахарная принцесса давно умерла. Но на смену ей-то точно должно было что-то родиться. И что это было? Хаос? Лили не знала, ощущая лишь одно — ее самое большое желание было умереть от его рук, а не благодаря стороннему ублюдку, что решил загнать ее в угол.

— Уж больно много уверенности в твоих словах. Но… кто ты? Не жалкая ли сошка Хаоса? А Малфой не умрет, слышишь? Не умрет. Такие люди, как он, не умирают, — яростно крикнула она в темноту, резко поднявшись на ноги и уверенно возобновив шаг.

Голос внутри не молчал, но Лили это не беспокоило и не напрягало, она все шла вперед, когда вдруг в нос ее ударил зловонный запах, а руки наткнулись на стальные прутья. Что это было? Тюрьма? Место для пыток? Превозмогая тошноту, она ощупывала руками что-то наподобие клетки, и, найдя странную пустоту, юркнула в нее, оказавшись зажатой между клеткой и стеной.

В этот самый миг яркий свет озарил все пространство, и она увидела, действительно увидела клетку, но еще Лили буквально почувствовала, что он, этот человек, тоже был здесь. Он был совсем рядом.

— Знаешь, как любил всегда говорить Скорпиус?

Она видела его боковым зрением, видела, как медленно он ступал по ступенькам, но выступ стены надежно скрывал ее от его глаз.

— Он был тем еще психопатом. Любил загонять свою жертву, а потом вести с ней предсмертную беседу и всякий раз повторял одно и то же: «Смерть — это дар. Его еще нужно заслужить». Чувствуешь, как это сводило с ума? Но смысл в том, что в его понимании, смерть действительно была даром… только я этого раньше не понимал. А теперь понимаю. Может… ты захочешь поиграть со мной перед своей смертью, а, Поттер? Ведь тебе действительно никуда не уйти.

Правая рука ныла, и все ее тело словно онемело. Лили не дышала, стараясь не издавать ни единого слова, а потом почувствовала, что рука словно отяжелела. Взглянув на нее, Поттер с удивлением увидела — в руке ее лежала старинная, хрустальная и такая тяжелая ваза. От мерзковато желтого света она играла бликами и, право, вглядываясь в нее Лили видела свое отражение — бледная, с разбитой губой, с бесконечными ссадинами на лбу и щеках — Поттер смотрела на себя и понимала простое, выбитое с детства: либо ты, либо тебя.

А Лили, правда, очень устала быть все время жертвой. Иногда ей нестерпимо хотелось быть большим. Цельным. Верным. А еще Лили умела ненавидеть так, что даже будучи уничтоженной, она все еще испытывала внутри себя силу.

В такие моменты она была такой же, как он. Загнанным зверем. Не человеком.

— Ну, где ты, Поттер?

Он подходил к ней, двигаясь спиной, словно оглядываясь вокруг. И у нее было только полсекунды — это была единственная мысль в ее голове, когда Лили неслышно двинулась вперед, вскинув руки.

А потом тысяча осколок посыпалась на пол, и его лицо, удивленное, которое успело на мгновение обернуться, вдруг потеряло всякую краску, — он падал так же безвольно, как осколки, а Лили просто стояла и смотрела, повторяя:

— Но жизнь, несомненно, больший… больший… больший…

Она не понимала, что говорит — реальность потеряла в момент краски, и Поттер, пошатываясь, отходила медленно назад, чувствуя, как ее прошибает озноб. Только сейчас она вдруг подумала, что ей было не просто холодно — все ее конечности окаменели до того, что она не могла управлять своим телом.

Лили Поттер была безвольной куклой, смотревшей на человека, что распластался на полу весь в крови. Она — не Малфой. Она не могла просто так смотреть на то, что сотворила. И ей, право, хотелось забиться в яростной истерике, а потом прийти в свою комнату, и снести ее к чертям.

Ей хотелось быть глупой, безвольной Лили Поттер. Она не желала нести ответственности за свои поступки. Не оттого ли ей всегда и нравилось быть сладкой, забитой принцессой с тяжелыми косами?

В какой-то момент, когда ее грудь стала вздыматься от тяжелого дыхания, а глаза заслезились, ей почему-то подумалось, что она была не одна. И, правда, подняв глаза, схватившись рукой за свое горло, словно мечтая себя удушить, она увидела Скорпиуса Малфой, который, сгорбившись из-за узкого прохода на лестнице, смотрел то на труп, то на нее. И в выражении его лица ничего не было — ни жалость, ни презрения, ни даже поддержки.

Ничего. Катастрофическая, бессмысленная пустота.

— Собаке — собачья смерть, — холодно бросил он, присев на колни, сомкнув перед собой руки, а потом, посмотрев на нее тяжелым взглядом, губы его изогнулись в кривой, беспощадной улыбке. — Только вот я тоже собака. Интересно, он вздернет меня так же?

Чем больше она смотрела в его оскалившееся лицо, тем сильнее внутри нее просыпалась злоба. Да! Это так! Ведь если бы она не встретила его, Лили Поттер была всего лишь невинной, мелкой сошкой, запертой внутри своей боли.

Это он встряхивал ее. Это он заставлял ее выходить из зоны комфорта. Это он врывался в ее жизнь, в ее душу, переворачивая все вверх дном. Без него Лили Поттер жила бы счастливой жизнью, от которой потом бы, годика через два, повесилась, как и хотела, в своей фешенебельной квартирке в центре Лондона.

— Это ты… — зашипела Лили, сильнее сжимая руку на своем горле, буквально мечтая разрушить свои кости. — Ты!

Голос ее сорвался на крик, когда он все улыбался, лишь склонив голову набок, разглядывая ее, как капризного ребенка, которого скорее хочется раззадорить, нежели успокоить. И она сорвалась с места, на автомате перешагнув через труп, вымазывая свои лакированные туфельки в ярко-алый, чтобы подойти к нему и, взмахнув рукой, ударить по спине. А потом, словно обезумевшая, загипнотизированная, повторять свои удары, что-то говоря про себя, не думая, без разбора выдавливая из себя слова.

В какой-то момент, видимо, ему это надоело, и он, резко поднявшись на ноги, возвысился над ней, словно скала, смотря недобрым, прищуренным взглядом, и, схватив ее за руку, почти выплюнул:

— Страшно, да? Страшно, что вот теперь уж точно не получится быть сахарной принцессой, — он потрепал ее макушку, а потом, схватил стальной схваткой, приблизил ее голову к себе. — Не печалься, перекладывай всю вину на меня. Все равно я сдохну. А ты — побудь уж настоящей стервой, выбей себе репутацию жертвы и на слушание по моему дело активно плачь. Тогда они поверят тебе. И твоя жизнь будет спасена.

Он громко рассмеялся, на секунду отвернувшись, а потом, взглянув на нее каким-то больным взглядом, прошипел:

— Только так не будет. Твоя жизнь не будет спасена. Ты вернешься опять туда, откуда мечтала выбраться. И будешь такой же, как я: жить в иллюзии, словно в твоей жизни есть цель, а на самом деле, только и будешь делать, как ждать смерти. Ты будешь ненавидеть все, что видишь, и тайно возжелаешь это уничтожить. Найдешь нового ублюдка вроде меня, и все повториться. Не кажется ли тебе, что пора в определенный момент сворачивать не туда?

— И что… что мне делать? — дрогнувшим голосом лепетала Лили, чувствуя, как подрагивают веки и как вся она, словно тонкое дерево, словно прогибается под ветром обстоятельств.

— Признаться наконец всем и себе. Сказать во все услышанье. Я Лили Поттер, и я вас убью так же, как его, если вы, мрази, посмеете встать на моем пути. Я вашу жизнь сотру, заберу из нее самое дорогое. Потому что мне это нравится. И потому что я такая, — нагнувшись, он прошептала ей прямо ухо, — и мне абсолютно насрать, что вы думаете об этом.

Внутри нее что-то оборвалось, когда она наконец поймала его взгляд и смогла уверенно взглянуть в его ледяные, такие неживые серые глаза. Что это было за странное чувство? Лили не знала, не знала, правда, не знала! Но ей и действительно было плевать, наверное, что о ней подумают, потому что иначе вряд ли бы она сделала это — вряд ли бы она схватила его за воротник и властно поцеловала, самостоятельно стирая все сомненья и страхи, словно забывая, что вот этими вот руками она только что убила. И пускай, что убила лишь для того, чтобы выжить самой.

Перехватив инициативу, он резко впечатал ее прямо в каменную стену, яростно отвечая, вынуждая ее буквально плавиться от острых, таких неправильных ощущений.

Но, право, ей же было плевать?

— Послушай, Поттер, — наконец сказал он. — Скоро сюда придет твой отец и заберет тебя. Поэтому поднимайся наверх и жди его.

— А ты? — резко схватив его за руку, когда Скорпиус уже собирался куда-то уходить. — Куда ты идешь?

Он посмотрел на нее таким взглядом, что ей все стало ясно. Какое-то оцепенение охватило Лили, когда она видела, как подходил он к откуда-то появившейся в стене двери. На нее глядел целая сеть подземного коридора, и когда Малфой исчезал в нем, она ощущала внутри себя странную боль.

Уж лучше его навеки приговорят к Азкабану, чем убьют; уж лучше он будет и дальше волочить свое жалкое состояние, нежели она всегда останется без него.

Минуты тянулись долго, противно и болезненно. Они похищали ее дыхание, вынуждая ломаться внутренне, стирать к черту барьеры.

Лили Поттер всегда была трусихой. Глупой, безвольной принцессой. Но если кто-то решил бы посягнуть на ее королевство, что она всегда начинала делать?

Схватилась за шершавую стену, и, всматриваясь во полутьму, Лили обернулась и вдруг заметила валявшуюся рядом с трупом палочку. Не долго думая, она схватила ее, и, повертев в руках, прикусила губу.

Право. Поттер нырнула в коридоры без раздумья.

Пользоваться чужой палочкой всегда было опасно. Но честно говоря, ей было почти плевать. Она шепнула «Люмос», но вместо света, с нее слетел целый столп искр, который понесся вперед. Не долго думая, она рванула прямо за ним, боясь потеряться в этой тьме. Куда он мог пойти? Конечно, к своему хозяину. Но кто он был? И где находился?

Она бежала по коридорам, чувствуя, как легкие обваливаются вниз от усталости, и, когда впереди замаячил свет, Лили прибавила шаг. Свежий воздух окатил ее с ног до головы, и она буквально упала на траву, вцепившись в нее пальцами. Трава была старая, мокрая от снега и вялая, поэтому ее пальцы быстро испачкались в грязи. Но странное дело — ей не было холодно, что-то грело ее, несмотря на первые морозы ноября.

И когда она подняла глаза, Лили увидела, как старинное, вековое здание на фоне темного вечернего неба, полыхало ярким пламенем. Огонь, отплясывая дикий танец, стремился к звездам, поглощая здание полностью. Что-то трещало, балки, отваливаясь, падали на замелю с громким гулом, который эхом отдавался в лесу.

Обернувшись, Лили заметила ступеньки, по которым еще недавно карабкалась наружу — они вели глубоко под землю, но бежать обратно ей уже не хотелось. Она смотрела на акт разрушения, почему-то точно зная, что он внутри.

Ноги ее сами подняли тело и потащили вперед, к огню. В руке все еще была палочка и крепко ее сжимая, она ковыляла вперед, сквозь жар и дым, который был вокруг. Глаза слезились, но она огибала здание, пока не заметила еще часть дома, неохваченную пожаром. Подняв с земли камень, она разбила им окно и пролезла внутрь, затаив дыхание. Все вокруг кричало о статусе и роскоши, но все это богатство в зареве огня выглядело так тоскливо, что оставляло скорее горестное ощущение.

Что это было? Адский огонь? Когда-то Лили читала, что его могут вызывать только темные волшебники. Но, впрочем, а кем был Хаос?

Она шла вперед, слыша, как сквозь вой пожара, едва просачивались чьи-то голоса. Они то тускнели на фоне шума, то набирали оборот, и Лили могла поклясться, что один из голосов был его.

— …в итоге ты все равно сдохнешь, Малфой. Но так и не отомстишь за смерть своей семьи. Какая жалость. И ты — жалкий. Сколько бы я тебя ни воспитывала, ты остался верен своему роду — такой же трусливый, как и все Малфои до тебя.

Затаив дыхание, она подошла к двери, из-под которой виднелась яркая полоска света. Схватившись за ручку, она едва слышно стала крутить ее, боясь и одновременно желая увидеть тот хаос, что непременно был в комнате.

— А я так и так добьюсь своего. Власть Англия почти моя, Поттера я уничтожу сам. И тогда, выбив амнистию своему роду, я просто заберу свои сокровища и уничтожу Англию. Уже без тебя. Вы Малфои, паскуды и гниды, что избежали суд Визенгамотом после войны, будете уничтожены мной.

— Так вот, в чем была причина. Вы что, завидовали нам потому, что нас не судили? — как-то даже иронично прозвучал голос Скорпиуса, и, когда Лили наконец распахнула дверь, она увидела огненный круг, внутри которого они и стояли лицом к лицу. — У вас-то, учитель, причина мести еще более жалкая, чем у меня. Потому вы не выживете, слышите? Не получится.

Скорпиус улыбался криво, и тогда она поняла, что адский огонь — его и что он держит своего врага словно в клетке. Но что он мог сделать?

Она видела, как скрестил руки Скорпиус, и как напрягся его учитель — он готовился к магии, и Лили с восхищением замерла, вглядываясь в его силуэт, что источал так много мощи.

Что это был за человек, этот учитель? Лили видела только черный балдахин, скрывавший все его тело. Неужели это и был тот человек, что так методично причинял Малфою боль? Это он был его мучителем?

«Когда мой опекун унижал меня, когда он палил в меня заклинаниями, я оставался избитым в классе до самого рассвета», — вспоминала Лили его слова, чувствуя настоящую, лютую злобу.

Кто мог ожидать, что Скорпиус не вырастит тем, кем он вырос? Как от него могли требовать быть другим? Его, как и ее, лишили выбора.

Его, как и ее, изначально обрекли погибнуть во имя… чего? Чужих амбиций, планов, идей? Во имя чего она все это время страдали? Зачем им была дана эта боль?

Чтобы Лили сейчас стояла и смотрела, как он идет к итогу, к которому готовился все это время? Чтобы она просто наблюдала в сторонке за тем, как умирает человек, который был важен ей?

В руках у нее была чужая палочка. А внутри — желание уничтожить. И да, плевать ей было на все: она была готова сознаться в любом грехе, кроме одного — в том, что не смогла спасти то, что принадлежало ей.

Палочка не дрогнула в руке, когда она наводила ее; она была всего лишь безжизненным куском дерева, которое смотрело прямо в спину, окутанную черным балдахином.

— Круцио, — сжав руку, крикнула она в тот момент, когда и Скорпиус направил свою палочку на человека напротив. Они сделали это вместе, одновременно, и магия, окутывая пространство, электролизовала воздух.

Балдахин взметнулся верх, словно живой, а человек, обернувшись в полуобороте, предстал пред ней безобразным, старым лицом, на котором не было живого места от следов ожога. Лицо скорчилось, словно от боли, а все его суставы странно выгнулись. Глаза лишь на секунду блеснули, а потом, ярко-синие, словно потухли. Тело падало. И Лили, зачарованная, не сразу почувствовала, как болит ее ладонь. Потому что палочка, затрещав в ее руке, стала искриться и словно бить током.

Отмахнувшись, бросив ее в сторону, Лили увидела, что от ладони ее не осталось живого места — обугленное мясо истекало кровью, которая текла, пачкая пол, рукава ее кофты.

— Лили, — еле выговорил Скорпиус, вскинув голову. В глазах его много непонятных, нечитаемых эмоций, метавшихся на дне зрачков.

Палочка взлетела ввысь, извиваясь, словно змея, и почему-то Лили казалось, что теперь она действительно умрет — умрут они оба, приваленные потолком и обоженные адским пожаром, пожиравшим здание.

Схватив ее за запястье, Малфой не отрывал своих глаз от палочки, а потом, быстро посмотрев на нее, потащил за собой к разбитом окну. Скинув оставшиеся в рамах осколки, Скорпиус перелез наружу, и, подсадив ее на свои руки, вытащил и Лили.

Внизу огонь сжирал пространство, позади вот-вот столп воздуха должен был окончательно уничтожить дом. И выбора, правда, почти не было. Поэтому он прыгнул вниз, и сильный удар о землю, заставил Лили вскрикнуть от адской боли в ноге. Возле нее, лежа и кривясь от боли, Скорпиус цеплялась пальцами за траву. И, прикусив губу, он слегка приподнялся на локоть, взглянув на нее.

В этом взгляде было много всего, но явственнее какая-то нечеловеческая звериная ярость. Интересно, когда он убивал своего вожака, был ли его взгляд такой же? Смотрел ли он на него с такой же яростью, как сейчас?

— Дура ты, Поттер, — хрипло сказал он, — и эгоистка. Лучше бы я сдох, а не эта жизнь, что ждет меня впереди…

— А мне плевать, что ты хочешь, — не узнавая свой голос, чувствуя, как сознание словно покидает ее, жестко говорила она. — Я сделал это для себя.

В голове ее все путалось, мешалось, а рука, нещадно ноя, не давала ей покоя. Было то холодно, то жарко, и она уже не понимала сама себя — Лили видела перед собой лишь Скорпиуса Малфоя, который, похоже, не мог даже встать, и в глубине души ее наступало странное умиротворение. Словно все, что было до сегодня, не имело к ней никакого отношения.

— Звезды, — вдруг сказал он, и Лили, слегка покачиваясь, все же посмотрела на него. — Какие яркие сегодня звезды. Такое ощущение, что я не видел их уже лет сто.

Он смотрел, словно мальчишка, на небо, и лицо его, расправив морщинки, было таким расслабленным, что Лили просто не могла оторвать глаз.

Звезды. Какое ей было до них дело?

Ее самая главная путеводная звезда была прямо здесь, на земле.

— И что? Что было дальше, мисс Поттер?

Поправляя толстую оправу очков, женщина, на вид которой трудно было дать даже лет тридцать, смотрела на нее испытывающе и с деланным любопытством.

Наверное, если бы Лили Поттер была на ее месте, то ей бы тоже было интересно. Но Лили была не на месте элитного колдомедика, занимающегося болезнями психики, она была той самой истерзанной душой, которой подобное академическое внимание только претило.

Но, впрочем, умевшая играть, она лишь улыбнулась, холодно блеснув глазами.

— Не знаю. Мы с ним не виделись больше.

Было ли это правдой? Почти. Потому что они действительно не виделись, но не потому, что избегали друг друга. Нет, ей просто не давали даже единственного шанса навестить его. Лили Поттер вообще, казалось, изолировали от мира и насильно отправили к специалисту, который ей и не был нужен.

В этом была вся ее мать — она думала, что материнская любовь заключается в вечной привязанности сахарной принцессы к ее юбке, словно не видя, что ее силки — это путы, которые оставляют темно-фиолетовые кровоподтеки. Они вновь удушали ее, и теперь Лили была еще меньше настроена терпеть подобное.

Что-то в ней надломилось. Что-то навсегда изменилось и в мире вокруг нее. Лили Поттер чувствовала ощущение, сродне свободы — потому что чертово безразличие к окружающим наконец дошло до апогея. Лили было насрать. Абсолютно ничто больше не имело для нее значения.

Кроме?

Кроме него. И в который раз, обвивая края домов возле тюрьмы закрытого типа, она всматривалась в запотевшие, черные от грязи окна, надеясь хотя бы на секунду увидеть его силуэт.

Потерянная, одинокая, завороженная лишь идеей об их встречи, она сбегала из дома по ночам, а потом, не находя утешения у темницы, шла дальше, сквозь снежный коридор леса и выходила напрямик к стройному Малфой-мэнору.

Мрачное здание словно еще сильнее осело и накренилось. Мертвый сад, укрытый снежным покрывалом, печально покачивался от ветра, и, поднимая голову, замечая, насколько яркая луна светила в этом забытом уголке, Лили видела, как серебрится на этом свету снег, как все вокруг превращается в сказку.

В этом месте Лили чувствовала себя лучше, и холод, проникая под кожу, словно согревал ее — хотелось дышать полной грудью, вдыхая глубоко холодный воздух и, прикрывая глаза, представлять его и помнить — помнить все, не забывая ничего.

Наверное, поэтому ее и отправили к врачу. Едва ли родители либо кто еще мог понять ее зависимость от Скорпиуса Малфоя. Даже отец смотрел на нее по-странному, вздыхая тяжело, и никогда не говорил о нем.

Никто не понимал их связи. Впрочем, а понимала ли сама Лили? Могла ли она отдать себе отчет в том, почему, почему, черт возьми, ее так тянуло в места, где все было его?

— Я не люблю его, — легко говорила Лили на бесконечных сеансах. — Он не мой типаж, знаете? Просто… у вас такое бывало? Иногда вы смотрите на человека и знаете: это он. Словно между вам глубокая, необъяснимая связь, которую невозможно прорвать. Ты просто не в силах сопротивляться этому притяжению.

Колдомедик вздыхала лишь, с каким-то прищуром поглядывая на нее. А потом, быстро оглянувшись на дверь, тихо спросила:

— Вы придете за заключительное слушанье? Или ваш отец не говорил вам о нем?

Прикусив нижнюю губу, Лили скромно улыбнулась, сверкнув карими глазами. Конечно, отец не говорил ей, но она знала. В конце концов, в этой проклятой Англии едва ли можно было что-либо скрыть, в том числе и слухи о их якобы романе. Поэтому Лили Поттер совсем не удивилась, получив короткую, полную яду весточку от Клары Вейн, которая в своей извечной манере казаться идиоткой говорила о том, что Малфоя точно казнят.

И этот день действительно настал. Вьюга дула бессмысленно жестоко, лишая ее всякой чувствительности, и Лили, пробираясь сквозь темные кварталы, не думала ни о чем: ни о матери, которая старательно стерегла ее в этот день, ни об отце, который определенно заметит ее на заседании, о Скорпиусе, которого, скорее всего, действительно убьют во благо справедливости.

Она просто шла, стирая расстояние до своей гибели, и, кутаясь в шарф, не ощущала свои конечности. Длинная крутая лестница Высшего Магического Суда ввела вверх, и Лили, стоя у его подножья, тяжело дышала.

В какой-то момент она уже подумала, что вряд ли сдвинется с места. И в ту секунду, когда она, право, хотела уже сбежать, вековая дверь громко хлопнула, и Лили увидела взметнувшиеся локоны Марлен Дитрих.

Высокая, стройная, она выглядела чертовски злой, и все ее лицо прикрывала длинная черная вуаль. Что-то говоря про себя, яростно махая головой, Марлен никого не видела и лишь спустя некоторое время ее безумные глаза вдруг заметили Лили Поттер, стоявшую у подножья.

— Ты! Пришла? — она расхохоталась и быстро преодолела расстояние между ними. Тогда-то Лили смогла заметить, что вуаль прикрывала длинные шрамы на ее лице. Они тянулись глубокими линиями через висок к щеке и выглядели так отталкивающе, что и без того какая-то демоническая красота Дитрих стала еще более дьявольской. — Шлюха дорвалась до своего конца, — заметив ее внимание, процедила она, почти выплюнув.

— Марта?.. — немного удивленно протянула Лили, приподняв бровь.

— Но в этом есть своя прелесть, — словно не слыша ее, громко сказала Дитрих. — Все они получили по заслугам. Шлюху жрут черви, а этого ублюдка вот-вот убьют.

— Приговор вынесли? — оледеневшими губами спросила Лили, резко схватив Марлен за руку, так как та уже круто развернулась и собиралась уйти восвояси.

Расхохотавшись еще сильнее, Марлен посмотрела на нее из-за плеча, и кровавые красные губы выгнулись в довольную улыбку.

— Милая-милая Лили Поттер, что ты, хорошая девочка, нашла в нем? Все мы богатые на одно лицо.

Улыбка ее стала еще шире, и, сбросив руку Поттер, Марлен поравнялась, чтобы посмотреть теперь прямо.

— Я говорила тебе: бросай ей, не будь дурой. У таких дорога одна. Судьи вышли на совещание. После перерыва приговор будет оглашен. Уж не знаю какой, но… да, все мы понимаем, что он сдохнет, как безродная собака из коррекционного класса. Они все так заканчивают, милая моя.

Воздух в легких сорвался, и, круто развернувшись, Лили побежала по ступенькам, вперед, преодолевая все расстояние, стремясь лишь к одному — хотя бы увидеть, лишь бы взглянуть в глаза, а потом жить, как он завещал, как он учил.

Лили Поттер больше не сахарная принцесса. Лили Поттер теперь другая. Она воскресла благодаря ему, человеку, который был таким сломанным, изувеченным, переломанным.

И она такая же. Душа ее, истерзанная, нашла наконец свою отдушину. Чтобы в конце концов ее опять потерять.

Она пришла в зал заседания, который был почти пуст. Наверное, ее бы точно не пустили туда, не будь она дочерью Гарри Поттера, но в конце концов — она была элитой этого мира, так что ей мешало?

В этом огромном помещении в центре стояла железная клетка, и Лили сразу заметила согнутый силуэт, который, не разгибая спины, смотрел на свои сжатые руки. В комнате было немноголюдно — лишь авроры, что стерегли своего пленника, потому тишина стояла почти идеальная. До тех пор, пока она не ворвалась сюда.

Скорпиус вздрогнул. Поднял голову. И она наконец увидела его лицо: безразличное, холодное, такое злое на весь этот блядский мир. Он смотрел, не моргая, буквально впитывая глазами в каждое ее движение, а Лили все шла, пока не уткнулась в деревянный парапет.

Их, как всегда, разделили целые метры общественного презрения и предвзятости. Но даже так Лили не думала ни о чем — лишь смотрела в эти глаза, зная, что через некоторое время сюда придут все эти пижоны в богатых мантиях. И они будут судить его, как обычного преступника, для них — он обезличенная оболочка, а для нее смысл жизни и… что? Зависимость?

Скрипнув цепями, Скорпиус откинулся на спинку стула, и, поглядев на нее, вдруг усмехнулся. Холодный оскал, искажая его лицо, придавал ему жизнь — глаза блестели, ведь ему всегда было плевать на свою участь, он всегда говорил, что рос на убой.

И от него, как всегда, пахло кровью. А руки его, грубые, сухие, были в синяках и порезах.

От того, наверное, Лили улыбнулась ему в ответ, слегка склонив голову набок, вспоминая, как еще недавно она сама говорила колдомедику:

— Жизнь — это извилистая, разрыхленная дорога. Сначала она может показаться слегка протоптанной, проселочной дорожкой, а затем ты и не замечаешь, словно вступил в ил, и тебя засасывает все глубже.

Сначала ты думаешь, что держишь все под контролем и весь твой путь известен и очевиден. А потом ты отчего-то сворачиваешь не туда, теряя глазами путеводную звезду.

Жизнь — это дорога. И черт знает, куда она, в конце концов, тебя приведет.

«Слышишь, Скорпиус?».

* * *

От автора.

«Безликие» всегда были и будут для меня синонимом слова «ярость». Может, дело во мне, как в человеке, может, в том, что происходит в жизни в частности и в целом, но когда я садилась писать это произведение, с первой до последней строчки мною двигала ярость.

Это животное, что заточено внутри Скорпиуса, мой плод, и, право, в самом-самом начале я думала, что Скорпиус умрет. Однако потом я перестала понимать, что же именно с ним произойдет. Так сложились мои обстоятельства, что я пришла к другому выводу: нет, не ярость убивает. Ярость — это топливо. И как она помогла Скорпиусу, так и я почувствовала необходимость в этой эмоции.

Поэтому? Да. Финал остался открытым. Для кого-то Скорпиус умрет. Для кого-то он останется жив. Кто-то скажет, что он в итоге соединится с Лили, а кто-то — что им лучше держаться порознь. Хотите мое мнение? Я не знаю. Жизнь изобилует столькими дорогами, что, правда, черт знает, куда они нас приведут.

Но в одном я была уверена, садясь за это произведение: что он для нее, что она для него был спасением. Кто бы что ни говорил. А любовь бывает всякая, даже такая.

В конце концов, «Безликие» — это всего лишь навороченная версия «Лживых жестов», и грустно мне вспоминать, как я садилась за первое произведение, не осознавая, во что однажды выльются мои эмоции.

Мы прошли долгий путь. Мы видели кроткую Лили Поттер из Жестов, видели лицемерку из Солнечной и увидели самую жестокую из возможных Лили из «Безликих». Будет ли еще одна Лили в моем исполнении? Не знаю. Но я благодарна всем, кто смог проникнуться каждой из ипостасей этой героини. Мне было тяжело, но интересно писать это для в-а-с.

И да: я все еще думаю, что главный герой этой истории как ни крути — Скорпиус. Именно поэтому я иногда опечатываюсь и пишу «Безликий» вместо «Безликие».

Впрочем, уже не об этом. А подведя итоги, выражаю авторскую мысль: пути Господни неисповедимы. И это единственная мысль, заложенная здесь. Ну… и еще немного о том, что мы сами выбираем, как переживать свою боль.

Спасибо. Хочется верить, вам было так же интересно, как и мне.