Безликие (гет)

История вновь повторялась. Обездвиженное тело Лили Поттер, как и в прошлом, опять было в его руках, и, спешно трансгрессировав в Малфой-мэнор, он так же положил его в бывшую свою спальню, теперь уже неживую и совершенно мрачную.

Времени было мало, поэтому, как только рыжие волосы коснулись подушки, он вновь трансгрессировал и вернулся в ее квартиру. Его план был одновременно легок и сложен, но почему-то именно сейчас откуда-то невозьмись у него появились сомнения — а получится ли? Сможет ли он хотя бы немного оттянуть время до того момента, когда Поттер поймет, кто убил его дочь?

Тяжелый вздох сорвался с уст неосознанно, когда он, выглянув в окно, убедился, что улица пуста и никого нет. Одернув штору, он резко перешел в середину комнаты, в последний раз оглядывая ее. Идеальный порядок, чистые полочки без единой пылинки, скляночки, баночки — все такое дорогое, миниатюрное и роскошное. Когда он увидел ее дом, ему казалось, что это действительно воплощение Лили Поттер. А теперь Малфой думал, что это ее тюрьма, что ничто из этого не подходит ей так же, как и ему его фамильное поместье и светский лоск, который не стерли даже трущобы Берлина.

Холодной оскал озарил его лицо, когда он резко вскинул руку с палочкой, целясь прямиком в потолок. Секунду — и прогремел страшный взрыв, потолок обрушился, и весь дом, задрожав, с хлопком обвалился вниз, минуя его. Лили Поттер жила в одноэтажном элитном коттедже с чердаком на крыше, и прямо сейчас вся эта элитарность, роскошь обвалилась вниз, прижимая все к земле.

Он уже все подготовил. В ее спальне лежало чужое женское тело, напоенное оборотным зельем и так надеждно припечатанное черной магией, что навряд ли кто-то бы смог сразу не опознать в нем Лили Поттер.

Прошли бы недели, прежде чем чары спали. А к тому времени от трупа не осталось бы ничего.

Все было продумано, и, целясь себе в грудь, Малфой чувствовал лишь странную нервозность. Потому что все могло пойти совершенно не так, как ему хотелось.

Он проснулся от громкого крика. Было трудно понять, кто именно кричал, но отчего-то он был уверен точно — крик был не его, потому что, право, даже в минуты самого тяжелого душевного отчаянья он не кричал, а заставлял этот делать всех находящихся рядом с ним людей.

Скорпиус резко подскочил, выпрямился, тут же понимая, что лежит он в больнице, и в ноги его больно упираются железные пружины. В первое мгновение он почти перевел дыхание, а потом до ушей его вновь донесся крик, и Малфой наконец поднял глаза, замечая сквозь белую ширму женский силуэт. Сгорбленный, словно сломанный, он стоял неподвижно, а потом начинал дрожать, заливаясь слезами.

Женщина рыдала. С таким отчаяньем и болью, что он упрямо вперся в нее взглядом, пока ширма резко не съехала в сторону и он не увидел почти удивительное — Джинни Уизли.

— Вы проснулись, мистер Малфой? — сухо поинтересовался доктор, тем самым привлекая к нему внимание миссис Поттер.

Смотря на него безумными, красными от слез глазами, Джинни не двигалась, а потом, круто развернувшись, из-за чего каблук неприятно скрипнул о кафель, и, подойдя к нему, она набросилась на Малфоя, схватив его за отвороты больничной рубашки.

— Почему?! — закричала она, плача с диким ревом. — Почему выжил ты, а не моя дочь?! Зачем ты с ней связался, мерзавец, почему ты вообще пришел в мою жизнь!

Она трясла его, словно безвольную игрушку, и чем дольше он всматривался в это горестное лицо, тем большее отвращение испытывал. Как смела эта женщина трогать его, какое право она имела предъявлять ему угрозы? Ведь это не Малфой убил Лили Поттер. Это ее семья уничтожила ее намного раньше, чем ему даже в голову пришла мысль о ее физическом устранении.

Не он, а они были причиной, отчего Поттер, словно сумасшедшая, тянулась к нему.

Не он, а они привили ей эту тягу к таким уродам, как он.

А Малфой… он джентельмен. А разве может такой человек пройти мимо и не оказать помощь?

— За что?! — голос ее сорвался на октаву, и двое докторов, схватив ее, оттащили назад, но она выбивалась из их рук, рыдая навзрыд, а потом, не выдержав, задохнулась от своего дикого плача и упала на кафель, словно груда ненужный, старых костей.

Она смотрела на него снизу-вверх с таким отчаяньем, что стоило ее пожалеть. А ему почему-то все равно не было жалко. Потому что там и было ее место, да и не только ее — всех тех, кто еще недавно смотрели на него с презрением, с насмешкой, словно Скорпиус — это падаль под их ногами. Какая глупость — вся эта нарочитая светскость и манерность. Потому что в тот момент, когда он ломал их судьбы, все эти маски слетали наземь, обличая настоящее, человеческое лицо, полное ненависти, боли и унижения. Именно в этом и состояла человеческая натура, а добродетель… стоило оставить ее тем фанатикам, что так любят выбелить этот ограниченный мир.

Вдруг резко хлопнула дверь, и все разом вздрогнули, обернувшись. Даже миссис Поттер перевела свои заплаканные глаза, и, опустив голову, резко сжала пальцами веки.

— Выйдете все, — глухо сказал такой знакомый баритон, и вправду, через секунду в поле его обозрения появилась статная фигура аврора. Он согнулся, подхватив свою жену за талию, так, словно она и не весила ничего, и, поставив ее на ноги, слегка похлопал по плечам. — Пожалуйста, оставьте нас.

Всплакнув, она с каким-то отчаяньем замотав головой, а потом, вздрогнув всем телом, резко вырвался из его рук и, тяжело вздохнув, почти драматично, спешно постукивая каблучками, бросилась прочь.

Повисла тяжелая, гнетущая тишина, одна из тех, во время которой хочется то ли вздернуться, то ли неприятно засмеяться. Но только Малфой не мог позволить себе ни того, ни другого, а оттого, отведя взгляд в сторону, он с некоторым удивлением вдруг обнаружил, что лежит не в обычной палате общего пользования, а в отдельной, в палате для вип-персон.

Это почти его развеселило настолько, что пришлось вонзить свои пальцы в матрас, напрягая их чрезмерно. А ведь когда-то лежа в этой больнице он слушал хвастливую речь Гарри Поттер о том, что зло не живуче, что оно так, не в счет. Знал ли он тогда, кого провоцирует? Думал о том, во что выльется эта его борьба?

Не выдержав, Скорпиус наконец посмотрел прямо на Гарри Поттер, видя, что тот все это время внимательно наблюдал за ним. Отчего-то Малфою показалось, что лицо аврора словно побледнело, а глаза утратили те искорки легкой иронии, что всегда сверкали в них. На него смотрел погасший человек, и почему-то ему показалось, что Гарри Поттер не верит в произошедшее, не потому что ли при взгляде на Малфоя у него не было ненависти, а лишь сплошная дымка в глазах.

— Есть ли у вас предположения, кто так отчаянно, ревностно, пытается вас убить? — сказал он таким стальным голосом, что Малфой видел — еще немного, и его прорвет.

Так вот, что нужно было сделать с самого начала. Зачем Скорпиус думал, что необходимо убить Поттера? Нет! Нужно было забрать у него самое дорогое — его дочурку, которую, видимо, тот обожал до безумия. Потому что впервые в этом сухом, беспристрастном лице было столько отчаянья.

— Вы убийца, мистер Малфой, — вдруг отчего-то просто сказал Поттер, и взгляд его стал стальным.

— Не впервой мне слышать это, — как-то лениво отозвался Малфой, словно ему уже порядком надоела их игра.

И ведь это была почти правда. Ему надоело. Хотелось лишь одного: найти тех, кто покушался на его жизнь, а потом совершить свой план и покончить со своей жизнью, сложив с плеч бремя. Ведь смерть — это облегчение, смерть — это действительно дар, и Скорпиус пытался заслужить его долгие шестнадцать лет.

А еще ему совсем немного хотелось расспросить у Поттера о том дне; дне, который сломал его жизнь, уничтожил его семью, разорил поместье и убил отца. День, с которого началась его жалкое волочение, а не жизнь.

— Я теперь почти все знаю о вас, — вдруг с какой-то меланхоличной усмешкой сказал Поттер, и в его глазах всего на секунду просверкнула настоящая ярость. Он сдерживался из последних сил. Он пытался не наброситься на него, потому что явно причислял себя к цивилизованным людям. Какая жалость, что Скорпиус был не такой и срать ему было на все эти моральные догмы — он растопчет умирающего, а не спасет его; он толкнет утопающего вглубь, а не протянет ему руку. — Знаю, чем именно вы занимались до Дурмстранга.

— А, жалкая газетенка? — опять безразлично молвил Малфой, презрительно поглядывая на Поттера, отчаянно думая, где же его палочка в случае, если аврор нападет на него прямо сейчас.

— Нет, не газетенка, — вдруг дернувшись, холодно сказал Поттер. Он приблизился к его кровати, из-за чего Малфой едва напрягся, следя пристально за каждым его действием. Палочки рядом не было, зато были его кулаки и звериная мощь, которая однажды привела его на вершину коррекционного класса.

— По приезде в Берлин вы с вашей матерью обнаружили, что запасы Малфоев были опечатаны. Дальние родственники матери лишь отвернулись от вас, а сестра вашей матери, ваш опекун, выслала жалкие гроши, хотя занимала комфортабельную квартиру в центре Белина. Вы скитались, — сказав это, Гарри кивнул головой, словно думая о чем-то своем, а у Малфоя дернулся кадык, и злоба прорвалась в сознание от того, что он смел говорить о его матери. — У вашей матери было слабое здоровье, в купе с расстроившимися нервами, все это привело к тому, что она слегла. Ваше жилище, подсобка для прислуги в старом, разваленном здании, лишь добило ее. И она умерла на ваших руках, когда вам вот-вот исполнилось восемь лет. Никто не помог вам, и вы остались один на один с трупом матери в старом доме, пока на трупный запах не начали жаловаться соседи, и вас не вывели оттуда насилу.

Он сделал паузу, словно ожидая реакции со стороны, но Малфой молчал, по мере его слов словно чернея в лице, теряя остатки человечности. Прошлое — это табу, это боль, смерть, трупный запах и потные тела жалких алкашей, развалившихся в притонах, в объятьях разнеженных, заплывших телах грязных проституток.

Его детство — это смрад. И этот запах грязи он чувствует всегда, Скорпиус полностью им пропах.

— А потом, сбежав от тех людей, кто решил вас по доброй воле приютить у себя, вы стали слоняться по кварталам. И, к своей неудаче, однажды вы забрели в опасный район, в котором уже была сколочена банда таких же, как вы, беспризорников, которые избили вас до того, что вы бы умерли, если бы опять же на вашем пути не встретились сердечные люди, что направили вас в больницу.

Стук, раздавшийся в комнате, заставил Поттера оборвать речь, и Малфой, переведя взгляд на свои руки, заметил, что он сломал ручку тумбочки, за которую схватился в порыве ярости, чтобы не избить прямо сейчас того, кто стоял напротив.

— Я все теперь узнал о вашем прошлом, — продолжал Гарри, наступая, атакуя, желая, видно, растерзать его до такого же состояния, в котором он и сам находился.

— Знаете, вас еще помнят те врачи. Они говорят, что никогда еще не видели ребенка, что так желал жить; который так отчаянно хватался за остатки своей судьбы, не имея почти шансов не познакомиться со смертью. Вы были изможденным, голодным, больным и жалким, но вы смогли не попасть на тот свет. И что же вы сделали тогда, мистер Малфой? Как вы решили прожить ту жизнь, что зубами выгрызли? Вы опять сбежали, сбежали к тем, кто избил вас, и примкнули к ним. К той самой банде, которую боялась вся улица из-за их жесткости и сумасбродства. Дайте угадаю, вы вылизывали ботинки своим главарям, те самые ботинки, что избили вас, и выполняли любые их требования: грабили, нападали на беззащитных людей в темных кварталах, шлялись по притонам, словно самый жалкий маггл, которых так презирало ваше семейство. А потом в пятнадцать лет ваша беззаботная воровская жизнь к ужасу была закончена, и ювенальная служба наконец выловила вас. И, ведь право, вы опять выкрутились: ведь по какому-то странному стечению обстоятельств вашу банду вдруг накрыли, и спаслись один лишь вы. Совпадение?

Скорпиус не выдержал, яростно взглянув на Поттера, он откинул в сторону одеяло, и, почувствовав легкое головокружение, вцепился пальцами в прутья железной кровати.

Что он знал? Да что он мог знать?!

— Да, — вдруг с незыблемой яростью сказал Малфой. — Это был я. Я уничтожил их: глупый пятнадцатилетний подросток подставил их всех. Почему? Потому что я действительно вылизывал эти ботинки, что избивали меня. Но не потому, что мне этого хотелось, не потому, что у меня не было гордости. О, нет! У меня была гордость, черт бы ее побрал! Я так ненавидел их — но более всего себя за свою жизнь. Но разве могло быть по-другому, мистер Поттер? Разве могло быть иначе?

Дернувшись, он подошел к Поттеру, заглядывая в его глаза, видя теперь там такую же ярость и боль. Правильно! Да! Подавитесь ею, мистер Поттер, захлебнитесь. Почувствуйте, какого это терять вместе с семьей частичку себя.

— Вы больной человек, Скоропиус. Ваша психика — изломанный механизм, ваше представление реальности — это…

— А вы? Вы здоровый? — не выдержал Малфой, ощущая знакомое чувство — его всегда пытались унизить тем, что он был убийцей, отбросом, падшим. — А этот мир, что вы так защищаете, он здоровый? Да? — Скорпиус расхохотался. — А кто судьи? Кто вдруг решает, что хорошо, а что плохо? И если это так, и вы, Общество, вершитель и добродетель, тогда почему среди вас так много таких, как я? Кто сотворяет таких, как я? Не ваше ли желание сделать мир лучше порождает нас?

Сглотнув, Скорпиус мотнул головой, словно призывая себя успокоиться. Ему нужно было молчать, потому что этот ублюдок… он же специально пытается вывести его из себя. Ему это нужно.

— Вы никогда не ценили ту помощь, что вам оказывали, и вы никогда не замечали, сколь удачливы были. Но в тот день, когда вы решили уничтожить мою семью, ваша удача вам изменила, — сделав паузу, Поттер вскинул голову и холодно сказал: — В тот день вы стали обречены.

Он бросил на него последний, полный презрения взгляд, и вышел, оставляя Скорпиуса одного, разозленного и взвинченного донельзя. Воспоминания, пробудившиеся, носились перед глазами, и ему хотелось избавиться от них всех, раскрошить свой череп на мелкие кусочки, лишь не видеть, лишь не чувствовать, не ощущать.

Голова кружилась, и тело его тяжелело. Но Малфою было все равно. Скинув больничные одежды, он резво переоделся в свою, а потом, отмахнувшись от бесконечной череды врачей, почти бегом вышел из больницы, игнорируя окрик авроров, что сторожили его палату.

Какая ему была разница? Поттер рано или поздно накроет его, подберется еще ближе к прошлому Малфоя и посадит его. Нельзя было терять ни времени, нельзя было больше робеть или отвлекаться. Скорпиус — глыба. Сильная, хладнокровная и стойкая. Никому не удавалось его сломить. Никто не смог его сдвинуть с намеченного пути.

Он был у притона, в котором остановился Балдер, спустя десять минут. Постояв у порога, обернувшись нервно, пытаясь понять, стоит ли за ним слежка, Малфой спокойно зашел вовнутрь. Если за ним и следили, то так даже лучше. Пускай следят, пускай ищут. А Скорпиус всегда найдет путь вывернуться.

— Вам помочь? — спросил мужчина у барной стойки, и Скорпиус, улыбнувшись, сказал номер той комнаты, в которой остановился Балдер. — Боюсь, я не могу дать вам ключ от этой комнаты. Она, как бы это сказать… занята.

— Да? — улыбаясь, слегка прищурившись, переспросил Скорпиус. А потом, незаметно нацелив на него палочку, он применил «Империо», и уже через минуту в руках его болтался нужный ключ.

Он стоял в грязной, непроветренной комнате, почти задыхаясь от запаха пыли и крови, которой все еще разил тот самый ковер, об который он ударил голову проститутки. Словно бешеная собака, Малфой набросился на комнату, вываливая ящики, перебирая старые, потрепанные журналы, заглядывая под подушки. Его чутье подсказывало ему, что в этой комнате определенно было что-то важное, и, когда он стал прощупывать стены в поисках потайных ходов, Малфой едва выглянул на улицу, замечая в тени дерева аврора.

За ним все-таки следили. Интересно, а его вообще будут опрашивать?

Оскалившись, Малфой принялся еще резче осматривать стены, и в какой-то момент обнаружил странную выемку. В ней лежал черный, чугунный кружок, и, всматриваясь в него, повертев в руках, Скорпиус от балды стукнул им по выемке. Ничего не произошло. Достав палочку, стукнув еще один раз, он произнес едва слышно кодовое заклинание, благодаря которым на зеркале его обнаруживали указания.

Заклинание не подвело. В выемке медленно проступили надписи, а потом, дернув за выступавшую нишу, перед Скорпиусом открылся потайной вход.

Спустившись по ступенькам, Малфой увидел длинный круглый стол, тот самый, который он иногда видел, связываясь по связи с Рабастаном. Он был длинный, овальный и занимал все пространство, и чем дольше всматривался в него Скорпиус, тем явственнее понимал: Лестрейндж не во Франции. Он здесь.

И вдруг все встало на свои места: и не тронутая ячейка в банке Гринготтс Лестрейндж, и адское пламя, которое было таким знакомым, таким даже родным. Так неужели тот пьяный, шатающийся человек и был его учитель? Неужели с самого начала, еще с убийства Балдера, на него вел охоту Хаос?

И может ли быть так, что все это время это не он не искал с ним встреч; это они не хотели видеться с ним.

— Это не я не хотел их видеть, — едва слышно пошевелил губами Скорпиус. — Это они избегали меня.

Он не помнил, как вернул комнату в ее первичное состояние; не помнил, как подошел к стойке. И лишь тогда, подняв глаза на бармена, он миролюбиво попросил его налить себе виски, и в тот момент, когда он вышел в подсобку, то неслышно проследовал за ним, и, оглушив, положил на земь, тотчас вскрыв его сознание, ворвавшись в его воспоминания.

Сквозь череду бессмысленных встреч и разговоров, обслуживаний и лобызаний, он вдруг увидел то, что должен был — пьяного человека, пошатывающегося, наваливающегося на правую ногу. Лицо его, искаженное алкогольной негой, было неживой, застывшей маской, сквозь которую слишком очевидно прочерчивалась то ли злоба, то ли ярость.

Это человечек приходил в бар, а следом за ним на второй этаж проскальзывала услужливая фигура Михеля.

Он просматривал воспоминания все дальше, думая, увидит ли он здесь Нотта или нет. Но, право, ничего даже близко, похожего на Андраса, не было.

«Если только он не приходил сюда под оборотным», — мрачно подсказал рассудок, и Скорпиус, резко выпрямившись, слегка попинал носком сапога плечо лежачего, который тут же заерзал и подал первые признаки жизни.

Странное настроение охватило его, когда он возвращался к себе на квартирку, буквально спиной чувствуя слежку. Чего ждали авроры, догадаться было несложно — им нужна была отмашка, чтобы схватить его. А так как Поттер явно дал ему понять, что пока у него решающих доказательств нет, можно было смело гулять на свободе и пользоваться ее благами.

Подойдя к двери, он увидел валявшийся на коврике конверт, и, повертев его в руках, узнал в нем повестку на допрос. Эти идиоты наверняка хотели напоить его сывороткой правды или пролезть в голову — и если от первого еще можно было защититься, выпив черномагический, чрезмерно вредный для здоровья антидот, то со вторым справиться явно было сложнее. Только… только если не затерять свои воспоминания, поставив столь мощный блок, что они не увидят ничего значительного.

Распахнув резко дверь, он увидел лишь Марту, сидевшую в кресле. К великому его везению Нотта здесь не было, что давало бледную надежду на то, что Малфой еще успеет подготовиться к встречи и с ним, и… со своим учителем, которому уверенно посмотрит в глаза, спряча всю свою ненависть и боль. В голове его еще были слишком ясны призраки его унижения, и Малфой, со злобой откинув куртку в сторону, вальяжно сел напротив Марты, всматриваясь в ее лицо.

Что было в этой голове? И осталось ли еще что-то? Можно ли было надеяться хотя бы на мгновение починить это искаженное сознание и вытащить воспоминания о том дне?

Всматриваясь в ее лицо, он не мог избавиться от воспоминаний, дувших его. И зачем, зачем только Скорпиус вдруг предался этой меланхолии, почему именно сегодня его стена словно была пробита, выуживая со дна все скелеты, которые еще не разложились окончательно в прах, смрадно попахивая.

И словно в назидание ему вдруг раздался громкий стук в дверь, и даже Марта, что почти безмятежно восседала на своем месте, вдруг явственно вздрогнула, так и подпрыгнув на месте. Недоброе предчувствие одолело его, когда он медленно шел к прихожей и, отодвинув засов, слегка приоткрыл дверь.

— О, так ты тоже здесь? Я-то думала, что ты на коленках ползаешь перед аврорами, — холодно произнесла Марлен, завидев Скорпиуса. А потом, приподняв высокомерно брови, она схватилась рукой за ручку и дернула дверь на себя сильнее. — Открой, дай мне войти, — повелительно заметила она, яростно сверкнув глазами. Ее четкая немецкая речь резанула по сознанию, вынуждая Малфоя, словно на зло, сдерживать ее попытки.

Впрочем, заслышав шум внизу, он тут же вспомнил о постоянной слежке, а оттого почти спокойно прошел внутрь, слыша громкий стук двери.

Марлен опередила его и влетела прямо в комнату, осматриваясь по сторонам, и, заприметив Марту, круто развернулась к ней всем своим телом, скрестив руки на поясе.

— Ты, тупая сука, мало было в Дурмстранге, хочешь повторить? — тут же накинулась на нее Марлен, и говорила она до того быстро, что ошарашенная Марта, кажется, даже не совсем понимала, что именно от нее хотят.

И лишь потом потаенная злоба накатила на нее, и Новак, скочив с дивана, с безграничной яростью поглядела на Марлен, словно вспомнив все. А вспомнить было действительно что — Скорпиус помнил, еще никого ненавидела так сильно Марлен, и это чувство было обоюдным.

— Скорпи, ты понимаешь, что говорит эта сумасшедшая? — деланно по-французски сказала она, демонстративно обернувшись к Малфою.

На что Скорпиус лишь хмыкнул, чувствуя раздражение. Не было у него времени на бабьи разборки, ему нужно было срочно что-то предпринять, а не стоять здесь и сейчас, выслушивая обиды прошлого.

— Марлен, если это все, свали-ка, пожалуйста, — холодно сказал Скорпиус, вернувшись к своему месту, спокойно присев, тут же получая полный ярости взгляд Дитрих.

— И ты ей простил это?! Помнится, ко мне ты приходил и угрожал, чтобы я молчала в тряпочку, а с ней… к ней…

— Видишь ведь, какая ирония, — безразлично откликнулся Скорпиус, чувствуя странное удовлетворение. — В моих глазах ты стоишь ниже шлюхи. И так было всегда. Мне ли об этом тебе напоминать?

Тяжело вздохнув, Марлен пуще прежнего сверкнула глазами, двинувшись в его сторону. Скорпиус смотрел на нее лениво, подперев рукой подбородок, слегка сощурившись. Казалось, впервые он испытывал такое странное спокойствие в присутствии этой избалованной идиотки — ничто не трогало его, ни презрительный взгляд, ни то высокомерие, с которым она стояла перед ним. А ведь Скорпиус мог запросто ее сломать прямо здесь, только вот… что тогда будет с тем ребенком? Жить хоть с такой матерью, в глазах Скорпиуса, было все же лучше, чем вообще остаться без нее.

— Посмотрите на него. Да ты жалок, Скорпиус. У тебя вот-вот умерла твоя новая подстилка, так ты вернулся к старой, — бровь Малфоя невольно дернулась, а взгляд отяжелел. — А я ведь предупреждала эту дуру Поттер, чтобы держалась от тебя подальше, рассказала ей все…

— Что ты рассказала? — холодно спросил наконец он, перебив резко. И, поднявшись с места, он посмотрел на нее стальным взглядом. — Какого же черта ты опять вмешалась в мою жизнь, дура? Я неясно выразился в прошлый раз?

— Не посмеешь, — зашипела Марлен, слегка отшатнувшись. — Не посмеешь! Не тронешь меня! Ведь я — Марлен Дитрих, слышишь?..

— Ты меня утомляешь, — опять перебил он, закатив глаза, надвигаясь на нее, словно неизбежный рок. — Уходи по-хорошему. Я не в настроении с тобой играть. И знаешь, что? Ты жива не потому, что ты Марлен Дитрих. А потому, что у тебя есть кое-что мое. И мне бы не хотелось, чтобы оно тоже пострадало. Дошло до твоей глупой головы, наконец, почему я не убил тебя сразу после выпуска, почему оставил, не отомстив? Дошло?

Он двигался медленно, но неизбежно, и по мере его слов лицо Марлен то бледнело, то невольно искажалось от явного желания что-нибудь сказать в ответ. Но безвольно хватая ртом воздух, она не проронила ни слова, лишь пятившись назад, пока вдруг не наткнулась прямо на Марту, которая смотрела на эту сцену с непередаваемым весельем.

Дитрих цыкнула, с отвращением отпрянув в сторону, одергивая руку, которой случайно дотронулась до тела Марты, и, бросив твердый, решительный взгляд, она невольно бросила:

— Ты у меня еще поплатишься, слышишь? Я тебя в порошок сотру.

— Встань в очередь желающих, — лишь мрачно ответил Малфой, с холодным вниманием наблюдая за тем, как поспешно она покидает его невзрачную квартирку.

Его внутренности разрывало на куски странное веселье — Скорпиусу хотелось смеяться, так, чтобы стирались изношенные легкие, чтобы это странное чувство провала исчезло, оставило его.

Он падал. Но до этого не понимал, сколь стремителен его полет. Неужели все закончится именно так, и Малфой так и останется не отомщенным. Неужели в его жизни не произойдет то, к чему он столько лет готовился?

Отчаянный, он стоял, взирая в окно, забывая обо всем, а потом, круто обернувшись, Малфой поглядел пристально на Марту, которая, мелко посмеиваясь про себя, опять словно стала витать где-то в облаках. Сжав в пальцах палочку, Скорпиус слишком явственно ощущал желание во что бы то ни стало докопаться до истины, а потом, он шел по направлению к болезненной фигурке. Сколько еще осталось дней Марте? Когда болезнь сожрет ее окончательно? Сначала она забрала у Новак ее красоту, потом женскую привлекательность… что же осталось еще? Рассудок. У Марты его не было. Она была совершенно помешанной.

— Скорпи? — улыбаясь, спросила она, видя, как он странно глядел на нее.

Но Малфой молчал. И лишь поравнявшись, склонив голову набок, мрачно наблюдал за ней. Если он прорвется в ее сознание и попытается восстановить его, не сойдет ли Марта окончательно с ума? Не будет ли это последним днем ее жизни?

Рука его отчего-то подрагивала, когда он наконец поднял ее и нацелился прямо в лоб, касаясь древком мягкой, податливой кожи.

— Pardon, — лишь сказал Скорпиус, тотчас проникая в ее голову.

Работа была долгая и кропотливая. Легилименция была той областью, которая требовала того, чего у него попросту не было — выдержки и терпения, но, стиснув зубы, он проникал в ее голову все дальше, перебирая бессвязные воспоминания, видя стертые дыры.

Он не знал, сколько пробыл в ее сознание, не видел и не чувствовал времени, окутываясь в поток странных, противоречивых мыслей. И когда ему уже морально сложно стало сопоставлять стертые нити воспоминаний, он вынырнул наружу, слегка пошатнувшись.

Оперевшись о спинку стула, он слегка согнулся, мрачно усмехнувшись про себя. Ничего. Совершенно ничего — даже если попытаться восстановить ее сознание, уйдут месяца, прежде он дойдет до нужного момента. А есть ли у него эти месяца? Есть ли у него хотя бы одна неделя?

Скорпиус знал — завтра допрос. Его будут прощупывать лучшие легилименты и даже если он сможет защититься от сыворотки правды или легилименции, никто не гарантировал, что его не подвергнут пыткам, спрятав в подвалах министерства. И что ему до боли — это ничто, но время, да и… что тогда станет с той же Поттер, которую он поместил в мэноре?

Согнувшись, Малфой испытывал всеобъемлющее отчаянье. Со всех сторон его окружили враги, они надвигались, пытаясь загнать в угол, и одно дело защищать лишь с одной флангам, но чувствовать удары со всех сторон — в разы сложнее. Нужно было что-то сделать. Но что?

Очевидно, Хаос не просто действовал по всей Англии, он был заодно с кем-то, кто стоял у руководство этой треклятой страны. Потому даже имея документы о готовящемся теракте, они ничего не делали; потому сейф Лестрейнджей был не тронут и сам он… ведь Рабастан точно был в Англии. И он пытался его убить.

И что, если Малфой отыщет его первым? Что, если он сам уничтожит его?

Когда эта мысль, пролетев стрелой, заставила его разогнуть спину и мрачно усмехнуться, он услышал скрип двери, и, обернувшись, увидел перед собой Нотт, аккуратно ступавшего, так, словно пытался прикинуть, в каком расположении духа пребывал сейчас Малфой.

Скорпиус усмехнулся. Кривая, дьявольская улыбка исказила его лицо, стирая остатки отчаянья — он их всех изведет, доведет до состояния, когда они будут ползать и просить о пощаде. Он отомстит всем, сполна, равноценно, так, что все его страдания потеряются под торжеством триумфа и чувства удовлетворения.

Потому что он — это хаос. Не эта кучка жалких волшебников, несущих террор, а Скорпиус Малфой, вычеркнувший из своего понятия слова «невозможно».

— Сегодня у нас встреча с Рабастаном, — как-то вяло вдруг сказал Андрас, замечая, как внимательно наблюдает за ним Скорпиус, на что он лишь еще сильнее улыбнулся, присев на диван. — Слышал про взрыв. Ты хорошо постарался… а я уж думал, что мне лично придется заняться дочкой Поттеров, из-за того, что ее не было тогда на балу.

Малфой лишь положительно кивнул головой, словно заранее соглашаясь с любым его словом.

— А впрочем, что с Мартой? — заметив ее бездыханное тело, спросил Нотт, нахмурившись. Право, Новак спала так неподвижно, что можно было подумать, что она мертвец.

— Накурилась опять. Наверное, передозировка, — спокойно бросил Скорпиус.

Улыбка не хотела сходить с его уст, когда он внимательно-превнимательно поглядывал на Нотта, словно сканируя его. А тому слишком очевидно было не по себе, из-за чего он словно как-то дергался, вздрагивал, бросая на него косые взгляды.

Знал ли Нотт, что Рабастан был в Англии? Если вздуматься, он всегда был его любимчиком, это Малфой получал львиные дозы Круциатуса, а Нотт… ему просто повезло, что его мамочка была чертовой шлюхой, которая умело пускала нужные мысли в мозг Лестрейнджа.

Не мерзко ли?

— Кажется, начинается.

Нотт подошел ближе к зеркалу, вглядываясь внутрь, но Малфой не спешил вставать следом. Он лишь внимательно наблюдал за Андрасом, задумчиво щурясь. Что, если припереть его к стенке? Но чем? И как? Он должен был вывести Нотта, но не представлялось ни возможности, ни даже понимания, как именно это можно было сделать.

Слишком мало времени. И слишком много надо успеть.

— Приветствую, господа, — чуть хрипло проговорил Рабастан, едва проявившийся в зеркале. Его лицо, как всегда, скрывал капюшон, и в темноте, что была позади него, не видны были даже привычные очертания того самого стола, который всегда бросался в глаза.

Где же теперь сидел он?

— Все идет по нашему плану, я доволен тем, что Малфой лично занялся Поттером и его семейкой. Это был хороший маневр.

— Но я на крючке, — медленно откликнулся Скорпиус, наконец встав со своего места и подойдя ближе. — Они следят за мной, а завтра ведут на допрос…

— И ты мне хочешь сказать, что не выдержишь этих шавок? Не смеши меня, Скорпиус. Ты терпел меня все эти годы, а они… кто они такие? Жалкие, наделенные властью ничтожества. У них нет ни элегантности в использовании магии, ни природной тяги к черной магии. Это мы с тобой настоящие наследники Магического мира. А они — никто.

— И все же, это принесло мне больше проблем, чем наш изначальный план.

Усмехнувшись, Скорпиус все же покорно склонил голову, словно его слава — минутная шалость. Едва ли бы ему хотелось прямо сейчас идти против своего учителя; нет, нужно было непременно уверить того, что он все еще всецело на их стороне. И хоть даже если он никогда не был полноценным членом Хаоса — Скорпиус обязан был уверить остальных в своей неподдельной верности. Именно поэтому он был так жесток в выполнении своих заданий, ведь всем всегда кажется, что рвение — первый признак верности и расположения, никто не думает, что это лишь пыль в глаза.

— Не понимаю, зачем же так очевидно идти против Поттера? — задумчиво протянул Нотт, понимая, что ему-то как раз спустят любую шалость.

Скорпиус сморщился. Слишком очевидное превосходство.

— Трудно сказать, чего здесь больше: старая вражда или его… как бы это сказать, неповиновение. Ведь он, похоже, решил начать копать дальше, чем мы планировали в первый раз. То ограбление… ведь ограбили не только Малфоя. Проникли и в мой сейф.

— Вы уверены? — встрепенулся Нотт, видно, ни на шутку испугавшись. Этот мальчишка всегда с почтением относился к тому, кто измывался над всеми, кроме него. Он слишком хорошо понимал, что значит расположение такого человека. Ему было все равно и на унижение своей матери, и на унижение своей семьи — своя ведь шкура всегда ближе.

Бросив на него взгляд исподлобья, Малфой едва поморщился. Неужели его план действительно сработал? Как забавно, что по итогу он лишь сильнее навредил ему.

— Да. Он не просто проник в мое хранилище, а оставил там свою вещь. Это означает, что он хотел попасть в него вновь, ведь наличие его вещи помогает обойти систему безопасности, сделав, тем самым, его нахождение там незамеченным.

— Но тогда зачем же им был сейф Малфоя? — все еще не унимался Нотт, посмотрев в этот раз на Скорпиуса.

Лениво поведя бровью, он лишь спокойно бросил:

— Медальон. Из моего сейфа похитили медальон. С помощью него можно было пробраться в Малфой-мэнор, это порт-ключ. Поттер как раз в последнюю нашу встречу расспрашивал меня о нем.

— А Малфой-мэнор ему нужен, чтобы ближе подобраться к Скорпиусу, а через него уже ко мне. Поттер умен, как и раньше. Но и также глуп. Мы его обнаружили раньше, чем ему, вероятно хотелось, — растягивая гласные, словно смакуя каждое слово, говорил медленно Рабастан, и даже сквозь темноту и черный, непроглядный капюшон можно было буквально почувствовать, что он улыбается.

Ему было весело? О, едва это можно было сравнить с тем, как сильно Скорпиусу хотелось рассмеяться в этот момент.

— Он следующий — мы убьем его следом за его дочкой.

Можно ли было сказать, что судьба смеялась ему прямо в лицо, тыкая носом в его же поступки? Скорпиус не знал. Он не понимал даже, что испытывал. Ведь, право, то, к чему он вел, произошло — Хаос, не желавший изначально убивать Поттера, теперь обратил свой взор на него. Проблема была лишь в одном: теперь они вспомнили о самом Скорпиусе.

Что думали они о нем? Что видели в нем? Неужели, как и все, принимали его лишь за зверя, что безжалостно мог уничтожить любого. Или, быть может, они как раз не недооценивали его, правильно рассчитав, что такой, как Малфой, никогда не бывает командным игроком.

Блядская, глупая, бессмысленная его жизнь. Он всегда защищался, не привязываясь ни к кому, ни обращая внимания ни на боль, ни на горечь, зная, что непременно отомстит. Так было всегда: с той шайкой беспризорников, унижавших его; с одноклассниками из коррекционного класса — всегда. Малфой запоминал каждого и приходил за ним.

А что теперь?

Вот он идет покорно к себе в мэнор, трансгрессируя, незаметно для авроров, крадется вдоль решетчатой разваленной ограды. Он идет прямиком к ней, человеку, которого должен убить, а не прятать от всего мира.

И зачем только Скорпиус позволил ей жить? Что сподвигло его на несвойственное милосердие?

Он пробился сквозь колючий можжевельник, замечая, как под серостью ноября его фамильное гнездо становилось словно еще более разрушенным и убитым — оно полностью олицетворяло и его жизнь, и его самого, не потому ли он так ревностно охранял это место?

А теперь Скорпиус Малфой самолично привел сюда ее, да и еще наложил с дюжину заклятий, чтобы у нее ни за что не получилось покинуть территорию особняка.

Он спрятал Лили Поттер не просто в развалинах прошлого. Он спрятал ее в самой сердцевине его страданий.

Почему?

Поднимаясь по ступенькам, у него все еще не было ответа на этот вопрос. Не появилось его и тогда, когда он распахнул дверь своей спальни и увидел ее, сидевшую на корточках возле камина, словно пытаясь согреться с помощью несуществующего тепла.

Комната была холодной, сырой и невзрачной. И в этом беспорядке грязи и серости ее рыжие волосы были ярким пятном.

— Что же ты все еще не режешь себе вены, Поттер? — медленно спросил он, поймав ее взгляд.

В карих глазах было много всего: и удивление, и непонимание, и даже искорка гнева. Она поежилась, плотнее запахнув на груди рваную шаль, которую, видимо, нашла где-то среди в закоулках дома.

— Думаешь, я убью себя? — ответила она, и голос ее задрожал. Но едва ли это было из-за страха, скорее из-за эмоций, что переполняли ее в этот момент. — Нет, Малфой. Я хочу, чтобы ты меня убил.

Лили резко поднялась на ноги, сверкнув глазами, посмотрев на него прямо, словно умоляя: «Ну, давай же, нацель эту чертову палочку, а?!».

Вздохнув, Скорпиус лишь усмехнулся, склонив слегка голову. А потом, подойдя к камину, он одним шепотом губ зажег в нем огонь, и светлые языки пламени, отбрасываемые на стены, с которых уже слезал старинный гобелен, искажали комнату, придавая развалинам мебели диковинные тени.

И, наконец обернувшись, он поймал ее полный вопросов взгляд. Она не понимала, почему он не убил ее. Впрочем, Скорпиус — тоже. А потом, лишь криво усмехнувшись, он сказала лениво, растягивая гласные, словно и сам верил в том, что говорил:

— Осталось совсем немного подождать, мисс Поттер. Вы еще не заметили? Я с удивительной точностью исполняю ваши желания.