Безликие (гет)

Ему снились беспорядочные тревожные сны, которых он никогда уже не помнил по утру. Лишь смутное ощущение чего-то неприятного, мерзкого оседало внутри него, и Скорпиус, всматриваясь в белый потолок, почти вынуждал себя кривить бледные губы в улыбке и уничтожать внутри себя смех.

Ему было смешно. Наблюдать за тем страхом, что поселился в обществе; слышать в каждой радиостанции упоминание «Хаоса» и натыкаться на громкие заголовки газет. Идиоты. Все они верили в то, что их вновь ожидала война, словно не догадываясь, что есть вещи по-настоящему страшнее. Когда твой враг не имеет лица и формы, трудно понять, с кем начать бороться. Потому-то их и ждет поражение, полный провал. Что бы они не сделали, как бы решительны и добродетельны не были их мотивы, невидимое уничтожит их быстрее, чем они определят их местоположение.

Проблема заключалась лишь в том, что невидимое могло уничтожить не только их, но и свое воплощение.

Хаос. Кем он был? Что это такое? Скорпиус никогда не думал об этом прежде — ему было неинтересно. Какая разница, как называется твоя тюрьма, если смысл тот же — и до Хаоса, и после он стоит на грани своей смерти, она дышит ему в затылок, и он чувствует ее мерзкие руки, которые обвивают его грудь.

Скорпиус не боялся смерти, он ее презирал. Потому что эта сука никогда не приходила вовремя и потому что он вечно вынужден был делать всю работу за нее — через скольких трупов он переступил за свою жизнь? Как много он убивал в прошлом?

— Удивительно, но ваши показатели уже в норме, хотя прошло всего два дня, — ворчал пожилой медик, склонившись над его медицинской книжкой. — Как будто вас только всю жизнь и тренировали, чтобы переносить темную магию, сэр.

Его скользкий взгляд вызывал улыбку, и Скорпиус действительно усмехнулся — не станет же он, в конце концов, объяснять этому идиоту, что он мог вытерпеть даже Круциатус.

— Я могу уйти наконец? — поинтересовался он, выразительно выгнув бровь. Ему надоело смотреть в этот белый потолок и бездействовать. Слишком многое еще нужно было понять, слишком многое предстояло ему проделать — каждая минута была драгоценна, и Малфой не мог позволить себе отлеживаться в этой больнице, где постоянно раздавались болезненные стоны и вскрики от кошмаров.

Жалкие, слабые, ничтожные. Именно такие люди окружали его, и Скорпиус начинал злиться — почему они не могли перетерпеть свою боль? Разве это так сложно: взять и просто переломать ей хребет, засунуть так далеко, что никто и никогда не докопается, не сможет?

— Боюсь, что не совсем. С вами желал поговорить Гарри Поттер, поэтому…

— Повестка на допрос? — хмыкнул Скорпиус. — Но меня уже допрашивали авроры.

— Но мистер Поттер не просто аврор.

У Скорпиуса от ярости на секунду свело челюсти, и он взглянул исподлобья на медика, вынуждая того опустить глаза.

— Трудно не согласиться, — процедил наконец он, сжав руку свою в кулак. Ну куда уж без Поттеров, да, Скорпиус? Проще избавиться от самой жизни, чем от того дерьма, что в ней есть.

И он покорно ждал. Сидел, свесив ноги с кровати, вцепившись оледеневшими пальцами в ее прутья, чувствуя, как холод пронизывал его кости. В этой общей больничной палате, в середине октября было так холодно, что это заставляло его даже скалится: неужели они мечтали, чтобы раненные погибли от переохлаждения?

Раненые метались по кроватям, они кричали отчаянно, и Скорпиус, пролежав две ночи, чувствовал себя так, словно никогда и не уезжал из Марселя. Темные улицы квартала, переполненные отборными шлюхами и убийцами воочию представали перед его глазами, и Малфой даже чувствовал странное, такое редкое для него чувство, как сожаление. Он скучал: скучал по набитым грязными людьми пабам, скучал по французской речи, которую он никогда не слушал. В этом шуме он растворялся, исчезал для глаз окружающих.

И тогда, окунаясь в самую глубь своей памяти, Скорпиус вспомнил заснеженный сад Малфой-мэнора. И теплые ореховые глаза своей матери. Которой, впрочем, с ним больше нет.

— Мистер Малфой?

Он не вздрогнул и не обернулся. Лишь сильнее впился пальцами в металл, оскалившись по-злому.

— Мистер Малфой, — повторил голос, и тогда он уже почувствовал прикосновение к своему плечу. Оскал пропал с уст моментально, и, подавив внутри себя жар ярости, он безразлично обернулся, видя перед собой Гарри Поттера, что взирал на него уставшими зелеными глазами.

— Пройдемте в отдельную комнату, нам нужно поговорить наедине.

Люди, видевшие их вместе, ошалело смотрели им вслед, что заставляло Скорпиуса с отвращением передергивать плечами. Они все мечтали хотя бы секунду постоять рядом с самим Гарри Поттером, а его выворачивало от одной только мысли о разговоре с ним. И, чтобы не забыться, чтобы не впасть в пучину лютой злобы, он вспоминал Рабастана и его наставления; вспоминал, с каким трудом взобрался на вершину, как слонялся по трущобам Берлина и как стал тем, кем он был. Никакая ярость не была сильнее его мести, поэтому он и держал себя в руках; поэтому прятал свою злобу.

— У меня есть к вам пару вопросов, — буднично начал он, заведя его в отдельную вип-палату. Внутри было большое роскошное пространство, и Скорпиуса опять передернуло.

Мир в богатстве, роскоши не открылся для него даже тогда, когда он стал главной новостью Англии. Он навеки брошенный. Безликий. Тот, у которого нет ни имени, ни дома, ни лица.

— Так как вы теперь один из главных фигурантов дела, мне нужно больше узнать о вас, — взгляд зеленых глаз прошелся по нему, словно выворачивая его душу наизнанку.

Какая ирония, души-то у него не было.

— Присаживайтесь, не стойте. Нам предстоит долгий разговор.

Скорпиус лишь хмыкнул, кивнув головой, и, сев на кровать, застеленную бархатным покрывалом, уставился упрямо и даже как-то по-злому на мистера Поттера, который, придвинув стул к кровати, сел напротив него, держа в руках какие-то бумаги.

— Разве я не потерпевший? — мрачно осведомился Скорпиус, не отрывая глаз.

— Какова причина, по которой на вас могли напасть? — поправив очки на переносице, довольно дружелюбно начал Поттер. — Кто же мог захотеть вас убить?

— С учетом, как здесь относятся к бывшим, как минимум, у половины Лондона был мотив, — смакуя слово «бывшие», бросил Скорпиус, холодно улыбнувшись. — Или я не прав?

Но он молчал, внимательно наблюдая за лицом Скорпиуса, и в какой-то момент, ему показалось, словно Гарри Поттер с головой ушел в свои думы… в свои воспоминания. И глядя на Скорпиуса, он видел не его, нет. Он видел его отца, чьей копией Скорпиус и был.

И это заставило его с силой сжать челюсти. Его губы едва затряслись от ярости, от ненависти, от отвращения. Было бы странно, если бы Скорпиуса не ненавидел Гарри Поттер, и это ему было прекрасно понятно.

— Как сложилась ваша жизнь за границей? Возможно ли, что вы нажили себе врагов там?

— Как сложилась моя жизнь? — бровь его взлетела вверх, а тонкие губы выгнулись в оскал. — Через год после депортации моя мать умерла, и я остался один. Слонялся по трущобам, связался с компанией беспризорников. И никогда не держал в руках свою палочку, — ударив рукой о кровать Скорпиус почти расхохотался. — Потом меня отловила комиссия по несовершеннолетним, упекла в приют для волшебников. Уже оттуда меня перенаправили в Дурмстранг, правда, только в пятнадцать лет. А дальше, все как у всех: закончил школу, не смог понять, каков мой путь, поэтому уехал во Францию, так сказать, на родину предков. Там и обосновался. Конец истории, мистер Поттер. Я удовлетворил ваше любопытство?

— А что по поводу вашего опекуна? — перелистнув страницы какой-то папки, мистер Поттер при этом не отрывал от него глаз.

— О, вы уже направили запрос во Францию? — Скорпиус усмехнулся сильнее. — Довольно продуманно, ничего не скажешь… мой опекун Дафна Нотт, сестра матери.

— Что ж, в таком случае, почему же вы попали в приют? Как так получилось, что сестра вашей матери не забрала вас сразу, а лишь через некоторое время?

Склонив голову, Малфой сделал вид, словно задумался. А потом, положив свои руки на колени, довольно небрежно сказал:

— Ну потому что до приюта ей никто не обещал выплачивать за меня. А как только я стал числиться сиротой, моему опекуну автоматически должны были переводиться деньги. Система в Германии более жалостлива по отношению к обездоленным.

Улыбнувшись, Гарри Поттер резко закрыл папку, и, кивнув ему головой, как-то неестественно дружелюбно поглядел на него. Скорпиус не верил мистеру Поттеру и не верил тем его эмоциям, что он показывал. Потому что слишком хорошо понимал: главным аврорам становятся не за умение нравится окружающим, а за профессионализм. Во всяком случае, так должно было быть.

— Интересно, — протянул Гарри Поттер, на секунду отвернувшись. — Сирота, слонявшийся по трущобам Берлина, попадает в приют и резко обретает опекуна. Потом без проблем поступает Дурмстранг… трудность лишь в том, что хоть может и к обездоленным в Германии и более жалостливое отношение, но… таким детям не дают место в обществе. Их не принимают в обычные классы. Быть в приюте там, все равно что навеки получить клеймо, — зеленые глаза впились в него с особой жесткостью, обнажая лютый холод. От дружелюбия не осталось даже пыли. — Вы не могли учиться в обычном классе. Вы были в коррекционном.

— Какое это имеет отношение к делу? — выгнув бровь, спросил Скорпиус. — Какая разница, в каком классе я учился?

— Вы учились в коррекционном классе, как и полагается любой сироте в системе Германии, — продолжил он, словно не слыша его вопроса. — Но на последнем курсе вас резко перевели в обычный класс, а вся информация о вашей успеваемости и поведении до последнего класса словно куда-то пропала.

Его взгляд, на секунду утонувший в раздумьях, вновь принял окрас реальности. И, когда Гарри Поттер посмотрел на него прямо, Скорпиус больше не улыбался.

— Кто вы такой, мистер Малфой? И зачем же вы вернулись в Англию?

«Чтобы убить вас», — хотелось сказать ему. Но Скорпиус промолчал. И потом, расхохотавшись, он откинул руки назад, упираясь ими в матрас.

— Я вернулся к себе домой. Это запрещено? И вообще, мне кажется, что то, что вы делаете, не совсем законно: вы не можете допрашивать меня, когда я не являюсь подозреваемым. Впредь, я буду отвечать вам лишь на вопросы, касательно самого дела, а не моей личной жизни.

Резко встав с места, Скорпиус шутливо поклонился ему и резко направился к выходу, тут же перестав улыбаться. Какой же ублюдок… и как только он прознал про коррекционный класс? Ведь документов о его зачислении туда не могло остаться… Малфой сам позаботился об этом.

Неужели он успел с кем-то переговорить… и как многое тогда ему известно о его жизни в ту пору?

— Мистер Малфой, — голос Гарри Поттера заставил его опять остановиться и нервно оскалиться. Повернув голову вполоборота, Малфой не собирался смотреть в его лицо. — Не причиняйте боль моей дочери. Она достаточно настрадалась.

Скорпиус неслышно рассмеялся. Смех, не издавая ни звука, срывался с его губ, разбиваясь о кафель, и его всего трясло. А он? Он недостаточно настрадался?

Право, Скорпиус не хотел этого делать. Его вынудили. Его заставили. Его приволокли и ткнули носом в Лили Поттер, словно провоцируя. Несчастная, бедная, настрадавшаяся… а видел ли ее отец, какой внутри его дочери мрак? И насколько отчаянна она?

Что ж, это определенно было забавно — почему бы его дочери не выпустить наружу то, что она так старательно прятала… то, что разрушит ее жизнь до основания, а значит, и его.

«Хотя, впрочем, может как раз она и станет счастливее?», — меланхолично подумал он, резко двинувшись вперед. И чем больше он думал над всей этой ситуацией, тем сильнее и явственнее ему хотелось начать хохотать. Так было всегда: всякий раз, когда он ломал человеческие судьбы, ему хотелось смеяться, а где-то внутри просыпалась неукротимая жажда — ему было мало. Сколько бы людей он уничтожил, его ненасытность лишь росла, зрела, превращаясь в огромный камень.

Однажды этот камень станет его гибелью. Только вот перед этим он еще успеет вдоль насмеяться.

Цокнув, Скорпиус на секунду обернулся, заметив вышедшего вслед за ним мистера Поттера. Он, было видно, хотел уже завернуть на соседний лестничный пролет и исчезнуть за бесчисленными белыми дверьми, но, поймав взгляд Малфоя, опять посмотрел на него этим серьезным, уничижительным взглядом.

Скорпиус скалился, скалился, скалился в ответ. А потом, наигранно поклонившись, в секунду исчез в синем дыме, в момент оказавшись перед своей квартиркой в трущобах Косой-аллеи.

В его голове зрели мысли, они, наседая на него, заставляли его бессмысленно озираться по сторонам. Он хотел понять, кто именно вел за ним охоту, и хотел удостовериться, что еще никому не стало известно, какую именно игру он ведет.

Право, если бы Хаос узнал обо всем, это было бы проблемой. А проблемы ему были не нужны.

— Блядская Англия, — со злобой подумал он, толкнув ногой валявшийся на полу стул. — Ничего не утаить.

Его все напрягало: Гарри Поттер, норовивший пролезть в его жизни, Михель, который очевидно что-то знал, а также… сам его план. И чем сильнее он думал, тем все тяжелее было устоять на ногах; тем менее явственными становились его мысли. Скорпиус падал. И, вытащив из кармана своего черный перстень, он натянул его на палец, видя, как искажаются предметы перед глазами и как на горизонте начинает маячить беломраморный дом, покошенный и изможденный бесконечными бурями и непогодой.

Малфой-мэнор, величественный и претенциозный, стоял на откосе скалы, и обрыв, находившийся чуть поодаль редеющего леса, был столь высок, что по легенде ни одного маггла через него не пропускали волшебные обитатели. Этот дом пропах смертью и горем, и Скорпиус знал, однажды Гарри Поттер обязательно наведается сюда. Дом был слишком манящей фигурой в жизни Малфоя.

Тяжело вздохнув, он быстрым шагом распахнул скрипучую могучую дверь и, сбивая по пути своего затхлый воздух, открыл дверь в полу и начал спускаться вниз, по заплесневевшим, сырым ступенькам, которые опасливо прогибались под весом его ног.

Это были подземелья. Самые обычные подземелья, где в лучшие годы хранили вины в бочках, да всякий ненужный хлам. Подземелья были в каждой волшебной усадьбе, и многие из них были связаны между собой, но самым важным и самым главным было то, что именно эти старинные подземелья, неизвестные никому, кроме наследников великий родов, связывали под собой всю подземную часть Лондона и вели в каждый из его закутков, даже в самый отделанный.

Он смотрел на вырытые ходы, спрятав руки в карманы, и, скалясь, лишь покачивал головой, вдыхая сырой воздух. Здесь никого не было. Тишина всегда была его лучшим другом, а сейчас, после нескольких дней стенаний больных и постоянных разговоров с аврорами, он нуждался в ней как никогда.

Потому что теперь ему нужно было действовать. Больше медлить было совершенно нельзя. Скорпиус оскалился еще сильнее, натягивая свои губы до неприятного покалывания — потому что начнет он с крысы, что завелась в его рядах. И он раздавит ее с особой любовью, право.

Темный дым опять его уносил, и вот он стоял возле переполненного шлюхами притона, яркая вывеска которого была окрашена в ядовитый алый цвет. Веселый, отчаянный смех раздражал его натянутые нервы, и, когда он вошел внутрь, почувствовав запах амброзии и блевотины, Скорпиус почти сморщился. В секунду его окружила парочка разукрашенных девиц: их неественно бледные лица, выбеленные побелкой, кривились в притворной радости и участии, а их цепкие пальцы с длинными ногтями, с таким упорством впивались в его руку, что непременно бы оставили следы.

Их лица двоились, запах сильно ударял в мозг, и Скорпиус ощущал, как тяжело ему все еще было стоять на ногах, и как суматоха вокруг буквально обессиливала его, поэтому, рыкнув, он тряхнул со всей силой руки, и, зацепившись взглядом за самую настырную, бросил злобно:

— Свали.

Он знал, что глаза его, стальные и бездушные, при переполненностью злобой становились почти чудовищными, вселяя в окружающих страх.

Он всегда видел перед собой страх. Страх, боль, боль, страх. И, видя, как потухает побеленное лицо, как опускаются уголки губ, а глаза, распахиваются, Скорпиус угрожающе придвинул свое лицо, внимательным взором взирая на шлюху.

Страх.

Боль.

Грудь женщины взметнулась вверх, а потом, нервным движением отпрянув от него, она покорно пропустила его вперед, избегая возможности смотреть напрямую.

Зубы Малфоя скрежетнули, и, оправив помятый рукав мантии, он медленным, уверенным шагом пошел наверх, преодолевая ступеньку за ступенькой, смакуя каждое мгновение своего возвышения, отсчитывая секунды до своего неизбежного падения.

Какая блядская ирония. Всю свою жизнь он слонялся по трущобам, в самом низу, в том обществе, которое закрывают ширмой от глаз детей и обеспеченных людей; люди, сидевшие в этом притоне, запах блевотины, грязи, сырости, безнадеги — это все было с ним. Но почему же, почему он все это так презирал? И отчего в нем бурлила такая злоба по отношению к выигрышем? Не из-за того ли, что они заняли его место?

Когда он вступал в Хаос, он знал, что подписывает договор со смертью. Он смотрел ей в глаза так же прямо, как смотрел в глаза Рабастана, когда тот направлял на него палочку и от боли в его теле ломались суставы. Так неужели кто-то все еще считал, что его можно уничтожить? Кто был тем идиотом, что решил потягаться с ним, с тем, кто и был по своей натуре самым настоящим хаосом?

— Ну, крошка, не налягай, вся ночь впереди!

Голос Михеля, как всегда резвый и веселый, был слышен даже сквозь наглухо запечатанную дверь. И, когда Малфой неслышно вскрыл дверь, немного приоткрыв, он видел, как он, опрокидывая голову, впивался губами в стекло черной бутылки, и вино, стекавшее по его подбородку, красными пятнами оставалось на бело-серой рубашке.

Рядом с ним сидела не первой свежести шлюха, и, облизывая свои опухшие губы, она давилась таким же сумасшедшим смехом, похотливо смотря то на бутылку, то на его полурасстегнутую рубашку. Какая жалость была прерывать такую идиллию.

Впрочем, было ли ему до этого хоть какое-то дело?

Яркая вспышка озарила комнату, опрокинув голубков на пол, и женщина, гортанно закричав, явно пыталась подняться на ноги. Тщетно. Белый дым, осевший в комнате, делал все вокруг нечетким, непонятным, и в то мгновение, когда Скорпиус настигал их, он чувствовал, как в комнате этой кроме дыма распространяется страх.

Женщина кричала, словно не в себе, и среди этого крика едва ли можно было различить удивленный возглас Михеля, который, постанывая, явно пытался нащупать палочку и рассеять дым.

Скорпиус шел медленно, потому что хищник, даже самый молодой, никогда не нападал быстро: он ждал. Того момента, когда страх переполнит их легкие и когда мысль о побеге померкнет, оставив после себя груду разочарования.

Первой, на кого он наткнулся, была обездоленная, несчастная шлюха, которая завизжала еще яростнее, когда он наматывал ее редкие темно-рыжие волосы на кулак, слегка приподнимая голову. А потом, подняв ее еще сильнее, он с силой ударил о пол, срывая с губ ее болезненный, последний стон.

— Кто здесь?! — закричал Михель, явно смекнув, что к чему. И, поняв, что подружка его в отключке, забеспокоился сильнее.

— Не люблю, когда кричат, — медленно протянул Скорпиус, настигая уже его. — Раздражает.

— Скорпиус?.. — прошептал Михель осипшим голосом, и в ту же секунду Малфой схватил его за отворот рубашки, приблизив перепуганное лико к своему, такому безжалостному и обозленному.

— Давно не виделись, Михель.

Натянутые бледные губы напоминали оскал, и он, склонив голову, внимательно наблюдал за каждой сменявшейся на его лице эмоции, всматриваясь в саму бездну.

Михель боялась. Какая жалость.

Не потому ли он так покорно спустился следом за Малфоем, отдал ключ на стойку и просипел забитым голосом об утечке магии, произошедшей в его номере. Он весь был сгустком страха, следовавшим за Малфоем по пятам, даже не мечтая сбежать, зная, что бессмысленно, глупо и безнадежно, потому что никому еще не удавалось от него сбежать.

Они шли в полном молчании, и когда Скорпиус наконец завернул в свой дом, то заметил, с каким содроганием смотрел обычно беззаботный Михель на двери его дома. Даже сквозь темноту, висевшей в комнате, можно было нащупать, ощутить, впитать в себя все его гребаное отчаяние, которое выдавало его даже больше, чем любое признание.

— Кто мы, Михель? — холодно спросил Скорпиус, стоя к нему спиной. Темнота была непроницаемой, зловещей и полной. И она была ему по вкусу.

— Мы? — переспросил Михель, и в голосе его послышался сип. Через секунду тяжелый кашель нарушил созидание Малфоя, и он слегка повернул голову в сторону, вслушиваясь, как легкие его соратника крошатся. — Мы — Хаос.

— И что же делает Хаос с теми, кто его предал?

Михель осекся, когда Скорпиус наконец обернулся и посмотрел на него. Плохое зрение в сочетании с темнотой не давали ему возможности вглядеться в лицо, но Малфой всегда рассчитывал скорее на инстинкты, чем на свои ощущения.

Шаг.

Малфой вглядывался в темноту, замечая лишь силуэт, лицо неизбежно ускользало от него.

Второй.

Он видел, как дернулась рука Михель за палочкой, но тут же остановилась, словно напоминая себе, кто именно стоит перед ним. Право, кто как не Михель знал, сколь силен был Скорпиус, сколь безжалостен он был и как беспощадно уничтожал любую попытку к сопротивлению.

Третий.

— Я не предавал Хаос! — вскричал он яростно, задохнувшись от кашля, который разрывал его изнутри.

— Да, — протянул медленно Малфой, презрительно приподняв брови. — Но ты предал меня.

Михель хмыкнул, и в ту секунду, когда яркий свет заволок комнату, Скорпиус видел, какой ненавистью покрылось его лицо — ненависть лежала на нем то ли толстым слоем, то ли тяжелым грузом, придавливавшим вниз.

— Тебе не жить, — мрачно заметил Скорпиус, безразлично смотря на груду костей распластавшихся на полу и на полубезумный взгляд, что смотрел прямо на него. — Я тебя уничтожу.

Михель хохотал, и по губам его стекала тонкая струйка крови, делая вид его совсем уж сумасшедшим.

— А ты попробуй доживи до моего конца, Скорпи.

Не выдержав, Малфой, сжал плотно губы, и, наступив башмаком ему на шею, слегка склонил голову набок, боясь от ярости своей уничтожить его прямо здесь.

— Смерть — это дар, — холодно бросил он, сильнее надавливая на шею. — Попробуй заслужи его, ублюдок.

Взмахнув палочкой, Скорпиус пронзил его Круциатусом, наблюдая, как от боли то бледнело, то краснело его полное лицо. Обвисшие щеки напоминали груду ненужной ткани, и все омерзение, что испытывал Малфой к этому человеку, новой волной затрепетало внутри.

Он мучал его. Терзал на протяжении получаса, а потом, истерзанного и уморенного, в полусознательном состоянии, перенес прямо в Малфой-мэнор. Его дом был тюрьмой, защищенной всевозможными чарами, и ни одна душа не смогла бы зайти сюда без его позволения.

Дом слушался только Малфоя. А он, так уж вышло, был единственным жившим наследником на этой безотрадной земле.

И это, право, веселило.

— Я не прощаюсь, Михель, — холодно прошептал он, присев на корточки возле него. Бывший соратник метался по земле, словно в горячке, и вряд ли понимал, что к чему. — К сожалению, у меня есть еще одно неотложное дело. Какая жалость, не так ли, что нас прерывают на самом интересном, м?

Безразлично понаблюдав за его стенаниями еще с минуту, Скорпиус спокойно поднялся, накинул на плечи черное пальто и, поднявшись наконец наверх, с педантичной точностью вымыл с рук своих кровь. Он весь пропах ей полностью, и этот терпкий воздух, проникая в легкие, заставлял его морщиться.

Ему нужно было выглядеть как можно более лучше. Солиднее. Правильнее.

Потому что заявляться к дочке немецкого дипломата… было довольно опасно. С учетом, что дом наверняка сторожат репортеры и прочая шелуха, вечно мешавшая ему и срывавшая его планы.

Он не хотел ее видеть. Ему не нужно было искать встреч с Марлен, сразу после выпуска он оборвал всякую связь с ней, а сейчас… стоял возле ее богатого особняка и мрачно вглядывался в горящие окна.

Богатая, лицемерная сука. Как же он ненавидел ее, как же сильно злость затуманивала его разум от одной лишь мысли о прошлом. Скорпиус Малфой всегда помнил тех, кто унижал его, кто пытался вытравить из него его гордость, и Марлен Дитрих прошлась по ней лучше всех. Увереннее и благополучнее.

— Доложите мисс Дитрих обо мне, — холодно бросил Скорпиус, подойдя к сторожке возле главного входа. Весь ее дом напоминал хорошо украшенную, извращенную тюрьму, и при мысли, что именно здесь рос… тот мальчик, Малфоя словно подташнивало.

— Она не может принять вас, мистер… — слуга вопросительно взглянула на него, и в его взгляде проскользнуло такое высокомерие, что Малфой хмыкнул.

— Пойдите вновь и скажите, — уверенно бросил Скорпиус, сделав шаг вперед. Лицо его стало угрожающе непроницательным, и бровь мужчины выгнулась вверх, выражая все большее презрение. — Будет самоубийством не пустить меня сейчас.

— Я вызову авроров, — воскликнул слуга. — Этот дом под особым наб…

— Довольно, Гросс, — молвил холодный женский голос, и слуга, оробев и обернувшись, резко выпрямился, отдавая поклон своей хозяйки. — Его это не убедит покинуть мой дом.

Она стояла на мраморных ступеньках и с лукавой усмешкой наблюдала за Малфоем, и губы ее, алые, кровавые, кривились в злобной, ядовитой ухмылкой.

Ничего, совершенно ничего не изменилось с тех пор.

— Какая ирония, — цокнула она, словно в повреждение, и спустилась на пару ступенек вниз, чтобы быть ближе к нему. — Что тогда, что сейчас между нами колючая, узорчатая ограда. Ты так и не дорос до моего уровня, Малфой.

Ее четкая немецкая речь вызывала в нем чувство отвращения, и Малфой, право, где-то внутри осознавал, что смотреть на нее и держать себя в руках намного тяжелее, чем даже держаться рядом с Поттером. Потому что у того были хоть какие-то понятия, когда как у женщины, смотрящей на него искрившимися, такими холодными голубыми глазами, не было ничего.

— Отпетая идиотка, — бросил Малфой на английском. — Понимаешь хоть, с кем играешь?

Улыбка Марлен стала еще шире, а в глазах ее зажегся огонек предвкушения. Ей определенно нравилась его угроза, его сила, его безжалостность в глазах.

— Попробуй достань. Ограда магически за…

Она не успела договорить. Осеклась прямо на середине слова, чуть ли не с восхищением наблюдая за каждым его движением. А Скорпиус просто шел, ровно, целенаправленно, к ограде, и, схватившись за ее прутья, сжал с силой, скрежетнув зубами. Ограда загорелась ярким пламенем, и он чувствовал боль, такую адскую, что пришлось до крови прикусить губу, дабы не закричать.

Эта боль была ничем для человека, которого только и готовили, что к смерти. Жалкая охранная магия… Скорпиус мог пережить недельную пытку Круциатусом, что уж говорить об этом?

Он чувствовал, как от перенапряжения болели его глаза, чувствовал, как по подбородку стекает тонкая-тонкая струйка крови. Своих рук он уже и вовсе не ощущал, и сквозь яркий свет, что освещал все вокруг, Скорпиус видел лишь переполненный детским восторгом и вожделением взгляд Марлен Дитрих.

Таким взглядом она смотрела на него всегда. Намеренно идя с ним на любые разборки. Гребаная психопатка… она наслаждалась человеческими страданиями, а ему было просто плевать.

— Ты все такой же, — прошептала она, спустившись наконец со ступеней и поравнявшись с ним. Ее холодные, бледные пальцы коснулись раскаленного металла, и яркий свет тотчас исчез.

Скорпиус выдохнул рвано, непроизвольно отпрянув назад, и, стерев ладонью кровь с подбородка, он внимательно вглядывался в ее лицо.

— Мне не хватало наш забав, — сладко протянула Марлен, хищно оскалившись.

— Больная, — качнув головой только лишь и сказал Малфой. — Не боишься быть на их месте?

— М, — протянула Марлен, покачав отрицательно головой, ехидно усмехнувшись. — Мой папочка всегда меня вытащит. Из любого дерьма… знаешь, как ты ему не нравился? Дорого же мне стоило тебя содержать.

Не выдержав, Скорпиус расхохотался в голос, с нечеловеческим отвращением вглядываясь в лицо напротив, такое уверенное, такое противное… и такое избалованное.

— Послушай, Дитрих, — наконец холодно сказал он, подойдя в плотную к ограде и подцепив своим пальцем ее подбородок, вынуждая посмотреть Марлен прямо ему в глаза. — Скажешь еще хоть что-нибудь Поттеру о моем прошлом, и ты взмолишь меня о смерти. Никакой папочка не сможет помочь тебе в этот раз — я убью его первым.

Ее алые губы сложились в удивленное «о», а в глазах заискрились искры веселья.

— Или ты думала, — продолжал он, слегка опустив голову, так, чтобы холодная решетка упиралась ему в кожу, а до ее лица оставались считанные сантиметры. — Что я не узнаю, кто настучал Поттеру обо мне?

Он видел, как потемнели ее глаза и как она со сладостным предвкушением глядела на него, опять и опять ввязывая его в свои манипулятивные игры подростка. Дитрих просто было невдомек, что это не она с ним играла — это он позволял ей играть с ним.

— Мама!

Веселый мальчишеский голос разорвал пустоту, и Скорпиус почувствовал, словно все его тело окаменело. Воздух пропал за мгновение, а рука его безжизненно опустилась, освобождая лицо Марлен от своих оков.

Скорпиус метался. Вернее, метался внутри него загнанный в угол зверь, и когда он поднял глаза, замечая на парадных ступеньках обеспокоенного ребенка, что с ужасом взирал на свою мать и на него, Малфой ощутил, как дернулся его лицевой нервы.

Мальчишка был копией его. Нет. Это словно и был Скорпиус, тот самый беззаботный мальчик семи лет.

— Зайди в дом, Карл, — яростно воскликнула Марден, то ли боясь за сына, то ли раздражаясь от того, что он их прервал. — Немедленно!

Стоять здесь и смотреть на него сквозь ограду было пыткой. Нечеловеческой, злой пыткой. И видеть, с какой дьявольской радостью на него взирают глаза Марлен, как она уписывается теми эмоциями, что всколыхнули в нем… он не мог дать ей такую роскошь. Просто не мог.

— Я предупредил, — ледяным тоном сказал Малфой, а потом резко трансгрессировал, не став даже слушать ее слова.

Он зашел в Малфой-мэнор по наитию. Его попросту не должно было быть здесь, Малфой должен был сидеть в своей комнате на окраине Косой-аллеи. Но что-то принесло его сюда, к старинному изваянию, которое разрушалось под тяжестью времени.

Мысли тяжелым грузом оседали внутри черепной коробки, и, не выдержав, он опустился на ступени небольшой беседки, стоявшей совсем недалеко от входа.

Когда он выпускался из школы, то уже знал о существовании этого ребенка. Он знал об этом мальчике, а потом велел себя забыть. Потому что Марлен… эта избалованная дура, ему бы и в голову не пришло, зачем именно она так упорно и так самозабвенно заставляла его с ней трахаться в пустых классах, зачем так искала с ним ночные встречи…

Этой дуре просто нужен был сын. Чистокровное порождение ее величия, ребенок с идеально правильной по немецким стандартам внешностью. Ребенок, у которого была бы такая же отбитая родословная, как и у нее самой.

Потому что остальное ей наскучило. Все остальное она могла бы заполучить и просто так.

«Сука», — почти прошептал он, с силой сжав волосы на своей голове, впиваясь пальцами в кожу. Как же сильно он ее ненавидел.

Хруст ветки вынудил его резко выпрямиться и вперить взгляд вперед. Почти возле входной двери, в шагах десяти от нее, стояла Лили Поттер, смотря на него таким странным, нечитаемым взглядом, что Малфой невольно хмыкнул.

— Какая встреча, вы пришли меня навестить, мисс Поттер?

Он вкладывал в свой голос хоть какие-то эмоции, а мысли его были далеки.

Он не слышал ее. Не видел. И даже не пытался завязать разговор. Малфой просто отвечал ей на автомате, щелкая крышкой зажигалки, которую достал из кармана. И когда терпеть было уже совсем невыносимо, он наконец посмотрел на нее и бросил прямо:

— Зачем вы пришли? Хотите позлить своего папочку?

Улыбка сама по себе проскользнула по губам, когда он вдруг вспомнил слова Поттера.

«Мистер Поттер, посмотрите, — с дьявольской ухмылкой думал он, — это не я трогаю вашу дочь. Она сама пришла ко мне».

— Может, вы мне интересны сами по себе, — холодно ответила Лили, неловко поднявшись на ступеньку выше. Было очевидно, что вся она дрожит и боится, но что-то вынуждало ее делать первый шаг. — Вы удивительный человек.

Скорпиус хмыкнул. Дочке героя хотелось поиграть и привлечь внимание загруженного папочки… разве он мог отказать ей в помощи?

Поднявшись, он внимательно поглядел на Лили, не видя в ее лице ни тени интереса. Даже если он и интересовал ее, как мужчина, это чувство было запрятано очень далеко. Очень.

— Тебе нравится хаос? — безразлично бросил Скорпиус, намеренно перейдя на «ты». И ему нравилось, как безразлично пожала она плечами, как меланхолия полностью пронзала ее взгляд.

Лили Поттер было насрать на все, что ее окружало. Она была такой же отбитой, как и он.

— Мне нравишься ты, — холодно ответила она, и ничто, ничто в ее голосе не говорило о симпатии.

— Нравлюсь, значит? — почти рассмеялся он, облизнув губу. — Тогда почему же ты дрожишь?

Он подошел к ней ближе, положил свою руку на талию, придвигая еще ближе к себе. В глазах Лили Поттер промелькнул ужас, а ее руки мелко задрожали. Она боялась. Боялась. Боялась. И между тем даже не старалась сделать шаг назад, словно вынуждая себя быть рядом с ним.

Лили молчала. А потом, посмотрев на него прямо, без тени отвращения или ужаса сказала:

— От тебя пахнет кровью.

«Хорошо, что не твоей или твоей семьи, да?», — лукаво подумал он.