Вера Ивана Карамазова (джен)

— Федор Павлович! Господин Федор Павлович!

Иван захлопнул книгу и раздражённо фыркнул. Тишину летнего сада нарушили чьи-то отчаянные вопли.

Приспичило ж кому-то его отвлекать в редкий свободный денёк! Кто там так орет? Очередной нищий? Неужели ещё не выучили, что в этом доме бесполезно просить подаяние — здесь зимой снега не допросишься, не то что хлеба. Разве что Алёшка мог тайком подавать? С него станется...

Ваня высунул нос за калитку, раздраженно оглядел пришельца:

— Чего тебе?

Перед ним стоял бледный Васька, дрожащими руками вытиравший слезы с грязного веснушчатого лица. Мальчишку трясло, словно в лихорадке. Казалось, тот был в предобморочном состоянии.

— Ф-Федор Павлович... Он здесь?

— Уехал до вечера, — ответил Иван. — Тебе зачем? Денег так и так он бы тебе не дал. И я не дам.

— Мне... Мне не деньги, — всхлипнул Вася и закрыл лицо руками.

— А чего тебе тогда надобно-то?

— Там... Алёшка, он... он вам кто?

Ваня посерьезнел и схватил подростка за плечи:

— Брат. Что он учудил?

Вася взвыл и закачался из стороны в сторону, словно китайский болванчик.

Иван почувствовал, как горло становится сухим, а от щек медленно отливает краска. Он тряхнул подростка за плечи и рявкнул:

— Что случилось?!

— Убился, — одними губами прошептал тот и осел на землю.

Смысл слова доходил до Ивана медленно, пока он опускался на траву вслед за Васькой.

— Где?! Кто?!

— В... в мезонине. В старом, у реки, в подполье... Крови много, мы не смогли... — Из бессвязного сбивчивого бормотания Иван смог вычленить только слова, вмиг ставшие страшными: "мезонин" и "кровь".

Остальные совершенно бессмысленные слова вроде "Оська", "сбежали" и "святцы" доходили до него словно сквозь толщу темной воды и разума не достигали, застывая и замерзая в глубине.

Очнулся он от собственного крика:

— Митя!

Иван почти не запомнил, как они добрались до названного Васькой места. Сперва он бежал быстрее длинноногого Мити, спотыкался, падал, разбивая колени. Потом, кажется, Смердяков чуть ли не волок его под руки по пшеничному полю, когда силы, толчок которым дал панический, опустошающий страх, иссякли. Со стороны Иван был похож на пьяного.

— Соберитесь, собака вас раздери, — по-другому Пашка успокаивать не умел, и Ваня с трудом удержался от битья Смердякова.

Митя хранил сосредоточенное молчание, не останавливался, даже не оглядывался на младших. Был он бледен, как мрамор, губы упрямо сжаты в бессильной злобе.

Когда они достигли мезонина, небо налилось невыплаканным дождем, нахмурилось. Где-то вдали послышались первые раскаты грома. Запахло грозой. Тоскливый ветер зло трепал рубашки и волосы Карамазовых.

Первым в темный пролом решился заглянуть Смердяков. Заглянул — и отпрянул, прикрыв глаза. Мертвецов он не боялся, даже испытывал к смерти нечто наподобие болезненной страсти, нехарактерной для его возраста. Ради удовлетворения этой страсти, желания увидеть мучения другого живого существа, а может, ради бунта против жестокости Григория ответной жестокостью, он и душил котов.

Которых потом находил Алеша и долго, горько плакал. Однажды чуть ли не с кулаками на него набросился за одного из этих шерстяных комочков. И тогда — именно тогда, а не когда его колотил и поносил по чем свет стоит Григорий, когда называл его бесенком, — ему становилось по-настоящему стыдно и противно от себя самого.

Алешиных слез он видеть не мог. Как и Алеша — его. Только утешать Паша не любил, не умел, в отличие от младшего Карамазова.

Рука непроизвольно опустилась в карман, нащупала надкушенный, засохший пряник. Алешкин подарок — Смердяков вчера согласно наказанию должен был на хлебе и сидеть.

Непривычно заболело в груди.

— Я не полезу. Ивана опускайте, а меня увольте.

Митя спорить не стал. Обвязал дрожащего Ваню веревками и подвёл к краю проема:

— Паша, помогай.

Смердяков коротко кивнул и взял второй конец веревки.

Заглянув в проем, Иван посерел, точно мертвец, закрыл глаза руками и опасно пошатнулся. Митя вскрикнул и успел удержать его от неизбежного падения в пролом.

Увиденное словно отпечаталось под веками Вани — его единственный по-настоящему родной брат лежал, распростершись, на каменном полу. И, кажется, не дышал. Рука заломлена под неестественным углом, а вокруг головы медленно растекается темно-алое...

Совсем рядом — те заветные Минеи, забрызганные кровью.

Отсюда, с высоты, мгновенно увеличившейся втрое, отрезавшей Ивана от Алеши, он казался совсем маленьким и хрупким. Белые рукава рубашки наводили на неизбежную мысль об ангельских крыльях.

Иван почувствовал приступ дурноты, подступающий к горлу.

— Ваня! Ваня, а ну соберись!

Митя похлопал его по щекам, приводя в чувство. Тот попытался сфокусировать взгляд на лице старшего брата, но сломанная фигурка стояла перед глазами, словно наваждение.

— Мить, — хрипло пробормотал Иван, — я виноват. Я один, Мить. Не досмотрел. Все из-за меня, я...

— Ты можешь хоть минуту о себе не думать? — Дмитрий сильно тряхнул брата за плечи. — Потом будем выяснять, кто виноват, ясно тебе? Опускаем тебя сейчас, понял?

— Можно не я...

— Меня вы вдвоем не удержите, мелкие слишком. Пашку не переспоришь. Ты остаешься, понимаешь?

Иван несколько раз судорожно вздохнул. Посмотрел на брата такими глазами, что у того по спине побежали мурашки. Не знал Митя, что Ваня может так смотреть. Опершись на плечи Дмитрия, он поднялся, вздрогнул, словно от озноба, и подошёл к краю:

— Хорошо. Опускайте.

— Аккуратно, Пашка.

— Сам знаю, не учите с веревками обращаться, — рассеяно огрызнулся Смердяков, напрягая жилистые руки. Пот выступил на лбах братьев, пока они понемногу, медленно и осторожно погружали Ивана в черноту подполья.

— Стоишь?

— Стою. Отпускайте.

Ваня бросился к брату, опустился на колени в лужу крови.

— Алеша, ты даже не думай, ты не смей, понял?

Он осторожно, боясь причинить ещё больший вред, развернул младшего лицом к себе. Больше всего Иван боялся, что на него устремится замерзший серый взгляд неживых стеклянных глаз. Кажется, на несколько мгновений он перестал дышать и весь обратился в леденящий страх.

Но веки младшего Карамазова были плотно сомкнуты. Бледное лицо отчего-то сохраняло умиротворённое, словно у спящего, выражение, несмотря на разбитую голову и кровоподтёки.

Иван потрогал щеки (теплые, слава Богу, теплые!), осторожно стер с них рукавом щепки, мелкое каменное крошево, запекшуюся кровь.

— Алеша, слышишь меня? Алеша?

Прижавшись ухом к груди брата, он попытался найти сердцебиение. Но не услышал ничего, кроме шума собственной крови в ушах.

— Господи, пожалуйста, пожалуйста...

Иван почувствовал, как в горле собирается истошный крик. По лицу медленно потекли горячие слезы.

Спустя несколько секунд, растянувшихся в несколько часов, он почувствовал слабые, редкие толчки. Не поверил. Слишком хорошо. Не может же такого быть.

— Живой! Живой! — радостно и надрывно завопил Иван. — Лешка, брат, чтоб тебе пусто было...

Он не выдержал и разрыдался.

Ванин крик разорвал напряжённую тишину наверху. Дмитрий выдохнул:

— Слава Тебе, Господи! — и широко перекрестился.

Рука Паши дернулась ко лбу, но тут же мгновенно опала. Смердяков опустил голову, словно чего-то стыдясь. Он же бесенок, какие ему кресты...

— Алешка не слабый, ясен пень, живой. Обмотай ему башку, а то вон сколько кровищи, да привяжи. Слышите, Иван Федорович?

Иван уже сам додумался оторвать край рубашки и долго (руки тряслись) аккуратно перевязывал кровоточащую рану на виске.

— Потерпи немного, Алёш, сейчас... Сейчас...

Сперва он обвязал веревками брата — под мышками, на поясе и под коленями.

— Готов, поднимайте! Только о края не пораньте!

Пока Алексея поднимали, Ваня стоял внизу, страховал — ни в чем нельзя быть уверенным до конца, особенно в узлах.

Следом подняли Ивана. Выбравшись, он рухнул в траву и долго лежал, тяжело дыша, словно после быстрого бега или изнуряющей работы.

Над ним навис Смердяков, загородив собою темное грозовое небо. Черные глаза странно и жутко блестели на некрасивом лице.

— Вы сами-то живы, Иван Федорович?

Ваня кивнул и прикрыл глаза. Как же он устал...

— Что там Митя?

— Пытается Алешку в чувство привести, водой брызгает.

— Получается?

— Нет, — пожал плечами Паша и подал Ивану руку. Тот поднялся, пошатываясь, обтер кровь об рубашку. — Сердце бьётся, а все одно точно мертвый.

— Дышит?

— Узнаем, — Смердяков выудил из голенища сапога маленький блестящий нож и приставил к носу младшего Карамазова.

Лезвие чуть помутнело от неровного дыхания. Иван облегчённо выдохнул:

— Митя, нужно его к врачу!

Дмитрий посмотрел на брата совершенно пустым темным взглядом. Старший брат вмиг словно осунулся и постарел.

— Доктор Герценштубе вчера в город уехал. До него часа три конному, а отец лошадей забрал.

Ивана прошиб холодный пот, снова начала подступать темнота. Он схватил брата за руки:

— Значит, дойдем! Я на руках донесу, если ты утрудиться не пожелаешь! Не бросать же все вот так, Митя! Даже не думай просто так его отдавать!

— Не донесешь, Иван Федорович, — подал голос Смердяков, высчитывавший пульс. — Едва дышит. Отойдет не сейчас, так в дороге.

Ивана повело в сторону. Митя удержал его. Небо наконец разрыдалось крупным, но редким дождем. Горизонт рассекла молния.

— Здесь разве что чудо или Бог поможет, — вздохнул Пашка, поднимаясь, — а всего этого, как тебе известно, нет.

— Пусть будет! — в отчаянии всхлипнул Иван, сжав голову руками, и опустился на траву. Тело его сотрясалось от рыданий.

— Чудо... — медленно произнес Дмитрий и посмотрел на Ивана. — Бог...

Вдруг глаза его вспыхнули. Он подхватил Алешу на руки, укрыл брата от дождя фуфайкой и ринулся прочь, быстро, переходя на бег.

Иван бросился за ним, едва поспевая от накатившей вдруг слабости:

— Куда ты его?

Митя быстро прошептал имя, от которого Пашка радостно, но мрачно выругался, а Ваня понял, что много не понимал прежде в брате:

— Зосима.