Ira furor brevis est (джен)

Вышел Ном в сады Ирмо, только много раз покаявшись за случайное убийство и за исход. Намо молча удивлялся горячему раскаянию этой странной души, многие годы проливавшей пред его престолом невидимые слезы о своем преступлении. Которое, надо признаться, даже Владыка судеб не считал деянием настолько страшным, чтобы из-за него так убиваться. Мандосу было известно о судьбе Гортхаура больше, чем Фелагунду, но, посоветовавшись с Манвэ и Ниэнной, он решил до поры не говорить Финдарато о благе, которое принес его невольный и, по мнению Инголдо, преступный поступок. Ему предстояло самому увидеть плоды своего деяния и очень, очень удивиться им.

Ном, разумеется, угасать не хотел. Он не желал оставлять без помощи Нарготронд, но фэа так и не смогла оправиться от произошедшего. Не в его воле было заставить слишком громкую совесть умолкнуть или прекратить болеть доброе сердце.

Финдарато выпустили, только когда истощенная песней и сожалением фэа окрепла достаточно, чтобы держаться в хроа самостоятельно, и желала оставаться в нем, а не бежать в чертоги в поисках покоя и развоплощения. Феантури заметили, что для тосковавшего по Валинору третьедомовца он очень долго не мог найти силы выйти (конечно, из Мандоса никого не гнали, но за состояние Инголдо опасались, видя глубину раскаяния и усталости его фэа).

Перед пробуждением Ном спал в густой высокой траве очень, очень долго, словно не мог набраться сил. А когда проснулся, некоторое время лежал, не шелохнувшись. И чувствовал, что жить стало не так легко, как до Тол-ин-Гаурхот, но намного легче, чем после него. Появилась воля к жизни (иначе бы не смог возродиться), и что-то внутри разбилось, давая волю иным чувствам, кроме печали. Хотя на пробудившемся эльда ещё и оставалась незримая печать глубокой тоски, не исцеленная покуда Лориэном.

Фелагунд некоторое время просто сидел и дышал, словно пробудился не только от сна, а от непрерывного изматывающего кошмара, что был с ним несколько лет после события на Тол-ин-Гаурхот. Ещё не освобожденный полностью, но уже утешенный принесенным покаянием, Инголдо чувствовал себя впервые за несколько лет по-настоящему живым.

Потом Финдарато нашёл в себе силы встать и куда-то пойти. Для начала — просто прямо, осматриваясь в садах, без какой-то определенной цели. Сидеть без движения теперь было невыносимо, нужно было что-то делать. Хотя бы найти майар Ирмо. В садах было тихо и безлюдно, и вышедшие редко встречались друг с другом. Этим Лориэн очень напоминал чертоги Мандоса.

Один майа нашёлся, но совершенно не тот, кого ожидал увидеть только что возродившийся Финрод. На лавке под раскидистым древом сидел худощавый рыжий майа с подвязанными волосами, в сером фартуке, и задумчиво смотрел на солнце золотыми глазами.

Ном узнал его не сразу. Лицо Майрона было совершенно спокойным. Не искаженным ни гневом, ни лукавым злорадством, ни ужасом. Светлым. Поэтому Инголдо сперва не понял, к кому вышел по первой попавшейся тропе. Да и заметил он майа не в первый же миг: Финрод шел осторожно, оглядываясь по сторонам и часто смотря на небо. Чужое присутствие он обнаружил, оказавшись совсем близко.

Осознание заняло несколько секунд. От понимания, что незнакомец — майа, до осмысления, что он — бывший Гортхаур. То, что Артано теперь был светлый, добросердечного Финрода не удивило. Порадовало. Ном испуганно замер. На едва пробудившегося Финдарато сразу навалились все воспоминания, которые и довели его до Мандоса.

Майа несколько секунд не замечал эльда, любуясь небом. Затем неожиданно перевел на него взгляд и улыбнулся.

— С возвращением, что ли. Давно вышел?

Несколько быстрых и почти незаметных для Майрона секунд, для побледневшего, потрясенного и застывшего Инголдо показались вечностью. Уж не Саурона, вернувшегося к свету, он ожидал встретить в первый час после выхода из чертогов первым же живым существом.

А потом что-то сломалось. Вновь. Что-то, что приходилось сдерживать после песенного поединка в походе перед отрядом, в Дориате, перед собственными подданными в Нарготронде, надрывая сердце осознанием совершенного невольно зла. И Финрод, проигнорировав и приветствие, и заданный ему вопрос, упал на колени перед майа. По щекам градом покатились слезы, в первый раз не сдерживаемые и не скрываемые.

В садах Ирмо Ном не играл никакой роли. Не король, не принц, не певец и не воин. Возрожденное к жизни, вечноюное бессмертное создание, что может вести себя, как хочет сердце, как хочет фэа, а не как надо в той или иной ситуации при народе, друзьях, родне. Не скрывая своего состояния, как это приходилось делать все время и нести тяжёлый груз раскаяния и желания исправить содеянное.

Майрон очень удивился. Так удивился, что аж присвистнул. Поднявшись, он приблизился к Ному:

— Что с тобой? Ты из рождённых в Эндоре, да? Никогда Айну не видел? Ну, привыкнешь, чего же ты сразу в слезы…

На вопросы про Эндоре и знакомство с Айну Инголдо отрицательно помотал головой: не из Эндоре. Видел. Не сразу вернулся дар речи. И первым, что удалось произнести сквозь слезы, не отнимая рук от лица, было:

— П-прости меня. Если м-можешь… п-прости.

— Эру, тебя в чертогах, что ли, недодержали? — Майрон уселся рядом с ним как ни в чем не бывало и потрогал лоб плачущего эльфа. — Может, того, обратно? А то ты меня пугаешь.

Вид Нома, переставшего держать в себе боль, и правда пугал. Только что вышел, но в себя еще не пришел. Бледный, горько плачущий, он сидел на коленях в высокой траве, закрывая лицо дрожащими руками. Словно испуганный и очень измученный ребёнок.

Следующие слова дались с трудом, и Финрод разрыдался сильнее, исстрадавшись непомерно за эти годы:

— Я… п-пел н-на Т-тол… ин… Г-гаурхот… — Инголдо старался говорить как можно чётче, а потому запинался. Рыдание мешали говорить, но приносили долгожданное облегчение, — я п-правда… правда не хотел.

Он сидел, почти сжавшись в комок, и трясся от слёз. А фэа очищалась от груза.

— А-а-а-а-а, — наконец понял майар, — так это ты? Ну и дела, однако. А чего ты рыдаешь? Хорошо же спел. Вон, майа одолел. Гордиться надо, а не плакать, — он протянул Финдарато замызганный платок: — Ты прости, он грязный, стирать не успеваю.

— Я н-не х-хотел… п-п-причинять боль… т-тем более… убива-ать… — протянутого платка Ном сквозь слезы не заметил.

— Да брось ты так убиваться, вот ведь растревожился из-за ерунды, — Майрон повозил платком по лицу Финрода, размазывая грязь и слезы, — хорошее дело сделал. Кто знает, каких бы ужасов я еще натворил, если б ты меня тогда не придушил. А сейчас хорошо зажил. Скоро в кузницу вернусь, как только покаянные работы отработаю.

Разумные уверения и спокойный тон майара немного привели Нома в себя, но успокоиться сразу после накопившегося не получалось. Слишком долго он изводил свою фэа воспоминанием и чувством вины. Тем более, убитый им был светлым и стал теперь светлым — от этого не становилось легче.

— П-прости… — ещё раз еле слышно прошептал Инголдо.

— Да за что простить-то, золотой дурачок? Наоборот, спасибо!

На Майрона изумленно и печально воззрились сквозь пелену слёз. Постепенно смысл сказанного доходил до кающегося. Доходило, что ему благодарны и за что именно благодарны. Однако это не прогоняло оставшуюся из-за угасания тоску, которую ещё не вылечили в садах Ирмо, попросту не успели. Но трясти Финдарато стало меньше.

— Давай-ка сходим попить и покушать. Мне твой вид очень не нравится.

Инголдо только сейчас почувствовал голод и жажду. Ведь и в Нарготронде в последние дни почти ничего не ел. Но, памятуя, как от него шарахались первое время в отряде, Ном лишь виновато опустил голову, пряча взгляд. Разве с ним майа правда захочет пойти? Просто вежливое предложение…

— Я сам могу поискать, — робко и тихо проговорил он, не поверив сразу, что предложение Артано не вежливое, а искреннее, — т-только… скажи, пожалуйста, куда идти.

Майрон поднял Нома на ноги.

— Идём. Ты ничего здесь не знаешь, а у меня как раз работы нет пока.

Он повел его в глубину садов по извилистой тропинке. Вскоре они оказались на небольшой поляне с длинным каменным столом, на котором стояли большая мраморная чаша с чистой водой и тарелки с фруктами.

— Вышедшим положено лёгкое питание, нормально отъешься уже после садов.

— С-спасибо, — одними уголками губ грустно улыбнулся Инголдо.

Умерших в битвах или из-за несчастных случаев отличала тяга к жизни, активность,

и радость ощущать себя возрожденным и здоровым. Они выходили из садов очень

быстро, ожидая встречи с родными или горя нетерпением увидеть Валинор впервые.

Умершие в плену от тяжелых пыток и угасшие от скорби первые дни были тихи и печальны, окончательно успокаиваясь душой в садах, а не в чертогах. Ном сел за стол. Первым делом он напился воды — от слез пересохло во рту, и голос его стал хриплым.

Финрод чувствовал невероятное облегчение. Словно гора с плеч свалилась. Артано живенько наполнил его тарелку аппетитными фруктами. Успокоившись и напившись приятно прохладной воды, Ном съел несколько плодов и удивился внезапному аппетиту — давно забытое за тяжестью совести наслаждение быть голодным и иметь возможность утолить голод, а не воротить нос от самой прекрасной еды.

А ещё, кажется, исчезло ощущение липкой крови на руках. И цветущий вид живого майа весьма поднимал дух. Майрон сидел напротив и игрался с яблоком, беззаботно посвистывая.

Инголдо, утолив голод, пускай одними лишь фруктами, стал немного поживее. Наконец-то перестали дрожать руки, порозовели щеки. Даже взгляд стал менее отрешенно-смиренным и виноватым. Постепенно с фэа сходила вся тяжесть и боль: его ведь простили, и убитый Саурон сидел перед Номом очень даже живой. Можно больше не избегать сородичей в страхе случайно излить им частичку своего ужаса.

— Ну, к Намо тебя обратно уже можно не отправлять, — усмехнулся майа, вгрызаясь в яблоко, — фебе надо больфе ефть, и тофка пфойдет.

— Спасибо, — конечно же, он ещё на Тол-ин-Гаурхот вспомнил первое имя огненного слуги Моргота, — Майрон.

Больше съесть эльда не мог, но чувствовать себя сытым без отвращения к еде было невероятно приятно. Еще приятнее только ощущать прощение, хотя в него пока что плохо верилось — не из-за недостатка доверия, нет, просто не сразу полностью дошел до уставшей души Фелагунда весь масштаб произошедшего. В первый же день встретился с бывшим врагом и примирился. Как же, слава Эру, хорошо.

Первые дни в садах Инголдо отсиживался в самых укромных уголках, пока не появлялось чувство голода. Среди деревьев, в высокой траве он обретал долгожданный покой, скрывшись ото всех. Ном много спал. Со второй ночи — уже без кошмара про Тол-ин Гаурхот.

Майрон, когда Финрод выходил, чтобы утолить голод, крутился где-то рядом и создавал столь необходимый шум и присутствие живого существа. Инголдо был очень благодарен, хотя и не понимал, какая радость майа рядом с ним, незнакомым, убившим его эльда, возиться.

В первые дни на Нома порой вновь накатывала тоска, что хоть волком вой, хоть снова иди со слезами прощения просить. Сады пока не полностью восстановили фэа и самоуничижительные мысли ещё вертелись в голове: «Я не достоин такого великого счастья как Валинор», — вперемешку с окрыляющей эстель и радостным осознанием: «Я прощен». Спустя неделю его окончательно отпустило. Финдарато смог вздохнуть спокойно.

Но петь, по своей неизменной привычке, от которой он отказался после убийства, Инголдо так и не начал. Даже когда заслушивался дивным пением лориэнских птиц.

Финрод вышел из садов спустя месяц. К тому времени его успокоившаяся душа окончательно закрепилась в теле. Вновь засверкали веселым блеском глаза Нома, зарумянились щеки, крепость вернулась в новое, свежее хроа.

Майрон проводил его до врат Лориэна. Дальше Инголдо предстояло идти одному, а Артано — до поры остаться во владениях Ирмо, чтобы помощью вышедшим эльдар хоть немного искупить совершенное им зло, прежде, чем вернуться обратно в мастерские Ауле.

Финдарато оглянулся прежде, чем шагнуть за границу садов, и вздохнул. Кончились его муки. Но что же делать дальше? Перед ним вилась тропинка из мрамора, впереди виднелись поселения эльдар, высились белые гряды Пелори. Где-то там, за горами, валинорскими нолдор в Тирионе правит его отец.

Что он скажет, когда блудный старший сын появится в тронном зале? А Амариэ? Ждет ли она его, как обещала? В груди потеплело — конечно, ждет, ведь эльдар любят лишь раз. И до конца времен. Сердце Нома радостно забилось от предвкушения долгожданной встречи с возлюбленной. Широко улыбнувшись, Финрод прошептал:

— Я иду домой.

И отправился в путь, напевая незамысловатую людскую колыбельную.