Ничто человеческое (джен)

— Парвати, я его куда-то задевала! — Шаря в складках мантии, сестра безуспешно пытается скрыть панику.

— Не беспокойся, оба у меня. — Парвати нащупывает в потайном кармане два пергаментных свитка. Даже через ткань они словно обжигают руку. Мерзость.

— Вы об этих странных бумажках, без которых нас якобы не впустят в Хогвартс? — В голосе Луны не слышно привычной нездешней мечтательности. — Знаете, я жалею, что не потеряла свою.

Четыре взгляда недоуменно устремляются на равенкловку, но она спокойно кивает:

— Просто забавно было бы посмотреть на их физиономии, если б я показала пустые ладони. Лавгуды — одна из старейших магических семей в Англии, и папа сначала вообще не хотел отправляться в министерство за сертификатом. Он рассказал потом, что у бедняги, сунувшего ему пергамент, был такой извиняющийся вид, словно он отказывался от подписки на «Придиру».

— И наш не хотел, — тихонько вздыхает Падма и смущенно заканчивает: — Мы ведь тоже… ну… чистокровные.

Н у что ж, странно было бы, если бы никто из них этого не произнес… Слово повисает в затхлой духоте кареты, почти осязаемое, фосфоресцирующее ядовито-зеленым — как знак Упивающихся над башней, где убили директора. Все опускают глаза, стараясь не встречаться друг с другом взглядами.

— Я сожгу эту мерзость сразу же, как окажусь в Хогвартсе. — Негромкий голос Джинни полон решимости, но, что-то сообразив, она сникает: — Ну… то есть сразу, как поднимусь в нашу башню.

Хогвартс… Впервые мысль о том, что они вот-вот увидят его стены, не радует. Вместо привычного и ожидаемого тепла и покоя впереди неизвестность… Впрочем, какая там неизвестность. Все предсказуемо и понятно, они не наивные первокурсники. И даже факультетские спальни теперь вряд ли можно считать надежным убежищем.

— В башню слизеринцы точно не сунутся. — Парвати слышит свой успокаивающий голос словно со стороны. — Малфой все наврал в поезде. Нет у него таких прав, и быть не может, для всех старост правила общие — Макгонагалл мне и об этом написала.

— А почему тебе… Ах да. Поздравляю, — бесцветно выговаривает Джинни, словно лишь сейчас заметившая тускло поблескивающий значок с вензелем старосты. Парвати опускает голову. Она не хотела этого назначения… Уж во всяком случае, не такой ценой. Непроизнесенное имя давит, как камень, и пустое место напротив кажется зияющей дырой, которую ничем не заполнить.

Там мог бы протирать запотевшие очки Гарри, улыбаясь своей чуть застенчивой, но удивительно ободряющей улыбкой, — судя по тому, что его продолжают разыскивать, он хотя бы жив… Там мог бы хвастаться новыми вратарскими перчатками Рон — в поезде Джинни сказала, что он очень болен, но что-то мешает Парвати поверить в подлинность этой причины… Там могла бы сосредоточенно хмуриться Гермиона, гадая, какой еще предмет можно втиснуть в свое расписание, — но она, наверное, бежала из страны или скрывается, как сотни магглорожденных.

Дин Томас, Колин и Деннис Криви — Мерлин знает, где они сейчас, и расспрашивать бессмысленно. А что с Салли Перкс, что-то ее не видно?.. Собеседник опускает глаза, и ты не договариваешь. О вчерашних подружках, соседях, коллегах избегают говорить, словно о зачумленных. И вот уже дверь в уютный магазинчик, куда ты так любила заглядывать, заколочена досками совсем по-маггловски, и соседский парень, еще месяц назад трещавший о помолвке, теперь запинается и спешит перевести разговор, а его матушка постно поджимает губы и ни с того ни с сего вдруг заявляет, что в их родне нет и не будет магглорожденных…

Как стыдно. Мерлин, как же стыдно за свое чистокровие — и за мелькнувшую мыслишку: «Мне и моей семье бояться нечего»… Скольких в этом году недосчитаются в Хогвартсе? Еще в поезде их поразила непривычная тишина, которую только подчеркивали нарочито бодрые возгласы из слизеринских купе. В остальных негромко перешептывались или молчали. А многие купе и вовсе были пустыми — впервые на их памяти оказалось так легко занять места. И кареты… Вместо обычной сотни экипажей, покачивающихся на скрипучих рессорах, к замку катит едва ли семьдесят.

— Он все предусмотрел, правда? — ядовито замечает Джинни, и у всех в ушах явственно звучит еще одно непроизнесенное имя... точнее, с некоторых пор непроизносимое. — Не сомневаюсь, он для своих бесценных слизеринцев особые правила придумал. Так что в безопасности мы теперь только в собственных мыслях.

— Ну, может, мы зря так переживаем, — Лаванда пытается говорить бодрым тоном. — Вспомните, не так уж мы с ними и цапались… разве что на квиддичных матчах… ну, на зельях, но у Слагхорна с этим было получше, чем у… И Макгонагалл — она ведь нас защитит, правда же?..

Ох, подружка… Ее саму бы кто защитил. Парвати хорошо помнит разговор в кабинете отца, когда неделю назад родители заявили, что в Хогвартс они с Падмой в этом году не поедут.

— Отправитесь к тетке в Бомбей, ваша безопасность для меня важнее хорошего образования, — бушевал отец. Смуглое лицо стало изжелта-серым от волнения, и у нее невольно сжалось сердце — но она уже все для себя решила, едва пробежав глазами письмо. «Вы вправе отказаться… я пойму…» — разве она могла отказать своему декану и бросить факультет, за шесть лет ставший для нее второй семьей?

— Папа, ну что ты, зачем так волноваться! — Хинди его всегда успокаивал, но сейчас он лишь махнул рукой, и Парвати вновь перешла на английский. — Разве ты не гордился, когда Падма стала старостой? А теперь это предложили мне… Как вы не понимаете, в такое тяжелое время я просто не вправе отказываться… Староста факультета — это ведь такая честь…

— Это было честью при Дамблдоре, — тихо произнесла мама. — А сейчас… Если слухи о назначении Снейпа правдивы — подумайте, разве вы сможете подчиниться… новому директору, если он…

— Не называй так убийцу и предателя! — выкрикнула Падма.

— Вот видите, вы и сами понимаете, кто теперь хозяйничает в школе. И если он — или его дружки, которые наверняка заменят неугодных Упивающимся учителей, — прикажут вам… ну, например, доносить на своих товарищей, вы сможете подчиниться? — хмуро вопросил отец и всплеснул руками, глядя в возмущенные лица сестер: — Конечно же, нет! Организуете сопротивление режиму, да? Снова Армия Дамблдора, верно? А когда вас обнаружат — до скольких вы успеете сосчитать, прежде чем к вам применят Круцио?.. — Хриплый голос сорвался, но сестры уступать не собирались.

— А если Упивающиеся заявятся в твою фирму и потребуют — ну, например, чтобы ты свидетельствовал против кого-нибудь из сослуживцев — ты подчинишься, папа? И до скольких ты успеешь досчитать, прежде чем тебя отправят в Азкабан? А мы, по-вашему, будем сидеть в Бомбее и терпеливо ждать сов — а когда не дождемся?.. Нет уж, никуда мы не поедем. Просто…

— …Просто давайте все мы будем благоразумны. Чуточку благоразумия, — мама, вздохнув, обвела всех умоляющим взглядом. — В тяжелые времена так сложно выжить и не потерять лицо. И если… если вы поедете в Хогвартс, дайте слово, что не заставите беспокоиться ни нас, ни ваших учителей. Это ведь им придется покрывать вас и вместе с вами расхлебывать плоды вашей… несдержанности.

Ошеломленно переглянувшись, сестры покорно кивнули — в самом деле, о таком они даже не подумали. Профессору Флитвику с его умением отстраняться от проблем и сглаживать острые углы вряд ли что-то будет грозить, но Макгонагалл, такая неуступчивая и гордая, Макгонагалл — декан самого ненавистного Тому-кого-нельзя-называть и его слугам факультета… В письме она тоже говорила о благоразумии и сдержанности — но сможет ли сама их проявить? Парвати ужасно хочется увидеть своего декана, и она, щурясь, вглядывается в мутную пелену дождя за запотевшим стеклом — кареты уже на замковой лужайке, вот-вот покажутся высокие каменные ступени. Нет, конечно, Макгонагалл здесь не будет — она ведь в замке, готовится встречать первокурсников… Но, спрыгнув с подножки, Парвати с удивлением замечает у массивных дверей знакомый строгий силуэт.

Декан факультета Гриффиндор почему-то не торопится впускать студентов в замок. Опустела последняя карета, все нетерпеливо переминаются на мокрой траве, стряхивая с волос противную морось, — но Макгонагалл молчит. Молчит и смотрит поверх студенческих голов — Парвати никогда не видела у своего декана такого отстраненного, погруженного в себя взгляда. Зачем она вообще здесь? Сколько они помнят, Макгонагалл всегда встречала первокурсников… И тут Парвати понимает — зачем, и, кажется, не она одна — недоуменный гул голосов внезапно стихает, и в этой тишине несколько негромких слов, произнесенных ясным твердым голосом, кажутся ударами гонга:

— Прошу всех вас достать свои сертификаты и показать мне. В Хогвартс я впущу только тех, кто сможет подтвердить магическое происхождение, — Макгонагалл выговаривает немыслимые в ее устах слова очень отчетливо и без малейшей запинки, но взгляд по-прежнему устремлен куда-то в сторону озера. — Остальным, к сожалению, придется покинуть территорию замка.

Никто не двигается с места. Тишина становится абсолютной — ни простуженного шмыганья, ни шарканья подошв. Падма стоит очень прямо, Лаванда тихонько вздыхает. Джинни встряхивает волосами, с намокшей темно-рыжей пряди ползет струйка воды и стекает за шиворот, но — Парвати догадывается — не это заставляет ее вздрогнуть и прикусить губу. Наверное, ей тоже хочется броситься к Макгонагалл, тряхнуть ее, выкрикнуть в лицо — как вы могли такое сказать?! Вы ведь не с ними, вы не можете так думать!..

А кто тебе сказал, что она так думает? — Голос, такой же холодный, как струйки воды, стекающие по шее, эхом отдается в сознании. Кто знает, чего ей стоило это выговорить — и платит она эту цену не столько за собственную безопасность, сколько за вашу.

— Докатились, — шепчет кто-то за спиной — кажется, Терри Бут. — Макгонагалл чистоту крови проверяет. Что дальше — нас заставят целовать портрет Сами-знаете-кого? Или уж сразу его сапоги?

— Дурак ты, Бут. — Собственный шепот кажется Парвати ужасно громким. — Думаешь, ей легко было такое сказать? Попробуйте воспринимать это как… Просто как формальность. Ничего не поделаешь.

— Остальным, к сожалению, придется покинуть территорию замка, — повторяет Макгонагалл ровным тоном, но теперь Парвати удается поймать ее взгляд — и промелькнувшую в нем мольбу. Ничего не поделаешь. Ты староста. Должна… подать пример. Выудить из потайного кармана проклятые свитки, сунуть один Падме, мельком взглянув на имя — и вперед…

— К сожалению? Я не ослышался, вы сказали — к сожалению? — Высокий, омерзительно знакомый голос звучит так близко, словно говорящий стоит в двух шагах… Мерлин, так оно и есть. Парвати бесцеремонно отпихивают в сторону, и Малфой неторопливо поднимается по ступеням — может, кому-то и нравится его походка, но Парвати всегда смешила эта нарочитая, избыточная грациозность. А вслед за ним темно-зеленой змеей ползет весь слизеринский выводок — угрюмые туши Крэбба и Гойла, юркий, вечно подхихикивающий Нотт, Паркинсон со своей жеманной мордочкой, безымянные младшекурсники — но даже у самых мелких на лицах фирменная заносчивость. Слизеринцы. Без пяти минут Упивающиеся — а кое-кто, если верить слухам — уже... Руки сами сжимаются в кулаки — Парвати подозревает, что не у нее одной, — и она от души завидует Макгонагалл: хотелось бы ей научиться такой невозмутимой сдержанности.

— Именно это я и сказала, мистер Малфой. — Профессор чуть склоняет голову. — Мне искренне жаль, что в этом году мы не увидим многих прекрасных студентов, достойных…

— Достойных разве что гнить в Азкабане. — Малфой перебивает преподавательницу так же небрежно, как сует ей в руки пергамент, даже не потрудившись развернуть. — Жаль, что вы еще не уяснили этого, профессор. Отныне и навсегда учебы в Хогвартсе достойны только отпрыски семей, не запятнавших свою родословную, делом доказавших преданность…

— Как твоя семья, Малфой? — выкрикивает кто-то из толпы. — Не поделишься, скольких вам потребовалось убить — тебе и твоему отцу — чтобы доказать свою преданность?

— …Темному Лорду, — не повышая голоса, заканчивает Малфой, но проступившая на узких губах ледяная улыбка кажется гримасой. — Советую всем вам побыстрее это усвоить — если, конечно, вы не хотите стать… материалом, на котором мы будем изучать магию — истинную магию, а не жалкий эрзац, которым все эти годы пичкали нас любители грязнокровок.

Он рывком выхватывает у Макгонагалл пергамент и подбородком указывает своим спутникам на дверь. Крэбб с Гойлом угодливо распахивают тяжелые створки, стройная фигура проскальзывает внутрь с той же текучей изнеженной грацией, но Парвати теперь не до презрительных усмешек. Изнутри поднимается ненависть — терпкая, обжигающая, пьянящая, как глинтвейн. Жаль, что ей нельзя выплеснуться, устремиться в замок смертоносным вихрем, размазать мерзкую погань по стенам...

— Собери остальных, — одними губами произносит Макгонагалл, не глядя на измятый намокший свиток. — Держитесь вместе и не позволяйте ни во что себя втянуть.

Мгновенный обмен взглядами — молодая пылкая ярость и печальная твердая решимость. Я ведь сдерживаюсь, читает Парвати в ясных карих глазах. Думаешь, мне не хотелось заставить навсегда замолчать мерзавца, отдавшего этот унизительный приказ, — но дети… Их безопасность важнее собственной гордости. И для тебя теперь тоже, девочка.

— Хорошо, — шепчет Парвати так же беззвучно. Ничего. Она будет сдерживаться… сколько сможет. А потом придумает, как отомстить — и этому слизеринскому гаденышу, и мерзкому прихвостню его хозяина, обрекшему на такое ее гордого декана. Сидит сейчас, наверное, в кресле убитого им директора, смакует унижение и беспомощность Макгонагалл… Ничего, Гриффиндор найдет способ оставить за собой последнее слово.

…Слизеринский гаденыш, небрежным жестом отослав телохранителей, стоит в самом темном углу за колонной, прижавшись лбом к холодному камню. Если бы вы знали, безмозглые придурки, на что обрекаете себя такими вот идиотскими выходками. Окажись рядом Кэрроу… Малфоя передергивает.

А мерзкий прихвостень медленно поднимается из кресла убитого им директора, подходит к окну и смотрит в темноту, не пытаясь ничего разглядеть сквозь цветные стекла витража, залитые потоками дождя. Просто смотрит — и не оборачивается, когда слышит за спиной негромкое:

— Прекрасно придумано, Северус. Если бы на месте Минервы оказался бы кто-то из… новых преподавателей, наши молодые бунтари вряд ли удержались бы от дерзости — а я, признаться, не хотел бы, чтобы учебный год в Хогвартсе начинался с Круцио. Конечно, жаль, что первокурсникам придется знакомиться со школой вместе с Кэрроу — кстати, как ты сумел убедить Алекто, что это более ответственная задача, чем проверка сертификатов? А Амикус — кажется, он с Филчем составляет новый список запрещенных к использованию предметов, и это занятие тоже кажется ему ужасно важным?

— Я не убеждаю, Дамблдор. Я приказываю — и эти приказы действенны, пока Кэрроу думают, что я вправе их отдавать. Но есть черта, которую нельзя переступить — иначе я лишусь такого права. Вы не представляете, как эти двое завидуют правой руке Темного Лорда — ведь любой из них мог бы убить вас вместо меня и возвысился бы. Кажется, они считают, что я сделал это не из личной преданности хозяину, а для того, чтобы заполучить власть в Хогвартсе…

— Как это типично, не правда ли — судить по себе…

— Так что малейшее проявление нелояльности повлечет донос.

— Что ж, я надеюсь, у тебя и в дальнейшем будет получаться выбирать меньшее из двух зол, как удалось это сделать сегодня.

— Я учился у вас, Дамблдор. Вы ведь тоже выбрали для Хогвартса меньшее из двух зол. Меня.

— Я рад, что ты стал таким самокритичным, Северус. Я всегда ценил это качество в людях.

Стоящий у окна не отвечает, только худые плечи чуть вздрагивают и спина становится еще прямее. Затем оборачивается, и с полминуты они улыбаются друг другу — портрет седовласого волшебника с лучистым взглядом ярко-голубых глаз и бледный худой человек в черной мантии, чье лицо сейчас никто не назвал бы бесстрастным. Остальные портреты тактично притворяются дремлющими, и только пожилой франт с черной бородкой поглядывает на этих двоих из-под полуприкрытых век. Профессор Блэк умеет читать по лицам, но даже он затруднился бы определить, в чьей улыбке сейчас больше горечи.

Наконец человек, словно проснувшись, встряхивает длинными, прямыми, не слишком опрятными волосами и, не оборачиваясь, выходит.

— Удачи, — тихо говорит портрет, глядя в узкую черную спину.