Ничто человеческое (джен)

Древний замок, ликуя, празднует победу. Но в этой комнате на втором этаже очень тихо. Отголоски нестройного радостного гула долетают сюда редко — лишь когда открывается дверь, чтобы впустить еще одну безмолвную фигуру. Сюда приходят помолчать.

Старые парты сдвинуты на середину, скамьи расставлены вдоль стен, и полупрозрачный хозяин кабинета удрученно взирает на непривычное зрелище. Расстроен он, разумеется, не перестановкой, а тем, что не смог в ней поучаствовать: все, что ему оставалось — скромно убраться в свой угол, чтобы живые не морщились, ненароком соприкасаясь с призраком. Но он не бесчувственный сухарь, каким за десятилетия преподавания его привыкли считать коллеги и студенты (да, честно говоря, и он сам). Он путает имена — да, это верно. Но лица помнит — живые, смеющиеся и печальные лица молодых и не очень магов, которые умели радоваться жизни так, как у него это никогда не получалось. Какие они сейчас бледные и неподвижные, когда лежат вот так посреди комнаты на помосте, устроенном из старых, изрисованных ими когда-то парт.

Он подозревал, что столы в его кабинете исписаны больше, чем где-либо еще, но даже если бы мог, не стал бы уничтожать чернильные вызовы на дуэль и признания в любви — хоть какое-то свидетельство жизни. Что ж… Никто не принимал его предмет всерьез, и сам он никогда не делал попыток оживить тусклую скуку своих уроков. История магии… Самая бесполезная дисциплина — ни магглам, ни магам не свойственно делать выводы из собственной истории. Но, видит Мерлин, теперь он жалеет, что так бесцветно рассказывал этим детям о войнах — кто знает, вдруг вчера им хоть что-то пригодилось бы, скажем, сведения о способах ведения боя великанами. История магии… Вот и еще одна война стала историей, и уже в будущем году в учебник добавятся новые главы, и, пожалуй, на уроках, посвященных этой, последней, войне, он не услышит привычных сдавленных зевков — во всяком случае, не от молчаливых мальчиков и девочек, входящих сегодня в эту тихую комнату. Для них война еще долго не кончится.

Дверь, тихонько скрипнув, отворяется, чтобы впустить еще одну фигурку. Это, кажется, семикурсница… гриффиндорка. Падма?.. Нет, та равенкловка, а это… Парвати. Парвати Патил — надо же, вспомнил почти сразу. Редкое имя. И редкой красоты девушка. Когда он сам был еще студентом, на его факультете училась такая же смуглянка. Тогда это было необычным — уроженки восточных колоний, и экзотическая красота Девики — да, именно так звали ту прелестницу — сразила наповал не одного англичанина. Так что вряд ли она вообще замечала робкие взгляды унылого зубрилки. А он и сейчас помнит тугие смоляные косы, пушистые ресницы, бросавшие тень на смуглые щеки, и пленительную улыбку, застенчивую и чуть лукавую. Мисс Патил похожа на ту студенточку так, словно приходится ей родной дочерью, только прическа другая, но, видит Мерлин, ему всегда приятно было поглядывать на ее аккуратную головку. Но сейчас гладкий пучок растрепан, измятая мантия вся в пыли, из рукава выдран порядочный клок… Призрак неодобрительно морщится — будь он деканом, сделал бы замечание. К мертвым должно относиться с почтением, а ее внешний вид откровенно неподобающ… Но он только призрак, пусть и хозяин кабинета, и, похоже, его даже не заметили. Девушка тихо идет вдоль длинного ряда — высокие брови горестно заломлены, в уголках ярких губ проступили скорбные морщинки — идет, пристально вглядываясь в застывшие лица и что-то беззвучно шепча, словно читая молитву. И останавливается у последнего стола. Это его стол, учительский — тело внесли сюда последним, свободных парт уже не осталось.

— Гарри, ты уверен, что это не оскорбит?.. — призрак помнит неприязненные нотки в голосе Минервы, неохотно переместившей стол взмахом палочки. Помнит, как сам удивленно подался ближе: конечно, он, как и все, затаив дыхание, следил за поединком Того-Кого… Волдеморта — когда-нибудь страх перед этим именем тоже станет историей — и Поттера — эту фамилию профессор Биннс больше ни с чьей не спутает — и слышал все, что выкрикнул юноша в жуткое безгубое лицо. Но, признаться, он посчитал поразившие всех фразы о Снейпе хитроумной выдумкой, ловким ходом, сделанным, чтобы отвлечь внимание врага, — что ж, оказывается, не он один так подумал, если судить по короткому презрительному взгляду, брошенному Макгонагалл на тело бывшего директора. Зрелище даже на взгляд призрака было малопривлекательным, и Минерва, поморщившись, отвернулась.

— Абсолютно уверен, профессор. — В тихом усталом голосе прозвучало нечто такое, что заставило ее вновь взглянуть на Снейпа. — Поверьте, он заслужил не только эту честь. Подробности… они на столе в кабинете директора.

— Ты полагаешь, сейчас мне стоит тратить время на эти подробности? — Макгонагалл устало вздохнула.

— Это займет совсем немного времени. Я… ничего, если я не пойду с вами? Побуду немного здесь.

Макгонагалл кивнула и, не оборачиваясь, вышла, а Поттер… Призрак решил, что он подойдет к этому мальчику… Уиддерсу?.. ах да, Уизли, но юноша остался у последнего стола — профессор очень скоро понял, для чего. А когда через полчаса Минерва вновь вошла в комнату и остановилась рядом с Гарри, призрак увидел, как побелели костяшки ее сжавшихся пальцев.

— Ты все сделал… — Хрипловатый теперь голос упал до шепота.

— Да. — Юноша тоже почти шептал. — Кто-то должен был это для него сделать.

Стереть с лица и рук засохшие кровавые пятна. Переодеть — губы решительно сжаты, вы правы, профессор Блэк, вклад вашего факультета не должен быть забыт — в парадную слизеринскую мантию. Дрожащими не только от усталости руками застегнуть высокий, расшитый серебром ворот. И спрятать в складках темно-зеленого шелка обрывок фотографии и пожелтевший лист бумаги, на котором всего несколько слов выцветшими чернилами. Даже такой бесчувственный сухарь, как преподаватель истории магии, понимает, что этого Поттер никому бы не доверил.

Вот только девушка, что вглядывается в спокойное мертвое лицо, не знает ни о листке, ни о фотографии. И когда тонкие руки поправляют и разглаживают складки профессорской мантии, призрак готов вмешаться — но, бросив на старосту Гриффиндора неодобрительный взгляд, останавливает себя. Кажется, мисс Патил подошла к бывшему директору не из праздного любопытства. Должно быть, она тоже… отдает долг. А она делает то, на что не обратили внимания ни Поттер, ни Макгонагалл — заклинанием очищает слипшиеся от крови длинные волосы. Приглаживает спутанные пряди. А затем кладет узкую ладонь на бледный лоб покойного — и долго не убирает руку. Взгляд карих глаз темен и неподвижен, и призрак понимает, что, окликни он сейчас студентку — она не услышит. Он чувствует себя свидетелем странного ритуала, смысл которого понятен только этой высокой смуглой красавице.

Но когда за спиной тихо скрипит открывающаяся дверь, Парвати убирает руку. Этот жест — ее секрет, ее и профессора. Жалко, что придется уйти, она бы еще постояла с ним рядом, и мертвенный холод под пальцами ее не смущает — наверное, тогда его лоб был бы ненамного теплее. Но тогда она чуть не убила себя за внезапно вспыхнувшее желание… тогда она чаще была Кали, чем Парвати. Слава Мерлину, она никого тогда не убила. И спасибо директору — та бессмысленная война закончилась, едва успев начаться.

Она кивает двум вошедшим равенкловкам и тихо выходит — но, прикрывая дверь, еще успевает обернуться. Какое спокойное у него сейчас лицо… Той ночью оно было другим. Восковой лоб теперь чист, но она никогда не забудет перечеркнувшую его алую отметину — и свой безумный порыв прикоснуться к этой метке.

Она спускается в Большой зал. Раньше, когда история магии приходилась на предобеденный урок, они с Лавандой часто шутили, что распорядок дня устроен неправильно — поспать было бы неплохо не до обеда, а после. Даже в последний год душевных сил хватало на шутки… Ей вдруг хочется подняться в гриффиндорскую башню, чтобы без помех погрузиться в воспоминания. Но в зале все чем-то заняты, на нее не обращают внимания — даже Падмы не видно, и можно устроиться в нише одного из окон. Правда, стекло выбито, но тем лучше — ветерок немного охладит пылающие щеки, совсем как тогда, на башне. И потом, она не собирается выпадать из окна — только ненадолго уйти из реальности и вновь оказаться в том пропитанном ненавистью времени…

…когда снова была война.