Это страх, а не призрак (который оставляет меня в покое) (джен)

В восемь лет — это гораздо больше работы. Хантер просыпается в пять часов утра, чтобы тренироваться (ему не нужно никуда ходить до шести, но важно проявить инициативу). Главный скаут пытается заглушить для него разминку и упражнения; Хантер отлично выполняет каждое из них с первой попытки. Он стремится проявить себя, жаждет учиться.

Каждый день что-то новое. Он бежит, пока его внутренности не сгорают; он выясняет, как крутить посох; он карабкается по стене для скалолазания с опорами, которые пытаются задеть вас на пути вверх. Несмотря на то, что он любит все это — бегать, двигаться и становиться сильнее, — спарринги — это то, что волнует его больше всего.

Хантер пока слишком мал, чтобы нанести удар, но с ним нужно считаться, когда дело касается скорости и точности. Он знает все правильные места для удара. Он опасен с копьем или посохом в руках — даже без них он быстр, почти скользок. Другие разведчики насмехаются над вундеркиндом, но Хантер этого не замечает. Он полезен. Он учится. Он помогает.

Он редко видится с дядей Белосом, а вход в тронный зал закрыт, если только его туда не позовут. Конечно, это не мешает ему преследовать своего дядю при каждом удобном случае — как сегодня, например, поздним вечером перед ужином.

Император находится на полпути по коридору, его белые одежды развеваются за ним, когда Хантер возвращается с тренировки. (Других разведчиков давно нет; ему пришлось отточить свой новый взмах ногой, прежде чем он смог позволить себе войти и поесть.)

— Дядя! — Хантер кричит, когда видит его, бежит, чтобы догнать.

— А, — говорит дядя Белос. Он не останавливается; он просто мчится вперед, ожидая, что Хантер, в конце концов, дотянется до него, пока он идет по коридору. — Хантер. Что это такое?

— Я только что изучил эту новую технику, — говорит ему Хантер, останавливаясь так быстро, что зеленый ковер сминается под его ботинками. Он наполовину идет, наполовину бежит назад, чтобы не отставать от длинных и ровных шагов своего дяди. — Ты низко приседаешь, когда твой противник отвлекается, а потом… — И он отправляется на скачки, описывая свои тренировки в мучительных подробностях, руки дико жестикулируют, щеки розовеют от волнения. Его дядя не вставляет ни слова, пока Хантер не вынужден сделать паузу, чтобы перевести дух.

— Ты действительно многообещаешь, — признает он, и Хантер сияет. — С таким прогрессом ты вполне можешь отправляться на миссии всего через несколько лет.

— Чтобы сражаться с дикими ведьмами? — спрашивает Хантер, подпрыгивая на ступнях.

— Возможно, пока нет. Ты же знаешь, что дикая магия очень опасна.

Хантер обижается — совсем чуть-чуть, это точно не заметно — и в тот же момент понимает, что он внутри тронного зала. Он так увлекся объяснением, какой частью ноги лучше всего выбивать из-под соперника, что даже не заметил, как дядя Белос впустил его внутрь. Он останавливается, держась поближе к двери, которая тяжело закрывается.

Комната эхом отзывается бесконечным стуком этого гигантского сердца. Ровный ба-бум, ба-бум, ба-бум наполняет его уши, как всегда; сегодня, однако, это заставляет воспоминания вырваться из коробки, в которой он держит их запертыми. Волнение вытекает из него понемногу, пока он не переплетает пальцы в перчатке, кусая губу, чтобы сдержать вопрос, который внутри него уже четыре года.

Дядя Белос поднялся по лестнице к своему трону. Даже несмотря на то, что над ним нависло это сердце, он по-прежнему остается самым большим существом в комнате.

— Есть что-нибудь, что ты хотел бы сказать? — Спросил он.

— Ой, — Хантер прекращает ерзать и встает прямо, пробираясь дальше в комнату. Ему требуется всего несколько шагов от трона, чтобы связать вместе попытку разговора. — Я просто, эм. Мне было интересно — я хотел спросить, эм, спросить, что…

— Используй свои слова, Хантер.

— Что случилось с моими родителями?

Слова вылетают прежде, чем он успевает их обдумать, а он все обдумывает . Ему приходится бороться с желанием зажать рот ладонью, чтобы не вылилось больше. Просто он так хочет знать, и он всегда нервничает, когда дядя Белос говорит ему использовать свои слова. Ведь когда он использует свои слова, они просто продолжают произноситься в неправильном порядке, и...

— Они мертвы, — говорит его дядя. — Убиты безумием дикой магии, — В его словах нет печали, но большое зеленое сердце позади него ускоряет темп. Ба-бум, ба-бум, ба-бум.

Хантер кусает губу. Он знает, что больше ничего не должен говорить, но ничего не может с собой поделать. Он хочет знать.

— Но… но как? — Спросил он. — Если дикая магия навредит им, она может навредить и тебе. Если я узнаю, что произошло, то смогу сделать так, чтобы это больше не повторилось!

— Не навредит, — голос его звучит так уверенно. — Не мне.

— Что, если это произойдет? — Страх наполняет мозг Хантера, заставляя его мысли плавать от беспокойства, которое всегда просачивается, когда он слишком долго думает вместо того, чтобы тренироваться. — Что, если снова придут дикие ведьмы, нападут на замок и причинят тебе боль? Почему они вообще напали? Чего они хотят?

— Эти вопросы тебя не касаются, — говорит дядя. Его пальцы сжимают подлокотники трона. Между ними просачивается зеленая слизь. Ба-бам-ба-бам-ба-бам.

Руки Хантера начинают трястись; он сжимает их в кулаки, пытаясь удержать на месте. Он ненавидит, когда его держат в темноте.

Но они есть! — настаивает он. — Эти ведьмы убили нашу семью. Они хотят причинить нам боль. Я хочу знать, почему!

— Это не твое дело знать.

— Но если бы ты просто…

— Ты испытываешь мое терпение.

— Пожалуйста, если вы только скажите мне…

Глаза Императора встречаются с Хантером. Они светятся ярко-голубым.

Хантер научился не вздрагивать. Он научился уворачиваться ровно настолько, чтобы пропустить удар, а затем оставаться неподвижным, пока самое худшее не пройдет. Но на этот раз он недостаточно быстр. Так что на самом деле это его вина, когда его лицо взрывается от боли.

Его кожа горит. Его мозг горит. Мир стал красным, и Хантер стоит на коленях, отчаянно хватаясь за щеку мокрыми от крови руками, каждый вздох вырывается из его груди хрипящими вздохами, которые эхом отражаются вверх, вверх, вверх по стенам и с грохотом падают повсюду вокруг него. Соль от его слез попадает в широко открытую рану, и боль вспыхивает, как укусы огненной пчелы, и о нет, о нет, он плачет, дядя ненавидит, когда он плачет, он сделает еще хуже, он сделает его еще более безумным, он извиняется, ему жаль, ему жаль...

На его плече чья-то рука. Хантер замирает.

Правая рука его дяди по локоть в грязи, но левая почти нежно держит Хантера за плечо. Когда Хантер смотрит ему в лицо, он видит морщинистую кожу и грустные старые глаза; он отложил маску в сторону.

— Хантер, — говорит дядя Белос своим настоящим голосом, своим спокойным голосом. — Меня расстраивает, когда ты задаёшь эти вопросы. Ты ведь не хочешь меня огорчить?

Хантер быстро мотает головой из стороны в сторону, всхлипывая, сглатывая и пытаясь заставить слезы остановиться. Это вредит. Он сожалеет. Он не это имел в виду...

— Используй свои слова, — дядя Белос на этот раз говорит мягче.

— Н-нет, дядя. Мне жаль, — Хантер смотрит в землю. На собственную кровь, капающую на ковер под ним. Дядя Белос хлопает мальчика по плечу всего один раз, и Хантер не вздрагивает. — Прости, — снова говорит он.

Дядя возвращается на свой трон. Он падает в него тяжело.

— Чем больше человек знает о дикой магии, тем в большей опасности он находится, — говорит он. Он стонет, когда остальная часть его руки становится твердой, затем вздыхает. — Я хочу защитить тебя, Хантер. У Титана большие планы на тебя. Ты хочешь помочь исполнить волю Титана, да?

— Конечно, — говорит Хантер. Он чувствует вкус крови на губах. Так больно. — Я хочу помочь.

Пауза. Дядя Белос кажется довольным.

— Очень хорошо, — говорит он. — Можешь вернуться в свою комнату, — он поднимает руку, и двери распахиваются. — Ты возобновишь тренировки завтра утром. Ты должен стать сильным, чтобы помочь мне защитить этот мир.

— Буду, — обещает Хантер сквозь боль. — Я буду.

Он встает и кланяется, и в тихих промежутках между ритмичными ударами этого большого бьющегося сердца кап-кап-кап его крови на полу — самое громкое, что он когда-либо слышал.