Иная (джен)

Двери открылись. Она резко выдохнула от ледяного воздуха. Само её происхождение протестовало, что такая температура бывает! Улыбнувшись яркому до боли ощущению, Вефэа облачилась в тёплый комбинезон с капюшоном — коричневый, в тон её коже. Навоображала себе перчатки и сапожки потеплее, вышла из лифта, щурясь от слепящей горной белизны, хрустя снегом, невольно морщась от порывов холодного ветра.

Приглушив восприятие и холод «аурой антиконтраста», Вефэа продолжила идти по следу. В этом месте она чувствовала себя очень настоящей. Почти что как в мирке сирени! Эмоций стало больше: ворочаясь внутри, будто просыпающиеся змеи, они вновь и вновь память теребили. В этот раз она подавила не эмоции, а воспоминания. Упасть с заснеженной горной тропки, погрузившись в прошлое, было бы довольно глупо. Уж какой-какой, а глупой видеть себя не хотелось. Какой хотелось — так и не разобралась до конца.

Неожиданно тропка вывела к небольшой долине, продуваемой ветрами. Сквозь снежную вуаль были видны здания — с десяток домов. Она замерла, вчувствоваясь сквозь другую пелену — присутствие Существа. Да, похоже, что живые. Где-то там есть живые люди. Разумные иль нет — отсюда не понять.

Когда контуры зданий окончательно превратились в двухэтажные жилые дома и несколько… как там говорится… «технических сооружений»? А, неважно! В общем, она поднялась по крыльцу ближайшего и постучала в запертую дверь. Постучала ещё раз. Наконец, ощутила внимание кого-то изнутри. Ей открыли двое: женщина и мужчина. В руках у мужчины — здоровенное… как эти штуки называются… ружьё. Опаска, удивление, ожидание худшего — эмоции различались в их головах, но она не собиралась вглядываться: смотреть через присутствие Существа так, чтобы оно не «осаждалось» внутри себя было как-то даже… лень? Минимальное усилие всё равно пришлось сделать — разобраться, на каком языке говорить.

— Привет, — сказала Вефэа, отмечая про себя, насколько же тускло это звучит. Как и она сама. Тусклая.

— Привет, — неуверенный ответ женщины. Мужчина… «держит её на мушке», так? — Чьих будешь?

— Не знаю, — пожала плечами. — Ничьих.

— Новенькая? — женщина переглянулась с мужчиной, и тот опустил ружьё. — Проходи. Тебе повезло, что попала сюда в зимней одежде.

Настороженный мужчина и обеспокоенная женщина провели её внутрь и усадили за стол в комнате возле входа. Раздевшись, она приняла в руки кружку горячего сладкого чая. Какое-то время трое просто пили чай — она наслаждалась не чаем, а просвечивающими сквозь дымку чувствами этих людей. Как давно она не встречала живых людей в своём уме? Учитель… учитель никогда не был «в своём уме», всегда был ненормален. Как и она сама.

Она чувствовала себя неуместной в их обществе. Они считали её обычным человеком. Так непривычно! Вдвойне непривычно, что руки не тянутся к их горлу или сердцу. Быть может оттого, что присутствие Существа заглушает их присутствия? В их глазах отражается — ничего. В глазах волшебников отражается хаос. В глазах иномагов — бездна. В глазах учителя — как поняла потом, его Сила. А в её глазах отражалась прежде Лета, и цвет их ускользал, оставляя ощущение яркости, но какой — каждый додумывает сам. Это был дар, врождённая особенность, — читать души по глазам.

— Что это за место? — спросила Вефэа, видя, что эти двое диалог начинать не собираются.

— Мы не знаем, — снова переглянулись двое, и снова ответила женщина. — Мы просто выживаем здесь. Я Марта.

— Рован, — голос мужчины — неожиданно звонкий для его грубоватой внешности.

— Вефэа, — представилась она новым вторым именем. — Я не понимаю, это что-то… — как там называют его люди? — сверхъестественное?

— Что-то типа, — мрачно усмехнулся Рован.

— Закартинье, — медленно произнесла Марта. — Так его называют. Кто-то кличет «обраткой» — оборотной стороной картин. Ты помнишь, как сюда попала?

— Не сюда, — она решила не лгать, но и правды не говорить. — Я попала в парк с сиренью. Дотронулась до картины — и уже внутри.

— Никогда не слышал о такой картине, — нахмурился Рован. — Как ты попала сюда?

Эти люди не понимали, как работает это место. Она скажет полуправду.

— Из парка я попала в бетонные коридоры. Сама не знаю как. Шла — и попала. Встретила там мёртвую женщину, прошла по следу из крови и нашла лифт. Нажала кнопку «вниз». Лифт открылся здесь.

— Такое случается, — вздохнув, сказала Марта. — В основном, мы все попадаем из картин в музеях, коллекциях и всём таком. Но есть много картин, которые не лежат на виду. Между картинами ездит лифт, но это не единственная связь — в некоторых местах можно перейти из картины в картину, как провалилась ты. О парке с сиренью никто не слышал, но мы много о чём не слышали.

— Кто эта мёртвая женщина? — спросила Вефэа интересующее её. — Она выглядела больной. Её выгнали отсюда?

— Не будем об этом, — резко вмешался Рован.

— Будем, — Марта положила ему руку на плечо. Перевела взгляд на неё. — Позволь нам рассказать по порядку.

— Я слушаю, — кивнула лишь, отметая в сторону желание заставить рассказать.

— Нас здесь немало собралось, — вздохнула Марта. — Говорят, это началось несколько лет назад. Мы не уверены, что попадаем из одного и того же времени… или мира. Когда начинаем рассказывать о нормальном мире, то получается, будто мы жили в разных… — она замялась.

— Версиях, — вставил Рован. Вефэа подавила невольную улыбку: забавно слушать, как обычные люди пытаются рассказать ей о линиях реальности.

— Да-да, точно, версиях! — подхватила Марта. — Как будто мы жили в различных версиях одного мира. Уж не знаю, где правда, а где ложь, и какой мир настоящий, а какой нет, — попыталась развести руками и едва не пролила недопитый чай. — Лифт ты заметила: это единственная общая деталь всех картин — спрятанный лифт. Картины — они не совсем обычные миры, понимаешь? — о, она понимала! — Вот здесь, на «Зиме в горах» в домах есть электричество и припасы, и они никогда не кончаются, поэтому мы здесь и поселились. Есть и другие такие места: «Тёмный дол» и «Закоулки Парижа». Мы зовём себя поселенцами — те, кто просто остались тут жить. Есть ещё бродяги — они ходят между картин в поисках выхода. Пока, — на этот раз Марта поймала себя на жесте и не махнула чашкой с чаем, — ничего не нашли. Ну и есть ещё одни… — она замолчала, бросив взгляд на Рована.

— Культисты, — мрачно произнёс тот. — Одна из картин… проклята или вроде того. Если мы говорим об одной и той же женщине — видела на ней что-то странное?

— Бордовые штуки на голове и шее, — она постаралась выглядеть серьёзной. — Это «проклятие»?

— Типа того, — мрачная ухмылка. — Эти ублюдки поклоняются то ли демону, то ли ещё какой бесовщине. Называют его «Великим». Если с этой проклятой штукой долго… не знаю, что они с ней делают! Общаются? Может, это вещь, и они её касаются? Короче, эта штука отравляет. Сначала крыша едет, потом бордовая чертовщина появляется. У некоторых всё тело в ней!

— Они все сумасшедшие, выходит? — переспросила она, догадываясь об ответе.

— Нет, — Рован сморщился так, будто ему очень хочется сплюнуть. — В том-то и дело, что нет! Некоторые ублюдки отказываются сходить с ума. Промывают с помощью «Великого» мозги обычным людям, если поймают. Слышал… Слышал, самые их главные могут нечеловеческие штуки. Я и тебя подозревал, что ты такая же. Из культистов. К нам парочка таких недавно и пришла — женщина и старик. Говорили… о всяком. Старик уже совсем ополоумел, а женщина мутила воду. Великий их, мол, может открыть путь обратно, если верить. Наш старейшина, Игорь, выгнал обоих. Мы-то, старожилы, знаем, что такое культисты, а новички вроде тебя ведутся на сладкие речи — и потом возвращаются с промытыми мозгами. Если возвращаются.

— Предположим, — тихой мелодией проникла она в головы Марты и Рована, меняя (незаметно изнутри) способ работы их сознаний, — к вам придёт человек, обладающий сверхъестественными способностями и предлагающий вам выход из этого места. Предположим, он покажет вам способности. Что скажете?

— Очередной выродок культистов! — вырвалось у Рована.

— Не верю, — отрезала Марта.

— А другие? Они того же мнения?

— Мы — не какие-нибудь бродяги! — скривился Рован.

— Да, — чёткий ответ от Марты.

— Хорошо, — Вефэа «повернула» их сознания обратно — ни её вопрос, создавший ситуацию в их головах, ни ответы не запомнились. — Спасибо за рассказ. Я могу передохнуть у вас и узнать насчёт еды и карты?

— В бродяги пойдёшь? — сощурился Рован. — Не пожалеешь? У нас остановилась парочка бродяг — могу познакомить.

— Не пожалею, — продемонстрировала им решительность.

— Припасы будут, карта — тоже, — Марта покачала головой. — Знаешь, я с первого взгляда поняла, что ты новенькая и пойдёшь в бродяги. Взгляд у тебя такой… странницы.

— Спасибо, — коснулась её разума с другой стороны, присматриваясь скорее к душе (сама не была уверена, что такое душа — нечто… эфемерное, но через разум можно было взглянуть и на неё). Вышел ли бы иномаг? Да. Определённо сильный. К счастью Марты, она не была «инициирована», если можно это так назвать. Её душа была целой, цельной, полновесной, не надломленной, дырявой, разделённой, как душа Вефэа. — У вас найдётся где переночевать?

— Конечно, дорогая, — мягко улыбнулась Марта. Мысленно Вефэа пожелала ей всегда оставаться обычным человеком, пусть даже это «всегда» для человека и короче. — Пойдём, я покажу.

Она заснула. И даже проспала часов пять как человек! Следующие три часа провела, проверяя сны окружающих людей. Ей повезло — попала в условную ночь. Здесь, в «картине», царил вечный день, и люди сами условились с сутками. Неторопливо копаясь в памяти и образах людей, используя их сон как медиатор, она вдруг подумала, что со стороны, если забыть про иномагию, похожа на какую-нибудь героиню приключенческого романа — учитель читал их ей, чтобы отвлечь от иномагии и хоть немного рассказать о жизни обычных людей.

И вправду ведь! Героиня нашла загадочную картину… зимой, чтобы обосновать, почему такая одежда. Дотронулась и упала в сиреневый парк, чудом (как она выяснила, «переходы» между мирками находят именно что случайно) выпала в бетонные коридоры, прошла по следам крови (к слову, большую часть пути их не было: та безумица поранилась уже внутри) до лифта, угадала с кнопкой и попала в компанию других выживших. Решила разобраться со всем этим, узнала о загадочных злых (так положено) культистах, объединила усилия других бродяг, нашла способ выдерживать «проклятие», победила главного злодея (им наверняка окажется кто-то из глав поселений, который создал культ и использовал проклятие, чтобы спрятать выход наружу и вечно править поселением внутри) и вывела всех в нормальный мир. Ах, точно, ещё надо найти своего возлюбленного здесь, не такого прозорливого и неугомонного, как главная героиня, зато верного и сильного: он спасёт героиню в самый последний момент, после чего будет их первый поцелуй!

Наверное, поселенцы «Зимы в горах» очень удивились бы, обсуди внимательно свои сны друг с другом: всем запал в память её громкий и искренний смех! Давно она так не смеялась над собственной фантазией! Но в каждой шутке была доля шутки: ситуация действительно выглядела… подстроенной. Впрочем, кому, как не ей, знать, какие чепуховые совпадения случаются порою безо всяких замыслов и планов! Можно было бы считать всё это «хитрым планом» одной особенной бабочки, но в это Вефэа не верила. Скорее уж та сущность, кто бабочку искала… но от её взгляда она спряталась, и вот здесь — не без удачи.

Так или иначе, она не собиралась играть по правилам людей. Пожить человеком — может быть. Но эта игра, это место создано отнюдь не человеком. Достаточно нечеловеком, чтобы сравниться с нею-прошлой. Врата-картины… Врата-картины могли быть созданы и человеком. В любом случае, место это предназначалось не для людей, и играть в нём по правилам людей — заведомо провально.

Она не будет героиней-приключенкой, это глупо, но и чудовищем — не хочет. Спасателем? Для начала разобраться бы, от чего спасать, но попробовать себя в этой роли звучало очень соблазнительно! Она — и спасительница! О, да все первые лопнут со смеху, пусть она, на самом деле, однажды их спасла. Так, как умела — быстрыми и эффективными убийствами.

Определившись с картой «закартинья» и реалиями местных, вышла из сна прямиком за дверь, накинув новый комбинезон, на сей раз ярко-белый, в тон снегу и в диссонанс коже, волосам. С удовольствием вдохнув ледяной воздух, проскользнула к лифту, так и не сказав слов прощания приютившим людям. Когда будет человеком, так поступать станет нельзя. Учитель говорил о… «вежливости», да? А пока — какая разница, что они подумают? Что к ним пришла очередная сумасшедшая, не тронув засова, выбралась из дома без одежды и замёрзла насмерть? Хотя Марта — Марта может догадаться, что дело здесь нечисто. Что она скажет: мол, на самом деле к ним пожаловала африканская колдунья, притворившаяся человеком? Несмешно.

Об обоих поселениях она знала достаточно, чтобы перестать интересоваться: ничего нового там не увидит. Разве что ещё одного потенциального иномага? Почему её это должно волновать? Немного волновало: похоже, где-то в глубине себя она сохранила крупицу сочувствия, которой хватало единственно что на собратьев по несчастью. Пока-ещё-не-иномаги её, впрочем, не трогали — так, вниманье привлекали. Как попасть на основную базу «культистов», она догадывалась, но прежде хотела побывать в каком-нибудь аванпосте. Это… «проклятие» вызывало подозрение. Почти что опасенья. Она когда-то сталкивалась с чем-то похожим. Память канула в Лету — только смутное узнавание и сохранилось.

Поэтому она нажала кнопку «вниз», а не «вверх». Поэтому — и ещё потому, что на этом, более длинном пути было… «неправильно». Некоторые «картины», как сказала бы Марта, или «этажи», как называли их опытные бродяги, были смертельными. Не потому, что там были какие-нибудь ловушки или лифт открывался на высоте во много миль. Нет, причина была буквально неизвестна: выходишь из лифта и умираешь. Или исчезаешь. Или проваливаешься сквозь пол. Или распадаешься на кусочки. Или горишь в невидимом огне. Вариантов — множество, каждый — специфичный для своей «картины», а причины — неизвестны. Такие «этажи» бродяги заучивали назубок, а то выйдешь случайно — поминай, как звали.

Похоже на иномагию? Более чем. Конечно, хотелось убедиться лично! Ну, не совсем. Вефэа не очень ценила собственную жизнь (теперь), но самоубийцей тоже не была. Сначала она позволила дверям лифта открыться (бродяги не давали и этого, бешено клацая на кнопку дальше). Огляделась.

Пустыня дыхнула на неё сухим жаром. Ничего необычного — пустыня и пустыня. Ей не нравились пустыни — гадость по сравнению с противными родными тропиками, влажными и опасными, но кормящими опытного человека, становящимися ему домом, тогда как пустыня — только убивает. Она достала из воображения старый тапочек учителя, засунутый туда, должно быть, в её годиков семнадцать (зачем она вообще это делала — практиковалась?), и бросила вперёд. Тапочек послушно упал в песок. Ничего.

Подавив порыв сунуть руку, порылась в «воображении» (создать в котором хранилище предметов было именно её идеей — и отношения учитель-ученик, с учётом её таланта и фантазии, быстро превратились во взаимные, и они называли друг друга иначе — сердце кольнуло от воспоминаний!) и удовлетворённо кивнула. Мышка спрыгнула с её руки. Она сфокусировала на ней всё внимание той, кого прозвали «грандмастером» сферы разума — той, кто одной сферой ограничилась лишь затем, чтоб бездна дольше не добралась.

Мышка пробежала пару футов, прежде чем замереть и замертво упасть. И — ничего. Ни капли инореальности! Она умерла от совершенно реальных причин. Причин, которые сокрыты в реальности за лифтом? Вефэа поднесла руки к невидимой границе, где закрывались двери. Представила границу в голове и сделала немного реальной для себя — так не перейдёшь случайно. Погладила, вчувстваваясь, ища любую разницу. Одинаково, одинаково, а вот здесь… да!

Задумчиво нажала кнопку. Через пару этажей — ещё один опасный. Мышкой проверять не стала — вновь создала границу и обследовала. Дождалась трёх «опасных» выходов, убеждаясь, что нашла ответ. Всё было просто и сложно вместе с тем: по ту сторону границы природные законы менялись так или иначе. Какие-то не позволяли жить живому, какие-то привычную материю превращали в нечто несусветное или в себе подобную, порой со зрелищными фейерверками. Занятно.

Она не иномаг реальностей, но разбиралась в этой сфере, пусть как теоретик (практику забвенье пожрало). Менять физические законы локально, без опоры на какой-нибудь механизм, принцип, без иномагии, без волшебства — это то, что подруга называла «высшей технологией». Технологии она не любила, тем более такие, что подменяют собою колдовство. И позвать-то некого — искать других первых (да и живы ли они в этом метавремени? согласятся ли помочь?) желанья не было совсем, прочим же — не доверяла. Всё самой, всё самой — прям как в старые добрые, будь они прокляты, (мета)времена!

Поймав себя на слабой улыбке и искре азарта, вышла из лифта в нужной «картине». Глубоко вдохнула влажный воздух. Ступила на пляж, оставляя на теле лишь белую тунику. С неожиданным удовольствием пошла по песку, позволяя морским волнам облизывать ступни. В густом молочно-белом тумане простой человек не видел бы дальше метра, ну а Вефэа «простёрла» своё присутствие несколько дальше, ощупывая окружение «аурой» — ближе всего это было к осязанию, превращённому в зрительное чувство.

Прогулочным шагом, периодически наклоняясь и разглядывая ракушки и морской мусор, она добралась до жилого домика на маленькой пристани. Прокралась к двери, «ощупала» аурой внутренности домика. Два человека. Мужчины. Один в наручниках, другой с пистолетом. Говорят. Она замерла на мгновение, решая. Скованный — иномаг, первый, встреченный здесь. С пистолетом — культист. Не читаем, но в своём уме — его присутствие будто бы переплелось с присутствием Существа, образуя своего рода гармонию. И она не могла прочесть мысли или как-то тонко повлиять на культиста — требовалось сначала «пробить» щит из чуждого присутствия, но эманации Существа настолько въелись в человеческие, что это его убьёт.

Обе находки: иномаг и культист — полностью оправдали её выбор. Узнай она о настолько эффективной защите разума в последний момент — обзавелась бы парочкой новых отверстий в теле, возможно и сквозных. А иномаг — иномаг совсем недавний, только-только заляпавшийся инореальностью — нуждался в её спасении. Вефэа потянулась к разумам обоих. Начала с культиста. Она не могла повлиять на него напрямую, но его мозг был всё ещё мозгом человека. Вместо иномагии разума она использовала иномагию отражения, добавив каплю времени. То же самое сделала и с пленником. Спустя несколько минут оба замерли, впав в подобие транса.

Деревянная дверь домика громко скрипнула. Никто не среагировал: ни культист, чьё тело под одеждой было точно в потёках тёмно-красной крови. Застывшая кровь Существа? Теперь эта субстанция вызывала подозрение. Что-то с ней было не так — когда субстанции было так много, она чувствовала смутное взаимодействие и с реальным, и с инореальным. Она коснулась лба культиста, убеждаясь, что защиту нельзя сломать и обойти. Оставив его в покое, повернулась к иномагу.

Определённо обычный человек, недавно иномагом ставший. Надпись на футболке — русская, если она снова не путает языки. Симпатичный. Вефэа поморщилась, прогоняя воспоминания, что она делала с такими симпатичными иномагами перед тем, как съесть. Лучше бы сексом занималась, право слово! А тогда её так забавляли их крики, она смаковала их отчаяние, купалась в страхе, а порой и злобе… Нет, нет, хватит. Что было — то прошло. Этот путь привёл её к глупому бою с учителем и ещё более глупому поражению.

Прикосновение ко лбу иномага было приятным — в отличие от культиста, её не передёрнуло. Вефэа потянула ткань его памяти и начала с того момента, когда он иномагом стал. Это всегда накладывает отпечаток — найти было легко, а в отсутствие сопротивления — легко и прочитать, вжиться, перепрожить его жизнь с его же точки зрения. Для иномагов разума границы «я» — не нечто незыблемое, а обычный рабочий материал.

…Она отпрянула вовремя. Почти сразу. Следом за её вторжением в его «я» едва не «полилось» присутствие Существа. Это уже откровенно раздражало! Она-прошлая и не заметила бы его, обошла бы, «рефазировала» бы себя так, чтобы не пересекаться, находиться в параллельной плоскости, но она-настоящая просто не знает, как! Помнит, что возможно, но не знает. Нет, нет, хватит жалеть об утерянном — стоит только вспомнить, чем за него заплачено, как всё желание вернуть без оглядки исчезает. А ещё она столь резким «уходом» разбудила иномага.

— Э, привет? — точно, русский. Давно она не говорила на этом языке. Частью воли аккуратно потянула его разум: полностью внешнее воздействие, приглушающее эмоции и улучшающее самоконтроль. Пришёл в себя — изволь быть полезен.

— Привет, — поморщилась от собственного акцента, резонирующего в его сознании. Всё это исправляется — нужно время и капля практики. — Чего он от тебя хотел? — ткнула пальцем на культиста.

— Узнать, как я сюда попал, — сначала ответил, а потом удивился: — Ты говоришь по-русски?

— Я говорю на любых языках. Особые способности, — она не собиралась скрывать ни свои, ни, что более важно, его особенности. Его память не откликалась на пробные посылы — об инореальности не знал. Вефэа коснулась наручников, повела пальцем, расплетая и сплетая вместе с тем. Наручники в воздух обратились. — Так-то лучше.

— Такие же, как у отца? — вырвалось у него. Вефэа поймала образ этого человека и ближайшие ассоциации.

— Он художник? — уточнила вслух, стимулируя развёрнутый ответ.

— Был, — он вздохнул, разминая руки. — За год до смерти он прекратил рисовать. Много пил, запирался постоянно в кабинете… был не в себе, бредил, не слушал меня. У него были такие же глаза, как у этого типа.

Вефэа обернулась. Приподняла веки. Действительно, глаза культиста были нездорово-красными. Что-то неправильное, но не «иное». Другое. Признак отравленья Существом?

— Обычно, — сказала она, — люди попадают в это место, коснувшись картины, на котором оно изображено. Своего рода телепорт. Но ты, — это она различала отчётливо, — попал сюда путями иномагов. Прошёл по тому же пути, что и твой отец, верно?

— Наверное, — качнул головой. — Этот… кто он вообще?

— Культист, — хмыкнула она. Коснулась куртки культиста, забирая её в воображение вместе с футболкой так, чтобы был виден узор из тёмно-красных линий. — Это один из признаков — такие наросты. Верят в некого «Великого». Что ты хотел спросить?

— Он не очнётся? — спасённый с интересом разглядывал узор, в его голове мелькнуло желание коснуться — и было подавлено осторожностью. Неплохо. Половина иномагов умирает из-за неосторожности. Этот войдёт в другую половину.

— Не очнётся, пока я не захочу. Как тебя зовут? — этого она не уловила. Догадывалась, почему.

— Я… — болезненная гримаса. — Я не помню. Я нашёл у отца записи с картиной леса с аистами. Я прикасался к ней, но ничего не случилось. Отец записал… ритуал. Это нормально?

— Записывать ритуал? Нет, — усмехнулась она. — Мы, иномаги, предпочитаем хранить такие вещи в своей голове. Не смотри на меня так. Ты выполнил ритуал, он сработал, ты скормил ему в жертву своё имя и прошёл сквозь отражения в этот «Аистов лес». Ритуалы — обычный способ работы с инореальностью у слабых иномагов… или когда нужен стабильный результат. Ты справился с первого раза. Большой талант, — отвернулась. — Такие, как ты, обычно гибнут первыми. Чем сильнее дар, тем проще «упасть». Сделать что-то слишком неправильное. Реальность, — резко повернулась и поймала его взгляд. Он отшатнулся, но не упал. Она увидела себя в его сознании: африканская ведьма с горящими глазами — страшная и вместе с тем прекрасная. Завораживающая. Лестно, — хрупка. Пока ты не станешь кем-то вроде меня, придётся сохранять видимость нормальности. Не заходить слишком далеко. Иномаги касаются изнанки мира. Нереального, инореального. Дыр в реальности. В большую дыру легко упасть. Обратно — не возвращаются. Или возвращается не тот, кто падал, — смешок. — Твой отец был хорош: тихо-мирно умер, не пустив на своё место что-нибудь «неправильное».

— Всё так серьёзно? — выдохнул он. Проникается. Хорошо. Она любит понимающих.

— Более чем. Здесь, например, на изнанке полным-полно эха присутствия некого Существа. Твой отец и этот культист впустили это эхо в себя.

— Он тоже иномаг? — кивнул спасённый на культиста.

— Нет, — нахмурилась. — Он сделал это другим способом. Не знаю, как — хотела выяснить. Это место необычно даже по меркам иномагов. Реальные, а не иллюзорные мирки, соединённые в одно. Твой отец рисовал пейзажи?

— Раньше. А потом… Пару лет назад он рисовал не на продажу. Просто рисовал и складывал. Потом, когда был не в себе, картины куда-то делись. А часть он сжёг.

— Куда-то делись, значит, — она провела рукой по шее культиста, борясь с желанием пустить ему кровь. Какова на вкус кровь, заражённая Существом ещё сильней? — Он выбросил их. Намеренно или нет, но они попали в разные линии реальности — не только в твою.

— Линии реальности?

— Параллельные миры, — она не любила объяснять. — Не совсем они, узнаешь потом. Они попали в другие линии реальности, и все, кто их касался, падали на обратную сторону картин. Назвали это место «закартиньем». Но они не правы. Это место было до твоего отца. Впервые он попал в него с помощью ритуала, как и ты.

— Откуда ты знаешь?

— Местами чувствую, местами предполагаю, — пожала плечами. — Мы, иномаги, часто полагаемся на интуицию. Она подводит неосторожных, — криво улыбнулась, — но другого инструмента нет. Значит, имени лишился? Небольшая плата. Удачливый. Отца как звали?

— Павел Антонович Шилов.

— Нет, не подходит, — она прикрыла глаза, вчувствоваясь. — Я тоже лишилась первого имени. Попала сюда через картину парка с сиренью. Зови меня Сирень, Сирень Вефэа, — посмаковала про себя новое имя. Сирень. Да. Ей нравится. Любила сирень с тех пор, как увидела впервые.

— Тогда я буду Аист? — отзеркалил он её улыбку. — Как будто в тайное общество вступаю. Новые имена, загадочная иномагия…

— Потом ещё проклянёшь, — равнодушно заметила она. — Нужно время, чтобы прийти в себя?

— Нет, — он помотал головой, будто не веря, что внутри всё ясно. Она «отпустила» его разум — этой стимуляции хватит надолго. — Как мне попасть назад?

— Как твой отец, — пожала плечами, обхватывая обеими руками голову культиста. Ударила волей. Шаг в сторону — культист валится наземь. — Пойдём в «Аистов лес».

— Что с ним? — забавно, его заботят жизни лю… нет. Нет, это правильно, что заботят. И её б должны.

— Убила разум, — ощутила вспышку негатива. — Не было другого выхода, — это называют «оправдываться», да? — Он бы сообщил о нас. Не знаю, что умеют такие, как он, но их разум защищён тем присутствием кого-то или чего-то, что впустил в себя. Я зову это Существом. Не могу обойти эту защиту. Только грубые воздействия на разум: ошеломить или убить.

— Ты уверена, что они — враги? — он нахмурился, но наполовину принял её аргументы.

— Не враги, — как же с новичками сложно! Поэтому-то у неё и не было учеников. Хм, может, стоит взять? Она адаптирует к инореальности, а ученик её — к реальности людей. Равноценный обмен, как и положено в алхимии. — Аномалии. Присутствие аномальных элементов разрушает линии реальностей. Этому миру культисты не грозят — не линия реальности, другая природа. Но твой отец вернулся. Культисты утверждают, что нашли выход. Среди иномагов есть те, кто защищает линии реальности, обычно родные, от аномалий.

— Как ты?

— Не я, — поспешила разочаровать. — Я просто не прохожу мимо. Я… свободная странница. Раньше искала силу, теперь — нет. Пойдём. Твоя линия нас ждёт.

Забавный мальчик. Решительный и в чём-то похожий, а в чём-то противоположный той ей, что осталась в прошлом. Аист. Он действительно чем-то напоминал аиста внешне: высокий, худой, длинная шея, гладкие волосы… что-то было в нём эдакое — или это её впечатлительность? Сама-то на куст сирени не похожа! Так, а если… символ? Ритуалы, символы — всё это используется в иномагии. Могла ли бы она изменить себя с помощью символа сирени? Она даже не знала, что символизирует сирень у людей. Но для неё… Новое начало, может быть?

Путь по пляжу прошёл в тишине. Он думал и не задавал глупых вопросов. Она не торопилась, давая ему осмыслить новую картину мира. Ей вот времени подумать не давали. Ей, собственно, ничего не давали, кроме того, что взяла сама — и учителя она нашла, а не он её отыскал. Что, если попробовать наоборот? Посмотреть, куда дойдёт столь талантливый мальчик, если дать ему всё? А разве она не догадывается? Ничего особенного не случится. Не с ним. Но, может, с ней? О, прибыли.

— Помнишь этот лифт?

— Нет. Меня… вели иначе. Плохо помню.

— Лифт — нормальный способ перемещаться между картинами-мирками. Есть аномальный — не знаю, как работает. Картины пересекаются, в случайных местах можно перейти из одной в другую. Путь из «Аистова леса» в «Туманное море» — тайна культистов.

— Кто построил лифт? — закономерно спросил Аист. Это тоже нравилось в нём Вефэа — любопытство. Несмотря на пережитое, он воспринимал окружение с любопытством и энтузиазмом… не в последнюю очередь потому, что считал, будто находится в твёрдых руках специалиста. В её руках. Знал бы он, какие мысли приходят ей в голову! И что она раньше делала с «забавными мальчиками»!

— Думаю, тот же, кто организовал это место. Мне тоже очень интересно, кто. И как, — нажала кнопку. — Нам вниз на тридцать этажей.

— Эта надпись… если это место искусственное… — вслух размышлял он.

— Разбираешься в технике? — этого она не знала. Не собиралась лезть в чьи-то мысли, пока вся ноосфера отравлена Существом.

— Плюс-минус, — но внутри уверен. Хорошо. — Нужна помощь?

— Может быть, — сама пока что не решила.

Аист не ответил, не настаивая. Сирень же просто жала себе да жала кнопку, пробуя рукой границу мирков (лифтовая система — определённо отдельный мирок), убеждаясь, что другие природные законы только у тех картин, которые бродяги обходят стороной.

— Это вообще нормально — создавать такие… мирки?

— И да, и нет, — и пояснила: — Действительно могущественные иномаги, вроде меня, легко создают и уничтожают линии реальностей. Не любые, некоторые более… стойкие или сложные в создании. Но мы не создаём с нуля. Есть… природные механизмы, которые используем. Линии реальности делятся сами по себе — мы перемещаемся во времени и переламываем ход событий в нужную сторону, разрушая прошлую линию и создавая новую. Или перенаправляем… энергию, — конечно, не энергию, но она не хотела загружать Аиста новыми словечками и концепциями. Ему пока рано, — и создаём новые ответвления. Или закрываем старые. Если постараться, то можно сделать автономные линии реальности, похожие на эти мирки, но они будут не совсем настоящими; не такими настоящими, как здесь. Линии реальности связаны с людьми внутри, не существуют отдельно. Эти мирки автономны и от людей, и от всего листа реальностей — нашей… вселенной.

Пауза: не столько собраться с мыслями, сколько подавить всколыхнувшиеся воспоминания.

— Есть другие способы. Боги делают свои божественные штучки. Древние фейри создают домены. Волшебники — обычные, не иномаги — тоже кое-что умеют. Но это место, скорей всего, создано инженерами. Есть парочка цивилизаций, которая умеет такие вещи вытворять за счёт технологий — думала, что они все сгинули или были поглощены. Или я ошибаюсь, — пожала плечами. — Я не всеведущая всё же, — пусть и считала себя некогда такой. — И, Аист.

— Да? — насколько естественно он откликается на новое имя! Интересно. Нет, Сирень, нет, ты не будешь потрошить его разум! Хватит! Напотрошилась на три жизни вперёд — и как закончила? Позорным пораженьем!

— Не распространяйся об этом среди наших. Кто-то знает, но странников меж реальностями — мало, а таких, как я, — не в каждой сотне линий есть. О некоторых вещах не следует разговаривать без веских причин. И спрашивать не стоит. Это касается не только практик, ритуалов. О линиях реальности знают многие, о том, что с ними можно делать, если опытен, силён — почти никто. И пусть так дальше остаётся. Понял?

— Понял, — ему не нравилось, но он понимал её резоны. Неверно понимал, но это и не важно. Важно, что запомнил и болтать не будет. — Как отличить то, что можно говорить, от того, чего нельзя?

— Теорию — ситуативно. Здравый смысл, — ухмыльнулась: у самой-то здравого смысла не было с рожденья! — Про практику — долго объяснять. Если сомневаешься — молчи. Если молчание ведёт к прорыву из-за грани — говори, но часть. Поймёшь. Пошли, приехали, покажешь, куда ты выпал в этом мире.

— Подожди, — она обернулась, наслаждаясь прохладной лаской мягкой травы.

— Я никуда не спешу, — наклонилась и сорвала парочку незнакомых цветов, вдохнула кисло-сладкий аромат. — Чудесный луг, не находишь?

— У тебя нет другой одежды? — вышел всё-таки из лифта, поглядывая на её голые ступни.

— У меня есть любая одежда, — рассмеялась она, «оказываясь» в белых сапожках, синих штанах и курточке, более подходящих для этого леса. — Что хотел-то?

— Зачем ты мне это всё рассказываешь?

— А, это, — никак не выходило (или не хотелось?) согнать улыбку с лица. Всё-таки европейская природа действует на неё неадекватно! Но ей нравится. А если нравится, то незачем менять. — У тебя есть потенциал, Аист. Будешь сам линиями реальностей жонглировать, если пожелаешь. И у тебя есть стержень, — рассмеялась снова — на этот раз тому, что он всё никак не мог определиться, как к ней относиться. — Должен же быть кто-то, кто остановит таких, как я, когда мы заиграемся? Одёрнет, чем не шутит Исказитель, ликвидирует? Уж лучше ты ликвидируешь меня, чем мои… старые друзья, — учитель, например.

— Я… понял, — он смотрел на неё, пританцовывающую меж цветов, как на немного сумасшедшую. — Ты можешь быть нормальной?

— А, это? — повторила и снова рассмеялась. — Чем сильнее иномаг, тем ненормальнее. На людях-то скрываем, как показываемся. Мне как-то всё равно, — нечеловеческим усилием воли стала чуточку серьёзней, продолжая плести себе венок. — Узнаёшь места?

— Нет, — качнул головой. — Этот лес одинаковый, но там была приметная полянка, похожая на эту.

— Хм, давай посмотрим, — уселась на воздух, вообразив, что он твёрдый, мотая ногами вперёд-назад, потянулась в пространство, простирая своё присутствие. — Присаживайся, мне нужно время.

Успела отметить, что он и впрямь рискнул разместиться на воздухе рядом, а затем окончательно унеслась во все стороны разом. Покрывая километры нереальным присутствием, нельзя полноценно эти километры воспринимать. Ей и не нужно было. Нужно было просто отличать полянки от неполянок. Создать своего рода «седьмое полянковое чувство». Спустя неведомое время в реальности, она зафиксировала полянки, сфокусировалась на них, переключаясь на нормальное зрение. Закрепив образы в памяти, вернулась в тело:

— Не заскучал? — после небольшой работы было уже не так весело, но венок на голове провоцировал на какие-нибудь глупости. Полетать, например, или превратить этот лес в инореальный целиком.

— Что ты делала? — а он, похоже, уловил толику произошедшего.

— Искала. Вот, гляди, эта? — бросила ему мыслеобраз.

— Предупреждать же нужно! — едва не свалился он на землю. — Все так умеют?

— Не-а, — легонько улыбнулась. — Или искусные, иль иномаги разума, как я. Ну так что?

— Не она, — он был уверен. Хорошо. Можно было попросту выдрать у него из головы образ полянки и сравнить с её набором, но это же скучно! Да и мальчику не помешает практика. Пусть привыкает!

— Эта? — бросила следующий.

— Снова не она.

…Подошла двадцать первая по счёту. Она к тому времени сплела ещё один венок и водрузила ему на голову, не забыв подправить, как и свой, чтобы цветочки не завяли никогда. Аист смирился и возражал лишь вслух. Она мысленно соединила две точки прямой и повела их к цели, сдержавшись и не крикнув «наперегонки!». Каких же титанических усилий это стоило! Весёлые берёзки, вездесущие цветы и аисты над головой будто созданы, чтоб между ними бегать и играться! Помнится, учитель побегушки устраивал ещё и с парочкой особо злобных инотварей, с которыми тогда справляться не умела, просвещая о пользе здорового тела для здорового духа, — были ж времена, пока учитель в некромаги не ушёл!

Полянка, собственно, ничем особенным не отличалась. Разве что ручей журчал поодаль, да и только. Птиц, кроме небесных аистов, в лесу не было. Ни примятостей на траве, ни каких других следов — ничего. Да, затеряться в этих «картинах» — как раз плюнуть с их восстановлением к первоначальному облику раз в сутки. Интересно, что почти все «опасные» уровни таким свойством не обладали — они с Аистом проехали парочку скелетов перед лифтом, которые никто не рисковал убрать. Она догадывалась, почему так, но одно дело — догадки, а другое — истина. Истину она любила. Любила изменять — и реальность заодно.

— Что дальше?

— М-м-м, — провела рукой по воздуху, нащупывая. — Не моя специальность — напрямую по отраженьям шастать. Давай-ка организуем переход, — потянулась, лепя разумом податливую ткань нереальности. Это было первое место, где она вообще ощутила инореальный феномен. Ну, не считая себя и бедолагу Аиста! — Переход! — рисуясь, проявила деревянную дверь («не-дверь», как стали говорить позже, — как по ней, «инодверь» звучало лучше) постепенно, сверху вниз. — Добро пожаловать. Не забудь закрыть за собой.

Внутри — узкий, низкий каменный ход. Если она шла свободно, то Аист, чертыхаясь, пригибался, то и дело стукаясь то плечами, то головой.

— А ты что хотел? — хмыкала она. — Переход — визуализация, он по сути своей маленький, это мне-ловкачке в самый раз, а тебе ещё учиться и учиться! Если пожелаешь.

— Могу не пожелать? Ай!

— Есть и такие среди нас, — она, конечно, их не понимала. — Выучатся технике безопасности и парочке способов ограничивать себя побольше да живут как обычные люди или маги.

— Не одобряешь? — он всерьёз подумывал об этом. Ничего, мальчик, отдохнёшь от аномального и от иномагии — не оторвёшься. Уж она-то видела. Не с таким любопытством, как у него, останавливаться, путь едва начав.

— Не понимаю, — призналась честно. — Иномагия — это, друг мой, Тайна. Тайна с заглавной буквы. Не сила, пусть и гналась я за нею одно время. Иномаги открыты неведомому, видят невозможное, ощущают на своей коже Ветер Перемен. Как можно отказаться от своей природы ради скучной нормальности? Пойми меня правильно, мне и самой интересно понять, чего такого в скучной или не очень нормальности, подумываю пожить чуток как обычный человек, но чтобы отказаться от инореального, сколь бы опасным оно ни было… Не понимаю.

Он промолчал, вновь задумавшись. Что же, у него будет всё время жизни на размышления. Видела она и стариков, решившихся иномагию развить. И некоторые ничего так были, на её пристрастный вкус. В конце концов, не так уж важен возраст тела, да и он меняется вполне легко. Ну, для неё легко — должно быть, многим это кажется подвигом нереальным. «Нереальным», хах!

Сирень спрыгнула на пол. Обернулась и помогла протиснуться Аисту. Прислушалась к резким флуктуациям вполне привычной ноосферы и озвучила:

— Тебя, кстати, Аистом зовут. По документам, памяти и всему такому. Ничего необычного в этом имени никто не заприметит. Теперь в твоём мире будут частенько называть людей в честь птиц и цветов. Как себя чувствуешь?

— Папин старый дом, — он огляделся. Обернулся — дверца перехода никуда не делась. — Она тут навсегда?

— Неиномаг её не видит. С той стороны — тоже, а откроем её лишь я да ты. Кто подумает разрезать — по ту сторону окажется стена, с той стороны — и вовсе ничего. Иновещи так работают: нормальный человек их не различает, и чем нереальность выше, чем лучше маскирует их создатель, тем и иномагу посложней найти. За исключеньем аномалий, — она оскалилась, намеренно демонстрируя ему нечеловечески острые зубы. Вздрогнул, но не отвернулся. Хорошо. Развеяла иллюзию. — Поэтому аномалии иномаги-хранители выискивают и уничтожают. Или прячут, если это проще. Ну, что завис? Показывай, где здесь мыться и чего поесть!

Целый особняк, в котором иномаг жил до конца своей жизни не мог быть обыкновенным… разве что на взгляд обывателя. Он и не был. Мелкие улучшения… ну как улучшения — скорее притирку места к чужой душе — она проигнорировала. Зарождающегося было духа места походя прихлопнула. Надо будет — проще своего создать. Никогда не понимала этой тяги к естественности: мол, если дать начальный толчок и лишь ускорять формирование, то получится дух сильнее. Вот ещё! Сильнее, а главное, удобнее — самой лепить вручную. Будет, что захочешь, а «естественно» — вырастет, как повезёт.

Проигнорировав вопросы о том, умеет ли она пользоваться современной сантехникой (почему-то её принимают за отсталую дикарку за нелюбовь к технике буквально через раз!), помылась не из нужды, а для удовольствия. Спустя полчаса они уже ели бутерброды с чаем в шикарной гостиной, мебель которой была более чем просто старинной — Сирень чувствовала долгую историю за ней. Да, этот Павел знал, как обустраиваться, ничего не скажешь.

— Тут даже минуты не прошло! — подал голос Аист, прикончив второй бутерброд подряд. Его живое, такое настоящее тело требовало пищи. Она — наслаждалась вкусом, насыщением.

— Там тоже не пройдёт, — пожала плечами. — Независимые временные линии, ну, в нашем случае, линия и чёрт знает что. Если представить время прямой, то прямые закартинья и твоей реальности перпендикулярны. Там, — она помахала рукой в сторону коридора, — всё как бы уже началось и завершилось сразу. Мы синхронизированы с одной точкой внутри, но это поправимо. А оттуда наша линия — тоже точка, в которой события перемешаны в одну кучу, одновременно все произошли.

— То есть, оттуда можно попасть в прошлое и спасти папу? — немедленно спросил он.

— Отсюда тоже можно, — пожала плечами. — Вернуться назад — не что-нибудь особенное. Я же рассказывала, линии реальности — штучка подвижная. У тебя бета — но не альфа же! Сдвинуть не так уж сложно. А зачем? Подумай об этом так: прыгнув за год-другой, когда заражение твоего отца ещё можно было обратить, мы сотрём всё, что произошло после. Год жизни миллиардов людей. Готов расплатиться за жизнь отца миллиардами лет чужих жизней?

— Нет, — выдохнул он, едва не разлив чай.

— Мне-то, в принципе, всё равно, а вот для тебя это что-нибудь да значит, — впилась в последний на столе бутерброд. — У всего есть своя цена, знаешь ли. Принцип равновесия. Бета — жёсткая линия, переписав её, ты тронешь всех, кого касались иномаги, взаимодействовавшие с твоей реальностью за эту пару лет. Потянешь за узор всего листа — чуток, но дёрнешь. Я в такое не лезу. Или меняю сразу всё, дёрнув за какую альфу, когда очень-очень нужно, или не трогаю вообще. Самое мелкое следствие такого переписывания: столкнёшься с собой-прошлым, занимающим надлежащее ему место. Представишься братом-близнецом, разлучённым в детстве?

— Да уж, — помотал он головой. — А ты? Если так сделать, то тебя тоже будет две… версии?

— Нет, — легонечко вздохнула. — Моя судьба — что-то вроде альфа-линии. Если прямо сейчас кто-нибудь перепишет эту линию, меня это не коснётся. Как и тебя, пока со мною связан. Бывало, впрочем, говаривала я с собою-прошлой… и собою-будущей одновременно. Странное ощущение, поверь. Таким тоже не занимаются без веской причины. Твоего отца похоронили где?

— Зачем тебе? — нахмурился он. В голове крутились какие-то местные байки о «некромантах».

— Будет как ориентир. Он невеликий иномаг, пусть искусный — это видно. Не помешает, значит. Загляну в прошлое, посмотрю, чем занимался, почему закончил так и что с картинами случилось.

— Так с каждым можно? — задал он правильный вопрос.

— Ну если будешь мной, то почти что с каждым, кто значительно слабей. А вот загляни сейчас ко мне кто — замечу и прикончу. Что? Не смотри так. Ценю конфиденциальность, а возиться со стиранием чужой памяти и распутываньем клубка будуще-прошлого — не моё. Ну что, наелся, оклемался, поведёшь?

— Может, завтра? — осторожно предложил он.

— Хоть послезавтра, — отмахнулась. — Только кровать мне выдели и кормить не забывай. Я, знаешь ли, особа с аппетитом.

— Что-то незаметно, — оценивающе скользнул взглядом по её фигурке. Ухмыльнулась:

— А не толстею потому, что ведьма. Иномагом станешь — научишься и не тому.

…Он повёл её к могиле уже вечером. Ехать на автобусе среди людей, многие из которых оглядывались на неё за кожу непривычного в этих краях цвета, было вдвойне забавным после прогулок по пустынному закартинью. Сирень специально не отводила взгляды, пытаясь определить, насколько ей приятно-неприятно. Поселишься среди людей — так будет каждый день. Было на удивление нормально: чем-то напоминает щекотку, когда тебя касаются десятки взглядов, а их обладатели — слабенькие смертные.

Кладбище. Иномагам реальностей, кроме особенно… продвинувшихся, это место не интересно. Иномаги нереальности вообще предпочитают самостоятельно к таким вещам не лезть. Они ни к чему не лезут, напоминая мышей, забившихся в свои норки… до тех пор, пока не припечёт — и тогда именно иномаг нереальности совершает нечто запредельное. Иномагам отражений, в общем, всё равно. Иномаги времени — этим кладбище полезно, практически открытая дорога к тому, что знали мёртвые, а через них — в другие реальности, и в прошлое, и к чёрту на рога. Ей же, иномагу разума, кладбище полезно скорее как точка фокуса, своего рода якорь, способ найти нужное в необъятье ноосферы.

В её восприятии каждый человек был воронкой кружащихся смыслов, узлом, стягивающим бесчисленные связи в мысленном пространстве — пространстве ненастоящем, нереальном, не существующим в полной мере… Иномагия — это и есть работа с несуществующим. С граничным, с лиминальным, с тем, что как бы отсутствует, но частично всё же — есть. Существование — это, в конце концов, вопрос относительный. Или ответ — как посмотреть. Простые люди разных линий реальностей никак не могут взаимодействовать, поэтому друг для друга не существуют. Иномаги, с другой стороны…

— Значит, я могу стать кем-то посередине? Посредником между существующим и несуществующим? — выслушав её тихие комментарии, спросил Аист.

— Посредник? — она улыбнулась про себя. У мальчика определённо есть талант. — Очень хорошее слово. Иномаги — посредники. А могила твоего отца будет посредником для меня. Для меня его — нет, не существует, а ты — посредник неточный, и к тому же — необученный иномаг. Эта?

— Ты… увидела? — только сейчас он заметил, что она не спрашивала дорогу, а вела сама.

— Связь между ним и тобой очень чёткая, — кивнула Сирень, приседая на корточки возле камня. Положила на него руки. Ответила на мысли Аиста: — Я отвела глаза, если тебя так заботит, как это выглядит со стороны.

Учитель называл то, куда она скользнула сознаньем-волей, «графом». Ей не нравились все эти математизмы. Сетка. Рыбацкая сеть, в которую поймались образы и смыслы, казалась более естественной. Она чувствовала запах мыслеморя и плеск мыслеволн, плавая в ноосфере. Ноосфера была для неё морем или небом. Чаще морем. Небо… у неё не очень-то с ним ладилось. Летать вон научилась много позже, чем плавать. А на земле её обычно не любили. В море же, чьи глубины символизировали бездну тоже, было спокойно. Тем более что погружаться так глубоко, как любила прежде, здесь не нужно. Так, ступни промочить, ракушки собрать — теперь не буквально, а метафорически. А в чём-то и буквально. Иномагия разума размывает границы между знаком и значением, значимым и значащим, прямым и переносным, буквой, духом и метафорой. Между живым и мёртвым — тоже, пусть и послабей.

Пребывать в двух мирах одновременно — занятие не то чтобы выматывающее (она привычная), но весьма сюрреалистичное. Миры не совпадают, накладываются друг на друга странным образом, и предметы реальности дробятся, разбиваются на десятки иллюзий, и каждая из них — на самом деле, реальность, просто — в чьей-то голове. Реальность — она всегда в чьей-то голове. Реальности самой по себе не существует. По крайней мере, для неё, для иномага разума, зашедшего так далеко. И этот факт — на самом деле, не факт, а ещё одна иллюзия.

Всё — иллюзия, и мириады иллюзий теснились в одной точке фрактальным калейдоскопом. Ей требовалась настойчивость, аккуратность и сосредоточенность, чтобы «находиться» в тех иллюзиях, которые нужны именно сейчас, и не терять иллюзию-себя, а то так и быть перестать можно! Была Сирень — не стало. Иллюзии — такие хрупкие вещицы!

— Он был странником — твой отец, — прошептала она, чувствуя себя не существом, рождённым в мире живых, а оживлённым, оразумленным каналом между двумя мирами — лишь двумя из бесчисленного множества, и стоит не удержаться и сдвинуться чуть-чуть… — Он пришёл в эту линию тридцать лет назад. Оказал несколько услуг волшебникам взамен на документы и историю.

— У нас есть волшебники? — не удержался Аист.

— Скрываются, как и мы, — протолкнула слова через канал. — Неважно. Твоя мать — обычный человек. Он встретил её и полюбил. Ответные чувства появились не сразу и не были так глубоки. Он любил её больше, чем она — его. Родился ты. Потом она заболела и умерла. Рак мозга.

— Да… — его боль, горькая и едкая, норовила утянуть в мир эмоций-чувств, но она отвергла этот порыв.

— Он искал способ. Он не рискнул отправиться в путешествие меж реальностями. Другие иномаги не могли помочь. Мы редко контактируем, а здесь мало иномагов, сильных — вовсе единицы. Волшебникам же нечем было заплатить. От отчаяния он хотел подчинить волшебника-целителя и заставить помогать, но ритуал сорвался. Он страдал от платы несколько дней.

— Я думал, что он… не мог же он заразиться? Рак не заразен! Он как будто бы стал как мама, а она уже нас с отцом не узнавала…

— Он смирился с её смертью снаружи, но не внутри. Занялся иномагией, чтобы отвлечься. Считал, что не смог её спасти. Считал, что не имеет права на жизнь. Создал рискованный ритуал. Ходил в другие реальности через свои картины, пока однажды не наткнулся на особенную реальность.

— Закартинье?

— Оно не было закартиньем. Он нашёл там инструмент… способ… смутно вижу, оно защищено. Он нашёл способ реализовывать картины. Случайная находка. Он рисовал картины в творческом порыве, вкладывая в них столько, что они становились дорогой в места, которые с их помощью создал. Но потом ему пришла в голову безумная идея.

— Нет… — Аист уже понял. Сирень видела образы картин, на которых была изображена одна и та же женщина — десятки образов.

— Он хотел вернуть её с помощью этого… инструмента. У него не получилось. Он убивал фальшивки. Его разум рассыпался на осколки с каждой смертью. В отчаяньи он выбросил всё нарисованное, все пути-картины, в междуреальность, откуда они попали в самые разные линии — эту тоже. Оставшиеся сжёг. Он закрылся в комнате с неиспользованными картинами жены и повесился. Про картину, через которую нашёл тот инструмент впервые, он забыл, как и о заметках с ритуалом. Печальная история, — если бы не «инструмент реализации», то она бы сказала, что обыденно-печальная.

Аист промолчал, но его чувства не молчали — боль отдавалась скрипом в её ушах.

— Помоги мне, — Сирень начала стягивать себя обратно, меняя ощущенье-состоянье с «канала» на «человека» — ну или то его подобие, которое изображала. — Я буду нормально ходить, говорить и отводить глаза. Доведи меня обратно в дом, — и рывком «сплющила» своё присутствие обратно в тело.

Мир вокруг закружился. Миры — не мир. Частью себя она всё ещё была там — в иномирьях, и бессчётные точки зрения хаотично накладывались друг на друга. Она не слышала его слов, с трудом различала протянутую руку. Держась за неё, принялась методично упорядочивать мироощущение. Мимо проходили люди (или они проходили мимо людей?). Менялись локации. Говорились слова. Всё это не имело значения: были только миры, которые требовалось частично отбросить, а частично оставить, заново формируя то, что люди называют «восприятием». Как будто восприятье — это что-нибудь простое!

Более-менее собрала себя по шаблону, когда уже заходили внутрь дома. Всё ещё ощущая своё тело слегка отрешённо, будто бы чужое, Сирень невольно сравнила себя-настоящую с собою-прошлой. Она-прошлая жила во всех этих мирах-измерениях одновременно! Её-прошлой разум был настолько… нечеловечен? развит? искажён? — что ориентация во «всём-сразу-вперемешку» была естественней, чем ей-настоящей ориентироваться в эмоциях чужих.

Она… понимала себя. Понимала себя-прошлую. Только что она была всемогущим мостом между мирами, а потом — бессильным, беспомощным куском мяса, который только и может, что семенить за Аистом-поводырём. Скормить парочку частичек человечности, стать немножечко другой — и цена уменьшится, а то и вовсе станет нулевой. Как раз тогда, когда от Сирени… не Сирени, нет, но она не помнит, как тогда звали! — как раз тогда, когда от её идентичности останется такой же круглый ноль.

На третьей чашке горячего чая, который заботливо подливал Аист, она пришла в себя настолько, что начала анализировать, а не просто ворошить былое:

— Есть «картины», которые не картины — уровни лифта, которые никогда не рисовал твой отец. Они опасны или смертельны для человека. Они были созданы до твоего отца. Это «закартинье» уже было велико, не меньше полусотни мирков. И «берёзовый лес» — некартина тоже, единственная неопасная для человека. Я думаю, культисты что-то знают об этом, поэтому так всполошились, когда ты туда попал.

— Искали выход? — предположил Аист.

— В воспоминаниях твоего отца нет ничего о том, что «метод» или «инструмент» переносим, — задумчиво произнесла она, за отсутствием настоящего бутерброда «извлекая» парочку из воображения. — Но присутствие Существа — о нём он не знал, ослеплённый собственным безумием.

— Ты думаешь, что они хотят распространить это… присутствие и свой культ наружу? Тогда мы должны их остановить!

— Я ничего никому не должна, — откусила бутерброд под возмущённым взглядом Аиста. Протянула ему второй. — Что, не хочешь? Вкусный, самый настоящий, правда, кое-кто был недоволен, когда я их забрала, но то было много-много лет назад!

— Я не об этом! — он всё-таки взял бутерброд с колбасой. Между прочим, одна из лучших колбас, какую встречала в мультиверсе!

— А то я не догадываюсь, — хмыкнула она. — Друг мой Аист, у тебя иллюзии обо мне как о какой-то доброй, да немножечко жестокой. Забавный образ, но с реальностью-нереальностью имеет мало общего. Я никогда не связывала себя паутиной долга. Я следую своим желаниям. Мне не нравится, когда аномалии крошат реальность, но я могу пройти мимо: линий реальности миллионы, постоянно рождаются и погибают, а я у себя одна. Мне нравятся иномаги, и я помогаю им в беде, но могу пройти мимо: иномагов в беде тысячи миллионов, я у себя — одна. У линий реальности есть свои иномаги-хранители, это их работа — защищать и не пущать. Есть хранители и у листа вообще, и если эти культисты вдруг окажутся той ещё заразой, найдётся, кому их уничтожить. И жертвы меня не волнуют вовсе. Я эгоистка, Аист. Могу прихлопнуть культистов, могу захотеть не рисковать.

Он не сразу нашёлся с ответом. Занятно, что её образ разрушился не полностью, а в его отношении к ней вдруг появилось… уважение? Уважение к её честности, ну надо же! К честности иномага разума, ха-ха. Впрочем, здесь он был прав, несмотря на свою наивность: она предпочитала лгать в бою, в работе, но не в разговорах с глазу на глаз. Не совсем те «обеты», что берут некоторые иномаги в обмен на толику силы, а просто — не любила. Она редко делала то, что ей не нравится.

— Тогда почему ты меня спасла и убила того культиста?

— Ты мне нравишься, — рассмеялась от его эмоций. — Не в этом смысле, Аист! Хотя… Ах, не смотри так на меня! Я иномаг разума, мне нравится твоя личность и твой талант. А тот культист… Я собиралась исследовать их культ, а значит, нельзя о себе уведомлять. Теперь они считают, что культиста убил ты. Как тебе — быть убийцей в глазах столь уважаемых личностей?

— Никак, — вздохнул он. — Слушай, так что ты будешь делать?

— Спать, — снова рассмеялась. — Нет, правда. Я посплю. Утром схожу и разберусь с этим «методом», может, и с культистами, если помешают, может, нет. Здесь, как ты говоришь, «даже минуты не пройдёт». Поищу тут парочку иномагов, познакомлю с тобой, чтобы было, кому обучать… или сама попробую? Знаешь, у меня ведь не было учеников. Хочешь быть первым у меня? — к счастью, он понял, что это шутка. В каждой шутке, впрочем… Смогла бы стать его учителем? Ох вряд ли!

— Сирень… — снова глубокий вздох. — Слушай, а если ты возьмёшь меня с собой?

— Подумывала, так-то. Мне бы пригодилась капелька техносмекалки. Помнишь те лифты? Как они появились в картинах, если не были изображены? Это связано с природой «закартинья». А у меня нет «масок» инженеров или учёных. Как-то не было нужды.

— Что такое маски? — тут же спросил он. Любопытный. А вот она никогда не была любопытной, скорее — жадной до знаний и до силы.

— Никогда не формулировала… Пусть будет «копия мировоззрения и навыков роли». То, что делает человека инженером, художником, учёным или воином. Натягиваешь такую поверх каркаса своей личности и думаешь как инженер, делаешь, что умел… эм, образец, — чуть не сказала «покойный». Не стоит шокировать его ещё больше. Маски она обычно срывала вместе с жизнею и кожей. Старенький, да действенный ритуальчик. Не поменяла на другой потому, что это было весело. — В принципе, возьму, а ты — готов? Сама я проскользну мимо их взглядов. С тобой мне скорей придётся убивать.

— Это «заражение» можно обратить? — и снова логичный вопрос. Нет, он определённо ей нравится!

— На ранних стадиях — не знаю. На средних-поздних — я бы не взялась, — скользнула в воспоминания, воскрешая в воображении, как выглядели культисты — один мёртвый, одна умирающая и один живой. — Слишком материально для меня. Эфемерная часть цепляется за реальный элемент. Едят они там куски Существа, что ли? — внутренняя людоедка оскалилась внутри. Нет, Существо она есть не будет! Хватит, наохотилась, попировала уже всякими… сущностями. — Если и удастся вывести этот «элемент», привести их разум в порядок — потрачу несколько лет на одного, — не факт, она назвала верхнюю цифру… заодно умолчав, что ей наскучит раньше! — Я слишком ценю своё время, чтобы этим заниматься. Убью, и точка.

— А если я предложу другое решение? — у него не было никаких идей. Так, смутная надежда.

— То я его рассмотрю со всей серьёзностью. Ну так что, идёшь?

— Да, — кивнул, а внутри — активно себя убеждает, что оно того стоит. Смесь любопытства, страха, решимости, опасений и надежды выглядит так аппетитно!

— Тогда разбудишь меня и пойдём. Где тут спать покажешь или я сама?

— Лучше покажу. С тебя станется спальню создать, как бутерброд.

— Верно мыслишь. Сколько-то спален позаимствовала тоже: нечего уютными такими делать!