Навь (гет)

Девочка любила свободу. Которой он же её и лишил. Теперь хотя бы в смерти она её получит.

Шаг. Еще один. И еще.

В нос бьет запах тления. Под пальцами скрежещут кости Квазимодо, ни единое начинание которого не было доведено до конца. Ни месть, ни упокоение.

И вот — скелет приемыша рассыпается прахом, лишенный опоры чужого тела, вокруг которого обвит удушливой лозой. Рассыпается, перечеркивая этим в памяти окончательно каждый светлый момент, общий и поделенный надвое с архидьяконом. Оставляя в шумящей отсутствием мыслей голове лишь оттенки серого.

…Совершенно точно Фролло не ждал, что, обретя свободу, с яростным хрипом изломанное девичье тело изогнется дугой, вскочит на ноги, как живое, и вцепится ему в горло, легко опрокидывая не самого слабого мужчину на пол.

Лампа с противным, металлическим скрежетом выпала из ослабевших пальцев и погасла, погрузив помещение в инфернальный мрак.

Был ли он в ужасе, глядя на абрис беззвучно шевелившихся фиолетовых губ? Да.

Был ли неразумно рад? Как ни странно, тоже да.

Фролло чувствовал облегчение. Потому что именно сейчас, в этот безумный миг, все должно было закончиться. И вот оно, его воздаяние за грехи. Лежит на нем, неотвратимо смыкает алчущие пальцы на глотке, царапает кожу ноготками до крови.

Сегодня архидьякон Жозасский получит заслуженное. От ее, Эсмеральды, рук. Маленькая ведьма заберет его душу и жизнь также, как ранее забрала сердце…

Свистящий, жуткий голос рассек плетьми тишину, удивляя еще больше и возвращая во вдруг ставшую сюрреалистичной реальность.

Костлявые пальцы ослабили хватку, почти интимно, напряженно скользя на плечи. Глас цыганки звучал жестко и ультимативно, дрожал и звенел предсмертным хрипом, несмотря на сквозную, гнилую дыру в нежной некогда шейке. Из обнаженной трахеи высвистывал воздух. Так, словно девушка еще делала попытки дышать.

— Ты вернёшь мне, что забрал. Ты сделаешь то, что отказался сделать он. Ты не будешь держать, как держал он. И за свои слова о любви ответишь. Если не лжец. Ты… согласен?

Священник дураком не был и богословом тоже был хорошим. Даже — отличным. А уж поверья и суеверия знал на твердую пятёрку. Положение члена духовного суда, как ни крути, обязывало.

Любому дьяволу надобно согласие. И, возможно, сейчас его единственным спасением души было отказать. И погибнуть, как Квазимодо, который, видимо, отказался свершать неведомые темные дела и упрямо просил мертвеца упокоиться, покуда сам не испустил дух. Со звонаря бы сталось охранять и удерживать ведьму до последнего, умирая рядом у ног, словно верный цепной пес, в надежде на лучший для неё мир.

Фролло был не таков. И давно, с самой её казни, утратил этот внутренний стержень. А потому лишь выдохнул, надеясь, что она тут же на манер вурдалака раздерет ему глотку.

— Да.

Только вот случилось то, чего и ждать-то было странно.

Потусторонний ветер. Смертный пепел. Костная пыль. Всё это мигом застило глаза, забило горло.

Фролло воистину думал, что перенесётся вместе с ведьмой в ад.

Но по итогу священник всего-то, освободившись во время этого противоестественного, умопомрачительного полета в никуда от смертельных, холодных, удушающих объятий, упал на колени на дощатый, пахнущий мокрой хвоей, пол какого-то сарая.

Откашлялся. И, проморгавшись, поднял голову, трясясь нервной дрожью.

Лучше бы Клод этого не делал, право слово.

Она стояла перед ним, озаряемая лишь светом бледной Луны, пробивавшемся сквозь щели в грубых досках. Эсмеральда. Труп. Хрипевший, сжимавший хищно пальцы и боровшийся, судя по всему, с острой жаждой свернуть ему шею.

Шли минуты. Цыганка не двигалась. Осмелев, мужчина рискнул отвести взор от своей безглазой дьявольской кары и осмотреться, пытаясь хотя бы понять, куда его занесло в эту бесову ночь.

В углу сарая, возле копны сена, стояла ржавая лопата. Они оба находились на пятачке необработанного полового покрытия, занозившего ладони. Всё остальное место в сеннике занимала сырая, рыхлая земля.

— Докажи... — Слепое чудовище, отмерев, вновь с присвистом заговорило — докажи, что любовь возвращает с того света. Что это действительно была она. И похорони меня. Рой мне могилу. Тебе… не впервой.

Сколько горечи и боли было в этих путанных словах! Будто бы она... Будто бы действительно умертвие имело разум. Будто бы… ее это вправду волновало.

Откуда взялись силы, Фролло и сам не понял.

Он словно на некоторое время снова стал прежним. Позабывшим о бессоннице, боли в теле, собственных страхах и сомнениях во имя девочки в пестрой юбке. Готовый на все ради ее сокровенного, заветного «да».

И он копал. Будто в трансе, будто околдованный, не понимая толком, зачем слушается, хоть и надо бы приложить, по-хорошему, нежить лопатой и бежать куда подальше.

Копал. Не зная, что с этим делать. Это ведь, верно, уже не она, не Эсмеральда. А какой-то демон в ее мертвом теле… Копал до первых рассветных лучей, копал до тех самых пор, покуда снаружи не раздались вперемешку хриплое карканье и пронзительный соколий свист.

Почему-то при этом, стоявшая больше часа молчаливой Немезидой за его спиной, девушка испугалась и, захлопнув на щеколду дверь, резво отлетела к соседней стене, глухо рыча и скаля белые зубы в обрамлении почерневших десен. Словно чуяла там, снаружи, силу, превосходящую ее.

Через мгновение в хлипкую дверь долбанули так, будто с той стороны в неё вбежали с разбега.

А священник, считавший, что уже где-то с часа два назад утратил всякий разум и вместе с ним — способность пугаться, оценил ситуацию и резко передумал. Пугаться было сейчас самое время.

Если того, что снаружи, боится мертвец, то ему... А ему, по большому счету, так и так до полудня вряд ли дожить. Так что... Какая разница. Стоило отнестись к происходящему философски.

Успокоится удалось как нельзя вовремя. Дверь слетела с петель.

Прежде, чем на пороге появился кто-то неведомый и ужасный, сам не зная, почему, архидьякон, перехватив лопату поудобнее, встал между незваным гостем и вжимавшейся в стену, хищно и испуганно шипевшей, когда-то любимой и много более живой, девушкой.

Он сгубил её при жизни. Попробует защитить хотя бы в смерти. Терять ему все равно уже нечего.

На пороге обнаружилась, как ни странно, хмурая полноватая женщина лет тридцати, в алом платке, с соболиными бровями, длинной толстой чёрной косой через плечо и в пестром переднике.

Уперев руки в бока, женщина недоуменно покачала головой и замерла, оглядывая немую сцену пред нею. Позади мадам замаячила темная тень. Священник поудобнее перехватил лопату.

— Мертвая панночка — куда ни шло. Но чтоб схимника себе в подмогу иметь...

Говор мужчина разбирал с превеликим трудом. И это очень хорошо, что говорила она медленно и задумчиво, иначе ни зги бы не понял. Уже лет десять, как ни крути, в польском он не практиковался, с самых визитов в исповедальни Собора иностранных послов.

— Чем могу помочь?

Если и существовал самый идиотский вопрос, который можно было задать, он его задал. Ситуация становилась все сюрреалистичней и невероятней.

— Ой, французик, ты поглянь! — Удивлялась женщина, всплескивая руками.

А когда за спиной женщины материализовалась скособоченная карга с клюкой, хрипло расхохотавшись, и вовсе стало дурно. Хмуриться и гордо держать осанку, вздергивая подбородок — это все, что он мог в данной ситуации.

В спину внезапно вцепились злые, холодные пальцы. Отчаянный, свистящий голос прежде прекрасной, а ныне жуткой девушки бессильно-яростно пожаловался:

— Прокляла...

И так трагично это ныне прозвучало, что Фролло тут же уверился, что при жизни смуглянка бы разрыдалась. Жалуясь ему, как единственному, кого могла мнить защитой. Будто впервые оценив инстинктивный рывок мужчины между жертвой и хищниками.

Запах тлена окончательно забил нос. Эсмеральда все ещё стояла позади, непозволительно близко. И столь же непозволительно активно для мертвеца дрожала от гнева. И в её нынешнем состоянии, судя по всему, была виновата насмешливо сверкавшая глазами в сторону наполовину вырытой могилы старуха.

Ярость, на которую отче уже мнил себя не способным, похоронив свою душу вместе с цыганкой, горькой волной взметнулась в груди, заставляя сделать быстрый шаг вперёд и грозно сверкнуть глазами. Старуха снова мерзко расхохоталась, не обращая внимания на хмурый взор товарки. И стукнула по полу клюкой.

Воздух перекрыло, как по волшебству. Священник захрипел и упал на пол, судорожно хватаясь за многострадальное горло. Его мучительница, оказавшаяся по итогу жертвой, утратив сомнительный заслон в его лице, надсадно взвыла и кинулась вперёд, но была откинута волной неведомой, незримой силы в земляную яму. В землю, которая сама стала её погребать под собою под аккомпанемент жутких воплей умертвия.

Невыносимые, громкие... Отчаяние душило не хуже чужой магии. Он ничего не мог сделать.

— Поспи покуда, соколик...

Мир померк.