Те же и Платон: Поезд (гет)

Без Мартуси в их комнате, да и во всей квартире, было до такой степени тихо и пусто, что Римме захотелось сделать что-нибудь этакое, например, пожарить блинчики с печёнкой посреди недели. Тем более, что купленный по случаю на Кузнечном рынке большой кусок говяжьей печени нужно было непременно съесть до отъезда в отпуск. Вот завтра её девочка вернётся от тёти Фиры с тётей Мирой, и будет чем её порадовать. Правда, к тётушкам Марта отправилась в таком настроении, что одними блинчиками делу было не помочь.

Никаких подробностей о ссоре с Платоном Римма так от племянницы и не добилась. В пятницу они просто замечательно посидели по поводу защиты Платонова диплома, сначала втроём, а потом и вместе с соседкой Клавдией Степановной, которая зашла на огонёк, а потом задержалась. Они с Платоном даже выпили по чуть-чуть соседкиной наливки, чего она себе с ним прежде никогда не позволяла, но уж больно повод был серьезный. После ужина Мартуся собралась было помочь ей с посудой, но Римма выставила их с виновником торжества провожать друг друга. Марта вернулась неожиданно быстро, уже через четверть часа, проскочила в ванную, а потом в комнату, и помогать на кухню не пришла, что было очень на неё не похоже. Римма забеспокоилась и пошла посмотреть, в чём дело. Девочка лежала на кровати лицом к стене, укрывшись одеялом по самую макушку. Римма подсела к ней, спросила тихо: "Ребёнок, ты чего?" Мартуся только тихо вздохнула, и когда Римме уже показалось, что она просто спит, пробормотала: "Риммочка, давай завтра, пожалуйста..." На следующее утро за завтраком она вновь подступилась к племяннице с вопросами и Марта вроде бы уже собралась ей что-то рассказать, и даже воздуха набрала в лёгкие, но потом вдруг отчаянно замотала головой: "Я не знаю, как это рассказывать! Не могу!" На прямой вопрос "Вы поссорились?" девочка в конце концов кивнула, обхватила Римму руками за шею и забормотала ей куда-то в плечо, что Платон, может быть, теперь вовсе никуда с ними не поедет, но они тогда обязательно должны поехать вдвоём. Странным образом это заявление женщину почти успокоило. Представить себе, что Платон ни с того, ни с сего откажется от им же самим продуманной и организованной поездки, которую они вот только что за столом обсуждали, ей было сложно. Она много чего за прошедший год узнала о Платоне, в том числе и то, что он отличается удивительной последовательностью. Что бы у них там не случилось, девочка явно преувеличивала размеры катастрофы.

Не добившись толку от Марты и обдумав с нарастющим беспокойством несколько собственных версий (от неудачного первого поцелуя до ссоры на почве ревности и вмешательства родителей Платона), Римма решила пока себя не накручивать и дать детям, ну, хотя бы три дня, чтобы сами разобрались. Правда, в воскресенье Мартуся засобиралась к тёте Фире с тётей Мирой, чтобы наконец-то помочь им привести в порядок семейный архив, да и просто побыть перед отпуском с не чаявшими в ней души старушками. Отъезд в другой конец города на три дня вероятность встречи с Платоном сильно снижал, но зато давал племяннице возможность отвлечься, так что отговаривать её Римма и не подумала. Может, и лучше, если время пройдет и оба остынут.

На пленительный запах блинов из своей комнаты выплыла Клавдия Степановна, получила от Риммы обещание, что скоро всё будет готово и они сядут пробовать, и пошла выносить мусор. Вернулась минут через пять и сказала от двери, переобуваясь:

— Там наш мальчик со своей собакой Марту дожидается.

— Платон? — удивилась Римма. — А почему не поднялся?

— Я предложила, он отказался... — Соседка прошествовала с ведром к раковине. — Тебе виднее, о чём они там повздорили-то.

Клавдия Степановна как всегда была в курсе всех их дел, хотя они с Мартусей, конечно, на ссору с Платоном в её присутствии даже не намекали. За много лет жизни через стенку Римма этому уже и удивляться перестала, тем более вреда от соседкиного всеведения не было никакого, скорее польза. К ним с Мартусей Клавдия Степановна благоволила давно, а с некоторых пор и Платон из "генеральского сынка" стал "нашим мальчиком". Собственно, с тех самых пор, как он спас их от всемирного потопа, происшедшего в результате воздействия пьяного сантехника Гриши Алфёрова на проржавевшую трубу у них под ванной. Платон тогда тоже пришёл вечером, чтобы погулять с Мартой и с собаками, не дождавшись её внизу, поднялся и застал всех до единого жильцов их коммунальной квартиры за собиранием воды. С одного взгляда оценив размеры бедствия, он спросил: "А перекрыть? — "Мы пробовали, — ответила за всех Марта. — Всё равно течёт". — "Инструменты есть?" — Последний вопрос был адресован отцу семейства Никифоровых, единственному взрослому мужчине в их квартире, но тот только понуро руками развёл. — "Тогда держитесь, я скоро..." Вернулся Платон минут через пятнадцать уже без пиджака, но зато с чемоданчиком инструментов. Разулся, закатал рукава и брюки и прошёл в ванную. Через пять минут вода перестала течь, а через полчаса, когда они уже почти вымакали всё, набежавшее прежде, Платон, весь перемазавшийся и оттого почему-то ещё более симпатичный, извлёк из-под ванной страшно ржавый изогнутый кусок трубы, который он назвал коленом. В тот день он ушёл от них очень поздно, потому что сначала помог им натаскать от соседей запас воды, а потом ещё был чуть ли не насильно накормлен ужином на общей кухне. Колено он прихватил с собой, пообещав что-нибудь придумать. И придумал. Два дня спустя, когда Римма с Клавдией Степановной уже и в жэке успели обить все пороги, и на базу трубопроводной арматуры без толку съездить, он приволок и как фокусник извлёк из сумки новое чёрно-блестящее колено, которое им так и не удалось нигде раздобыть. На вопрос "Откуда?!" ответил лаконично: "На заводе помогли", после чего провёл у них под ванной почти три часа. Всё это время Мартуся преданно просидела рядом на табуреточке, подавая инстументы и развлекая историями, даже какой-то бутерброд из её рук съесть уговорила.

Вспоминая, Римма дожарила два блина из уже налитого на сковородки теста, вымыла руки и спустилась вниз, на что соседка то ли осуждающе, то ли одобрительно проворчала: "Давно бы так, а то мальчик там сидит, как наказанный". Однако наказанным Платон не выглядел, а выглядел он, с книжкой на коленях и яблоком в руке, как человек, собирающийся ждать, сколько нужно. Когда она вышла из подъезда, парень и его собака почти синхронно подняли на неё головы.

— Здравствуйте, Римма Михайловна.

Платон улыбнулся приветливо и немного грустно.

— Добрый вечер. Почему ты не поднялся к нам?

— Сначала Марту дождусь, поговорю с ней, а потом уж... — Он сделал рукой с яблоком в воздухе какой-то неопределённый жест.

— Так её не будет сегодня, — Римма присела рядом на скамейку. — Она у тёти Фиры с тётей Мирой, завтра только вернётся.

— Из-за меня?

Вопрос прозвучал отрывисто, почти резко, но сопровождался таким расстроенным взглядом, что сердится было невозможно.

— Да нет, она давно собиралась помочь им с архивом разобраться, а то они слишком благоговейно к нему относятся, да и видят обе уже неважно. Разве она тебе не говорила?

— Говорила, и фотографии обещала показать, только я не думал, что это будет прямо сейчас, до отпуска... Адрес тётушек дадите? Я бы съездил.

— Дам, конечно, только это далеко, полтора часа в один конец.

Платон посмотрел на наручные часы.

— Сейчас семь, значит, к полдевятого доберусь. Выпустят тётушки Марту ко мне в полдевятого?

Римма усмехнулась.

— Можно подумать, что если Мартуся захочет к тебе выйти, её кто-то сможет остановить.

— А что, может не захотеть?!

Она ничего такого говорить и не думала, он просто услышал своё. Хотя, с другой стороны...

— Ну, я же не знаю, что у вас произошло.

А вот теперь он очень сильно удивился.

— Марта ничего вам не рассказала?

— Только то, что вы поссорились и что ты, наверное, с нами не поедешь...

— Она решила, что я с вами не поеду? Но почему?! — На этот раз удивление было смешано с растерянностью и горечью. — У меня даже в мыслях такого не было, чтобы не ехать. Что же она...

— Она просто маленькая ещё, Платон, и не знает, что большинство ссор не навсегда.

— Маленькая, да... Мне надо к ней, Римма Михайловна.

Тётушки снова отправились спать в полдевятого. Они и рады были бы посидеть с Мартусей подольше, но после сытного ужина практически сразу начинали позёвывать и клевать носом. А она опять засиделась с бумагами. Очень это было интересно, хотя и понятно уже, что до завтра ей никак не управиться. История семьи шуршала под пальцами. Чего только она не обнаружила в старых картонных коробках! Были здесь и квитанции на свет и отопление, и списки для химчистки, и листки из старых отрывных календарей, и пожелтевшие страницы газет, какие-то блокноты, медицинские конспекты... А ещё она нашла бабушкину тетрадь с собственноручно ею записанными стихами, с портретами бабушки, нарисованными на полях дедом. И письма с фронта. И фотографии. И даже одну похоронку, которую и в руках держать было страшно. Дед и два его брата, мужья тёти Миры и тёти Фиры, с войны не вернулись. Погибли все в сорок четвёртом году, один за другим, по старшинству. Дед, к счастью, в начале сорок третьего успел приехать в отпуск по ранению. Большую часть отпуска он провёл в дороге, добираясь к эвакуированным на Урал жене и сыну. Доехал, повидались, а в ноябре родилась тётя Римма. Он еще успел узнать о её рождении, и имя ей сам выбрал, а потом погиб в госпитале, где работал, попав под бомбёжку прямо в операционной. Но найденная похоронка была не на него, а на его брата Давида, мужа тёти Фиры.

А сейчас она держала в руках фотографию родителей, молодых и очень счастливых, на фоне Медного всадника, видимо, вскоре после их переезда из Алма-Аты в Ленинград. Вот так это выглядит, когда люди очень друг друга любят. Год назад она бы этого, наверное, ещё не поняла так отчётливо, а теперь понимала. Мама на фотографии беременна, вот она обнимает руками свой уже очень заметный животик, а папа обнимает маму. И вроде бы чуть-чуть только обнимает, слегка, за плечи, но это только первое впечатление. Потому что глазами, взглядом он обнимает её гораздо нежнее и крепче. Год назад она точно ещё и понятия не имела, сколько всего можно сказать взглядом.

А вот у них с Платоном нет ни одной общей фотографии. Как-то не подумали они "запечатлеться", просто... заняты были. И если они так и не помирятся, то ничего от них в этом архиве не останется. То есть от неё-то самой останется, вот, к примеру, эта фотография маленькой девочки в пушистой белой шапочке, с важным видом восседающей на коленях у Деда Мороза, а Дед Мороз этот то ли папа, то ли нет. Мартуся не помнила, а спросить не у кого было. Они с Платоном на зимних каникулах тоже ходили на ёлку, и на санках катались, и на коньках. И на коньках она даже лучше каталась, чем он, вот что здорово было! И показывала ему, как задом ехать, и повороты. И ещё здорово было с разгону в него въехать, случайно, конечно, а потом обниматься, и ничего такого, на катке все так обнимаются. А потом Платон отправился за сахарной ватой для них обоих, а она на скамейке осталась, коньки перешнуровать, и тут к ней какой-то мальчишка подъехал, снял шапку и оказался тоже, представьте себе, рыжим. Давайте, говорит, знакомится, будет у нас с вами Союз Рыжих. Смешной. А Платон у него за спиной как из-под земли вырос, нет уж, говорит, у нас уже Союз Кудрявых, другие нам без надобности. Мальчишка стушевался, конечно, куда ему до Платона. Платон ей потом по пути домой "Союз Рыжих" Конан-Дойла пересказывал, она тогда не читала ещё.

Звякнул дверной звонок. Как-то странно звякнул, коротко совсем. Или показалось? И кто это может быть в такое время? Мартуся встала, тихонько вышла в прихожую и остановилась в замешательстве. И когда она уже решила было, что никто не звонил и ей показалось, в дверь негромко, но отчетливо постучали. Это было очень странно. Кто это может стучаться так поздно? Постучали снова, как-то странно, ритмично, три раза по три. Три коротких — три длинных — три коротких. Азбука Морзе? СОС? Но это же... Додумывала она уже, распахивая дверь.

Мартуся буквально вывалилась из двери, прямо Платону в руки. Даже врезалась ему лбом в грудь. Он отступил на шаг вместе с ней, приобняв за плечи, как в танце. Шепнул: "Ты бы хоть спросила, кто там". Она чуть отодвинулась, посмотрела на него снизу вверх: "Так понятно же, мы ведь недавно совсем с тобой азбуку Морзе разбирали..." Он кивнул: "Умница". — "А ты как здесь ночью?" — "Ну, прямо уж, ночью. Ещё десяти нет". — "Так как?" — "Римма Михайловна адрес дала. Сказала, полтора часа ехать, а у меня два с половиной получилось" — "И что?" — "На вашем втором этаже два окна тёмных, одно светится. Напротив дерево, прям очень удобное. Я чуть-чуть по стволу поднялся и разглядел твои косички..." Они замолчали. Говорить было и легко, и сложно одновременно. И как будто чего-то не хватало, может быть, света? В подъезде царил полумрак, лампочка на их этаже была разбита, горела другая, этажом ниже. И что теперь? Они уже помирились или ещё нет? Платон держал её за плечи осторожно, не прижимая, но и не вырвешься так вдруг, и смотрел на неё, но она не видела, как смотрел. И он больше ничего не говорил. Мартуся вдруг смутилась своего порыва, этой навязанной ему близости, повела плечами, освобождаясь, отступила к двери, выдвинула защёлку, чтоб дверь не захлопнулась случайно, осторожно прикрыла, а он всё молчал. У неё вспотели ладони и в горле защекотало. Да что же это такое?! Нет, она не будет плакать, ещё чего. Ведь он приехал. Это же хорошо, что он приехал? Не стал бы он ехать через весь город, чтобы...

— Прости меня, Марта... Я идиот.

Голос его прозвучал неожиданно хрипло, ломано и оттого совсем непривычно. Она была так занята своими стремительными, заполошными мыслями, что даже не сразу поняла, что именно он говорит. Вот про идиота поняла, да. То есть нет, конечно, нет!

Она замотала головой и опять к нему шагнула, потому что теперь уже точно можно было. Только на этот раз не лбом вперёд, прижалась к груди щекой и прошептала: "Нет-нет!"

— Что "нет", малыш? Не простишь? Ни за что и никогда?

Она опять головой мотнула. Вот ещё глупости какие! Одна пуговка на его рубашке проехалась по щеке, за другую зацепилась прядь непослушных волос. И как теперь выпутываться? Она осторожно подалась назад, но высвободить волосы оказалось не так-то просто. Впрочем, Платон немедленно пришёл ей на помощь. Потянул непокорную прядку вперёд и вверх, пропустил между пальцами, приобщил к выбившимся из причёски подружкам. Чуть пригладил, почти неощутимо и без толку, конечно. От него пахло дождём и рубашка была чуть влажной, это она только сейчас поняла. Он по-прежнему обнимал её за плечи одной рукой, а другой держал за косичку. Он часто так делал: брал, и как будто забывал отпустить.

— Так что означает твоё "нет", Марта?

Нет? Какое "нет"? Кажется, она потеряла нить разговора... Ах, это "нет"!

— Что никакой ты не идиот. Ты был прав...

— Нет!

Вот это "нет" было совсем другим, тяжёлым, веским. Попробуй, поспорь с таким.

— Ну, не во всём, конечно, но насчёт ревности точно. Я очень обрадовалась, когда её с этим курсантиком увидела, прям... возликовала!

Платон как будто ненадолго задумался, потом спросил:

— А раньше тебе уже приходилось меня ревновать?

— Всерьёз точно нет, а что?

— А мне приходилось. Помнишь "Союз Рыжих"?

— Да ну, ладно, ерунда, — не поверила Марта.

— Не скажи. Парнишка славный был, и возраста походящего. — Она только открыла рот, чтобы возмутиться, как он продолжил: — У меня тогда возникло трудно контролируемое желание надрать ему уши... Я это всё к тому, Марта, что ты ничего неправильного не сказала и не сделала. Наоборот, вовремя меня предупредила. С этой Олей, с ней очень всё непросто... — Мартуся напряглась. — Не сопи, пожалуйста, дай договорить. Тут вообще непонятно, кто она, что она. Казачок засланный... И зовут её не так, и живёт она не там, и учится неизвестно где, и с тем, что ей от меня было нужно, теперь отец будет разбираться...

— Подожди, как это?! — изумилась Марта. — Она что, мошенница какая-то?

— Вполне годная версия, малыш. Проверять надо.

— А кто... будет проверять?

— Уж точно не мы, — рассмеялся Платон заинтересованному блеску в её глазах. — Нам точно никто ничего проверять не позволит. Мы поедем на море.

— Поедем?

— Ну, конечно, поедем. Как тебе вообще в голову пришло, что я могу передумать? — Он взял её за плечи и даже легонько встряхнул. — Вот с чего ты это взяла?

Мартуся вдруг почувствовала себя ужасно виноватой.

— Ну, мы же поссорились...

— И что?! Люди, знаешь ли, ссорятся. Это случается, это нормально. Без ссор не бывает никаких человеческих отношений. Вот твои родители разве не ссорились?

— Я не помню, — Она вздохнула. — Я только хорошее о них помню. А твои ссорятся?

Платон задумчиво покивал.

— Ссорятся, мама уж точно. Правда, с моим отцом трудно поссориться, как-то он это всё... гасит, что ли. Но это какой-то высший пилотаж, мне до этого ещё расти и расти.

Ей вседа были интересны рассказы Платона об отце, вот только говорить о ссорах ей сейчас совсем не хотелось. Её вдруг охватило невероятное облегчение, да такое, что захотелось немедленно сделать что-нибудь ребячливое, даже дурацкое, например, проскакать по леснице на одной ножке или даже высунуть язык, вот только кому? Не Платону же. Ещё хорошо было бы выбежать под дождь и там немного покружиться, чтобы тоже промокнуть. Платон её, конечно, удержать попытается, а потом с ней выйдет, но кружиться точно не станет. Так что вид у неё будет, как у Гиты, их с Риммочкой крохотной собачки, которую Платон дразнил "канарейкой" или "полболонки", когда она скачет вокруг Платоновского красавца Цезаря. Ну и пусть! От этих забавных мыслей она разулыбалась и, поскольку глаза наконец привыкли к темноте, увидела, что Платон улыбается ей в ответ.

— Вот о чём ты сейчас думаешь?

— А что?

— Ну, у тебя вид, какой, должно быть, был у Карлсона, когда он предлагал Малышу пошалить...

Она рассмеялась тому, насколько точно он понял её настроение, но вслух сказала только:

— Я даже не знаю, что смешнее, ты в роли Малыша или я в роли Карлсона.

— Вообще-то сходство налицо: рыжие волосы, веснушки, неуёмная энергия и фантазия.

— Тогда уже Пеппи Длинный Чулок, у неё ещё и косички были.

— Пеппи была очень сильная. Мне кажется, лошадь ты всё-таки не поднимешь.

— Так я и тебя не подниму, как Карлсон Малыша.

— Ну, почему, на море можно будет попробовать. В солёной воде всё намного легче, и тебе по силам может оказаться такой подвиг.

Не успела Мартуся как следует оценить открывающиеся ей перспективы, как поняла, что Платон сейчас начнёт прощаться.

— Малыш, поздно уже, мне ехать надо, — виновато сказал он минуту спустя.

— Так значит, Малыш всё-таки я, — отозвалась она, стараясь скрыть, как сильно ей не хочется его отпускать. Оба тихо рассмеялись. А потом Мартуся вдруг нахмурилась от пришедшей ей мысли: — Подожди, а мосты когда разводят? Ты вообще успеешь?

— Должен успеть.

— А может, мы тогда просто на кухне посидим до утра? Я бы тебе архив показала...

Она знала, что он откажется. Предложение было, вообще-то, из ряда отчаянных глупостей. Но эта картинка — он и она за столом над грудой фотографий при свете зелёной настольной лампы (Почему зелёной-то? Не было у тётушек такой...), треугольный пакет молока (Молока в холодильнике тоже, между прочим, не было!) и рогалик, от которого они откусывают с двух сторон — она просто встала перед глазами, так что не предложить не было ни малейшей возможности. И вообще, они же поссорились и только-только помирились, так может быть... Платон тяжело вздохнул и в глазах у него мелькнуло... сожаление? Или это ей просто показалось в темноте?

— Марта, нет, ну... как ты себе это представляешь? А потом одна из тётушек встанет попить воды. Может же такое быть?

— Я не знаю, — честно и грустно сказала Мартуся. — Я обычно очень крепко сплю, мне даже их храп не мешает... Наверное, может.

— Ну, вот, и обнаружит старушка меня на кухне. Сердечный приступ обеспечен... И потом, я дома не сказал никому толком, куда поехал и когда вернусь. А после этой странной истории с девушкой Олей как бы меня разыскивать не стали.

— Я поняла, — сказала Марта серьёзно и даже чуточку сердито. — Нет так нет, можешь меня больше не уговаривать. Только подожди, я тебе сейчас зонтик вынесу, чтобы ты ещё больше не промок.

— Да там не дождь, а одно название...

Но она уже скрылась в квартире, за вновь притворённой дверью. Через небольшую щель, однако, очень даже проникал ритмичный храп на два голоса, первый голос тонкий и высокий, с присвистом, второй низкий и рокочущий. Смог бы, интересно, он сам уснуть под такой аккомпанемент? И ещё из квартиры сочился теплый свет, какой-то особенно теплый, как ему казалось. Особенности восприятия: свет тёплый, потому что там внутри Марта. Она рассердилась на него, конечно. И ведь не объяснишь, что ему и самому уходить и расставаться сейчас совершенно не хочется. И он, наверное, остался бы, не на всю ночь, конечно, а часа на два хотя бы, и архив бы посмотрел, тем более что это было ему действительно интересно, и поговорил бы с ней подольше, и вину свою загладил бы, которая едва ли стала меньше от того, что Марта простила его так быстро и с явным облегчением. Но было вчерашнее отцовское "Глупостей не наделайте..." Отцу, кажется, не слишком хотелось это говорить и он совершенно точно не был против Марты, поэтому его слова зацепили за живое. Платон с самого детства привык всё анализировать, но его отношения с Мартой плохо поддавались анализу. Начались они с острого и горячего сочувствия попавшей в беду рыженькой девочке и благодарности за смелость и оказанную в критической ситуации помощь. Вот ведь как получилось у них, что он просто хотел Марте помочь, а в результате и сам оказался ей всерьёз обязан. Потом их отношения довольно быстро миновали фазу, замечательно описанную фразой: "Мы всегда в ответе за тех, кого приручили", а вот после этого... Когда он понял, что встречаться с ней раз в неделю ему недостаточно? Что если он чувствует себя странно и не понимает, чего хочет, то это он просто хочет увидеть её? Что ему интересно всё, что её касается? Что там, где она, ему тепло? И наконец, что если он думает о будущем, то там непременно мелькают её рыжие косички? И как скоро после этого ему стало ясно, что всё, что он чувствует, целиком и полностью взаимно?.. Наконец, появилась по-прежнему сердитая Марта с большущим темным зонтиком-тростью.

— А тетушки не хватятся этого раритета? — спросил он несколько ошарашенно.

— Нет, у них таких раритетов с десяток, если хочешь знать.

— Ну, ладно, если что, будет чем от хулиганов отбиться.

— Каких ещё хулиганов?!

— Да никаких, Марта, я шучу.

— Ну да... Вот, возьми.

Оказалось, что в другой руке у неё довольно толстый конверт, который она теперь и протягивала ему.

— Возьми, возьми, — Он промедлил буквально пару секунд, но она от этого ещё больше рассердилась, прямо вспыхнула. — Это фотографии из архива, дома посмотришь, раз сейчас не хочешь!

Он взял конверт и быстро положил его в нагрудный карман, потому что ему показалось, что она сейчас передумает и попробует забрать его обратно.

— Марта, да мы обязательно посмотрим и ваш архив, и наш тоже, и сами для архива сфотографируемся, а то у нас ни одной общей фотографии нет, — Вот тут он кажется что-то правильное сказал, потому что она сразу расслабилась и как-то просветлела лицом. Провела ладошкой по его нагрудному карману, а потом чуть-чуть погладила лацканы его пиджака. Вздохнула:

— Ты мокрый, а говоришь, дождя нет.

— Ну, больше-то не намокну, раз у меня такой зонтик есть.

— Зонтик есть... — протянула она. — А фотоаппарат?

— Отцовский. Ты хочешь, чтобы я взял его с собой в отпуск?

— А можно?

— Я спрошу. Не думаю, что отец будет против, малыш.

Марта вдруг качнулась к нему, в третий раз за сегодняшний вечер. Прислонилась к груди лбом и кулачками, как будто снова хотела его поколотить и передумала. Она была маленькая, доставала макушкой ровно до его ключиц, а пушистые пряди щекотали подбородок. Ему захотелось поцеловать её в макушку, но это, скорее всего, тоже попадало в категорию "глупостей", которых делать не следовало, поэтому он просто подул на её пушистые пряди, но получилось ещё хуже, потому что она вдруг подняла голову и подставила под дуновение прикрытые веки.

— Иди домой, — сказала она, не открывая глаз. — А то и правда мосты разведут. Я больше не сержусь, и вообще я это зря...

— Хочешь, я завтра приеду, встречу тебя?

— Нет, не надо время на дорогу тратить. Я завтра с утра ещё архивом буду заниматься и тётушками, а после обеда сама доберусь. А время лучше накопить.

— На что будем копить? Нам, вроде, не обязательно копить, в отпуске его достаточно будет. Хотя...

— Что? — Марта, наконец, открыла глаза и улыбнулась.

— Давай, может, в пятницу куда-нибудь махнём?

— Махнём? Перед отпуском? А куда?

— Ну вот где ты в Ленинграде не была ещё ни разу?

— В Ломоносове, — Она ответила так быстро, как будто только и ждала этого вопроса, и увидев его удивлённый взгляд, пояснила: — Там на одной из фотографий бабушка с Риммочкой рядом с табличкой у входа в Ораниенбаумский парк...

— Ну, что же, это прекрасная идея. Ломоносов так Ломоносов, только пораньше надо будет выехать. Ты у Риммы Михайловны отпросись тогда, как вернёшься, а я вечером в четверг зайду, все подробности обсудим.

— Хорошо... — Сейчас Марта вся сияла-светилась тёплой своей улыбкой, и такой она была совершенно неотразима, смотрел бы и смотрел. — А теперь иди, а то я волноваться буду, как ты доберёшься.

— Прекрасно я доберусь. Доброй ночи...

Платон спустился на один лестничный пролёт, махнул Мартусе, чтобы она зашла в квартиру и закрылась, подождал, пока щёлкнет замок, затем почти бегом преодолел оставшиеся два пролёта и вышел под дождь. Постоял насколько секунд, напитываясь моросью и ночной свежестью. Обернулся к светящемуся окну на втором этаже. Марта помахала ему, а потом сложила ладошки домиком над головой. Он понял, раскрыл зонтик. Одна спица выпирала, но в остальном зонтик выглядел большим и надежным. Спицу он прикрепит, рукоятку отполирует, зонтик вернётся хозяйкам как новенький. То-то старушки удивятся, а может, они и не заметят ничего. Марта заметит, а это главное. Доброй ночи, Марта.